- Дать слово балтийцу!
- Пусть говорит...
- Крой, матрос!
Наш представитель передал собравшимся революционный флотский привет, рассказал, зачем мы сюда приехали, объяснил, кто такой Ленин и почему его с нетерпением ожидает весь трудовой народ. Участники митинга возбужденно зашумели и больше не стали слушать эсеров. Вместе с нами они пошли встречать вождя революции.
Все пространство близ маленькой станции заполнилось людьми. Появились плакаты, флаги. Наконец показался долгожданный поезд. Когда он остановился у платформы, раздался чей-то возглас:
- Здесь он, сюда!
Я протолкался вперед. Ленин стоял на ступеньках. Он был в потертом демисезонном пальто, в светлой кепке. Сияющий от радости, Борис Жемчужин начал приветственную речь. Он очень волновался и поэтому говорил торопливо, иногда сбиваясь. Ленин слушал внимательно чуть-чуть наклонив голову в сторону, глаза его поблескивали, как мне казалось, задорно и даже лукаво. Меня поразило, что Владимир Ильич выглядит так просто, обыденно.
Когда он заговорил, я обратил внимание на его характерное, слегка картавое произношение. Но не прошло и минуты, как меня увлекло другое смысл того, о чем повел речь Ленин, его логика, четкие и ясные формулировки. Он очень доступно объяснял то, что нам трудно было уловить, к чему до сих пор шли ощупью. Глубоко запали в сознание ленинские слова о том, что революция еще не окончена, что еще предстоит упорная борьба с захватившими власть капиталистами.
Недолгой была эта первая встреча с Владимиром Ильичей, но она осталась в памяти на всю жизнь. Поезд вскоре ушел, а мы все долго еще стояли на маленьком перроне, делились впечатлениями, припоминали каждое слово Ленина. По дороге в Гельсингфорс заговорили о своих партийных делах. Возбужденный встречей, Федор Дмитриев, задорно откинув пышные волосы, сказал:
- Ну, держитесь теперь, соглашатели, с вашим "доверием" Временному правительству!..
Дня через два большевики Гельсингфорса собрались на общегородскую конференцию в Мариинском дворце. В президиуме восседали члены гаринского комитета. Но часы его уже были сочтены. Один за другим на трибуну поднимались представители кораблей, требуя распустить старый комитет и создать новый. Напрасно меньшевиствующие руководители взывали к единству. Их никто не слушал. Увидев, что основная масса присутствующих не на его стороне, Гарин также высказался за роспуск комитета.
Был избран новый Гельсингфорсский комитет РСДРП (б). Меньшевиков и примыкавших к ним конференция изгнала из своих рядов. В руководящий орган избрали Ильина-Женевского, Жемчужина, финского социал-демократа Вастена (Тайми), меня и еще некоторых товарищей.
Некоторое время спустя от нас уехали кронштадтцы Пелихов и Зинченко. Вместо них из Петрограда прибыли Залежский и Бон.
Вскоре у нас опять возникли трудности с выпуском газеты. За пользование типографией и за бумагу финнам надо было платить большие деньги. Мы объявили на кораблях и в воинских частях сбор средств в фонд "Волны". И снова матросы и солдаты помогли. А однажды в комитет пришел рядовой Михаил Шитов, работавший до призыва в армию наборщиком. Он сказал, что при штабе 22-го армейского корпуса есть бездействующая типография. Через исполком Гельсингфорсского Совета мы прибрали ее к своим рукам. Это значительно уменьшило расходы на издание "Волны".
Основная редакционная работа лежала на плечах Ильина-Женевского, фактически возглавлявшего газету, и Жемчужина. Позднее для руководства "Волной" был прислан молодой, но опытный литератор Леонид (Людвиг) Старк. О материалах для "Волны" заботиться не приходилось - письма и заметки поступали непрерывным потоком. Правда, качество их было невысокое, порой им не хватало элементарной грамотности. Зато в них все было от души и правда. Ругая буржуазию и ее прихвостней, матросы и солдаты не стеснялись в выражениях. И редакционным работникам приходилось подолгу ломать голову, подбирая также же сильные и энергичные синонимы.
Неожиданно для нас одним из самых активных сотрудников "Волны" стал унтер-офицер с "Республики" Георгий Светличный, всем сердцем полюбивший газетное дело. Георгий вырос на нашем корабле из юнг. Он много читал, обладал превосходной памятью, умел схватывать интересные детали и ярко излагать свои мысли на бумаге. Эти качества позволили ему стать незаурядным журналистом. Он часто выступал на страницах "Волны" с хорошими материалами. Думаю, что из Светличного мог бы получиться неплохой писатель. Но ему не суждено было долго прожить - весной 1918 года его сразила белогвардейская пуля.
"Волна" стала любимым изданием, верным другом и советчиком матросов и солдат. Ее читали не только на кораблях или в воинских частях Гельсингфорса, но и в Петрограде. Туда возили "Волну" добровольцы-распространители. Нагрузившись тяжелыми кипами, многие из них садились в поезда, минуя железнодорожные кассы. Ребята простодушно считали, что раз они везут "Волну", то какой может быть разговор об оплате проезда.
Врагов наших "Волна" приводила в бешенство. Буржуазные газеты всячески поносили ее. Эсерам и меньшевикам она тоже пришлась не по вкусу. Соглашатели ругали "Волну" и письменно и устно, резко критиковали ее выступления на заседаниях Советов, на митингах. В те дни массовые политические митинги были чуть ли не главной формой приобщения масс к политике. Самые многолюдные из них происходили на огромной Сенатской площади, невдалеке от военной гавани. От массивного здания собора вниз плавно спускались широкие каменные ступени, и на них располагались люди. Сюда набивалось до десяти тысяч человек.
Выступать перед таким количеством народа было трудно. Далеко не каждый оратор обладал зычным голосом. Из наших товарищей, пожалуй, только комендор с "Андрея Первозванного" Нифонт Сыч и машинист с "Севастополя" Эйжен Берг обладали исключительно мощными голосовыми связками. Особенно Берг. Некоторые всерьез утверждали, что его речи, произносимые на Сенатской площади, свободно можно было слышать на рейде.
Нелегко было солдатам и матросам разбираться в политических выступлениях. Послушают одних - правильно говорят, других - тоже вроде согласиться можно. Да и третьи все время сыплют словами: "свобода", "равенство", "демократия"... Не очень грамотным людям казалось, что за революцию все, и они не понимали, из-за чего, собственно, так яростно спорят между собой разные партии. Им надо было разъяснять. А пропагандистов, которые могли бы это успешно делать, у нас было мало.
Чтобы подготовить необходимые кадры, при комитете РСДРП (б) были созданы специальные курсы (их иногда называли партийной школой). На занятиях, которые проходили дважды в неделю в мастерских Свеаборгского порта или в помещении комитета, слушатели изучали программу и устав партии, некоторые теоретические проблемы.
Руководителем и основным лектором на них стал присланный к нам Владимир Николаевич Залежский - член Петербургского комитета партии. К началу Февральской революции за плечами Залежского был уже восемнадцатилетний стаж подпольной работы. Он изведал ссылки, тюрьмы и каторгу. Владимир Николаевич обладал солидным багажом знаний и по праву считался в комитете знатоком революционной теории. Однако как оратор и полемист он был неважный. К тому же и голосом слаб. Поэтому его редко использовали для выступлений на многолюдных собраниях. Зато лектор из него получился хороший. Он умел просто и образно рассказать о самых сложных проблемах. Слушали его с большим удовольствием и очень уважали.
Часто занятия не укладывались в отведенное время. Любознательность и тяга к учению у матросов и солдат были исключительно велики. Нередко Залежскому приходилось отклоняться от учебной программы, чтобы ответить на самые разнообразные и неожиданные вопросы. Иногда для чтения лекций привлекались и другие представители комитета.
Многие из окончивших курсы впоследствии стали неплохими агитаторами и сыграли заметную роль в большевизации кораблей. Некоторые, уезжая в отпуск на родину, получали от комитета задание проводить агитацию среди земляков. В деревне они иногда становились зачинщиками захвата помещичьих земель и организаторами комитетов бедноты.
Огромную роль в подготовке флота к Октябрю сыграла и политическая литература, которую мы довольно регулярно получали из Петрограда. Безграничным авторитетом среди матросских и солдатских масс пользовалась центральная газета большевиков - ленинская "Правда". Получая очередные экземпляры, мы старались распространить их по всем кораблям и частям, рекомендовали нашим активистам проводить читки наиболее важных статей.
Партийная пропаганда развертывалась и по другим линиям. Но к какой бы форме мы ни прибегали - главным вашим оружием всегда была правда. Мы били противников фактами, от которых некуда деться, против которых не могло устоять никакое красноречие.
Новый этап в нашей работе наступил после опубликования Апрельских тезисов В. И. Ленина. Вся партия большевиков, за исключением небольшой кучки, поддерживавшей Каменева, одобрила их и, руководствуясь ими, по-новому развернула свою работу. Тезисы не только дали нам верное направление, а и вселили уверенность в близкой победе. В них мы нашли исчерпывающий ответ на самые актуальные вопросы: об отношении к Временному правительству, о войне и мире, о двоевластии, о Республике Советов. Яснее стали задачи партия, роль большевистской агитации и пропаганды.
В середине апреля общегородская конференция большевиков Гельсингфорса горячо поддержала ленинские тезисы. Против них выступил лишь один член нашей организации. К нашему удивлению, им оказался Кирилл Орлов. Я был поражен его позицией. Ведь многие из нас знали его как стойкого большевика. А теперь он склонился к Каменеву. Орлов заявил, что Ленин не знает нынешней обстановки в России, ибо прожил за границей много лет, и его курс может привести к торжеству контрреволюции.
Орлова никто не поддержал.
Вскоре после этого Кирилл Орлов уехал от нас, и больше я его не встречал.
Буржуазия ленинский лозунг "Вся власть Советам!" встретила, что называется, в штыки. Увидев в Ленине самого опасного врага, но не имея возможности расправиться с ним открыто, она прибегла к подлому средству клевете. Сначала в буржуазных газетах появились прозрачные намеки на то, что не случайно германское правительство разрешило В. И. Ленину проезд по территории своей страны. От намеков затем перешли к прямым обвинениям. Продажные писаки заявляли, что Ленин германский шпион и что большевики работают на германские деньги.
Мутная река клеветы докатилась до Гельсингфорса. Наши политические противники начали, не стесняясь, называть нас на митингах изменниками и предателями. На улицах города какие-то подозрительные типы стали призывать матросов и солдат топить большевиков. На некоторых собраниях нашим товарищам не давали говорить. Начнешь иногда выступление, а из рядов вдруг несется истошный крик:
- Скажи лучше, сколько тебе немцы платят за предательство!
- Гони его, братва, подальше!
В такой обстановке было очень трудно не сорваться, не потерять голову. Приходилось мобилизовывать всю волю, чтобы остаться спокойным, не впасть в слепой гнев. Мы терпеливо разоблачали всю вздорность подобных обвинений, высмеивали крикунов. Несмотря на напряженность обстановки, провокаторам так и не удалось натравить широкие массы на ленинцев.
Солдаты и матросы прислушивались к словам большевиков, ибо эсеровские и меньшевистские болтуны сулили блага народу в туманном будущем, выдвигали расплывчатые лозунги, в то время как ленинская партия четко и недвусмысленно говорила народу о том, что надо делать, чтобы добиться земли, хлеба, мира. Такую политику большевиков поддерживало большинство.
Так, в первой половине апреля на многотысячном митинге обсуждался вопрос о земле - один из самых больных в то время.
Эсеры старались отклонить выдвинутую большевиками резолюцию. Но собравшиеся подавляющим большинством проголосовали за требования конфисковать немедленно все казенные, монастырские, удельные и помещичьи земли и передать их в руки крестьянских комитетов. Предложение же социал-революционеров подождать с вопросом о земле до Учредительного собрания было категорически отвергнуто.
Несколько дней спустя, когда министр Временного правительства Милюков опубликовал свою ноту, в которой говорилось, что Россия будет вести войну "до решительной победы", члены нашего комитета и активисты сразу же выступили перед командами кораблей и на митингах в городе, разъясняя массам империалистические устремления Временного правительства. Через несколько часов была выпущена специальная листовка, в которой разоблачалась антинародная политика Временного правительства. Матросы с "Республики" быстро доставили ее на все корабли и во все воинские части.
21 апреля состоялось экстренное заседание Гельсингфорсского Совета, на котором обсуждалась нота Милюкова. Внесенная нами резолюция предлагала осудить ее. Огромный зал Мариинского дворца гудел как улей. Ораторы сменяли друг друга. Вот слово взял явно растерянный заместитель председателя Совета правый эсер Котрохов. Этот человек был опытным оратором. Он неоднократно кончал речи под бурные аплодисменты. Но на этот раз Котрохову пришлось трудно. Оказавшись не в состоянии оправдать ноту Милюкова, он попробовал вообще снять с повестки дня вопрос о ней.
- Поймите, товарищи, - уговаривал он членов Совета, - мы не вправе обсуждать подобные вещи. Разве можем мы вмешиваться в действия облеченного доверием правительства? Разве способны со своей местной колокольни оценить все значение государственных проблем? Конечно нет!
Ему не дали договорить. Зал негодовал:
- Чего уж тут разбираться, коли нам вместо мира войну до победного конца сулят!
- Дать Милюкову винтовку - пусть сам в окопы лезет!..
- А вы тоже - защитнички нашлись...
Напрасно председательствующий пытался навести порядок и взывал к благоразумию. На сцену влез рослый матрос, сказал яростно:
- Хватит нас байками кормить! Это кто облечен доверием народа Временное правительство, что ли? Черта лысого... Народ мира хочет, а им Дарданеллы подавай... Нет уж - не нужно нам такое правительство!
Ему дружно зааплодировали. Сидевший рядом со мной Жемчужин, улыбаясь, сказал:
- А ведь не из нашей парторганизации моряк выступает. Из эсеров, наверное. И его проняло!
Совет решительно поддержал большевиков. В принятой резолюции говорилось: "Гельсингфорсский Совет депутатов армии, флота и рабочих, находя, что настало время для ухода империалистического Временного правительства, не исполняющего волю народа, заявляет, что никакие уступки подобному Временному правительству недопустимы, что Гельсингфорсский Совет депутатов армии, флота и рабочих ждет по этому вопросу только решения Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов".
Большевистская фракция предложила направить Исполкому Петроградского Совета специальную телеграмму, текст которой был также одобрен здесь, на заседании. Телеграмма гласила: "Гельсингфорсский Совет депутатов армии, флота и рабочих, возмущенный нотой Временного правительства по вопросу о войне, решительно заявляет, что всей своей вооруженной мощью будет поддерживать все революционные выступления Петроградского Совета р. и с. д., готов по первому его указанию свергнуть Временное правительство и просит немедленно осведомить его, в каком положении находится вопрос".
Нота Милюкова основательно всколыхнула матросские и солдатские массы. Митинги протеста состоялись на многих кораблях и во многих частях Гельсингфорсской базы. Общее собрание Свеаборгской крепостной телеграфной роты предложило Петроградскому Совету потребовать от Временного правительства объявить недействительными все дипломатические договоры, заключенные Николаем II, принять все меры к скорейшему окончанию войны, немедленно распорядиться о конфискации всех частнособственнических земель, ввести повсеместно 8-часовой рабочий день, прекратить травлю В. И. Ленина. Если же правительство откажется удовлетворить эти требования, телеграфисты призывали свергнуть его.
Подобных резолюций в те дни принималось немало.
22 апреля гельсингфорсские большевики избрали делегатов на Всероссийскую Апрельскую конференцию партии. Этой чести удостоился и я.
К этому времени наша партийная организация уже представляла собой серьезную силу. В нее входили примерно три тысячи человек. Заметно возросла численность большевиков на боевых кораблях. Самая крупная корабельная организация была на "Республике". В ней насчитывалось 520 человек, 160 - на "Петропавловске", 150 - на "Гангуте", 140 - на крейсере "Диана". Они и являлись нашей опорой.
В числе представителей Гельсингфорса в Петроград ехали Ильин-Женевский, Жемчужин, Марусев, Дмитриев. Матросы с "Республики" дали Марусеву и Дмитриеву особое задание - пригласить в Гельсингфорс Ленина.
До столицы добрались благополучно. 23 апреля в двухэтажном дворце Кшесинской должно было состояться предварительное совещание делегатов. Чьи-то заботливые руки украсили помещение еловыми ветками, развесили красные флаги. От этого он приобрел праздничный вид. Появление Ленина было встречено дружными аплодисментами. Но Владимир Ильич, подняв руку, остановил овацию и по-деловому приступил к изложению вопроса. Он говорил о развитии революции. Особенно подробно остановился на событиях, связанных с нотой Милюкова и свидетельствовавших о недовольстве масс политикой Временного правительства.
Утром 24 апреля в аудитории Стебутовских женских курсов открылась конференция. Здесь я встретил своего старого товарища по подполью Тимофея Ульянцева. Его послали делегатом кронштадтские большевики. Он познакомил меня со своими товарищами. Среди них особенно запомнился энергичный, большеглазый Семен Рошаль.
В зале заседания группы из Гельсингфорса, Кронштадта и Ревеля сели рядом, да и в перерывах держались вместе. Самое яркое впечатление о тех днях оставили в моей памяти выступления Владимира Ильича, в которых он развивал положения Апрельских тезисов. Каждая мысль его была так четко обоснована и так логично завершена, что мне странно было слышать людей, возражавших Ленину. Их доводы казались мелкими и неубедительными.
Поражала исключительная принципиальность Ленина, его упорство в отстаивании своей точки зрения. Когда некоторые делегаты к резолюции по аграрному вопросу вносили поправки, Владимир Ильич четыре раза брал слово и блестяще доказал их несостоятельность. Нельзя было не любоваться ленинской энергией, его удивительной работоспособностью. Лишь на последнем заседании, которое затянулось до глубокой ночи, Владимир Ильич говорил о положении во Втором Интернационале, произнес речь в защиту резолюции о текущем моменте, высказался против изменения этой резолюции, отвечал на вопросы, выступил с заключением.
В дни конференции мне довелось увидеть Владимира Ильича в нерабочей обстановке. Делегаты обедали в студенческой столовой. Каждому из нас выдавали по два талончика - на два блюда. У раздаточной всегда выстраивались две отдельные очереди - за первым и за вторым блюдами. Однажды, получив суп и быстро управившись с ним, я встал ко второму окошку, довольный тем, что сумел сэкономить несколько минут. И вдруг впереди себя человек за пятнадцать я увидел Владимира Ильича в его обычном костюме, с кепкой, засунутой в карман пиджака. Стоя в очереди, он на весу держал тарелку и ложкой черпал суп. Меня это ошеломило. Я увидел, как скромен Ильич и как дорожит буквально каждой минутой.
Как и многие другие делегаты, я мечтал подойти к Ленину в перерыве, поговорить с ним, но не решился отрывать у него время. А вот Марусев и Дмитриев все же побеседовали с Владимиром Ильичом. В один из перерывов они передали ему просьбу матросов побывать в Гельсингфорсе. Ленин поблагодарил за приглашение и сказал, что ему очень хотелось бы поехать к балтийцам, но беда в том, что из-за дел сейчас не может выбраться из Петрограда.
В Гельсингфорс мы возвращались о решениями Апрельской конференции четкой и ясной программой дальнейшей деятельности партии. Делегаты побывали почти на всех кораблях базы, рассказали матросам о том, что видели и слышали в Петрограде. На собраниях нас неизменно просили как можно подробнее рассказать о Владимире Ильиче Ленине. Мы с удовольствием откликались на это пожелание.
В эти дни в нашем комитете произошли некоторые изменения. Была избрана исполнительная комиссия, в которую вошли Владимир Залежский, Павел Дыбенко, Борис Жемчужин, Михаил Рошаль и другие. Возглавил комитет Владимир Александрович Антонов-Овсеенко, присланный к нам Центральным Комитетом партии.
С приездом Антонова-Овсеенко вся наша работа заметно оживилась. Он был прирожденным организатором, прошел большую и суровую школу революционной борьбы. Внешне он был неказист - среднего роста, чуть сутуловатый, ходил в стареньком и довольно потертом черном костюме. Но крахмальный воротничок его сорочки, всегда сверкал белизной. У Антонова-Овсеенко были длинные густые волосы с заметной проседью, спадавшие на лицо, когда он наклонял голову. Сквозь простенькие овальные очки внимательно глядели добрые близорукие глаза. Владимир Александрович походил скорее на бухгалтера или учителя, нежели революционера. Но очень скоро мы узнали, что человек этот редкой смелости, огромной выдержки и большой силы воли. Происходил он из военной семьи и сам стал офицером. В 1906 году, как один из организаторов военного восстания в Севастополе, был приговорен к смертной казни, замененной впоследствии двадцатью годами каторги. Из заключения бежал и снова занялся нелегальной работой.
Приехав в Гельсингфорс, Владимир Александрович быстро вник в обстановку и сразу же с головой окунулся в работу. Он оказался опытным организатором и великолепным оратором. После его выступлений на Сенатской площади эсеры приуныли: Антонов-Овсеенко легко разбивал их по всем линиям.
За длинные волосы и несколько певучую речь социал-революционеры прозвали Владимира Александровича "попом с "Республики" (он был очень дружен с командой нашего корабля и часто бывал на нем). Но Антонов-Овсеенко лишь посмеивался над этим прозвищем и продолжал громить эсеров на митингах.
В этот период от нас уехал Александр Федорович Ильин-Женевский, для работы в организованной в Петрограде большевистской газете "Солдатская правда". Его заменил Леонид Николаевич Старк - человек энергичный и способный. Наш комитет, располагавшийся сначала на Высокогорной улице, затем переехал на Мариинскую в одну из пустующих квартир. Там же помещалась и редакция "Волны". Матросы, солдаты и рабочие Гельсингфорса хорошо знали дорогу в этот дом. Они приходили сюда за советами, помощью, с жалобами, приносили письма и заметки. В помещении всегда было людно, стоял гул голосов, плавали кольца табачного дыма. Трудно было работать в такой обстановке, в особенности товарищам из редакции. Но они наверстывали упущенное ночами.
Комитетчикам активно помогали большевики с "Республики", особенно Марусев, Дмитриев и Лебедев. Я в эти дни заседал в различных комиссиях Совета. А вскоре вошел в состав нового выборного органа моряков Балтийского флота, сыгравшего впоследствии видную роль в подготовке Октябрьского вооруженного восстания.
Центробалт
В начале лета 1917 года на Балтике появился новый морской флаг - на красном фоне скрещенные якоря, а по углам четыре буквы - ЦКБФ. Они означали: Центральный комитет Балтийского флота. Новый флаг нигде не был зарегистрирован, его упорно не признавали ни морское ведомство, ни правительство. А он, невзирая на это, продолжал реять в серо-голубом небе, и под ним все теснее сплачивались революционные матросы...
Центральный комитет Балтийского флота был детищем большевиков. Идея создания выборного демократического органа, способного объединить моряков всей Балтики, возникла в Гельсингфорсском комитете РСДРП(б). Такой руководящий центр был очень нужен. Развитие революции на флоте происходило неравномерно. Быстрее всего она развивалась в Кронштадте, где уже с мая фактически перестали признавать власть Временного правительства. Медленнее - в Гельсингфорсе, где давало себя знать сильное влияние эсеров. Очень крепки были соглашательские и оборонческие настроения среди команд кораблей, базировавшихся в Ревеле.
Первое время после Февральской революции соединить воедино всех балтийцев пытался Гельсингфорсский Совет. Но его влияние было довольно слабым, команды многих кораблей не всегда считались с ним. Чувствовалась потребность в чисто морском органе, состоящем из представителей различных баз, портов, судов.
Еще в начале апреля команда линкора "Гражданин" (бывший "Цесаревич") выступила с призывом создать исполнительный комитет флота. Пока деятели других партий думали над этим предложением, раскачивались, за дело взялись гельсингфорсские большевики, понявшие, что с помощью общефлотского комитета можно быстрее объединить моряков под общими лозунгами.
Через матросскую секцию Гельсингфорсского Совета предложение об образовании Центрального комитета Балтийского флота поступило в исполком. Представители командования не стали возражать. Им показалось, что речь идет о чем-то вроде хозяйственной организации.
- Пусть говорит...
- Крой, матрос!
Наш представитель передал собравшимся революционный флотский привет, рассказал, зачем мы сюда приехали, объяснил, кто такой Ленин и почему его с нетерпением ожидает весь трудовой народ. Участники митинга возбужденно зашумели и больше не стали слушать эсеров. Вместе с нами они пошли встречать вождя революции.
Все пространство близ маленькой станции заполнилось людьми. Появились плакаты, флаги. Наконец показался долгожданный поезд. Когда он остановился у платформы, раздался чей-то возглас:
- Здесь он, сюда!
Я протолкался вперед. Ленин стоял на ступеньках. Он был в потертом демисезонном пальто, в светлой кепке. Сияющий от радости, Борис Жемчужин начал приветственную речь. Он очень волновался и поэтому говорил торопливо, иногда сбиваясь. Ленин слушал внимательно чуть-чуть наклонив голову в сторону, глаза его поблескивали, как мне казалось, задорно и даже лукаво. Меня поразило, что Владимир Ильич выглядит так просто, обыденно.
Когда он заговорил, я обратил внимание на его характерное, слегка картавое произношение. Но не прошло и минуты, как меня увлекло другое смысл того, о чем повел речь Ленин, его логика, четкие и ясные формулировки. Он очень доступно объяснял то, что нам трудно было уловить, к чему до сих пор шли ощупью. Глубоко запали в сознание ленинские слова о том, что революция еще не окончена, что еще предстоит упорная борьба с захватившими власть капиталистами.
Недолгой была эта первая встреча с Владимиром Ильичей, но она осталась в памяти на всю жизнь. Поезд вскоре ушел, а мы все долго еще стояли на маленьком перроне, делились впечатлениями, припоминали каждое слово Ленина. По дороге в Гельсингфорс заговорили о своих партийных делах. Возбужденный встречей, Федор Дмитриев, задорно откинув пышные волосы, сказал:
- Ну, держитесь теперь, соглашатели, с вашим "доверием" Временному правительству!..
Дня через два большевики Гельсингфорса собрались на общегородскую конференцию в Мариинском дворце. В президиуме восседали члены гаринского комитета. Но часы его уже были сочтены. Один за другим на трибуну поднимались представители кораблей, требуя распустить старый комитет и создать новый. Напрасно меньшевиствующие руководители взывали к единству. Их никто не слушал. Увидев, что основная масса присутствующих не на его стороне, Гарин также высказался за роспуск комитета.
Был избран новый Гельсингфорсский комитет РСДРП (б). Меньшевиков и примыкавших к ним конференция изгнала из своих рядов. В руководящий орган избрали Ильина-Женевского, Жемчужина, финского социал-демократа Вастена (Тайми), меня и еще некоторых товарищей.
Некоторое время спустя от нас уехали кронштадтцы Пелихов и Зинченко. Вместо них из Петрограда прибыли Залежский и Бон.
Вскоре у нас опять возникли трудности с выпуском газеты. За пользование типографией и за бумагу финнам надо было платить большие деньги. Мы объявили на кораблях и в воинских частях сбор средств в фонд "Волны". И снова матросы и солдаты помогли. А однажды в комитет пришел рядовой Михаил Шитов, работавший до призыва в армию наборщиком. Он сказал, что при штабе 22-го армейского корпуса есть бездействующая типография. Через исполком Гельсингфорсского Совета мы прибрали ее к своим рукам. Это значительно уменьшило расходы на издание "Волны".
Основная редакционная работа лежала на плечах Ильина-Женевского, фактически возглавлявшего газету, и Жемчужина. Позднее для руководства "Волной" был прислан молодой, но опытный литератор Леонид (Людвиг) Старк. О материалах для "Волны" заботиться не приходилось - письма и заметки поступали непрерывным потоком. Правда, качество их было невысокое, порой им не хватало элементарной грамотности. Зато в них все было от души и правда. Ругая буржуазию и ее прихвостней, матросы и солдаты не стеснялись в выражениях. И редакционным работникам приходилось подолгу ломать голову, подбирая также же сильные и энергичные синонимы.
Неожиданно для нас одним из самых активных сотрудников "Волны" стал унтер-офицер с "Республики" Георгий Светличный, всем сердцем полюбивший газетное дело. Георгий вырос на нашем корабле из юнг. Он много читал, обладал превосходной памятью, умел схватывать интересные детали и ярко излагать свои мысли на бумаге. Эти качества позволили ему стать незаурядным журналистом. Он часто выступал на страницах "Волны" с хорошими материалами. Думаю, что из Светличного мог бы получиться неплохой писатель. Но ему не суждено было долго прожить - весной 1918 года его сразила белогвардейская пуля.
"Волна" стала любимым изданием, верным другом и советчиком матросов и солдат. Ее читали не только на кораблях или в воинских частях Гельсингфорса, но и в Петрограде. Туда возили "Волну" добровольцы-распространители. Нагрузившись тяжелыми кипами, многие из них садились в поезда, минуя железнодорожные кассы. Ребята простодушно считали, что раз они везут "Волну", то какой может быть разговор об оплате проезда.
Врагов наших "Волна" приводила в бешенство. Буржуазные газеты всячески поносили ее. Эсерам и меньшевикам она тоже пришлась не по вкусу. Соглашатели ругали "Волну" и письменно и устно, резко критиковали ее выступления на заседаниях Советов, на митингах. В те дни массовые политические митинги были чуть ли не главной формой приобщения масс к политике. Самые многолюдные из них происходили на огромной Сенатской площади, невдалеке от военной гавани. От массивного здания собора вниз плавно спускались широкие каменные ступени, и на них располагались люди. Сюда набивалось до десяти тысяч человек.
Выступать перед таким количеством народа было трудно. Далеко не каждый оратор обладал зычным голосом. Из наших товарищей, пожалуй, только комендор с "Андрея Первозванного" Нифонт Сыч и машинист с "Севастополя" Эйжен Берг обладали исключительно мощными голосовыми связками. Особенно Берг. Некоторые всерьез утверждали, что его речи, произносимые на Сенатской площади, свободно можно было слышать на рейде.
Нелегко было солдатам и матросам разбираться в политических выступлениях. Послушают одних - правильно говорят, других - тоже вроде согласиться можно. Да и третьи все время сыплют словами: "свобода", "равенство", "демократия"... Не очень грамотным людям казалось, что за революцию все, и они не понимали, из-за чего, собственно, так яростно спорят между собой разные партии. Им надо было разъяснять. А пропагандистов, которые могли бы это успешно делать, у нас было мало.
Чтобы подготовить необходимые кадры, при комитете РСДРП (б) были созданы специальные курсы (их иногда называли партийной школой). На занятиях, которые проходили дважды в неделю в мастерских Свеаборгского порта или в помещении комитета, слушатели изучали программу и устав партии, некоторые теоретические проблемы.
Руководителем и основным лектором на них стал присланный к нам Владимир Николаевич Залежский - член Петербургского комитета партии. К началу Февральской революции за плечами Залежского был уже восемнадцатилетний стаж подпольной работы. Он изведал ссылки, тюрьмы и каторгу. Владимир Николаевич обладал солидным багажом знаний и по праву считался в комитете знатоком революционной теории. Однако как оратор и полемист он был неважный. К тому же и голосом слаб. Поэтому его редко использовали для выступлений на многолюдных собраниях. Зато лектор из него получился хороший. Он умел просто и образно рассказать о самых сложных проблемах. Слушали его с большим удовольствием и очень уважали.
Часто занятия не укладывались в отведенное время. Любознательность и тяга к учению у матросов и солдат были исключительно велики. Нередко Залежскому приходилось отклоняться от учебной программы, чтобы ответить на самые разнообразные и неожиданные вопросы. Иногда для чтения лекций привлекались и другие представители комитета.
Многие из окончивших курсы впоследствии стали неплохими агитаторами и сыграли заметную роль в большевизации кораблей. Некоторые, уезжая в отпуск на родину, получали от комитета задание проводить агитацию среди земляков. В деревне они иногда становились зачинщиками захвата помещичьих земель и организаторами комитетов бедноты.
Огромную роль в подготовке флота к Октябрю сыграла и политическая литература, которую мы довольно регулярно получали из Петрограда. Безграничным авторитетом среди матросских и солдатских масс пользовалась центральная газета большевиков - ленинская "Правда". Получая очередные экземпляры, мы старались распространить их по всем кораблям и частям, рекомендовали нашим активистам проводить читки наиболее важных статей.
Партийная пропаганда развертывалась и по другим линиям. Но к какой бы форме мы ни прибегали - главным вашим оружием всегда была правда. Мы били противников фактами, от которых некуда деться, против которых не могло устоять никакое красноречие.
Новый этап в нашей работе наступил после опубликования Апрельских тезисов В. И. Ленина. Вся партия большевиков, за исключением небольшой кучки, поддерживавшей Каменева, одобрила их и, руководствуясь ими, по-новому развернула свою работу. Тезисы не только дали нам верное направление, а и вселили уверенность в близкой победе. В них мы нашли исчерпывающий ответ на самые актуальные вопросы: об отношении к Временному правительству, о войне и мире, о двоевластии, о Республике Советов. Яснее стали задачи партия, роль большевистской агитации и пропаганды.
В середине апреля общегородская конференция большевиков Гельсингфорса горячо поддержала ленинские тезисы. Против них выступил лишь один член нашей организации. К нашему удивлению, им оказался Кирилл Орлов. Я был поражен его позицией. Ведь многие из нас знали его как стойкого большевика. А теперь он склонился к Каменеву. Орлов заявил, что Ленин не знает нынешней обстановки в России, ибо прожил за границей много лет, и его курс может привести к торжеству контрреволюции.
Орлова никто не поддержал.
Вскоре после этого Кирилл Орлов уехал от нас, и больше я его не встречал.
Буржуазия ленинский лозунг "Вся власть Советам!" встретила, что называется, в штыки. Увидев в Ленине самого опасного врага, но не имея возможности расправиться с ним открыто, она прибегла к подлому средству клевете. Сначала в буржуазных газетах появились прозрачные намеки на то, что не случайно германское правительство разрешило В. И. Ленину проезд по территории своей страны. От намеков затем перешли к прямым обвинениям. Продажные писаки заявляли, что Ленин германский шпион и что большевики работают на германские деньги.
Мутная река клеветы докатилась до Гельсингфорса. Наши политические противники начали, не стесняясь, называть нас на митингах изменниками и предателями. На улицах города какие-то подозрительные типы стали призывать матросов и солдат топить большевиков. На некоторых собраниях нашим товарищам не давали говорить. Начнешь иногда выступление, а из рядов вдруг несется истошный крик:
- Скажи лучше, сколько тебе немцы платят за предательство!
- Гони его, братва, подальше!
В такой обстановке было очень трудно не сорваться, не потерять голову. Приходилось мобилизовывать всю волю, чтобы остаться спокойным, не впасть в слепой гнев. Мы терпеливо разоблачали всю вздорность подобных обвинений, высмеивали крикунов. Несмотря на напряженность обстановки, провокаторам так и не удалось натравить широкие массы на ленинцев.
Солдаты и матросы прислушивались к словам большевиков, ибо эсеровские и меньшевистские болтуны сулили блага народу в туманном будущем, выдвигали расплывчатые лозунги, в то время как ленинская партия четко и недвусмысленно говорила народу о том, что надо делать, чтобы добиться земли, хлеба, мира. Такую политику большевиков поддерживало большинство.
Так, в первой половине апреля на многотысячном митинге обсуждался вопрос о земле - один из самых больных в то время.
Эсеры старались отклонить выдвинутую большевиками резолюцию. Но собравшиеся подавляющим большинством проголосовали за требования конфисковать немедленно все казенные, монастырские, удельные и помещичьи земли и передать их в руки крестьянских комитетов. Предложение же социал-революционеров подождать с вопросом о земле до Учредительного собрания было категорически отвергнуто.
Несколько дней спустя, когда министр Временного правительства Милюков опубликовал свою ноту, в которой говорилось, что Россия будет вести войну "до решительной победы", члены нашего комитета и активисты сразу же выступили перед командами кораблей и на митингах в городе, разъясняя массам империалистические устремления Временного правительства. Через несколько часов была выпущена специальная листовка, в которой разоблачалась антинародная политика Временного правительства. Матросы с "Республики" быстро доставили ее на все корабли и во все воинские части.
21 апреля состоялось экстренное заседание Гельсингфорсского Совета, на котором обсуждалась нота Милюкова. Внесенная нами резолюция предлагала осудить ее. Огромный зал Мариинского дворца гудел как улей. Ораторы сменяли друг друга. Вот слово взял явно растерянный заместитель председателя Совета правый эсер Котрохов. Этот человек был опытным оратором. Он неоднократно кончал речи под бурные аплодисменты. Но на этот раз Котрохову пришлось трудно. Оказавшись не в состоянии оправдать ноту Милюкова, он попробовал вообще снять с повестки дня вопрос о ней.
- Поймите, товарищи, - уговаривал он членов Совета, - мы не вправе обсуждать подобные вещи. Разве можем мы вмешиваться в действия облеченного доверием правительства? Разве способны со своей местной колокольни оценить все значение государственных проблем? Конечно нет!
Ему не дали договорить. Зал негодовал:
- Чего уж тут разбираться, коли нам вместо мира войну до победного конца сулят!
- Дать Милюкову винтовку - пусть сам в окопы лезет!..
- А вы тоже - защитнички нашлись...
Напрасно председательствующий пытался навести порядок и взывал к благоразумию. На сцену влез рослый матрос, сказал яростно:
- Хватит нас байками кормить! Это кто облечен доверием народа Временное правительство, что ли? Черта лысого... Народ мира хочет, а им Дарданеллы подавай... Нет уж - не нужно нам такое правительство!
Ему дружно зааплодировали. Сидевший рядом со мной Жемчужин, улыбаясь, сказал:
- А ведь не из нашей парторганизации моряк выступает. Из эсеров, наверное. И его проняло!
Совет решительно поддержал большевиков. В принятой резолюции говорилось: "Гельсингфорсский Совет депутатов армии, флота и рабочих, находя, что настало время для ухода империалистического Временного правительства, не исполняющего волю народа, заявляет, что никакие уступки подобному Временному правительству недопустимы, что Гельсингфорсский Совет депутатов армии, флота и рабочих ждет по этому вопросу только решения Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов".
Большевистская фракция предложила направить Исполкому Петроградского Совета специальную телеграмму, текст которой был также одобрен здесь, на заседании. Телеграмма гласила: "Гельсингфорсский Совет депутатов армии, флота и рабочих, возмущенный нотой Временного правительства по вопросу о войне, решительно заявляет, что всей своей вооруженной мощью будет поддерживать все революционные выступления Петроградского Совета р. и с. д., готов по первому его указанию свергнуть Временное правительство и просит немедленно осведомить его, в каком положении находится вопрос".
Нота Милюкова основательно всколыхнула матросские и солдатские массы. Митинги протеста состоялись на многих кораблях и во многих частях Гельсингфорсской базы. Общее собрание Свеаборгской крепостной телеграфной роты предложило Петроградскому Совету потребовать от Временного правительства объявить недействительными все дипломатические договоры, заключенные Николаем II, принять все меры к скорейшему окончанию войны, немедленно распорядиться о конфискации всех частнособственнических земель, ввести повсеместно 8-часовой рабочий день, прекратить травлю В. И. Ленина. Если же правительство откажется удовлетворить эти требования, телеграфисты призывали свергнуть его.
Подобных резолюций в те дни принималось немало.
22 апреля гельсингфорсские большевики избрали делегатов на Всероссийскую Апрельскую конференцию партии. Этой чести удостоился и я.
К этому времени наша партийная организация уже представляла собой серьезную силу. В нее входили примерно три тысячи человек. Заметно возросла численность большевиков на боевых кораблях. Самая крупная корабельная организация была на "Республике". В ней насчитывалось 520 человек, 160 - на "Петропавловске", 150 - на "Гангуте", 140 - на крейсере "Диана". Они и являлись нашей опорой.
В числе представителей Гельсингфорса в Петроград ехали Ильин-Женевский, Жемчужин, Марусев, Дмитриев. Матросы с "Республики" дали Марусеву и Дмитриеву особое задание - пригласить в Гельсингфорс Ленина.
До столицы добрались благополучно. 23 апреля в двухэтажном дворце Кшесинской должно было состояться предварительное совещание делегатов. Чьи-то заботливые руки украсили помещение еловыми ветками, развесили красные флаги. От этого он приобрел праздничный вид. Появление Ленина было встречено дружными аплодисментами. Но Владимир Ильич, подняв руку, остановил овацию и по-деловому приступил к изложению вопроса. Он говорил о развитии революции. Особенно подробно остановился на событиях, связанных с нотой Милюкова и свидетельствовавших о недовольстве масс политикой Временного правительства.
Утром 24 апреля в аудитории Стебутовских женских курсов открылась конференция. Здесь я встретил своего старого товарища по подполью Тимофея Ульянцева. Его послали делегатом кронштадтские большевики. Он познакомил меня со своими товарищами. Среди них особенно запомнился энергичный, большеглазый Семен Рошаль.
В зале заседания группы из Гельсингфорса, Кронштадта и Ревеля сели рядом, да и в перерывах держались вместе. Самое яркое впечатление о тех днях оставили в моей памяти выступления Владимира Ильича, в которых он развивал положения Апрельских тезисов. Каждая мысль его была так четко обоснована и так логично завершена, что мне странно было слышать людей, возражавших Ленину. Их доводы казались мелкими и неубедительными.
Поражала исключительная принципиальность Ленина, его упорство в отстаивании своей точки зрения. Когда некоторые делегаты к резолюции по аграрному вопросу вносили поправки, Владимир Ильич четыре раза брал слово и блестяще доказал их несостоятельность. Нельзя было не любоваться ленинской энергией, его удивительной работоспособностью. Лишь на последнем заседании, которое затянулось до глубокой ночи, Владимир Ильич говорил о положении во Втором Интернационале, произнес речь в защиту резолюции о текущем моменте, высказался против изменения этой резолюции, отвечал на вопросы, выступил с заключением.
В дни конференции мне довелось увидеть Владимира Ильича в нерабочей обстановке. Делегаты обедали в студенческой столовой. Каждому из нас выдавали по два талончика - на два блюда. У раздаточной всегда выстраивались две отдельные очереди - за первым и за вторым блюдами. Однажды, получив суп и быстро управившись с ним, я встал ко второму окошку, довольный тем, что сумел сэкономить несколько минут. И вдруг впереди себя человек за пятнадцать я увидел Владимира Ильича в его обычном костюме, с кепкой, засунутой в карман пиджака. Стоя в очереди, он на весу держал тарелку и ложкой черпал суп. Меня это ошеломило. Я увидел, как скромен Ильич и как дорожит буквально каждой минутой.
Как и многие другие делегаты, я мечтал подойти к Ленину в перерыве, поговорить с ним, но не решился отрывать у него время. А вот Марусев и Дмитриев все же побеседовали с Владимиром Ильичом. В один из перерывов они передали ему просьбу матросов побывать в Гельсингфорсе. Ленин поблагодарил за приглашение и сказал, что ему очень хотелось бы поехать к балтийцам, но беда в том, что из-за дел сейчас не может выбраться из Петрограда.
В Гельсингфорс мы возвращались о решениями Апрельской конференции четкой и ясной программой дальнейшей деятельности партии. Делегаты побывали почти на всех кораблях базы, рассказали матросам о том, что видели и слышали в Петрограде. На собраниях нас неизменно просили как можно подробнее рассказать о Владимире Ильиче Ленине. Мы с удовольствием откликались на это пожелание.
В эти дни в нашем комитете произошли некоторые изменения. Была избрана исполнительная комиссия, в которую вошли Владимир Залежский, Павел Дыбенко, Борис Жемчужин, Михаил Рошаль и другие. Возглавил комитет Владимир Александрович Антонов-Овсеенко, присланный к нам Центральным Комитетом партии.
С приездом Антонова-Овсеенко вся наша работа заметно оживилась. Он был прирожденным организатором, прошел большую и суровую школу революционной борьбы. Внешне он был неказист - среднего роста, чуть сутуловатый, ходил в стареньком и довольно потертом черном костюме. Но крахмальный воротничок его сорочки, всегда сверкал белизной. У Антонова-Овсеенко были длинные густые волосы с заметной проседью, спадавшие на лицо, когда он наклонял голову. Сквозь простенькие овальные очки внимательно глядели добрые близорукие глаза. Владимир Александрович походил скорее на бухгалтера или учителя, нежели революционера. Но очень скоро мы узнали, что человек этот редкой смелости, огромной выдержки и большой силы воли. Происходил он из военной семьи и сам стал офицером. В 1906 году, как один из организаторов военного восстания в Севастополе, был приговорен к смертной казни, замененной впоследствии двадцатью годами каторги. Из заключения бежал и снова занялся нелегальной работой.
Приехав в Гельсингфорс, Владимир Александрович быстро вник в обстановку и сразу же с головой окунулся в работу. Он оказался опытным организатором и великолепным оратором. После его выступлений на Сенатской площади эсеры приуныли: Антонов-Овсеенко легко разбивал их по всем линиям.
За длинные волосы и несколько певучую речь социал-революционеры прозвали Владимира Александровича "попом с "Республики" (он был очень дружен с командой нашего корабля и часто бывал на нем). Но Антонов-Овсеенко лишь посмеивался над этим прозвищем и продолжал громить эсеров на митингах.
В этот период от нас уехал Александр Федорович Ильин-Женевский, для работы в организованной в Петрограде большевистской газете "Солдатская правда". Его заменил Леонид Николаевич Старк - человек энергичный и способный. Наш комитет, располагавшийся сначала на Высокогорной улице, затем переехал на Мариинскую в одну из пустующих квартир. Там же помещалась и редакция "Волны". Матросы, солдаты и рабочие Гельсингфорса хорошо знали дорогу в этот дом. Они приходили сюда за советами, помощью, с жалобами, приносили письма и заметки. В помещении всегда было людно, стоял гул голосов, плавали кольца табачного дыма. Трудно было работать в такой обстановке, в особенности товарищам из редакции. Но они наверстывали упущенное ночами.
Комитетчикам активно помогали большевики с "Республики", особенно Марусев, Дмитриев и Лебедев. Я в эти дни заседал в различных комиссиях Совета. А вскоре вошел в состав нового выборного органа моряков Балтийского флота, сыгравшего впоследствии видную роль в подготовке Октябрьского вооруженного восстания.
Центробалт
В начале лета 1917 года на Балтике появился новый морской флаг - на красном фоне скрещенные якоря, а по углам четыре буквы - ЦКБФ. Они означали: Центральный комитет Балтийского флота. Новый флаг нигде не был зарегистрирован, его упорно не признавали ни морское ведомство, ни правительство. А он, невзирая на это, продолжал реять в серо-голубом небе, и под ним все теснее сплачивались революционные матросы...
Центральный комитет Балтийского флота был детищем большевиков. Идея создания выборного демократического органа, способного объединить моряков всей Балтики, возникла в Гельсингфорсском комитете РСДРП(б). Такой руководящий центр был очень нужен. Развитие революции на флоте происходило неравномерно. Быстрее всего она развивалась в Кронштадте, где уже с мая фактически перестали признавать власть Временного правительства. Медленнее - в Гельсингфорсе, где давало себя знать сильное влияние эсеров. Очень крепки были соглашательские и оборонческие настроения среди команд кораблей, базировавшихся в Ревеле.
Первое время после Февральской революции соединить воедино всех балтийцев пытался Гельсингфорсский Совет. Но его влияние было довольно слабым, команды многих кораблей не всегда считались с ним. Чувствовалась потребность в чисто морском органе, состоящем из представителей различных баз, портов, судов.
Еще в начале апреля команда линкора "Гражданин" (бывший "Цесаревич") выступила с призывом создать исполнительный комитет флота. Пока деятели других партий думали над этим предложением, раскачивались, за дело взялись гельсингфорсские большевики, понявшие, что с помощью общефлотского комитета можно быстрее объединить моряков под общими лозунгами.
Через матросскую секцию Гельсингфорсского Совета предложение об образовании Центрального комитета Балтийского флота поступило в исполком. Представители командования не стали возражать. Им показалось, что речь идет о чем-то вроде хозяйственной организации.