Холт Виктория. Роковой выбор

   – Но ведь это неправда, Джемми. Король всегда это отрицал. Откуда им взяться?
   Он сжал мне руку.
   – Дорогая Мэри, в жизни никогда не следует закрывать глаза на предоставляемые ею возможности.
   – Джемми, если бы это было так…
   – Если бы! А теперь я покажу вам новый танец. Он был в моде в Уайтхолле до моего отъезда.
   – О Джемми, как бы я хотела, чтобы все эти неприятности кончились. Я надеюсь, что король проживет еще очень долго.
   – Да, – сказал Джемми. – Да продлятся его дни! Но ведь рано или поздно это случится.
   Он встал и протянул мне руки. Я поднялась, и он начал обучать меня новому танцу из Уайтхолла.

* * *

   Возникли осложнения с английским посланником Чадли, у которого и так со дня его приезда были далеко не лучшие отношения с Вильгельмом.
   Из-за дружбы принца с Сидни и Расселом, оказавшимися изменниками, Чадли относился к Уильяму с величайшей подозрительностью, и, поскольку он не отличался тактом, он этого не скрывал.
   Он был поражен – и я полагаю, многие были удивлены тем, что Уильям оказывал такое внимание герцогу Монмутскому. Чадли возмущало то, что герцога принимали с таким почетом. Более того, принцесса Оранская, проведшая столько времени в уединении и дочь одной из предполагаемых жертв Солодового заговора, уделяла ему самое лестное внимание.
   Я понимала, насколько странным это могло казаться. Не могла же я сказать Чадли, что мой муж просто приказал мне, чтобы я помогала развлекать герцога Монмутского, и что я только повиновалась ему. Я не верила, что Монмут действительно намеревался убить моего отца или дядю. Он был безрассуден и мог оказаться вовлечен в заговор, но я уверена, что о замышляемом убийстве организаторы заговора ему не говорили.
   Людям было бы трудно многое понять из этого, да я и сама не все до конца понимала.
   В стремлении самым лучшим образом исполнять свои обязанности, ужасаясь тому, что Уильям оказывает почести изгнаннику из Англии, Чадли начал действовать.
   Он отдал распоряжение, чтобы английские солдаты, состоящие под командованием голландцев, не отдавали честь герцогу Монмутскому.
   Узнав об этом, Уильям разъярился. Он послал за Чадли. Некоторые слышали о происшедшем и свободно об этом толковали, так что это дошло и до меня.
   Уильям желал знать, как это Чадли осмелился отдавать приказы голландским офицерам. Уверенный в себе, Чадли ответил:
   – Ваше высочество, герцог Монмутский изгнан из Англии за причастность к заговору против короля и герцога Йоркского. Правительство его величества, на чьей службе я нахожусь, изумлено оказываемыми ему почестями. Я считаю своим долгом не допустить оказания знаков уважения заговорщику.
   – А я, – резко возразил ему принц, – хочу, чтобы, пока вы находитесь в моей стране, вы повиновались ее законам.
   – Я должен напомнить вашему высочеству, – сказал Чадли, – что я не являюсь вашим подданным. Я служу здесь королю Англии и всегда буду служить ему.
   В руках Уильяма была трость, с которой он почти не расставался. Я думаю, нередко он ощущал слабость и потребность опереться на что-нибудь. Он взмахнул тростью на расстоянии всего лишь нескольких дюймов от лица Чадли, и было очевидно, что он еле сдержался, чтобы не ударить его. Я могла себе представить молчание, которое за этим последовало, и что бы произошло, если бы Уильям совершил такой поступок.
   Однако принц, очевидно, вовремя взял себя в руки, вспомнив об уважении, которым должен пользоваться посол дружественной страны.
   Чадли холодно заметил:
   – С разрешения вашего высочества, я удаляюсь.
   Так завершилась эта сцена.
   Уильям был, наверно, вне себя от гнева на неуступчивость посланника и на собственную несдержанность.
   Чадли, разумеется, сообщит о том, что произошло, в Англию, и принц прекрасно понимал, какое это произведет дурное впечатление при дворе Карла.

* * *

   От отца пришло письмо. Он был оскорблен и разгневан торжественным приемом герцога Монмутского в Гааге и тем, что я не только принимала в этом участие, но и делала это с удовольствием. Он был удивлен моим поведением. Герцог Монмутский находился в изгнании, так как его подозревали в намерении убить короля и его самого. Похоже было на то, что принц Оранский, их родственник, вел себя скорее как враг, чем друг.
   Отец также писал, что ему известно, что я не вмешиваюсь в государственные дела, но я должна поговорить с принцем и сообщить ему, какое впечатление это производит на него и Карла.
   Я улыбнулась, вообразив себя объясняющейся с Уильямом. Мой отец явно не представлял себе положение дел. «Принц может заблуждаться сколько ему угодно, но герцог Монмутский пойдет на все, когда дело дойдет до схватки за корону, если он, герцог, переживет короля и меня», – продолжал отец.
   Я отложила письмо. Неужели он думает, что Монмут и Уильям станут ждать его смерти? Мой бедный слабый отец! Как он мог настолько обманываться?
   Как мало он знал о том, что происходило вокруг!

* * *

   Веселая жизнь во дворце шла своим чередом. В честь герцога Монмутского был дан бал. Это было чрезвычайное событие, так как Уильям ненавидел балы. Он считал их проявлением глупого легкомыслия и пустой тратой времени. Но на этому балу он появился – хотя и не задержался надолго. Он даже протанцевал со мной один раз – что было совсем уж невероятным.
   Я думаю, муж всячески стремился выказать себя ревностным защитником протестантизма, и, поскольку Джемми был ярым протестантом или, по крайней мере, хотел казаться таковым, Уильям старался создать впечатление, что сам он если и готов был претендовать на английский трон, то только потому, что не хотел видеть на нем короля-католика; а теперь, когда появился претендент-протестант, он готов бескорыстно отойти в сторону.
   Итак, Уильям танцевал – не очень грациозно, по правде говоря, – но все же танцевал!
   Что до меня, то мне хотелось танцевать без передышки. Бал напомнил мне дом и празднества, которые бывали у нас. Неудивительно, что пребывание Монмута в Голландии осталось для меня навсегда прекрасным сном.
   И это все из-за Джемми. Он был такой энергичный и веселый. Мы гуляли вместе. Уильям знал об этом и не возражал, хотя раньше я не могла никого принять без его одобрения. Это была для меня такая перемена, что я чувствовала себя птицей, получившей наконец свободу после долгого заключения в клетке.
   Мы много смеялись. Джемми всегда сопровождал смех. Мы говорили о прошлом. Мы обещали друг другу, что такие визиты будут повторяться.
   Как-то мы оказались возле покрытого льдом пруда.
   – Мы должны покататься на коньках, – сказал Монмут.
   Я ответила ему, что никогда раньше не каталась.
   – Тогда я научу вас. Нельзя упускать такой случай. Сейчас так холодно, что лед прочен и вам не нужно бояться, потому что я всегда буду готов подхватить вас. Со мной вы будете в полной безопасности.
   Как было весело скользить по льду, хотя мои нижние юбки изрядно и мешали мне.
   – Одна нога вперед, потом другая, – повторял Джемми нараспев. Мы смеялись и смеялись. Я потеряла равновесие, и Джемми подхватил меня в свои объятия.
   Наблюдавший за нами народ разделял наше веселье. Я думаю, людям нравилось видеть, как мы развлекаемся. Я давно уже не была такой беззаботной и счастливой; и у меня не было чувства вины, потому что Уильям позволил мне веселиться.
   Однако произошел один неприятный инцидент.
   Как я слышала, это было время карнавала. Я не знала, что в Голландии бывают такие празднества. Я бы так и не узнала об этом, если бы не Джемми.
   На каждом пруду и озере в Голландии люди в маскарадных костюмах и в масках выехали на лед на своих санях.
   Уильям сказал, что мы должны прокатиться вместе. Джемми тоже был с нами.
   Было странно предположить, что Уильям когда-либо мог так легкомысленно проводить время, но, судя по тому, как он управлял санями, можно было с уверенностью предположить, что дело это для него не в новинку.
   Народу было много, и нам навстречу выехали еще одни сани. Там был в маске, но вполне узнаваемый, посол Чадли. Он не мог не узнать и нас. Мы ожидали, что он свернет в сторону, но он и не подумал этого сделать, так что нам пришлось свернуть, чтобы дать ему проехать.
   Уильям поджал губы и прошептал:
   – Я больше не потерплю такой дерзости. Я устрою так, чтобы его отозвали.
   Когда мы вернулись, гнев его не остыл, и он тут же написал письмо в Англию, настаивая на отставке Чадли.
   Но и Чадли был не из тех, кто легко сдается. Он тоже написал в Англию. Впоследствии я узнала, что он объяснил, что поступил так, как воспитанный человек должен поступать в подобном случае. Он не обязан был уступать кому-либо дорогу, а, полагая, что принц и принцесса Оранская не желают быть узнанными под масками, он и сделал вид, что не узнал их.
   Но, несмотря на его оправдание, Чадли отозвали, и вскоре его место занял Бевил Скелтон. Впрочем, я думаю, в свое время Уильям еще пожалел об этой замене.

* * *

   Я никогда не забуду тот февральский день, когда в Гаагу пришло это известие. Джемми и я веселились, даже не догадываясь, как скоро кончится все наше веселье и чем оно кончится.
   Я так радовалась жизни, что не хотела и думать о том, что такая радость не может длиться вечно; во всяком случае, я не ожидала что конец ей положит такое событие.
   Мне пришло послание от Уильяма. В нем мне предписывалось немедленно явиться к нему, так как у него были для меня важные новости. По своему обычаю я тут же повиновалась, и, как только я предстала перед ним, я поняла по его возбуждению, что случилось нечто действительно серьезное.
   – Король Карл умер, – без всякой подготовки сказал он. – Он умер несколько дней назад. Известие не сразу дошло до нас. Первого числа этого месяца с ним сделался удар, и еще думали, что он может поправиться, но это был уже конец.
   Я была ошеломлена. Мы этого ожидали, но я испытала сильное потрясение. Никогда мне уже больше не увидеть моего доброго дядю, всегда улыбавшегося мне. Скорбь поразила меня, потому что вместе с горем пришло и сознание, что теперь начнутся серьезные осложнения. Мой отец, Уильям, Джемми; для всех для них это так много значило, все они добивались одной цели.
   Мне хотелось только одного – уединения.
   Уильям продолжал:
   – Теперь в Англии новый король. Яков II, ваш отец.
   Губы у него подергивались. Он никогда не думал, что так случится. Несмотря на то, что мой отец был католиком, народ признал его королем. Но я не могла тогда порадоваться за отца, я думала только о милом добром дяде, покинувшем нас навсегда.

* * *

   Я сидела одна у себя в спальне. Я не ложилась, так как знала, что мне не уснуть. Мысленно я была в Уайтхолле.
   Что будет дальше, спрашивала я себя. Мой отец – король. Я чувствовала, что мы на пороге больших испытаний, и мне было страшно.
   В дверь тихонько постучали, и вошла Анна Трелони.
   – Здесь герцог Монмутский, – сказала она. – Он сказал, что должен поговорить с вами.
   – Так поздно… – отозвалась я в испуге.
   – Он сказал, что дело не терпит отлагательств.
   Я вышла в приемную и застала там Джемми. Он был в походной одежде и выглядел растерянным и очень печальным.
   Он взял меня за руки и, притянув к себе, поцеловал.
   – Мэри, милая Мэри, я уезжаю.
   – Неужели сегодня ночью?
   Он кивнул.
   – Я был у Уильяма. Он говорит, что я должен ехать. Я не могу оставаться здесь. Пока был жив мой отец, все было по-другому. Он любил меня, Мэри, и я даже не могу вам сказать, как я любил его. А теперь его нет… и нет никого…
   – Что вы намерены делать, Джемми? Куда вы направляетесь?
   – Прочь отсюда. Уильям дал мне денег. Он сказал, что не может оскорбить нового короля, предоставляя мне убежище.
   – Как это все печально, – сказала я.
   – Ваш отец теперь король, Мэри. Я знаю, он вас любит. Если бы вы попросили его позволить мне вернуться… написали ему… убедили бы его в моей невиновности…
   – Я сделаю все, что смогу, но я не уверена, что мне удастся повлиять на отца. А куда вы направитесь сейчас, Джемми? Где вы остановитесь?
   – Я еще сам не решил окончательно. Меня ведь нигде не ждут, и я никому не нужен. Если бы только мой отец был жив. При его жизни я всегда знал, что у меня есть друг.
   – Я ваш друг, Джемми, и вы нужны мне.
   Он грустно улыбнулся.
   – Я знаю. Я это хорошо знаю. Вот поэтому я и решился просить вас похлопотать за меня перед отцом.
   Я кивнула.
   – Я сделаю это, Джемми.
   – Дорогая Мэри, милая маленькая кузина.
   – Да благословит вас Бог, Джемми. Я буду молиться за вас.
   Мы обнялись, и он удалился.

* * *

   Пришли письма от моего отца. Одно из них было адресовано мне. В нем говорилось о его восшествии на престол и о последних часах жизни покойного короля. Отец был с ним, когда король умер. Отец также писал о его неизменной любви ко мне. Это было трогательное и нежное письмо. Уильям получил официальное извещение о восшествии на престол нового короля.
   Он прочел письмо отца ко мне и оставил его у себя.
   Теперь он делал вид, что никогда и не предполагал никакого другого развития событий.
   Он даже показал мне письмо, написанное им отцу.
   Он заверял его, что герцог Монмутский явился в Голландию как проситель, и потому что он был сын покойного короля и ему было известно о привязанности короля к молодому человеку, он, Уильям, оказал ему обычное гостеприимство, но что теперь он отослал его. Он писал также, что ничто не может изменить его добрые чувства к моему отцу и что он был бы самым несчастным человеком на свете, если бы король ему в этом не поверил. Он будет верным другом короля Якова до последнего дыхания.
   Я была поражена, что он мог так выражаться, что было совсем не в его характере, и я знала, каковы были его подлинные чувства к моему отцу. Но Уильям был из тех людей, которые, поставив себе цель, не остановятся ни перед чем для ее достижения. Я подумала, как будет реагировать на такое письмо отец. Может быть, когда-нибудь я узнаю.
   Тем временем я погрузилась в глубокую печаль. Я не могла не думать о покойном дяде и о том, как изменится теперь Уайтхолл. Я тревожилась и об отце. Он стал королем, но по-прежнему оставался католиком, и кто знает, что еще могло произойти?
   Не забывала я и моего непутевого кузена Джемми и очень скучала по нему.

* * *

   Напряжение в Гааге спало. Уильям был несколько озадачен происшедшим, так как в глубине души был убежден, что моему отцу никогда не позволят надеть английскую корону. Но ему позволили, и, по-видимому, без единого протеста. Он короновался в день святого Георга, и церемонию осуществлял архиепископ. Сменилось несколько министров, но не было никаких причин утверждать, что при новых назначениях предпочтение отдается католикам.
   Однако на Пасху отец открыто присутствовал на католической мессе, и я чувствовала, что спокойное положение долго не продлится.
   Не выходил у меня из головы и Джемми. Я знала, что он скитается по Европе, изгнанник, лишенный права вернуться домой. Уильям больше не принял бы его в Гааге, так как всеми силами пытался убедить моего отца в своей преданности. Поэтому бедному Джемми не приходилось рассчитывать на гостеприимство в Голландии. Как непохожа была его нынешняя жизнь на те счастливые дни, которые мы провели вместе.
   Я написала отцу, как я и обещала Джемми, письмо с просьбой разрешить ему вернуться. Я уверена, писала я, что герцог Монмут не был посвящен в планы заговорщиков относительно готовящегося покушения, что он очень несчастлив и жаждет вернуться домой.
   Отец ответил, что сейчас неподходящий момент для его возвращения и что он рассмотрит мою просьбу позже.
   Я понимала, что он не доверяет Джемми и, как бы я ни просила за него, он не даст молодому человеку столь желанного для него разрешения.
   Из Гааги в поисках убежища Джемми направился в состоящие под управлением Испании Нидерланды, но ненадолго. Ему быстро дали понять, что и там его присутствие нежелательно.
   Я могла себе представить, какое у него было настроение, как он строил планы возвращения. Я надеялась, что он не совершит какого-нибудь безрассудного поступка. Хорошо зная его, я боялась, что он на это способен.
   И как я оказалась права!
   Когда я услышала, что он готовится воевать с отцом из-за трона, я была в отчаянии. Если бы только я могла с ним поговорить, я бы убедила его отказаться от этого безумия. Хотя нет, он никогда бы не стал слушать меня! Он мечтал о величии и уверился в славном исполнении своих желаний. Я представляла себе, как оживлялись его прекрасные глаза, когда он строил эти планы.
   Хорошо известно, чем завершились эти безумные мечты. Было мало надежды, что они когда-нибудь осуществятся. Я воображала, как он использовал все наследственное обаяние Стюартов, чтобы привлечь к себе сторонников. И ему это удалось. Он заставил их забыть, что его планы обречены на провал.
   Когда я узнала, что он высадился на западном побережье, я была преисполнена опасений за него.
   И, увы, все они оправдались.
   Мой отец знал, что Джеймс – легкомысленный юноша. Как человек он, наверное, не стал бы его судить слишком строго, но как король он обязан был проявлять твердость. Ведь герцог назвал его узурпатором. Он заявил, что он – единственный наследник престола, ибо может доказать, что его мать, Люси Уолтерс, была к его рождению законной женой Карла II.
   Мы в напряжении ожидали известий. Курьеры постоянно ездили взад и вперед.
   Ко мне пришла Анна Трелони. Она всегда раньше всех узнавала новости.
   – Герцог Монмутский назначил награду за голову вашего отца, – сказала она. – Он заявил, что ваш отец не имеет никаких прав на трон, а парламент – сборище изменников.
   Это было уж слишком. Я знала в глубине души, что Джеймс потерпит поражение. А если он все-таки преуспеет? Что будет в таком случае с моим отцом? Но нет, этого не могло случиться. Армия была за моего отца, а что такое несколько тысяч деревенских парней против регулярной армии?
   В западной Англии Джеймса называли – король Монмут. Но, когда он выступил по направлению к Бату, несомненно ожидая такого же успеха, какой он имел в Тонтоне, жители Бата не оказали ему никакой поддержки, и, вероятно, уже тогда он и начал терять уверенность в себе.
   Насколько это было возможно, я следила за его передвижениями. Я почувствовала, когда он впервые начал бояться своего поражения, а затем понял и всю его неизбежность. Я страдала вместе с ним. Ведь я так хорошо его знала.
   Бедный, бедный Джемми с его грандиозными замыслами, не имеющими никакого реального основания.
   Произошло сражение при Седжмуре, где его сторонники потерпели поражение и сам Джемми бежал, переодевшись работником с фермы. Я горько улыбнулась при мысли о такой маскировке. Ему, всю жизнь мечтавшему о короне, необходимость облачиться в подобное одеяние уже сама по себе была достаточным наказанием.
   Но вскоре его все равно опознали. Герцог был схвачен и препровожден в Тауэр.
   Он знал, что ожидает его, и мужество изменило ему. Он испугался.
   Я написала отцу, умоляя его проявить снисходительность к Джемми. Правда, он безрассуден, но он наш родственник. Его отец любил его. Он прощал его много раз. Это был просто опрометчивый поступок, обреченный на неудачу. Джемми извлечет из него урок.
   Отец отвечал мне, что Монмут – глупец, а глупцы могут быть опасны. Он никогда не извлекает уроков из своих поступков; ему нельзя доверять. К тому же он трус; он привлекает к себе тысячи сторонников обещанием обуздать католиков, теперь сам изъявлял готовность перейти в католичество, ради того чтобы ему сохранили жизнь.
   Надежд не оставалось. Джеймса казнили.
   Я слышала мучительные рассказы о его конце. Мужество вернулось к нему перед лицом неизбежности. Он заявил, что он – сторонник англиканской церкви, и отказался осудить свой мятеж. Он поднялся на эшафот с высоко поднятой головой.
   Джек Кетч, палач, нанес пять ударов своим топором, но голову было никак не отделить от туловища, так что ему пришлось отрезать ее ножом.
   Так погиб герцог Монмутский.
   Его образ преследовал меня во сне. Я любила его. Я вспоминала чудесные дни, проведенные с ним. Я постоянно представляла его себе на эшафоте, с отчаянием в глазах. Как непохож он был на юношу, учившего меня танцевать и кататься на коньках! Я воображала себе Джека Кетча, размахивающего топором, и окровавленную голову Джемми на плахе. И я ощущала скорбь, которую сменял яростный гнев. Он был слишком молод, чтобы умереть, слишком красив, слишком обаятелен. Я не могла вынести мысли, что больше не увижу его.
   Он был безрассуден, глуп; он верил, что рожден для славы. Он жаждал короны, на которую не имел права. Он тянулся к ней, как ребенок к игрушке, и какое-то время ему казалось, что он завладеет ею. Король Монмут! Король простых добрых людей, оставивших свои косы и вилы, чтобы следовать за ним на погибель и смерть.
   А теперь он был мертв, и мой отец допустил, чтобы этот ужас совершился. Он отказал ему в милосердии. Джемми, бедный испуганный мальчик, умолял его, и он отверг его мольбы; и Джемми, мой дорогой кузен, которого я любила, погиб жестокой смертью на эшафоте.
   В моменты отчаяния мне приходила мысль, что я никогда не забуду… и, быть может, никогда не прощу… моему отцу смерть Джемми.
   Я твердила себе, что он поступил, как сказали бы многие, мудро. Но, если бы он открыто не признавал свою приверженность католицизму, если бы он поступал, как его брат, король, этого никогда бы не случилось. Ведь мой дядя Карл был католиком и некоторые говорили, что в момент его кончины были совершены католические обряды. Но дядя Карл был мудр, а мой отец глуп. Я любила Джемми, и он убил его. Я никогда не забуду этого и не прощу его.

ЛЮБОВНИЦА

   Бевил Скелтон, новый английский посол в Голландии, как и его предшественник Чадли, был не в самых лучших отношениях с Уильямом. Со дня приезда Скелтона они не доверяли друг другу, и Скелтон отсылал в Англию весьма критические отчеты о поведении Уильяма.
   В это время я не знала, что мой отец, бывший с самого начала против моего замужества, строил планы расторжения нашего брака и занимался поисками для меня другого супруга.
   Обращение со мной Уильяма вызывало в Англии раздражение, и найти причину для нашего развода было бы нетрудно.
   Для Уильяма это было бы крайне нежелательно. Я имела в его глазах большую ценность, хотя, видя его отношение ко мне, со стороны в это трудно было поверить.
   Я написала отцу, что я была довольна своей жизнью. У меня были разнообразные интересы – а главное, у меня было время изучать книги о религии.
   Мой отец представлял себе, что это за книги, и ему это не нравилось. Он по-прежнему видел во мне девочку, которую он некогда обожал, и он был убежден, что, если разлучить меня с Уильямом, мои взгляды изменятся.
   Я узнала позднее, что у отца был план, предполагавший участие в нем Скелтона и моего капеллана доктора Ковелла. В число заговорщиков входили Анна Трелони и моя старая няня миссис Лэнгфорд, потому что считалось, что я скорее прислушаюсь к их мнению, нежели, чьему-то еще. Меня должны были отучить от преданности Уильяму.
   Когда муж изменяет жене, она обычно узнает об этом последней, хотя и является самым заинтересованным лицом.
   Уильям был так серьезен, так чужд любому проявлению легкомыслия, что я никогда бы не подумала, что он способен заводить любовные интриги.
   Однажды, когда у меня были Анна и миссис Лэнгфорд, я заметила, как они переглянулись, словно между ними была какая-то договоренность. Похоже было, что они ждали какого-нибудь вопроса с моей стороны, чтобы завести разговор о том, о чем собирались.
   Наконец миссис Лэнгфорд начала:
   – Ваше высочество, мне трудно сообщать вам об этом, и я надеюсь, что вы не рассердитесь, но…
   Она замолчала и беспомощно взглянула на Анну, которая сказала:
   – Ее высочеству следует это знать. Многие об этом знают, и было бы несправедливо скрывать от нее.
   – Пожалуйста, говорите, – попросила я.
   Миссис Лэнгфорд молчала. Анна посмотрела на ее смущенное лицо и повернулась ко мне.
   – У принца есть любовница. Это продолжается уже некоторое время.
   Я не верила своим ушам.
   – Да, это так. Мы не хотели вас огорчать, но… доктор Ковелл и мистер Скелтон… они полагают, что вас нельзя оставлять в неведении.
   – Это вздор… – начала я.
   Анна покачала головой:
   – Это уже давно продолжается. Вы должны об этом знать. Разве вы не замечали, как нагло ведет себя эта женщина?
   – Эта женщина?..
   – Да. Элизабет Вилльерс.
   – Но она… она косая!
   Анна пожала плечами.
   – Она умна… и хитра. Это началось почти сразу после вашего приезда сюда.
   – Я не верю.
   Они беспомощно переглянулись.
   – Он бывает у нее каждую ночь, – сказала миссис Лэнгфорд.
   – Нет! Не может быть!
   – Ну что ж, – сказала Анна. – Мы исполнили свой долг. Если ваше высочество не верит нам…
   – Не может быть, чтобы Уильям… нет…
   – Таково большинство мужчин.
   – Он не такой, как другие.
   Анна вздохнула:
   – Если ваше высочество не верит нам, то больше не о чем говорить.
   – Но ведь это легко проверить, – сказала миссис Лэнгфорд.
   – Что вы хотите сказать? – спросила я.
   – Если бы вы спрятались неподалеку от лестницы, ведущей в ее апартаменты, вы могли бы увидеть, как он идет к ней.
   – Если не в ту же ночь, то в другую, – сказала Анна. – Он у нее частый гость.
   – Вы хотите, чтобы я… шпионила за ним?
   – Все зависит от того, какую важность вы этому придаете, – возразила Анна.