Прочитав этот текст, я растерялся. Держа оба сообщения в руке, лихорадочно соображал: что делать?
Гнетущую тишину в рубке нарушил Зеленой. Нервно постукивая пальцами по столу, он негромко произнес:
- Мне кажется, что нам надо трезво взвесить все обстоятельства дела... шифровка, конечно, необычна... надо посоветоваться с командующим. Полагаю, вы не будете предпринимать поспешных действий.
Не выпуская телеграмм из рук, я твердо сказал, что сейчас же иду в Центробалт. Зеленой больше всего боялся именно этого, но что он мог поделать? Во всяком случае, задержать меня он не мог. Матросы с "Кречета" помешали бы.
Выйдя из рубки, я быстро пошел к трапу, но меня перехватил дежурный офицер.
- Одну минуточку, - сказал он торопливо. - Командующий флотом просит вас зайти к нему.
Хотя по форме это была всего лишь просьба, отказаться было нельзя. К тому же я подумал, что командующий флотом выскажет свое отношение к депешам из Петрограда, и я смогу доложить Центробалту точку зрения Вердеревского.
Когда мы вошли в каюту, адмирал, отпустив дежурного, предложил мне сесть. Поблагодарив, я остался стоять. Несколько секунд Вердеревский испытующе смотрел на меня, потом подошел ближе и в упор спросил:
- Что вы намерены делать с полученными юзограммами?
- Доложу о них президиуму Центробалта. Сейчас на "Полярной звезде" собрались представители судовых комитетов Гельсингфорсской базы. Думаю, что они должны быть ознакомлены с текстом этих документов.
- А вы отдаете себе отчет в том, что может произойти, если прочитать их на собрании?
Я, конечно, понимал, что оглашение секретных приказаний Временного правительства на "Полярной звезде", где атмосфера и без того накалена до предела тревожными слухами о событиях в Петрограде, вызовет взрыв возмущения.
- Положение очень серьезное, - сказал командующий, - хочу, чтобы вы, а через вас и Центробалт точно знали о моей позиции в этом вопросе. Заявляю вполне ответственно, что данной мне властью не допущу, чтобы флот был втянут в междоусобную борьбу. Так и доложите президиуму. Приказ Дудорова пагубен. Теперь второй вопрос. Я понимаю, что вы обязаны выполнить свой долг и покажете телеграммы президиуму. Однако я прошу о том, чтобы их содержание не стало достоянием членов судовых комитетов. Я не хочу допускать излишнего накала страстей. Полагаю, что командование в состоянии обо всем договориться с Центробалтом... уверяю вас, что в этом вопросе мы будем действовать сообща и не позволим использовать корабли флота в политической борьбе. Вы можете обещать мне, что юзограммы не будут зачитаны на собрании?
- Этого сделать не могу, - ответил я. - Тут уж как решит президиум.
Вердеревский задумался, потом решительно сказал:
- Тогда давайте договоримся вот о чем - если будет решено огласить юзограммы, прошу пригласить меня на заседание. Я сам зачитаю их. Имейте в виду, что это очень важно. Представители судовых комитетов должны знать, что командование флота не собирается выполнять приказа Дудорова. Прошу вас дать слово, что без меня юзограммы не будут преданы гласности.
- Хорошо, такое слово я могу вам дать.
Придя на "Полярную звезду", я попросил членов президиума выслушать в узком составе мое сообщение. Депеши Дудорова вызвали бурную реакцию. Особенно негодовал пылкий Дыбенко. Каких только эпитетов не нашлось в его лексиконе в адрес помощника морского министра и Временного правительства! Однако, когда улеглись страсти, сразу же встал вопрос о том, что делать.
Я доложил о своем разговоре с Вердеревским.
- Боится командующий, - сказал с уверенностью Дыбенко. - Наверное, вспомнил, как в марте матросы расстреляли адмирала Непенина.
Председатель Центробалта настаивал сейчас же зачитать телеграммы представителям судовых комитетов. Я уперся, ссылаясь на данное Вердеревскому обещание. Большинство членов президиума поддержали меня. В конце концов решили, что надо о нашем намерении поставить в известность командующего. Вместе со мной к адмиралу послали Андрея Штарева.
На этот раз мы застали у Вердеревского начальника штаба Зеленого и капитана 2 ранга Муравьева. Вердеревский, видимо, уже успел обо всем переговорить с ними. Он вновь заявил, что считает распоряжения Дудорова недопустимыми и не намеревается их выполнять.
- Мне кажется, - добавил Вердеревский, - что в Петрограде под влиянием совершающихся событий растерялись...
Он предложил послать Дудорову ответ и зачитал заготовленный проект.
Он был составлен в довольно резком тоне. Командующий писал, что считает посылку миноносцев в Неву актом чисто политическим и не согласен с таким распоряжением. Заканчивалось послание словами: "Центральный комитет и я употребили все усилия, чтобы удержать флот от междоусобной войны, куда никто не имеет права его втягивать".
Вердеревский подписал текст и неожиданно предложил сделать то же самое мне, как представителю Центробалта. Я охотно согласился. Тут же был вызван дежурный офицер, получивший приказ зашифровать текст и отправить в Петроград.
- А теперь, - сказал адмирал, - я вас слушаю. Узнав о решения Центробалта огласить юзограммы Дудорова, командующий в последний раз попытался нас уговорить. Но мы держались твердо. Я в свою очередь доказывал адмиралу, что скрывать эти документы нет никакого смысла.
- Раз мы с вами совместно ослушались приказания, то незачем скрывать и шифровки.
Адмирал вдруг перешел на патетический тон.
- Я служу не людям, а Родине, и если флот вовлекают в политическую борьбу, то я не исполню приказания, а там могут меня сажать в тюрьму!..
После некоторого колебания Вердеревский все же решился:
- Пожалуй, я сам пойду па "Полярную звезду" и сделаю сообщение всем собравшимся комитетам.
Надо сказать, что опасения командующего насчет тюрьмы, как оказалось впоследствии, имели серьезные основания. Но об этом я расскажу позже.
Когда мы сошли с "Кречета", Штарев заметил:
- Ох и хитрая же лиса наш командующий!.. Собственных матросов боится больше правительства. Вот и обеспечивает себе безопасность. Интересно, как бы он поступил, если шифровки Дудорова не стали бы нам известны?..
Вердеревский явился на заседание Центробалта почти вслед за нами и сразу же попросил слова. Дипломатичный адмирал вскользь проронил, что считает себя человеком далеким от политики и не склонен поддерживать никакие политические авантюры, даже если бы они исходили из самых высоких кругов. Не забыл он упомянуть и о том, что отказался выполнить приказ. Лишь после этого адмирал начал зачитывать текст.
В салоне стояла мертвая тишина. Моряки слушали с напряженным вниманием. Вердеревский комментировал каждую фразу, стараясь сгладить остороту. То место, где предлагалось не останавливаться перед потоплением "ослушавшихся" кораблей подводными лодками, он вообще опустил. И все же охладить накаленную атмосферу ему не удалось. Едва командующий умолк, со всех сторон посыпались возмущенные реплики:
- Подумайте только, товарищи, эти сволочи решили стравить балтийцев друг с другом!
- Это прямая контрреволюция!
- Дудорова судить надо немедленно - провокатор он...
Наиболее горячие кричали, что настало время весь флот двинуть на Петроград и разогнать Временное правительство. Президиуму с большим трудом удалось навести относительный порядок, направить ход собрания в более спокойное русло.
Представители судовых комитетов просили слова один за другим. Большинство стояло на том, что надо оказать какую-либо помощь рабочим и солдатам Петрограда.
Резолюция заседания Центробалта совместно с представителями судовых комитетов выглядела весьма внушительно. Она предлагала ВЦИКу, не теряя времени, взять власть в свои руки, образовать исполнительный орган для замены Временного правительства. Помимо того, балтийцы требовали арестовать помощника морского министра капитана 1 ранга Дудорова, доставить его в Центробалт и предать суду. Резолюция предлагала также генеральному комиссару Временного правительства при командующем флотом немедленно покинуть свой пост.
Резолюцию эту доставить во ВЦИК поручили специальной делегации, в которую вошли представители Центробалта и судовых комитетов - всего 67 человек. Из членов ЦКБФ в нее включили Николая Измайлова, Августа Лооса, Петра Крючкова и меня.
Представитель судового комитета "Орфея" предложил отправить матросских посланцев на их корабле. Эту идею встретили с восторгом. "Орфей" был одним из четырех эсминцев, вызванных Дудоровым в Петроград для противодействия кронштадтцам. Теперь же "Орфей" повезет делегацию, которая должна арестовать самого Дудорова!
Бурное заседание закончилось поздней ночью. Полные решимости немедленно свергнуть Временное правительство, мы и не подозревали, что в Петрограде уже победила контрреволюция. И конечно, мы ничего не знали о том, что ВЦИК, которому балтийцы предлагали взять власть в свои руки, вступил в соглашение с правительством и дал согласие на расправу с большевиками.
В ту ночь мне так и не удалось заснуть. К нам в каюту неожиданно пришел офицер связи. Он сообщил, что командующий флотом хочет встретиться со мной еще раз и просит принести с собой резолюцию заседания.
Я было хотел отказаться от этого приглашения, но Сапожников отсоветовал.
- Сходи, - сказал он, - может быть, узнаешь что-нибудь новое от адмирала. Да и потом - нам интересно знать, как он относится к нашей затее...
Я последовал его совету и в третий раз за эти сутки отправился к Вердеревскому. Офицер связи объяснил, что он находится сейчас на даче, и проводил меня туда.
Несмотря на позднее время и домашнюю обстановку, адмирал встретил меня в полной форме. Попросив резолюцию, он опустился в глубокое кресло, осторожно развернул листки. Читал он внимательно, к некоторым местам возвращался. Я искоса наблюдал за ним, пытаясь определить по выражению лица, как он относится к нашим требованиям. Но оно было непроницаемым. Наконец Вердеревский поднял седую голову, с минуту о чем-то думал, потом аккуратно сложил бумажки и возвратил мне.
- Отправляетесь на "Орфее"? - спросил он.
- Да. На рассвете.
- Ну что же, счастливого пути...
Командующий, видимо, понимал, что в сложившейся обстановке с его возражениями все равно не посчитались бы, и потому решил остаться сторонним наблюдателем.
5 июля в 3 часа 30 минут "Орфей" снялся со швартов. Медленно обогнув громады стоящих на рейде линкоров и крейсеров, эсминец вышел из гавани в открытое море и стал набирать ход. Палуба заметно завибрировала под ногами, в лицо упруго ударил соленый морской ветер. Утомленные бессонной ночью, члены делегации устроились на отдых: кто - в матросских кубриках, кто - на палубе.
Во второй половине дня на горизонте показались очертания острова Котлин. Слева по борту на фоне неба отчетливо вырисовывался купол Морского собора, возле Усть-Рогатки возвышался лес корабельных мачт, далее вдоль берега вытянулись корпуса Морского завода.
На траверсе Кронштадта члены делегации собрались на совет: как держать себя во ВЦИКе? Огласить резолюцию товарищи предложили мне. Я согласился.
Вскоре "Орфей" вошел в устье Невы и пришвартовался невдалеке от Николаевского моста. Прежде чем идти по адресу, решили заглянуть в Центрофлот, выяснить обстановку. На набережной встретился патруль гардемаринов флота. Нам приказали остановиться. Старший, ссылаясь на распоряжение командующего Петроградским военным округом, заявил, что вынужден нас задержать и доставить в Адмиралтейство.
Я объяснил, что мы делегация из Гельсингфорса и сами направляемся в Адмиралтейство. Начальник патруля заикнулся было, что гардемарины все же будут нас сопровождать. Раздались раздраженные голоса матросов:
- Нам никаких провожатых не надо!
- Без нянек обойдемся...
- Катитесь подальше!..
Нас было примерно впятеро больше, чем патрульных, к тому же у каждого матроса имелся револьвер. Гардемарины сочли за лучшее отстать. Все же эта встреча насторожила: неспроста, видно, отдан приказ задерживать матросов...
В Адмиралтействе разыскали знакомых членов Центрофлота. Они рассказали об арестах в столице, о разоружении кронштадтцев, о разгроме редакции "Правды". В общем, опираясь на вызванные в Петроград войска, реакция перешла в наступление...
Некоторые наши товарищи заметно приуныли, засомневались, стоит ли теперь идти во ВЦИК. Большинство настояло, что передать решение гельсингфорсских моряков все же следует. Более того, в резолюцию вписали дополнительное требование об освобождении арестованных кронштадтцев. Центрофлотцы отговаривали, считая нашу затею бессмысленной, предупреждали, что нас попросту арестуют. Но даже это не остановило представителей Гельсингфорса.
До Таврического дворца, где заседал ВЦИК, мы добрались без приключений. В вестибюле нашу группу задержали, стали расспрашивать, кто мы, откуда. Узнав, что имеет дело с делегацией из Гельсингфорса, дежурный попросил нас подождать. Вернувшись, он предложил пройти в помещение, где заседал ВЦИК. Как раз был перерыв. К нам подошла какая-то женщина.
- Откуда прибыли, товарищи? - громко спросила она,
- Из Гельсингфорса.
- Наверное, требования с собой привезли?
- Так точно!
- Неудачный момент вы выбрали. Но коль приехали - доводите дело до конца. Только не горячитесь. Помните, что для России нет сейчас ничего важнее, как выиграть войну. Вот когда покончим с Германией, тогда и свою буржуазию в бараний рог согнем!
Она еще несколько минут поговорила с нами, а затем, услышав звонок, пошла на свое место. Ухватив за рукав проходившего мимо человека, я спросил у него, кто эта дама. Он почтительно ответил:
- Разве не узнали? Это Мария Спиридонова - член ЦК партии эсеров...
Началось заседание. Председательствовал суетливый человек явно нервного склада. Старомодное пенсне и бородка клинышком делали его похожим на земского врача. Это был известный меньшевик Чхеидзе. Наша группа стояла возле трибуны. Никто не предложил нам сесть, а сами мы, несмотря на то что в зале были свободные места, не решились.
Чхеидзе позвонил в колокольчик, дождавшись, когда в зале стихнет гул, объявил:
- К нам прибыла делегация от Балтфлота и желает сделать заявление.
Кто-то из товарищей ободряюще хлопнул меня по спине:
- Давай, Николай, не робей!
Доброе напутствие не помогло. Поднимаясь на трибуну, я отчаянно волновался. Чтобы выиграть время и подавить волнение, не спеша достал резолюцию, медленно развернул ее, положил перед собой, начал разглаживать ладонью. Во взорах, обращенных на меня из глубины зала, чувствовалась настороженность и даже враждебность. И тут я как-то сразу успокоился: какого черта мне робеть перед этими соглашателями, если за мной такая сила? Я начал читать резолюцию. Первый же пункт, где предлагалось ВЦИКу взять власть в свои руки, вызвал невероятный шум в зале. Члены Исполнительного комитета кричали, топали ногами, выражая свое негодование. Председатель Чхеидзе с трудом восстановил тишину. Но и потом буквально после каждой фразы шум поднимался снова. Последние слова я почти прокричал:
- Шлем свой братский привет революционному пролетариату и армии Петрограда!
Галдеж усилился. Лишь небольшая группа людей, сидевших в левой стороне зала, аплодировала. Это были большевики. Один из них вдруг поднялся и крикнул, обращаясь к членам ВЦИКа:
- Рано, господа, торжествуете победу! Прошел могучий вал - вы сумели уцелеть. Но девятый вал революции сметет вас всех, как кучу мусора!
Наша делегация уходила из зала сопровождаемая угрозами. Нам кричали, что мы опозорили флот, что нас надо немедленно арестовать.
Однако никто не помешал нам свободно выйти из дворца и отправиться восвояси. Многие наши товарищи были подавлены. Обменявшись мнениями, решили завтра вернуться в Гельсингфорс.
Воспользовавшись свободным вечером, я пошел навестить сестру, у которой и заночевал.
Утром мне бы сесть на поезд и уехать в Финляндию. Но я отправился в Центрофлот. Здесь меня ждала ошеломляющая новость: наша делегация арестована на "Орфее". Часть людей доставили в Адмиралтейство и уже допрашивали. Следствие велось рядом с комнатой, где я разговаривал с центрофлотцами. Дверь почему-то была открытой, и можно было слышать каждое слово.
Кто-то из арестованных уверял следователя, что его послали в Петроград против воли, он ничего не знает и вообще не согласен с резолюцией. Возмущенный поведением члена нашей группы, я уже собрался броситься к нему, но в этот момент ко мне подошел член Центрофлота Соловьев. Он заявил, что по распоряжению Временного правительства должен арестовать и меня.
- Эх, матрос, - с укоризной бросил я ему, - согласился на полицейскую роль!
Соловьев ничего не ответил. Меня посадили в автомобиль и повезли. Скоро стало ясно, что машина направляется в "Кресты". На Петроградской стороне, недалеко от тюрьмы, встретилась группа матросов из нашей делегации. Как я узнал впоследствии, их доставили в "Кресты", допросили и сразу же выпустили. Меня же, судя по персональному приказу об аресте, ждала другая участь...
Тюремные формальности заняли совсем немного времени. Администрация удостоверила мою личность, затем молчаливый надзиратель отвел в одиночную камеру.
Тюрьма эта получила название "Кресты" из-за конфигурации здания. Четыре кирпичных корпуса сходились друг с другом под прямым углом. Камеры располагались вдоль наружных стен. Двери одиночек выходили на узкую металлическую площадку - нечто вроде длинного балкона с поручнями. Галерея опоясывала все здание. В середине оставался большой пролет. Этаж с этажом связывали узкие металлические лестницы. С любого места галереи дежурный надзиратель мог охватить взглядом все двери одиночек разом.
Камеры были небольшими. В каждой стояла привинченная к стене кровать. У окна - столик и табуретка. В углу на полочке - оловянная тарелка и оловянная кружка, которые заключенный не мог использовать как оружие или инструмент. Тут же лежало Евангелие, чтобы заключенные могли обратить свои помыслы к богу.
В царское время в "Крестах" существовали довольно суровые порядки. Но летом семнадцатого года от строгостей почти не осталось следов. Тюремщики потом объясняли это тем, что они не были уверены в прочности Временного правительства и многие заключенные могли оказаться у власти. Администрация не придиралась к передачам, разрешала переписку, позволяла приносить в тюрьму газеты, сквозь пальцы смотрела на общение арестованных друг с другом.
В первый же день я встретил во время прогулки своих товарищей по Центробалту - Измайлова и Крючкова. Мне удалось переговорить с обоими. Условились, как держаться на допросах, какие показания давать. О судьбе остальных членов делегации ни Измайлов, ни Крючков не знали.
На следующий день в мою камеру привели еще одного подследственного. Им оказался заместитель председателя Центробалта Сергей Магнитский унтер-офицер крейсера "Богатырь". Каким образом он очутился в Петрограде, почему его арестовали? Ведь Магнитский горой стоял за Временное правительство, почитал Керенского...
Мой сосед находился в подавленном состоянии. Но я постепенно заставил его разговориться и узнал, что произошло в Гельсингфорсе после отъезда нашей делегации.
5 июля Центробалт совместно с судовыми комитетами всех кораблей вновь принял резолюцию с требованием отнять власть у Временного правительства. В тот же день, несмотря на то что в Гельсингфорсе уже знали об усиления контрреволюции в столице, ЦКБФ издал приказ считать недействительными все распоряжения, поступающие из Петрограда за подписью помощника морского министра Дудорова.
В Петроград на эсминце "Гремящий" была послана вторая делегация. Возглавил ее Дыбенко. Вошел в нее и Магнитский. Однако едва корабль бросил якорь, явились вооруженные юнкера и арестовали делегатов...
После июльских событий "Кресты" были переполнены. В одиночные камеры стали помещать по двое. Так вот и оказались мы с Магнитским вместе. Ему принесли матрац, одеяло, подушку. Постель разложили на полу. Он кипел от негодования и все время чертыхался. Я не удержался от того, чтобы не позлорадствовать над ним:
- Никак не пойму, за что же тебя твой дорогой Александр Федорович Керенский в тюрьму посадил?
В ответ Магнитский разразился новым потоком брани. Не прошло и трех дней, как его освободили. Нас, большевиков, власти не торопились выпускать. Напротив, в тюрьму поступали все новые товарищи.
На одной из прогулок я встретил Павла Дыбенко. Что-нибудь нового он сообщить не смог. Через несколько дней в "Кресты" доставили схваченных в Гельсингфорсе Антонова-Овсеенко и Михаила Рошаля. Они рассказали, что волна репрессий докатилась и до столицы Финляндии. Приказом Керенского Центробалт распущен, и должны состояться новые выборы его. Военно-морской министр потребовал, чтобы команды кораблей арестовывали всех, кто призывает к неповиновению Временному правительству. Экипажам "Петропавловска", "Республики" и "Славы", "имена коих запятнаны контрреволюционными действиями и резолюциями", повелел в 24 часа выдать зачинщиков и доставить их в Петроград.
В Гельсингфорс понаехали эсеровские и меньшевистские деятели. На митингах они, угрожая военно-полевым судом, заставляли матросов и солдат принимать резолюции о поддержке Временного правительства. С помощью военной силы соглашатели закрыли большевистскую газету "Волна", руководителей Гельсингфорсского комитета РСДРП (б) арестовали.
Узнал я и о том, что правительство, вызвав в Петроград командующего Балтийским флотом, приказало взять его под стражу. Правда, в заключении Вердеревский пробыл недолго, и это никак не отразилось на дальнейшей карьере адмирала. Когда Керенский стал во главе Временного правительства, он назначил Вердеревского морским министром.
Читая газеты, которые нам передавали в тюрьму друзья, мы видели, как все больше наглела реакция. Буржуазная печать открыто призывала расправиться с В. И. Лениным. Керенский ввел на фронте смертную казнь. Разоружались революционно настроенные воинские части.
Среди вестей, поступавших к нам с воли, были и такие, которые наполняли наши сердца надеждой. Например, я узнал, что команды "Республики" и "Петропавловска" отклонили обвинение Керенского в предательстве и отказались искать в своей среде зачинщиков и шпионов. Дошли до нас вести и о том, что на многих кораблях Гельсингфорсской базы прошли митинги, требовавшие освобождения арестованных членов делегаций Балтийского флота.
Меня некоторое время не тревожили, потом все же вызвали к следователю. По опыту, приобретенному еще при царском режиме, я знал, что лучше всего ничего не говорить. Такая тактика затягивала следствие, не давала возможности ловить арестованных на противоречиях в показаниях. Поэтому я сразу же твердо заявил, что никаких показаний давать не буду. Меня на время оставили в покое.
Вновь пришли за мной лишь на двадцатый день моего пребывания в "Крестах". Повели в тюремную канцелярию. Там увидел офицера и двух матросов. Все они были мне незнакомы, но на ленточках матросских бескозырок красовалось дорогое для меня слово "Республика". Прибывшие объяснили, что хлопотали о моем освобождении. Добились разрешения взять на поруки.
Когда мы вышли за ворота, они сказали, что надо зайти в Адмиралтейство и дать показания следователю - на таком условии я отпущен. Пришлось согласиться. Там представитель Центрофлота прочитал мне длинную и нудную нотацию. Он внушал, что я обязан своим вызволением лишь Центрофлоту и теперь мой долг - сделать чистосердечное признание. Потом меня направили к следователю.
Открыв дверь его кабинета, я застыл на пороге. Прямо передо мной сидел подполковник Шпаковский - тот самый, который в октябре 1916 года выступал обвинителем на нашем процессе по делу Главного судового коллектива. Оказывается, преданнейший слуга самодержавия, помогавший царским властям расправляться с революционными матросами, преспокойно служит теперь Временному правительству!
Шпаковский, видимо, тоже узнал меня. Его худощавое лицо с тонкими усиками как-то съежилось, он заметно побледнел. С минуту длилась неловкая пауза, потом он вскочил из-за стола и быстро вышел из комнаты.
Некоторое время спустя в комнате появился другой человек, назвавшийся аудитором Фелицыным. Был он пожилым, полным, на вид добродушным, держался отменно вежливо. Наскоро ознакомившись с делом, Фелицын погладил пышную бороду и произнес:
- Давайте-ка, батенька, выполним некоторые формальности. Я задам вам несколько вопросов...
- Простате, - перебил я, - вначале скажите мне, в чем, собственно, меня обвиняют.
- Вполне, вполне законный вопрос... Могу сообщить, что Дыбенко, вы, а также ряд других членов Центрального комитета Балтийского флота обвиняетесь в самочинном приводе боевых кораблей с фронта, в измене родине, а еще в шпионаже в пользу германского генерального штаба. Могу сказать, что каждое обвинение должно быть доказано. Пока это только бумажка. Вам дается право опровергнуть все это на суде.
- А как скоро должен быть суд?
- Ориентировочно в мае тысяча девятьсот восемнадцатого года.
Такая дата меня вполне устраивала. Я был уверен - Временное правительство долго не продержится,
В тот же день я уехал в Гельсингфорс. О Гельсингфорсском комитете партии мне сказали:
Гнетущую тишину в рубке нарушил Зеленой. Нервно постукивая пальцами по столу, он негромко произнес:
- Мне кажется, что нам надо трезво взвесить все обстоятельства дела... шифровка, конечно, необычна... надо посоветоваться с командующим. Полагаю, вы не будете предпринимать поспешных действий.
Не выпуская телеграмм из рук, я твердо сказал, что сейчас же иду в Центробалт. Зеленой больше всего боялся именно этого, но что он мог поделать? Во всяком случае, задержать меня он не мог. Матросы с "Кречета" помешали бы.
Выйдя из рубки, я быстро пошел к трапу, но меня перехватил дежурный офицер.
- Одну минуточку, - сказал он торопливо. - Командующий флотом просит вас зайти к нему.
Хотя по форме это была всего лишь просьба, отказаться было нельзя. К тому же я подумал, что командующий флотом выскажет свое отношение к депешам из Петрограда, и я смогу доложить Центробалту точку зрения Вердеревского.
Когда мы вошли в каюту, адмирал, отпустив дежурного, предложил мне сесть. Поблагодарив, я остался стоять. Несколько секунд Вердеревский испытующе смотрел на меня, потом подошел ближе и в упор спросил:
- Что вы намерены делать с полученными юзограммами?
- Доложу о них президиуму Центробалта. Сейчас на "Полярной звезде" собрались представители судовых комитетов Гельсингфорсской базы. Думаю, что они должны быть ознакомлены с текстом этих документов.
- А вы отдаете себе отчет в том, что может произойти, если прочитать их на собрании?
Я, конечно, понимал, что оглашение секретных приказаний Временного правительства на "Полярной звезде", где атмосфера и без того накалена до предела тревожными слухами о событиях в Петрограде, вызовет взрыв возмущения.
- Положение очень серьезное, - сказал командующий, - хочу, чтобы вы, а через вас и Центробалт точно знали о моей позиции в этом вопросе. Заявляю вполне ответственно, что данной мне властью не допущу, чтобы флот был втянут в междоусобную борьбу. Так и доложите президиуму. Приказ Дудорова пагубен. Теперь второй вопрос. Я понимаю, что вы обязаны выполнить свой долг и покажете телеграммы президиуму. Однако я прошу о том, чтобы их содержание не стало достоянием членов судовых комитетов. Я не хочу допускать излишнего накала страстей. Полагаю, что командование в состоянии обо всем договориться с Центробалтом... уверяю вас, что в этом вопросе мы будем действовать сообща и не позволим использовать корабли флота в политической борьбе. Вы можете обещать мне, что юзограммы не будут зачитаны на собрании?
- Этого сделать не могу, - ответил я. - Тут уж как решит президиум.
Вердеревский задумался, потом решительно сказал:
- Тогда давайте договоримся вот о чем - если будет решено огласить юзограммы, прошу пригласить меня на заседание. Я сам зачитаю их. Имейте в виду, что это очень важно. Представители судовых комитетов должны знать, что командование флота не собирается выполнять приказа Дудорова. Прошу вас дать слово, что без меня юзограммы не будут преданы гласности.
- Хорошо, такое слово я могу вам дать.
Придя на "Полярную звезду", я попросил членов президиума выслушать в узком составе мое сообщение. Депеши Дудорова вызвали бурную реакцию. Особенно негодовал пылкий Дыбенко. Каких только эпитетов не нашлось в его лексиконе в адрес помощника морского министра и Временного правительства! Однако, когда улеглись страсти, сразу же встал вопрос о том, что делать.
Я доложил о своем разговоре с Вердеревским.
- Боится командующий, - сказал с уверенностью Дыбенко. - Наверное, вспомнил, как в марте матросы расстреляли адмирала Непенина.
Председатель Центробалта настаивал сейчас же зачитать телеграммы представителям судовых комитетов. Я уперся, ссылаясь на данное Вердеревскому обещание. Большинство членов президиума поддержали меня. В конце концов решили, что надо о нашем намерении поставить в известность командующего. Вместе со мной к адмиралу послали Андрея Штарева.
На этот раз мы застали у Вердеревского начальника штаба Зеленого и капитана 2 ранга Муравьева. Вердеревский, видимо, уже успел обо всем переговорить с ними. Он вновь заявил, что считает распоряжения Дудорова недопустимыми и не намеревается их выполнять.
- Мне кажется, - добавил Вердеревский, - что в Петрограде под влиянием совершающихся событий растерялись...
Он предложил послать Дудорову ответ и зачитал заготовленный проект.
Он был составлен в довольно резком тоне. Командующий писал, что считает посылку миноносцев в Неву актом чисто политическим и не согласен с таким распоряжением. Заканчивалось послание словами: "Центральный комитет и я употребили все усилия, чтобы удержать флот от междоусобной войны, куда никто не имеет права его втягивать".
Вердеревский подписал текст и неожиданно предложил сделать то же самое мне, как представителю Центробалта. Я охотно согласился. Тут же был вызван дежурный офицер, получивший приказ зашифровать текст и отправить в Петроград.
- А теперь, - сказал адмирал, - я вас слушаю. Узнав о решения Центробалта огласить юзограммы Дудорова, командующий в последний раз попытался нас уговорить. Но мы держались твердо. Я в свою очередь доказывал адмиралу, что скрывать эти документы нет никакого смысла.
- Раз мы с вами совместно ослушались приказания, то незачем скрывать и шифровки.
Адмирал вдруг перешел на патетический тон.
- Я служу не людям, а Родине, и если флот вовлекают в политическую борьбу, то я не исполню приказания, а там могут меня сажать в тюрьму!..
После некоторого колебания Вердеревский все же решился:
- Пожалуй, я сам пойду па "Полярную звезду" и сделаю сообщение всем собравшимся комитетам.
Надо сказать, что опасения командующего насчет тюрьмы, как оказалось впоследствии, имели серьезные основания. Но об этом я расскажу позже.
Когда мы сошли с "Кречета", Штарев заметил:
- Ох и хитрая же лиса наш командующий!.. Собственных матросов боится больше правительства. Вот и обеспечивает себе безопасность. Интересно, как бы он поступил, если шифровки Дудорова не стали бы нам известны?..
Вердеревский явился на заседание Центробалта почти вслед за нами и сразу же попросил слова. Дипломатичный адмирал вскользь проронил, что считает себя человеком далеким от политики и не склонен поддерживать никакие политические авантюры, даже если бы они исходили из самых высоких кругов. Не забыл он упомянуть и о том, что отказался выполнить приказ. Лишь после этого адмирал начал зачитывать текст.
В салоне стояла мертвая тишина. Моряки слушали с напряженным вниманием. Вердеревский комментировал каждую фразу, стараясь сгладить остороту. То место, где предлагалось не останавливаться перед потоплением "ослушавшихся" кораблей подводными лодками, он вообще опустил. И все же охладить накаленную атмосферу ему не удалось. Едва командующий умолк, со всех сторон посыпались возмущенные реплики:
- Подумайте только, товарищи, эти сволочи решили стравить балтийцев друг с другом!
- Это прямая контрреволюция!
- Дудорова судить надо немедленно - провокатор он...
Наиболее горячие кричали, что настало время весь флот двинуть на Петроград и разогнать Временное правительство. Президиуму с большим трудом удалось навести относительный порядок, направить ход собрания в более спокойное русло.
Представители судовых комитетов просили слова один за другим. Большинство стояло на том, что надо оказать какую-либо помощь рабочим и солдатам Петрограда.
Резолюция заседания Центробалта совместно с представителями судовых комитетов выглядела весьма внушительно. Она предлагала ВЦИКу, не теряя времени, взять власть в свои руки, образовать исполнительный орган для замены Временного правительства. Помимо того, балтийцы требовали арестовать помощника морского министра капитана 1 ранга Дудорова, доставить его в Центробалт и предать суду. Резолюция предлагала также генеральному комиссару Временного правительства при командующем флотом немедленно покинуть свой пост.
Резолюцию эту доставить во ВЦИК поручили специальной делегации, в которую вошли представители Центробалта и судовых комитетов - всего 67 человек. Из членов ЦКБФ в нее включили Николая Измайлова, Августа Лооса, Петра Крючкова и меня.
Представитель судового комитета "Орфея" предложил отправить матросских посланцев на их корабле. Эту идею встретили с восторгом. "Орфей" был одним из четырех эсминцев, вызванных Дудоровым в Петроград для противодействия кронштадтцам. Теперь же "Орфей" повезет делегацию, которая должна арестовать самого Дудорова!
Бурное заседание закончилось поздней ночью. Полные решимости немедленно свергнуть Временное правительство, мы и не подозревали, что в Петрограде уже победила контрреволюция. И конечно, мы ничего не знали о том, что ВЦИК, которому балтийцы предлагали взять власть в свои руки, вступил в соглашение с правительством и дал согласие на расправу с большевиками.
В ту ночь мне так и не удалось заснуть. К нам в каюту неожиданно пришел офицер связи. Он сообщил, что командующий флотом хочет встретиться со мной еще раз и просит принести с собой резолюцию заседания.
Я было хотел отказаться от этого приглашения, но Сапожников отсоветовал.
- Сходи, - сказал он, - может быть, узнаешь что-нибудь новое от адмирала. Да и потом - нам интересно знать, как он относится к нашей затее...
Я последовал его совету и в третий раз за эти сутки отправился к Вердеревскому. Офицер связи объяснил, что он находится сейчас на даче, и проводил меня туда.
Несмотря на позднее время и домашнюю обстановку, адмирал встретил меня в полной форме. Попросив резолюцию, он опустился в глубокое кресло, осторожно развернул листки. Читал он внимательно, к некоторым местам возвращался. Я искоса наблюдал за ним, пытаясь определить по выражению лица, как он относится к нашим требованиям. Но оно было непроницаемым. Наконец Вердеревский поднял седую голову, с минуту о чем-то думал, потом аккуратно сложил бумажки и возвратил мне.
- Отправляетесь на "Орфее"? - спросил он.
- Да. На рассвете.
- Ну что же, счастливого пути...
Командующий, видимо, понимал, что в сложившейся обстановке с его возражениями все равно не посчитались бы, и потому решил остаться сторонним наблюдателем.
5 июля в 3 часа 30 минут "Орфей" снялся со швартов. Медленно обогнув громады стоящих на рейде линкоров и крейсеров, эсминец вышел из гавани в открытое море и стал набирать ход. Палуба заметно завибрировала под ногами, в лицо упруго ударил соленый морской ветер. Утомленные бессонной ночью, члены делегации устроились на отдых: кто - в матросских кубриках, кто - на палубе.
Во второй половине дня на горизонте показались очертания острова Котлин. Слева по борту на фоне неба отчетливо вырисовывался купол Морского собора, возле Усть-Рогатки возвышался лес корабельных мачт, далее вдоль берега вытянулись корпуса Морского завода.
На траверсе Кронштадта члены делегации собрались на совет: как держать себя во ВЦИКе? Огласить резолюцию товарищи предложили мне. Я согласился.
Вскоре "Орфей" вошел в устье Невы и пришвартовался невдалеке от Николаевского моста. Прежде чем идти по адресу, решили заглянуть в Центрофлот, выяснить обстановку. На набережной встретился патруль гардемаринов флота. Нам приказали остановиться. Старший, ссылаясь на распоряжение командующего Петроградским военным округом, заявил, что вынужден нас задержать и доставить в Адмиралтейство.
Я объяснил, что мы делегация из Гельсингфорса и сами направляемся в Адмиралтейство. Начальник патруля заикнулся было, что гардемарины все же будут нас сопровождать. Раздались раздраженные голоса матросов:
- Нам никаких провожатых не надо!
- Без нянек обойдемся...
- Катитесь подальше!..
Нас было примерно впятеро больше, чем патрульных, к тому же у каждого матроса имелся револьвер. Гардемарины сочли за лучшее отстать. Все же эта встреча насторожила: неспроста, видно, отдан приказ задерживать матросов...
В Адмиралтействе разыскали знакомых членов Центрофлота. Они рассказали об арестах в столице, о разоружении кронштадтцев, о разгроме редакции "Правды". В общем, опираясь на вызванные в Петроград войска, реакция перешла в наступление...
Некоторые наши товарищи заметно приуныли, засомневались, стоит ли теперь идти во ВЦИК. Большинство настояло, что передать решение гельсингфорсских моряков все же следует. Более того, в резолюцию вписали дополнительное требование об освобождении арестованных кронштадтцев. Центрофлотцы отговаривали, считая нашу затею бессмысленной, предупреждали, что нас попросту арестуют. Но даже это не остановило представителей Гельсингфорса.
До Таврического дворца, где заседал ВЦИК, мы добрались без приключений. В вестибюле нашу группу задержали, стали расспрашивать, кто мы, откуда. Узнав, что имеет дело с делегацией из Гельсингфорса, дежурный попросил нас подождать. Вернувшись, он предложил пройти в помещение, где заседал ВЦИК. Как раз был перерыв. К нам подошла какая-то женщина.
- Откуда прибыли, товарищи? - громко спросила она,
- Из Гельсингфорса.
- Наверное, требования с собой привезли?
- Так точно!
- Неудачный момент вы выбрали. Но коль приехали - доводите дело до конца. Только не горячитесь. Помните, что для России нет сейчас ничего важнее, как выиграть войну. Вот когда покончим с Германией, тогда и свою буржуазию в бараний рог согнем!
Она еще несколько минут поговорила с нами, а затем, услышав звонок, пошла на свое место. Ухватив за рукав проходившего мимо человека, я спросил у него, кто эта дама. Он почтительно ответил:
- Разве не узнали? Это Мария Спиридонова - член ЦК партии эсеров...
Началось заседание. Председательствовал суетливый человек явно нервного склада. Старомодное пенсне и бородка клинышком делали его похожим на земского врача. Это был известный меньшевик Чхеидзе. Наша группа стояла возле трибуны. Никто не предложил нам сесть, а сами мы, несмотря на то что в зале были свободные места, не решились.
Чхеидзе позвонил в колокольчик, дождавшись, когда в зале стихнет гул, объявил:
- К нам прибыла делегация от Балтфлота и желает сделать заявление.
Кто-то из товарищей ободряюще хлопнул меня по спине:
- Давай, Николай, не робей!
Доброе напутствие не помогло. Поднимаясь на трибуну, я отчаянно волновался. Чтобы выиграть время и подавить волнение, не спеша достал резолюцию, медленно развернул ее, положил перед собой, начал разглаживать ладонью. Во взорах, обращенных на меня из глубины зала, чувствовалась настороженность и даже враждебность. И тут я как-то сразу успокоился: какого черта мне робеть перед этими соглашателями, если за мной такая сила? Я начал читать резолюцию. Первый же пункт, где предлагалось ВЦИКу взять власть в свои руки, вызвал невероятный шум в зале. Члены Исполнительного комитета кричали, топали ногами, выражая свое негодование. Председатель Чхеидзе с трудом восстановил тишину. Но и потом буквально после каждой фразы шум поднимался снова. Последние слова я почти прокричал:
- Шлем свой братский привет революционному пролетариату и армии Петрограда!
Галдеж усилился. Лишь небольшая группа людей, сидевших в левой стороне зала, аплодировала. Это были большевики. Один из них вдруг поднялся и крикнул, обращаясь к членам ВЦИКа:
- Рано, господа, торжествуете победу! Прошел могучий вал - вы сумели уцелеть. Но девятый вал революции сметет вас всех, как кучу мусора!
Наша делегация уходила из зала сопровождаемая угрозами. Нам кричали, что мы опозорили флот, что нас надо немедленно арестовать.
Однако никто не помешал нам свободно выйти из дворца и отправиться восвояси. Многие наши товарищи были подавлены. Обменявшись мнениями, решили завтра вернуться в Гельсингфорс.
Воспользовавшись свободным вечером, я пошел навестить сестру, у которой и заночевал.
Утром мне бы сесть на поезд и уехать в Финляндию. Но я отправился в Центрофлот. Здесь меня ждала ошеломляющая новость: наша делегация арестована на "Орфее". Часть людей доставили в Адмиралтейство и уже допрашивали. Следствие велось рядом с комнатой, где я разговаривал с центрофлотцами. Дверь почему-то была открытой, и можно было слышать каждое слово.
Кто-то из арестованных уверял следователя, что его послали в Петроград против воли, он ничего не знает и вообще не согласен с резолюцией. Возмущенный поведением члена нашей группы, я уже собрался броситься к нему, но в этот момент ко мне подошел член Центрофлота Соловьев. Он заявил, что по распоряжению Временного правительства должен арестовать и меня.
- Эх, матрос, - с укоризной бросил я ему, - согласился на полицейскую роль!
Соловьев ничего не ответил. Меня посадили в автомобиль и повезли. Скоро стало ясно, что машина направляется в "Кресты". На Петроградской стороне, недалеко от тюрьмы, встретилась группа матросов из нашей делегации. Как я узнал впоследствии, их доставили в "Кресты", допросили и сразу же выпустили. Меня же, судя по персональному приказу об аресте, ждала другая участь...
Тюремные формальности заняли совсем немного времени. Администрация удостоверила мою личность, затем молчаливый надзиратель отвел в одиночную камеру.
Тюрьма эта получила название "Кресты" из-за конфигурации здания. Четыре кирпичных корпуса сходились друг с другом под прямым углом. Камеры располагались вдоль наружных стен. Двери одиночек выходили на узкую металлическую площадку - нечто вроде длинного балкона с поручнями. Галерея опоясывала все здание. В середине оставался большой пролет. Этаж с этажом связывали узкие металлические лестницы. С любого места галереи дежурный надзиратель мог охватить взглядом все двери одиночек разом.
Камеры были небольшими. В каждой стояла привинченная к стене кровать. У окна - столик и табуретка. В углу на полочке - оловянная тарелка и оловянная кружка, которые заключенный не мог использовать как оружие или инструмент. Тут же лежало Евангелие, чтобы заключенные могли обратить свои помыслы к богу.
В царское время в "Крестах" существовали довольно суровые порядки. Но летом семнадцатого года от строгостей почти не осталось следов. Тюремщики потом объясняли это тем, что они не были уверены в прочности Временного правительства и многие заключенные могли оказаться у власти. Администрация не придиралась к передачам, разрешала переписку, позволяла приносить в тюрьму газеты, сквозь пальцы смотрела на общение арестованных друг с другом.
В первый же день я встретил во время прогулки своих товарищей по Центробалту - Измайлова и Крючкова. Мне удалось переговорить с обоими. Условились, как держаться на допросах, какие показания давать. О судьбе остальных членов делегации ни Измайлов, ни Крючков не знали.
На следующий день в мою камеру привели еще одного подследственного. Им оказался заместитель председателя Центробалта Сергей Магнитский унтер-офицер крейсера "Богатырь". Каким образом он очутился в Петрограде, почему его арестовали? Ведь Магнитский горой стоял за Временное правительство, почитал Керенского...
Мой сосед находился в подавленном состоянии. Но я постепенно заставил его разговориться и узнал, что произошло в Гельсингфорсе после отъезда нашей делегации.
5 июля Центробалт совместно с судовыми комитетами всех кораблей вновь принял резолюцию с требованием отнять власть у Временного правительства. В тот же день, несмотря на то что в Гельсингфорсе уже знали об усиления контрреволюции в столице, ЦКБФ издал приказ считать недействительными все распоряжения, поступающие из Петрограда за подписью помощника морского министра Дудорова.
В Петроград на эсминце "Гремящий" была послана вторая делегация. Возглавил ее Дыбенко. Вошел в нее и Магнитский. Однако едва корабль бросил якорь, явились вооруженные юнкера и арестовали делегатов...
После июльских событий "Кресты" были переполнены. В одиночные камеры стали помещать по двое. Так вот и оказались мы с Магнитским вместе. Ему принесли матрац, одеяло, подушку. Постель разложили на полу. Он кипел от негодования и все время чертыхался. Я не удержался от того, чтобы не позлорадствовать над ним:
- Никак не пойму, за что же тебя твой дорогой Александр Федорович Керенский в тюрьму посадил?
В ответ Магнитский разразился новым потоком брани. Не прошло и трех дней, как его освободили. Нас, большевиков, власти не торопились выпускать. Напротив, в тюрьму поступали все новые товарищи.
На одной из прогулок я встретил Павла Дыбенко. Что-нибудь нового он сообщить не смог. Через несколько дней в "Кресты" доставили схваченных в Гельсингфорсе Антонова-Овсеенко и Михаила Рошаля. Они рассказали, что волна репрессий докатилась и до столицы Финляндии. Приказом Керенского Центробалт распущен, и должны состояться новые выборы его. Военно-морской министр потребовал, чтобы команды кораблей арестовывали всех, кто призывает к неповиновению Временному правительству. Экипажам "Петропавловска", "Республики" и "Славы", "имена коих запятнаны контрреволюционными действиями и резолюциями", повелел в 24 часа выдать зачинщиков и доставить их в Петроград.
В Гельсингфорс понаехали эсеровские и меньшевистские деятели. На митингах они, угрожая военно-полевым судом, заставляли матросов и солдат принимать резолюции о поддержке Временного правительства. С помощью военной силы соглашатели закрыли большевистскую газету "Волна", руководителей Гельсингфорсского комитета РСДРП (б) арестовали.
Узнал я и о том, что правительство, вызвав в Петроград командующего Балтийским флотом, приказало взять его под стражу. Правда, в заключении Вердеревский пробыл недолго, и это никак не отразилось на дальнейшей карьере адмирала. Когда Керенский стал во главе Временного правительства, он назначил Вердеревского морским министром.
Читая газеты, которые нам передавали в тюрьму друзья, мы видели, как все больше наглела реакция. Буржуазная печать открыто призывала расправиться с В. И. Лениным. Керенский ввел на фронте смертную казнь. Разоружались революционно настроенные воинские части.
Среди вестей, поступавших к нам с воли, были и такие, которые наполняли наши сердца надеждой. Например, я узнал, что команды "Республики" и "Петропавловска" отклонили обвинение Керенского в предательстве и отказались искать в своей среде зачинщиков и шпионов. Дошли до нас вести и о том, что на многих кораблях Гельсингфорсской базы прошли митинги, требовавшие освобождения арестованных членов делегаций Балтийского флота.
Меня некоторое время не тревожили, потом все же вызвали к следователю. По опыту, приобретенному еще при царском режиме, я знал, что лучше всего ничего не говорить. Такая тактика затягивала следствие, не давала возможности ловить арестованных на противоречиях в показаниях. Поэтому я сразу же твердо заявил, что никаких показаний давать не буду. Меня на время оставили в покое.
Вновь пришли за мной лишь на двадцатый день моего пребывания в "Крестах". Повели в тюремную канцелярию. Там увидел офицера и двух матросов. Все они были мне незнакомы, но на ленточках матросских бескозырок красовалось дорогое для меня слово "Республика". Прибывшие объяснили, что хлопотали о моем освобождении. Добились разрешения взять на поруки.
Когда мы вышли за ворота, они сказали, что надо зайти в Адмиралтейство и дать показания следователю - на таком условии я отпущен. Пришлось согласиться. Там представитель Центрофлота прочитал мне длинную и нудную нотацию. Он внушал, что я обязан своим вызволением лишь Центрофлоту и теперь мой долг - сделать чистосердечное признание. Потом меня направили к следователю.
Открыв дверь его кабинета, я застыл на пороге. Прямо передо мной сидел подполковник Шпаковский - тот самый, который в октябре 1916 года выступал обвинителем на нашем процессе по делу Главного судового коллектива. Оказывается, преданнейший слуга самодержавия, помогавший царским властям расправляться с революционными матросами, преспокойно служит теперь Временному правительству!
Шпаковский, видимо, тоже узнал меня. Его худощавое лицо с тонкими усиками как-то съежилось, он заметно побледнел. С минуту длилась неловкая пауза, потом он вскочил из-за стола и быстро вышел из комнаты.
Некоторое время спустя в комнате появился другой человек, назвавшийся аудитором Фелицыным. Был он пожилым, полным, на вид добродушным, держался отменно вежливо. Наскоро ознакомившись с делом, Фелицын погладил пышную бороду и произнес:
- Давайте-ка, батенька, выполним некоторые формальности. Я задам вам несколько вопросов...
- Простате, - перебил я, - вначале скажите мне, в чем, собственно, меня обвиняют.
- Вполне, вполне законный вопрос... Могу сообщить, что Дыбенко, вы, а также ряд других членов Центрального комитета Балтийского флота обвиняетесь в самочинном приводе боевых кораблей с фронта, в измене родине, а еще в шпионаже в пользу германского генерального штаба. Могу сказать, что каждое обвинение должно быть доказано. Пока это только бумажка. Вам дается право опровергнуть все это на суде.
- А как скоро должен быть суд?
- Ориентировочно в мае тысяча девятьсот восемнадцатого года.
Такая дата меня вполне устраивала. Я был уверен - Временное правительство долго не продержится,
В тот же день я уехал в Гельсингфорс. О Гельсингфорсском комитете партии мне сказали: