Холина Арина. Письма на воде

   – Аргумент… – пробормотала я, заглядевшись на его спортивный торс. – Я даже готова сесть на этот стул, если ты клянешься, что на нем никто не умер… Никит, а почему у тебя такая офигенная фигура?
   – В смысле? – Он чуть смутился.
   – Ну, как так выходит? Спортом ты не занимаешься, жрешь как слон, и вот же подлость – ни грамма жира.
   – Я бегаю.
   – По улицам?..
   – По бульвару.
   – У вас тут что, есть бульвары? – удивилась я.
   Бескудниково я видела только из окна его машины – и никаких бульваров не заметила.
 
   Есть романтические любовные истории. Есть драматические.
   Я знаю девушку, любимую дочь богатой матери, которая ради любви отказалась от всего. Это настоящая история, невыдуманная.
   Они учились в одном институте, он – старше на три курса. Почему-то ее богатая мама его невзлюбила и пригрозила отказать дочери в пособии, если та останется с ним. Из хорошей квартиры почти в центре они уехали к нему в Выхино. Он бросил медицинский институт на шестом курсе и пошел работать в милицию, чтобы она могла учиться.
   В то время они представляли собой странное зрелище: он на глазах превращался в завзятого гаишника – и, поверьте, это вызывало не меньший ужас, чем самое дикое перевоплощение в мистера Хайда доктора Джекила. Это был хам, не скрывающий свою ненависть к миру, циничный взяточник и тот тип выпивох, которые уже после второй рюмки стучат кулаком по столу и называют всех суками.
   Никто не сомневался, что если одни люди, полюбив друг друга, объединяют все хорошее, что в них есть, то эти сложили вместе все злое, низменное.
   А потом, когда она окончила учиться и нашла работу, он восстановился в институте, устроился в больницу и стал другим человеком. Таким, каким был вначале. Даже лучше. Они поменяли плохую квартиру с двумя комнатами на хорошую, изменили привычки, выражение лица – и все каким-то образом наладилось.
 
   История отношений Никиты и Саши чужда лирике.
   Мы вдвоем приехали к Никите, купили какой-то еды, открыли коньяк – было весело, все радовались жизни, а потом вдруг Саша побежала в туалет, и лишь иногда выползала из него, чтобы сделать глоток воды и немедленно броситься обратно.
   Она отравилась. Но я думаю, это был знак свыше. Мы ели и пили одно и то же.
   Я уехала.
   Сашу вырвало на пол. На кровать. Это она потом мне рассказала.
   Всю ночь работала стиральная машина.
   – Ну почему, почему у тебя такая уродливая квартира? – простонала Саша, когда смогла говорить без риска что-то испачкать.
   – Тебе «Скорую» не вызвать? – волновался Никита.
   – Не знаю… Подождем полчаса. Если стошнит больше двух раз, тогда вызовем.
   Она лежала на диване в трусах, в его старой майке, лицо у нее было бледное, с красными пятнами вокруг глаз, волосы Саша стянула резинкой от денег – но он увидел в ней что-то еще. Может, он никогда так долго, с сочувствием, не смотрел на женщин.
   А может, в его кровать еще не попадали женщины до такой степени равнодушные к сексу, как тогда Саша.
   Он погладил ее по ноге.
   – Ой, не трогай меня, пожалуйста… – простонала Саша.
   На следующий день они поехали на рынок, купили краску и неделю ровняли стены.
   В двадцать лет никто из нас не задумывается, к чему приведут отношения. Мы живем сиюминутным восторгом, а не планами на будущее.
   Я знаю только, что Саша безумно его любила. А Никита стал другим. Смягчился.
   Саша показывала ему Альмодовара и нервничала, если он скучал.
   – Ну, и что, ты всю жизнь будешь смотреть боевики? – напирала она.
   Никита не знал, что ответить, и пожимал плечами. Покорно дремал под Вуди Алена. Иногда даже смеялся.
   Она дала ему все, что могла: Феллини, Бергмана, Вендерса…
   – Я не буду это смотреть! – кричал он, озверев от фильмов Вендерса, в которых часами нет никакого действия.
   Я всю жизнь Вендерса то любила, то не выносила, его фильмы подходят духу тех времен, когда никто не спешил жить и когда сидеть на лавочке и часами смотреть вдаль было не стыдно.
   – Ты должен, – настаивала она.
   – Почему?! – кипел он.
   – Потому, что эти фильмы несут идею, а твои пустые триллеры – просто зрелище, в котором ничего нет.
   – Ну что это за идея, что?!
   – Посмотри и расскажи мне.
   – Бред!
   – Никита, ты не обращал внимания, что говоришь только о своих автомобилях и телефонах?! С тобой с ума сойти можно! Ты что, так и хочешь всю жизнь гонять машины из Германии?
   – А что, этот твой Бендер расскажет мне, как жить дальше?!
   – Вендерс. Да, безусловно. Расскажет.
   Никита крутил пальцем у виска, открывал новый пакет с чипсами и таращился в экран.
   Как-то раз они зашли в лифт вместе с соседкой, Саша поздоровалась, а соседка отвернулась.
   – Что ты к ней полезла? – возмутился Никита.
   – Что значит полезла? – обиделась Саша. – Это элементарная вежливость.
   – Ты лицо ее видела? За пожалуйста ее в детстве ремнем пороли!
   – Да какая разница?! Что, мне опускаться на ее уровень?
   – Не надо опускаться, надо правильно оценивать ситуацию!
   – Это ты живешь в Бескудникове, это у тебя тут ситуация! А у нас принято здороваться с соседями!
   Но в следующий раз Саша уже не обратила внимания на соседку с одутловатым лицом, не пожелала ей впустую здоровья.
   Однажды мы поехали на вечеринку. Собралось неожиданно много народу – всем в ту ночь хотелось повеселиться.
   Кто-то привел Аню, которую мы, девушки, тут же негласно вычеркнули из списка – это была такая пошловатая особа, вся в кудельках пережженная блондинка с пухлыми пальчиками и большой грудью…
   Она была из параллельного мира, в котором читают Юлию Шилову, одеваются в маленьких магазинчиках на окраинах, где живет совсем другая мода – кофточки с перьями, стразами и золотишком. В ее мире не читают журнал «Афиша», не спорят, закончилась ли Франсуаза Саган на «Здравствуй, грусть»! – в этом мире едят, спят, смотрят каждый вечер Малахова и мечтают выйти замуж за мужчину с плазменным телевизором.
   Кажется, эта Аня с кем-то росла на одной даче.
   – Вы что, поссорились? – спросила Настя у Саши.
   – Еще нет, – буркнула Саша. – Но это не за горами…
   Никита, словно и не заметив, что Саша где-то рядом, весь вечер ухлестывал за Аней. То ли она приманила его сиськами в позолоте, то ли им овладело помрачение рассудка, но скоро это уже было не смешно – они сидели рядом, хихикали, занятые только друг другом.
   – Я пойду, – сказала Саша.
   – Я с тобой! – воскликнула я, хоть мне не хотелось уходить.
   Мы с Настей посадили Сашу в такси.
   У всех не возникло никаких сомнений в том, что у Никиты с этой Аней что-то было. Он ведь повез ее домой.
   – Ты охренел? – орала я ему на следующее утро.
   Никита молчал, но я будто слышала эту его присказку: принимайте меня таким, какой я есть.
   Скоро он заскучал без Саши и пришел извиняться.
   Черная от горя Саша твердила ему:
   – Ты сделал мне больно.
   Никита ей врал. Говорил, что ничего не было.
   – Ну почему ты так со мной поступаешь?! – Саша не умела орать, поэтому выглядела жалко.
   Никита в ответ бубнил, что ему хочется свободы, флирта, что их отношения сковывают его, он не такой, то есть с Сашей ему хорошо, но не надо накидывать ему удавку на шею…
   И она его простила. Не потому, что действительно простила, а потому, что не могла без него.
   – И что ты в нем нашла? – лениво интересовалась Настя, которой, по большому счету, не было до них никакого дела.
   Вначале ее увлекла их история – но лишь потому, что Никита ее отверг.
   – Как я могу это объяснить? – разводила руками Саша.
   – Саш, ты все можешь объяснить, – уверяла ее я.
   – Он – мой, – говорила она.
   Вскоре в нашей компании появилась новая девушка Соня с грузинской по маме фамилией Мегрелишвили.
   Она была очень эффектной, но сумасшедшей.
   Поначалу Соня Мегрелишвили – Семенихина по папе – вела себя тихо, женственно. Кротко смотрела на мужчин и, затаив дыхание, слушала других женщин. Но ровно через час срабатывал какой-то внутренний будильник, Соня хваталась за водку и напивалась до полнейшего безобразия. Она хохотала. Заламывала руки. Рыдала в туалете. Подходила к мужчинам и требовала:
   – Увези меня отсюда!
   Мы не успевали ее ловить.
   Никите она не могла не понравиться. Ему было все равно – ядовитая ли девушка, есть ли у нее шипы, грызет ли она мебель. Он был естествоиспытателем и коллекционером, которому главное – открыть новый вид.
   Некоторое время он ничем себя не выдавал, потом исчез на неделю.
   Мне донесли, что его видели с Соней – и я мучилась: говорить или нет Саше?
   Так или иначе – лучше не будет, рассудила я и промолчала.
   Проболталась Настя.
   – Это конец, – сухо произнесла Саша и попросила нас забрать у Никиты ее вещи.
   Вещей было немного – косметика, фен для волос, домашние штаны.
   Нам было неловко. Никите, кажется, тоже.
   – Зачем ты это делаешь? – спросила я, хоть и клялась себе не лезть в их отношения.
   – Я такой.
   – Достойный ответ, – буркнула я.
   – А я что-то обещал? – раздухарился Никита. – Мы просто иногда встречаемся! Она не моя девушка!
   Прошло несколько дней, и Никита ощутил пустоту. Он заблуждался, думая, что это он нужен Саше. Никита привязался к ней уже потому, что никто не делал для него так много.
   Но Саша не хотела его видеть – она была слишком несчастной и оттого слишком уязвимой.
   Несчастная Саша тогда мне малость поднадоела – я все еще не считала ее своей подругой и устала с ней возиться.
   А вот Никита нравился мне все больше. Невольно, через Сашу, я узнавала его и даже симпатизировала его самоуверенности, его наивному желанию жить так, как хочется. Я стремилась узнать, возможно ли это. В моей жизни были смешные недельные влюбленности, измены, ссоры, лучшие подруги на час, и все это разнообразие так меня вдохновляло, что я стремилась к единомышленникам. Правда, в отличие от Никиты я так и не научилась легко и без угрызений совести причинять людям боль.
   Мне казалось, что Саша зря старается приручить его – он был всеобщий мужчина, он не мог принадлежать кому-то одному. Каждая могла надеяться на роман с ним.
   Мне нравилось встречаться с ним и его очередной девушкой. Иногда девицы были приятные, иногда – красивые и самодовольные, иногда – жуткие, от одной страшно несло потом, и я все издевалась над ним: спрашивала – замачивал ли он ее в порошке или в хлорке? Никита злился и отвечал, что у них ничего не было.
   Однажды он позвал меня стать третьей – он, его девушка и я, но был мною отвергнут с возмущением.
   Мы провели странные и восхитительные две недели: он, я, его девушки, клуб «Секстон», его приятели байкеры, оказавшиеся преувеличенно галантными, словно какие-нибудь мушкетеры Александра Дюма.
   А потом Саша к нему вернулась.
   Не знаю, зачем ему это понадобилось – может, он вкусил прелесть близости, таинственное ощущение счастья от того, что тебя кто-то ждет.
   Он изменял ей постоянно. Но научился это скрывать.
   Изменял даже тогда, когда любил, когда скучал.
   Я заметила, что не общаюсь с ними вместе: только отдельно с Сашей, отдельно с Никитой. Вдвоем они либо наводили тоску, либо сюсюкались.
   – Он открывает для меня новые грани отношений. Я была у подруги, позвонила ему в три часа ночи. Ведь мы договорились, что я позвоню, когда буду уезжать. Попросила забрать меня. А он сказал, что устал и не хочет никуда ехать. Как же так? – Саша растерянно смотрела на меня. – Я приехала на такси, позвонила снизу, а он говорит, что уже спит. Неужели так трудно спуститься и меня встретить? Я же не виновата, что у него в подъезде спят бомжи.
   Я думала, что на месте Саши развернулась бы и поехала домой. Наверное. А Саша мужественно поднималась на шестой этаж, мыла посуду – она на дух не выносит грязную посуду – и ложилась рядом с Никитой.
   – Я не понимаю… – трясла головой Саша. – У меня температура тридцать восемь, я лежу, помираю, голова кружится. Один раз он принес чай, сходил в аптеку. Вернулся хмурый. Ты же понимаешь, на следующий день мне лучше не стало, ангина все-таки. И знаешь, что он отчубучил?! «Ну что ты расклеилась? Встала бы, сходила в магазин, подышала воздухом!» Он не в себе?
   – Наш роман начался с блевотины… – грустно заметила она. – О чем тут можно говорить?
   – Так странно получается… – грустила Саша. – Я иду со своими друзьями, он – со своими. Мы встречаемся только в квартире. Это нормально?
   – А тебе не кажется, что это только по-твоему у вас роман? – сказала я. – По-моему, Никита не считает себя связанным обязательствами.
   Я не понимала, зачем Саше это надо. И спросила ее.
   – Я не могу сейчас с ним расстаться. Это будет слишком больно, – ответила Саша и взглянула на меня измученными глазами.
   И тогда я поняла, что надо держаться этой девушки. Она была в миллион раз умнее всех нас.
   Мы рвали душу в клочья, тратили себя на красивые, но бесполезные чувства. А Саша обходила стороной все эти вульгарные представления – она была не клоуном, она была настоящим трагиком.
   Мы страдали, если нас отвергали – но неудачи лишь ранили самолюбие, не задевая жизненно важных органов, а Саша по-настоящему мучилась от неразделенной любви.
   Я поговорила с Никитой.
   – Ну что ты ее мучаешь? – упрекнула я его.
   – Никого я не мучаю! – ответил Никита, поглядывая тем временем на высокую худенькую блондинку.
   Я не могла его раскусить. Может, в этом и есть не выразимая словами разница между мужчиной и женщиной: женщина чувствует ответственность за каждое свое слово, за любой поступок, а мужчина просто делает то, что хочет, и это не вопрос воспитания, это происходит на уровне клеток, это органика. Хотя лично я не верю в органику. Но другого объяснения нет.
   Саше хотелось, чтобы ее любили. Хотелось романтики, доказательств, преклонения – еще одна очень женская потребность. Она огорчалась, что Никита черствый, резкий, она догадывалась о его изменах, но никак не могла смириться с тем, что даже если бы он был ей верен, то не мог бы дать того, о чем она мечтала. Он просто был не такой.
   Он точно знал, что в любом случае все сводится к сексу, и отвергал все предварительные игры, поэзию. Он не чувствовал себя виновным и не собирался доказывать кому бы то ни было серьезность или легковесность своих намерений.
   С Сашей тогда было очень тяжело – она не умела страдать вслух, любое слово нужно было из нее вытягивать: как будто мы с ней были две команды по перетягиванию каната. Я содрала себе с ней все руки, меня это раздражало, я тайно сочувствовала Никите, хоть и понимала, что он не прав, что он – плохой человек.
   Никита влюбился. В ту самую худенькую блондинку, которая оказалась Викой.
   Вика была, конечно, очень красива – и это торжество эволюции стало нашим всеобщим Ватерлоо.
   Долгое время мы считали самой красивой Настю – скорее благодаря ее самоуверенности, чем природным качествам. Настя была, наверное, работой великого автора, над которой тот, достигнув могущества и сложив в темный угол мировую славу, посмеивается, даже стесняется ее, но все же немного любит как часть самого себя.
   Вика была шедевром. Не просто совершенством – она вся светилась.
   У них с Никитой было много общего. Она приехала в Москву в шестнадцать лет, с бестолковой матерью и старшей сестрой – теперь угрюмой замужней женщиной двадцати пяти лет, которая сразу же из-под венца превратилась в тыкву.
   Вика где-то кем-то работала, кажется, даже крупье, потом у нее завязались сложные отношения с женатым мужчиной.
   Мужчина бредил ею, но не разводился – от этого решительного шага его ловко удерживала сама Вика, одновременно подогревая в нем чувство вины. Она говорила, что не может разрушить его брак, не простит себе этого, но при том так удачно страдала, что любовнику дешевле было бы пару раз развестись – печальная Вика вытянула из него намного больше, чем он потерял бы при разводе.
   Вика присоединилась к нашей компании не из-за Никиты.
   Мы ей понравились. Она перешла на новый уровень – ей хотелось не только полезных, но и веселых знакомств, а все мы, разномастные, в целом представляли собой довольно колоритную группу золотой молодежи.
   Почему-то никто ее не возненавидел. Она была настолько хороша, что девушкам не было никакого проку с ней соперничать, молодые люди же быстро пришли в чувство – для них Вика была недоступна.
   И только Никита не мог успокоиться. В его переживаниях не было и толики того, что другие люди называют любовью – он хотел ее физически, но мечтал об этом с таким неистовством, что казался безумцем.
   – Никит, нет ощущения, что об тебя вытирают ноги? – спросила я его, когда Вика прислала ему очередное сообщение из серии: «Можешь отвезти меня домой? Я в Барвихе пьяная».
   Вика не была коварной обольстительницей, сердцеедкой. Просто у нее было так много поклонников, что она могла выбирать. И любой мужчина понимал: либо он едет за ней в Барвиху, или же она найдет для этих целей кого-то еще.
   Саша знала, что у него с Викой ничего нет.
   И у нее хватило уважения к себе, чтобы не возненавидеть Викторию. Она ненавидела Никиту.
   – Я не понимаю, у тебя что, проблемы с сексом? – возмущалась я. – Да ты завтра же найдешь себе нового мужика, и лучше, и краше!
   Я преувеличивала, но не слишком.
   Просто ни один человек не заслуживает того, чтобы им пренебрегали.
   Всегда найдется тот, кому отчего-то необходимо тебя любить, и вопрос лишь в том, с кем ты его сравниваешь.
   Саша была мудрее всех нас, но ей было всего двадцать лет, и она просто никак не могла отказаться от своих надежд. Если в двадцать ты говоришь себе: тот человек мне не подходит, потому что он – эгоист и никогда не будет любить меня так, как я того заслуживаю, значит, с тобой что-то не в порядке.
   Так можно сказать лишь в двух случаях: если ты не влюблен, или когда тебя даже не ранят, а сразят наповал или бросят, и ты принимаешься запоздало утешать себя.
   Саша не могла оставить борьбу.
   – Почему? – настаивала я. – Почему он?
   И Саша мне рассказала.
   Секс был потрясающий.
 
   Когда человек влюблен, все искажается – внешность, характер, секс. Любовь – царство кривых зеркал, где все делается лучше. Но однажды ты обнимаешь любимого, целуешь, и все на первый взгляд как обычно, и вдруг оказывается, что он двумя руками не может найти в штанах собственный член. Чары прошли.
   Случается и так, что идут годы, и ты все чаще сомневаешься, надо ли оставаться рядом с этим странным человеком, – но едва вы оказываетесь в постели, начинается магия.
 
   Никита был нежным. Его нежность ничего не значила, он просто любил ласковые прикосновения, он тискал Сашу как кошку, для которой через минуту не жалел пинка – если кошка не только брала то, что он давал, а еще и требовала добавки.
   Никита никогда не был злым – его просто не интересовали желания других людей. Он и не догадывался, что нужно обращать на это внимание.
   Была и еще одна особенность. Никита любил жизнь. Он приходил домой поздно, после какой-нибудь девицы, и действительно радовался тому, что дома Саша, и любил ее, и покупал ей что-то вкусное, и мог среди ночи ее разбудить, если ей снился кошмар (пока Саша была с Никитой, кошмары ей снились часто), прижать к себе, пожалеть, подогреть для нее молоко.
   Она не могла без того хорошего, что в нем было.
   Но если чувства он раздавал без разбора, то в материальном мире все считали его прижимистым. Никита в уме подсчитывал каждый рубль. Хорошую машину он купил только потому, что это было вложение – на машину он ловил девушек.
   Одевался очень скромно, причем в явно поддельные вещи с надписями «Армани», «Гуччи».
   Когда Саша выкинула все его барахло, был скандал. Никита рвался в Теплый Стан, к спекулянту, торговавшему всеми этими тряпочками, и едва не плакал, когда Саша спрятала ключи и заявила, что одеваться они поедут вместе.
   Он все-таки уговорил ее отправиться к спекулянту. Саша доложила, что чуть не плакала – в этой квартире убогие и сирые, поддельные одежки выглядели рабами где-нибудь на Тортуге – их всех хотелось спасти, что было абсолютно невозможно. Саша утащила Никиту из этого дома скорби и отвела в нормальный магазин.
   Она купила ему хорошую одежду. По идее, Никита должен был предложить и ей приодеться, но наш скупой друг только угостил ее обедом.
   Саша уверяла, что так даже лучше – она всего добьется сама, ни от кого не будет зависеть. Она просто не знала тогда, как это приятно, если кому-то для тебя ничего не жалко.
   К его изменам к тому времени она, кажется, привыкла.
   – Заведи себе кого-нибудь, – предложила ей Настя.
   Саша насупилась. Наверное, она не умела «заводить» – она умела влюбляться, и наши циничные советы, наши лихие истории были ей не то что неприятны, она просто замыкалась в себе, отстранялась.
   – Тебе нужно с кем-то срочно переспать! – заладила Настя.
   Я пнула ее ногой. Тогда Саша уже придумала и сшила платье для моей младшей двоюродной сестры на выпускной. И когда все девочки пришли в школу либо в чем-то дурацком, либо в дорогом, женском, наша Алена поразила даже меня. Строгое сверху, с круглым вырезом под горлом и длинными рукавами платье завершалось очень короткой юбкой-розой. Платье было черным, и к нему мы приделали мамину брошь. Худенькая Алена, с трогательными ножками-стебельками была самой красивой на балу. Все родственники гордились ею, а я гордилась Сашей.
   Она же как будто и не поняла, за что ее хвалят – просто сделала то, что умела.
   Саша пошла по рукам. Тетка, подруга тетки, коллега подруги, дочь подруги подруги…
   И первое, что Саша сделала на свои деньги, – купила дорогие сапоги и сумку. Такие дорогие, что удивилась даже Настя.
   – Мне больше ничего не понравилось, – сказала Саша.
   Несомненно, каждая из нас придумала бы целую историю, уверяла бы, что нельзя стать богатой, если экономишь на себе, и что эти сапоги – залог скорого благополучия и процветания.
   А Саше просто ничего больше не понравилось. Для нее странным образом не существовало ничего уродливого, грязного, глупого, низменного. У нее были особенные фильтры, которые все это отсекали.
   Как выяснилось много позже, у нее было два одинаковых черных свитера от Донны Каран, черная водолазка от Гуччи и несколько черных футболок от Москино. Весь ее гардероб. Брюки и джинсы она шила сама.
   Саша считала достойным внимания только красивое, талантливое, добротное.
   Никита же, наоборот, был в этом смысле очень небрежен – он словно и не замечал, что живет в унылом квартале, в противной квартирке, которую Саша преобразила, но этого он, казалось, так и не увидел. Он покупал еду, которая была отвратительной, а если хотел секса – мог переспать с кем угодно.
   Однажды я встретила его с настоящей женщиной-гоблином: низкорослое существо без шеи, с ногами без изгибов, с руками-кувалдами.
   Было в нем это странное безразличие – он не воспитывал в себе чувство прекрасного.
   Саша научила его жить. Сказала, что жить надо сейчас, а не завтра. На последние деньги.
   Мы все знали, что когда-то Никита был очень бедным. Он ходил в школьной форме весь день, потому что у него были одни брюки – их берегли для особых случаев. Они с бабушкой ели перловую кашу с кильками в томате – даже страшно вообразить эту бурду.
   Никита воровал стержни из ручек, когда у него кончались чернила.
   Он рассказывал мне, как в четырнадцать продал машину доброго и ленивого соседа, а разницу забрал себе.
   Тогда он понял, что деньги можно делать из ничего – и это был восторг человека, у которого ничего нет. Не нужны мамы. Не нужны папы. Не нужно получать образование.
   Он ездил в Германию за машинами и убивался за каждый пфенниг. Он был корифеем торга.
   И в конце концов он сторговался с Викторией.
   Саша к тому времени почти успокоилась, сочинила правило, по которому не запрещено платонически влюбляться: Саше – в Хью Джекмана, Никите – в Викторию.
   У нее было много работы и она почти не ходила с нами в люди, поэтому Виктория казалась ей такой же недостижимой, как далекие звезды Голливуда.
   Никита ненавидел оправдывать свои поступки, поэтому просто уехал с Викой на море.
   Мы сначала не могли понять, отчего же она согласилась, но Вика все пояснила сама. Ей захотелось оторваться. Узнать, каково это – быть молодой и беззаботной.
   Никита мог ей это предложить – и она взяла по сходной цене. Поставила только условие – отель пять звезд на Кипре. Хорошая машина напрокат. Новый купальник от Кастельбажака.
   И Никита уехал, не сказав Саше ни слова.
   Мы оборвали ее телефон. Мы стучали в дверь. Расспрашивали соседей. Настя искренне волновалась. Даже поплакала.
   Саша объявилась на третий день и сказала, что изменила Никите.
   – Как это было? Как это было? – кричали мы, но она только пожимала плечами.
   Был у нее один поклонник, Миша. С нашей общей точки зрения – скучный тип, но Саша клялась, что он остроумный и знает так много, что даже кружится голова.
   Если бы не было Никиты, Саша встречалась бы с Мишей.
   В этом был определенный расчет – Миша жил в собственной квартире.
   А Саша – и это была еще одна причина, по которой она не хотела расставаться с Никитой, – устала жить с родителями.
   Я бывала у нее дома.
   Ее мать была самопровозглашенным тираном. Вооружившись пронзительным голосом, истериками, ипохондрией и обидчивостью, она подавила сопротивление родных и установила единовластие.
   Саша любила ее. Мать любила Сашу. Но Агния Богдановна не умела считаться с чужим мнением.