Страница:
— Он… он убил его, — пролепетал Йоханнес — Он просто взял и убил его!
— Кто? Кто это сделал? — спросил Шнайдер. Его пальцы нашли сонную артерию на шее Марианны и нащупали слабый пульс. Слава Богу, она была жива.
— Он его просто убил, — пробормотал Йоханнес. — Все произошло так быстро. Я… я ничего не мог сделать! Он его просто убил! Взял и убил…
Шнайдер тем временем осторожно приоткрыл веки Марианны, внимательно посмотрел на ее зрачки, а затем ощупал череп. Однако он не обнаружил никаких повреждений, кроме большой шишки на затылке. Конечно, его это не могло успокоить. Самыми серьезными травмами чаще всего являются те, которые так просто не увидишь. Но, по крайней мере, череп сестры не был проломлен. Шнайдер стремительно встал, подошел к распростертому Александру и опустился рядом с ним на колени. Осматривать его было совершенно бесполезно, однако доктор все же бегло сделал это. Что, конечно, ничего не изменило. Старик, которого он так боялся, был мертв. Шнайдер вскинул голову и взглянул на Йоханнеса. Лицо священника казалось застывшим и приобрело серо-землистый цвет. Он глядел, как зачарованный, на выпученные глаза Александра.
— Что здесь произошло? — спросил Шнайдер.
— Он убил его, — продолжал все так же бессвязно бормотать Йоханнес. — Просто взял и убил. Без всяких причин и…
— Кто это был? — перебил его Шнайдер и, видя, что Йоханнес не собирается отвечать на его вопрос, схватил священника за плечи и начал так сильно трясти, что у того залязгали зубы. — Кто?
— Один… один человек, — заикаясь ответил Йоханнес, который все еще продолжал упорно глядеть на Александра, несмотря на то, что Шнайдер тряс его за плечи.
— Человек? Какой человек? Что здесь произошло? — Шнайдер ни на секунду не усомнился в том, что Йоханнес не причастен к этому преступлению. Хотя, конечно, с другой стороны, доктор не знал этого молодого человека. И если тот на самом деле вовсе не был священнослужителем, то вполне мог оказаться бессовестным убийцей.
— Я… я не знаю, — запинаясь, ответил молодой человек. — Он так неожиданно появился здесь и… и убил его. Но почему он это сделал? О Боже, я не могу понять, почему он это сделал!
Шнайдер начал подозревать, что ему так и не удастся получить вразумительный ответ от Йоханнеса. То, что здесь произошло, совершенно выбило молодого священнослужителя из колеи. Но кое-какие сведения Шнайдеру все же удалось у него получить.
— Этот человек все еще здесь? — спросил врач, тут же испугавшись того, что Йоханнес сейчас кивнет и покажет на дверь в кабинет. Но несмотря на это, ответ священника не удивил Шнайдера.
— Он… он пошел к Бреннеру.
Бреннер… Шнайдеру показалось, что именно это он и ожидал услышать. Ему трудно было сложить всю эту разрозненную информацию в одну целостную картину, однако он о многом начал догадываться.
Шнайдер встал, подошел к столу и снял телефонную трубку, чтобы набрать номер полиции.
Но он так и не умер. Судьба не захотела обойтись с ним милосердно. Снежная буря поиграла с ним немного, покрутила его в своем водовороте, но не убила, а вынесла к освещенному школьному зданию, расположенному на другом конце двора. На первом этаже этого дома находился временный командный пункт. Самое странное заключалось в том, что здесь как будто и не было снежной бури. Взору Вайкслера предстала мирная картина: сквозь большие застекленные окна падал неоновый свет, который, несмотря на свой холодный оттенок, вселял в душу уверенность и обещал тепло. Жизнь там, за окнами, казалось, самым решительным образом отличалась от бушующей на дворе непогоды, поглотившей Вайкслера и вновь извергнувшей его. На стенах висели яркие детские рисунки, наглядные пособия и таблички с отдельными печатными буквами. На стеклах были наклеены узоры из прозрачной разноцветной бумаги, отбрасывавшей цветные тени на снег. В эту мирную обстановку совершенно не вписывались двигавшиеся за стеклами люди, одетые в пятнистую камуфляжную форму, а также массивный радиопередатчик, стоявший на учительском столе, и карта местности, висевшая на школьной доске. Однако все эти инородные детали не могли разрушить того мирного впечатления, которое оставляла эта картина.
Может быть, самым верным словом для обозначения всего этого было слово “сюрреализм”. Состояние, в котором находился Вайкслер, не позволяло ему проанализировать все увиденное и воспринять его. Однако он не мог не заметить, что поднявшийся на дворе буран вовсе не был обычной снежной бурей. В его душе вновь начал подниматься страх. Ветер и снег неистово бушевали на крохотном, строго ограниченном участке двора. Теперь же Вайкслер снова отчетливо видел небо над своей головой. Оно было совершенно ясным, как и сама ночь, царящая здесь. Похоже, что вьюга бушевала лишь вокруг здания спортивного зала. И ее вой лишь едва доносился сюда. В то же время Вайкслер хорошо различал голоса своих товарищей, находившихся в школе. Они вели, как это бывает, разговоры ни о чем и смеялись. Никто из них даже не заметил то, что происходило на улице.
Вайкслер, пошатываясь, поднялся по ступеням крыльца, но не смог открыть массивную дубовую дверь. Его пальцы окоченели от холода и сильно болели. Лишившись последних сил, Вайкслер опустился на землю рядом с дверью и, прислонившись к ней спиной, взглянул в ту сторону, откуда пришел. Снежный буран продолжал бушевать с прежним неистовством. Ветер, казалось, даже усилился. Но в самом эпицентре вихря теперь что-то чернело. То, что Вайкслер принял за бешеную пляску ледяных колючих снежинок, имело свою субстанцию. Ужасное порождение тьмы, исчадие ада не собиралось оставаться в спортивном зале, оно последовало за Вайкслером. Мертвецы шли за ним по пятам, и Вайкслер знал, что ему никогда не избавиться от них. Он прикоснулся к оборотной, темной стороне мира, принадлежавшей мертвым, и поэтому мертвые устремились за ним, чтобы забрать его к себе, потому что он теперь тоже принадлежал им. Однако Вайкслер все еще не сдавался. То, что он не боялся смерти, совсем не означало, что он не боялся умереть.
Пальцы все еще не слушались его, и тогда Вайкслер нажал на медную ручку двери локтем, одновременно толкая створку плечом. К его удивлению, ему сразу же удалось открыть дверь. Шатаясь, он переступил порог и, свернув налево, миновал полсотни висящих на низеньких вешалках, предназначенных для первоклашек, пятнистых курток.
Дежурное помещение находилось сразу же за первой дверью. Кроме двух дежурных офицеров, здесь в этот момент были трое солдат: двое из них сидели развалясь у столика, на котором стояла кофеварка, и тихо переговаривались, а третий пытался надеть свою куртку, никак не попадая рукой в левый рукав, причем на его правом плече уже висел автомат, и все это выглядело довольно комично. Это был сменщик Вайкслера, который готовился заступить на пост.
Когда Вайкслер переступил порог дежурного помещения, все голоса в комнате сразу же смолкли. Один из солдат, сидевших у кофеварки, поперхнулся кофе и чуть не выронил из рук бумажный стаканчик, а другой все еще продолжал улыбаться, но улыбка его теперь была скорее похожа на застывшую гримасу. Сменщик Вайкслера застыл на месте в нелепой позе. И лишь самый молодой из двух дежурных офицеров прореагировал так, как предписывали инструкции. Он не стал тратить время на испуг и растерянность, а сразу вскочил с места, одновременно призывая жестом всех находящихся в дежурке к спокойствию.
— Вайкслер? Что случилось?
Вайкслер попытался ответить, но ему это не удалось. Его губы онемели от холода, а сердце так сильно билось в груди, что у него перехватило дыхание.
— …терять времени… — выдавил он из себя. — Они… сейчас будут здесь!
— Ха-ха! Я отлично знаю, что немного задержался, но это еще не значит, что сразу же надо паниковать! — сменщик Вайкслера попытался разрядить атмосферу, но никто не засмеялся. Похоже, никто даже не слышал этих слов, кроме одного из дежурных офицеров, который бросил на солдата гневный взгляд.
— Итак, Вайкслер, что случилось? Сделайте глубокий вздох и рассказывайте!
Глядя в окно, Вайкслер действительно последовал совету офицера и втянул в легкие побольше воздуха. Это было невероятно, но отсюда буран казался легкой поземкой. Ни о какой вьюге не могло быть и речи. Завывание ветра, похожее на вой тысячи спущенных с цепи собак, казалось теперь далеким шумом, а снежный буран выглядел отсюда довольно привлекательно, словно легкий вихрь кружащихся в воздухе снежинок. Что-то страшное надвигалось на людей.
— Итак? Мы слушаем!
— М-мертвецы, — выдавил из себя Вайкслер. — Они… они… ожили и встали.
Последние слова он произнес с такой дрожью в голосе, что они прозвучали совершенно неправдоподобно.
Но никто даже не улыбнулся.
— Я не понял, что вы сказали? — дежурный офицер сделал большие глаза от изумления. — Что все это значит? Что, черт возьми, вы хотите этим сказать? Немедленно отвечайте!
— Они ожили! — повторил Вайкслер срывающимся голосом. — Мы должны уносить отсюда ноги! Они скоро будут здесь! Неужели вы не понимаете?
Конечно, его никто не понимал. Да и кто мог бы понять его в этой ситуации? Но у Вайкслера не было времени на объяснения. Мертвые шли за ним по пятам, и он чувствовал, что они уже близко. Совсем близко.
Внезапно что-то с глухим стуком упало на пол, и внимание всех присутствующих обратилось к солдату, стоявшему рядом с кофеваркой. Он все-таки выронил свой стаканчик из рук и стоял теперь в луже дымящегося черного кофе. В его лице не было ни кровинки.
— О Боже! Взгляните на его ногу! Что это? — простонал он.
Вайкслер тоже взглянул на свою ногу и вспомнил, как в спортивном зале что-то уцепилось за нее, а затем он вырвал ступню, преодолев сопротивление. Оказывается, что в его правую лодыжку до сих пор впивались серые пальцы мертвой руки, оторванной по запястье.
Сменщик Вайкслера издал дикий вопль и, зажав рукой рот, быстро отвернулся. Один из солдат у столика чуть не перевернул кофеварку. Даже молодой дежурный офицер, который до сих пор сохранял хладнокровие, на мгновение потерял над собой контроль: он издал приглушенный хрип и отпрянул назад, натолкнувшись на своего вскочившего с места сослуживца.
— О Боже! Вайкслер, что… что вы наделали? — прохрипел он.
Вайкслер не успел ему ответить. Снежный вихрь швырнул что-то в большое окно, и стекло со звоном разбилось. И сразу же буря полноправной хозяйкой вошла в дежурное помещение — с завывающим ледяным ветром и снежной колючей крупой, перемешанной с осколками стекла. Испуганные и изумленные крики людей заглушил яростный, дикий, первобытный рев, похожий скорее на рык мифического дракона, а вовсе не на завывание снежного бурана. Столб ураганного вихря в одно мгновение преодолел расстояние от спортивного зала до школьного здания и влетел в разбитое окно. А за ним явились и ожившие мертвецы.
Среди снежной кутерьмы показалось что-то белое — такое же белое, как снег. Только Вайкслер заметил это. Может быть, этот вихрь был нереален? Однако руки, тянущиеся к окну, были совершенно реальны. Вайкслер с ужасом наблюдал, как длинный, острый, словно игла, осколок стекла проткнул одну из ладоней и сломался. Но эти существа больше не испытывали боли. Одно из них очень медленно, делая странные разбалансированные движения, влезло на подоконник, а затем сквозь разбитое окно в классную комнату. За его спиной уже маячили смутные очертания второго мертвеца.
Вой ураганного ветра заглушал все другие звуки, раздававшиеся в комнате. Трое солдат метались в дикой панике, но молодой дежурный офицер до сих пор сохранял хладнокровие. Возможно, это был всего лишь хорошо выработанный рефлекс. Однако, как бы то ни было, только он продолжал действовать осмысленно и целенаправленно. Прикрывая левой рукой лицо от ураганного ветра, этот офицер подбежал к окну и вытолкал мертвеца, стремящегося взобраться в комнату, наружу. Однако при этом молодой человек не рассчитал силы удара — его нога встретила меньшее сопротивление, чем он ожидал, и офицер, потеряв равновесие и зашатавшись, чуть не выпал из окна. В последний момент ему удалось ухватиться за осколки разбитого стекла и удержаться на подоконнике, но при этом он поранил руку до крови.
— Вайкслер! Что все это значит? — закричал он. — Что здесь происходит?
Ураган заглушил его слова, но Вайкслер читал их по движению его губ. Он хотел ответить, но не смог этого сделать. Из глубины снежного вихря вышла целая толпа мертвецов и приникла к разбитому окну. Их пустые глаза умоляюще смотрели на живых людей, дрожащие руки тянулись к офицеру, стоявшему на подоконнике. Мертвецы двигались как бы в замедленном темпе, и молодой человек вполне мог опередить их, но на этот раз скорость его реакции почему-то подвела его. Офицер стоял как вкопанный на подоконнике и смотрел на ожившие трупы, стремящиеся взобраться в помещение на первом этаже, он упустил время, а когда спохватился, было уже слишком поздно. Дюжина рук тянулась к нему, ногти мертвецов впивались в его руки, холодные пальцы хватали его за запястье и шею. В самый последний момент он как будто очнулся, скинул с себя оцепенение и отшатнулся назад. Несколько рук выпустили его из своих смертоносных объятий, но место этих мертвецов заняли другие. Холодные пальцы шарили по лицу молодого офицера, ощупывали его рот, глаза, виски…
Эта сцена выглядела совершенно нереально. Она напоминала один из многочисленных фильмов ужасов И даже для такого фильма все выглядело слишком неестественно. Чего-то недоставало. Вайкслер не успел додумать эту мысль до конца. Внезапно среди завываний снежной бури послышался треск автоматной очереди. Один из мертвецов опрокинулся навзничь и исчез за снежной пеленой, но его место тут же заняли другие. Они наступали на дежурного офицера, оттесняя его вглубь помещения. Мертвецы окружали молодого человека, грозя поглотить его. Он все еще отчаянно цеплялся за оконную раму своими кровоточащими руками. Он все еще был жив.
И теперь уже он не мог умереть. Ожившие трупы вовсе не хотели его смерти точно так же, как они не хотели смерти Вайкслера.
Внезапно Вайкслера осенила догадка. Теперь он наконец понял, что означала мольба, выражавшаяся в глазах оживших мертвецов.
— Не стреляйте! Прекратите стрелять! — прохрипел он.
Его слова потонули в треске автоматной очереди. Придя в отчаянье, Вайкслер повернулся и попробовал вырвать автомат у стоявшего рядом с ним человека. Но солдат так сильно ударил его в грудь, что Вайкслер отлетел назад и снова оказался в коридоре. Но прежде чем он опять обрел равновесие, солдат вновь начал стрелять, делая одиночные выстрелы и выпуская целые очереди.
— Не надо! — кричал Вайкслер. — Не стреляйте! Они просят нас о помощи!
Звуки стрельбы не прекращались, заглушая вой бури. От оконной рамы во все стороны летели куски штукатурки и щепки. Несколько мертвецов были разорваны автоматными очередями на куски, а на спине и бедрах дежурного офицера появились темно-красные быстро расплывающиеся пятна.
Вайкслер, не переставая кричать, устремился вперед и попытался вырвать у стрелявшего солдата оружие. Но и на этот раз он не сумел это сделать, хотя ему удалось повернуть автомат дулом вниз, и солдат расстрелял весь запас патронов в пол.
— Черт бы тебя побрал, ты что, с ума сошел?
Вайкслер получил сильнейший удар в челюсть. Он почувствовал, как распухает его нижняя губа. Один из зубов начал сильно шататься. Однако Вайкслер не выпустил своего противника, а напротив, еще крепче вцепился в его оружие.
Но несмотря на все усилия, он не смог бы предотвратить катастрофу. Трое других военных тем временем тоже вскинули свое оружие и начали стрелять в мертвецов. Вайкслер видел, как их тени шатаются и падают на землю. Автоматные очереди раздирали мертвецов в клочья, отрывали им руки и ноги, превращали их тела в бесформенное месиво.
Солдат, с которым боролся Вайкслер, внезапно выпустил из рук свое оружие. Вайкслер, потеряв равновесие, неловко упал на колени, а солдат, воспользовавшись этим, нанес ему сильный удар кулаком в висок.
Вайкслер не потерял сознание, но тут же упал на бок и в течение нескольких секунд не мог пошевелиться. Когда он вновь пришел в себя, все автоматчики уже расстреляли свои патроны. В комнате бушевал ветер, было очень холодно, и по помещению кружились снежинки. Никаких признаков мертвецов не было видно. Лишь один труп молодого офицера, прошитый автоматными очередями, неподвижно лежал на подоконнике.
Вайкслер, постанывая, попытался встать, но солдат, у которого он только что хотел отобрать оружие, ткнул его в бок. Вайкслер почти не почувствовал боли. Ему было совершенно все равно, что с ним происходит. Неужели эти люди не понимают, что они натворили?
Вайкслер скосил глаза и увидел, что солдат снова собирается пнуть его сапогом в бок. Но в последний момент его остановил кто-то из военных.
— Оставь это! Мы должны поднять тревогу! Кто знает, сколько их еще там, снаружи.
Вайкслер хорошо это знал. Их было около трех сотен. За вычетом тех, кого он сам расстрелял из своего автомата. Но он не мог произнести ни слова. Он просто лишился дара речи, руки и ноги тоже отказывались повиноваться ему. Он чувствовал, что теряет сознание, но ничего не мог с этим поделать.
Впрочем, это были совершенно неподходящие мысли в данной конкретной ситуации. Бреннер понял, что находится на грани истерики. Он не стал возражать Салиду и мешать ему, когда тот начал без разбора выбрасывать из шкафа одежду — по всей видимости, отделение реанимации в спешном порядке было освобождено для особого пациента, и пожитки прежних обитателей палат не успели вынести отсюда. Салид выбрал для Бреннера одежду, и тот впервые за эти три дня облачился вместо надоевшей ему пижамы в настоящие брюки и куртку и почувствовал себя уже за одно это благодарным арабу. Салид тоже подыскал себе вместо голубого махрового халата какой-то вязаный жакет. Хотя Бреннер плохо видел, он все же понимал, что террорист — а все террористы по представлениям рядового обывателя всегда высоки и широкоплечи — являет собой жалкое зрелище в этом измятом жакете со слишком короткими рукавами.
Все эти мысли и впечатления занимали его больше, чем вопрос о том, что находится за соседней дверью и что ждет их на улице, если им, конечно, удастся выбраться отсюда. Те лекарственные вещества, которыми Шнайдер пытался парализовать работу организма Бреннера, все еще продолжали действовать в его крови: он уже был в состоянии сконцентрироваться на какой-нибудь мысли, но не мог думать ни о чем серьезном.
— Подождите здесь, — внезапно сказал Салид, — и ни звука.
Бреннер услышал, как араб открыл дверь и быстро закрыл ее за собою. Внезапно Бреннера охватила паника, хотя причину ее иначе как нелепой нельзя было назвать. Он испугался, что Салид бросил его! Бреннеру было безразлично, кто именно находился рядом с ним — пусть даже сам черт! — он боялся только одного палача, палача, который мучил его в течение всех последних дней: одиночества.
Кое-как ему удалось все же взять себя в руки и подавить свой страх, но эта победа не была полной. Руки и колени Бреннера дрожали, он учащенно дышал. Физически он чувствовал себя неплохо, но разум его был явно переутомлен. Именно этим прежде всего объяснялось то, что он безропотно последовал за Салидом. В таком состоянии он никому не смог бы возражать или сопротивляться. Даже подобному убийце и террористу.
Салид вернулся и вытянул руку, чтобы взять Бреннера за локоть и повести его дальше, как он вел его до сих пор, но внезапно застыл на месте, изумленно разглядывая Бреннера.
— Что с вами? — наконец спросил террорист. — Вы побелели как мел. Вам дурно?
Бреннер не понял, звучало в голосе террориста недоверие или озабоченность, и если озабоченность, то чем именно?
— Нет, все в порядке, — ответил он, качая головой. — Минутная слабость.
— Это пройдет, — заявил Салид. — Это побочное действие тех лекарств, которыми вас все время пичкали. Вы сумеете спуститься на первый этаж?
— Запросто, — солгал Бреннер. На самом же деле он вовсе не был в этом уверен. Чувство страха все еще не отпускало его. Напротив того, казалось, что оно усиливается. У Бреннера было такое ощущение, как будто его силы возвращаются с каждой секундой, по мере того как кровь очищается от введенных в нее препаратов, однако эти силы так и не превращались в энергию, исчезая где-то на полпути.
— Хорошо, — сказал Салид довольно неуверенно. — Соберите в кулак все свои силы. Это недалеко. Позже вы сможете расслабиться и отдохнуть.
Бреннер снова почувствовал нечто вроде благодарности к Салиду, когда тот взял его под локоть и подтолкнул к двери впереди себя. Но ему с каждым разом становилось все труднее и труднее передвигать ноги. Бреннер понял, что ошибся: у него иссякали не физические силы, а сила воли.
Вторая половина коридора была такой же пустой и тихой, как и первая. Пройдя всего лишь несколько шагов, Салид остановился и снова попросил Бреннера подождать. Бреннер, видевший очень смутно, догадался, что Салид открыл какую-то дверь и исчез в помещении. В следующий момент послышался громкий голос Салида, который выругался на незнакомом Бреннеру языке. Когда араб снова появился в поле зрения Бреннера, тот понял, что Салид сильно нервничает.
— Что случилось? — спросил Бреннер.
— Ничего, — ответил Салид. — Я совершил ошибку. Вот и все. А теперь нам следует действовать как можно быстрее!
Они пошли дальше торопливым шагом, Салид открыл дверь, вытолкал Бреннера, а затем шагов через десять молча затолкнул его в кабину лифта.
— Вы различаете эти кнопки? — спросил он.
Бреннер сильно прищурился, напряженно присматриваясь, но смог разглядеть только панель. Салид вздохнул, взял руку Бреннера и положил его указательный палец на одну из кнопок.
— Сосчитайте мысленно до тридцати, — сказал он. — Двадцать один… двадцать два… двадцать три. Понятно? А затем нажмите на кнопку.
Бреннер кивнул. Похоже, Салид хотел еще что-то сказать, но передумал, повернулся и молча ушел. Бреннер слышал, как где-то близко открылась и закрылась дверь. Он начал послушно считать, не имея никакого представления, зачем он это делает Однако Бреннер был сейчас в таком состоянии, что не задавал себе никаких вопросов о целесообразности своих действий. Он, пожалуй, подчинился бы приказу любого человека, а не только Салида. У Бреннера путались мысли, и ему трудно было принять хоть какое-нибудь решение — даже решение ничего не предпринимать и оставить все, как есть.
Он досчитал мысленно в очень медленном темпе до двадцати пяти, а затем еще до пяти и сильно надавил на кнопку. Двери лифта закрылись, и кабина устремилась вниз.
Однако очень скоро она снова остановилась. Бреннер, продолжавший мысленно считать, не успел дойти и до сорока. Только он хотел произнести про себя “сорок один”, как двери лифта распахнулись и в кабину влетело что-то огромное и белое, швырнув Бреннера о стену с такой силой, что у того перехватило дыхание. Он сильно ударился головой о хромированную металлическую облицовку кабины, и перед его глазами замелькали серебряные искры, к горлу Бреннера подкатил ком. Ему стало нечем дышать.
— Прекратите! Это не он! — послышался чей-то голос. Человек, сжимавший горло Бреннера своими железными пальцами, ослабил хватку, второй рукой он вывернул правую руку Бреннера за спину, подражая, наверное, манерам полицейских из какого-нибудь американского боевика.
— Кто? Кто это сделал? — спросил Шнайдер. Его пальцы нашли сонную артерию на шее Марианны и нащупали слабый пульс. Слава Богу, она была жива.
— Он его просто убил, — пробормотал Йоханнес. — Все произошло так быстро. Я… я ничего не мог сделать! Он его просто убил! Взял и убил…
Шнайдер тем временем осторожно приоткрыл веки Марианны, внимательно посмотрел на ее зрачки, а затем ощупал череп. Однако он не обнаружил никаких повреждений, кроме большой шишки на затылке. Конечно, его это не могло успокоить. Самыми серьезными травмами чаще всего являются те, которые так просто не увидишь. Но, по крайней мере, череп сестры не был проломлен. Шнайдер стремительно встал, подошел к распростертому Александру и опустился рядом с ним на колени. Осматривать его было совершенно бесполезно, однако доктор все же бегло сделал это. Что, конечно, ничего не изменило. Старик, которого он так боялся, был мертв. Шнайдер вскинул голову и взглянул на Йоханнеса. Лицо священника казалось застывшим и приобрело серо-землистый цвет. Он глядел, как зачарованный, на выпученные глаза Александра.
— Что здесь произошло? — спросил Шнайдер.
— Он убил его, — продолжал все так же бессвязно бормотать Йоханнес. — Просто взял и убил. Без всяких причин и…
— Кто это был? — перебил его Шнайдер и, видя, что Йоханнес не собирается отвечать на его вопрос, схватил священника за плечи и начал так сильно трясти, что у того залязгали зубы. — Кто?
— Один… один человек, — заикаясь ответил Йоханнес, который все еще продолжал упорно глядеть на Александра, несмотря на то, что Шнайдер тряс его за плечи.
— Человек? Какой человек? Что здесь произошло? — Шнайдер ни на секунду не усомнился в том, что Йоханнес не причастен к этому преступлению. Хотя, конечно, с другой стороны, доктор не знал этого молодого человека. И если тот на самом деле вовсе не был священнослужителем, то вполне мог оказаться бессовестным убийцей.
— Я… я не знаю, — запинаясь, ответил молодой человек. — Он так неожиданно появился здесь и… и убил его. Но почему он это сделал? О Боже, я не могу понять, почему он это сделал!
Шнайдер начал подозревать, что ему так и не удастся получить вразумительный ответ от Йоханнеса. То, что здесь произошло, совершенно выбило молодого священнослужителя из колеи. Но кое-какие сведения Шнайдеру все же удалось у него получить.
— Этот человек все еще здесь? — спросил врач, тут же испугавшись того, что Йоханнес сейчас кивнет и покажет на дверь в кабинет. Но несмотря на это, ответ священника не удивил Шнайдера.
— Он… он пошел к Бреннеру.
Бреннер… Шнайдеру показалось, что именно это он и ожидал услышать. Ему трудно было сложить всю эту разрозненную информацию в одну целостную картину, однако он о многом начал догадываться.
Шнайдер встал, подошел к столу и снял телефонную трубку, чтобы набрать номер полиции.
* * *
Порывистый ветер подгонял Вайкслера в спину. Пробираясь сквозь снежный буран, он был твердо убежден в том, что эта завывающая вокруг него вьюга будет последним, что он увидит и услышит в своей жизни. Вайкслер не испытывал страха при такой мысли. Смерть казалась ему избавлением от ужаса, пережитого им в спортивном зале. Вероятнее всего, ему не придется долго мучиться — ведь смерть от переохлаждения считалась легкой смертью. А температура воздуха тем временем продолжала стремительно падать. Вайкслеру казалось, что его дыхание превращается в лед еще прежде, чем воздух вырвется из его губ. Ледяной ветер пробирал его до костей так, словно на нем и не было теплой куртки. Вайкслер окоченел, у него не было больше сил держать в руках оружие, и он потерял свой автомат где-то по дороге.Но он так и не умер. Судьба не захотела обойтись с ним милосердно. Снежная буря поиграла с ним немного, покрутила его в своем водовороте, но не убила, а вынесла к освещенному школьному зданию, расположенному на другом конце двора. На первом этаже этого дома находился временный командный пункт. Самое странное заключалось в том, что здесь как будто и не было снежной бури. Взору Вайкслера предстала мирная картина: сквозь большие застекленные окна падал неоновый свет, который, несмотря на свой холодный оттенок, вселял в душу уверенность и обещал тепло. Жизнь там, за окнами, казалось, самым решительным образом отличалась от бушующей на дворе непогоды, поглотившей Вайкслера и вновь извергнувшей его. На стенах висели яркие детские рисунки, наглядные пособия и таблички с отдельными печатными буквами. На стеклах были наклеены узоры из прозрачной разноцветной бумаги, отбрасывавшей цветные тени на снег. В эту мирную обстановку совершенно не вписывались двигавшиеся за стеклами люди, одетые в пятнистую камуфляжную форму, а также массивный радиопередатчик, стоявший на учительском столе, и карта местности, висевшая на школьной доске. Однако все эти инородные детали не могли разрушить того мирного впечатления, которое оставляла эта картина.
Может быть, самым верным словом для обозначения всего этого было слово “сюрреализм”. Состояние, в котором находился Вайкслер, не позволяло ему проанализировать все увиденное и воспринять его. Однако он не мог не заметить, что поднявшийся на дворе буран вовсе не был обычной снежной бурей. В его душе вновь начал подниматься страх. Ветер и снег неистово бушевали на крохотном, строго ограниченном участке двора. Теперь же Вайкслер снова отчетливо видел небо над своей головой. Оно было совершенно ясным, как и сама ночь, царящая здесь. Похоже, что вьюга бушевала лишь вокруг здания спортивного зала. И ее вой лишь едва доносился сюда. В то же время Вайкслер хорошо различал голоса своих товарищей, находившихся в школе. Они вели, как это бывает, разговоры ни о чем и смеялись. Никто из них даже не заметил то, что происходило на улице.
Вайкслер, пошатываясь, поднялся по ступеням крыльца, но не смог открыть массивную дубовую дверь. Его пальцы окоченели от холода и сильно болели. Лишившись последних сил, Вайкслер опустился на землю рядом с дверью и, прислонившись к ней спиной, взглянул в ту сторону, откуда пришел. Снежный буран продолжал бушевать с прежним неистовством. Ветер, казалось, даже усилился. Но в самом эпицентре вихря теперь что-то чернело. То, что Вайкслер принял за бешеную пляску ледяных колючих снежинок, имело свою субстанцию. Ужасное порождение тьмы, исчадие ада не собиралось оставаться в спортивном зале, оно последовало за Вайкслером. Мертвецы шли за ним по пятам, и Вайкслер знал, что ему никогда не избавиться от них. Он прикоснулся к оборотной, темной стороне мира, принадлежавшей мертвым, и поэтому мертвые устремились за ним, чтобы забрать его к себе, потому что он теперь тоже принадлежал им. Однако Вайкслер все еще не сдавался. То, что он не боялся смерти, совсем не означало, что он не боялся умереть.
Пальцы все еще не слушались его, и тогда Вайкслер нажал на медную ручку двери локтем, одновременно толкая створку плечом. К его удивлению, ему сразу же удалось открыть дверь. Шатаясь, он переступил порог и, свернув налево, миновал полсотни висящих на низеньких вешалках, предназначенных для первоклашек, пятнистых курток.
Дежурное помещение находилось сразу же за первой дверью. Кроме двух дежурных офицеров, здесь в этот момент были трое солдат: двое из них сидели развалясь у столика, на котором стояла кофеварка, и тихо переговаривались, а третий пытался надеть свою куртку, никак не попадая рукой в левый рукав, причем на его правом плече уже висел автомат, и все это выглядело довольно комично. Это был сменщик Вайкслера, который готовился заступить на пост.
Когда Вайкслер переступил порог дежурного помещения, все голоса в комнате сразу же смолкли. Один из солдат, сидевших у кофеварки, поперхнулся кофе и чуть не выронил из рук бумажный стаканчик, а другой все еще продолжал улыбаться, но улыбка его теперь была скорее похожа на застывшую гримасу. Сменщик Вайкслера застыл на месте в нелепой позе. И лишь самый молодой из двух дежурных офицеров прореагировал так, как предписывали инструкции. Он не стал тратить время на испуг и растерянность, а сразу вскочил с места, одновременно призывая жестом всех находящихся в дежурке к спокойствию.
— Вайкслер? Что случилось?
Вайкслер попытался ответить, но ему это не удалось. Его губы онемели от холода, а сердце так сильно билось в груди, что у него перехватило дыхание.
— …терять времени… — выдавил он из себя. — Они… сейчас будут здесь!
— Ха-ха! Я отлично знаю, что немного задержался, но это еще не значит, что сразу же надо паниковать! — сменщик Вайкслера попытался разрядить атмосферу, но никто не засмеялся. Похоже, никто даже не слышал этих слов, кроме одного из дежурных офицеров, который бросил на солдата гневный взгляд.
— Итак, Вайкслер, что случилось? Сделайте глубокий вздох и рассказывайте!
Глядя в окно, Вайкслер действительно последовал совету офицера и втянул в легкие побольше воздуха. Это было невероятно, но отсюда буран казался легкой поземкой. Ни о какой вьюге не могло быть и речи. Завывание ветра, похожее на вой тысячи спущенных с цепи собак, казалось теперь далеким шумом, а снежный буран выглядел отсюда довольно привлекательно, словно легкий вихрь кружащихся в воздухе снежинок. Что-то страшное надвигалось на людей.
— Итак? Мы слушаем!
— М-мертвецы, — выдавил из себя Вайкслер. — Они… они… ожили и встали.
Последние слова он произнес с такой дрожью в голосе, что они прозвучали совершенно неправдоподобно.
Но никто даже не улыбнулся.
— Я не понял, что вы сказали? — дежурный офицер сделал большие глаза от изумления. — Что все это значит? Что, черт возьми, вы хотите этим сказать? Немедленно отвечайте!
— Они ожили! — повторил Вайкслер срывающимся голосом. — Мы должны уносить отсюда ноги! Они скоро будут здесь! Неужели вы не понимаете?
Конечно, его никто не понимал. Да и кто мог бы понять его в этой ситуации? Но у Вайкслера не было времени на объяснения. Мертвые шли за ним по пятам, и он чувствовал, что они уже близко. Совсем близко.
Внезапно что-то с глухим стуком упало на пол, и внимание всех присутствующих обратилось к солдату, стоявшему рядом с кофеваркой. Он все-таки выронил свой стаканчик из рук и стоял теперь в луже дымящегося черного кофе. В его лице не было ни кровинки.
— О Боже! Взгляните на его ногу! Что это? — простонал он.
Вайкслер тоже взглянул на свою ногу и вспомнил, как в спортивном зале что-то уцепилось за нее, а затем он вырвал ступню, преодолев сопротивление. Оказывается, что в его правую лодыжку до сих пор впивались серые пальцы мертвой руки, оторванной по запястье.
Сменщик Вайкслера издал дикий вопль и, зажав рукой рот, быстро отвернулся. Один из солдат у столика чуть не перевернул кофеварку. Даже молодой дежурный офицер, который до сих пор сохранял хладнокровие, на мгновение потерял над собой контроль: он издал приглушенный хрип и отпрянул назад, натолкнувшись на своего вскочившего с места сослуживца.
— О Боже! Вайкслер, что… что вы наделали? — прохрипел он.
Вайкслер не успел ему ответить. Снежный вихрь швырнул что-то в большое окно, и стекло со звоном разбилось. И сразу же буря полноправной хозяйкой вошла в дежурное помещение — с завывающим ледяным ветром и снежной колючей крупой, перемешанной с осколками стекла. Испуганные и изумленные крики людей заглушил яростный, дикий, первобытный рев, похожий скорее на рык мифического дракона, а вовсе не на завывание снежного бурана. Столб ураганного вихря в одно мгновение преодолел расстояние от спортивного зала до школьного здания и влетел в разбитое окно. А за ним явились и ожившие мертвецы.
Среди снежной кутерьмы показалось что-то белое — такое же белое, как снег. Только Вайкслер заметил это. Может быть, этот вихрь был нереален? Однако руки, тянущиеся к окну, были совершенно реальны. Вайкслер с ужасом наблюдал, как длинный, острый, словно игла, осколок стекла проткнул одну из ладоней и сломался. Но эти существа больше не испытывали боли. Одно из них очень медленно, делая странные разбалансированные движения, влезло на подоконник, а затем сквозь разбитое окно в классную комнату. За его спиной уже маячили смутные очертания второго мертвеца.
Вой ураганного ветра заглушал все другие звуки, раздававшиеся в комнате. Трое солдат метались в дикой панике, но молодой дежурный офицер до сих пор сохранял хладнокровие. Возможно, это был всего лишь хорошо выработанный рефлекс. Однако, как бы то ни было, только он продолжал действовать осмысленно и целенаправленно. Прикрывая левой рукой лицо от ураганного ветра, этот офицер подбежал к окну и вытолкал мертвеца, стремящегося взобраться в комнату, наружу. Однако при этом молодой человек не рассчитал силы удара — его нога встретила меньшее сопротивление, чем он ожидал, и офицер, потеряв равновесие и зашатавшись, чуть не выпал из окна. В последний момент ему удалось ухватиться за осколки разбитого стекла и удержаться на подоконнике, но при этом он поранил руку до крови.
— Вайкслер! Что все это значит? — закричал он. — Что здесь происходит?
Ураган заглушил его слова, но Вайкслер читал их по движению его губ. Он хотел ответить, но не смог этого сделать. Из глубины снежного вихря вышла целая толпа мертвецов и приникла к разбитому окну. Их пустые глаза умоляюще смотрели на живых людей, дрожащие руки тянулись к офицеру, стоявшему на подоконнике. Мертвецы двигались как бы в замедленном темпе, и молодой человек вполне мог опередить их, но на этот раз скорость его реакции почему-то подвела его. Офицер стоял как вкопанный на подоконнике и смотрел на ожившие трупы, стремящиеся взобраться в помещение на первом этаже, он упустил время, а когда спохватился, было уже слишком поздно. Дюжина рук тянулась к нему, ногти мертвецов впивались в его руки, холодные пальцы хватали его за запястье и шею. В самый последний момент он как будто очнулся, скинул с себя оцепенение и отшатнулся назад. Несколько рук выпустили его из своих смертоносных объятий, но место этих мертвецов заняли другие. Холодные пальцы шарили по лицу молодого офицера, ощупывали его рот, глаза, виски…
Эта сцена выглядела совершенно нереально. Она напоминала один из многочисленных фильмов ужасов И даже для такого фильма все выглядело слишком неестественно. Чего-то недоставало. Вайкслер не успел додумать эту мысль до конца. Внезапно среди завываний снежной бури послышался треск автоматной очереди. Один из мертвецов опрокинулся навзничь и исчез за снежной пеленой, но его место тут же заняли другие. Они наступали на дежурного офицера, оттесняя его вглубь помещения. Мертвецы окружали молодого человека, грозя поглотить его. Он все еще отчаянно цеплялся за оконную раму своими кровоточащими руками. Он все еще был жив.
И теперь уже он не мог умереть. Ожившие трупы вовсе не хотели его смерти точно так же, как они не хотели смерти Вайкслера.
Внезапно Вайкслера осенила догадка. Теперь он наконец понял, что означала мольба, выражавшаяся в глазах оживших мертвецов.
— Не стреляйте! Прекратите стрелять! — прохрипел он.
Его слова потонули в треске автоматной очереди. Придя в отчаянье, Вайкслер повернулся и попробовал вырвать автомат у стоявшего рядом с ним человека. Но солдат так сильно ударил его в грудь, что Вайкслер отлетел назад и снова оказался в коридоре. Но прежде чем он опять обрел равновесие, солдат вновь начал стрелять, делая одиночные выстрелы и выпуская целые очереди.
— Не надо! — кричал Вайкслер. — Не стреляйте! Они просят нас о помощи!
Звуки стрельбы не прекращались, заглушая вой бури. От оконной рамы во все стороны летели куски штукатурки и щепки. Несколько мертвецов были разорваны автоматными очередями на куски, а на спине и бедрах дежурного офицера появились темно-красные быстро расплывающиеся пятна.
Вайкслер, не переставая кричать, устремился вперед и попытался вырвать у стрелявшего солдата оружие. Но и на этот раз он не сумел это сделать, хотя ему удалось повернуть автомат дулом вниз, и солдат расстрелял весь запас патронов в пол.
— Черт бы тебя побрал, ты что, с ума сошел?
Вайкслер получил сильнейший удар в челюсть. Он почувствовал, как распухает его нижняя губа. Один из зубов начал сильно шататься. Однако Вайкслер не выпустил своего противника, а напротив, еще крепче вцепился в его оружие.
Но несмотря на все усилия, он не смог бы предотвратить катастрофу. Трое других военных тем временем тоже вскинули свое оружие и начали стрелять в мертвецов. Вайкслер видел, как их тени шатаются и падают на землю. Автоматные очереди раздирали мертвецов в клочья, отрывали им руки и ноги, превращали их тела в бесформенное месиво.
Солдат, с которым боролся Вайкслер, внезапно выпустил из рук свое оружие. Вайкслер, потеряв равновесие, неловко упал на колени, а солдат, воспользовавшись этим, нанес ему сильный удар кулаком в висок.
Вайкслер не потерял сознание, но тут же упал на бок и в течение нескольких секунд не мог пошевелиться. Когда он вновь пришел в себя, все автоматчики уже расстреляли свои патроны. В комнате бушевал ветер, было очень холодно, и по помещению кружились снежинки. Никаких признаков мертвецов не было видно. Лишь один труп молодого офицера, прошитый автоматными очередями, неподвижно лежал на подоконнике.
Вайкслер, постанывая, попытался встать, но солдат, у которого он только что хотел отобрать оружие, ткнул его в бок. Вайкслер почти не почувствовал боли. Ему было совершенно все равно, что с ним происходит. Неужели эти люди не понимают, что они натворили?
Вайкслер скосил глаза и увидел, что солдат снова собирается пнуть его сапогом в бок. Но в последний момент его остановил кто-то из военных.
— Оставь это! Мы должны поднять тревогу! Кто знает, сколько их еще там, снаружи.
Вайкслер хорошо это знал. Их было около трех сотен. За вычетом тех, кого он сам расстрелял из своего автомата. Но он не мог произнести ни слова. Он просто лишился дара речи, руки и ноги тоже отказывались повиноваться ему. Он чувствовал, что теряет сознание, но ничего не мог с этим поделать.
* * *
Когда они проходили мимо дежурной комнаты, телевизор все еще работал, но теперь уже шел не репортаж с места катастрофы, а рекламная передача. Бреннер отметил про себя, что в помещении все еще никого не было, хотя он различал только очертания предметов и видел не очень ясно. Несмотря на то, что зрение постепенно возвращалось к нему, слух Бреннера был все таким же обостренным. Это удивляло его самого, поскольку он полагал, что начнет хуже слышать по мере того, как зрение будет возвращаться к нему. Вероятно, однако, все было совсем не так, как он ожидал, и способность восприятия не была равномерно поделена между всеми сферами чувств, и когда одна из них отказывала, другая начинала работать с двойной нагрузкой, беря на себя как бы ее функции. Нет, скорее все же дело заключалось в том, что человеческая нервная система обладала огромными резервами, которые включались по мере необходимости. В задачу таких людей, как Шнайдер и его коллеги, входило отыскать эти резервы и помочь им включиться. Эта задача была, во всяком случае, более разумной и благородной, чем калечить здоровых людей, делая из них больных.Впрочем, это были совершенно неподходящие мысли в данной конкретной ситуации. Бреннер понял, что находится на грани истерики. Он не стал возражать Салиду и мешать ему, когда тот начал без разбора выбрасывать из шкафа одежду — по всей видимости, отделение реанимации в спешном порядке было освобождено для особого пациента, и пожитки прежних обитателей палат не успели вынести отсюда. Салид выбрал для Бреннера одежду, и тот впервые за эти три дня облачился вместо надоевшей ему пижамы в настоящие брюки и куртку и почувствовал себя уже за одно это благодарным арабу. Салид тоже подыскал себе вместо голубого махрового халата какой-то вязаный жакет. Хотя Бреннер плохо видел, он все же понимал, что террорист — а все террористы по представлениям рядового обывателя всегда высоки и широкоплечи — являет собой жалкое зрелище в этом измятом жакете со слишком короткими рукавами.
Все эти мысли и впечатления занимали его больше, чем вопрос о том, что находится за соседней дверью и что ждет их на улице, если им, конечно, удастся выбраться отсюда. Те лекарственные вещества, которыми Шнайдер пытался парализовать работу организма Бреннера, все еще продолжали действовать в его крови: он уже был в состоянии сконцентрироваться на какой-нибудь мысли, но не мог думать ни о чем серьезном.
— Подождите здесь, — внезапно сказал Салид, — и ни звука.
Бреннер услышал, как араб открыл дверь и быстро закрыл ее за собою. Внезапно Бреннера охватила паника, хотя причину ее иначе как нелепой нельзя было назвать. Он испугался, что Салид бросил его! Бреннеру было безразлично, кто именно находился рядом с ним — пусть даже сам черт! — он боялся только одного палача, палача, который мучил его в течение всех последних дней: одиночества.
Кое-как ему удалось все же взять себя в руки и подавить свой страх, но эта победа не была полной. Руки и колени Бреннера дрожали, он учащенно дышал. Физически он чувствовал себя неплохо, но разум его был явно переутомлен. Именно этим прежде всего объяснялось то, что он безропотно последовал за Салидом. В таком состоянии он никому не смог бы возражать или сопротивляться. Даже подобному убийце и террористу.
Салид вернулся и вытянул руку, чтобы взять Бреннера за локоть и повести его дальше, как он вел его до сих пор, но внезапно застыл на месте, изумленно разглядывая Бреннера.
— Что с вами? — наконец спросил террорист. — Вы побелели как мел. Вам дурно?
Бреннер не понял, звучало в голосе террориста недоверие или озабоченность, и если озабоченность, то чем именно?
— Нет, все в порядке, — ответил он, качая головой. — Минутная слабость.
— Это пройдет, — заявил Салид. — Это побочное действие тех лекарств, которыми вас все время пичкали. Вы сумеете спуститься на первый этаж?
— Запросто, — солгал Бреннер. На самом же деле он вовсе не был в этом уверен. Чувство страха все еще не отпускало его. Напротив того, казалось, что оно усиливается. У Бреннера было такое ощущение, как будто его силы возвращаются с каждой секундой, по мере того как кровь очищается от введенных в нее препаратов, однако эти силы так и не превращались в энергию, исчезая где-то на полпути.
— Хорошо, — сказал Салид довольно неуверенно. — Соберите в кулак все свои силы. Это недалеко. Позже вы сможете расслабиться и отдохнуть.
Бреннер снова почувствовал нечто вроде благодарности к Салиду, когда тот взял его под локоть и подтолкнул к двери впереди себя. Но ему с каждым разом становилось все труднее и труднее передвигать ноги. Бреннер понял, что ошибся: у него иссякали не физические силы, а сила воли.
Вторая половина коридора была такой же пустой и тихой, как и первая. Пройдя всего лишь несколько шагов, Салид остановился и снова попросил Бреннера подождать. Бреннер, видевший очень смутно, догадался, что Салид открыл какую-то дверь и исчез в помещении. В следующий момент послышался громкий голос Салида, который выругался на незнакомом Бреннеру языке. Когда араб снова появился в поле зрения Бреннера, тот понял, что Салид сильно нервничает.
— Что случилось? — спросил Бреннер.
— Ничего, — ответил Салид. — Я совершил ошибку. Вот и все. А теперь нам следует действовать как можно быстрее!
Они пошли дальше торопливым шагом, Салид открыл дверь, вытолкал Бреннера, а затем шагов через десять молча затолкнул его в кабину лифта.
— Вы различаете эти кнопки? — спросил он.
Бреннер сильно прищурился, напряженно присматриваясь, но смог разглядеть только панель. Салид вздохнул, взял руку Бреннера и положил его указательный палец на одну из кнопок.
— Сосчитайте мысленно до тридцати, — сказал он. — Двадцать один… двадцать два… двадцать три. Понятно? А затем нажмите на кнопку.
Бреннер кивнул. Похоже, Салид хотел еще что-то сказать, но передумал, повернулся и молча ушел. Бреннер слышал, как где-то близко открылась и закрылась дверь. Он начал послушно считать, не имея никакого представления, зачем он это делает Однако Бреннер был сейчас в таком состоянии, что не задавал себе никаких вопросов о целесообразности своих действий. Он, пожалуй, подчинился бы приказу любого человека, а не только Салида. У Бреннера путались мысли, и ему трудно было принять хоть какое-нибудь решение — даже решение ничего не предпринимать и оставить все, как есть.
Он досчитал мысленно в очень медленном темпе до двадцати пяти, а затем еще до пяти и сильно надавил на кнопку. Двери лифта закрылись, и кабина устремилась вниз.
Однако очень скоро она снова остановилась. Бреннер, продолжавший мысленно считать, не успел дойти и до сорока. Только он хотел произнести про себя “сорок один”, как двери лифта распахнулись и в кабину влетело что-то огромное и белое, швырнув Бреннера о стену с такой силой, что у того перехватило дыхание. Он сильно ударился головой о хромированную металлическую облицовку кабины, и перед его глазами замелькали серебряные искры, к горлу Бреннера подкатил ком. Ему стало нечем дышать.
— Прекратите! Это не он! — послышался чей-то голос. Человек, сжимавший горло Бреннера своими железными пальцами, ослабил хватку, второй рукой он вывернул правую руку Бреннера за спину, подражая, наверное, манерам полицейских из какого-нибудь американского боевика.