Страница:
Я постоянно думала об отце. Что он делает? Как он себя чувствует? А Уильям? Что будет, когда они встретятся лицом к лицу?
Молясь об успехах Уильяма, я видела укоризненный взгляд отца.
– Господи, – молилась я. – Защити их обоих. Дай отцу мирно удалиться в безопасное место, где он мог бы посвятить себя своей вере.
В это время серьезно заболела Анна Бентинк. Ей нездоровилось последнее время, но неожиданно состояние ее ухудшилось.
Хотя я и не доверяла семейству Вилльерс, я подружилась с Анной. Я знала, что она была поверенной своей сестры, а со времени своего замужества имела тесные связи и с Уильямом. Это было неизбежно, так как Уильям пользовался апартаментами Бентинка как своими собственными, и Бентинк проводил больше времени с Уильямом, чем со своей семьей. Мне нравилась Анна, и, несмотря на мою недоверчивость в отношении любого члена семьи Вилльерс, я уважала ее и мне было очень жаль, что она заболела.
Придя навестить ее, я была поражена переменой в ней.
Она сказала мне, что врачи ее лечат.
– Они скоро поставят вас на ноги, – сказала я.
Анна медленно покачала головой:
– Нет, ваше высочество. Я думаю, это конец.
Я была поражена. Анна была молода, вся ее жизнь была еще впереди. Она была счастлива замужем. Как она могла говорить о смерти!
– У вас просто плохое настроение. Нам всем сейчас тяжело.
– Да. Я хотела бы знать, что происходит. Как жаль, что у нас нет никаких известий.
– Вы их узнаете, как только они поступят, – пообещала я, и она поблагодарила меня.
Я побыла с ней некоторое время. Общество людей давало мне передышку от моих постоянных тревог. Я сказала, что приду к ней опять, и стала молиться за ее выздоровление каждый раз, когда я читала молитвы.
Известий из Англии так и не было. Я услышала, что Анне стало хуже, и пришла навестить ее.
Она была довольна при виде меня и высказала свою благодарность.
– Теперь уже недолго осталось, – сказала она, и мне пришлось прижаться ухом к ее губам, чтобы расслышать, что она говорила.
– Миледи… мы… не всегда вели себя по отношению к вам как следовало бы. Вы были нам доброй госпожой. Моя сестра и я…
– Не волнуйтесь, – сказала я. – Скоро придут врачи. Они сделают что-нибудь.
Она покачала головой:
– Нет… простите…
– Мне не за что вас прощать, – сказала я.
– Нет, есть, – продолжала она. – Мой муж с принцем… постоянно с принцем…
– Между ними большая дружба. Ваш муж был готов отдать за него жизнь. Принц никогда этого не забывает.
Она улыбнулась:
– Принц требует слишком многого от тех, кто любит его. Мой муж… он… как раб ему. У него нет времени ни для кого другого. Всегда считается… что он должен быть на месте. Так требует принц.
Эта длинная речь утомила ее, и она немного помолчала.
Потом она продолжала:
– Миледи… мои дети… когда я умру… вы позаботитесь о них.
Я пообещала.
– Они еще малы… если бы вы могли…
– Я устрою так, что все будет хорошо, – заверила я ее. – Не волнуйтесь. Ваш муж позаботится о них. Он – хороший человек. Вы были счастливы, Анна.
Она кивнула с улыбкой.
– Ваше обещание, – сказала она. – ваше прощение…
– Я даю обещание, – сказала я, – и прощаю, если есть что простить.
Она улыбнулась, губы ее шевельнулись, но я не могла ничего расслышать.
Я оставалась с ней, вспоминая тот день, когда я покинула Англию испуганным ребенком, в обществе сестер Вилльерс, которые мне не очень нравились.
Анне оставалось недолго жить. Я была при ней вместе с леди Инчиквин, мадам Пюисар и Элизабет Вилльерс, когда она скончалась.
Мы сидели по двум сторонам ее постели, любовница моего мужа и я. Смерть Анны сильно поразила Элизабет. Она была ближе с ней, чем с другими сестрами, и я была уверена, что Анна знала об отношениях Элизабет с Уильямом.
Что имела в виду Анна, когда просила простить ее? Смерть – это великое событие. В этот момент я не испытывала такого гнева против моей соперницы, как в других случаях. Она переживала потерю любимой сестры, и я могла чувствовать только жалость к ней.
Отец в первую очередь позаботился о своей семье. Мария-Беатриса с ребенком были в безопасности, как я слышала, во Франции. Анна все еще скрывалась вместе с Сарой Черчилль.
Я была полна тревожных мыслей об отце, хотя и понимала, что это он сам навлек на себя все нынешние несчастья.
Если бы дядя Карл мог видеть происходящее, он бы улыбнулся своей сардонической улыбкой и сказал: «Я был прав. Все случилось так, как я и говорил. Бедный, глупый, сентиментальный Яков. Так страной не управляют, братец».
Все это было прискорбно. Иногда мне казалось, что я не могу более выносить всего этого.
Еще до конца года я узнала, что отец во Франции. Другого выбора у него не было: друзья покинули его, армия растаяла. Одно только радовало меня – было очень мало жертв и почти никакого кровопролития.
А затем… Уильям оказался в Сент-Джеймском дворце. Предприятие, хотя и тщательно продуманное, но такое рискованное, удалось, и даже более успешно, чем мы могли мечтать.
От Уильяма пришли письма. Они были адресованы не мне, и я была очень обижена. Лично для меня у него не нашлось ни одного слова. А ведь после нашей последней встречи, мне казалось, наши отношения изменились.
Позже я поняла, что он не мог до конца преодолеть недоверия ко мне. Когда Гилберт Бернет сказал ему, что я не помешаю ему стать королем, он на время успокоился. Но в Англии он услышал от некоторых министров мнение прямо противоположное. Я была наследницей престола, говорили они, и поскольку он был всего лишь мой муж, он не мог назваться королем. Подобные речи не могли не повлиять на его отношение ко мне. Он не мог допустить, чтобы женщина занимала первое место. А ему говорили, что то, чего он жаждал превыше всего, принадлежит его жене и его власть зависит от ее воли.
Говорят, что все понять, значит, все простить. Если испытываешь к кому-либо нежные чувства, то находишь для него оправдания. Как жаль, что я тогда этого не понимала. Я решила, что нежность Уильяма ко мне была мимолетной. Она была вызвана остротой момента и сознанием, что наша встреча могла стать последней. И это глубоко огорчило меня.
Я узнала о въезде Уильяма в Лондон, где его встретили толпы народа. Я могла представить себе их разочарование. Я вспомнила его предыдущий приезд в Лондон и как угрюмо он выглядел по сравнению с королем и его свитой. Уильям был неулыбчив. Он не походил на короля. Народ молчал. Никто не приветствовал мрачного голландца. Чем он вообще замечателен, кроме того, что он протестант и муж их новой королевы Марии? Где сама королева Мария? Это она должна была бы ехать по городским улицам, а не он.
Бентинк, в трауре по жене, но, как всегда, покорный раб Уильяма, пытался, как я слышала, уговорить Уильяма, чтобы тот был полюбезнее, на что принц ответил, что ему дали понять, что он всего лишь супруг королевы Марии и что он не намерен играть роль церемониймейстера при своей жене.
Эта скудная информация доходила до меня постепенно, и так же постепенно я начинала понимать, как влияли все эти события на отношение Уильяма ко мне. Уильям Герберт, герцог Повис, собрал министров на совещание у себя в спальне, будучи прикован к постели подагрой. Бентинк был приглашен представлять там своего господина и доложил впоследствии, о чем шла речь.
Бентинк высказал мнение, которое ему было поручено сообщить: наилучший выход заключался в том, чтобы принц стал королем, а я бы приняла титул не царствующей королевы, но супруги короля.
Герберта настолько разъярило это предложение, что, забыв о своей подагре, он вскочил с постели, схватил лежавшую поблизости шпагу и, размахивая ею, закричал, что, если принц Оранский так обходится со своей женой, он никогда более не обнажит шпагу в его защиту. После этой выходки он упал на постель в приступе острой боли.
Бентинк рассказывал, что, когда принц услышал об этом, он погрузился в глубокую печаль. Повернувшись к Бентинку, он сказал:
– Ты слышишь мнение народа? Мне надоели эти англичане. Я возвращаюсь в Голландию и оставляю корону тому, кому она достанется.
После этого Уильям не покидал Сент-Джеймского дворца. Министры посещали его непрерывно. Он выслушивал их, но редко говорил что-либо сам.
Неудивительно, что они недоумевали: что это за человек, которого они призвали в Англию?
Когда он решил, что время подошло и общее беспокойство достигло наивысшей точки, он пригласил к себе маркиза Галифакса и графов Шрусбери и Дэнби, которых он считал своими друзьями, и объяснил им причины своих сомнений:
– Англичане хотят возвести на престол королеву Марию и хотят, чтобы я правил с ее соизволения. Я хочу, чтобы вы поняли, что ни один муж не уважает свою жену так, как я, но я не таков, чтобы быть у нее под каблуком.
Трое присутствующих смотрели на него в испуге. Затем Дэнби сказал, что он понимает его точку зрения, но ввиду того, что королева Мария – законная наследница, они не видят другого выхода.
Тогда Уильям сказал им, что доктор Бернет обсудил этот вопрос со мной и готов сообщить им мое мнение по этому поводу.
В результате послали за доктором Бернетом, и он передал содержание нашего разговора, когда я категорически заявила, что, как жена, должна повиноваться мужу и готова уступить первое место Уильяму.
Лорд Дэнби ответил, что я должна подтвердить это и никаких шагов не будет предпринято, пока мое подтверждение не будет известно парламенту.
Я получила письмо от лорда Дэнби с отчетом об этом разговоре и просьбой сообщить ему мое решение возможно скорее.
Я немедленно ответила, что, как жена принца, я была всегда намерена подчиняться ему и не буду признательна тем, кто попытается посеять раздор между мной и моим мужем.
Это их удовлетворило.
Собрались обе палаты, и было решено, что принцу Оранскому следует предложить три короны: Англии, Ирландии и Франции. Шотландия, естественно, являлась самостоятельным королевством, а титул французского короля был пережитком прошлого. Однако Уильям теперь обладал тремя коронами. Мне был предложен сан монархини, разделяющей власть со своим мужем, и королевские указы должны быть подписаны нами обоими, но исполнительная власть принадлежала Уильяму. Наследниками престола будут наши дети, а если у нас их не будет, наследницей становится принцесса Анна и ее дети.
Уильям достиг того, чего он всегда желал.
Пока все это совершалось, прошло Рождество, и приближался конец января. От Уильяма пришло письмо. Я должна покинуть Голландию и прибыть в Англию. Мы будем коронованы, и начнется царствование Вильгельма и Марии.
КОРОЛЕВА АНГЛИИ
Молясь об успехах Уильяма, я видела укоризненный взгляд отца.
– Господи, – молилась я. – Защити их обоих. Дай отцу мирно удалиться в безопасное место, где он мог бы посвятить себя своей вере.
В это время серьезно заболела Анна Бентинк. Ей нездоровилось последнее время, но неожиданно состояние ее ухудшилось.
Хотя я и не доверяла семейству Вилльерс, я подружилась с Анной. Я знала, что она была поверенной своей сестры, а со времени своего замужества имела тесные связи и с Уильямом. Это было неизбежно, так как Уильям пользовался апартаментами Бентинка как своими собственными, и Бентинк проводил больше времени с Уильямом, чем со своей семьей. Мне нравилась Анна, и, несмотря на мою недоверчивость в отношении любого члена семьи Вилльерс, я уважала ее и мне было очень жаль, что она заболела.
Придя навестить ее, я была поражена переменой в ней.
Она сказала мне, что врачи ее лечат.
– Они скоро поставят вас на ноги, – сказала я.
Анна медленно покачала головой:
– Нет, ваше высочество. Я думаю, это конец.
Я была поражена. Анна была молода, вся ее жизнь была еще впереди. Она была счастлива замужем. Как она могла говорить о смерти!
– У вас просто плохое настроение. Нам всем сейчас тяжело.
– Да. Я хотела бы знать, что происходит. Как жаль, что у нас нет никаких известий.
– Вы их узнаете, как только они поступят, – пообещала я, и она поблагодарила меня.
Я побыла с ней некоторое время. Общество людей давало мне передышку от моих постоянных тревог. Я сказала, что приду к ней опять, и стала молиться за ее выздоровление каждый раз, когда я читала молитвы.
Известий из Англии так и не было. Я услышала, что Анне стало хуже, и пришла навестить ее.
Она была довольна при виде меня и высказала свою благодарность.
– Теперь уже недолго осталось, – сказала она, и мне пришлось прижаться ухом к ее губам, чтобы расслышать, что она говорила.
– Миледи… мы… не всегда вели себя по отношению к вам как следовало бы. Вы были нам доброй госпожой. Моя сестра и я…
– Не волнуйтесь, – сказала я. – Скоро придут врачи. Они сделают что-нибудь.
Она покачала головой:
– Нет… простите…
– Мне не за что вас прощать, – сказала я.
– Нет, есть, – продолжала она. – Мой муж с принцем… постоянно с принцем…
– Между ними большая дружба. Ваш муж был готов отдать за него жизнь. Принц никогда этого не забывает.
Она улыбнулась:
– Принц требует слишком многого от тех, кто любит его. Мой муж… он… как раб ему. У него нет времени ни для кого другого. Всегда считается… что он должен быть на месте. Так требует принц.
Эта длинная речь утомила ее, и она немного помолчала.
Потом она продолжала:
– Миледи… мои дети… когда я умру… вы позаботитесь о них.
Я пообещала.
– Они еще малы… если бы вы могли…
– Я устрою так, что все будет хорошо, – заверила я ее. – Не волнуйтесь. Ваш муж позаботится о них. Он – хороший человек. Вы были счастливы, Анна.
Она кивнула с улыбкой.
– Ваше обещание, – сказала она. – ваше прощение…
– Я даю обещание, – сказала я, – и прощаю, если есть что простить.
Она улыбнулась, губы ее шевельнулись, но я не могла ничего расслышать.
Я оставалась с ней, вспоминая тот день, когда я покинула Англию испуганным ребенком, в обществе сестер Вилльерс, которые мне не очень нравились.
Анне оставалось недолго жить. Я была при ней вместе с леди Инчиквин, мадам Пюисар и Элизабет Вилльерс, когда она скончалась.
Мы сидели по двум сторонам ее постели, любовница моего мужа и я. Смерть Анны сильно поразила Элизабет. Она была ближе с ней, чем с другими сестрами, и я была уверена, что Анна знала об отношениях Элизабет с Уильямом.
Что имела в виду Анна, когда просила простить ее? Смерть – это великое событие. В этот момент я не испытывала такого гнева против моей соперницы, как в других случаях. Она переживала потерю любимой сестры, и я могла чувствовать только жалость к ней.
* * *
Известия из Англии по-прежнему доходили до нас с трудом. Насколько я могла понять, вооруженных столкновений не было, и я была благодарна судьбе за это; но, несмотря на свою благодарность, я не могла понять, почему войска отца не оказывают никакого сопротивления.Отец в первую очередь позаботился о своей семье. Мария-Беатриса с ребенком были в безопасности, как я слышала, во Франции. Анна все еще скрывалась вместе с Сарой Черчилль.
Я была полна тревожных мыслей об отце, хотя и понимала, что это он сам навлек на себя все нынешние несчастья.
Если бы дядя Карл мог видеть происходящее, он бы улыбнулся своей сардонической улыбкой и сказал: «Я был прав. Все случилось так, как я и говорил. Бедный, глупый, сентиментальный Яков. Так страной не управляют, братец».
Все это было прискорбно. Иногда мне казалось, что я не могу более выносить всего этого.
Еще до конца года я узнала, что отец во Франции. Другого выбора у него не было: друзья покинули его, армия растаяла. Одно только радовало меня – было очень мало жертв и почти никакого кровопролития.
А затем… Уильям оказался в Сент-Джеймском дворце. Предприятие, хотя и тщательно продуманное, но такое рискованное, удалось, и даже более успешно, чем мы могли мечтать.
От Уильяма пришли письма. Они были адресованы не мне, и я была очень обижена. Лично для меня у него не нашлось ни одного слова. А ведь после нашей последней встречи, мне казалось, наши отношения изменились.
Позже я поняла, что он не мог до конца преодолеть недоверия ко мне. Когда Гилберт Бернет сказал ему, что я не помешаю ему стать королем, он на время успокоился. Но в Англии он услышал от некоторых министров мнение прямо противоположное. Я была наследницей престола, говорили они, и поскольку он был всего лишь мой муж, он не мог назваться королем. Подобные речи не могли не повлиять на его отношение ко мне. Он не мог допустить, чтобы женщина занимала первое место. А ему говорили, что то, чего он жаждал превыше всего, принадлежит его жене и его власть зависит от ее воли.
Говорят, что все понять, значит, все простить. Если испытываешь к кому-либо нежные чувства, то находишь для него оправдания. Как жаль, что я тогда этого не понимала. Я решила, что нежность Уильяма ко мне была мимолетной. Она была вызвана остротой момента и сознанием, что наша встреча могла стать последней. И это глубоко огорчило меня.
Я узнала о въезде Уильяма в Лондон, где его встретили толпы народа. Я могла представить себе их разочарование. Я вспомнила его предыдущий приезд в Лондон и как угрюмо он выглядел по сравнению с королем и его свитой. Уильям был неулыбчив. Он не походил на короля. Народ молчал. Никто не приветствовал мрачного голландца. Чем он вообще замечателен, кроме того, что он протестант и муж их новой королевы Марии? Где сама королева Мария? Это она должна была бы ехать по городским улицам, а не он.
Бентинк, в трауре по жене, но, как всегда, покорный раб Уильяма, пытался, как я слышала, уговорить Уильяма, чтобы тот был полюбезнее, на что принц ответил, что ему дали понять, что он всего лишь супруг королевы Марии и что он не намерен играть роль церемониймейстера при своей жене.
Эта скудная информация доходила до меня постепенно, и так же постепенно я начинала понимать, как влияли все эти события на отношение Уильяма ко мне. Уильям Герберт, герцог Повис, собрал министров на совещание у себя в спальне, будучи прикован к постели подагрой. Бентинк был приглашен представлять там своего господина и доложил впоследствии, о чем шла речь.
Бентинк высказал мнение, которое ему было поручено сообщить: наилучший выход заключался в том, чтобы принц стал королем, а я бы приняла титул не царствующей королевы, но супруги короля.
Герберта настолько разъярило это предложение, что, забыв о своей подагре, он вскочил с постели, схватил лежавшую поблизости шпагу и, размахивая ею, закричал, что, если принц Оранский так обходится со своей женой, он никогда более не обнажит шпагу в его защиту. После этой выходки он упал на постель в приступе острой боли.
Бентинк рассказывал, что, когда принц услышал об этом, он погрузился в глубокую печаль. Повернувшись к Бентинку, он сказал:
– Ты слышишь мнение народа? Мне надоели эти англичане. Я возвращаюсь в Голландию и оставляю корону тому, кому она достанется.
После этого Уильям не покидал Сент-Джеймского дворца. Министры посещали его непрерывно. Он выслушивал их, но редко говорил что-либо сам.
Неудивительно, что они недоумевали: что это за человек, которого они призвали в Англию?
Когда он решил, что время подошло и общее беспокойство достигло наивысшей точки, он пригласил к себе маркиза Галифакса и графов Шрусбери и Дэнби, которых он считал своими друзьями, и объяснил им причины своих сомнений:
– Англичане хотят возвести на престол королеву Марию и хотят, чтобы я правил с ее соизволения. Я хочу, чтобы вы поняли, что ни один муж не уважает свою жену так, как я, но я не таков, чтобы быть у нее под каблуком.
Трое присутствующих смотрели на него в испуге. Затем Дэнби сказал, что он понимает его точку зрения, но ввиду того, что королева Мария – законная наследница, они не видят другого выхода.
Тогда Уильям сказал им, что доктор Бернет обсудил этот вопрос со мной и готов сообщить им мое мнение по этому поводу.
В результате послали за доктором Бернетом, и он передал содержание нашего разговора, когда я категорически заявила, что, как жена, должна повиноваться мужу и готова уступить первое место Уильяму.
Лорд Дэнби ответил, что я должна подтвердить это и никаких шагов не будет предпринято, пока мое подтверждение не будет известно парламенту.
Я получила письмо от лорда Дэнби с отчетом об этом разговоре и просьбой сообщить ему мое решение возможно скорее.
Я немедленно ответила, что, как жена принца, я была всегда намерена подчиняться ему и не буду признательна тем, кто попытается посеять раздор между мной и моим мужем.
Это их удовлетворило.
Собрались обе палаты, и было решено, что принцу Оранскому следует предложить три короны: Англии, Ирландии и Франции. Шотландия, естественно, являлась самостоятельным королевством, а титул французского короля был пережитком прошлого. Однако Уильям теперь обладал тремя коронами. Мне был предложен сан монархини, разделяющей власть со своим мужем, и королевские указы должны быть подписаны нами обоими, но исполнительная власть принадлежала Уильяму. Наследниками престола будут наши дети, а если у нас их не будет, наследницей становится принцесса Анна и ее дети.
Уильям достиг того, чего он всегда желал.
Пока все это совершалось, прошло Рождество, и приближался конец января. От Уильяма пришло письмо. Я должна покинуть Голландию и прибыть в Англию. Мы будем коронованы, и начнется царствование Вильгельма и Марии.
КОРОЛЕВА АНГЛИИ
КОРОНАЦИЯ
Когда мы отбыли из Бриля, дул попутный ветер, и наше путешествие было недолгим. Я была очень взволнована и думала об отце, но я внушала себе, что я должна быть всецело на стороне моего мужа и что, если бы не безрассудство отца, ему не пришлось бы отправиться в изгнание со своей печальной королевой.
Я должна улыбаться, быть веселой, изображать притворную радость. Уильям был в безопасности, его миссия исполнена, его мечта сбылась. Три короны принадлежали ему, и мне предстояло разделить их с ним.
Приближаясь к своему родному острову, я вспоминала испуганного и плачущего ребенка, покинувшего его некогда в таком отчаянии. Я была еще молода – мне не было двадцати семи лет. Я пережила первые годы супружества и научилась примиряться с тем, чего не могла изменить. Это, как мне кажется, один из самых важных уроков, преподанных мне жизнью.
Я была королевой Англии, но я бы желала, чтобы эти почести достались мне иным путем.
Среди окружавших меня дам была Элизабет Вилльерс. Мне всегда было неловко в ее обществе, а теперь оно внушало мне мрачные предчувствия. Я ревновала к ней. Она была для меня загадкой, как и сам Уильям. Они были странные люди. Может быть, поэтому их влекло друг к другу. Я верила, что в ней было что-то колдовское. Не обладая красотой, как она могла обольстить его? Уже многие годы он был ее любовником. В чем было ее странное очарование?
Элизабет была, несомненно, умна. Она разбиралась в государственных делах; она шпионила для него, добывала для него информацию… Уильям был способен на преданность, как это было в случае с Бентинком. Но Бентинк спас ему жизнь! Почему же он был предан Элизабет, этого я понять не могла.
Мои усилия избавиться от нее потерпели поражение: тогда она меня перехитрила, как того и следовало ожидать. А теперь она была здесь, со мной, на пути в Англию, потому что Уильям никогда бы не оставил ее.
В Грейвзенде нас ожидали высшие придворные чины. Я оделась особенно тщательно на этот случай, зная, что все глаза будут устремлены на меня. Я должна была показать им, что я во всем поддерживаю моего мужа и уверена, что он станет править ими мудро и с твердостью. Я не должна была выглядеть печальной, чтобы не подумали, что, исполняя свой долг, я принесла отца в жертву мужу. На мне была оранжевая бархатная юбка, и стоящий рядом паж держал такого же цвета накидку. Шитый жемчугом лиф был низко вырезан, в волосах у меня были жемчуга и оранжевые ленты.
Я подошла к ожидавшей меня пышно убранной лошади и уселась в пурпурное бархатное седло.
Когда я ехала со своей свитой к Гривичскому дворцу, меня приветствовали толпы народа.
Во дворце меня встретила моя сестра Анна, и я не могла скрыть своей радости при виде ее. Забыв о всех церемониях, мы кинулись в объятия друг другу.
– Я так тосковала по тебе, сестрица, – сказала я.
– Я так счастлива, что ты вернулась домой, – отвечала Анна.
Она поспешила представить мне своего мужа. Сразу было видно, что она счастлива в супружестве и они с Георгом очень подходят друг к другу. Все, что я о нем слышала, подтвердилось. Он был недурной наружности, добродушный и беспечный. Мой отец говорил, что он неразговорчив и часто обходится одной-единственной фразой, произнося ее по самым разным поводам, что порой могло вызывать раздражение. Его любимая фраза была: Est-il possible?. Отец так и прозвал его Est-il possible.
Было ясно, что при дворе Георг Датский не имел успеха. Но я была готова полюбить его, потому что он завоевал расположение Анны и было отрадно видеть, как они счастливы.
Я долго говорила с Анной. Я забыла, насколько она была полна. Я и сама несколько располнела. В этом мы походили на нашу мать. Но рядом с Анной я выглядела почти худенькой. К тому же она была беременна.
Мы вместе должны были отправиться в Уайтхолл, и нас ожидала королевская баржа.
Ступив на нее, я испытала укоры совести. Теперь это была моя баржа… королевская баржа, а еще совсем недавно она принадлежала отцу. Я взяла себя в руки. Я не должна предаваться этим глупым мыслям. В том, что случилось, больше всех виноват он сам.
Он, вероятно, и не хотел царствовать. Если бы он хотел, он не отдал бы так легко корону. Он удалится теперь в какое-нибудь спокойное место, где сможет в мире исповедовать свою веру.
Я должна ликовать. Уильям одержал победу, и я вернулась домой.
Пока мы плыли к Уайтхоллу, толпы на берегу приветствовали нас.
Я поднялась по лестнице во дворец. Как там все было знакомо! Воспоминания нахлынули на меня. Я радостно улыбалась. За мной пристально наблюдали, поэтому я не должна была выказывать никаких чувств, кроме удовольствия. Я шла по знакомым залам с восклицаниями восторга. Анна шла рядом со мной, улыбаясь.
– Теперь ты дома, сестрица, – сказал она.
– И очень счастлива, – отозвалась я.
Тут только я заметила Сару Черчилль. Она никогда не скрывала своих чувств, и взгляд ее был холодный, критический.
«Как она смеет! – подумала я. – Она думает, что я бесчувственная». Она знала, как любил меня отец, и вот теперь я наслаждалась, завладев его собственностью, ставшей моей, потому что мой муж, при моем участии, лишил моего отца трона. Это она подговорила Анну покинуть отца! Ее муж поднял против него мятеж в армии. И Сара Черчилль стояла здесь с презрением в глазах!
Я ненавидела Сару Черчилль. Она могла влиять на мою сестру, но ей придется помнить, что я – королева.
Я расположилась в королевских апартаментах. Я вспомнила, как я приходила туда к Марии-Беатрисе. Я вспомнила ее доброту к бедной испуганной девочке, которую выдавали замуж и отсылали из дома. Бедная Мария-Беатриса, как-то сложилась у нее жизнь теперь? Я думала о ней и ее младенце, которого злые языки прозвали «Младенцем из грелки», и ее никчемном муже. Она любила меня и доверяла своему «дорогому лимончику», который теперь красовался в оранжевых юбках в еще недавно принадлежавших ей комнатах.
Когда я обосновалась в Уайтхолле, Уильям приехал навестить меня. Это была наша первая встреча после прощания в Голландии. Он выглядел усталым и, казалось, сутулился больше, чем когда-либо. Впрочем, у меня всегда было такое впечатление, когда мы встречались после разлуки. В своем воображении я создавала иной образ – высокого стройного, более любезного человека.
После нашего последнего расставания я ожидала от него большей нежности, но он вел себя так, словно за все это время ничего не случилось. Я была обижена и разочарована.
В какой-то момент мне пришло в голову, что он пожелал, чтобы я прибыла в Уайтхолл первой, потому что не знал, как встретят его одного.
Вздор, сказала я себе. Вполне естественно, что он ведет себя так, как и всегда. И все же в глубине души я была расстроена оттого, что наша нынешняя встреча так не походила на предыдущую, в Грейвзенде.
Я сказала ему, как я рада его видеть, и ожидала тех же слов от него. Но он ничего не ответил, только холодно поцеловал меня.
– Уильям, вы здоровы? – спросила я. – Как ваш кашель?
Это было бестактно с моей стороны. Он не выносил упоминания о своих слабостях.
– Я вполне здоров, – сказал он.
– Вы не спросили меня, как я себя чувствую, – заметила я с некоторым кокетством.
– Я вижу, что вы чувствуете себя хорошо, – отвечал он.
– Мы пережили такое тревожное время.
– Этого и следовало ожидать.
– Но теперь, когда вы достигли успеха, все хорошо.
– Об этом еще рано говорить.
– Народ расположен к нам, Уильям. Они знают, что вы будете успешно ими править.
– Не так уж они к этому стремятся. Они хотят, чтобы вы были королевой, а я… – Он с отвращением пожал плечами.
– Я знаю, но ведь я ясно высказала свое желание.
Он кивнул.
– Чем скорее будет проведен билль о правах и нас провозгласят королем и королевой, тем лучше. Я хочу уехать из Лондона. Он подавляет меня. Кажется, в Хэмптоне есть прекрасный дворец.
– Хэмптон-Корт, да. Я хорошо его помню.
– Как только это дело уладится, я перееду в Хэмптон, и, если он таков, как о нем говорят и вдали от Лондона, он станет нашей резиденцией.
На улицах было ликование. Люди выставляли на окнах зажженные свечи, а у дверей домов горели костры. Некоторые из них горели очень ярко, и мне сказали, что это доброе предзнаменование, потому что чем ярче огонь, тем сильнее преданность владельцев дома королевской власти.
У меня было такое чувство в ту ночь, что мы были желанными монархами. Уильям был суров и вовсе непохож на короля Карла, но у него была репутация мудрого государственного деятеля. А самое главное – он был протестант!
Началось новое царствование; в стране царил мир, и сохранить его будет нашей целью.
Я находила оправдания его поведению. Его резкость граничила с грубостью, но причиной этому были боль и физическая слабость. Я сожалела, что не могла объяснить это окружающим. Да и он никогда бы мне не позволил этого.
Я была немного выше его ростом, и теперь, когда я пополнела, его слабое сложение было особенно заметно, когда мы стояли рядом; мой здоровый вид подчеркивал его бледность и хрупкость.
Он был часто угрюм и не отличался любезностью, что, естественно, не вызывало к нему расположения, и где бы мы ни появлялись вместе, раздавались возгласы «Да здравствует королева Мария!», тогда как короля Вильгельма едва ли кто-нибудь замечал.
Он сильно переживал это. Он жаловался на лондонский воздух. Атмосфера значительно улучшилась после чумы и большого пожара. Появились широкие новые улицы и новые здания, построенные по проектам сэра Кристофера Рена. Но Уильяму Лондон казался душным, зловонным и вредным для его здоровья.
Он полюбил Хэмптон-Корт, как только увидел его. Река и открытая местность напоминали ему Голландию, и он очень интересовался, как и дядя Карл, архитектурой.
Бентинк был обеспокоен. Его тревожило впечатление, производимое Уильямом на его новых подданных. Они привыкли к блестящему двору. Они видели короля Карла прогуливающимся в парке под руку с одной из своих любовниц, окруженного остроумными придворными, чьи остроты, как и шутки самого короля, расходились по всей стране.
А новый король, которого они пригласили, чтобы он восстановил в стране протестантство, был небольшого роста, без всякого обаяния и любезности. Это была не слишком дорогая цена за освобождение страны от католичества, но люди как-то забывали об этом.
Уильям внушил Бентинку, что его здоровье не позволяет ему вести более открытый образ жизни. Поэтому Хэмптон так и подошел ему; он был недалеко от Лондона и министрам не стоило труда добираться туда. Воздух там ему тоже пришелся по вкусу, так что он решил сделать Хэмптон своей главной резиденцией, во всяком случае, на ближайшее время.
Старые дворцовые помещения в стиле Тюдоров ему не понравились, и он решил снести их и выстроить новый дворец.
Парки также были непривлекательны, и он создал план новых садов и парков, в котором разрешил мне принять участие.
Мы провели некоторое время – когда он был свободен от государственных дел, – изучая планы. Я была в восторге, что могла участвовать в этом и даже высказывать свои предложения, к которым он иногда прислушивался. Работы были начаты немедленно, и сады предполагалось разбить в голландском стиле.
Но нашей главной заботой была подготовка к коронации, потому что Уильям говорил, что народ не примет короля и королеву, пока они не коронованы.
Поэтому было решено не откладывать эту церемонию.
Он заявил, что присягал на верность королю Якову II и не может нарушить клятву. Четверо из епископов, отправленных Яковом в Тауэр, заняли такую же позицию, хотя отец мой и не был им другом, и их заключение, вместе с рождением принца, стало последним ударом, способствующим падению короля.
Уильям был молчаливее, чем обычно. Ему не нравились англичане и их обычаи. Он жаждал короны; его призвали, чтобы он получил ее; а теперь те же люди, которые призывали его, строили ему всяческие препоны.
В конце концов, Комптон, епископ Лондонский, согласился совершить церемонию вместо архиепископа Кентерберийского; но все эти неурядицы с самого начала причиняли нам большое беспокойство.
Мы были уже одеты и готовы отправиться в Вестминстер, когда прибыл курьер.
Уильям без всяких церемоний вошел в мою комнату. Он был бледнее обычного и очень возбужден. Он размахивал какой-то бумагой.
– Что случилось? – воскликнула я в испуге.
Какое-то мгновение Уильям смотрел на меня без всякого выражения. Потом он сказал:
– Яков высадился в Ирландии.
Мои первые слова были:
– Он в безопасности?
На лице Уильяма выразилось раздражение. Он продолжал:
– Ваш отец завладел островом, и ирландцы приветствовали его. Только Лондондерри и два других маленьких городка оказали сопротивление.
Я смотрела на него в ужасе.
– Что это значит? – спросила я.
– Что он будет собирать против нас своих сторонников.
Я почувствовала дурноту. Такие новости в такой момент! Знаменательно, что это известие пришло как раз в ту минуту, когда я в моем коронационном одеянии готовилась надеть корону отца.
– Что нам делать? – пробормотала я.
– Мы должны немедленно короноваться, – резко отвечал Уильям, – а потом мы подумаем.
Едва он вышел, как явился курьер с письмом для меня. Я чуть не потеряла сознание, узнав почерк моего отца.
Я взяла письмо, села и начала читать. Строчки прыгали у меня перед глазами. Я хотела сорвать с себя коронационные одежды, броситься на постель и зарыдать.
Я должна улыбаться, быть веселой, изображать притворную радость. Уильям был в безопасности, его миссия исполнена, его мечта сбылась. Три короны принадлежали ему, и мне предстояло разделить их с ним.
Приближаясь к своему родному острову, я вспоминала испуганного и плачущего ребенка, покинувшего его некогда в таком отчаянии. Я была еще молода – мне не было двадцати семи лет. Я пережила первые годы супружества и научилась примиряться с тем, чего не могла изменить. Это, как мне кажется, один из самых важных уроков, преподанных мне жизнью.
Я была королевой Англии, но я бы желала, чтобы эти почести достались мне иным путем.
Среди окружавших меня дам была Элизабет Вилльерс. Мне всегда было неловко в ее обществе, а теперь оно внушало мне мрачные предчувствия. Я ревновала к ней. Она была для меня загадкой, как и сам Уильям. Они были странные люди. Может быть, поэтому их влекло друг к другу. Я верила, что в ней было что-то колдовское. Не обладая красотой, как она могла обольстить его? Уже многие годы он был ее любовником. В чем было ее странное очарование?
Элизабет была, несомненно, умна. Она разбиралась в государственных делах; она шпионила для него, добывала для него информацию… Уильям был способен на преданность, как это было в случае с Бентинком. Но Бентинк спас ему жизнь! Почему же он был предан Элизабет, этого я понять не могла.
Мои усилия избавиться от нее потерпели поражение: тогда она меня перехитрила, как того и следовало ожидать. А теперь она была здесь, со мной, на пути в Англию, потому что Уильям никогда бы не оставил ее.
В Грейвзенде нас ожидали высшие придворные чины. Я оделась особенно тщательно на этот случай, зная, что все глаза будут устремлены на меня. Я должна была показать им, что я во всем поддерживаю моего мужа и уверена, что он станет править ими мудро и с твердостью. Я не должна была выглядеть печальной, чтобы не подумали, что, исполняя свой долг, я принесла отца в жертву мужу. На мне была оранжевая бархатная юбка, и стоящий рядом паж держал такого же цвета накидку. Шитый жемчугом лиф был низко вырезан, в волосах у меня были жемчуга и оранжевые ленты.
Я подошла к ожидавшей меня пышно убранной лошади и уселась в пурпурное бархатное седло.
Когда я ехала со своей свитой к Гривичскому дворцу, меня приветствовали толпы народа.
Во дворце меня встретила моя сестра Анна, и я не могла скрыть своей радости при виде ее. Забыв о всех церемониях, мы кинулись в объятия друг другу.
– Я так тосковала по тебе, сестрица, – сказала я.
– Я так счастлива, что ты вернулась домой, – отвечала Анна.
Она поспешила представить мне своего мужа. Сразу было видно, что она счастлива в супружестве и они с Георгом очень подходят друг к другу. Все, что я о нем слышала, подтвердилось. Он был недурной наружности, добродушный и беспечный. Мой отец говорил, что он неразговорчив и часто обходится одной-единственной фразой, произнося ее по самым разным поводам, что порой могло вызывать раздражение. Его любимая фраза была: Est-il possible?. Отец так и прозвал его Est-il possible.
Было ясно, что при дворе Георг Датский не имел успеха. Но я была готова полюбить его, потому что он завоевал расположение Анны и было отрадно видеть, как они счастливы.
Я долго говорила с Анной. Я забыла, насколько она была полна. Я и сама несколько располнела. В этом мы походили на нашу мать. Но рядом с Анной я выглядела почти худенькой. К тому же она была беременна.
Мы вместе должны были отправиться в Уайтхолл, и нас ожидала королевская баржа.
Ступив на нее, я испытала укоры совести. Теперь это была моя баржа… королевская баржа, а еще совсем недавно она принадлежала отцу. Я взяла себя в руки. Я не должна предаваться этим глупым мыслям. В том, что случилось, больше всех виноват он сам.
Он, вероятно, и не хотел царствовать. Если бы он хотел, он не отдал бы так легко корону. Он удалится теперь в какое-нибудь спокойное место, где сможет в мире исповедовать свою веру.
Я должна ликовать. Уильям одержал победу, и я вернулась домой.
Пока мы плыли к Уайтхоллу, толпы на берегу приветствовали нас.
Я поднялась по лестнице во дворец. Как там все было знакомо! Воспоминания нахлынули на меня. Я радостно улыбалась. За мной пристально наблюдали, поэтому я не должна была выказывать никаких чувств, кроме удовольствия. Я шла по знакомым залам с восклицаниями восторга. Анна шла рядом со мной, улыбаясь.
– Теперь ты дома, сестрица, – сказал она.
– И очень счастлива, – отозвалась я.
Тут только я заметила Сару Черчилль. Она никогда не скрывала своих чувств, и взгляд ее был холодный, критический.
«Как она смеет! – подумала я. – Она думает, что я бесчувственная». Она знала, как любил меня отец, и вот теперь я наслаждалась, завладев его собственностью, ставшей моей, потому что мой муж, при моем участии, лишил моего отца трона. Это она подговорила Анну покинуть отца! Ее муж поднял против него мятеж в армии. И Сара Черчилль стояла здесь с презрением в глазах!
Я ненавидела Сару Черчилль. Она могла влиять на мою сестру, но ей придется помнить, что я – королева.
Я расположилась в королевских апартаментах. Я вспомнила, как я приходила туда к Марии-Беатрисе. Я вспомнила ее доброту к бедной испуганной девочке, которую выдавали замуж и отсылали из дома. Бедная Мария-Беатриса, как-то сложилась у нее жизнь теперь? Я думала о ней и ее младенце, которого злые языки прозвали «Младенцем из грелки», и ее никчемном муже. Она любила меня и доверяла своему «дорогому лимончику», который теперь красовался в оранжевых юбках в еще недавно принадлежавших ей комнатах.
Когда я обосновалась в Уайтхолле, Уильям приехал навестить меня. Это была наша первая встреча после прощания в Голландии. Он выглядел усталым и, казалось, сутулился больше, чем когда-либо. Впрочем, у меня всегда было такое впечатление, когда мы встречались после разлуки. В своем воображении я создавала иной образ – высокого стройного, более любезного человека.
После нашего последнего расставания я ожидала от него большей нежности, но он вел себя так, словно за все это время ничего не случилось. Я была обижена и разочарована.
В какой-то момент мне пришло в голову, что он пожелал, чтобы я прибыла в Уайтхолл первой, потому что не знал, как встретят его одного.
Вздор, сказала я себе. Вполне естественно, что он ведет себя так, как и всегда. И все же в глубине души я была расстроена оттого, что наша нынешняя встреча так не походила на предыдущую, в Грейвзенде.
Я сказала ему, как я рада его видеть, и ожидала тех же слов от него. Но он ничего не ответил, только холодно поцеловал меня.
– Уильям, вы здоровы? – спросила я. – Как ваш кашель?
Это было бестактно с моей стороны. Он не выносил упоминания о своих слабостях.
– Я вполне здоров, – сказал он.
– Вы не спросили меня, как я себя чувствую, – заметила я с некоторым кокетством.
– Я вижу, что вы чувствуете себя хорошо, – отвечал он.
– Мы пережили такое тревожное время.
– Этого и следовало ожидать.
– Но теперь, когда вы достигли успеха, все хорошо.
– Об этом еще рано говорить.
– Народ расположен к нам, Уильям. Они знают, что вы будете успешно ими править.
– Не так уж они к этому стремятся. Они хотят, чтобы вы были королевой, а я… – Он с отвращением пожал плечами.
– Я знаю, но ведь я ясно высказала свое желание.
Он кивнул.
– Чем скорее будет проведен билль о правах и нас провозгласят королем и королевой, тем лучше. Я хочу уехать из Лондона. Он подавляет меня. Кажется, в Хэмптоне есть прекрасный дворец.
– Хэмптон-Корт, да. Я хорошо его помню.
– Как только это дело уладится, я перееду в Хэмптон, и, если он таков, как о нем говорят и вдали от Лондона, он станет нашей резиденцией.
* * *
Церемония состоялась на следующий день. Это была среда на первой неделе великого поста – не особенно подходящий день, но Уильям настаивал, что все должно быть исполнено безотлагательно, и поэтому в Банкетном зале дворца в Уайтхолле нас торжественно нарекли монархами. Вильгельм и Мария! Король и королева.На улицах было ликование. Люди выставляли на окнах зажженные свечи, а у дверей домов горели костры. Некоторые из них горели очень ярко, и мне сказали, что это доброе предзнаменование, потому что чем ярче огонь, тем сильнее преданность владельцев дома королевской власти.
У меня было такое чувство в ту ночь, что мы были желанными монархами. Уильям был суров и вовсе непохож на короля Карла, но у него была репутация мудрого государственного деятеля. А самое главное – он был протестант!
Началось новое царствование; в стране царил мир, и сохранить его будет нашей целью.
* * *
Уильям стремился приступить к управлению страной и установить повсюду протестантизм. Его раздражали навязываемые ему пышные церемонии. Я начинала понимать, что это было следствием его физической слабости. Он очень уставал стоять. Я знала, что у него болели кости и тело его было слишком хрупким, чтобы выдерживать то, что не доставляло другим ни малейшего труда. У него был живой, острый, блестящий разум, но тело его изменяло ему.Я находила оправдания его поведению. Его резкость граничила с грубостью, но причиной этому были боль и физическая слабость. Я сожалела, что не могла объяснить это окружающим. Да и он никогда бы мне не позволил этого.
Я была немного выше его ростом, и теперь, когда я пополнела, его слабое сложение было особенно заметно, когда мы стояли рядом; мой здоровый вид подчеркивал его бледность и хрупкость.
Он был часто угрюм и не отличался любезностью, что, естественно, не вызывало к нему расположения, и где бы мы ни появлялись вместе, раздавались возгласы «Да здравствует королева Мария!», тогда как короля Вильгельма едва ли кто-нибудь замечал.
Он сильно переживал это. Он жаловался на лондонский воздух. Атмосфера значительно улучшилась после чумы и большого пожара. Появились широкие новые улицы и новые здания, построенные по проектам сэра Кристофера Рена. Но Уильяму Лондон казался душным, зловонным и вредным для его здоровья.
Он полюбил Хэмптон-Корт, как только увидел его. Река и открытая местность напоминали ему Голландию, и он очень интересовался, как и дядя Карл, архитектурой.
Бентинк был обеспокоен. Его тревожило впечатление, производимое Уильямом на его новых подданных. Они привыкли к блестящему двору. Они видели короля Карла прогуливающимся в парке под руку с одной из своих любовниц, окруженного остроумными придворными, чьи остроты, как и шутки самого короля, расходились по всей стране.
А новый король, которого они пригласили, чтобы он восстановил в стране протестантство, был небольшого роста, без всякого обаяния и любезности. Это была не слишком дорогая цена за освобождение страны от католичества, но люди как-то забывали об этом.
Уильям внушил Бентинку, что его здоровье не позволяет ему вести более открытый образ жизни. Поэтому Хэмптон так и подошел ему; он был недалеко от Лондона и министрам не стоило труда добираться туда. Воздух там ему тоже пришелся по вкусу, так что он решил сделать Хэмптон своей главной резиденцией, во всяком случае, на ближайшее время.
Старые дворцовые помещения в стиле Тюдоров ему не понравились, и он решил снести их и выстроить новый дворец.
Парки также были непривлекательны, и он создал план новых садов и парков, в котором разрешил мне принять участие.
Мы провели некоторое время – когда он был свободен от государственных дел, – изучая планы. Я была в восторге, что могла участвовать в этом и даже высказывать свои предложения, к которым он иногда прислушивался. Работы были начаты немедленно, и сады предполагалось разбить в голландском стиле.
Но нашей главной заботой была подготовка к коронации, потому что Уильям говорил, что народ не примет короля и королеву, пока они не коронованы.
Поэтому было решено не откладывать эту церемонию.
* * *
Коронация была назначена на начало апреля – если точнее сказать, на одиннадцатое, – но дела шли не так гладко, как мы надеялись. Во-первых, архиепископ Сэнкрофт, который, как мы предполагали, должен был совершить церемонию, отказался.Он заявил, что присягал на верность королю Якову II и не может нарушить клятву. Четверо из епископов, отправленных Яковом в Тауэр, заняли такую же позицию, хотя отец мой и не был им другом, и их заключение, вместе с рождением принца, стало последним ударом, способствующим падению короля.
Уильям был молчаливее, чем обычно. Ему не нравились англичане и их обычаи. Он жаждал короны; его призвали, чтобы он получил ее; а теперь те же люди, которые призывали его, строили ему всяческие препоны.
В конце концов, Комптон, епископ Лондонский, согласился совершить церемонию вместо архиепископа Кентерберийского; но все эти неурядицы с самого начала причиняли нам большое беспокойство.
Мы были уже одеты и готовы отправиться в Вестминстер, когда прибыл курьер.
Уильям без всяких церемоний вошел в мою комнату. Он был бледнее обычного и очень возбужден. Он размахивал какой-то бумагой.
– Что случилось? – воскликнула я в испуге.
Какое-то мгновение Уильям смотрел на меня без всякого выражения. Потом он сказал:
– Яков высадился в Ирландии.
Мои первые слова были:
– Он в безопасности?
На лице Уильяма выразилось раздражение. Он продолжал:
– Ваш отец завладел островом, и ирландцы приветствовали его. Только Лондондерри и два других маленьких городка оказали сопротивление.
Я смотрела на него в ужасе.
– Что это значит? – спросила я.
– Что он будет собирать против нас своих сторонников.
Я почувствовала дурноту. Такие новости в такой момент! Знаменательно, что это известие пришло как раз в ту минуту, когда я в моем коронационном одеянии готовилась надеть корону отца.
– Что нам делать? – пробормотала я.
– Мы должны немедленно короноваться, – резко отвечал Уильям, – а потом мы подумаем.
Едва он вышел, как явился курьер с письмом для меня. Я чуть не потеряла сознание, узнав почерк моего отца.
Я взяла письмо, села и начала читать. Строчки прыгали у меня перед глазами. Я хотела сорвать с себя коронационные одежды, броситься на постель и зарыдать.