Было половина шестого. Солнце еще не успело подняться высоко, но уже было белое, раскаленное, день опять ожидался душный и горячий.
В лощине у самого берега росли до двадцати низкорослых гранатовых и инжирных деревьев. Севернее по берегу виднелись скалы. Много скал, покрытых побуревшим мхом, выступало и из воды.
Среди деревьев мелькала палатка, чья-то легковая машина.
- Нас уже опередили. Кто-то здесь с ночи, с ночевкой. Это очень даже разумно: выспаться на вольном воздухе, а на зорьке пострелять. - И, весь в нетерпении, Сергей Миронович открыл дверцу, опустил ногу на подножку.
- Не понять только, чья машина... - Тигран выехал на берег, круто развернул автомобиль и почти влетел в гущу деревьев, на излюбленное место стоянки Кирова. - Ахундовская машина!
Да, это был лимузин главного геолога Азнефти Балабека Ахундова. Из машины, протирая глаза, вышел шофер и направился к Тиграну.
- Доброе утро, Ибрагим! - весело приветствовал его Тигран. - Хозяина привез? Одного? С компанией?
- С компанией. - Ибрагим остановился на полпути и стал раскланиваться.
- Что, давно ушли? - Киров нагнул ветку и стал выбирать спелый инжир.
- Спят еще немножко, - кивнул Ибрагим на палатку.
В это время из палатки - она стояла тут же, недалеко, шагах в сорока, - показалось заспанное лицо молодой женщины. Она равнодушно оглядела приезжих, зевнула и крикнула Ибрагиму:
- Шофер, где у нас нарзан? Принесите бутылочку.
Ибрагим поспешил к морю, вынул из воды нарзан, откупорил бутылку и поднес женщине, которая тотчас скрылась в палатке, плотно задернув за собой пикейное одеяло, висевшее над входом. Ибрагим вновь стал на прежнее место, на полпути от одной машины к другой, и все наблюдал за приезжими охотниками, готовый отвечать на все их дальнейшие расспросы.
Но охотники спешили, им было некогда. Киров раздевался и объяснял Петровичу условия местной охоты. Он скинул сапоги, засучил брюки до колен и, закинув на плечо сумку и патронташ, взял ружье, пошел к морю.
Вода была чистая и теплая. У самого берега блестели ракушки, рыскали мелкие рыбешки.
Разглаживая рукой волосы, жадно вдыхая морской воздух, Киров вошел в воду, крикнув Крыловым:
- Потом покупаемся? Хорошая вода. Ах и вода! - И обернулся к шоферу: - Идем, Тигран!
- Дела у меня, Сергей Мироныч, мне никак нельзя.
- Потом все вместе займемся хозяйством. Пошли!
- Я догоню вас, вы идите.
- Тогда жди сигнала. Приходи за дичью! - Киров крикнул Крыловым: - Я пойду берегом, вы идите в обход!
Фома Матвеевич достал из машины свою тяжелую сумку, подозвал Тиграна, открыл сумку; там были две бутылки красного вина и бутылка зеленоватой карабахской араки.
- Это к обеду. Ты возьми и закопай бутылки на дно, в песок, там будут как в леднике.
- Да я прямо в воду положу!
- Ты меня слушайся, старого пьяницу. Я всегда на охоте так делаю. И, похлопав Тиграна по плечу, захватив пустую сумку, багермейстер побежал вслед за братом.
- Вот я и остался один! - сказал Тигран.
Он положил бутылки на брезент и сел, скрестив ноги.
Ибрагим подошел и прилег рядом.
- Что - с девками приехали? - спросил Тигран.
- С девками, - уставившись в одну точку, глухо ответил Ибрагим.
- А кто там еще, кроме хозяина? Тоже из Азнефти?
- Нет, чужой, какой-то рыжий... Карлом зовет его, колбасник какой-то. Нового друга нашел. Только и развозишь их по ночам.
- Раньше вас здесь никогда не видели, - сказал Тигран.
- А мы всегда дальше Килязей едем. Туда, кроме нас, никто не ездит. А меня даже подальше отсылает. В позапрошлый раз выдумал, говорит: "Езжай в Хачмас (до Хачмаса, сам знаешь, восемьдесят верст!), яблок привези". В тот раз и в Дербент погнал - узнать, не поспел ли виноград.
Вид у Ибрагима был болезненный, усталый и безразличный. Ему было лет сорок, но выглядел он много старше. Кое-что Тигран знал из его жизни большая семья, больные дети, но о главном горе и не догадывался.
- Почему такой бледный? Ты что, больной? - спросил Тигран.
- Если правду сказать, Тигран, замерз я в машине. Ночь была холодная, а сам я видишь как легко одет. Хорошо бы чего-нибудь сейчас выпить!.. Покушать бы хорошо!.. Они все, что привезли с собой, в палатку забрали. А я все в машине. Я все молчу. Молчу, потому что нигде нет другой работы, Тигран.
Тигран подержал в руке бутылку с аракой и решительно протянул руку:
- Давай пробочник!
- Нет, не надо, Тигран. - Ибрагим отстранил его руку.
- Давай, давай! Сергей Мироныч не такой человек.
Он вытащил из машины корзину, отрезал чурека, сыру, достал огурцов и, налив рюмку араки, все это поставил перед Ибрагимом.
С жадностью Ибрагим выпил и стал есть хлеб с сыром.
"Как голоден человек!" У Тиграна такая злость поднялась против главного геолога, спящего сейчас в палатке, что он выругался по его адресу; потом, вскочив, нервно заходил около машины и, думая о том, чем бы помочь Ибрагиму в его беде, решил, что обо всем расскажет Сергею Миронычу. И, подумав, что, конечно, Сергей Мироныч не оставит человека в беде, велит Ибрагима перевести на машину к хорошему начальнику, он успокоился сам, успокоил и шофера, предложив ему еще хлеба и сыру.
- Надо веточек набрать... Разобрать вещи... Раков наловить... Настругать шомполы... Бутылки закопать... Пойти за дичью и потрошить ее. Вот, Ибрагим, сколько у меня хлопот!
- Хорошо тебе, Тигран, у Кирова. Ты у него что сын родной. Еще в прошлом году бегал с беспризорниками, а теперь ты вон какой, вон у кого работаешь.
- А с нового года я и учиться пойду, Ибрагим, - похвастался Тигран. Сергей Мироныч посылает. У меня и учитель есть, в рабфак готовит. Буду знаешь кем? Архитектором! Дома буду строить, такие красивые и большие, какие никогда и никто не строил.
Где-то раздался выстрел.
Тигран вскочил.
- Слышишь? Сергей Мироныч начал!
Раздался второй и третий выстрел.
Из палатки, натягивая на себя рубаху, вышел Балабек Ахундов грузный, широколицый, в пенсне. Вслед за ним в купальных костюмах выбежали две молодые женщины и, схватившись за руки, запрокинув головы, побежали к морю.
Из палатки вышел Карл Гюнтер. В руках у него была гитара и салфетка. Помахав салфеткой, он крикнул:
- Шофер, наберите инжира!
3
Родина Тиграна - Нагорный Карабах. Деревушка его ютилась в горах, меж самых причудливых скал. Домишки здесь были приземистые и маленькие, слепленные из кизячных кирпичей, конюшнями и дворами для овец служили простые пещеры, а там, внизу, среди стремительных и яростных потоков, низвергавшихся с горных вершин и широко разливавшихся весной, лежали пашни, виноградники, тутовые сады, и вся долина была покрыта благоухающими цветами.
Народ в этих местах жил крепкий, здоровый, храбрый, и столетние старцы, подобные юношам, совсем не были редкостью. Здешние ковры, шелка и шелковые платки, а также гончарные изделия, вина и арака пользовались большой славой в окрестных городах, а порою эта слава доходила и до купцов Баку и Тифлиса.
Матери Тигран лишился, когда ему было два года. Отец его, Вартазар, имел пещеру - гончарную, в которой пропадал целыми днями, работая в будни и в праздники. На подрастающего сына он обращал мало внимания, и тот рос одиноко и вольно среди гор и пропадал с пастухами на эйлагах... Как-то в зимнюю пору Вартазар повез свои изделия в город, и на обледенелой тропе его неподкованный осел поскользнулся. Вартазар схватил осла за хвост, чтобы удержать его (горные жители в таких случаях всегда так и поступали со своими четвероногими друзьями), но и осла с грузом он не удержал, и сам не удержался, и оба скатились в глухую пропасть...
Тигран остался сиротой. Его приютил у себя священник Тер-Погос, служитель древней армянской церкви, высеченной в скале искусными мастерами в первые годы христианства. У Тер-Погоса мальчик прожил год, выучился грамоте, а в девять лет его взял к себе в приказчики в Баку бакалейщик, знакомый священника. Так началась новая жизнь Тиграна в городе, в шуме и гвалте на Зеленом базаре, и продолжалась она немногим больше года - до войны с Германией, когда бакалейщик ушел в солдаты.
Тигран стал беспризорником. Чем только он не занимался, чтобы заработать себе на кусок хлеба!..
Он продавал газеты, папиросы, ириски, арбузы, работал в сапожной, в кровельной мастерской. Но не было таких мастеровых, которые и учили бы его, и содержали, и он вынужден был уйти от них и снова жил на улице... Потом он попал в воровской притон. Здесь пытались научить его воровать. Но из этого ничего не вышло.
Тигран пробовал жить подаянием. Но и милостыню он не умел просить: полдня он мог простоять на улице с протянутой рукой и ни с чем уйти, чтоб утолить голод объедками в какой-нибудь шашлычной или кебабной.
Впервые Тигран увидел Кирова в позапрошлом году. Это было 28 апреля, в день вступления советских войск в Баку. Ему никогда не забыть этого дня!..
Еще утром по городу разнесся слух, что красные войска на подступах к Баку и что "правительство" бежало. Хотя красных войск еще никто не видел, но все с небывалой до сих пор смелостью вылезли из забаррикадированных подвалов и чердаков. Весь Баку - рабочие заводских районов Черного и Белого города, рабочие нефтепромыслов, моряки - все кинулись встречать революционное войско. На улицах развевались красные знамена, люди шли в красных бантах и лентах, от радости целовались и плакали, впервые за эти годы смеялись. И гремели оркестры, у каждых ворот играли сазандари*, мальчишки пускали голубей.
_______________
* С а з а н д а р и - восточные музыканты.
Конечно, попасть в такой день на вокзал не было никакой возможности, но Тигран и его товарищи через закрытый железнодорожный мост пробрались на перрон и вместе с рабочими дружинами встретили головной бронепоезд большевиков "Третий Интернационал".
Потом в город стали входить красные войска. Шли они по улицам целый день, усталые от невиданного перехода из Астрахани в Баку. Жители выносили им из домов последние запрятанные куски хлеба, вливались в нестройные ряды красноармейцев и вместе с ними маршировали по праздничным улицам...
Тигран встретился с Кировым в том же году. Вот при каких обстоятельствах произошла эта встреча, сразу же и навсегда изменившая его скитальческую жизнь.
Тигран все еще жил на улице. Не имея ни крова, ни работы, он бродил с беспризорниками, которые после войны со всех концов России неудержимой лавиной хлынули в "теплый город Баку". Со многими Тигран сдружился. Это были ребята, много видевшие и много узнавшие, изъездившие сотни городов и бежавшие из детских домов. Он охотно слушал их похождения, ночуя с ними под котлами, в которых днем варили асфальт, а иногда на цистернах или крышах товарных поездов совершал недалекие поездки в сторону Ростова и Батума. Но вскоре все это ему надоело, к тому же однажды в драке его сильно побили, и он все упорнее и упорнее стал думать о том, как бы ему уйти от беспризорников и стать "человеком".
Если в далеком детстве (оно уже казалось ему далеким), еще у себя на родине, в горах, он мечтал стать пастухом, потом, приехав в Баку, мечтал быть моряком, грузчиком, милиционером, то теперь, уже юношей, думая о том, кем быть, он неожиданно для себя решил обязательно стать шофером!
Но в городе ни шоферских школ, ни курсов не было. Тогда Тигран заладил ходить на авторемонтный завод. В первые дни его не раз оттуда выгоняли, а сторожа даже грозились побить. Потом к нему привыкли. Он стал бывать в цехах, присматривался к различным работам, и если кому в чем-нибудь надо было помочь, то с большим удовольствием ковал железо, накачивал камеры, заправлял горючим автомобили, делал всякую слесарную работу, очень быстро научился владеть инструментами.
Рабочие полюбили старательного подростка и охотно посвящали его в тайны своего ремесла. Полюбили его и шоферы, которые все чаще и чаще стали брать его на обкатку машин после ремонта и объясняли ему устройство мотора, управление машиной, а понемногу и доверяли "порулить".
Шли месяцы. Тигран уже хорошо знал машину, но продолжал жить на положении беспризорного: на завод его не могли принять из-за отсутствия места.
Но вот с некоторых пор на заводе стал появляться Киров. Он приезжал проверять работы по переоборудованию цехов, которые не были приспособлены для ремонта большого количества автомобилей.
Рабочие очень скоро полюбили Кирова и сказали Тиграну:
- Вот кто, Тигран, может тебе помочь.
В очередной приезд Кирова Тигран расхрабрился, подошел к нему, выпалил:
- Товарищ Киров, устройте меня куда-нибудь.
Рабочие что-то стали говорить Кирову, Тигран ничего не слышал от волнения. Но вот он почувствовал у себя на плече руку Сергея Мироновича.
- Хорошо, приходи завтра ко мне в ЦК, направлю на работу.
Утром Тигран стоял в кабинете Кирова. Сергей Миронович смотрел на него и улыбался.
- А вот скажи мне, куда бы ты хотел поступить?
- Сергей Миронович! - сияя от счастья, в великом волнении сказал Тигран. - Я хотел бы работать с вами! - Он до сих пор еще не мог понять, откуда у него тогда взялась такая храбрость.
Киров все улыбался, глядя на него, и, улыбаясь, позвонил, вызвал управляющего делами ЦК и распорядился прикрепить этого мальчугана к своей машине.
Так Тигран стал шофером Кирова.
Через час он уже мчал Сергея Мироновича на другой конец города, на завод имени Монтина. Киров, сидя рядом с ним, расспрашивал про жизнь беспризорников.
- По-моему, товарищ Киров, - отвечал Тигран, - беспризорников не ловить и прятать надо по приютам, а устроить на работу, помочь им овладеть каким-нибудь ремеслом.
Киров кивнул головой:
- Правильно, Тигран. Мы им поможем!
И Тигран тогда же, с первых дней, понял, что значат слова Кирова "мы им поможем" или "я тебе помогу". Уже через неделю после этого разговора при двух машиностроительных заводах в Баку были открыты ученические мастерские, оборудованы уютные общежития.
Тигран разъезжал по городу и пригородам на кировской машине в поисках знакомых беспризорников и собирал их учиться на слесарей и токарей. Так он собрал до ста ребят.
Лежа под деревом, предаваясь приятным воспоминаниям о своей работе у Сергея Мироновича, Тигран не мог не сравнить свою жизнь с жизнью Ибрагима, бродящего сейчас меж деревьев.
Раздалось опять несколько выстрелов... Наступило затишье, а потом до самого полдня берег гремел от пальбы.
4
Тигран дважды бегал на сигналы Сергея Мироновича и возвращался с битой птицей. И это за какие-нибудь четыре часа!
Пока они втроем охотились, он потрошил куликов на обед. Потрошить птицу ему помогал и Ибрагим. Ахундов со своим другом Карлом Гюнтером после завтрака тоже ушли пострелять, дамы их в легком опьянении, прикрыв платками лица, загорали на солнцепеке. Ибрагим был совсем свободен.
Тигран торопился закончить все свои хлопоты до наступления полуденной жары. Охотники к этому времени должны были возвратиться на свою стоянку. Он поминутно оставлял Ибрагима и бегал к машине: то вдруг вспоминал, что чуреки в открытом виде могут засохнуть и их надо завернуть во влажную тряпку, запрятать куда-нибудь в прохладное место; то принимался искать по корзинам соль, долго ее не находил и очень нервничал. Тигран любил эти хлопоты и напоминал собой суетливую, добродушную хозяйку. Ибрагиму нравилась эта черта в его характере, и он говорил, что у него, Тиграна, будет счастливая жена, которой при таком муже нечего будет делать.
Но вот на берегу показались Ахундов и Гюнтер. Ибрагим, только завидев их, поспешно протер песком руки.
Они охотились с одним ружьем - поочередно - и настреляли десяток куликов. Ибрагим принес птицу под дерево к Тиграну и без всякого удовольствия принялся ее потрошить. Тигран добавил ему шесть куликов из добычи Сергея Мироновича.
- Это на твою долю. Они свои сожрут, и тебе ничего не достанется. Птица она маленькая, один пух-перо, тут и есть нечего.
- Нет, не смею взять. Что подумает товарищ Киров? Нет, нет! возразил Ибрагим.
- Сергей Мироныч не такой человек! - И Тигран вернул куликов Ибрагиму.
"Сергей Мироныч не такой человек!" - было его любимой фразой, когда он хотел охарактеризовать Кирова, и ее он всегда произносил как-то певуче, с какой-то особой интонацией в голосе, давая понять, что Киров - это человек исключительный, "не такой человек", и о нем его собеседник, видимо, еще очень мало знает.
Приближался полдень. Пальба вдали прекратилась. Вскоре из-за скал показались увешанные добычей Киров, Петрович и Фома.
Тигран пошел им навстречу, помог нести богатую добычу.
Потом они купались и загорали, пили холодное пиво и вновь купались. У всех было чудесное настроение. Лишь один Петрович сдерживал себя, и когда Киров спросил у него, почему он хмурится, Петрович ответил что-то неопределенное...
Компания Ахундова тем временем перебралась в тень, под дерево, недалеко от своей палатки, и занялась приготовлением обеда. Ибрагим развел огонь, и вскоре запахло жареным мясом. Киров и его друзья под своим деревом развели костер и тоже приготовились жарить куликов.
Но тут случилось нечто такое, что испортило весь этот прекрасный день...
За костром вдруг по какому-то поводу возник резкий разговор между Ахундовым и шофером, потом Ибрагим отбежал от костра, но главный геолог настиг его и ударил.
Киров вскочил с места. Петрович и Фома Матвеевич попытались удержать его. Увидев Кирова, Ахундов отошел к дереву. Карл Гюнтер прилег на паласе.
Ахундов переминался с ноги на ногу, не решаясь идти навстречу Кирову.
Сергей Миронович остановился между костром и деревом, под которым лежал Гюнтер; глаза его были прищурены, губы сжаты, и Ахундов по этим сжатым губам понял, что вся эта история плохо кончится...
- За что вы ударили шофера (Киров сделал паузу - он был очень взволнован), господин фельдфебель?
Ахундов вздрогнул и выпрямился. Он снял пенсне - оно не держалось у него на носу.
- Господином, возможно, я и был, но оскорблять меня фельдфебелем?..
Киров, не дав ему договорить, спросил у шофера:
- Что случилось тут у вас?
- Я делал шашлык, товарищ Киров, - начал рассказывать Ибрагим, - один шампур упал у меня, и кулики немножко перепачкались в пепле...
Киров сделал шаг по направлению к Ахундову, сжав кулаки...
- Мерзость вы, не человек!
Мрачный, он вернулся к костру.
Компания Ахундова перебралась в палатку. Вскоре оттуда, посвистывая, вышел Гюнтер. Он взял с паласа недопитую бутылку вина и бокалы и ушел обратно.
Пока они там в палатке успокаивали и веселили Ахундова, Ибрагим собрался в город. Вот он завел мотор, выехал на берег.
Из палатки с гитарой в руке выбежал Карл Гюнтер.
Машина проехала мимо костра, за которым сидели Киров и его друзья, и вихрем пронеслась дальше.
- Эй! Шофер! Ибрагим! - Гюнтер побежал вдогонку машине. Но автомобиль был уже далеко.
Сергей Миронович посмотрел на пригорюнившихся Фому и Петровича. Припомнился ему один из дней его детства.
Это было давно, в годы сиротства, учения в приходской школе и пребывания в Доме призрения малолетних сирот. Однажды, сидя у бабушки, к которой он обычно заходил после школы, он увидел, как во дворе казармы, находившейся наискосок от дома, фельдфебель ударил солдата по лицу, и все находившиеся в комнате это видели. Но никто не поразился избиению бородатого солдата, а бабушка, погладив внука по голове, сказала добродушно:
- Это бывает, Сереженька, твоего деда еще не так бивали в солдатах. Ох как бивали!
Сережу поразило равнодушие взрослых. Выпрыгнув в окно, он побежал к казарменному забору.
Бородатый солдат стоял перед строем - вытянувшись, руки по швам, а фельдфебель бегал перед ним, что-то выпытывал и ругался. Но бородатый солдат, видимо, не так отвечал ему, и фельдфебель поднимался на носки, подпрыгивал, чтобы ударить солдата: он был маленького роста, кривоногий, с искаженным от злобы лицом, а солдат - высокий, с запрокинутой головой, спокойный в своем гневе и презрении к фельдфебелю.
Сережа впервые видел, как бьют взрослого человека. Когда лупили маленьких, сверстников, за шалости, это было привычно, - так делали в каждой семье. А тут били солдата!.. Пораженный происходившим во дворе казармы, он простоял у забора до тех пор, пока у избиваемого солдата не хлынула кровь из носа и фельдфебель, вытирая руки, не ушел в казарму.
К бабушке в тот день он не возвратился, хотя и был очень голоден. (И долго потом еще если и приходил, то обязательно садился спиной к окну, чтобы не видеть этого угрюмого казарменного двора, где ему все время мерещились избиваемые солдаты.) Он все ходил по городу, по его широким, тихим улицам с бревенчатыми домами. То ему казалось, что это он сам избил бородатого солдата и оттого ему так плохо; то казалось, что это его самого избили и он весь в крови...
И, вспомнив случай с солдатом, Киров вспомнил и тот вечер, хождение по Уржуму.
Он обошел весь город, пока в наступающих сумерках не вернулся к приюту. Там он встретил нищего...
Он дал нищему гривенник, подаренный ему бабушкой на покупку тетрадей. Нищий сказал ему: "Спасибо, мальчик", и он зашел в приют счастливым, точно этим гривенником отомстил фельдфебелю за избитого солдата...
Сергей Миронович посмотрел на Фому и Петровича, угрюмо уставившихся на потухшие угольки, на шомполы с нанизанными на них и еще не поджаренными куликами, встал, взял ружье.
- Вы, ребята, займитесь шашлыком, - сказал он, - а я еще малость поброжу и постреляю.
Тогда решительно поднялся Петрович.
- Сидеть здесь, дышать одним воздухом с ними и мы не можем, Мироныч.
- Поохотились, выкупались, а пообедаем дома, - сказал Фома Матвеевич. - Едемте ко мне, в мой садик!
- А что, и правда, стоит поехать к Фоме, - обрадованно сказал Киров. - В его райском саду куда будет прохладнее!
Тигран побежал к машине, и все стали собираться в обратную дорогу...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Хашная помещалась в небольшом полуподвальном помещении. Здесь было прохладно, всегда имелся прекрасный выбор натуральных крестьянских вин. Хаш варился самим хозяином, старым дряхлым армянином, искусным мастером этого дела, и хашная считалась аристократической, круг ее посетителей был строго ограничен.
Хаш - это чудеснейшее блюдо, изготовляемое из бараньих ножек и требухи, притом всегда ночью, в медном котле, на тихом и ровном огне, полагалось есть сразу же после варки на рассвете, и любители хаша в это время всегда аккуратно появлялись у Шаша-даи*, ибо первый хаш имел особый вкус. Приучив посетителей к первому хашу, Шаша-даи, не в пример другим хашным, торгующим до поздней ночи, в восемь утра уже закрывал свой подвальчик и предавался другим, более важным делам. Повесив замок на двери хашной, он поднимался к себе наверх, и тогда через темный и пустынный двор к нему начиналось паломничество новых посетителей. Ему приносили на продажу контрабанду, краденые ценности, вещи под залог.
_______________
* Дядя Саша.
Кроткий и ласковый старичок, тончайший знаток армянской поэзии и музыки и сам отличный импровизатор и музыкант, Шаша-даи был наитемнейшей личностью, и с ним у Гюнтера была дружба, связанная многими узами...
Как и вчера, и позавчера, только Карл Гюнтер спустился в хашную, Шаша-даи поспешил ему навстречу и ласково сказал, что его "золотые русские парни" все еще не показывались. "Ну да, вчера и позавчера они не должны были являться, а сегодня?" Гюнтер был встревожен.
Только сейчас в полумраке он разглядел присутствующих. За столами сидели священник Тер-Вогонд и его "телохранители", Павлуша Черный и Павлуша Белый, Максим Лозин со своей Люсей.
Гюнтеру принесли хаш, бутылку вина, гранаты и тертый чеснок в розетке. Но он был в такой тревоге, что ни к чему не мог притронуться. Он мял в кармане газету, никак не решаясь взглянуть на нее. Его волнение заметили соседи, и тогда он стал пить вино, чтобы отвлечь от себя их внимание.
"Пожар в Сураханах! - звенел у него в ушах крик газетчика. - Пожар!"
- Карл Людвигович, что вы сидите один, присаживайтесь к нам, прогремел Тер-Вогонд.
Это было обычное кабацкое приглашение там, где собирались кавказцы; на него надо было любезно ответить и сидеть на месте. Гюнтер прекрасно это знал. Но он растерялся, промямлил что-то в ответ, взял свое вино и хаш и пересел за стол к священнику. С неприязнью глядя на праздных "телохранителей", сидящих вокруг Тер-Вогонда, он, точно невзначай, сказал:
- Только одно условие - пьем по немецкому счету.
- Что это за немецкий счет? - побагровел священник.
"Телохранители" захихикали и с любопытством уставились на Гюнтера.
- Немецкий счет - это когда каждый платит за себя... или все несут расходы поровну.
Священник положил свою тяжелую руку на плечо Гюнтера.
- Милый... Мы не немцы. Мы кавказцы. У нас другой обычай: когда у нас пьют и гуляют, то за всех платит кто-нибудь один. Двадцать лет живешь на Кавказе, вырос среди кавказцев, а все еще как немец. Аршак! - крикнул Тер-Вогонд буфетчику. - Пять бутылок шемахинского. Закуски!
Гюнтеру налили вина, и он выпил. У него спросили, почему он сегодня "не в своей тарелке", и он ответил, что у него начинается озноб, лихорадит. А потом о нем забыли, и разговоры велись на армянском и азербайджанском языках.
"Телохранители" вели себя развязно и много пили. Это были еще молодые люди, сыновья богатых в недавнем прошлом родителей, ничем не занимающиеся, ни к чему не приспособленные в жизни, живущие за счет то одного, то другого благодетеля, всюду сопровождающие его. Сравнивая себя с ними, Гюнтер невольно взглянул на священника: "Вот он - счастливец!"
В лощине у самого берега росли до двадцати низкорослых гранатовых и инжирных деревьев. Севернее по берегу виднелись скалы. Много скал, покрытых побуревшим мхом, выступало и из воды.
Среди деревьев мелькала палатка, чья-то легковая машина.
- Нас уже опередили. Кто-то здесь с ночи, с ночевкой. Это очень даже разумно: выспаться на вольном воздухе, а на зорьке пострелять. - И, весь в нетерпении, Сергей Миронович открыл дверцу, опустил ногу на подножку.
- Не понять только, чья машина... - Тигран выехал на берег, круто развернул автомобиль и почти влетел в гущу деревьев, на излюбленное место стоянки Кирова. - Ахундовская машина!
Да, это был лимузин главного геолога Азнефти Балабека Ахундова. Из машины, протирая глаза, вышел шофер и направился к Тиграну.
- Доброе утро, Ибрагим! - весело приветствовал его Тигран. - Хозяина привез? Одного? С компанией?
- С компанией. - Ибрагим остановился на полпути и стал раскланиваться.
- Что, давно ушли? - Киров нагнул ветку и стал выбирать спелый инжир.
- Спят еще немножко, - кивнул Ибрагим на палатку.
В это время из палатки - она стояла тут же, недалеко, шагах в сорока, - показалось заспанное лицо молодой женщины. Она равнодушно оглядела приезжих, зевнула и крикнула Ибрагиму:
- Шофер, где у нас нарзан? Принесите бутылочку.
Ибрагим поспешил к морю, вынул из воды нарзан, откупорил бутылку и поднес женщине, которая тотчас скрылась в палатке, плотно задернув за собой пикейное одеяло, висевшее над входом. Ибрагим вновь стал на прежнее место, на полпути от одной машины к другой, и все наблюдал за приезжими охотниками, готовый отвечать на все их дальнейшие расспросы.
Но охотники спешили, им было некогда. Киров раздевался и объяснял Петровичу условия местной охоты. Он скинул сапоги, засучил брюки до колен и, закинув на плечо сумку и патронташ, взял ружье, пошел к морю.
Вода была чистая и теплая. У самого берега блестели ракушки, рыскали мелкие рыбешки.
Разглаживая рукой волосы, жадно вдыхая морской воздух, Киров вошел в воду, крикнув Крыловым:
- Потом покупаемся? Хорошая вода. Ах и вода! - И обернулся к шоферу: - Идем, Тигран!
- Дела у меня, Сергей Мироныч, мне никак нельзя.
- Потом все вместе займемся хозяйством. Пошли!
- Я догоню вас, вы идите.
- Тогда жди сигнала. Приходи за дичью! - Киров крикнул Крыловым: - Я пойду берегом, вы идите в обход!
Фома Матвеевич достал из машины свою тяжелую сумку, подозвал Тиграна, открыл сумку; там были две бутылки красного вина и бутылка зеленоватой карабахской араки.
- Это к обеду. Ты возьми и закопай бутылки на дно, в песок, там будут как в леднике.
- Да я прямо в воду положу!
- Ты меня слушайся, старого пьяницу. Я всегда на охоте так делаю. И, похлопав Тиграна по плечу, захватив пустую сумку, багермейстер побежал вслед за братом.
- Вот я и остался один! - сказал Тигран.
Он положил бутылки на брезент и сел, скрестив ноги.
Ибрагим подошел и прилег рядом.
- Что - с девками приехали? - спросил Тигран.
- С девками, - уставившись в одну точку, глухо ответил Ибрагим.
- А кто там еще, кроме хозяина? Тоже из Азнефти?
- Нет, чужой, какой-то рыжий... Карлом зовет его, колбасник какой-то. Нового друга нашел. Только и развозишь их по ночам.
- Раньше вас здесь никогда не видели, - сказал Тигран.
- А мы всегда дальше Килязей едем. Туда, кроме нас, никто не ездит. А меня даже подальше отсылает. В позапрошлый раз выдумал, говорит: "Езжай в Хачмас (до Хачмаса, сам знаешь, восемьдесят верст!), яблок привези". В тот раз и в Дербент погнал - узнать, не поспел ли виноград.
Вид у Ибрагима был болезненный, усталый и безразличный. Ему было лет сорок, но выглядел он много старше. Кое-что Тигран знал из его жизни большая семья, больные дети, но о главном горе и не догадывался.
- Почему такой бледный? Ты что, больной? - спросил Тигран.
- Если правду сказать, Тигран, замерз я в машине. Ночь была холодная, а сам я видишь как легко одет. Хорошо бы чего-нибудь сейчас выпить!.. Покушать бы хорошо!.. Они все, что привезли с собой, в палатку забрали. А я все в машине. Я все молчу. Молчу, потому что нигде нет другой работы, Тигран.
Тигран подержал в руке бутылку с аракой и решительно протянул руку:
- Давай пробочник!
- Нет, не надо, Тигран. - Ибрагим отстранил его руку.
- Давай, давай! Сергей Мироныч не такой человек.
Он вытащил из машины корзину, отрезал чурека, сыру, достал огурцов и, налив рюмку араки, все это поставил перед Ибрагимом.
С жадностью Ибрагим выпил и стал есть хлеб с сыром.
"Как голоден человек!" У Тиграна такая злость поднялась против главного геолога, спящего сейчас в палатке, что он выругался по его адресу; потом, вскочив, нервно заходил около машины и, думая о том, чем бы помочь Ибрагиму в его беде, решил, что обо всем расскажет Сергею Миронычу. И, подумав, что, конечно, Сергей Мироныч не оставит человека в беде, велит Ибрагима перевести на машину к хорошему начальнику, он успокоился сам, успокоил и шофера, предложив ему еще хлеба и сыру.
- Надо веточек набрать... Разобрать вещи... Раков наловить... Настругать шомполы... Бутылки закопать... Пойти за дичью и потрошить ее. Вот, Ибрагим, сколько у меня хлопот!
- Хорошо тебе, Тигран, у Кирова. Ты у него что сын родной. Еще в прошлом году бегал с беспризорниками, а теперь ты вон какой, вон у кого работаешь.
- А с нового года я и учиться пойду, Ибрагим, - похвастался Тигран. Сергей Мироныч посылает. У меня и учитель есть, в рабфак готовит. Буду знаешь кем? Архитектором! Дома буду строить, такие красивые и большие, какие никогда и никто не строил.
Где-то раздался выстрел.
Тигран вскочил.
- Слышишь? Сергей Мироныч начал!
Раздался второй и третий выстрел.
Из палатки, натягивая на себя рубаху, вышел Балабек Ахундов грузный, широколицый, в пенсне. Вслед за ним в купальных костюмах выбежали две молодые женщины и, схватившись за руки, запрокинув головы, побежали к морю.
Из палатки вышел Карл Гюнтер. В руках у него была гитара и салфетка. Помахав салфеткой, он крикнул:
- Шофер, наберите инжира!
3
Родина Тиграна - Нагорный Карабах. Деревушка его ютилась в горах, меж самых причудливых скал. Домишки здесь были приземистые и маленькие, слепленные из кизячных кирпичей, конюшнями и дворами для овец служили простые пещеры, а там, внизу, среди стремительных и яростных потоков, низвергавшихся с горных вершин и широко разливавшихся весной, лежали пашни, виноградники, тутовые сады, и вся долина была покрыта благоухающими цветами.
Народ в этих местах жил крепкий, здоровый, храбрый, и столетние старцы, подобные юношам, совсем не были редкостью. Здешние ковры, шелка и шелковые платки, а также гончарные изделия, вина и арака пользовались большой славой в окрестных городах, а порою эта слава доходила и до купцов Баку и Тифлиса.
Матери Тигран лишился, когда ему было два года. Отец его, Вартазар, имел пещеру - гончарную, в которой пропадал целыми днями, работая в будни и в праздники. На подрастающего сына он обращал мало внимания, и тот рос одиноко и вольно среди гор и пропадал с пастухами на эйлагах... Как-то в зимнюю пору Вартазар повез свои изделия в город, и на обледенелой тропе его неподкованный осел поскользнулся. Вартазар схватил осла за хвост, чтобы удержать его (горные жители в таких случаях всегда так и поступали со своими четвероногими друзьями), но и осла с грузом он не удержал, и сам не удержался, и оба скатились в глухую пропасть...
Тигран остался сиротой. Его приютил у себя священник Тер-Погос, служитель древней армянской церкви, высеченной в скале искусными мастерами в первые годы христианства. У Тер-Погоса мальчик прожил год, выучился грамоте, а в девять лет его взял к себе в приказчики в Баку бакалейщик, знакомый священника. Так началась новая жизнь Тиграна в городе, в шуме и гвалте на Зеленом базаре, и продолжалась она немногим больше года - до войны с Германией, когда бакалейщик ушел в солдаты.
Тигран стал беспризорником. Чем только он не занимался, чтобы заработать себе на кусок хлеба!..
Он продавал газеты, папиросы, ириски, арбузы, работал в сапожной, в кровельной мастерской. Но не было таких мастеровых, которые и учили бы его, и содержали, и он вынужден был уйти от них и снова жил на улице... Потом он попал в воровской притон. Здесь пытались научить его воровать. Но из этого ничего не вышло.
Тигран пробовал жить подаянием. Но и милостыню он не умел просить: полдня он мог простоять на улице с протянутой рукой и ни с чем уйти, чтоб утолить голод объедками в какой-нибудь шашлычной или кебабной.
Впервые Тигран увидел Кирова в позапрошлом году. Это было 28 апреля, в день вступления советских войск в Баку. Ему никогда не забыть этого дня!..
Еще утром по городу разнесся слух, что красные войска на подступах к Баку и что "правительство" бежало. Хотя красных войск еще никто не видел, но все с небывалой до сих пор смелостью вылезли из забаррикадированных подвалов и чердаков. Весь Баку - рабочие заводских районов Черного и Белого города, рабочие нефтепромыслов, моряки - все кинулись встречать революционное войско. На улицах развевались красные знамена, люди шли в красных бантах и лентах, от радости целовались и плакали, впервые за эти годы смеялись. И гремели оркестры, у каждых ворот играли сазандари*, мальчишки пускали голубей.
_______________
* С а з а н д а р и - восточные музыканты.
Конечно, попасть в такой день на вокзал не было никакой возможности, но Тигран и его товарищи через закрытый железнодорожный мост пробрались на перрон и вместе с рабочими дружинами встретили головной бронепоезд большевиков "Третий Интернационал".
Потом в город стали входить красные войска. Шли они по улицам целый день, усталые от невиданного перехода из Астрахани в Баку. Жители выносили им из домов последние запрятанные куски хлеба, вливались в нестройные ряды красноармейцев и вместе с ними маршировали по праздничным улицам...
Тигран встретился с Кировым в том же году. Вот при каких обстоятельствах произошла эта встреча, сразу же и навсегда изменившая его скитальческую жизнь.
Тигран все еще жил на улице. Не имея ни крова, ни работы, он бродил с беспризорниками, которые после войны со всех концов России неудержимой лавиной хлынули в "теплый город Баку". Со многими Тигран сдружился. Это были ребята, много видевшие и много узнавшие, изъездившие сотни городов и бежавшие из детских домов. Он охотно слушал их похождения, ночуя с ними под котлами, в которых днем варили асфальт, а иногда на цистернах или крышах товарных поездов совершал недалекие поездки в сторону Ростова и Батума. Но вскоре все это ему надоело, к тому же однажды в драке его сильно побили, и он все упорнее и упорнее стал думать о том, как бы ему уйти от беспризорников и стать "человеком".
Если в далеком детстве (оно уже казалось ему далеким), еще у себя на родине, в горах, он мечтал стать пастухом, потом, приехав в Баку, мечтал быть моряком, грузчиком, милиционером, то теперь, уже юношей, думая о том, кем быть, он неожиданно для себя решил обязательно стать шофером!
Но в городе ни шоферских школ, ни курсов не было. Тогда Тигран заладил ходить на авторемонтный завод. В первые дни его не раз оттуда выгоняли, а сторожа даже грозились побить. Потом к нему привыкли. Он стал бывать в цехах, присматривался к различным работам, и если кому в чем-нибудь надо было помочь, то с большим удовольствием ковал железо, накачивал камеры, заправлял горючим автомобили, делал всякую слесарную работу, очень быстро научился владеть инструментами.
Рабочие полюбили старательного подростка и охотно посвящали его в тайны своего ремесла. Полюбили его и шоферы, которые все чаще и чаще стали брать его на обкатку машин после ремонта и объясняли ему устройство мотора, управление машиной, а понемногу и доверяли "порулить".
Шли месяцы. Тигран уже хорошо знал машину, но продолжал жить на положении беспризорного: на завод его не могли принять из-за отсутствия места.
Но вот с некоторых пор на заводе стал появляться Киров. Он приезжал проверять работы по переоборудованию цехов, которые не были приспособлены для ремонта большого количества автомобилей.
Рабочие очень скоро полюбили Кирова и сказали Тиграну:
- Вот кто, Тигран, может тебе помочь.
В очередной приезд Кирова Тигран расхрабрился, подошел к нему, выпалил:
- Товарищ Киров, устройте меня куда-нибудь.
Рабочие что-то стали говорить Кирову, Тигран ничего не слышал от волнения. Но вот он почувствовал у себя на плече руку Сергея Мироновича.
- Хорошо, приходи завтра ко мне в ЦК, направлю на работу.
Утром Тигран стоял в кабинете Кирова. Сергей Миронович смотрел на него и улыбался.
- А вот скажи мне, куда бы ты хотел поступить?
- Сергей Миронович! - сияя от счастья, в великом волнении сказал Тигран. - Я хотел бы работать с вами! - Он до сих пор еще не мог понять, откуда у него тогда взялась такая храбрость.
Киров все улыбался, глядя на него, и, улыбаясь, позвонил, вызвал управляющего делами ЦК и распорядился прикрепить этого мальчугана к своей машине.
Так Тигран стал шофером Кирова.
Через час он уже мчал Сергея Мироновича на другой конец города, на завод имени Монтина. Киров, сидя рядом с ним, расспрашивал про жизнь беспризорников.
- По-моему, товарищ Киров, - отвечал Тигран, - беспризорников не ловить и прятать надо по приютам, а устроить на работу, помочь им овладеть каким-нибудь ремеслом.
Киров кивнул головой:
- Правильно, Тигран. Мы им поможем!
И Тигран тогда же, с первых дней, понял, что значат слова Кирова "мы им поможем" или "я тебе помогу". Уже через неделю после этого разговора при двух машиностроительных заводах в Баку были открыты ученические мастерские, оборудованы уютные общежития.
Тигран разъезжал по городу и пригородам на кировской машине в поисках знакомых беспризорников и собирал их учиться на слесарей и токарей. Так он собрал до ста ребят.
Лежа под деревом, предаваясь приятным воспоминаниям о своей работе у Сергея Мироновича, Тигран не мог не сравнить свою жизнь с жизнью Ибрагима, бродящего сейчас меж деревьев.
Раздалось опять несколько выстрелов... Наступило затишье, а потом до самого полдня берег гремел от пальбы.
4
Тигран дважды бегал на сигналы Сергея Мироновича и возвращался с битой птицей. И это за какие-нибудь четыре часа!
Пока они втроем охотились, он потрошил куликов на обед. Потрошить птицу ему помогал и Ибрагим. Ахундов со своим другом Карлом Гюнтером после завтрака тоже ушли пострелять, дамы их в легком опьянении, прикрыв платками лица, загорали на солнцепеке. Ибрагим был совсем свободен.
Тигран торопился закончить все свои хлопоты до наступления полуденной жары. Охотники к этому времени должны были возвратиться на свою стоянку. Он поминутно оставлял Ибрагима и бегал к машине: то вдруг вспоминал, что чуреки в открытом виде могут засохнуть и их надо завернуть во влажную тряпку, запрятать куда-нибудь в прохладное место; то принимался искать по корзинам соль, долго ее не находил и очень нервничал. Тигран любил эти хлопоты и напоминал собой суетливую, добродушную хозяйку. Ибрагиму нравилась эта черта в его характере, и он говорил, что у него, Тиграна, будет счастливая жена, которой при таком муже нечего будет делать.
Но вот на берегу показались Ахундов и Гюнтер. Ибрагим, только завидев их, поспешно протер песком руки.
Они охотились с одним ружьем - поочередно - и настреляли десяток куликов. Ибрагим принес птицу под дерево к Тиграну и без всякого удовольствия принялся ее потрошить. Тигран добавил ему шесть куликов из добычи Сергея Мироновича.
- Это на твою долю. Они свои сожрут, и тебе ничего не достанется. Птица она маленькая, один пух-перо, тут и есть нечего.
- Нет, не смею взять. Что подумает товарищ Киров? Нет, нет! возразил Ибрагим.
- Сергей Мироныч не такой человек! - И Тигран вернул куликов Ибрагиму.
"Сергей Мироныч не такой человек!" - было его любимой фразой, когда он хотел охарактеризовать Кирова, и ее он всегда произносил как-то певуче, с какой-то особой интонацией в голосе, давая понять, что Киров - это человек исключительный, "не такой человек", и о нем его собеседник, видимо, еще очень мало знает.
Приближался полдень. Пальба вдали прекратилась. Вскоре из-за скал показались увешанные добычей Киров, Петрович и Фома.
Тигран пошел им навстречу, помог нести богатую добычу.
Потом они купались и загорали, пили холодное пиво и вновь купались. У всех было чудесное настроение. Лишь один Петрович сдерживал себя, и когда Киров спросил у него, почему он хмурится, Петрович ответил что-то неопределенное...
Компания Ахундова тем временем перебралась в тень, под дерево, недалеко от своей палатки, и занялась приготовлением обеда. Ибрагим развел огонь, и вскоре запахло жареным мясом. Киров и его друзья под своим деревом развели костер и тоже приготовились жарить куликов.
Но тут случилось нечто такое, что испортило весь этот прекрасный день...
За костром вдруг по какому-то поводу возник резкий разговор между Ахундовым и шофером, потом Ибрагим отбежал от костра, но главный геолог настиг его и ударил.
Киров вскочил с места. Петрович и Фома Матвеевич попытались удержать его. Увидев Кирова, Ахундов отошел к дереву. Карл Гюнтер прилег на паласе.
Ахундов переминался с ноги на ногу, не решаясь идти навстречу Кирову.
Сергей Миронович остановился между костром и деревом, под которым лежал Гюнтер; глаза его были прищурены, губы сжаты, и Ахундов по этим сжатым губам понял, что вся эта история плохо кончится...
- За что вы ударили шофера (Киров сделал паузу - он был очень взволнован), господин фельдфебель?
Ахундов вздрогнул и выпрямился. Он снял пенсне - оно не держалось у него на носу.
- Господином, возможно, я и был, но оскорблять меня фельдфебелем?..
Киров, не дав ему договорить, спросил у шофера:
- Что случилось тут у вас?
- Я делал шашлык, товарищ Киров, - начал рассказывать Ибрагим, - один шампур упал у меня, и кулики немножко перепачкались в пепле...
Киров сделал шаг по направлению к Ахундову, сжав кулаки...
- Мерзость вы, не человек!
Мрачный, он вернулся к костру.
Компания Ахундова перебралась в палатку. Вскоре оттуда, посвистывая, вышел Гюнтер. Он взял с паласа недопитую бутылку вина и бокалы и ушел обратно.
Пока они там в палатке успокаивали и веселили Ахундова, Ибрагим собрался в город. Вот он завел мотор, выехал на берег.
Из палатки с гитарой в руке выбежал Карл Гюнтер.
Машина проехала мимо костра, за которым сидели Киров и его друзья, и вихрем пронеслась дальше.
- Эй! Шофер! Ибрагим! - Гюнтер побежал вдогонку машине. Но автомобиль был уже далеко.
Сергей Миронович посмотрел на пригорюнившихся Фому и Петровича. Припомнился ему один из дней его детства.
Это было давно, в годы сиротства, учения в приходской школе и пребывания в Доме призрения малолетних сирот. Однажды, сидя у бабушки, к которой он обычно заходил после школы, он увидел, как во дворе казармы, находившейся наискосок от дома, фельдфебель ударил солдата по лицу, и все находившиеся в комнате это видели. Но никто не поразился избиению бородатого солдата, а бабушка, погладив внука по голове, сказала добродушно:
- Это бывает, Сереженька, твоего деда еще не так бивали в солдатах. Ох как бивали!
Сережу поразило равнодушие взрослых. Выпрыгнув в окно, он побежал к казарменному забору.
Бородатый солдат стоял перед строем - вытянувшись, руки по швам, а фельдфебель бегал перед ним, что-то выпытывал и ругался. Но бородатый солдат, видимо, не так отвечал ему, и фельдфебель поднимался на носки, подпрыгивал, чтобы ударить солдата: он был маленького роста, кривоногий, с искаженным от злобы лицом, а солдат - высокий, с запрокинутой головой, спокойный в своем гневе и презрении к фельдфебелю.
Сережа впервые видел, как бьют взрослого человека. Когда лупили маленьких, сверстников, за шалости, это было привычно, - так делали в каждой семье. А тут били солдата!.. Пораженный происходившим во дворе казармы, он простоял у забора до тех пор, пока у избиваемого солдата не хлынула кровь из носа и фельдфебель, вытирая руки, не ушел в казарму.
К бабушке в тот день он не возвратился, хотя и был очень голоден. (И долго потом еще если и приходил, то обязательно садился спиной к окну, чтобы не видеть этого угрюмого казарменного двора, где ему все время мерещились избиваемые солдаты.) Он все ходил по городу, по его широким, тихим улицам с бревенчатыми домами. То ему казалось, что это он сам избил бородатого солдата и оттого ему так плохо; то казалось, что это его самого избили и он весь в крови...
И, вспомнив случай с солдатом, Киров вспомнил и тот вечер, хождение по Уржуму.
Он обошел весь город, пока в наступающих сумерках не вернулся к приюту. Там он встретил нищего...
Он дал нищему гривенник, подаренный ему бабушкой на покупку тетрадей. Нищий сказал ему: "Спасибо, мальчик", и он зашел в приют счастливым, точно этим гривенником отомстил фельдфебелю за избитого солдата...
Сергей Миронович посмотрел на Фому и Петровича, угрюмо уставившихся на потухшие угольки, на шомполы с нанизанными на них и еще не поджаренными куликами, встал, взял ружье.
- Вы, ребята, займитесь шашлыком, - сказал он, - а я еще малость поброжу и постреляю.
Тогда решительно поднялся Петрович.
- Сидеть здесь, дышать одним воздухом с ними и мы не можем, Мироныч.
- Поохотились, выкупались, а пообедаем дома, - сказал Фома Матвеевич. - Едемте ко мне, в мой садик!
- А что, и правда, стоит поехать к Фоме, - обрадованно сказал Киров. - В его райском саду куда будет прохладнее!
Тигран побежал к машине, и все стали собираться в обратную дорогу...
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Хашная помещалась в небольшом полуподвальном помещении. Здесь было прохладно, всегда имелся прекрасный выбор натуральных крестьянских вин. Хаш варился самим хозяином, старым дряхлым армянином, искусным мастером этого дела, и хашная считалась аристократической, круг ее посетителей был строго ограничен.
Хаш - это чудеснейшее блюдо, изготовляемое из бараньих ножек и требухи, притом всегда ночью, в медном котле, на тихом и ровном огне, полагалось есть сразу же после варки на рассвете, и любители хаша в это время всегда аккуратно появлялись у Шаша-даи*, ибо первый хаш имел особый вкус. Приучив посетителей к первому хашу, Шаша-даи, не в пример другим хашным, торгующим до поздней ночи, в восемь утра уже закрывал свой подвальчик и предавался другим, более важным делам. Повесив замок на двери хашной, он поднимался к себе наверх, и тогда через темный и пустынный двор к нему начиналось паломничество новых посетителей. Ему приносили на продажу контрабанду, краденые ценности, вещи под залог.
_______________
* Дядя Саша.
Кроткий и ласковый старичок, тончайший знаток армянской поэзии и музыки и сам отличный импровизатор и музыкант, Шаша-даи был наитемнейшей личностью, и с ним у Гюнтера была дружба, связанная многими узами...
Как и вчера, и позавчера, только Карл Гюнтер спустился в хашную, Шаша-даи поспешил ему навстречу и ласково сказал, что его "золотые русские парни" все еще не показывались. "Ну да, вчера и позавчера они не должны были являться, а сегодня?" Гюнтер был встревожен.
Только сейчас в полумраке он разглядел присутствующих. За столами сидели священник Тер-Вогонд и его "телохранители", Павлуша Черный и Павлуша Белый, Максим Лозин со своей Люсей.
Гюнтеру принесли хаш, бутылку вина, гранаты и тертый чеснок в розетке. Но он был в такой тревоге, что ни к чему не мог притронуться. Он мял в кармане газету, никак не решаясь взглянуть на нее. Его волнение заметили соседи, и тогда он стал пить вино, чтобы отвлечь от себя их внимание.
"Пожар в Сураханах! - звенел у него в ушах крик газетчика. - Пожар!"
- Карл Людвигович, что вы сидите один, присаживайтесь к нам, прогремел Тер-Вогонд.
Это было обычное кабацкое приглашение там, где собирались кавказцы; на него надо было любезно ответить и сидеть на месте. Гюнтер прекрасно это знал. Но он растерялся, промямлил что-то в ответ, взял свое вино и хаш и пересел за стол к священнику. С неприязнью глядя на праздных "телохранителей", сидящих вокруг Тер-Вогонда, он, точно невзначай, сказал:
- Только одно условие - пьем по немецкому счету.
- Что это за немецкий счет? - побагровел священник.
"Телохранители" захихикали и с любопытством уставились на Гюнтера.
- Немецкий счет - это когда каждый платит за себя... или все несут расходы поровну.
Священник положил свою тяжелую руку на плечо Гюнтера.
- Милый... Мы не немцы. Мы кавказцы. У нас другой обычай: когда у нас пьют и гуляют, то за всех платит кто-нибудь один. Двадцать лет живешь на Кавказе, вырос среди кавказцев, а все еще как немец. Аршак! - крикнул Тер-Вогонд буфетчику. - Пять бутылок шемахинского. Закуски!
Гюнтеру налили вина, и он выпил. У него спросили, почему он сегодня "не в своей тарелке", и он ответил, что у него начинается озноб, лихорадит. А потом о нем забыли, и разговоры велись на армянском и азербайджанском языках.
"Телохранители" вели себя развязно и много пили. Это были еще молодые люди, сыновья богатых в недавнем прошлом родителей, ничем не занимающиеся, ни к чему не приспособленные в жизни, живущие за счет то одного, то другого благодетеля, всюду сопровождающие его. Сравнивая себя с ними, Гюнтер невольно взглянул на священника: "Вот он - счастливец!"