Холина Арина. Письма на воде

Арина Холина
Письма на воде

Предисловие

   Я люблю мужчин.
   На самом деле я люблю одного мужчину, уже восемь лет. Мне не страшно произносить эти цифры – восемь лет, потому что они ничего не значат – мы с ним один час, тридцать лет, вечность.
   Я всегда все делала сама. Мне не нужен помощник. Мне не нужен защитник. Я просто его люблю.
   Я люблю мужчин.
   Но я ничего не могу поделать с тем, что мир изменился, а мужчины остались такими же. Они не знают, что делать с нами, женщинами новой волны, – бесстрашными, сильными, уверенными в завтрашнем дне.
   И если раньше я стеснялась, когда мои книги называли женской прозой, то сейчас горжусь этим. Мужчины… расклеились. Читают боевую фантастику. Ну, и журналы – те, где есть мотоциклы и автомобили.
   Эта книга о том, как сложно быть современной женщиной. И о том, как нелегко приходится современному мужчине. Мне захотелось рассказать, почему так странно, болезненно, тяжело и несправедливо развиваются отношения. И еще эта книга о такой любви, которая одна на миллион.
   О том, что настоящая любовь – она больше, чем ты, больше, чем все твои принципы, комплексы, страхи и сомнения, кем бы ты ни был – мужчиной, женщиной, председателем вселенной или тенью на песке времени.

* * *

   Никита – самый красивый из знакомых мне мужчин, и я уже много лет храню его, как и золотые часики с отколовшейся эмалью и с утерянным ключом для завода. Часики совершенно бесполезны и привлекательны только с одной стороны – той, где россыпь бриллиантов складывается в надпись «сувенир» и уцелела кобальтовая эмаль. Я часто проверяю, на месте ли они.
   Никита так хорош, что не возникает ни малейшего желания им обладать – он как Эрмитаж, где блеск позолоты, череда холодных анфилад и тягость исторической нагрузки вызывают желание немедленно спрятаться на скромной дачке, зарыться в дырявый плед и читать растрепанный детектив.
   Мы так давно с ним знакомы, что наши отношения уже можно назвать дружбой, раза два или три мы занимались любовью, но так и не стали любовниками – в том, что случилось, не было страсти. Грусть с оттенком инцеста – да, наша связь была скорее родственной, и те три эпизода, когда мы не нашли лучшего способа помочь друг другу в унынии и разочаровании, не запомнились, расплылись во времени.

* * *

   Однажды мы встретились в Крыму, который едва оправился от дикой нищеты, и отдыхающих там встречали, как Восточная Европа – освободителей от ига фашистской Германии.
   Был очень жаркий июнь, и мы сидели ночью на пирсе, пили много вина, а новенькая, только что из магазина, с товарным чеком и гарантийным талоном жена Никиты то ли умасливала дома свою тонкую обгоревшую кожу, то ли ожидала немного холостого мужа.
   Ее звали, кажется, Ира, но я не могу вспомнить, как она выглядела. На фотографиях она получалась размазанно, или слишком мелко, или отворачивалась – словно нарочно.
   Никита меня тогда раздражал – он был одним из тех, кто умудряется все время так или иначе подчеркивать, что он – мужчина с большой буквы, и кажется, что тебе что-то хотят доказать, будто заманивают в секту.
   Он платил, оберегал меня, слушал вполуха мои рассуждения – словно снисходя, но когда напился, вдруг забыл все свои приемчики, и открылась другая сторона его личности, будто в часах с бриллиантовой надписью «сувенир» на французском.
   Он очень стеснялся своей чувствительности – это был пунктик, даже фобия. Так некоторые девушки переживают, что у них слишком маленькая грудь или большой живот.
   Мы говорили о ерунде, о том, что нет в жизни счастья, и тут же спорили сами с собой, потому что счастье было рядом – эта бесконечная ночь, и душистое море, и каждая прожитая секунда были наполнены смыслом.
   – Почему в жизни все время случается какое-то дерьмо? – восклицал Никита. – Что с вином? – Он тряс пустую бутылку.
   – Я схожу, – отвечала я, а он, лауреат приза зрительских симпатий за мужественность, только икал и кивал в ответ:
   – Деньги возьми…
   – Да ладно… – отмахивалась я, пьяная и щедрая.
   Вернувшись, я отогнала от него каких-то девиц, разлеглась рядом и поделилась умозаключением:
   – Ты, Никита, не выпендривайся, – посоветовала я. – Ты уж не молод, и мне не пятнадцать. И не надо мне тут песни петь о том, что жизнь у тебя, такого красивого и смелого, ужас какое дерьмо и нету счастья. Оставь такие разговоры для поклонниц.
   – Я серьезно… – заныл Никита. – Все не так…
   – Душа моя, вот ты маешься, а что я могу сделать? Это твоя жизнь. Если что тебя не устраивает – только ты можешь это изменить.
   – Ты злая женщина. Могла бы меня пожалеть.
   – Никитушка… – я погладила его по голове. – Ну, прости. Не хочу я сейчас никого жалеть. Мне это в лом.
   Я могла бы многое ему рассказать. Я не была черствой, избалованной – мне было не жаль именно Никиту. Он сам выбрал такую жизнь – одно время я его отговаривала, ругалась, хоть и не имела на то права – он не был моим другом, за которого болело сердце. Я уже израсходовала душевный резерв, отведенный Никите, и больше во мне ничто не отзывалось на его синтетические переживания.
   Не помню, каким образом мы столкнулись с рыбаками и сколько Никита им заплатил, но они катали нас на лодке вдоль побережья, и мы пели «Мир не прост…»
   А на следующий день я встретила его на набережной – он шел, собирая взгляды женщин, и делал вид, будто их не замечает, сзади плелась его маленькая жена, и лицо у нее было злое – у нее всегда было злое лицо, поэтому и не хотелось его запоминать.
   Я кивнула, он кивнул – на этом мы расстались до осени.

* * *

   Когда я разговариваю с Сашей, мне часто кажется, что я кричу.
   Я люблю ее, уважаю, я – почитательница ее таланта, она восхищает меня всеми своими удивительными качествами, но мне не хватает некого элемента, чтобы ощутить то самое родство душ, понимание на уровне инстинктов, за которое все так ценят дружбу.
   Она всегда сама по себе. Наверное, от деликатности, из опасений переступить черту, повредить чужое личное пространство, но иногда ведь хочется, чтобы в этом твоем личном, даже интимном, наследили, накидали окурков, замызгали – даже протрезвев, ты чувствуешь близость, подсказывающую, что ты не одинока.
   Однажды, расставшись с очень плохим человеком, который не меньше полугода казался мне очень хорошим, я поехала с Сашей в Турцию, где собиралась приобрести такое количество новых впечатлений, чтобы не хватало места для старых.
   Я вопила: «Давай выпьем все вино! Давай переспим со всеми мужчинами! Давай потратим все деньги!»
   Она соглашалась, но с ней все равно было скучно – она пила, напивалась, но ровно в то мгновение, когда на небе появлялись алмазы, говорила что-нибудь вроде: в котором часу мы поедем завтра в Стамбул?
   Какой Стамбул? Где это? Зачем? Да нет никакого завтра!
   Я любила это чувство перед сексом, когда мужчина вызывает у тебя безудержное, бездумное восхищение, а Саша говорила: у него нет чувства юмора, он мужлан, он жадный – и всегда была права, и мираж исчезал.
   Я ее упрекала: дай мне оттянуться, ты!
   Я была бабочкой-однодневкой, она – орлицей, которая хоть и витала в облаках, зато и смотрела на все свысока.
   Я не могу не уважать и не любить человека, который всегда прав, который видит жизнь такой, какая она есть, но мне это несвойственно.
   Я, как упрямый ребенок, нагромождаю одну фантасмагорию на другую, а когда все рушится, пожимаю плечами, говорю какую-нибудь банальность вроде: такова жизнь и выстраиваю все заново. В этом есть оттенок сумасшествия, раздвоения реальности, но безумие меня никогда не пугало, я не умею жить по-другому.
   Саша красивая, но ее привлекательность не та, которую можно сравнить с сериалом о Гарри Поттере или романом «Код да Винчи». Она сложная, тяжелая, настоящая, как «Казус Кукоцкого» или же один из поздних романов Франсуазы Саган.
   В Сашу надо вчитываться, напрягать ум, набраться терпения – и тогда она раскрывается, тогда ты видишь подлинную удивительную красоту.

* * *

   Мне пятнадцать лет. Почему-то я отделяю детство и отрочество от настоящей жизни и веду отсчет с того дня, когда ушла из родительского дома. В детстве у людей нет своего. Ты делаешь то, что тебе диктуют: школа, уроки, фигурное катание, три шапки зимой, первое-второе-третье на обед, не мочи ноги, не смей курить… Ты как бы кто-то другой, пусть и отчасти.
   На самом деле я прожила тридцать три года и как-то не задумывалась, что все мои лета для кого-то сжимаются… часов до двух. Или до недели. Есть люди, которые знают меня всего полчаса. Для них я живу ровно тридцать минут. Есть люди, которых я знаю годами, но нашего общения не наберется и на сутки.
   С Никитой я общаюсь меньше, с Сашей – больше, но это я их познакомила, и, по их мнению, в этом было мое предназначение.
   Я посчитала: за десять лет, что я знаю обоих, мы в общей сложности общались месяца полтора – если считать, что мы уделяем друг другу три часа каждые две недели, иногда больше, иногда меньше.
   Это так мало! Совсем ничего, но мы постоянно не можем найти друг для друга время.
   Дело в том, что мою большую и интересную – с моей точки зрения – жизнь, пестрящую как радостными, так и трагическими событиями, кто-то воспринимает лишь как коротенький отрезок времени, потраченный на то, чтобы объединить двух незнакомых людей.
   Так часто бывает.
   Человека, которого я знаю всю жизнь, я ценю лишь за то, что он год встречался с девушкой, которая стала моей лучшей подругой. Мы вместе его бросили: она – любовника, я – соседа.
   Девица, от которой мой приятель не мог отделаться годами, в нужный момент устроила его на работу – и после этого отчего-то исчезла из его жизни с концами.
   Моя близкая подруга пару лет общалась с чертовски нудной однокурсницей, через которую познакомилась с девушкой Верой – и та каким-то непонятным образом вошла в ее жизнь только ради того, чтобы с помощью молодого человека Веры подруга встретила любовь всей своей жизни.
   Любовь осталась, а все эти люди исчезли.

* * *

   Временами Никита и Саша так сильно ненавидят друг друга, что нет никаких сомнений в том, что они разойдутся. Никита превращается в ублюдка и подонка. Саша не желает идти ему навстречу, так как считает это ниже своего человеческого достоинства.
   Все это правда.
   Но они все еще вместе.
   Я и мои подруги все много раз бросали приятелей, мужей, нам попадались невозможные типы, и мы надеемся на счастье снова, мы не трусы – не боимся чувств, но вот что-то случается, человек срывает маску – и мы в панике бежим.
   А они, Никита и Саша, все еще вместе.
   Иногда мне кажется, что Никита – пиво, а Саша – тирамису, и они никак не могут сочетаться между собой.
   Но они вместе.
   То, что их объединяет, понятно только им.
   Но я уверена, что когда некто занимался картой моей жизни, он вписал пересечение – я, Саша, Никита.
   Они могли встретиться много раз. У них есть другие общие знакомые кроме меня.
   Но, наверное, за какие-то будущие заслуги этот некто лично побеспокоился о том, чтобы они не увиделись раньше времени.
   Времени, когда они были несчастны, одиноки, погибали от того особенного холода, который ощущаешь всей кожей, когда тебе отчаянно не хватает любви и близости.
   Мы много думали, что было бы, если бы они встретились в другое время. Раньше. Позже. Когда он был женат на своей Ирочке.

Если бы они встретились в двадцать лет

   В двадцать лет Никита был конченым придурком. Его религией были цинизм и чисто юношеская крайность, которую он выдавал за убеждения зрелого ума, – он не верил в романтические чувства, насмехался над ними и считал, что стоит выше всяческих сантиментов.
   Его девизом была нелепая сентенция: принимайте меня таким, какой я есть, – под бравурные звуки этой фразы от него уходила очередная девушка, а он как будто жил в своей собственной вселенной, где компромиссы были запрещены законом.
   Саша тогда уже всерьез намеревалась соперничать с Коко Шанель, но выглядела как человек без воображения – черный свитер, черные брюки, лохматые волосы чуть ниже плеч и очки, которые она упрямо не меняла на линзы. Она то ли не умела, то ли не хотела выставлять себя на показ (чем мы все занимались с завидным вдохновением), чуралась громких разговоров, никогда никого не перебивала, но настаивала на том, чтобы ее внимательно слушали – в любых обстоятельствах. Мы тогда не говорили – кричали, ценили краснобайство, яркую внешность, аффективные, театральные манеры.
   Характер у нее уже тогда был сложный: упрямая, высокомерная, замкнутая. Я ее сторонилась, но чем-то Саша меня уже притягивала, поэтому я к ней снисходила, была добра – в том смысле, в котором сама это тогда понимала.
   Возможно, уже в то время я подозревала, что она сделает нас всех, достигнет высот, которые мы, из лени и врожденного гедонизма, не пожелаем – а если честно, и не сможем одолеть.
   Две наши общие приятельницы, Марина, в будущем – кинопродюсер, а тогда – студентка, дочка невероятно интеллигентных и очень успешных родителей, светская девушка, славная безудержным весельем, и Настя, псевдоманекенщица – высокая, худая, очень ухоженная девушка без определенного рода занятий, пригласили Сашу выйти в свет.
   Марина и Настя недолюбливали друг друга, но в тот момент не нашли себе лучшей спутницы, Саша им понадобилась в качестве буфера – если они начинали слишком сильно друг друга раздражать, то обращались к ней. Заодно позвали и меня – чтобы было весело.
   В реальной жизни я тогда через Марину и познакомилась с Никитой, Саша отказалась от приглашения, Настя разругалась с Мариной…
   Если бы Саша тогда согласилась, то теперь у нее, скорее всего, и не было никакого Никиты, а был бы какой-нибудь зрелый, скучный брак, из которого она бы выбралась с решимостью никогда больше не ввязываться в эту жуть – отношения с мужчиной.
 
   Но я рассматриваю гипотетический вариант их встречи в то время.
   Около Насти, как обычно, кружили какие-то типы, у которых не было ни малейшего шанса – и они это знали, но, видимо, им очень уж хотелось хотя бы поприсутствовать рядом с красавицей.
   Красота ведь хороша не только тем, что ею можно обладать – иначе не существовало бы музеев. Рядом с красотой приятно и почетно находиться, смотреть на нее – уже одно это возбуждает, окрыляет.
   Один из таких типов, смешной, толстый и пьяный художник Коля, дольше всех отирался возле Насти, пока наконец Марина не оттащила подругу в туалет и не воскликнула:
   – Ты видела, какой у него друг?!
   Настя, конечно, не видела – она замечала только свое отражение.
   А другом был Никита, он сидел за столом с третьим их знакомцем, взрослым мужчиной Артемом, президентом федерации какой-то там борьбы. Если он и был спортсменом, то много лет назад, а федерация, конечно, прикрывала налоговые махинации, хотя Артем выглядел необыкновенно благородно, интересовался искусством, но не столько картинами, книгами или же спектаклями, сколько веселой богемной публикой.
   Подталкивая Колю в спину, девицы протолкнулись к столику, там их и нашла Саша, про которую все забыли.
   – Ты похожа на Фэй Даноуэй, – говорил Коля Насте.
   Настя на всякий случай нахмурилась, она и понятия не имела, о чем это он.
   Коля растерялся, но эстафетную палочку принял Артем:
   – Скорее на Софи Лорен.
   Сравнение с актрисой, от которой в то время осталось только воспоминание, Насте тоже не понравилось.
   – Ну, скажите вы уже ей, что она похожа на Керри Отис! – воскликнула едкая Марина.
   Тут настала пора удивляться Коле и Артему.
   Вспомнили Микки Рурка и «Дикую Орхидею», которую из мужчин видел только Никита.
   – У Рурка есть только один нормальный фильм – «Пуля», – заявил он.
   – А «Девять с половиной недель»? – расширились глаза у Насти.
   – А «Бойцовская рыбка»? – возмутился Коля.
   – А «Таксист»? – ляпнула Марина.
   – В «Таксисте» снимался Де Ниро, – поправила ее Саша.
   – А ты похожа на Джулию Робертс! – Коля неделикатно ткнул в Сашу пальцем.
   Все притихли.
   – Да ладно! – хмыкнула Настя.
   – Ни разу не похожа! – фыркнула Марина.
   – Да вы посмотрите! – разгорячился Коля. – Если бы нос был другой – вылитая!
   – Ничего общего! – всплеснула руками Настя. – Глаза совсем не те!
   – Ребята, я все еще здесь и хорошо слышу, – заметила Саша.
   – Саш, почему ты не красишь волосы в рыжий? – спросила Настя. – Тебе пойдет.
   – Насть, это Саша у нас модельер, а не ты, так что заткнись! – выступила Марина, вспомнив о том, что у Насти есть все шансы увести у нее Никиту.
   – Ты модельер? – охнул Артем и уставился на простой черный свитер Саши.
   К сожалению, в его голосе слышалось скорее недоумение, чем уважение – и всем стало неловко.
   – Ну, пока еще нет, – пояснила Саша. – Я только учусь.
   Она умела прятать свои чувства – может, берегла их, как скряга, для лучшего повода.
   – А ты, Коля, похож на Дени де Вито! – расхохоталась Марина, вступившись за своих.
   Все засмеялись, потому что и правда похож, только в негативе: де Вито – темный, Коля – светлый.
   – Слушай, Саш, тебе, реально, надо покраситься в рыжий! – стояла на своем Настя.
   Марина на нее шикнула.
   Саша пожала плечами. Она не любила, когда люди ей советуют, если она их о том не просит. Возможно, потому, что ей часто советовали. Всем казалось, что Саша не в состоянии сама распорядиться собственной жизнью.
   Всем хотелось, чтобы она была как все мы, а она всегда отличалась.
   Но наши бойкие девицы и не помышляли о том, что в этом ее «изюм». Может, ее трудно было сразу заметить – на голове у нее не голосили проблесковые маячки, и, наверное, это был недостаток – но и невидимой она тоже не была.
   Ведь нам только кажется, что невидимое – серенькое, неприметное, скромное. Невидимым становится все, от чего хочется отвернуться, но не жуткое, страшное, а, к примеру, толстая женщина, или прыщавый подросток, или пожилая дама, которой не хочется уступать место в трамвае. Отвернулись – и забыли. Увидели снова – не узнали, будто и не было человека.
   Сашу замечали, но не принимали всерьез. Ее нельзя было использовать, и она не представляла угрозы для девушек, а молодые люди в этом возрасте жестоки, потому что застенчивы, они не боятся подойти лишь к тем, у кого на лбу все написано.
   О том, что случилось нечто выдающееся, я поняла, когда Саша позвонила мне на следующий день и сказала, что ей срочно надо меня увидеть.
   Она приехала, достала из баула краску для волос и попросила выкрасить ее в рыжий цвет.
   Я ее отговорила, и мы пошли за хной.
   Она влюбилась.
   Саша и сама это поняла, только не хотела признаваться, потому что тогда бы ей пришлось публично страдать, сомневаться, подсчитывать свои возможности и терпеть неудачу. Она так не умела. У нее не было таланта делиться своими переживаниями.
   В отличие от нас, цирка шапито: акробатов, шутов и повелителей иллюзий, мастеров оптического обмана, которые играли с чувствами, как актеры – ух, какие плохие актеры! – Саша хотела, чтобы все было по-настоящему. Она нацелилась на Никиту, взвесила шансы и решила, что его добьется.
   Вчера в туалете Настя и Марина делили клад. Они были похожи на незадачливых аферисток из комедий семидесятых – есть только карта с крестиком, а комедианты уже передрались.
   – Он мой! – настаивала Настя.
   – Почему это?! – подбоченилась Марина. – Это я его нашла!
   – Марина, послушай, я тебе его не уступлю! В конце концов, пусть он сам выбирает!
   – Ага! Сейчас!
   – То есть мы не договоримся?
   – С какой стати? Это моя добыча! Ты тут вообще ни при чем!
   В тот вечер Никита уехал с Мариной. Красивая капризная Настя его быстро разочаровала – он был одним из тех практичных обывателей, что не ценят красоту саму по себе, ему подавай красоту прикладную, полезную в быту. Красавица проиграла хорошенькой девице с приданым – Марине.
   Но тогда мы еще ничего о Никите не знали, и я зубной щеткой накладывала Саше на голову зеленую теплую кашицу, а она говорила о том, что в их академии все рисуют одно и то же, никто не понимает, что такое современный силуэт, будущие дизайнеры сочиняют одежду в лучшем случае для матрешек, а она хочет делать что-то такое, что можно носить на улице, поэтому ее ненавидит преподавательница по композиции костюма – считает, будто у нее нет фантазии.
   И ни слова о Никите, которого мне уже безумно хотелось увидеть. Почему-то он меня нервировал, хотя, со слов Марины, я поняла – он очень-очень хорош собой.
   – А у тебя, вообще, есть другая одежда? – поинтересовалась я у Саши.
   – В смысле? – Саша нахмурилась, но вовремя вспомнила, что только половина головы измазана кашей из листьев лавсонии. И самой ей не справиться.
   – Саш, ты будущая звезда модной индустрии, а ходишь в каких-то бомжовских обносках! – воскликнула я, ощутив власть, дарованную мне хной.
   – По-моему, этот Никита – дешевка, – мрачно и не в тему сообщила Саша.
   – То есть? – удивилась я.
   – Сначала он запал на Настю. Потом мы приехали к Марине, он увидел пять комнат, доверху набитых антиквариатом, и немедленно перекинулся на Марину.
   – И что? Трахни его, и дело с концом, – посоветовала я.
   – А может, мне лучше в блондинку покраситься? Как ранняя Мадонна?
   Мы тогда проговорили с Сашей всю ночь, и я начала кое-что о ней понимать.
   Во-первых, в ней первый раз вспыхнула страсть.
   Серьезная Саша, конечно, влюблялась, но каждая ее влюбленность чем-то напоминала правильную диету – когда ты худеешь по пятьсот граммов в неделю, медленно, но безвредно.
   Каждую неделю Саша приобретала по полкило чувств к избраннику, узнавала его, привыкала. Несколько раз она срывалась, но эти случаи не оставили в ее душе ничего, кроме недоумения.
   – Послушай меня! – Я взяла ее за руку. – Тебе надо с ним переспать и забыть его. Понятно?
   – А Марина?
   – Марина уже о нем забыла.
   Но Марина не забыла. Она выставляла Никиту как трофей, хвасталась им, знакомила со всеми подряд. Скоро мы уже к нему привыкли.
   – Можно, можно я с ним пококетничаю? – ныла еще одна наша подруга Даша.
   Марина смеялась, разрешала, Никита смущался, но все же подыгрывал.
   Мне он так и не понравился. Казалось, он ни на минуту не расслабляется – в этом у него было что-то общее с Сашей – и всех нас оценивает с точки зрения пригодности на товарно-сырьевой бирже. Вдруг мы ему пригодимся. Может, нас придется обменять на что-то еще.
   Мы узнали, что он не москвич, а из Мурманска. В Мурманске его растила бабушка, мать пила. Мы тогда не верили, что бывает такая жизнь – ухмылялись, вспоминая какой-нибудь бездарный сериал или телехронику.
   Никита в шестнадцать лет, после школы, приехал в Москву, поступил в Бауманский, но быстро сменил его на Институт связи, где можно было не учиться. Несколько лет он жил с каким-то алкоголиком, который завещал ему квартиру и торговал всем на свете – от лифчиков до автомобилей.
   С ним сложно было разговаривать: он не читал книг, редко смотрел кино, не запоминал сюжет, не знал имен актеров, не интересовался модой, искусством – и все это можно было бы оправдать, но не хотелось.
   Как ни странно, для большинства из нас Никита скоро стал невидимым – и его это, кажется, порядком утомляло.
   Однажды Саша позвонила мне в три часа ночи на грани истерики.
   Она вошла в квартиру, бледная, с глазами как у ведьмы и сказала, что переспала с Никитой.
   – По-моему, это была ошибка, – произнесла она. – Пить!
   У нее началось похмелье.
   Они встретились в переходе на Китай-городе. И это определенно была судьба – Никита разругался с Мариной на дне рождения одного нашего приятеля, а Саша шла на ту самую вечеринку.
   Никита притащил ее в ближайшее кафе, они выпили, и еще выпили, и Саше почудилось, что никакой Марины и не было, и ничего до этого мгновения не было, и завтра тоже не будет.
   Так бывает в детстве, когда ты маникюрными ножницами вырезаешь из штор цветы, или выковыриваешь камни из маминой брошки, или делаешь воротнички из кружевной бабушкиной скатерти. Желание такое сильное, что наказание кажется совершенно невозможным.
   Он жил в Бескудникове. Саша даже и не поняла, что это за квартира – у нее сузилось поле зрения, она видела только своего возлюбленного.
   А на следующий день мы все пошли в кино, и Никита был с Мариной. Как ни в чем не бывало. Все два часа я держала Сашу за руку.
   Марина скоро уехала учиться в Америку. У Никиты появилась блондинка Кристина.
   Саша еще раз с ним спала – прямо в его машине, когда он отвозил ее домой.
   – Это просто секс или что такое с тобой? – спрашивали ее мы с Настей, которая каким-то образом узнала об этой истории.
   Кажется, она была в контрах с Кристиной, и мы посвятили ее в тайну.
   Саша пожимала плечами. Она и сама пребывала в растерянности.
   – Не знаю, как это случилось, – говорила она.
   Я к тому времени отчасти подружилась с Никитой. Побывала в его квартире – в комнату, где раньше жил его сосед-пьяница, Никита не заходил, и страшно было представить, что же там творилось, если оставшаяся часть квартиры пребывала в полной разрухе. Ремонт Никита делать не хотел, так как собирался квартиру менять.
   – Ты же здесь живешь! – удивлялась я. – Хоть бы стены покрасил. – Никит, это же мусорная куча, а не жилье.
   Но Никита не тратил денег понапрасну.
   – Послушай, у тебя же девушки здесь бывают, – говорила я. – Тебе не стыдно?
   Однако Никиту трудно было сбить с толку.
   Он просто снял майку – и я заткнулась.