Хофф Бенджамен. Дао Винни-Пуха

 
   Итак, мы возле дома Совы, куда некоторые из нас неоднократно приходили и раньше в поисках ответов на те или иные вопросы. Найдем ли мы ответ сейчас? Но прежде чем заходить и начинать поиски, имеет смысл, очевидно, рассмотреть — в свете интересующих нас идей и принципов даосизма — тот тип ученого, каким является Сова.
   Для начала необходимо отметить, что в Китае большинство ученых традиционно принадлежали к школе конфуцианства и, следовательно, говорили на несколько ином языке, нежели даосы. Последним же конфуцианцы представлялись похожими на муравьев, которые неизменно сбегаются на устроенный вами завтрак на траве, мечутся в погоне за перепадающими им крохами и портят все удовольствие от пикника. В заключительной части «Дао дэ-цзин» говорится: «Мудрость — это не знание; знание — это не мудрость». Это мнение Лао-цзы разделяют практически все даосы, жившие как до него, так и после.
   С точки зрения даосизма интеллект ученого может быть полезен при анализе отдельных явлений, но он не способен достичь глубокого и всеобъемлющего понимания действительности. Чжуан-цзы выразил эту мысль следующим образом:
 

   Лягушка, живущая на дне колодца, не имеет представления об океане, а летнее насекомое не знает, что такое лед. Так же и ученый не в состоянии постичь Дао. Его ученость ограничивает его ^[2].

 
   Не странно ли, что даосизм с его ключевыми понятиями — такими, как путь Человека Цельного, Истинного, Духовного, — на Западе дается в изложении Ученой Совы — то есть оторванного от жизни и иссушен ного академического Ума?
   Как могут эти беспомощные и несовершенные создания, неспособные организовать даже собственную жизнь и привыкшие дробить всякую отвлеченную идею на мелкие, доступные их пониманию части, передать даосский идеал целостности и независимости? Вместо того чтобы учиться у восточных мудрецов и у самой жизни, они предпочитают добывать знания косвенным путем, из книг. И поскольку подобные ученые не связывают принципы даосизма с повседневной человеческой практикой, они, как правило, упускают многие существенные детали, раскрывающие реальный смысл этих принципов и их роль в конкретной жизненной обстановке.
   И главное, выхолощенные писания этих академических гробовщиков, лишенные чувства юмора и вообще какого бы то ни было чувства, не передают самого духа даосизма, а мудрости Дао в них не больше, чем в музее восковых фигур. Но что можно ожидать от засушенных западных потомков Ревностных Конфуцианцев, которые, в отличие от своих благородных, хотя и лишенных воображения предков, претендуют на своего рода монополию в...
   — Как-как? — прервал меня Пух. — Что это значит?
   — Что значит что? — спросил я.
   — Ну, вот это — ты только что сказал — ...Ревнивые Конфузианцы.
   — Ах... Ревнивые Конфузианцы? Это такие ученые, для которых Знание существует только ради самого знания, и они не делятся им ни с кем, кроме своего узкого круга; вместо того чтобы стремиться к просвещению других, они сочиняют глубокомысленные и претенциозные трактаты, понять которые никто не в состоянии. Примером Ревнивого Конфузианца может служить наша Сова.
   — А, понятно, — сказал Пух.
   Итак, вернемся к нашей Сове. Как это отозвался о ней Кролик?.. Ага, вот оно:
 

   ...Нельзя не испытывать уважения к тому, кто знает, как надо писать слово «среда», даже если он пишет его неправильно. Но правописание — это не главное.
   Бывают такие дни, когда правильное написание слова «среда» не имеет значения.

 

   — Кстати, Пух, а как ты написал бы слово «среда»?
   — Какое слово?
   — Среда. День недели. Понедельник, вторник, среда...
   — Пух, неужели ты не знаешь? — вмешалась Сова. — Всем известно, как это пишется.
   — Да? — сказал Пух.
   — Ну конечно! «С — т — р — е — д — а». Ведь это третий день недели.
   — Ах, вот в чем дело, — сказал Пух.
   — Послушай, Сова, — спросил я, — а как же тогда ты пишешь название первого дня недели?
   — «Пернедельник», разумеется.
   — Сова, ты заблуждаешься, — сказал я. — Сейчас как раз первый день недели, но он не называется «пернедельником».
   — А как же, в таком случае?
   — Он называется «Сегодня»! — пискнул Пятачок.
   — Мой любимый день, — сказал Пух.

 
   И наш тоже. Интересно, почему ученые уделяют этому дню так мало внимания? Очевидно, они думают обо всех днях сразу, и в результате у них получается один сплошной Конфуз. Что еще порядком раздражает в ученых — так это их пристрастие к Ученым Словам, непонятным большинству простых смертных.

   — Ну, — сказала Сова, — обычная процедура в таких случаях нижеследующая...
   — Что значит Бычья Цедура? — сказал Пух. — Ты не забывай, что у меня в голове опилки и длинные слова меня только огорчают.
   — Ну, это означает то, что надо сделать.
   — Пока она означает это, я не возражаю, — смиренно сказал Пух.

   Порой складывается впечатление, что все эти напыщенные слова и фразы придуманы специально, чтобы отпугнуть непосвященных. Это создает видимость превосходства ученых над обыкновенными людьми и исключает возможность уличить их в незнании того или иного факта. А с точки зрения ученого ума, не знать хоть что-нибудь — это форменное преступление.
   Зачастую же знания, предлагаемые нам учеными, вопринимаются с трудом потому, что они расходятся с тем, что мы знаем по собственному опыту. Книжное знание и жизненный опыт говорят, по сути, на разных языках. Но разве знание, опирающееся на жизненный опыт, не является более достоверным и ценным? Представляется несомненным, что большинству ученых было бы полезно почаще выбираться из своих кабинетов и присматриваться к окружающему миру — побродить по траве, поговорить с животными и т. д.
   — Люди довольно часто разговаривают с животными, — сказал Пух.
   — Да, но...
   — Но гораздо реже слушают их, — добавил он. — Вот в чем загвоздка.
   Иными словами, истинное знание не сводится к полной и точной информации. Как писал поэт-мистик Хань Шань,

 
Ученый по имени Ван
Посмеялся над моими стихами.
Ударения расставлены неправильно,
Сказал он;
Ритм слишком частый,
Метр хромает,
В лексике не чувствуется никакого отбора.
А мне его стихи смешны
Не меньше, чем мои — ему.
Они звучат, как
Слова слепого,
Пытающегося описать солнце.
 

   Нередко люди, уподобляясь ученым, ломают копья по какому-нибудь малозначительному поводу и в результате только запутываются и приходят к полному Конфузу. Винни-Пух очень точно передает это конфузионное состояние ума в своей песенке:

 
На днях, не знаю сам зачем,
Зашел я в незнакомый дом,
Мне захотелось Кое с Кем
Потолковать о Том о Сем.
Я рассказал им Кто, Когда,
И Почему, И Отчего,
Сказал Откуда и Куда,
И Как, и Где, и для Чего;
Что было раньше, что Потом,
И Кто Кого, и Что к Чему,
И Что подумали о Том,
И Если Нет, то Почему.
Когда мне не хватало слов,
Я добавлял то «Ах», то «Эх»,
И «Так сказать», и «Будь здоров»,
И «Ну и Ну!», и «Просто смех!»
Когда ж закончил я рассказ,
Спросили: — Как, и это все?..
Ты говорил тут целый час,
А рассказал ни то, ни се!..
Тогда...
 

   Что же нужно сделать, чтобы было и то, и се? Ученые-Конфузианцы главную свою задачу усматривают в том, чтобы рассортировать все по полочкам и развесить везде ярлыки: «ДЕРЕВО», «ЦВЕТОК», «СОБАКА». Но попробуйте попросить их привить дерево, посадить цветок или накормить собаку — и вас наверняка ожидает какой-нибудь неприятный сюрприз. Все, что живет и растет, — вне сферы их компетенции.
   Ученые, безусловно, необходимы, они приносят определенную пользу (правда, она доставляет людям мало радости). Они поставляют разнообразную информацию. Но сколько бы информации они ни добыли, всегда останется неучтенным кое-что еще, а это кое-что, как правило, и составляет самую соль жизни.
   Уф-ф...

   — Слушай, Пух, ты не видел моего карандаша?
   — Я видел, как Сова писала им что-то недавно, — сказал Пух.
   — Ага, вот он... А это что? «Аадварки и их аберрации».
   — Как-как?
   — «Аадварки и их аберрации». Это название статьи, которую писала Сова.
   — А я и не знал, что они у них тоже есть, — заметил Пух.
   — Хм... И при этом она вконец изгрызла мой карандаш.

   Примечательно, что Ученость, которой щеголяют наши профессора, академики и все, кому не лень, склонна обвинять «необработанный кусок дерева» в невежестве и тех затруднениях, которые возникают на самом деле из-за ее собственной ограниченности, близорукости или небрежности. Если, к примеру, вы построили дом в таком месте, где его может снести первый же порыв ветра, а затем, выбросив из головы все заботы о нем, размышляете лишь о том, как пишется слово «винегрет», то какого результата следует ожидать? Ясно, какого. А между тем, когда обрушился домик Совы, что сразу пришло ей на ум?

   — Пух, — с упреком сказала Сова, — это ты наделал?
   — Нет, — кротко сказал Пух, — не думаю, чтобы я.
   — А тогда кто же?
   — Я думаю, это ветер, — сказал Пятачок. — Я думаю, твой дом повалило ветром.
   — Ах, вот как! А я думала, это Пух устроил.
   — Нет, — сказал Пух.

   Чтобы подытожить все сказанное о Знании ради Знания, давайте вспомним сцену, в которой Иа-Иа безжалостно третирует Пятачка с помощью комбинации из трех палочек.

   — А ты знаешь, что означает «А», маленький Пятачок?
   — Нет, Иа, не знаю.
   — Оно означает Учение, оно означает Образование, Науки и тому подобные вещи, о которых ни Пух, ни ты не имеете понятия. Вот что означает «А»!
   — О! — снова сказал Пятачок. — Я хотел сказать «Да ну?» — поспешно пояснил он.
   — Слушай меня, маленький Пятачок. В этом Лесу толчется масса всякого народа, и все они говорят: «Ну, Иа — это всего лишь Иа, он не считается». Они разгуливают тут взад и вперед и говорят: «Ха-Ха!» Но что они знают про букву «А»? Н и ч е г о. Для них это просто три палочки. Но для Образованных, заметь себе это, маленький Пятачок, для Образованных — я не говорю о Пухах и Пятачках — это знаменитая и могучая буква «А». Да, это тебе не такая вещь, — добавил он, — про которую каждый знает, чем это пахнет!

   Тут появляется Кролик.

   — Иа, у меня к тебе только один вопрос. Что это делает Кристофер Робин в последнее время по утрам?
   — Что я сейчас вижу перед собой? — сказал Иа, не поднимая глаз.
   — Три палочки, — не задумываясь, ответил Кролик.
   — Вот видишь? — сказал Иа Пятачку. Потом он повернулся к Кролику. — Теперь я отвечу на твой вопрос, — торжественно сказал он.
   — Спасибо, — сказал Кролик.
   — Что делает Кристофер Робин по утрам? Он учится. Он получает образование. Он обалдевает — по-моему, он употребил именно это слово, но, может быть, я и заблуждаюсь, — он обалдевает знаниями. В меру своих скромных сил я также — если я правильно усвоил это слово — обал... делаю то же, что и он. Вот это, например, буква...
   — Буква «А», — сказал Кролик, — но не очень удачная. Ну ладно, я должен идти и сообщить остальным.
   Иа посмотрел на свои палочки, а потом на Пятачка...
   — Он знает? Ты хочешь сказать, что какой-то Кролик знает букву «А»?
   — Да, Иа. Он очень умный, Кролик-то.
   — Умный!.. — сказал Иа с презрением, изо всех сил наступая копытом на свои три палочки.
   — Образование!.. — с горечью сказал Иа, прыгая на своих палочках (их стало уже шесть).
   — Что такое наука? — спросил Иа, лягая палочки (их было уже двенадцать), так что они взлетели в воздух. — Какой-то Кролик все это знает. Ха!..

   Вот так-то.

   — А я знаю одну вещь, которую Кролик не знает, — сказал Пятачок.
   — Да ну? Что же это такое? — спросил я.
   — Я позабыл, как там точно поется, — сказал Пятачок, — но это про эти... «Что лучше...»
   — А, понятно, — сказал я. — Как раз об этом пойдет речь в следующей главе.
   — Да, но как же там поется? — вскричал Пятачок, топнув ножкой.
   — А вот сейчас увидим...

Про Сорок Пяток

   Помните, как Кенга и Ру впервые появились в Лесу? Кролик тут же решил во что бы то ни стало их выжить, потому что они «не такие, как все». К счастью для всех, придуманный им план изгнания Кенги и Ру провалился, как это всегда происходит с Умными Планами.
   Большой Ум, что ни говори, имеет вполне конкретные пределы. Его глубокомысленные замечания и суждения, выведенные чисто механическим путем, оказываются — со временем — не совсем правильными, и прежде всего потому, что он не вникает в суть дела. Всем умникам, подобно Кролику, приходится рано или поздно пересматривать свое мнение, составленное, как правило, без учета чего-то самого важного. Большой Ум не видит и не может понять в человеке того, что отличает его от остальных, делает неповторимым. Назовем эту отличительную особенность каждого человека его Внутренней Природой. Поскольку умом понять и правильно оценить ее невозможно, попросим Пуха объяснить нам, что это такое. Он может сделать это, исходя из идеи, заложенной в песенке про Сорок Пяток.
 
   — Ммм... Кхм, кхм... Грммм... (Одну секунду.)
   — Ну так что же, Пух?
   — Именно я должен объяснить это? — спросил Пух вполголоса, прикрыв рот лапой.
   — Ну да. По-моему, так было бы лучше.
   — А почему бы тебе самому не объяснить? — спросил Пух.
   — Мне кажется, что будет уместнее, если объяснишь ты.
   — А мне так вовсе не кажется, — сказал Пух.
   — Почему?
   — Потому что когда я объясняю какие-нибудь вещи, они все перепутываются и попадают совсем не в то место, куда надо, — вот почему.
   — Ну, хорошо. Я дам необходимые пояснения. Но ты тоже можешь участвовать и поправлять меня время от времени.
   — Вот это будет гораздо уместнее, — сказал Пух.
 
   Итак, в основе всего лежит идея, выраженная в песенке про Сорок Пяток....
   — Послушай, Пух, а не спеть ли тебе для начала эту песенку? А то, может быть, не все ее помнят.
   — Спеть? Пожалуйста. Значит, так...
 

 
Что лучше — Сорок Пяток или Пяток Сорок?
Верблюд живет в пустыне, в саванне — Носорог.
И сделать верный выбор никто мне не помог —
Нужны как сорок пяток, так и пяток сорок.
Что лучше — Сорок Пяток или Пяток Сорок?
Ползет Сороконожка — я б ползать так не смог.
Все то же объясненье твердил я, как урок:
Нужны как сорок пяток, так и пяток сорок.
Что лучше — Сорок Пяток или Пяток Сорок?
Верблюд не любит вату, совсем как Носорог.
И лучшего ответа придумать я не мог:
Нужны как Сорок Пяток, так и Пяток Сорок.
 

 
   Итак, для начала... Что случилось?.. Ах да, простите.
   — Замечательное исполнение, Пух.
   — Ну что ты. Не стоит обращать внимания.
 
   Итак, для начала рассмотрим первый куплет. «Верблюд живет в пустыне, в саванне — Носорог». Казалось бы, все ясно, каждому свое место. Так нет же. На удивление, многие люди то и дело забывают об этом и пытаются впихнуть квадратные колышки в круглые отверстия, совершенно игнорируя Самопроизвольную естественность всех вещей, созданных природой.
   Проиллюстрируем это на примере, взятом из сочинения Чжуан-цзы:
 

   Хуэй-цзы сказал Чжуан-цзы:
   — У меня есть большое дерево, которое невозможно использовать в качестве строительного материала. Его древесина очень твердая, ствол и ветви изогнуты, оно все в наростах и дуплах. Ни один плотник даже не взглянет на него. Таково же и твое учение — оно бесполезно, его негде применить. И потому оно никого не интересует.
   — Как тебе известно, — ответил Чжуан-цзы, — кошка ловит свою добычу очень проворно и умело. Затаившись, она в любой момент готова наброситься на нее. Но именно тогда, когда внимание кошки сосредоточено на добыче, ее очень легко накрыть сетью. Яка, в отличие от кошки, так легко не поймаешь. Он стоит на месте, как гранитная скала или как облако высоко в небе. Но при всей своей силе он не может поймать мышь.
   Ты жалуешься, что твое дерево ни на что не пригодно. А между тем, в тени его ветвей можно найти убежище и отдохнуть, можно обойти его, восхищаясь его прочностью и красотой. Оно будет неколебимо возвышаться надо всем, пока на него не набросятся с топором.
   Дерево не приносит тебе пользы только потому, что ты не хочешь использовать его по назначению, а стремишься превратить во что-то иное.

 
   Другими словами, все в природе имеет свое место и назначение. Это в равной степени относится и к людям, хотя многие из них, похоже, не понимают этого, занимаясь всю жизнь неподходящей работой, живя в неподходящем доме, увязнув в неподходящей семейной жизни. Если же познаешь собственную Внутреннюю Природу и будешь уважать ее, то найдешь свое место в жизни — вместо того чтобы занимать чужое. То, чем питается один человек, для другого может оказаться ядом; то, что интересно одному и возвышает его, может послужить опасной ловушкой для другого. Рассмотрим для примера эпизод из жизни Чжуан-цзы:
 

   Однажды, когда Чжуан-цзы сидел на берегу реки Пу, к нему подошли два человека, посланные принцем царства Чу, и предложили ему пост при дворе. Чжуан-цзы продолжал смотреть на текущую мимо воду, как будто не слышал их. Наконец он сказал:
   — Правда ли, что у принца есть священная черепаха, которой больше двух тысяч лет и которую принц держит в ларце завернутой в шелк и парчу?
   — Да, это правда, — ответили придворные.
   — Как вы думаете, — спросил Чжуан-цзы, — если бы черепахе позволили выбирать самой, что она предпочла бы: жить свободно в речной грязи или лежать в шелковом саркофаге во дворце?
   — Конечно, она предпочла бы жить в речной грязи, — ответили посланцы принца.
   — Вот и я предпочитаю грязь, — сказал Чжуан-цзы. — Всего хорошего.

 
   — Я тоже люблю грязь, — сказал Винни-Пух.
   — Очень хорошо, но в данном случае...
   — Что может быть лучше грязи в жаркий летний день? — продолжал Пух.
   — Но дело в том, что...
   — В ней так прохладно...
   — В данном случае, Пух, нас интересует совсем не это.
   — Не это? — переспросил он оскорбленным тоном.
   — Есть гораздо более важные вещи...
   — Откуда ты знаешь? — перебил он. — Ты когда-нибудь пробовал поваляться в грязи в жаркий летний день?
   — Нет, разумеется, — сказал я. — Но...
   — В жаркий летний день ничего не может быть лучше, — дундел Пух мечтательно, откинувшись на спинку стула и зажмурив глаза. — Где-нибудь у реки, весь облепленный грязью...
   — Послушай наконец, Пух...
   — Грязь — очень хорошая вещь, — подтвердил Пятачок, подойдя к письменному столу и задрав к нам нос. — Она придает коже очень красивый оттенок.
   — Не могу сказать, чтобы мне нравилась грязь, — вступила в спор Сова, взгромоздившись на абажур настольной лампы. — Она прилепает к перьям. Что за удовольствие?
   — Вот видите? — сказал я. — О вкусах не спорят. Именно это и является предметом нашей дискуссии.
   — А я думал, что вы говорите о грязи, — сказал. Пятачок.
   — И мне тоже так казалось, — сказал Пух.
   — Ну ладно, — сказала Сова, — мне нужно возвращаться к работе над энциклопедией.
 
   Теперь давайте обратимся ко второму куплету: «Ползет Сороконожка — я б ползать так не смог». Мудрый человек осознает границы своих возможностей и ведет себя соответственно. Нет ничего постыдного в том, что вы не ползаете, как сороконожка, в особенности если вы медведь. Если же вы будете упрямо стараться сделать то, на что ваш организм вовсе не рассчитан, последствия могут оказаться самыми плачевными. Сороконожки не сосут зимой свои сорок ножек, свернувшись калачиком в берлоге, а медведи не карабкаются по стебелькам цветов и былинкам. Люди же, считая себя куда как умнее всяких сороконожек и медведей, поступают порой самым опрометчивым образом и навлекают кучу неприятностей и на самих себя, и на окружающих.
   Это совсем не значит, что мы не должны меняться, совершенствовать свои способности. Это лишь означает, что нужно четко осознавать, с чем имеешь дело. Если, скажем, вы признаете, что у вас слабо развита мускулатура, то поступите очень разумно, начав ее упражнять. Но если вы вместо этого попытаетесь вытащить чью-то машину из кювета, вряд ли это приведет к чему-нибудь хорошему.
   И будь вы даже самым сильным человеком на свете, вы не столкнете с места груженый товарный вагон. Разница между умным и глупым в том, что первый осознает свою ограниченность, а второй — нет.
 
   Трудно найти более яркий пример незнания своих возможностей, чем Тигра... — Что-что? — Ах, простите, Тигра говорит, что теперь он их знает. Давайте вспомним, как он осознал их, по крайней мере в одном случае. Гуляя как-то поутру по Лесу с Крошкой Ру, Тигра рассказывал ему о самых разных вещах, которые умеют делать Тигры.
 

   — А летать они умеют? — спросил Ру.
   — Тигры-то? — сказал Тигра. — Летать? Тоже спросил! Они знаешь как летают!
   — О! — сказал Ру. — А они могут летать не хуже Совы?
   — Еще бы! — сказал Тигра. — Только они не хотят.

 
   Беседуя таким образом, они дошли до Шести Сосен.
 

   — А я умею плавать, — сообщил Ру, — я один раз упал в Реку и плавал. А Тигры умеют плавать?
   — Конечно, умеют. Тигры все умеют.
   — А по деревьям они умеют лазить лучше, чем Пух? — спросил Ру, остановившись перед самой высокой из Шести Сосен и задрав голову.
   — По деревьям они лазят лучше всех на свете, — сказал Тигра, — гораздо лучше всяких Пухов.

 
   Сказано — сделано. Вы бы и глазом не успели моргнуть, как они уже были на верхушке сосны. И... застряли там.
   Как раз в это время мимо проходили Пух с Пятачком. Пух, конечно, сразу понял, что случилось с Тигрой и Ру... Ну, может быть, и не совсем сразу...
 

   — Это Ягуляр, — сказал он.
   — А что Ягуляры делают? — спросил Пятачок, в глубине души надеясь, что сейчас они этого делать не будут.
   — Они прячутся на ветвях деревьев и оттуда бросаются на вас, когда вы стоите под деревом, — сказал Пух. — Кристофер Робин мне все-все про них рассказывал.
   — Тогда мы лучше не будем подходить к этому дереву, Пух, а то он еще бросится оттуда и ушибется.
   — Они не ушибаются, — сказал Пух, — они здорово умеют бросаться.
   Однако Пятачка это почему-то не утешило. Он все-таки чувствовал, что не стоит подходить к дереву, с которого, того гляди, кто-то бросится, хотя бы и очень умело, и он уже собирался побежать домой по какому-то очень срочному делу, когда Ягуляр подал голос.
   — Помогите, помогите! — закричал он.
   — Ягуляры — они всегда так, — сказал Пух, довольный, что может блеснуть своими познаниями. — Они кричат: «Помогите, помогите!», а когда вы посмотрите вверх — бросаются на вас.

 
   Но в конце концов подоспели Кристофер Робин с Иа-Иа, и была организована Служба Спасения. Сначала вниз прыгнул Крошка Ру и был благополучно спасен, затем так же (или почти так же) успешно прыгнул Тигра и был так же (или почти так же) благополучно спасен:
 

   Раздался стук, треск разрываемой ткани, и на земле образовалась куча мала. Кристофер Робин, Пух и Пятачок поднялись первыми, потом они подняли Тигру, а в самом низу был, конечно, Иа-Иа.
   — Да, Тигра, доставил-таки ты всем хлопот в тот раз, не так ли?
   — Зато это послужило мне хорошим уроком, — ответил Тигра уклончиво.
   — В самом деле?
   — Ну конечно. Больше я никогда ничего такого делать не стану, — заверил Тигра.
   — Ну вот и замечательно, — сказал я. — Ты, кажется, куда-то направлялся?
   — Да, мы тут решили с Ру пойти поплавать.
   — Вот как?.. Не забудь только взять с собой веревку.
   — Веревку? Зачем?—удивился Тигра.
   — Да так, на всякий случай. Вдруг кто-нибудь упадет в реку, и вам придется его спасать.
   — Действительно! — сказал Тигра. — Как это я сам не додумался?

 
   Тут очень уместно вспомнить китайскую поговорку, относящуюся к области медицины: «Жизнь длинна, когда у вас одна болезнь, и коротка, когда нет ни одной». Иными словами, если человек знает о своей болезни и принимает соответствующие меры, то проживет гораздо дольше того, кто закрывает глаза на свои слабости и несовершенства. Так что в этом смысле ваша слабость (при условии, что вы ее признаете) является, в некотором роде, вашим преимуществом. Точно так же необходимо знать пределы своих возможностей. Тигры их, как правило, не знают. Беда Тигров в том, что они умеют практически все. Это очень вредно для здоровья.
   Если вы не осознаете своих недостатков или, более того, сознательно игнорируете их, то ничего, кроме вреда, это не принесет. Если же вы признаете их, то сможете заставить их работать на вас и очень скоро убедитесь, что слабость вполне может обернуться силой.
   Кому, например, было легче всех спастись, когда дом Совы обрушился, дверь прижало толстым суком и единственным доступным выходом оказалась щель почтового ящика? Пятачку, Очень Маленькому Существу.
 
   И наконец, третий тезис песенки: «Верблюд не любит вату, совсем как Носорог». Вы можете объяснить, почему верблюд не ест вату? Не можете? И мы тоже. Не ест, и все тут. Не хочет. Однако Наука на этом не успокаивается. Встав в позу, она высокомерно заявляет, что может объяснить все, налепив соответствующие ярлыки. Но при внимательном рассмотрении ярлыков убеждаешься, что они объясняют далеко не все.