Христолюбова Ирина. Вася Кочкин, человек лет двенадцати

   Но когда Вася пришел домой, мама с папой чай не пили. У мамы еще смена не кончилась в парикмахерской, а папа был ненормированный — он работал и днем, и ночью, а иногда совсем не работал. Ждал заказа. Вася считал, что все призывы и плакаты папа, видимо, написал. Больше призывать не к чему, вот он и сидит без дела, мается. Папа объяснял, что у него творческий процесс.
   Вася достал из холодильника пшеничную кашу с луком и, не разогревая, поел, хотя мама говорила, чтоб он обязательно разогрел.
   Но когда человек дома один, он свободен! Можно есть холодную кашу, можно вообще ничего не есть, можно встать на голову (Вася тут же встал), можно сначала читать книжку или смотреть телевизор, а уж потом учить уроки.
   Но больше всего в часы свободы Вася любил сочинять. Никто не знал о его тайне, даже родители. Четыре тетради уже были исписаны и хранились в целлофановом мешочке между книгами.
   Вот уже второй год Вася писал роман под названием «Невероятные приключения Василия Кочкина».
   Он решил, что сейчас самая пора продолжить роман. Вася достал заветные тетрадочки, ласково их погладил, открыл первую, полистал. Кочкин очень любил перечитывать то, что сочинил.
   Он сел в кресло, положил нога на ногу, как настоящий писатель. Почему-то Вася представлял, что настоящий писатель сидит именно так: нога на ногу. И курит трубку. Но поскольку трубки в доме не водилось, то он ее вообразил.
   Попыхивая воображаемой трубкой, романист стал читать свой роман.
   «Случай № 11» — так называлось одно из приключений.

    «Я проснулся рано утром. Солнце только поднялось. Папа и мама спали как убитые. Они всегда так спят, когда в отпуске, да еще в деревне. А дело было именно в деревне и именно в мамин отпуск. Итак, проснувшись, я решил прогуляться, посмотреть, как колосится пшеница. Веселый, я вышел за околицу. Одна из тропинок вела к свиноферме, и я решил сначала заглянуть туда. Возможно, когда я вырасту, то стану свинопасом, защитником свиней. Весь мир относится к свиньям несправедливо. Как будто они только для того и существуют, чтоб их съесть. Я возмущен. Итак, иду я на свиноферму, вижу — дым валит. Он становится все чернее и чернее. Я понял: горит свиноферма. Свиньи кричали. На ферме никого не было. Я глотнул как можно больше воздуха и полез спасать свиней. Я задыхался, но продолжал делать свое дело. Наконец, всех свиней выгнал. Тут прибежали люди и стали тушить пожар. И тут одна свинья вдруг крикнула человеческим голосом: «Нас спас какой-то щуплый мальчик!» Но я, умытый, уже сидел дома. Вскоре я глянул на улицу и увидел необычайную картину. Под моим окном собралось множество свиней и поросенков. Мама с папой не понимали, в чем дело. Но потом пришел председатель колхоза и, утирая слезы благодарности, одного поросенка подарил мне. Мы увезли его в город. Он жил у нас в квартире и понимал меня с полуслова. Неужели его можно съесть? Мы подарили нашу Хрюшу дрессировщику, и потом она стала знаменитой артисткой цирка. Вот такая небольшая история…»

   Вася не успел дочитать любимое произведение, раздался звонок. Он быстро спрятал тетрадки в целлофановый кулек и побежал открывать дверь, уверенный, что пришел папа.
   Но… Но… За порогом стояла учительница.
   — Здравствуйте, Светлана Ивановна, — пробормотал Вася. — Родителей нет дома… Я один.
   — Может быть, ты меня пустишь?
   — Пущу…
   Светлана Ивановна сняла свое зеленое пальто, повесила на вешалку, как будто домой пришла.
   — Показывай свое житье-бытье.
   — Смотрите, хорошо живу, — сказал Вася. — Отдельный кабинет имею. — Он провел учительницу в свою комнату, которую любил называть кабинетом.
   В комнате был порядок. Светлана Ивановна и представить не могла, что Вася кое в чем был педант. Например, у него все лежало там, где надо, и так, как надо. Иногда, прибираясь, мама нарушала порядок. Вася страшно сердился.
   — Да у тебя что тут — научные труды? Ну, прямо пылинку не сдунь! Жили в бараке — своего угла не имел!
   Но мама была не права. У Васи и в бараке был свой угол — на чердаке. И там у него тоже был свой порядок.
   Светлана Ивановна осмотрелась, села на стул и только собралась начать с Васей разговор, как опять раздался звонок.
   На сей раз явился папа. Он был навеселе. Это Вася сразу понял.
   Папа увидел Светлану Ивановну — незнакомую ему девушку, очень изумился. Оглядел ее с ног до головы. Узкая юбка с разрезом на боку, которую осуждал директор школы, папе как раз понравилась.
   — Это кто? — спросил он.
   — Наша учительница! — как можно радостнее сообщил Вася.
   — Какая наша? Что, у нас есть учительница?
   — Я — классный руководитель, Светлана Ивановна. Папе тут же захотелось стать трезвым.
   — Вы почему сегодня не были на собрании? — спросила Светлана Ивановна.
   — Не мог. Собирался, честное слово, собирался. Но не мог!
   — Потому что пили! — глаза Светланы Ивановны сузились. Она презирала папу. Вася это почувствовал.
   — У него сегодня день рождения! — с отчаянием произнес Вася.
   — У меня день рождения? — папа рассмеялся. — Родной сын не знает, когда его отец родился! Мой день рождения в декабре, 19 декабря. Я по знаку Зодиака — Стрелец. А Васька — Скорпион. Тяжелый знак! Скорпион — весь в себе. Сам мучается и других мучает. Тяжелый знак. А вы, между прочим, симпатичная. Я думаю, что по гороскопу ваша стихия — воздух! Васька, ты почему не сказал, что у тебя такая учительница?
   — Перестаньте паясничать! — Светлана Ивановна вспыхнула.
   — Честное слово! Симпатичная! Скажите, когда вы родились? Я вам предскажу судьбу!
   Светлана Ивановна не желала вступать в разговор.
   Папа это понял.
   — Все мы созданы для счастья, как птица для полета, — вздохнул он. — И вы тоже.
   В этот же день Светлана Ивановна доложила директору школы Глебу Григорьевичу, что была в семье Кочкиных, где воспитанием сына явно не занимаются. Отец пьет, мать работает парикмахершей.

Отступление. Пора воспитывать папу

   В Васиной семье назревала драма. Мама сказала, чтоб папа собирал чемоданчик и катился подальше. Сына она воспитает сама, а папу пусть воспитывает общественность. Папа каялся и признавал все свои ошибки. Клялся, что никогда ни по какому поводу он больше капли в рот не возьмет. А перед учительницей Светланой Ивановной лично извинится.
   Вася закрылся в своей комнате, чтоб не слышать этот трам-тарарам. Но мама не могла обойтись без Васи.
   — Ты мне подробно расскажи, что твой непутевый отец наговорил учительнице?
   — Спрашивал о моих школьных успехах, — неохотно отвечал Вася.
   — А она что?
   — Говорила, что подаю большие надежды.
   — Ты мне не ври! Про отца рассказывай!
   — А чего рассказывать? Все хорошо. Когда она уходила, папе даже руку подала.
   Отец, услышав Васины признания, чуть не расплакался, стал просить у него прощения. Мама еще больше разгневалась, уже не только на папу, но и на Ваську.
   Вася снова ушел в свою комнату. Иногда ему казалось, что он старше своих родителей. Ссорятся — мирятся. Мирятся — ссорятся.
   А как нужно жить — вот так, как они, или как-то иначе? Наверное, иначе… Но ведь они хорошие — и папа, и мама. Когда из барака уезжали, все соседи ревели. «Да вы что, братцы, мы же не за границу!» — говорил папа. А мама сама ревела, всех обнимала и целовала. А потом, нацеловавшись, напрощавшись, все сели в автобус и поехали к ним на новоселье.
   У папы с мамой все получается само собой. Мама говорит: «А чего загадывать? Загадывай не загадывай — все равно не угадаешь! Живем, как умеем. Лишнего про себя не выдумываем».
   А Вася другой… И жизнь у него, значит, должна быть другая. Только вот какая она должна быть?

Снова поединок

   В трудное положение попал Вася Кочкин. Светлана Ивановна решила, что за него нужно браться всерьез. «Мальчик из неблагополучной семьи», — думала она, стараясь полюбить Васю. Ведь учитель должен любить детей! Но с любовью у нее ничего не получалось. Раздражал ее этот Кочкин, и всё тут.
   И вообще, зачем ей дали пятый класс? Со старшеклассниками можно говорить о моде, эстраде, кино, устраивать вечера отдыха. А пятиклассники?! О чем с ними говорить? О чем можно говорить с Кочкиным?
   Вася тоже не знал, о чем можно говорить со Светланой Ивановной. К тому же ему было не до разговоров: предстоял поединок с Кузаковым.
   — Может, передумаешь? — спросил Костя.
   Вася покачал головой.
   — Я понял: ты упрямый, как козел, — вздохнул Костя.
   — Сам ты козел.
   Татка Малахова заметила: и на уроках, и в перемену Вася с Костей о чем-то шепчутся.
   — Вы прямо такие таинственные, — сказала она. — Можно подумать, что на дуэль собираетесь.
   Вася поразился: сказала невзначай, а попала в точку. И с какой стати ей дуэль в голову пришла? Или так бывает? Именно как — так? А вот так… Непонятно как. С Васей тоже один раз такое случилось. Как-то зимой дядя Коля поехал на рыбалку, а Вася говорит:
   — Не езди, тебя волк съест.
   Вася был еще маленький, дядя Коля посмеялся над его страхом. А волк на самом деле встретился, тут уж было не до смеха. После этого некоторое время на Васю посматривали с опаской и ждали, не скажет ли он еще чего-нибудь выдающееся. Но больше на него пророчество не находило.
   Может, и на Татку нашло раз в жизни?
   — Какая дуэль? — Вася сделал неестественно удивленное лицо. — Ты что, с луны свалилась?
   — А с кем у тебя дуэль? — спросила Татка, будто не слышала, что ей Вася сказал.
   — Не вмешивайся в мужские дела! — строго произнес Костя.
   Татка обиженно отошла.
   После уроков Кочкин с секундантом Гвоздиковым пришли на поединок в условленное место.
   За школой был гараж, в котором стоял бездействующий трактор. Около гаража накопаны ямы еще для какого-то строительства. Здесь они и договорились встретиться с Кузаковым.
   Вася с Костей явились первыми. Сели на бревно.
   — Может, он не придет? — с надеждой спросил Костя.
   Вася ничего не ответил. Он знал, что Ромка все равно явится. Наверное, специально опаздывает.
   Так и есть. Ромка стоял за углом и наблюдал за Кочкиным.
   Вася с Костей уже не сидели на бревне, а ходили по нему, потому что не сиделось.
   Тогда и появился Ромка. Только не один, а впятером. Компания подошла вразвалочку.
   — Психуете? — с улыбкой спросил Ромка.
   — Что нам психовать? Это ты психуешь, привел целый отряд, — сказал Вася. — У нас такого уговора не было.
   — А я вообще с тобой не собираюсь драться, — сказал Ромка. — Еще стукну нечаянно, а ты рассыплешься. Можешь драться вот с этим! — Кузаков вытолкнул вперед худенького веснушчатого парнишку.
   — А он при чем? — удивился Вася. — У нас с тобой поединок!
   — Ну, Пушкин! — Ромка оглядел Васю снизу доверху.
   — Трусишь? — громко спросил Вася.
   Ромка рассмеялся, сел на бревно.
   — Для профилактики! — он подал знак рукой.
   Не каждый способен понять, что значит слово «профилактика» в честном поединке. И Вася не понял. А Ромкины дружки поняли.
   Двое подошли к Косте, двое — к Васе. Дальше все получилось неожиданно и быстро. Вася не успел ничего сообразить, как его взяли за руки и за ноги. То же самое произошло с Костей. Пленники, естественно, забрыкались, Костя завыл, а Вася брыкался молча. Их свалили в яму, где они продолжали барахтаться.
   — Не больно? — спросил их Ромка.
   Физически было не больно, а душевно — больно.
   Друзья вылезли из ямы грязные и несчастные.
   Компания хохоча удалялась.
   — Предупреждал я тебя, — вытирая грязь с лица, заныл Костя. — А ты бубнишь свое…
   Вася промолчал. Что тут говорить?
   — Посмотри на себя! — не унимался Костя. — Весь в грязи! Вот влетит дома!
   Вася опять ничего не ответил, он очищал брюки щепкой.
   — Говорят ему, говорят, он никого не слушает! — Костя никак не мог остановиться. — Может, еще раз вызовешь его на дуэль?
   — Вызову!
   — Мало тебе! Кузаков еще не такую команду приведет. Он издевается! Понятно? А ты на удочку клюешь!
   — Ничего не клюю. Это дело чести.
   — Ну, ты воображаешь из себя не знаю и кого! Дело чести! Героически, наверное, мы выглядели, лежа в грязи! — Костя наконец рассмеялся.
   — Ну и что? Разве не могут два благородных человека барахтаться в яме?
   Тут Костя совсем развеселился.
   — Ага! Все идут и думают: кто это в яме? А там благородные люди!
   Они стали хохотать.
   Тут, откуда ни возьмись, появилась Татка Малахова. Вначале они ее даже не заметили.
   — Вы что, сумасшедшие? — спросила она. — Все в грязи и хохочете?
   Они замолкли. Вася поднял с земли ранец, закинул через плечо.
   — Грязные мы потому, что клад искали! А хохочем потому, что не нашли! Видишь, ямы вырыты? Это все мы с Костей рыли, ночами!
   — Да видела я все, — промолвила Татка.
   — Чего ты видела? — тут Вася поскользнулся и нечаянно толкнул Татку. Она упала.
   Вася хотел помочь ей встать, но застеснялся Кости.
   Костя тоже хотел подать Татке руку, но застеснялся Васи.
   Мальчики шли, не разговаривая. А Татка, всхлипывая от обиды, плелась за ними.
   Именно в этот момент им встретилась Светлана Ивановна. Вот уж не везет, так не везет!
   — Откуда вы такие? — опешила она. — Почему Малахова плачет? Обидели ее?
   Мальчики молчали.
   — Я не плачу, — едва вымолвила Татка.
   — Кочкин, хулиганить ты умеешь, а признаться боишься!
   — Толкнул ее… — сказал Вася.
   — Вот как просто! Взял и толкнул! — Светлана Ивановна даже отступила на шаг, будто хотела рассмотреть своего ученика с некоторой дистанции.
   — Случайно… — прошептала Татка.
   — А почему в таком виде? — продолжала допрашивать учительница. — Грязные, как поросята. Дрались? Малахова, с кем они дрались?
   — Не видела, — опять прошептала Татка.
   — Как же ты оказалась с ними?
   — Случайно…
   — Что-то слишком много случайностей. Случайно оказались вместе, случайно толкнул и подрались тоже, наверное, случайно. Ладно, идите быстрее домой, а то людей на улице распугаете. Завтра поговорим!
   Светлана Ивановна, видимо, сама торопилась. Она почти бегом устремилась к трамваю. Только мелькал ее зеленый беретик.
   Настало время разобраться с Таткой.
   — Так что ты видела и что не видела? — хмуро спросил Кочкин.
   — Все видела. Я хотела вам помочь, но не успела.
   — С какой стати ты должна нам помогать!
   — Как-нибудь обойдемся без девчонок! — добавил Костя.
   — Потому что вас было двое, а их пятеро. Они мимо проходили, я в это время за угол спряталась.
   — Очень приятное известие! — съязвил Вася.
   Но Татке было невдомек понять мужское самолюбие.
   — Вы больше с ними не связывайтесь, — попросила она.
   Костя, несмотря на мужское самолюбие, обрадовался:
   — А я о чем говорю? О чем я тебе, Кочкин, говорю? У Кузакова совести нет, а Васька ему чего-то доказать хочет. Говорит: дело чести! А он твоих слов не понимает!
   — Смешно получается, — сказал Вася. — Если у тебя есть совесть и у меня есть совесть, то мы друг друга можем и поколотить. А у кого нет совести, того бить нельзя. Так?
   — Ну… — Костя не знал, что ответить. — Так все равно ведь он тебя побьет!
   — Побьет, — согласился Вася. — Но я ему не уступлю!
   — Да борись сколько хочешь! — рассердился Костя. — Дурак ты, Васька, какой-то.

Черная полоса становится все чернее

   Правильно говорил дядя Коля: жизнь идет полосами. Папа об этом тоже говорил, но у дяди Коли получалось выразительнее. Он при этом обхватывал голову руками, и всем было ясно, что наступила та самая черная полоса, которую дядя Коля предсказывал.
   Папа был оптимистом и постоянно надеялся на светлую полосу. Как известно, он любил повторять: «Только больно видеть жизни край».
   Дядя Коля был пессимистом. Он мог впасть в уныние оттого, что в африканском заповеднике убили слона. «Всё! — тихо произносил он. — Всё!» Наступала тишина. Глаза его были закрыты или, наоборот, смотрели вдаль. Мама над ним подтрунивала. Зато Васе дяди Колины чувства были понятны, как картинки в книжке.
   Вот и у Васи, видимо, тоже началась черная полоса. Хорошо бы посидеть с дядей Колей, обхватив голову руками. Но тут все начнут спрашивать, что произошло. Ни за что не отстанут, пока не дознаются. Вроде Васе черных полос иметь еще не положено. У ребенка все должно быть светлым. Как на плакате: весь мир в цветах, а дети едят кашу.
   «При этом странное дело, — размышлял Вася, — детьми все распоряжаются: учителя, родители и каждый взрослый в отдельности. Можно подумать, что они живут, а мы еще только собираемся».
   В период черной полосы еще не такие мысли могут в голову прийти. Вот потом голова-то и болит, а отчего — непонятно. По больницам начинают таскать, таблетки давать. Можно хоть сто таблеток съесть…
   Между тем черная полоса в жизни Васи Кочкина становилась все чернее.
   А произошло вот что. Старшая вожатая Тамара позвонила в бывшую Васину школу № 66. Она сомневалась: принимать Васю в пионеры в канун годовщины Октября или не принимать. Какой-то странный этот Кочкин.
   В отличие от Светланы Ивановны вожатая не считала Васю отъявленным хулиганом. С хулиганами просто. Для хулиганов составлен план мероприятий. Вот Ромка Кузаков, например. С ним она сразу же нашла общий язык. А с Кочкиным общего языка не находится.
   Для Светланы Ивановны подростки — неизвестный народ. А Тамара с ними запросто. Если б не Кочкин. Он занес в пионерский отряд 5 «Б» класса какой-то вредный микроб скептицизма. Даже отличник Дима Беляков вдруг нахмурился и сказал: «Не пойду на швейную фабрику стихи про советских мам читать!» Про каких же мам он хочет читать? А первый начал бросать всякие реплики Кочкин.
   Размышляя над неприятными событиями, Тамара Трошина и решила позвонить в школу № 66, где учился раньше Кочкин. Нужно все-таки выяснить, почему их бывший ученик (не двоечник!) остался вне рядов пионерской организации.
   И вот когда она позвонила, то узнала ошеломляющую весть: Кочкин — пионер! И не только рядовой пионер, а еще и звеньевым являлся!
   «Кочкин всех нас водил за нос!» — с горечью подумала Тамара. От обиды у нее даже слезы на глазах навернулись. Ну что она ему сделала? Почему он себя так ведет?
   Обидевшись, старшая вожатая Тамара Васильевна тут же превращалась в Тому. Ей казалось, что специально ее обидел Кочкин и специально над ней посмеялся.
   Томе захотелось тут же, сию минуту, уйти в ансамбль петь и плясать.

Отступление вынужденное. Об отрицательных чертах

   Светлана Ивановна ничуть не удивилась, что Кочкин оказался пионером, а потом не пионером. От Кочкина она ожидала чего угодно. Можно подумать, что Вася состоял только из одних отрицательных черт. Ну хоть одна положительная могла у него быть?
   Могла! Это Светлана Ивановна понимала. Не может быть человек только отрицательным или только положительным. Но что-то должно перевешивать.
   Успокоив себя таким образом, Светлана Ивановна решила, что у Кочкина перевешивают отрицательные черты.
   Вот так несправедливо иногда смотрят на тебя со стороны. Не понимают. А попробуй-ка пойми!
   Ты-то всех понимаешь, кто рядом с тобой?

Колесо обозрения

   — Ты, Кочкин, не хотел быть пионером? — Аля Соломина смотрела на него широко открытыми глазами. В прошлом году она была в «Артеке». Там все иностранные дети хотели быть пионерами. А Кочкин? Кочкин, советский мальчик — не захотел! Как это все понимать? — Кочкин, слышишь, Кочкин! — у Али даже голос сорвался.
   — Мы еще не оглохли, — сказал Костя Гвоздиков.
   — Кто это мы? — в тревоге спросила старшая вожатая Тамара Васильевна.
   — Мы с Кочкиным.
   — А при чем тут «мы»? То есть при чем тут ты? — возмутилась старшая вожатая. — И вообще, Гвоздиков, выйди! Мы разговариваем с Кочкиным! Наш актив разговаривает с Кочкиным!
   — Какой актив? — спросил Вася. — Я тут всех знаю.
   — А почему, Кочкин, ты не должен знать актив? — удивилась Тамара.
   — Ну, актив… — Вася глубокомысленно задумался. — Актив я не знаю…
   — Не придуривайся, Кочкин! — Тамара Трошина опять обиделась. — У нас серьезный разговор. Ответь нам прямо: как ты мог отказаться от своего пионерского имени?
   — Я не отказался. Я хотел испытания.
   — Он почти выдержал испытание! — воскликнула Татка.
   — Может быть, я ослышалась? — произнесла Тамара свою любимую фразу. — Какое испытание? Уж не эта ли выдумка с молчанием?
   — Но ведь вы сами были «за», — растерянно сказала Аля Соломина.
   — Это не испытание, а игра! — вожатая строго посмотрела на Алю. — Можно целую неделю молчать! Только зачем? Вы сами подумайте: зачем молчать?
   Пионеры стали думать. Действительно: зачем молчать? В чем смысл молчания? Нет смысла! Выходит, Кочкин поступал бессмысленно.
   — Так кто мне объяснит? — снова спросила Тамара.
   Никто объяснить не мог.
   Актив заседал долго, но к единодушному мнению не пришел: пионер Кочкин или не пионер? Это тоже озадачило вожатую. Обычно 5 «Б» был всегда единодушен.
   Пока шло заседание, Костя Гвоздиков сидел под дверью, ожидая Васю. Наконец, двери распахнулись, озабоченные активисты протопали мимо.
   — Ну и заварил ты кашу, — сказал Костя, когда они шли домой. — А зачем — сам не знаешь.
   — Я уже объяснял активу, — сказал Вася. — А ты, Гвоздиков, не актив.
   — Подумаешь, захочу и стану! — уверенно произнес Костя. — Мне только неохота. Дурак я, что ли?
   — Несознательный ты, Гвоздиков!
   — От кого слышу? Сам из пионеров выбыл!
   — Может, я хотел всех взволновать, А то никто не волнуется.
   — А чего волноваться? Надо жить спокойно. Мне папа говорит так: «Если каждый будет жить спокойно и на душе у него будет хорошо, то и всему Советскому Союзу будет хорошо».
   — Что же, всем заснуть, как ты на уроках спишь? И тогда вся страна станет счастливая?
   — Ты почему такой вредный? — спросил Костя. — Надо тебя с моим папой познакомить. Он всех умеет успокаивать. Собака залает, он и ее успокоит.
   — Как это у него получается? — удивился Вася.
   — Не знаю. Чего-то такое скажет, собака уже хвостом виляет.
   — А у нас в семье все наоборот, — вздохнул Вася. — Жила у нас собака Булька, так она из всех нас была самая спокойная. Мама раскричится, она подойдет, за ногу тяпнет понарошку и уйдет под стол. Мама тут же успокаивалась.
   Мальчики шли по асфальтированной дорожке сада имени Горького. Астры после заморозков поникли головками. Они уже прожили свою жизнь. И от этого в саду было тихо и печально.
   — А я недавно был у Лидии Петровны, — вдруг сказал Вася.
   — Зачем? — удивился Костя.
   — Так вышло…
   — К учителям домой ходят только подлизы. Да и то девчонки. А потом хвастаются: мы чай пили! Вот скукота! Ты тоже чай пил?
   На этот вопрос Вася отвечать не стал. Он был настроен на серьезный разговор. В конце концов надо же с другом когда-то серьезно поговорить.
   — Оказывается, среди ее учеников нет ни одного генерала, — сказал Вася.
   — Ну и что? — Костя пожал плечами. — Может, маршалы есть.
   — И маршалов нет. Никого у нее нет. Она — сирота.
   — Сирота? — рассмеялся Костя. — Так она сама старая!
   — Была же маленькая. Ее отца и мать посадили в тюрьму. Может, они там и умерли. Может, убили. Неизвестно. Это было в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, при Сталине. Понял?
   — Не-е-е…
   — Не-е-е! Не-е-е! Ты знаешь, как Сталина зовут?
   Костя задумался.
   — Это… как это? — пытался он вспомнить. — Вспомнил! Семен Виссарионович!
   — Сам ты Семен! А вот когда-нибудь ты думал, как надо жить?
   — Чего ты ко мне пристал?
   — Эй, Кочкин! — вдруг послышался голосок.
   Вася обернулся. За деревом стояла Янка Истомина. Костя презрительно смотрел на друга. Опять эта Янка!
   — Будь здоров! — обиженный Костя пошел не оглядываясь.
   Яна подошла к Васе.
   — А я знаю, что тебя Ромка опять побил!
   — Дура ты! — Вася даже сам не ожидал, что такое скажет, и испугался, что Яна рассердилась. Но Яна, как ни странно, рассмеялась.
   — Пойдем, покатаемся на колесе обозрения! — вдруг предложила она.
   Вот уж чего Вася не ожидал — на колесе обозрения кататься! Да еще с Яной! С какой стати ей в голову взбрело? Опять какой-нибудь подвох?
   Вася настороженно глядел на девочку.
   — Ну? — спросила Яна требовательно.
   — Разве ты никогда не каталась на колесе?
   — С мальчиками — ни разу!
   Вася заморгал глазами.
   — А ты с девочками катался? — Яна с любопытством уставилась на него.
   — С какими девочками? — спросил он растерянно.
   Яна ничего не ответила и запрыгала на одной ноге. Прыг-скок, прыг-скок!
   Вася лихорадочно стал шарить в кармане, пытаясь найти мелочь. Но там даже копеечки не оказалось!
   Напрыгавшись, Яна снова предстала перед ним. В руке у нее было два билетика. Когда она успела купить? Неужели она его ждала?
   Колесо возвышалось над садом, поражая своими гигантскими размерами. Может быть, оно принадлежало какой-то неведомой колеснице? Только где эта колесница, куда умчалась на трех колесах, оставив четвертое?
   На колесе сидели только три пары, а остальные сиденья болтались, как пустые люльки. В одну из них уселись Вася с Яной. Колесо медленно стало поднимать их вверх. К небесам, к птицам. Может быть, не совсем так безгранично высоко, но все-таки туда, все дальше от земли. Вот уже выше деревьев…