Страница:
В Оттаве я с удивлением узнала: в самом центре города расположена большая скотоводческая ферма. Продукты с этой фермы каждые две недели проверяют на чистоту. Я, конечно, туда помчалась. Наряду со всем прочим обнаружила и свинарник.
У нас утверждают, от свиней, дескать, пахнет, отсюда все недоразумения с устройством свинарников — вонь мешает людям жить. Если в этом канадском свинарнике от кого-то воняло, то скорее от меня, чем от свиней. В идеально чистом помещении чувствовался лёгкий аромат сена, и все. Я увидела полную идиллию: свиноматки спали развалившись, поросята мирно резвились с кошками.
Свиньи вовсе не любят грязь. Они любят воду, влагу. Если единственное влажное место — навозная куча, они, конечно, полезут туда, но для них это отнюдь не предел блаженства. Обожают мыться, с удовольствием плещутся в чистой воде. Грязны люди, а не свиньи. Люди не заботятся о чистоте подстилки. Чистых свиней каждый может видеть на сельскохозяйственной выставке, ежегодно проводимой в Служевце на территории ипподрома. Ну, скажем, средне-чистых. Там никакой механизации нет, работа идёт вручную, в парфюмерную лавку свинарник не превращается. И все же кое-какие выводы сделать можно.
В Канаде часто дуют ветры, чего я поначалу не приняла к сведению. В первый же вечер по приезде я развешивала Тересе бельё на балконе. Она велела все приколоть деревянными прищепками. Мне показалось, что Тереса явно преувеличивает опасность, и я игнорировала прищепки. Никакого ветра не было, а мокрое бельё держалось прекрасно.
На следующий день Тереса разбудила меня со скандалом: я лишила её новых трусиков. Не прикрепила, и ветер их унёс. Делай что хочешь, а трусики вынь да положь; вещь денег стоит, не будет она из-за меня в расходы входить! Ну ладно, вышла я на балкон и выпустила сигаретный дым, чтобы выяснить направление ветра. Метод оказался верным. Съехала я на четырнадцать этажей вниз, пошла в нужном направлении — извольте радоваться, лежат Тересины трусики посередине стоянки. И никто на них не позарился.
Тереса с самого начала принялась меня пичкать, заставляя подбирать все, что оставалось в тарелках, — не выкидывать же. Я поддавалась три дня, на четвёртый предложила ей съесть все самой. Ей, видите ли, не под силу, ну а мне каково? Сопротивлялась я твёрдо, именно поэтому и не умерла от обжорства.
Духота стояла убийственная, лето выдалось жаркое. Тереса с Тадеушем кондиционеров не имели, к жаре привыкли. Тридцать пять в тени им нравилось, а мне нет. Тадеуш простужался Бог весть отчего: двадцать пять градусов — для него уже почти мороз, а лёгкое дуновение ветерка вызывало у него воспаление лёгких. В домике на озере из добрых побуждений он старался оттащить меня от вентилятора, дабы я не простудилась. А сестры каждый день по очереди отводили меня в сторонку.
— Мне с Тересой не выдержать! — украдкой шептала мне мать.
— Слушай, я с твоей матерью не выдержу! — нервно сообщала Тереса.
Тадеуш выдерживал всех и, похоже, прекрасно развлекался. Мою мать доводила в основном еда. А Тереса, отказавшись скармливать все мне, переключилась на мать, энергично пичкая её, и оказалась права. У матери постепенно восстановился аппетит, и она опять отводила меня в сторонку.
— Купи мне этих вкусных сливок. Только чтобы Тереса не видела… Купи ветчины с жирком. Только чтобы Тереса не видела…
Я, конечно, покупала. Тереса все видела и отводила меня в сторонку.
— Слушай, неужели ты думаешь, мне для родной сестры куска Жалко? — возмущалась она. — Ведь ей же плохо будет! Сливки-то жирнее некуда, тридцать восемь процентов!..
— Не волнуйся, не будет ей плохо. Все, что хочется, съест с yдовольствием, — утешала я. — Дома мы едим такую дрянь, что все ваши проценты жирности — чепуха!
Лёгкой жизни у меня с ними, однако, не получилось. В Оттаве приходилось следить, чтобы не было сквозняков. На озере необходимо было экономить очень дорогое электричество и, естественно, сокращать расход воды, которая нагревалась этим дорогим электричеством. Курить я должна была как можно меньше, потому как Тадеуш страдал астмой. Поэтому никто не удивится, что по возвращении домой я распахнула настежь все окна-двери в квартире, зажгла все лампочки, закурила две сигареты сразу и пустила воду из четырех кранов.
Комары меня недолюбливали, кусали так себе, средне, без особого усердия, что я оценила ещё раньше, у Алиции, когда та собиралась в Гренландию. Её предупредили — комары там сущие звери. Она забеспокоилась, комары и тут её донимали. Как-то мы обе стояли в саду, и точно: вокруг неё через мгновение уже клубилась туча комарья. Около меня, в двух метрах, летал один и отплёвывался.
— Ну, видишь теперь? — заметила она с триумфом, потому что я обвиняла её в предвзятом отношении к комарам.
Алиция соорудила себе специальный накомарник из тюля для вуалей: костюм, состоящий из шаровар и блузы с обильными сборками везде, где только можно, а потому весьма просторный. Костюм экзамен сдал, испытывать его Алиция пошла в сад.
— Нет, каков результат! — объявила она удовлетворённо. — Садились эти твари повсюду, и ни один не смог меня достать! Но представляешь, когда я наклонилась, шаровары натянулись, и один комар с хорошей реакцией тут же впился в меня.
Канадские комары серьёзно осложняли мне жизнь, вечерами не давая выйти из дому. На всех дверях и окнах были сетки, в доме полное спокойствие, зато духотища. Кусались комары и днём, что тут скрывать, из большого малинника я возвращалась с урожаем, но вся искусанная.
Однако красота пейзажа заставляла забыть о комарах. Тереса и Тадеуш владели самым живописным участком озера, весла в лодке оказались почти невесомые — вот бы всю жизнь проводить на воде! Будь в доме кондиционер, и Тересино жилище оказалось бы раем на земле.
У них я познакомилась с прелестнейшим зверьком на свете, и на нем я зациклилась — чимпаник. Не знаю, как пишется само слово, и вообще что это за зверушка, одно определённо — это какой-то вид хомяка. Дикий зверёк жил в лесу, но к людям он привык за несколько дней и уже через неделю только хлопнешь дверью на крыльцо — он прыжками мчится из лесу, чтобы получить орешки. Ел из рук, тычась мордочкой в ладонь, чтобы достать семечки подсолнечника, лазал по человеку. Не зверёк, а истинное чудо!
Первый — Пикусь. Его я узнавала по откушенному хвосту. Потом появились ещё Филюсь, Филютек и несколько безымянных. Они меня доконали: я все старалась соблюдать хоть какую-то справедливость, чтобы зверьки покрупнее не обижали маленьких — маленьким ведь тоже надо сделать запасы на зиму. Но чимпаники не желали вникать в такие тонкости, и забот с ними у меня хватало выше головы.
Другое необыкновенное существо — «грандхок». Тоже не представляю, как пишется, не знаю даже, как выглядит. Дважды с бешеной скоростью от меня улепетнула большая копна темно-серого меха, которая успела общипать у Тересы все ноготки. Сколько я рылась во всяких энциклопедиях и атласах — уму непостижимо, но «грандхока» не нашла. А ведь видела его собственными глазами, хотя и не смогла рассмотреть.
Именно там, в Канаде, я окончательно поняла, что мне думать о политическом строе своей страны и о враньё Марека. У Тадеуша нашлось что почитать, в том числе копии разных документов, среди них и результаты катынских экспертиз. Два месяца я не отрываясь читала с красными пятнами на физиономии. Катыни я не могла простить. А ведь Марек вдалбливал мне: дескать, он знает все из первоисточников, потому что в Катынь попал его отец, которому удалось бежать во время переезда. И я, дура безмозглая, ему поверила. Что же заставляло его лгать?!
Чтение оказалось занимательным во всех отношениях. Среди прочего я, например, обнаружила такой документ: директор департамента в Министерстве внешней торговли недрогнувшей рукой подписал торговое соглашение, принёсшее нам несколько десятков миллионов убытка, за мизерную взятку в виде двухнедельного отдыха на Лазурном берегу с женой и ребёнком. Аферист мелкотравчатый, горе с такими! Уж хоть бы сорвал куш посолиднее!.. Забыла его фамилию, а стоило бы назвать прилюдно, он наверняка жив (клопы, как известно, живучие) и судебное разбирательство было бы гарантировано.
Много сугубо секретных документов было похищено из польского МВД. Страшное разложение правящих кругов било наповал. У Марека оказался сильный инстинкт самосохранения, ему удалось исчезнуть с моего горизонта, не то я наверняка выцарапала бы ему глаза. Мои предположения на его счёт оказались правильными, и он же ещё клеймил меня и смешивал с грязью, протестуя против инсинуаций. По сию пору я не ведаю, намеренно ли он меня обманывал или сам был обманут, будучи ещё большим недоумком, нежели я. Впрочем, я случайно обнаружила: все свои блистательные познания Марек почерпнул из партийных бюллетеней.
Ну хватит, возвращаюсь к Канаде. Однажды меня выпустили в город одну. Мне хотелось побывать в самых страшных районах Оттавы — этакий канадский Таргувек или старый Черняков. Тадеуш, подумав, сказал мне — средоточием тёмных элементов является Банк-стрит. Поехала я туда, нашла великолепный магазин с пряжей для вязания, а бандитов ни одного не обнаружила. Злокозненность улицы заключалась в том, что она была раскопана, но к раскопанным улицам в чужих городах мне не привыкать.
Я ещё не вернулась домой, а семейство уже поссорилось: Тереса пошутила насчёт того, что я, видно, заблудилась, мать восприняла это всерьёз и отказалась ужинать. Досталось бы нам всем основательно, если бы не дети, служившие Тересе отдушиной. И наоборот. Полные два месяца никто не выдержал бы. Наше пребывание у одних давало роздых другим. Несмотря на все недоразумения, при нашем отъезде плакали и Тереса, и Моника.
Отъезд получился странный, по-видимому, слишком уж долго я путешествовала без осложнений. В аэропорте выяснилось — нас нет в списке пассажиров, хотя резервирование билетов я подтвердила в положенное время.
В общей сложности в списке отсутствовало одиннадцать человек. Все растерялись, никто не знал, что предпринять, пока из жалости нас не согласилась забрать чешская авиакомпания. Я даже порадовалась — люблю летать через Прагу. Тереса начала паниковать из-за неурядиц, но вынуждена была уехать — в шесть уходил последний автобус на Оттаву. Я оставила мать с багажом на тележке и побежала оформлять билеты. Чешский самолёт улетал раньше нашего, я перерегистрировала билеты и вернулась в зал.
Матери на месте не оказалось.
Меня чуть удар не хватил. Обежала я соседние залы. Аэропорт в Монреале огромный, я здесь не бывала, понятия не имела, где её искать. Чешский самолёт улетал через двадцать минут. Вдруг матери стало плохо и её забрали в медицинский пункт? Черт знает, где он находится! Я бегом вернулась в бюро нашего представительства, попросила помощи, чуть не разревелась. Двое парней прониклись ко мне сочувствием, обещали сейчас же её найти. С перепугу я забыла, как выглядит моя родная мать и как она одета. Что пережила — врагу не пожелаешь.
Нашли её через несколько минут, без сомнения, самых ужасных в моей жизни. Мать преспокойно стояла, опершись на тележку, около закрытой кассы польского агентства «Лёт» — нашла самое подходящее, по её мнению, место. Толпа заслоняла её, а надпись «Лёт» небольшая, её почти не видно. Чешский самолёт ждал, мы успели сесть. Нервотрёпка имела положительный эффект: в течение двух дней я не могла есть и похудела по меньшей мере на полкило.
В Праге выяснилось — самолёт на Варшаву вылетает немедленно, багаж перегрузить не успеют. Посему мы можем лететь без багажа или ждать вечернего рейса. Возьми я с собой чешские кроны, с удовольствием показала бы матери Прагу, но, естественно, чешских крон в Канаду я не брала. Поэтому я решила начхать на багаж и лететь сразу.
Из пяти дорожных сумок вместе с нами прилетели три. Две я получила вечером. Назавтра мать мрачно уведомила меня: чешские таможенницы украли её платья.
Сколько у неё этих платьев было — три или четыре, — не помню. Мать получила их от Тересы, славные такие наряды, и вот их нет. Сумки валялись в Праге целый день, а воровство, там, по-видимому, процветает. Я огорчилась и пообещала купить матери новые платья, негодуя на треклятых таможенниц, отличавшихся лишь одним положительным качеством — хорошим вкусом.
Чешских таможенниц сразу же прошу меня простить.
Три новых платья я привезла матери из Копенгагена. Привозила и кое-какие продукты, потому как наши после канадских показались ей совсем несъедобными. В Данию я летела с сумкой в четыре с половиной килограмма, а обратно у меня оказался лишний вес. Специально проверила — съестные припасы для моей мамуси весили двенадцать килограммов.
Закончу уж эту тему.
Приблизительно через год после нашей поездки в Канаду я пришла к матери; она открыла мне дверь со странным выражением лица.
— Что случилось? — подозрительно осведомилась я.
— Сейчас увидишь. Иди посмотри.
Я вошла в комнату. На диване лежали какие-то платья. Вроде бы я их где-то видела.
— Слушай, это случайно не те Тересины платья, украденные в Праге? Откуда они взялись?
Мать покаянно показала на диван-кровать.
— Там лежали.
Я обалдела. Как они могли оказаться там, если привезены из Канады? Кто их туда спрятал? Не сами же они туда залезли?
Мать призналась — спрятала самолично. Распаковала вещи сразу по приезде и все прибрала. Почему она в середине августа летние платья запихала в диван-кровать вместо того, чтобы повесить их в шкаф, непонятно. К тому же она совсем о них забыла — случился этакий провал в памяти. Сама поверила, что платья украли. Я сочла справедливым разгласить историю с платьями, дабы восстановить честь несправедливо обвинённых чешских таможенниц.
Естественно, в рассказе о нашей поездке в Канаду, я опустила уйму мелочей. Например, я не описала, как Тереса лишила свою сестру халата, как свалилась на крышу сарайчика у озера, как моя мать подстерегала нас с топором на крутом откосе — не с преступными целями, а наоборот, чтобы защитить, как я вытащила Роберта на рысистые испытания в Торонто, как мы с Тересой пытались поймать друг друга и носились вокруг одной стены в квартире, и тысячи других забавных глупостей. Но эта книга — автобиография, а не продолжение «Просёлочных дорог» и «Колодцев предков», хотя одних только пустяковых курьёзов хватило бы на целую книгу. Если принять во внимание неупомянутые здесь перипетии, советую прочитать «Бесконечную шайку». Если не всю, то во всяком случае, канадский фрагмент.
Дальнейшие события я в состоянии более или менее упорядочить лишь с помощью печатей в старом паспорте. И получается — очередной отпуск я провела на шампиньонах…
Страсти к грибам я никогда не скрывала, из-за грибов я даже умудрилась заблудиться в Кампиноской пуще, на небольшом участке, который знала вдоль и поперёк. Пожалуй, об этом стоит рассказать. Итак, очередное отступление.
Отправилась я по грибы в пасмурный день ранней осенью. Да, в Кампиноскую пущу, не в заказник, не в Национальный парк, а в окрестности Трускавя. Рощицы, луга и лесная опушка, прямоугольник, ограниченный дорогами под Малым Трускавем. Места знакомые — именно здесь Марек заготавливал сено для лошадей.
Я набрала грибов, прошлялась несколько часов и собралась возвращаться дорогой от Малого Трускавя к Большому, по автобусному кольцу. Собственно, даже не дорогой, а параллельным дороге лесом, грибов много, пожалуй, кое-что ещё доберу. Отправилась.
Моросил дождь. На мне непромокаемая куртка с капюшоном, падавшим на глаза и ограничивавшим поле зрения. Видела я лишь клочок земли под ногами. Немного погодя вспомнила, где-то тут болото от разлившейся лесной речушки, через него не перебраться, надо выйти на дорогу. Свернула я к дороге, находившейся, по моим представлениям, совсем рядом. Минут через сорок пять я пришла к заключению, что понятия не имею, куда меня занесло.
Смех, да и только — заблудиться на небольшом пятачке знакомого леса! Нахожусь я где-то на краю леса, со стороны Изабелина и Лясек, в пущу не забредала, там повсюду дороги, а я не пересекла ни одной…
Известно, когда заплутаешь в лесу, надо идти прямо. Я умею ориентироваться в лесу, даже если надо обходить заросли и болотца. Я и пошла прямо, собирая по пути грибы и никуда не отклоняясь.
Брела я неимоверно долго, даже засомневалась, не пересекла ли какую-нибудь дорогу, вдруг да проворонила. Лес сделался совсем незнакомый. Наконец я дошла до дороги, перевела дух с облегчением и задумалась — что это за дорога, в какую сторону теперь податься. Осмотрелась. Справа сплошные кустарники, слева как-то поприятнее. Свернула влево.
Дождь продолжал моросить, опустились сумерки. Я нащупала спички в кармане — сухие ли, придётся на ночь развести костёр и подождать до рассвета. Пока ещё было видно, шла не спеша, высматривая грибы. Наконец лес кончился, и я увидела дома. Постучала в первый попавшийся и задала классический вопрос:
— Извините, пани, не скажете ли, где я нахожусь?
Выяснилось, в Липкове. Пока ждала автобуса, я сообразила, что произошло. Сперва я топала прямо по лесу к Большому Трускавю параллельно дороге, потом вышла на дорогу Малый Трускавь — Липков в ста метрах от автобусной трассы и свернула на Липков за три с половиной километра. Загляни я за те кусты справа, увидела бы автобусную остановку.
Меня, однако, очень интересовало, в каком же месте мне удалось столь артистически заблудиться. Не счесть, сколько раз я старалась позже отыскать запомнившийся отрезок местности: что-то вроде невысокого вала, деревья и кусты редкие, лисичек полным-полно. Но все безрезультатно: этого места я так и не нашла. Не сумела заблудиться снова.
Однако на нашей шампиньонной плантации блуждать было негде и некогда. Всю осень, зиму и весну я как одержимая собирала шампиньоны, сделалась профессионалом и обрела неплохую форму. Это занятие не для слабаков. Шампиньоны растут в мягком торфе. Опереться не на что, дотянуться надо на метр в сторону, а посему приходится держаться исключительно на мышцах ног и спины. Грибы шли на экспорт, обращаться с ними приходилось деликатно. Возвращалась я порой в два ночи, измочаленная вдрызг, и одна лишь любовь к грибам побуждала меня к такой каторжной работе. Ребёнок, естественно, был доволен: я бережнее относилась к товару, нежели чужие люди. Однажды я даже свалилась с дорожки — сил не хватило дотянуться. И ничего плохого не произошло. Всего лишь ушибла колено и локоть.
А летом началась собачья эпопея.
Сперва собак было три: Динго, Сёгун и Суня. Получили мы их в наследство от прежнего владельца. Все дворняги, и все чёрные. Динго — большой пёс, уже старый, Сёгун среднего роста, помесь таксы и всех остальных пород, Суня, найдёныш, самая маленькая и чуткая собачка, при этом послушная и воспитанная. Динго, в молодости пёс неприветливый, на старости любил привалиться к человеку и обменяться впечатлениями обо всем, что случилось за день. Сёгун без труда мог бы прикончить роту коммандос.
Какой-то подлец ещё щенком приучил его ловить летящий мяч. Псу понравилось, вратарём он сделался отличным, спортом мог заниматься сколько угодно. Весь день без перерыва заставлял нас что-нибудь пинать, приносил и складывал к ногам что попало: куски угля и дерева, камни, мяч, неспелые яблоки, соломенную куклу — и ждал, когда ему это подбросят. Если избранный партнёр медлил, Сёгун царапал его лапой по ноге. Попробуйте-ка пинать куски угля или камни белой летней туфлей или голыми пальцами в босоножках — врагу не пожелаешь! Рукой бросать чёртов пёс не позволял, как только наклонишься, он хватает принесённый предмет в зубы и отворачивается — отнять у него что-нибудь просто невозможно. Работники мужского пола, особенно помоложе, относились к этим спортивным развлечениям доброжелательно. Пинаемый предмет вместе с Сёгуном возвращался как бумеранг — играй себе сколько хочешь. А вот мой сын восторга не испытывал. Пёс дезорганизовывал работу и мог умучить любого до смерти.
Ранней весной прибыла четвёртая собака — Симка. Моя невестка купила нечто чёрное, крошечное, красотой почти равное канадскому чимпанику. Чистокровный карликовый пинчер, охотник на мышей и крыс, глаза не навыкате и не дрожит, а по строению тела — идеальный доберман в миниатюре.
Сын поначалу решил сделать из Симки дворовую собаку, чтобы охотилась на мышей и крыс, а кончилось тем, что таскал её повсюду с собой за пазухой. Она с ним и в машине ездила. Баловали Симку все, запретов для неё не существовало. Суня признала её своим щенком. Остальные псы молча терпели, когда она нахально сжирала у них из миски кусочки мяса. Обаянием Симка обладала несравненным.
Так обстояло дело с фауной, когда дети решили ехать в отпуск. Производство грибов как раз прекратилось, в это время чистили помещения и наводили порядок. Хозяйничать оставили меня с Богданом, отцом Ивоны.
— Мамуня, тут могут принести щенка, — сообщили дети перед отъездом. — Возьми его, мы договорились. Овчарка.
Ну что ж — щенок так щенок. Со щенком я справлюсь.
Полагаю, судьба решила испытать меня на прочность и проверить, сколько выдержу. Пытки начались сразу же и пошли по нарастающей.
В первый же день пропала Симка. Собаки нет, никто её не видел. Маленькая, глупая, едва шесть месяцев. Езус-Мария, выбралась за ограду! Мерзавец Сёгун всем псам показал дыру, вдруг да попала под машину?
Я в отчаянии, металась по окрестностям. Трудящийся персонал, побросав работу, тоже бегал в поисках. Один из работников признался, что видел Симку утром. Он завтракал и накормил собаку зельцем. Не дай Бог ей стало плохо и она где-нибудь подыхает? Я пришла в полное расстройство. Искала у соседей, спрашивала встречных, заламывала руки и рвала на себе волосы, пока наконец маленькая ехидна не нашлась. Она дрыхла без задних ног в боксе для шампиньонов. В помещении темно, торф чёрный, собака чёрная, её и не углядишь, а на все призывы и крики Симка не отвечала принципиально. Остальные собаки прекрасно знали, где эта мерзавка, но помалкивали.
Не успела я вздохнуть, как на следующий день привели щеночка. Меня тотчас одолели мрачные предчувствия.
Щеночек оказался шестимесячной сукой, немецкой овчаркой по кличке Kapo. Её хозяин, венгр, уезжал из Польши и оставлял собаку, ни слова не понимавшую по-польски. Она воспитывалась в закрытой квартире, резкая перемена повергла её в стрессовое состояние. Люди привезли её и удалились.
Естественно, все наши собаки тут же заинтересовались новенькой, а она в смертельном ужасе всячески старалась укрыться от общества. Я сидела на люке угольного подвала, терпеливо ждала и время от времени звала её ангельским голоском. Приблизительно через час она подошла и разрешила себя погладить. Потом отыскала дорогу к дому, влетела в кухню и забилась под шкафчик с кастрюлями.
К кастрюлям стало не подступиться. Kapo пролежала два дня, глядя на меня так, что сердце готово было разорваться. В глазах её светилась безграничная отчаянная надежда: приведу же я когда-нибудь мир в порядок, найду хозяина и вообще совершу чудо. Я чувствовала себя негодяйкой, обманывающей её надежды, но на мне сосредоточились все жизненные интересы несчастной сиротки. Kapo пристала ко мне как репей. Едва я направлялась к ванной, как она вылезала из-под шкафчика и успевала забежать вперёд — укладывалась около унитаза. Спустить воду я не решалась, чтобы лишний раз не травмировать собаку, отказалась от сковородки, которой Kapo боялась. В общем, из-за собачьих треволнений я потеряла аппетит. A Kapo, слава Богу, ела, хоть и без особой охоты. Я выставила во двор всех остальных собак, кроме Симки, — она приглядывалась к Kapo издалека.
Через два дня приехал Богдан и сменил меня на посту. Несколько минут мы сидели возле Kapo на корточках, объясняли ей: ничего страшного не происходит, бабушка уйдёт по делам, а дедушка останется, дедушка тоже добрый, как пёс. Совсем мы с ума посходили, но после долгих уговоров Kapo Богдана признала.
Я вернулась через сутки. Kapo уже была во дворе — начала осторожно выходить из дома и играть с Симкой. Увидела меня и поздоровалась, да как…
Соседи повыбегали из своих домов, уверенные, что к нам ворвались чужие животные. Может, даже бешеные. Дикая сцена разыгралась на дворе: передрались все собаки, а сумки, привезённые мной, разодрали в клочки. В дом я войти не могла — Kapo не переставала бурно радоваться.
Нечто подобное произошло При очередной смене — Kapo восторженно приветствовала Богдана. И мы решили точно уславливаться о часе возвращения. Дежурный на посту уводил собак на другую сторону дома и отвлекал их, а приехавший прокрадывался в дом на цыпочках. Как правило, вновь прибывший что-нибудь привозил и руки у него были заняты — он не мог обороняться от этого тайфуна. Kapo заражала все собачье общество. Сёгун подпрыгивал и норовил лизнуть в лицо, Симка влезала в сумку, Динго совался под ноги и начинал повествовать о пережитом. А Kapo заменяла целый десяток собак — словом, ад кромешный. Единственный способ избавиться от приветствий — прокрасться в дом с заднего хода, а потом уже появиться в других дверях так, чтобы обе руки были свободны.
У нас утверждают, от свиней, дескать, пахнет, отсюда все недоразумения с устройством свинарников — вонь мешает людям жить. Если в этом канадском свинарнике от кого-то воняло, то скорее от меня, чем от свиней. В идеально чистом помещении чувствовался лёгкий аромат сена, и все. Я увидела полную идиллию: свиноматки спали развалившись, поросята мирно резвились с кошками.
Свиньи вовсе не любят грязь. Они любят воду, влагу. Если единственное влажное место — навозная куча, они, конечно, полезут туда, но для них это отнюдь не предел блаженства. Обожают мыться, с удовольствием плещутся в чистой воде. Грязны люди, а не свиньи. Люди не заботятся о чистоте подстилки. Чистых свиней каждый может видеть на сельскохозяйственной выставке, ежегодно проводимой в Служевце на территории ипподрома. Ну, скажем, средне-чистых. Там никакой механизации нет, работа идёт вручную, в парфюмерную лавку свинарник не превращается. И все же кое-какие выводы сделать можно.
В Канаде часто дуют ветры, чего я поначалу не приняла к сведению. В первый же вечер по приезде я развешивала Тересе бельё на балконе. Она велела все приколоть деревянными прищепками. Мне показалось, что Тереса явно преувеличивает опасность, и я игнорировала прищепки. Никакого ветра не было, а мокрое бельё держалось прекрасно.
На следующий день Тереса разбудила меня со скандалом: я лишила её новых трусиков. Не прикрепила, и ветер их унёс. Делай что хочешь, а трусики вынь да положь; вещь денег стоит, не будет она из-за меня в расходы входить! Ну ладно, вышла я на балкон и выпустила сигаретный дым, чтобы выяснить направление ветра. Метод оказался верным. Съехала я на четырнадцать этажей вниз, пошла в нужном направлении — извольте радоваться, лежат Тересины трусики посередине стоянки. И никто на них не позарился.
Тереса с самого начала принялась меня пичкать, заставляя подбирать все, что оставалось в тарелках, — не выкидывать же. Я поддавалась три дня, на четвёртый предложила ей съесть все самой. Ей, видите ли, не под силу, ну а мне каково? Сопротивлялась я твёрдо, именно поэтому и не умерла от обжорства.
Духота стояла убийственная, лето выдалось жаркое. Тереса с Тадеушем кондиционеров не имели, к жаре привыкли. Тридцать пять в тени им нравилось, а мне нет. Тадеуш простужался Бог весть отчего: двадцать пять градусов — для него уже почти мороз, а лёгкое дуновение ветерка вызывало у него воспаление лёгких. В домике на озере из добрых побуждений он старался оттащить меня от вентилятора, дабы я не простудилась. А сестры каждый день по очереди отводили меня в сторонку.
— Мне с Тересой не выдержать! — украдкой шептала мне мать.
— Слушай, я с твоей матерью не выдержу! — нервно сообщала Тереса.
Тадеуш выдерживал всех и, похоже, прекрасно развлекался. Мою мать доводила в основном еда. А Тереса, отказавшись скармливать все мне, переключилась на мать, энергично пичкая её, и оказалась права. У матери постепенно восстановился аппетит, и она опять отводила меня в сторонку.
— Купи мне этих вкусных сливок. Только чтобы Тереса не видела… Купи ветчины с жирком. Только чтобы Тереса не видела…
Я, конечно, покупала. Тереса все видела и отводила меня в сторонку.
— Слушай, неужели ты думаешь, мне для родной сестры куска Жалко? — возмущалась она. — Ведь ей же плохо будет! Сливки-то жирнее некуда, тридцать восемь процентов!..
— Не волнуйся, не будет ей плохо. Все, что хочется, съест с yдовольствием, — утешала я. — Дома мы едим такую дрянь, что все ваши проценты жирности — чепуха!
Лёгкой жизни у меня с ними, однако, не получилось. В Оттаве приходилось следить, чтобы не было сквозняков. На озере необходимо было экономить очень дорогое электричество и, естественно, сокращать расход воды, которая нагревалась этим дорогим электричеством. Курить я должна была как можно меньше, потому как Тадеуш страдал астмой. Поэтому никто не удивится, что по возвращении домой я распахнула настежь все окна-двери в квартире, зажгла все лампочки, закурила две сигареты сразу и пустила воду из четырех кранов.
Комары меня недолюбливали, кусали так себе, средне, без особого усердия, что я оценила ещё раньше, у Алиции, когда та собиралась в Гренландию. Её предупредили — комары там сущие звери. Она забеспокоилась, комары и тут её донимали. Как-то мы обе стояли в саду, и точно: вокруг неё через мгновение уже клубилась туча комарья. Около меня, в двух метрах, летал один и отплёвывался.
— Ну, видишь теперь? — заметила она с триумфом, потому что я обвиняла её в предвзятом отношении к комарам.
Алиция соорудила себе специальный накомарник из тюля для вуалей: костюм, состоящий из шаровар и блузы с обильными сборками везде, где только можно, а потому весьма просторный. Костюм экзамен сдал, испытывать его Алиция пошла в сад.
— Нет, каков результат! — объявила она удовлетворённо. — Садились эти твари повсюду, и ни один не смог меня достать! Но представляешь, когда я наклонилась, шаровары натянулись, и один комар с хорошей реакцией тут же впился в меня.
Канадские комары серьёзно осложняли мне жизнь, вечерами не давая выйти из дому. На всех дверях и окнах были сетки, в доме полное спокойствие, зато духотища. Кусались комары и днём, что тут скрывать, из большого малинника я возвращалась с урожаем, но вся искусанная.
Однако красота пейзажа заставляла забыть о комарах. Тереса и Тадеуш владели самым живописным участком озера, весла в лодке оказались почти невесомые — вот бы всю жизнь проводить на воде! Будь в доме кондиционер, и Тересино жилище оказалось бы раем на земле.
У них я познакомилась с прелестнейшим зверьком на свете, и на нем я зациклилась — чимпаник. Не знаю, как пишется само слово, и вообще что это за зверушка, одно определённо — это какой-то вид хомяка. Дикий зверёк жил в лесу, но к людям он привык за несколько дней и уже через неделю только хлопнешь дверью на крыльцо — он прыжками мчится из лесу, чтобы получить орешки. Ел из рук, тычась мордочкой в ладонь, чтобы достать семечки подсолнечника, лазал по человеку. Не зверёк, а истинное чудо!
Первый — Пикусь. Его я узнавала по откушенному хвосту. Потом появились ещё Филюсь, Филютек и несколько безымянных. Они меня доконали: я все старалась соблюдать хоть какую-то справедливость, чтобы зверьки покрупнее не обижали маленьких — маленьким ведь тоже надо сделать запасы на зиму. Но чимпаники не желали вникать в такие тонкости, и забот с ними у меня хватало выше головы.
Другое необыкновенное существо — «грандхок». Тоже не представляю, как пишется, не знаю даже, как выглядит. Дважды с бешеной скоростью от меня улепетнула большая копна темно-серого меха, которая успела общипать у Тересы все ноготки. Сколько я рылась во всяких энциклопедиях и атласах — уму непостижимо, но «грандхока» не нашла. А ведь видела его собственными глазами, хотя и не смогла рассмотреть.
Именно там, в Канаде, я окончательно поняла, что мне думать о политическом строе своей страны и о враньё Марека. У Тадеуша нашлось что почитать, в том числе копии разных документов, среди них и результаты катынских экспертиз. Два месяца я не отрываясь читала с красными пятнами на физиономии. Катыни я не могла простить. А ведь Марек вдалбливал мне: дескать, он знает все из первоисточников, потому что в Катынь попал его отец, которому удалось бежать во время переезда. И я, дура безмозглая, ему поверила. Что же заставляло его лгать?!
Чтение оказалось занимательным во всех отношениях. Среди прочего я, например, обнаружила такой документ: директор департамента в Министерстве внешней торговли недрогнувшей рукой подписал торговое соглашение, принёсшее нам несколько десятков миллионов убытка, за мизерную взятку в виде двухнедельного отдыха на Лазурном берегу с женой и ребёнком. Аферист мелкотравчатый, горе с такими! Уж хоть бы сорвал куш посолиднее!.. Забыла его фамилию, а стоило бы назвать прилюдно, он наверняка жив (клопы, как известно, живучие) и судебное разбирательство было бы гарантировано.
Много сугубо секретных документов было похищено из польского МВД. Страшное разложение правящих кругов било наповал. У Марека оказался сильный инстинкт самосохранения, ему удалось исчезнуть с моего горизонта, не то я наверняка выцарапала бы ему глаза. Мои предположения на его счёт оказались правильными, и он же ещё клеймил меня и смешивал с грязью, протестуя против инсинуаций. По сию пору я не ведаю, намеренно ли он меня обманывал или сам был обманут, будучи ещё большим недоумком, нежели я. Впрочем, я случайно обнаружила: все свои блистательные познания Марек почерпнул из партийных бюллетеней.
Ну хватит, возвращаюсь к Канаде. Однажды меня выпустили в город одну. Мне хотелось побывать в самых страшных районах Оттавы — этакий канадский Таргувек или старый Черняков. Тадеуш, подумав, сказал мне — средоточием тёмных элементов является Банк-стрит. Поехала я туда, нашла великолепный магазин с пряжей для вязания, а бандитов ни одного не обнаружила. Злокозненность улицы заключалась в том, что она была раскопана, но к раскопанным улицам в чужих городах мне не привыкать.
Я ещё не вернулась домой, а семейство уже поссорилось: Тереса пошутила насчёт того, что я, видно, заблудилась, мать восприняла это всерьёз и отказалась ужинать. Досталось бы нам всем основательно, если бы не дети, служившие Тересе отдушиной. И наоборот. Полные два месяца никто не выдержал бы. Наше пребывание у одних давало роздых другим. Несмотря на все недоразумения, при нашем отъезде плакали и Тереса, и Моника.
Отъезд получился странный, по-видимому, слишком уж долго я путешествовала без осложнений. В аэропорте выяснилось — нас нет в списке пассажиров, хотя резервирование билетов я подтвердила в положенное время.
В общей сложности в списке отсутствовало одиннадцать человек. Все растерялись, никто не знал, что предпринять, пока из жалости нас не согласилась забрать чешская авиакомпания. Я даже порадовалась — люблю летать через Прагу. Тереса начала паниковать из-за неурядиц, но вынуждена была уехать — в шесть уходил последний автобус на Оттаву. Я оставила мать с багажом на тележке и побежала оформлять билеты. Чешский самолёт улетал раньше нашего, я перерегистрировала билеты и вернулась в зал.
Матери на месте не оказалось.
Меня чуть удар не хватил. Обежала я соседние залы. Аэропорт в Монреале огромный, я здесь не бывала, понятия не имела, где её искать. Чешский самолёт улетал через двадцать минут. Вдруг матери стало плохо и её забрали в медицинский пункт? Черт знает, где он находится! Я бегом вернулась в бюро нашего представительства, попросила помощи, чуть не разревелась. Двое парней прониклись ко мне сочувствием, обещали сейчас же её найти. С перепугу я забыла, как выглядит моя родная мать и как она одета. Что пережила — врагу не пожелаешь.
Нашли её через несколько минут, без сомнения, самых ужасных в моей жизни. Мать преспокойно стояла, опершись на тележку, около закрытой кассы польского агентства «Лёт» — нашла самое подходящее, по её мнению, место. Толпа заслоняла её, а надпись «Лёт» небольшая, её почти не видно. Чешский самолёт ждал, мы успели сесть. Нервотрёпка имела положительный эффект: в течение двух дней я не могла есть и похудела по меньшей мере на полкило.
В Праге выяснилось — самолёт на Варшаву вылетает немедленно, багаж перегрузить не успеют. Посему мы можем лететь без багажа или ждать вечернего рейса. Возьми я с собой чешские кроны, с удовольствием показала бы матери Прагу, но, естественно, чешских крон в Канаду я не брала. Поэтому я решила начхать на багаж и лететь сразу.
Из пяти дорожных сумок вместе с нами прилетели три. Две я получила вечером. Назавтра мать мрачно уведомила меня: чешские таможенницы украли её платья.
Сколько у неё этих платьев было — три или четыре, — не помню. Мать получила их от Тересы, славные такие наряды, и вот их нет. Сумки валялись в Праге целый день, а воровство, там, по-видимому, процветает. Я огорчилась и пообещала купить матери новые платья, негодуя на треклятых таможенниц, отличавшихся лишь одним положительным качеством — хорошим вкусом.
Чешских таможенниц сразу же прошу меня простить.
Три новых платья я привезла матери из Копенгагена. Привозила и кое-какие продукты, потому как наши после канадских показались ей совсем несъедобными. В Данию я летела с сумкой в четыре с половиной килограмма, а обратно у меня оказался лишний вес. Специально проверила — съестные припасы для моей мамуси весили двенадцать килограммов.
Закончу уж эту тему.
Приблизительно через год после нашей поездки в Канаду я пришла к матери; она открыла мне дверь со странным выражением лица.
— Что случилось? — подозрительно осведомилась я.
— Сейчас увидишь. Иди посмотри.
Я вошла в комнату. На диване лежали какие-то платья. Вроде бы я их где-то видела.
— Слушай, это случайно не те Тересины платья, украденные в Праге? Откуда они взялись?
Мать покаянно показала на диван-кровать.
— Там лежали.
Я обалдела. Как они могли оказаться там, если привезены из Канады? Кто их туда спрятал? Не сами же они туда залезли?
Мать призналась — спрятала самолично. Распаковала вещи сразу по приезде и все прибрала. Почему она в середине августа летние платья запихала в диван-кровать вместо того, чтобы повесить их в шкаф, непонятно. К тому же она совсем о них забыла — случился этакий провал в памяти. Сама поверила, что платья украли. Я сочла справедливым разгласить историю с платьями, дабы восстановить честь несправедливо обвинённых чешских таможенниц.
Естественно, в рассказе о нашей поездке в Канаду, я опустила уйму мелочей. Например, я не описала, как Тереса лишила свою сестру халата, как свалилась на крышу сарайчика у озера, как моя мать подстерегала нас с топором на крутом откосе — не с преступными целями, а наоборот, чтобы защитить, как я вытащила Роберта на рысистые испытания в Торонто, как мы с Тересой пытались поймать друг друга и носились вокруг одной стены в квартире, и тысячи других забавных глупостей. Но эта книга — автобиография, а не продолжение «Просёлочных дорог» и «Колодцев предков», хотя одних только пустяковых курьёзов хватило бы на целую книгу. Если принять во внимание неупомянутые здесь перипетии, советую прочитать «Бесконечную шайку». Если не всю, то во всяком случае, канадский фрагмент.
Дальнейшие события я в состоянии более или менее упорядочить лишь с помощью печатей в старом паспорте. И получается — очередной отпуск я провела на шампиньонах…
* * *
Мой сын, купив помещение для выращивания шампиньонов, с помощью Эдмунда выкарабкался из строительных проблем. Часть одной из теплиц он превратил в жильё. Жилище получилось красивое, гостиная высотой четыре восемьдесят вполне соответствовала росту моих детей. Ежи оформил все документы и принялся за разведение грибов, а его мать совсем лишилась разума и начала сбор урожая.Страсти к грибам я никогда не скрывала, из-за грибов я даже умудрилась заблудиться в Кампиноской пуще, на небольшом участке, который знала вдоль и поперёк. Пожалуй, об этом стоит рассказать. Итак, очередное отступление.
Отправилась я по грибы в пасмурный день ранней осенью. Да, в Кампиноскую пущу, не в заказник, не в Национальный парк, а в окрестности Трускавя. Рощицы, луга и лесная опушка, прямоугольник, ограниченный дорогами под Малым Трускавем. Места знакомые — именно здесь Марек заготавливал сено для лошадей.
Я набрала грибов, прошлялась несколько часов и собралась возвращаться дорогой от Малого Трускавя к Большому, по автобусному кольцу. Собственно, даже не дорогой, а параллельным дороге лесом, грибов много, пожалуй, кое-что ещё доберу. Отправилась.
Моросил дождь. На мне непромокаемая куртка с капюшоном, падавшим на глаза и ограничивавшим поле зрения. Видела я лишь клочок земли под ногами. Немного погодя вспомнила, где-то тут болото от разлившейся лесной речушки, через него не перебраться, надо выйти на дорогу. Свернула я к дороге, находившейся, по моим представлениям, совсем рядом. Минут через сорок пять я пришла к заключению, что понятия не имею, куда меня занесло.
Смех, да и только — заблудиться на небольшом пятачке знакомого леса! Нахожусь я где-то на краю леса, со стороны Изабелина и Лясек, в пущу не забредала, там повсюду дороги, а я не пересекла ни одной…
Известно, когда заплутаешь в лесу, надо идти прямо. Я умею ориентироваться в лесу, даже если надо обходить заросли и болотца. Я и пошла прямо, собирая по пути грибы и никуда не отклоняясь.
Брела я неимоверно долго, даже засомневалась, не пересекла ли какую-нибудь дорогу, вдруг да проворонила. Лес сделался совсем незнакомый. Наконец я дошла до дороги, перевела дух с облегчением и задумалась — что это за дорога, в какую сторону теперь податься. Осмотрелась. Справа сплошные кустарники, слева как-то поприятнее. Свернула влево.
Дождь продолжал моросить, опустились сумерки. Я нащупала спички в кармане — сухие ли, придётся на ночь развести костёр и подождать до рассвета. Пока ещё было видно, шла не спеша, высматривая грибы. Наконец лес кончился, и я увидела дома. Постучала в первый попавшийся и задала классический вопрос:
— Извините, пани, не скажете ли, где я нахожусь?
Выяснилось, в Липкове. Пока ждала автобуса, я сообразила, что произошло. Сперва я топала прямо по лесу к Большому Трускавю параллельно дороге, потом вышла на дорогу Малый Трускавь — Липков в ста метрах от автобусной трассы и свернула на Липков за три с половиной километра. Загляни я за те кусты справа, увидела бы автобусную остановку.
Меня, однако, очень интересовало, в каком же месте мне удалось столь артистически заблудиться. Не счесть, сколько раз я старалась позже отыскать запомнившийся отрезок местности: что-то вроде невысокого вала, деревья и кусты редкие, лисичек полным-полно. Но все безрезультатно: этого места я так и не нашла. Не сумела заблудиться снова.
Однако на нашей шампиньонной плантации блуждать было негде и некогда. Всю осень, зиму и весну я как одержимая собирала шампиньоны, сделалась профессионалом и обрела неплохую форму. Это занятие не для слабаков. Шампиньоны растут в мягком торфе. Опереться не на что, дотянуться надо на метр в сторону, а посему приходится держаться исключительно на мышцах ног и спины. Грибы шли на экспорт, обращаться с ними приходилось деликатно. Возвращалась я порой в два ночи, измочаленная вдрызг, и одна лишь любовь к грибам побуждала меня к такой каторжной работе. Ребёнок, естественно, был доволен: я бережнее относилась к товару, нежели чужие люди. Однажды я даже свалилась с дорожки — сил не хватило дотянуться. И ничего плохого не произошло. Всего лишь ушибла колено и локоть.
А летом началась собачья эпопея.
Сперва собак было три: Динго, Сёгун и Суня. Получили мы их в наследство от прежнего владельца. Все дворняги, и все чёрные. Динго — большой пёс, уже старый, Сёгун среднего роста, помесь таксы и всех остальных пород, Суня, найдёныш, самая маленькая и чуткая собачка, при этом послушная и воспитанная. Динго, в молодости пёс неприветливый, на старости любил привалиться к человеку и обменяться впечатлениями обо всем, что случилось за день. Сёгун без труда мог бы прикончить роту коммандос.
Какой-то подлец ещё щенком приучил его ловить летящий мяч. Псу понравилось, вратарём он сделался отличным, спортом мог заниматься сколько угодно. Весь день без перерыва заставлял нас что-нибудь пинать, приносил и складывал к ногам что попало: куски угля и дерева, камни, мяч, неспелые яблоки, соломенную куклу — и ждал, когда ему это подбросят. Если избранный партнёр медлил, Сёгун царапал его лапой по ноге. Попробуйте-ка пинать куски угля или камни белой летней туфлей или голыми пальцами в босоножках — врагу не пожелаешь! Рукой бросать чёртов пёс не позволял, как только наклонишься, он хватает принесённый предмет в зубы и отворачивается — отнять у него что-нибудь просто невозможно. Работники мужского пола, особенно помоложе, относились к этим спортивным развлечениям доброжелательно. Пинаемый предмет вместе с Сёгуном возвращался как бумеранг — играй себе сколько хочешь. А вот мой сын восторга не испытывал. Пёс дезорганизовывал работу и мог умучить любого до смерти.
Ранней весной прибыла четвёртая собака — Симка. Моя невестка купила нечто чёрное, крошечное, красотой почти равное канадскому чимпанику. Чистокровный карликовый пинчер, охотник на мышей и крыс, глаза не навыкате и не дрожит, а по строению тела — идеальный доберман в миниатюре.
Сын поначалу решил сделать из Симки дворовую собаку, чтобы охотилась на мышей и крыс, а кончилось тем, что таскал её повсюду с собой за пазухой. Она с ним и в машине ездила. Баловали Симку все, запретов для неё не существовало. Суня признала её своим щенком. Остальные псы молча терпели, когда она нахально сжирала у них из миски кусочки мяса. Обаянием Симка обладала несравненным.
Так обстояло дело с фауной, когда дети решили ехать в отпуск. Производство грибов как раз прекратилось, в это время чистили помещения и наводили порядок. Хозяйничать оставили меня с Богданом, отцом Ивоны.
— Мамуня, тут могут принести щенка, — сообщили дети перед отъездом. — Возьми его, мы договорились. Овчарка.
Ну что ж — щенок так щенок. Со щенком я справлюсь.
Полагаю, судьба решила испытать меня на прочность и проверить, сколько выдержу. Пытки начались сразу же и пошли по нарастающей.
В первый же день пропала Симка. Собаки нет, никто её не видел. Маленькая, глупая, едва шесть месяцев. Езус-Мария, выбралась за ограду! Мерзавец Сёгун всем псам показал дыру, вдруг да попала под машину?
Я в отчаянии, металась по окрестностям. Трудящийся персонал, побросав работу, тоже бегал в поисках. Один из работников признался, что видел Симку утром. Он завтракал и накормил собаку зельцем. Не дай Бог ей стало плохо и она где-нибудь подыхает? Я пришла в полное расстройство. Искала у соседей, спрашивала встречных, заламывала руки и рвала на себе волосы, пока наконец маленькая ехидна не нашлась. Она дрыхла без задних ног в боксе для шампиньонов. В помещении темно, торф чёрный, собака чёрная, её и не углядишь, а на все призывы и крики Симка не отвечала принципиально. Остальные собаки прекрасно знали, где эта мерзавка, но помалкивали.
Не успела я вздохнуть, как на следующий день привели щеночка. Меня тотчас одолели мрачные предчувствия.
Щеночек оказался шестимесячной сукой, немецкой овчаркой по кличке Kapo. Её хозяин, венгр, уезжал из Польши и оставлял собаку, ни слова не понимавшую по-польски. Она воспитывалась в закрытой квартире, резкая перемена повергла её в стрессовое состояние. Люди привезли её и удалились.
Естественно, все наши собаки тут же заинтересовались новенькой, а она в смертельном ужасе всячески старалась укрыться от общества. Я сидела на люке угольного подвала, терпеливо ждала и время от времени звала её ангельским голоском. Приблизительно через час она подошла и разрешила себя погладить. Потом отыскала дорогу к дому, влетела в кухню и забилась под шкафчик с кастрюлями.
К кастрюлям стало не подступиться. Kapo пролежала два дня, глядя на меня так, что сердце готово было разорваться. В глазах её светилась безграничная отчаянная надежда: приведу же я когда-нибудь мир в порядок, найду хозяина и вообще совершу чудо. Я чувствовала себя негодяйкой, обманывающей её надежды, но на мне сосредоточились все жизненные интересы несчастной сиротки. Kapo пристала ко мне как репей. Едва я направлялась к ванной, как она вылезала из-под шкафчика и успевала забежать вперёд — укладывалась около унитаза. Спустить воду я не решалась, чтобы лишний раз не травмировать собаку, отказалась от сковородки, которой Kapo боялась. В общем, из-за собачьих треволнений я потеряла аппетит. A Kapo, слава Богу, ела, хоть и без особой охоты. Я выставила во двор всех остальных собак, кроме Симки, — она приглядывалась к Kapo издалека.
Через два дня приехал Богдан и сменил меня на посту. Несколько минут мы сидели возле Kapo на корточках, объясняли ей: ничего страшного не происходит, бабушка уйдёт по делам, а дедушка останется, дедушка тоже добрый, как пёс. Совсем мы с ума посходили, но после долгих уговоров Kapo Богдана признала.
Я вернулась через сутки. Kapo уже была во дворе — начала осторожно выходить из дома и играть с Симкой. Увидела меня и поздоровалась, да как…
Соседи повыбегали из своих домов, уверенные, что к нам ворвались чужие животные. Может, даже бешеные. Дикая сцена разыгралась на дворе: передрались все собаки, а сумки, привезённые мной, разодрали в клочки. В дом я войти не могла — Kapo не переставала бурно радоваться.
Нечто подобное произошло При очередной смене — Kapo восторженно приветствовала Богдана. И мы решили точно уславливаться о часе возвращения. Дежурный на посту уводил собак на другую сторону дома и отвлекал их, а приехавший прокрадывался в дом на цыпочках. Как правило, вновь прибывший что-нибудь привозил и руки у него были заняты — он не мог обороняться от этого тайфуна. Kapo заражала все собачье общество. Сёгун подпрыгивал и норовил лизнуть в лицо, Симка влезала в сумку, Динго совался под ноги и начинал повествовать о пережитом. А Kapo заменяла целый десяток собак — словом, ад кромешный. Единственный способ избавиться от приветствий — прокрасться в дом с заднего хода, а потом уже появиться в других дверях так, чтобы обе руки были свободны.