Страница:
— Это хозяйка гостиницы, — сказал он, — вероятно, она повздорила с одним из клиентов.
По мнению Бреннера, Салид слишком легкомысленно взглянул на всю эту ситуацию, если учесть, что вся полиция в радиусе трехсот километров отсюда занималась их розыском. Но Салид не дал Бреннеру возможности что-нибудь возразить, он решительно махнул рукой, как бы прекращая этот разговор, и обратился к Йоханнесу.
— Расскажите нам о том монастыре.
— Я ничего о нем не знаю, — заявил Йоханнес. Причем даже Бреннер сразу же понял, что это неправда. Йоханнес не умел врать. Салид в ответ на эту ложь только улыбнулся, заставляя этой молчаливой улыбкой священника говорить дальше все, что тот найдет нужным. И Йоханнес действительно вынужден был снова заговорить, не глядя на своих собеседников. Причем у Бреннера было такое чувство, будто Йоханнес не просто рассматривает какую-то воображаемую точку в пространстве, а видит что-то такое, что было недоступно им.
— Я действительно почти ничего не знаю об этом монастыре, — сказал патер. — Никто не может похвастаться, что многое знает о нем. Думаю, что вообще об его существовании известно всего лишь горстке людей в целом мире.
— Но вы принадлежите к числу этих людей, — сказал Салид. — Почему?
— Это к делу не относится, — резко бросил Йоханнес, но тут же снова заговорил все тем же несколько задумчивым и слегка испуганным тоном. — Я знаю, что он существует очень давно. Самыми древними документами, относящимися к нему, являются найденные мною документы, датированные одиннадцатым веком. Но я считаю, что монастырь возник еще раньше.
— Но никто не знал о его существовании, — заметил Салид.
Йоханнес кивнул.
— Как бы то ни было, о нем старались молчать, и это продолжалось довольно долго. Я десять лет проработал в городских и церковных архивах, и мне удалось собрать лишь очень скупые сведения об этом монастыре, подтверждающие факт его существования. Но и найденные мною упоминания были столь расплывчаты, что я так и не сумел установить его подлинное местонахождение.
— Десять лет, вы говорите? — Бреннер с сомнением покачал головой. — Когда вы начали свои изыскания, вы были почти ребенком.
Йоханнес проигнорировал его реплику. Он не хотел говорить о причинах, заставивших его заинтересоваться историей этого таинственного монастыря. Его собеседники не стали настаивать на выяснении этого.
— Я не знаю, кто были те люди, которые создали этот монастырь, — продолжал Йоханнес, — но я думаю, что орден — ровесник самой католической Церкви или даже старше ее.
Йоханнес, должно быть, сам испугался своих последних слов, понимая, какое впечатление они могут произвести на Бреннера и Салида, поэтому патер оторвал свой взгляд от воображаемой точки в пространстве — или в прошедшем? — и вызывающе взглянул на Салида.
— У того монастыря действительно есть своя тайна, но я решительно отказываюсь верить в то, что там держали под замком черта.
— В таком случае почему вы сейчас находитесь здесь? — спросил Салид.
— Потому что вы меня силой заставили прийти сюда, — ответил Йоханнес. Но видя, что Салид и не думает возражать ему, он несколько успокоился и продолжал: — Я не знаю точно, в чем именно заключалась эта тайна. Могу предположить, что за стенами монастыря его тайну знали всего лишь два или три человека. А возможно, только один — и вы его убили.
— Это была досадная случайность, — сказал Салид. — Я не хотел. Мне искренне жаль.
Бреннер был поражен этими словами. По его представлениям, на совести Салида было множество человеческих жизней и еще одно убийство для него ничего не значило. Во всяком случае, было очень непривычно слышать оправдания такого человека.
Однако слова Салида не произвели никакого впечатления на Йоханнеса. Он просто пропустил его реплику мимо ушей, продолжая свой рассказ:
— Я не знаю тайну монастыря, но думаю, что я знаю, с чем она была связана. Я знаю, к чему готовились эти люди.
— К чему же? — заинтересовался Бреннер.
Йоханнес взглянул ему прямо в глаза, и Бреннер увидел, что страх все еще тлеет в глубине души патера, готовый вспыхнуть с новой силой.
— Даже не будучи христианином, как вы утверждаете, вы несомненно знаете Библию, не так ли? Откровение от Иоанна.
Бреннер задумался на мгновение.
— Откровение от Иоанна? — переспросил он. — Имеете в виду Страшный суд и конец света?
— Да, Апокалипсис, — подтвердил Йоханнес совершенно серьезно.
Бреннер несколько секунд смотрел на патера, ничего не понимая, а затем разразился звонким смехом, звучащим несколько неестественно.
— С ума можно сойти! — заявил он. — Вы оба тронутые! Сначала он, — Бреннер указал на Салида, — всерьез утверждает, что в этом монастыре держали под замком самого сатану, а потом вы рассказываете нам о предстоящем конце света!
— Нет, — спокойно возразил Йоханнес, — конец света не предстоит, конец света уже начался.
— Вот они.
Хайдманн бросил сердитый взгляд на человека, сидевшего за рулем, и лишь затем проследил за его рукой, показывающей что-то в темноте. Ему потребовалось несколько мгновений для того, чтобы разглядеть фигуры двух человек, одетых в темную одежду, которые подходили к машине. Эти люди даже и не думали красться или стараться быть незаметными на пустынной улице. Однако цвет их одежды помогал им почти слиться с темнотой ночи. Хайдманн встал и, пригнувшись, прошел по фургону к задней двустворчатой дверце. Он успел распахнуть одну створку как раз в тот момент, когда один из подошедших уже взялся за ее ручку.
— Комиссар Хайдманн? — незнакомец говорил с явным американским акцентом. Если бы даже он не произнес ни слова, Хайдманн все равно с первого взгляда узнал бы в нем агента ЦРУ, потому что его внешность соответствовала определенному шаблону. Создавалось впечатление, будто его специально подобрали для службы в этом ведомстве: он был ростом под метр девяносто и имел соответствующий размах плеч, кулаки и лицо, как у чемпиона по боксу, и светлые волосы, подстриженные “ежиком”. Поднимаясь в фургон, он волей-неволей сильно нагнулся, чтобы не удариться головой в потолок.
Его спутник был его полной противоположностью: худощавый парень маленького роста в мятом костюме, однако та же самая прическа — стрижка “ежиком” — неуловимым образом делала его страшно похожим на первого.
Хайдманн впустил обоих парней в фургон, захлопнул за ними дверцу и намеренно медленно повернулся к ним лицом. При этом его взгляд скользнул по лицам полицейских, сидевших на жесткой скамье по правому борту. Хайдманн заметил одно и то же выражение — на лицах запечатлелось смешанное чувство настороженности, напряженности и нервозности. Кроме того, двое или трое полицейских испытывали при этом восторг — нездоровое чувство, если учесть те обстоятельства, в которых все они находились.
— Я комиссар Хайдманн, — зачем-то еще раз сказал Хайдманн, невольно обращаясь к высокому парню, который первым заговорил с ним. — А вы…
— Смит, агент ЦРУ, — ответил светловолосый гигант, не обращая внимания на протянутую руку Хайдманна. Однако он довольно дружелюбно улыбнулся комиссару, а затем кивнул головой в сторону своего спутника: — А это агент Кеннели. И, предваряя ваш следующий вопрос, хочу сразу же сказать: меня действительно зовут Смит.
Хайдманн рассмеялся, но Смит тут же снова посерьезнел и вопросительно взглянул на людей, сидевших по левому борту фургона. Вместо привычной скамьи там стоял маленький столик, на котором теснился десяток электронных приборов. Возле них сидели два человека. Один, надев наушники, что-то напряженно слушал и при этом сосредоточенно глядел на портативный магнитофон, на котором медленно вращались большие круглые кассеты. Второй специалист по прослушиванию тоже был в наушниках, но при этом он освободил левое ухо так, чтобы можно было слышать, о чем говорят окружающие.
— Как дела? — спросил светловолосый.
Прежде чем ответить, сотрудник бросил вопросительный взгляд на Хайдманна и, когда тот утвердительно кивнул, сказал:
— Без сомнения, это они.
Смит и Кеннели многозначительно переглянулись. А затем светловолосый гигант, вынув из кармана портативную рацию, которая была размером с пачку сигарет, обратился к Хайдманну:
— Вы ничего не пытались предпринять?
Хайдманн не сразу понял, что в этом вопросе скрывалось своего рода оскорбление, поскольку комиссар получил четкие и однозначные приказы ничего не предпринимать самостоятельно. Похоже, что Смит истолковал его молчание как утвердительный ответ и, нажав кнопку на своей портативной рации, начал так быстро говорить что-то на своем родном языке, что Хайдманн не мог разобрать ни слова, хотя считал, что хорошо знает английский. В конце концов он, однако, понял, что Смит давал указания своим людям находиться в состоянии готовности.
Хайдманн невольно задал себе вопрос, сколько еще агентов ЦРУ стоят сейчас в темноте на улице. Судя по тому, что комиссар слышал об этом Салиде, здесь, пожалуй, собралась добрая половина разведывательного управления США. Да плюс полицейские всей округи в радиусе двадцати километров, вне зависимости от того, были они в этот час на дежурстве или нет. Абу эль-Моту принадлежала сейчас сомнительная слава всемирно известного преступника, которого разыскивают правоохранительные органы всего мира.
Смит снова спрятал рацию в карман и спросил человека, сидевшего у магнитофона:
— О чем они говорят?
Сотрудник снял наушники и растерянно взглянул на агента.
— О… о Боге, — ответил он.
— Как вы сказали? — переспросил Хайдманн.
— О Боге и Страшном суде, — сказал сотрудник.
— С ним там священник, — заметил Кеннели.
— Иезуит, которого он заставил уйти с собой из больницы, — добавил Хайдманн.
— Это еще неизвестно, — возразил Кеннели. — Но даже если он увел патера силой, этот человек стал теперь тоже опасным. Вы уверены, что они ничего не заподозрили?
Сотрудник, сидевший у магнитофона, убежденно покачал головой и, ласково поглаживая свои приборы, сказал:
— Мы старались не приближаться к этому дому. Впрочем, в этом не было никакой необходимости, мы и без того можем отчетливо слышать каждое слово, которое они произносят, сидя в пятидесяти метрах от нас за закрытым окном. Причем мы слышим все так явственно, как будто они находятся в одной комнате с нами.
И он снова погладил аппаратуру, посматривая на Кеннели, как будто ожидал дальнейших вопросов, чтобы рассказать о достоинствах своей чудо-техники. Но поскольку агент ЦРУ промолчал, специалист, явно разочарованный этим обстоятельством, вернулся к своим прямым обязанностям.
— Отлично, — сказал Смит, обращаясь непосредственно к Хайдманну, — это была хорошая работа, господин комиссар. С этого момента мы берем все на себя.
И агент направился к дверце, чтобы покинуть фургон, но Хайдманн схватил его за руку.
— Минуточку, — сказал он.
Смит хмуро взглянул на руку Хайдманна, лежащую на его руке, и тот почти сразу же поспешно отдернул ее. Однако, несмотря на это, комиссар заметил спокойным голосом:
— У меня на этот счет совершенно другие указания, агент Смит.
Смит даже глазом не моргнул, глядя в упор на Хайдманна.
— И каковы же эти указания? — спросил он.
— Я должен оказывать вам всестороннюю помощь, — ответил Хайдманн. — Но это не значит, что сам я должен устраниться от выполнения задания и наблюдать за всей операцией со стороны.
— Ваша помощь будет заключаться уже в одном том, что вы позволите нам заниматься своей непосредственной работой, — сказал Смит. — Салид — это наша проблема, мы идем по его следу уже много лет.
— Он был вашей проблемой, но теперь он интересует также и нас, — ответил Хайдманн. — Он убил несколько сот граждан нашей страны, мистер Смит. Мы должны вместе провести эту операцию. Хотя глаза Смита были холодны и, казалось, ничего не выражали, Хайдманн видел, что в голове агента ЦРУ идет лихорадочная работа.
— Будьте разумны, господин комиссар, — промолвил он. — Это ведь…
— Я говорю вполне разумно, — перебил его Хайдманн, повысив голос. — Я только выполняю свой долг.
— Я могу заставить вас выполнять требования.
— Попробуйте, — спокойно сказал Хайдманн. — Но до тех пор, пока мое начальство не изменит свой приказ, я буду делать то, за чем меня сюда послали: оказывать вам содействие в задержании этого террориста.
“И заботиться о том, чтобы его не убили хотя бы этой ночью”, — закончил про себя комиссар. Возможно, он был несправедлив по отношению к Смиту и его коллеге, но у Хайдманна было такое чувство, что задание, полученное этими агентами ЦРУ, не исключало такого варианта, как убийство террориста Абу эль-Мота на месте.
— Мы сражаемся с вами на одной стороне, агент Смит, — продолжал комиссар.
Смит какое-то время сердито глядел на него, а затем пожал своими мощными плечами и сказал:
— Ну что же, как хотите.
Хайдманн не услышал в его тоне ни угрозы, ни лукавства и мысленно обозвал себя дураком. Должно быть, он насмотрелся плохих детективных фильмов, а Смит просто испытывал его и убедился, что они действительно стоят по одну сторону барьера и только проиграют, если начнут спорить по пустякам.
— Каким образом надеетесь попасть туда? — спросил он.
Смит кивнул — но не в сторону гостиницы, а в сторону задней дверцы фургона.
— Я послал одну оперативную группу к черному ходу, а другую — на крышу. Как только мои люди займут свои позиции, они начнут действовать, — он немного помолчал, внимательно наблюдая за специалистами по прослушиванию, а затем продолжал: — Было бы очень неплохо, если бы мы точно знали, сколько еще людей находится в этом доме. Можете вы это установить?
— Да, если только они достаточно громко храпят, — ответил человек, сидевший у магнитофона. Хайдманн строго взглянул на него, высоко вскинув бровь, и тот смущенно поправился: — Я постараюсь это сделать.
— Хорошо, — Смит хлопнул ладонью по столу, — в таком случае, как только узнаете, известите меня об этом, — и он опять повернулся к Хайдманну: — Вы и ваши люди будете подстраховывать нас у главного входа в дом. Но ничего не предпринимайте без моей команды.
У Хайдманна на языке вертелось замечание, что никто не уполномачивал этого американца командовать в предстоящей операции. Кстати, Смит, должно быть, уступил ему именно по этой причине, решив поменять тактику. Однако комиссар тут же вспомнил собственные слова о том, что оба они находятся по одну сторону баррикады и не должны спорить друг с другом.
Смит, похоже, прочитал его мысли. Он долго и пристально всматривался в Хайдманна, а затем сказал ему тихо, но очень убедительным тоном:
— Вы ни в коем случае не должны недооценивать этого человека, комиссар Хайдманн. Он очень опасен, намного опаснее, чем вы можете это себе представить.
— Я знаю, — сказал Хайдманн, но Смит покачал головой.
— Нет, вы не знаете этого, — заявил он, — Салид не человек. Он настоящая машина, машина, предназначенная для того, чтобы истреблять людей, и не испытывающая при этом ни малейших угрызений совести. Вы должны постоянно помнить об этом. Он ускользал из наших рук при обстоятельствах, которые были для него куда более неблагоприятными, чем эти. И каждый раз за ним тянулся кровавый след. Он убивал всех подряд — и моих и своих людей, а также случайных свидетелей, оказавшихся у него на пути. Убить для Салида означает то же самое, что для вас открыть дверь или включить зажигание в машине. Никогда не забывайте об этом!
Если бы Смит сам не замолчал в этот момент, Хайдманн наверняка перебил бы его. От слов Смита — какие бы преувеличения ни содержались в них, — по спине Хайдманна побежали мурашки. Но еще более сильное впечатление они, без сомнения, произвели на людей, сидевших в машине. Хайдманн был рад тому, что Смит наконец-то повернулся и открыл дверцу фургона. И все же комиссар не выдержал и задал еще один вопрос:
— Сколько времени вы уже охотитесь за ним?
— За Салидом? — переспросил Смит, и его лицо помрачнело, а в глазах зажегся нехороший огонек. — Слишком долго.
Агенты ушли, оставив на душе Хайдманна неприятный осадок. Тяжелые мысли одолевали его. Выражение глаз американца испугало комиссара. Он понял, что Смит — вовсе не рядовой агент ЦРУ, который преследует террориста, а Салид для него больше, чем обычный преступник, которого Смит старается упрятать за решетку. Хайдманн не знал, что именно произошло между этими двумя людьми, но в тот момент он с предельной ясностью понял одно: что бы ни случилось сегодня, какие бы усилия он сам ни предпринимал, между Смитом и Салидом состоится смертельный поединок, и один из них не доживет до утра.
— Но по всем приметам именно это и происходит! — возразил Йоханнес. — Разве вы ничего не видите? Неужели вы слепы? Все это записано в Откровении от Иоанна, и теперь все предсказания сбываются, одно за другим! Мир со страшной скоростью несется к краю пропасти!
— Это длится уже лет пятьдесят, — заметил Бреннер.
— Но не так явно! — Йоханнес поднял руку, как будто хотел сжать ее в кулак и ударить им по столу, но передумал и опустил ладонь. — Неужели вы не понимаете? Все, что записано в Библии, — чистая правда. Откровения Иоанна сбываются на наших глазах! Перечитайте, и вам сразу же все станет ясно! “И упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источник вод… и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки”. Ангелы уже начали ломать семь печатей. Только что начали. Александр и его братья знали об этом. Они готовились к этому в течение многих столетий.
— Похоже, однако, что им это не помогло, — заметил Бреннер.
Йоханнес не обратил на его реплику никакого внимания.
— Конечно, я не могу вас убедить в том, чему вы не хотите верить, — сказал он. — Но если бы вы были честны сами с собой, вы признали бы мою правоту. Раскройте глаза! Перечислите мне те явления и события, которые происходят сейчас в мире, и я найду соответствующее место в Откровении от Иоанна, описывающее это. Причем слово в слово.
— Я не знаю Библию так же хорошо, как вы, — ответил Бреннер, — но могу предположить, что для каждой ситуации там можно найти соответствующее предсказание.
Йоханнес был, похоже, разочарован подобным ответом и одновременно рассержен им.
— Что с вами, Бреннер? — спросил он. — Вы боитесь, что я все же смогу вас переубедить или…
— Прекратите! — остановил их Салид. Хотя он произнес это слово негромко, однако Бреннер и Йоханнес тут же замолчали. Бреннер повернул голову в сторону Салида и заметил, что тот вновь немного приоткрыл дверь в коридор и стал напряженно прислушиваться.
— Что случилось? — спросил Бреннер.
Салид резко махнул рукой, заставляя его замолчать, и, простояв так две—три секунды, снова осторожно прикрыл дверь. Он быстро пересек комнату и, подойдя к окну, опять слегка раздвинул шторы.
— Что с вами? — снова спросил Бреннер. — Что-то не так?
Салид бросил внимательный взгляд сквозь щель в шторах на улицу, однако выражение его лица было все таким же бесстрастным. Через несколько мгновений он снова повернулся лицом к собеседникам.
— Ничего, — сказал он. — Похоже, я ошибся, все спокойно.
Однако выражение его лица и жесты свидетельствовали об обратном. Он выразительно покачал головой, приложил указательный палец к губам и показал рукой через плечо на окно. Озадаченный Бреннер собирался уже задать новый вопрос, но Салид поспешно сделал ему знак молчать и продолжал:
— Я просто нервничаю и потому вижу призраки. Но в этом нет ничего удивительного.
Говоря все это, он подошел к столу, вынул из кармана листок бумаги и шариковую авторучку и начал торопливо писать большими буквами:
“Они здесь. На улице стоит машина. Возможно, не одна”.
Бреннер с шумом втянул в себя воздух, что снова заставило Салида прибегнуть к языку жестов.
— Давайте поспим пару часов, — сказал он. — Нам надо отдохнуть. Как только рассветет, я достану машину, и мы покинем этот город.
Одновременно Салид написал на листке:
“Возможно, они подслушивают. Будьте осторожны”.
— И куда мы направимся? — спросил Бреннер, изумляясь самому себе. Его слова удивили даже Салида. Бреннер сам не мог бы сказать, почему он задал этот вопрос. Он явно подыгрывал Салиду, и именно это изумило его.
— Я решу это, как только мы покинем пределы города, — произнес Салид, продолжая тем временем писать:
“Двое или трое на крыше! Идите со мной! Только тихо!”
— Ложитесь спать, — продолжал он вслух. — Я подежурю час, а затем разбужу одного из вас.
Салид снова выпрямился, медленно подошел к двери и показал знаками Йоханнесу и Бреннеру, чтобы они следовали за ним. Нажимая дверную ручку вниз, он сказал:
— Я спущусь на минутку вниз. Возможно, мне удастся выпросить у нашей хозяйки чашку кофе. Никого не впускайте. Я постучу три раза.
Салид открыл дверь, ступил за порог, одновременно вытаскивая свое оружие, и тут же превратился в совершенно другого человека. И эта внезапная перемена испугала Бреннера больше, чем все, что Салид сказал и написал им на листке бумаги. Бреннер не мог видеть лица Салида, но сразу же почувствовал, что тот превратился из усталого человека, одетого в слишком тесный жакет и достойного жалости, в человека, которого знает и боится весь мир. Дрожь пробежала по телу Бреннера, когда он увидел, как стремительно двигается террорист и какую силу излучают все его движения. Только теперь Бреннер окончательно понял, что никогда не встречал более опасного человека, чем этот палестинец. При побеге из больницы он еще слишком плохо видел и не мог осознать, какой опасности подвергались врач и санитары. Ведь Салид убил бы их, не задумываясь! Именно в этот момент Бреннер впервые по-настоящему испугался Салида.
Салид снова приложил палец к губам, а другой рукой махнул своим спутникам, приказывая им следовать за собой. Йоханнес послушно встал, но Бреннер замешкался. Он лихорадочно обдумывал ситуацию. Ему сейчас представлялся шанс выйти из игры. Салид не станет стрелять Бреннер вполне мог бы остаться в комнате, оставив этого сумасшедшего священника на произвол судьбы. С другой стороны, если он последует за этими двумя безумцами, его запросто могут застрелить при выходе из гостиницы. Поэтому у Бреннера, в общем-то, не было выбора. Он должен был остаться, если хотел уцелеть в этой заварухе.
И все же — вопреки здравому смыслу — Бреннер двинулся к двери. Его колени подгибались — теперь уже скорее от страха, чем от слабости, — сердце гулко билось в груди, так что ему казалось, будто все в доме слышали этот стук. Салид уже сделал по коридору три шага и снова остановился. При скудном свете он выглядел еще более угрожающе и походил на темную страшную тень. Положив руку на перила, Салид напряженно прислушивался к звукам, доносившимся с первого этажа, одновременно нацелив свой пистолет на лестницу, идущую вверх к чердаку.
— Ни звука, — шепнул Салид. — Когда мы окажемся на улице, бегите за мной. Что бы ни произошло, вы должны бежать.
Йоханнес нервно кивнул. Бреннер ощущал исходивший от священника страх так же явственно, как он ощущал исходившую от Салида угрозу. Однако этот страх был совершенно другого рода, чем тот, который он сам испытывал. Бреннер боялся за свою жизнь, он боялся, что его ранят или убьют. Йоханнес, без сомнения, опасался того же, но к этому чувству примешивалось совсем другое. Патер испытывал страх перед надвигающейся катастрофой, размеров которой Бреннер себе даже представить не мог. Вне зависимости от того, был священник безумцем или нет, он искренне верил в то, о чем недавно говорил.
Салид осторожно поднял ногу, чтобы взойти по лестнице на чердак, и в этот момент раздался придушенный, резко оборвавшийся крик, доносившийся с первого этажа. Салид остолбенел, держа ногу на весу. Его правая рука направила пистолет в ту сторону, откуда донесся этот крик. И сразу же с чердака прыгнула какая-то тень, раздался выстрел.
По мнению Бреннера, Салид слишком легкомысленно взглянул на всю эту ситуацию, если учесть, что вся полиция в радиусе трехсот километров отсюда занималась их розыском. Но Салид не дал Бреннеру возможности что-нибудь возразить, он решительно махнул рукой, как бы прекращая этот разговор, и обратился к Йоханнесу.
— Расскажите нам о том монастыре.
— Я ничего о нем не знаю, — заявил Йоханнес. Причем даже Бреннер сразу же понял, что это неправда. Йоханнес не умел врать. Салид в ответ на эту ложь только улыбнулся, заставляя этой молчаливой улыбкой священника говорить дальше все, что тот найдет нужным. И Йоханнес действительно вынужден был снова заговорить, не глядя на своих собеседников. Причем у Бреннера было такое чувство, будто Йоханнес не просто рассматривает какую-то воображаемую точку в пространстве, а видит что-то такое, что было недоступно им.
— Я действительно почти ничего не знаю об этом монастыре, — сказал патер. — Никто не может похвастаться, что многое знает о нем. Думаю, что вообще об его существовании известно всего лишь горстке людей в целом мире.
— Но вы принадлежите к числу этих людей, — сказал Салид. — Почему?
— Это к делу не относится, — резко бросил Йоханнес, но тут же снова заговорил все тем же несколько задумчивым и слегка испуганным тоном. — Я знаю, что он существует очень давно. Самыми древними документами, относящимися к нему, являются найденные мною документы, датированные одиннадцатым веком. Но я считаю, что монастырь возник еще раньше.
— Но никто не знал о его существовании, — заметил Салид.
Йоханнес кивнул.
— Как бы то ни было, о нем старались молчать, и это продолжалось довольно долго. Я десять лет проработал в городских и церковных архивах, и мне удалось собрать лишь очень скупые сведения об этом монастыре, подтверждающие факт его существования. Но и найденные мною упоминания были столь расплывчаты, что я так и не сумел установить его подлинное местонахождение.
— Десять лет, вы говорите? — Бреннер с сомнением покачал головой. — Когда вы начали свои изыскания, вы были почти ребенком.
Йоханнес проигнорировал его реплику. Он не хотел говорить о причинах, заставивших его заинтересоваться историей этого таинственного монастыря. Его собеседники не стали настаивать на выяснении этого.
— Я не знаю, кто были те люди, которые создали этот монастырь, — продолжал Йоханнес, — но я думаю, что орден — ровесник самой католической Церкви или даже старше ее.
Йоханнес, должно быть, сам испугался своих последних слов, понимая, какое впечатление они могут произвести на Бреннера и Салида, поэтому патер оторвал свой взгляд от воображаемой точки в пространстве — или в прошедшем? — и вызывающе взглянул на Салида.
— У того монастыря действительно есть своя тайна, но я решительно отказываюсь верить в то, что там держали под замком черта.
— В таком случае почему вы сейчас находитесь здесь? — спросил Салид.
— Потому что вы меня силой заставили прийти сюда, — ответил Йоханнес. Но видя, что Салид и не думает возражать ему, он несколько успокоился и продолжал: — Я не знаю точно, в чем именно заключалась эта тайна. Могу предположить, что за стенами монастыря его тайну знали всего лишь два или три человека. А возможно, только один — и вы его убили.
— Это была досадная случайность, — сказал Салид. — Я не хотел. Мне искренне жаль.
Бреннер был поражен этими словами. По его представлениям, на совести Салида было множество человеческих жизней и еще одно убийство для него ничего не значило. Во всяком случае, было очень непривычно слышать оправдания такого человека.
Однако слова Салида не произвели никакого впечатления на Йоханнеса. Он просто пропустил его реплику мимо ушей, продолжая свой рассказ:
— Я не знаю тайну монастыря, но думаю, что я знаю, с чем она была связана. Я знаю, к чему готовились эти люди.
— К чему же? — заинтересовался Бреннер.
Йоханнес взглянул ему прямо в глаза, и Бреннер увидел, что страх все еще тлеет в глубине души патера, готовый вспыхнуть с новой силой.
— Даже не будучи христианином, как вы утверждаете, вы несомненно знаете Библию, не так ли? Откровение от Иоанна.
Бреннер задумался на мгновение.
— Откровение от Иоанна? — переспросил он. — Имеете в виду Страшный суд и конец света?
— Да, Апокалипсис, — подтвердил Йоханнес совершенно серьезно.
Бреннер несколько секунд смотрел на патера, ничего не понимая, а затем разразился звонким смехом, звучащим несколько неестественно.
— С ума можно сойти! — заявил он. — Вы оба тронутые! Сначала он, — Бреннер указал на Салида, — всерьез утверждает, что в этом монастыре держали под замком самого сатану, а потом вы рассказываете нам о предстоящем конце света!
— Нет, — спокойно возразил Йоханнес, — конец света не предстоит, конец света уже начался.
* * *
В салоне машины было тихо. Слышалось только потрескивание включенной рации да клацанье оружия, которым нервно поигрывал сидевший рядом с Хайдманном молодой полицейский. Хайдманн уже раз десять бросал взгляд в его сторону — причем каждый раз убеждался, что автомат стоит на предохранителе, — и парень на время прекращал теребить оружие, но ненадолго. Хайдманн понимал его. Молодой полицейский — ему было, на взгляд Хайдманна, от силы двадцать два, двадцать три года, и он, по всей видимости, выехал сегодня на свое первое настоящее задание — был не единственным участником операции, нервничающим сейчас и даже испытывающим страх. Кроме него, Хайдманна и двух специалистов по прослушиванию, в закрытом со всех сторон фургоне, стоявшем в пятидесяти метрах от маленькой гостиницы прямо на тротуаре, сидели еще пятеро полицейских, и все они сильно нервничали и были так или иначе охвачены страхом. Но среди всех сидевших в этом “форде” больше всех переживал и тревожился сам Хайдманн, потому что хорошо знал, к чему это все могло привести, чем кончиться. К несчастью, он был руководителем этой оперативной группы и не имел права показывать подчиненным свой страх, но Хайдманн надеялся, что сможет выдать его за осторожность и осмотрительность.— Вот они.
Хайдманн бросил сердитый взгляд на человека, сидевшего за рулем, и лишь затем проследил за его рукой, показывающей что-то в темноте. Ему потребовалось несколько мгновений для того, чтобы разглядеть фигуры двух человек, одетых в темную одежду, которые подходили к машине. Эти люди даже и не думали красться или стараться быть незаметными на пустынной улице. Однако цвет их одежды помогал им почти слиться с темнотой ночи. Хайдманн встал и, пригнувшись, прошел по фургону к задней двустворчатой дверце. Он успел распахнуть одну створку как раз в тот момент, когда один из подошедших уже взялся за ее ручку.
— Комиссар Хайдманн? — незнакомец говорил с явным американским акцентом. Если бы даже он не произнес ни слова, Хайдманн все равно с первого взгляда узнал бы в нем агента ЦРУ, потому что его внешность соответствовала определенному шаблону. Создавалось впечатление, будто его специально подобрали для службы в этом ведомстве: он был ростом под метр девяносто и имел соответствующий размах плеч, кулаки и лицо, как у чемпиона по боксу, и светлые волосы, подстриженные “ежиком”. Поднимаясь в фургон, он волей-неволей сильно нагнулся, чтобы не удариться головой в потолок.
Его спутник был его полной противоположностью: худощавый парень маленького роста в мятом костюме, однако та же самая прическа — стрижка “ежиком” — неуловимым образом делала его страшно похожим на первого.
Хайдманн впустил обоих парней в фургон, захлопнул за ними дверцу и намеренно медленно повернулся к ним лицом. При этом его взгляд скользнул по лицам полицейских, сидевших на жесткой скамье по правому борту. Хайдманн заметил одно и то же выражение — на лицах запечатлелось смешанное чувство настороженности, напряженности и нервозности. Кроме того, двое или трое полицейских испытывали при этом восторг — нездоровое чувство, если учесть те обстоятельства, в которых все они находились.
— Я комиссар Хайдманн, — зачем-то еще раз сказал Хайдманн, невольно обращаясь к высокому парню, который первым заговорил с ним. — А вы…
— Смит, агент ЦРУ, — ответил светловолосый гигант, не обращая внимания на протянутую руку Хайдманна. Однако он довольно дружелюбно улыбнулся комиссару, а затем кивнул головой в сторону своего спутника: — А это агент Кеннели. И, предваряя ваш следующий вопрос, хочу сразу же сказать: меня действительно зовут Смит.
Хайдманн рассмеялся, но Смит тут же снова посерьезнел и вопросительно взглянул на людей, сидевших по левому борту фургона. Вместо привычной скамьи там стоял маленький столик, на котором теснился десяток электронных приборов. Возле них сидели два человека. Один, надев наушники, что-то напряженно слушал и при этом сосредоточенно глядел на портативный магнитофон, на котором медленно вращались большие круглые кассеты. Второй специалист по прослушиванию тоже был в наушниках, но при этом он освободил левое ухо так, чтобы можно было слышать, о чем говорят окружающие.
— Как дела? — спросил светловолосый.
Прежде чем ответить, сотрудник бросил вопросительный взгляд на Хайдманна и, когда тот утвердительно кивнул, сказал:
— Без сомнения, это они.
Смит и Кеннели многозначительно переглянулись. А затем светловолосый гигант, вынув из кармана портативную рацию, которая была размером с пачку сигарет, обратился к Хайдманну:
— Вы ничего не пытались предпринять?
Хайдманн не сразу понял, что в этом вопросе скрывалось своего рода оскорбление, поскольку комиссар получил четкие и однозначные приказы ничего не предпринимать самостоятельно. Похоже, что Смит истолковал его молчание как утвердительный ответ и, нажав кнопку на своей портативной рации, начал так быстро говорить что-то на своем родном языке, что Хайдманн не мог разобрать ни слова, хотя считал, что хорошо знает английский. В конце концов он, однако, понял, что Смит давал указания своим людям находиться в состоянии готовности.
Хайдманн невольно задал себе вопрос, сколько еще агентов ЦРУ стоят сейчас в темноте на улице. Судя по тому, что комиссар слышал об этом Салиде, здесь, пожалуй, собралась добрая половина разведывательного управления США. Да плюс полицейские всей округи в радиусе двадцати километров, вне зависимости от того, были они в этот час на дежурстве или нет. Абу эль-Моту принадлежала сейчас сомнительная слава всемирно известного преступника, которого разыскивают правоохранительные органы всего мира.
Смит снова спрятал рацию в карман и спросил человека, сидевшего у магнитофона:
— О чем они говорят?
Сотрудник снял наушники и растерянно взглянул на агента.
— О… о Боге, — ответил он.
— Как вы сказали? — переспросил Хайдманн.
— О Боге и Страшном суде, — сказал сотрудник.
— С ним там священник, — заметил Кеннели.
— Иезуит, которого он заставил уйти с собой из больницы, — добавил Хайдманн.
— Это еще неизвестно, — возразил Кеннели. — Но даже если он увел патера силой, этот человек стал теперь тоже опасным. Вы уверены, что они ничего не заподозрили?
Сотрудник, сидевший у магнитофона, убежденно покачал головой и, ласково поглаживая свои приборы, сказал:
— Мы старались не приближаться к этому дому. Впрочем, в этом не было никакой необходимости, мы и без того можем отчетливо слышать каждое слово, которое они произносят, сидя в пятидесяти метрах от нас за закрытым окном. Причем мы слышим все так явственно, как будто они находятся в одной комнате с нами.
И он снова погладил аппаратуру, посматривая на Кеннели, как будто ожидал дальнейших вопросов, чтобы рассказать о достоинствах своей чудо-техники. Но поскольку агент ЦРУ промолчал, специалист, явно разочарованный этим обстоятельством, вернулся к своим прямым обязанностям.
— Отлично, — сказал Смит, обращаясь непосредственно к Хайдманну, — это была хорошая работа, господин комиссар. С этого момента мы берем все на себя.
И агент направился к дверце, чтобы покинуть фургон, но Хайдманн схватил его за руку.
— Минуточку, — сказал он.
Смит хмуро взглянул на руку Хайдманна, лежащую на его руке, и тот почти сразу же поспешно отдернул ее. Однако, несмотря на это, комиссар заметил спокойным голосом:
— У меня на этот счет совершенно другие указания, агент Смит.
Смит даже глазом не моргнул, глядя в упор на Хайдманна.
— И каковы же эти указания? — спросил он.
— Я должен оказывать вам всестороннюю помощь, — ответил Хайдманн. — Но это не значит, что сам я должен устраниться от выполнения задания и наблюдать за всей операцией со стороны.
— Ваша помощь будет заключаться уже в одном том, что вы позволите нам заниматься своей непосредственной работой, — сказал Смит. — Салид — это наша проблема, мы идем по его следу уже много лет.
— Он был вашей проблемой, но теперь он интересует также и нас, — ответил Хайдманн. — Он убил несколько сот граждан нашей страны, мистер Смит. Мы должны вместе провести эту операцию. Хотя глаза Смита были холодны и, казалось, ничего не выражали, Хайдманн видел, что в голове агента ЦРУ идет лихорадочная работа.
— Будьте разумны, господин комиссар, — промолвил он. — Это ведь…
— Я говорю вполне разумно, — перебил его Хайдманн, повысив голос. — Я только выполняю свой долг.
— Я могу заставить вас выполнять требования.
— Попробуйте, — спокойно сказал Хайдманн. — Но до тех пор, пока мое начальство не изменит свой приказ, я буду делать то, за чем меня сюда послали: оказывать вам содействие в задержании этого террориста.
“И заботиться о том, чтобы его не убили хотя бы этой ночью”, — закончил про себя комиссар. Возможно, он был несправедлив по отношению к Смиту и его коллеге, но у Хайдманна было такое чувство, что задание, полученное этими агентами ЦРУ, не исключало такого варианта, как убийство террориста Абу эль-Мота на месте.
— Мы сражаемся с вами на одной стороне, агент Смит, — продолжал комиссар.
Смит какое-то время сердито глядел на него, а затем пожал своими мощными плечами и сказал:
— Ну что же, как хотите.
Хайдманн не услышал в его тоне ни угрозы, ни лукавства и мысленно обозвал себя дураком. Должно быть, он насмотрелся плохих детективных фильмов, а Смит просто испытывал его и убедился, что они действительно стоят по одну сторону барьера и только проиграют, если начнут спорить по пустякам.
— Каким образом надеетесь попасть туда? — спросил он.
Смит кивнул — но не в сторону гостиницы, а в сторону задней дверцы фургона.
— Я послал одну оперативную группу к черному ходу, а другую — на крышу. Как только мои люди займут свои позиции, они начнут действовать, — он немного помолчал, внимательно наблюдая за специалистами по прослушиванию, а затем продолжал: — Было бы очень неплохо, если бы мы точно знали, сколько еще людей находится в этом доме. Можете вы это установить?
— Да, если только они достаточно громко храпят, — ответил человек, сидевший у магнитофона. Хайдманн строго взглянул на него, высоко вскинув бровь, и тот смущенно поправился: — Я постараюсь это сделать.
— Хорошо, — Смит хлопнул ладонью по столу, — в таком случае, как только узнаете, известите меня об этом, — и он опять повернулся к Хайдманну: — Вы и ваши люди будете подстраховывать нас у главного входа в дом. Но ничего не предпринимайте без моей команды.
У Хайдманна на языке вертелось замечание, что никто не уполномачивал этого американца командовать в предстоящей операции. Кстати, Смит, должно быть, уступил ему именно по этой причине, решив поменять тактику. Однако комиссар тут же вспомнил собственные слова о том, что оба они находятся по одну сторону баррикады и не должны спорить друг с другом.
Смит, похоже, прочитал его мысли. Он долго и пристально всматривался в Хайдманна, а затем сказал ему тихо, но очень убедительным тоном:
— Вы ни в коем случае не должны недооценивать этого человека, комиссар Хайдманн. Он очень опасен, намного опаснее, чем вы можете это себе представить.
— Я знаю, — сказал Хайдманн, но Смит покачал головой.
— Нет, вы не знаете этого, — заявил он, — Салид не человек. Он настоящая машина, машина, предназначенная для того, чтобы истреблять людей, и не испытывающая при этом ни малейших угрызений совести. Вы должны постоянно помнить об этом. Он ускользал из наших рук при обстоятельствах, которые были для него куда более неблагоприятными, чем эти. И каждый раз за ним тянулся кровавый след. Он убивал всех подряд — и моих и своих людей, а также случайных свидетелей, оказавшихся у него на пути. Убить для Салида означает то же самое, что для вас открыть дверь или включить зажигание в машине. Никогда не забывайте об этом!
Если бы Смит сам не замолчал в этот момент, Хайдманн наверняка перебил бы его. От слов Смита — какие бы преувеличения ни содержались в них, — по спине Хайдманна побежали мурашки. Но еще более сильное впечатление они, без сомнения, произвели на людей, сидевших в машине. Хайдманн был рад тому, что Смит наконец-то повернулся и открыл дверцу фургона. И все же комиссар не выдержал и задал еще один вопрос:
— Сколько времени вы уже охотитесь за ним?
— За Салидом? — переспросил Смит, и его лицо помрачнело, а в глазах зажегся нехороший огонек. — Слишком долго.
Агенты ушли, оставив на душе Хайдманна неприятный осадок. Тяжелые мысли одолевали его. Выражение глаз американца испугало комиссара. Он понял, что Смит — вовсе не рядовой агент ЦРУ, который преследует террориста, а Салид для него больше, чем обычный преступник, которого Смит старается упрятать за решетку. Хайдманн не знал, что именно произошло между этими двумя людьми, но в тот момент он с предельной ясностью понял одно: что бы ни случилось сегодня, какие бы усилия он сам ни предпринимал, между Смитом и Салидом состоится смертельный поединок, и один из них не доживет до утра.
* * *
— Это просто смешно, — сказал Бреннер, крепко держась левой рукой за умывальник, а другой показывая на Салида. — От него еще я мог ожидать чего-нибудь подобного, но вас, Йоханнес, я считал более разумным человеком. Конец света? Апокалипсис сегодня? Не обижайтесь, Йоханнес, но это просто глупо.— Но по всем приметам именно это и происходит! — возразил Йоханнес. — Разве вы ничего не видите? Неужели вы слепы? Все это записано в Откровении от Иоанна, и теперь все предсказания сбываются, одно за другим! Мир со страшной скоростью несется к краю пропасти!
— Это длится уже лет пятьдесят, — заметил Бреннер.
— Но не так явно! — Йоханнес поднял руку, как будто хотел сжать ее в кулак и ударить им по столу, но передумал и опустил ладонь. — Неужели вы не понимаете? Все, что записано в Библии, — чистая правда. Откровения Иоанна сбываются на наших глазах! Перечитайте, и вам сразу же все станет ясно! “И упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источник вод… и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки”. Ангелы уже начали ломать семь печатей. Только что начали. Александр и его братья знали об этом. Они готовились к этому в течение многих столетий.
— Похоже, однако, что им это не помогло, — заметил Бреннер.
Йоханнес не обратил на его реплику никакого внимания.
— Конечно, я не могу вас убедить в том, чему вы не хотите верить, — сказал он. — Но если бы вы были честны сами с собой, вы признали бы мою правоту. Раскройте глаза! Перечислите мне те явления и события, которые происходят сейчас в мире, и я найду соответствующее место в Откровении от Иоанна, описывающее это. Причем слово в слово.
— Я не знаю Библию так же хорошо, как вы, — ответил Бреннер, — но могу предположить, что для каждой ситуации там можно найти соответствующее предсказание.
Йоханнес был, похоже, разочарован подобным ответом и одновременно рассержен им.
— Что с вами, Бреннер? — спросил он. — Вы боитесь, что я все же смогу вас переубедить или…
— Прекратите! — остановил их Салид. Хотя он произнес это слово негромко, однако Бреннер и Йоханнес тут же замолчали. Бреннер повернул голову в сторону Салида и заметил, что тот вновь немного приоткрыл дверь в коридор и стал напряженно прислушиваться.
— Что случилось? — спросил Бреннер.
Салид резко махнул рукой, заставляя его замолчать, и, простояв так две—три секунды, снова осторожно прикрыл дверь. Он быстро пересек комнату и, подойдя к окну, опять слегка раздвинул шторы.
— Что с вами? — снова спросил Бреннер. — Что-то не так?
Салид бросил внимательный взгляд сквозь щель в шторах на улицу, однако выражение его лица было все таким же бесстрастным. Через несколько мгновений он снова повернулся лицом к собеседникам.
— Ничего, — сказал он. — Похоже, я ошибся, все спокойно.
Однако выражение его лица и жесты свидетельствовали об обратном. Он выразительно покачал головой, приложил указательный палец к губам и показал рукой через плечо на окно. Озадаченный Бреннер собирался уже задать новый вопрос, но Салид поспешно сделал ему знак молчать и продолжал:
— Я просто нервничаю и потому вижу призраки. Но в этом нет ничего удивительного.
Говоря все это, он подошел к столу, вынул из кармана листок бумаги и шариковую авторучку и начал торопливо писать большими буквами:
“Они здесь. На улице стоит машина. Возможно, не одна”.
Бреннер с шумом втянул в себя воздух, что снова заставило Салида прибегнуть к языку жестов.
— Давайте поспим пару часов, — сказал он. — Нам надо отдохнуть. Как только рассветет, я достану машину, и мы покинем этот город.
Одновременно Салид написал на листке:
“Возможно, они подслушивают. Будьте осторожны”.
— И куда мы направимся? — спросил Бреннер, изумляясь самому себе. Его слова удивили даже Салида. Бреннер сам не мог бы сказать, почему он задал этот вопрос. Он явно подыгрывал Салиду, и именно это изумило его.
— Я решу это, как только мы покинем пределы города, — произнес Салид, продолжая тем временем писать:
“Двое или трое на крыше! Идите со мной! Только тихо!”
— Ложитесь спать, — продолжал он вслух. — Я подежурю час, а затем разбужу одного из вас.
Салид снова выпрямился, медленно подошел к двери и показал знаками Йоханнесу и Бреннеру, чтобы они следовали за ним. Нажимая дверную ручку вниз, он сказал:
— Я спущусь на минутку вниз. Возможно, мне удастся выпросить у нашей хозяйки чашку кофе. Никого не впускайте. Я постучу три раза.
Салид открыл дверь, ступил за порог, одновременно вытаскивая свое оружие, и тут же превратился в совершенно другого человека. И эта внезапная перемена испугала Бреннера больше, чем все, что Салид сказал и написал им на листке бумаги. Бреннер не мог видеть лица Салида, но сразу же почувствовал, что тот превратился из усталого человека, одетого в слишком тесный жакет и достойного жалости, в человека, которого знает и боится весь мир. Дрожь пробежала по телу Бреннера, когда он увидел, как стремительно двигается террорист и какую силу излучают все его движения. Только теперь Бреннер окончательно понял, что никогда не встречал более опасного человека, чем этот палестинец. При побеге из больницы он еще слишком плохо видел и не мог осознать, какой опасности подвергались врач и санитары. Ведь Салид убил бы их, не задумываясь! Именно в этот момент Бреннер впервые по-настоящему испугался Салида.
Салид снова приложил палец к губам, а другой рукой махнул своим спутникам, приказывая им следовать за собой. Йоханнес послушно встал, но Бреннер замешкался. Он лихорадочно обдумывал ситуацию. Ему сейчас представлялся шанс выйти из игры. Салид не станет стрелять Бреннер вполне мог бы остаться в комнате, оставив этого сумасшедшего священника на произвол судьбы. С другой стороны, если он последует за этими двумя безумцами, его запросто могут застрелить при выходе из гостиницы. Поэтому у Бреннера, в общем-то, не было выбора. Он должен был остаться, если хотел уцелеть в этой заварухе.
И все же — вопреки здравому смыслу — Бреннер двинулся к двери. Его колени подгибались — теперь уже скорее от страха, чем от слабости, — сердце гулко билось в груди, так что ему казалось, будто все в доме слышали этот стук. Салид уже сделал по коридору три шага и снова остановился. При скудном свете он выглядел еще более угрожающе и походил на темную страшную тень. Положив руку на перила, Салид напряженно прислушивался к звукам, доносившимся с первого этажа, одновременно нацелив свой пистолет на лестницу, идущую вверх к чердаку.
— Ни звука, — шепнул Салид. — Когда мы окажемся на улице, бегите за мной. Что бы ни произошло, вы должны бежать.
Йоханнес нервно кивнул. Бреннер ощущал исходивший от священника страх так же явственно, как он ощущал исходившую от Салида угрозу. Однако этот страх был совершенно другого рода, чем тот, который он сам испытывал. Бреннер боялся за свою жизнь, он боялся, что его ранят или убьют. Йоханнес, без сомнения, опасался того же, но к этому чувству примешивалось совсем другое. Патер испытывал страх перед надвигающейся катастрофой, размеров которой Бреннер себе даже представить не мог. Вне зависимости от того, был священник безумцем или нет, он искренне верил в то, о чем недавно говорил.
Салид осторожно поднял ногу, чтобы взойти по лестнице на чердак, и в этот момент раздался придушенный, резко оборвавшийся крик, доносившийся с первого этажа. Салид остолбенел, держа ногу на весу. Его правая рука направила пистолет в ту сторону, откуда донесся этот крик. И сразу же с чердака прыгнула какая-то тень, раздался выстрел.