Камень сделался проклятием Эйрина. Да, он наделил бессмертием своего созидателя, но теперь тому приходилось отнимать духовную энергию у кого-то, чтобы вести активную жизнь. Кристалл выпивал силу мага. Чем ближе он находился, тем пагубнее становилось воздействие. В тексте письма замелькали математические формулы, но Лайам их попросту пропускал.
Существовала определенная точка расположения камня, когда его воздействие прекращалось, но при этом и сам творец лишался последних сил. Дорстений Присциан, заживо уложив своего брата в гроб, по случайности разместил камень именно так. Ему и в голову не приходило, что он обрекает несчастного на вечное заточение в каменном саркофаге. Судя по дневниковым записям, Дорстений был совершенно уверен, что Эйрин вскоре умрет. О чем думал недвижно лежащий маг в течение долгих столетий, можно было только догадываться, и Грантайре таки пустилась в догадки, но Лайам не стал их читать.
«Делать мне больше нечего!» – хмуро подумал он, возводя глаза к потолку.
Когда камень с могильной плиты убрали, Эйрин почувствовал себя посвободней, но силу он стал набирать только после совершенного в склепе убийства. Окхэм признался, что рассек нищему глотку прямо над саркофагом, но Грантайре считала, что это не важно. «Главное, – писала она, – чтобы убийство произошло в объеме пещеры». По-видимому, саркофаг был спроектирован самим Эйрином вскоре после того, как он сотворил камень. В дальней стенке погребального сооружения имелся потайной ход. На Грантайре эта предусмотрительность произвела неизгладимое впечатление. «Поразительная изощренность ума!» – не раз восклицала она. Видимо, Эйрин хотел застраховаться от любых неожиданностей, но можно ли утверждать, что это ему удалось?
«Остальное, – писала волшебница, – уже вам известно. Последовала череда новых убийств.
Второй нищий, двое детишек, возвращавшихся с маскарада, еще трое нищих – и все для того, чтобы как-то поддерживать телесную активность несчастного мага. Чужая жизнь придавала ему энергии на день-другой, но, по-видимому, для того, чтобы вернуть магические способности, Эйрину требовалось гораздо большее количество жизней…»
Грантайре извела всю третью страницу на то, чтобы объяснить причину «окончательной гибели» Эйрина, но так и не сумела этого сделать. Камень, коснувшийся Эйрина, мог, конечно, выпить весь его дух, но почему приключился взрыв, от которого в склепе пострадали только Эйрин и Лайам, Грантайре не могла разобраться. Однако на этот счет у Лайама имелось свое мнение.
– Если одна жизнь светится как пламя свечи, – стал самодовольно втолковывать он Фануилу, – то несколько жизней, три там или четыре, дадут гораздо больше огня, понимаешь?
Ему представилось голубое сияние, подвластное матушке Джеф.
Дракончик склонил голову набок.
«Вряд ли. Пламя – всего лишь символ».
Лайам отмахнулся от скептического замечания своего фамильяра, поскольку догадка прекрасно все разъясняла. Дух Эйрина и дух, накопленный в камне, соединились, что и породило взрыв.
– Не спорь со мной, – заявил он, усмехаясь. – Больным не перечат!
«Не такой уж ты и больной».
– Больной-больной, – возразил Лайам. – Не сомневайся.
Фануил демонстративно отвернулся, предоставляя хозяину разбираться с письмом в одиночку.
Впрочем, четвертую страницу Лайам одолел без большого труда. Там в сжатой форме и в довольно общих словах описывались события последних пяти дней. Грантайре еще дважды упомянула о пропавших подростках, явно чего-то недоговаривая, черкнула пару строк о том, что лорд Окхэм «признался во всем», но в чем это «во всем», уточнить не удосужилась. Она вообще не считала нужным ничего уточнять.
«Леди Окхэм тяжело все восприняла», «барон Квэтвел уехал домой», «госпожа Присциан – само спокойствие и сама добродетель…»
Лайам начинал злиться. Письмо несло в себе гораздо больше вопросов, чем ответов. Квэтвел уехал, а как же дуэль? Что с Ульдериком и с графиней Пинеллой? И т.д. и т.п. К тому же его расстраивал сам тон письма. Безразлично-приветливый – так пишут шапочному знакомому или дальнему родственнику. Признаться, он втайне рассчитывал на большую задушевность. Ведь был же момент, когда они с ней едва не поцеловались. А Грантайре словно бы совсем позабыла о том. Или неромантические детали ухода за больным человеком отвращают женщину от романтического чувства к нему?
Точно так же, подумалось Лайаму, составляют и какие-нибудь прошения. Высасывают из пальца объемистое обоснование, подкрепляют его кучей маловразумительных фраз и… Что «и» Лайам додумать не успел. В дверь всунулся Геллус и объявил, что пришел эдил.
– Так, – широко улыбаясь, сказал Кессиас и тяжело опустился на стул, стоявший возле кровати. – Что-то, Ренфорд, вы разленились! Полеживаете себе в постельке уже которые сутки, а все из-за чего? Из-за простенького ушиба?
– А когда еще мне представится случай так отдохнуть? И потом, если бы я знал, что перелом ноги на целых пять дней лишит меня вашего общества, я давно бы ее сломал!
Эдил хохотнул, но сразу же стал серьезен.
– Признаться, Ренфорд, я рад, что с вами сейчас все нормально. Еще как рад! Все могло закончиться гораздо печальней.
Лайам не стал говорить, что кое-кто крепок задним умом. Он потряс письмом.
– Грантайре пишет, что Окхэм во всем признался.
Эдил расцвел.
– Истинная правда! Только слово «признался» тут не подходит. Он покаялся, он расписал нам все свои преступления в красках – и его уже повезли в Дипенмур. Впрочем, раскаяние ему вряд ли поможет. Герцог строг, и беднягу, скорее всего, повесят, ведь за ним, кроме кражи, числится еще кое-что.
Странно, но это известие вовсе не порадовало Лайама. Он с удивлением понял, что судьба Окхэма ему не безразлична.
– Камень разрушен, – продолжал эдил. – Но мне кажется, что это даже и к лучшему.
– Разрушен?Грантайре ничего о том не сообщила.
– Камень взорвался сам и разметал Эйрина в пыль. Можете считать тот момент своим вторым рождением, Ренфорд. Вас почти не задело, а от мага клочка не осталось. Но госпожа Присциан держится молодцом. Она славная женщина… не то что другие, – заметил эдил, понижая голос до шепота. – Как, например, леди Окхэм. Лорд мне напоследок шепнул, что ей все было известно. Похоже, всю эту кашу она-то и заварила. Хорошо, что ей вздумалось самой отправиться в Дипенмур, иначе мне пришлось бы приставить к ней часового. Боюсь, после того, как лорда повесят, его супружницу где-нибудь заточат. В какой-нибудь высоченной башне.
Лайам подумал, что жизнь в башне – еще не самое худшее наказание. К этой взбалмошной, себялюбивой красотке он не испытывал ни малейшей симпатии.
– А что с теми подростками, не вернувшимися с маскарада? Грантайре пишет, что Эйрин замешан и тут.
– Так и есть, – сокрушенно вздохнул эдил. – Мы нашли их тела – в старом помойном баке. Честно говоря, мы бы еще долго искали. Один нищий набрел на них и нам подсказал.
Он горестно покачал головой.
– Раны те же, дух высосан. Совсем детишки, им было лет по двенадцать, не больше. Нельзя таких отпускать на ночные гуляния… Но кто же мог знать?..
Наступило молчание. Лайам представил, как тяжело было эдилу разговаривать с родителями погибших детей. Он знал, что Кессиас не послал вместо себя кого-то, а пошел к ним сам. «Если вдуматься, в их смерти повинен и я…»
Помолчав, Лайам задал новый, давно интересовавший его вопрос:
– А как там дела у Ульдерика и Квэтвела? Дуэль состоялась?
Кессиас сперва отвечал неохотно, потом разошелся и уже в юмористических красках описал недавний визит графа к госпоже Присциан. Оказывается, тот, чтобы добраться до Квэтвела, притащил вдове целую кипу долговых векселей лорда.
– Он подраспустил хвост, чтобы произвести на нее впечатление. Сказал, что ни за что не потревожил бы ее в такое печальное время, если бы вопрос не касался чести его драгоценной супруги, и что она может тут же разорвать векселя, но ему необходимо повидаться с бароном и перемолвиться с ним парой слов.
Госпожа Присциан поступила просто. Она кочергой погнала нахала из кабинета. Эдил громко захохотал.
– Квэтвел в тот же день был отослан домой, а векселя отданы мне. Я сам перемолвился с графом словечком… вместо барона. Сперва он очень досадовал, а потом смирился и даже остался доволен. Особенно после того, как я шепнул ему кое-что. Лорд ведь признался, но не во всеуслышанье, а мне лично, что он в сговоре с графом взялся плутовать в карточных играх, а слава шулера могла очень сильно кое-кому повредить.
– Aга – засмеялся Лайам. – Плутовство! Я так и думал!
Ну, конечно! Не может быть, чтобы он так уж плохо играл в альянсы. Только плутовством можно было из него вышибить те семьдесят крон.
– Ну да, они заключили сделку. Ульдерик прощает лорду часть долга, а лорд шельмует в игре… в пользу графа. Я уверен, вы понимаете, о чем речь, а что до меня, то я не игрок. Кстати, Ульдерик вовсе не упрашивал лорда продать ему камень. Окхэм сам принес ему эту штуку – в уплату долга. Граф отказался, и правильно сделал. Впрочем, выходит, таким образом, о краже-то он знал? Я могу обвинить его в содействии воровству, но… но мне неохота возиться. Прямых доказательств вины Ульдерика нет, а нет доказательств, значит, нет преступления. Но Окхэма он оплел долгами, словно паук…
Эдил назвал сумму, от которой у Лайама глаза полезли на лоб.
– На такие денежки можно снарядить целый флот!
– Еще бы, – согласно кивнул Кессиас. – Но это лишь половина того, что Дезидерий собирался выложить лорду за камень. Представляете? А еще этот маг подрядился зафрахтовать для лорда корабль! Лорд намеревался сбежать, но госпожа Присциан попросила меня держать это в секрете.
– Наверное, не хочет добавлять недоброй славы к тому, что уже есть.
– Да уж конечно. И вот вам еще новостишка. Вдова навела справки и страшно удивилась, обнаружив, что никаких родственников в Торквее у нашего лорда нет.
Они помолчали. Лайам посмотрел на солнце, празднично сиявшее за окном, и внезапно вспомнил, что пролежал в кровати целых пять дней.
– Я пропустил все пирушки, – удрученно сказал он.
– А то как же, конечно же, пропустили, – весело отозвался Кессиас, а потом щелкнул пальцами. – Да, чуть не забыл… у меня для вас есть сообщение. От той самой девчушки, которую мне в тут ночь так и не удалось отыскать. Она потом сама ко мне заявилась. И велела спросить, помните ли вы о подарке. Это что-то важное? Девчушка ничего себе, шустрая, но, пожалуй, чуть грубовата.
Лайам рассмеялся, восхитившись наглостью Мопсы. И это называется – «никуда не высовываться»!
– Я с этим разберусь, – пообещал он, игнорируя немой вопрос, застывший в глазах эдила.
Когда Кессиас понял, что ему ничего не расскажут, он пожал плечами и кашлянул в кулак.
– Ну, ладненько. Поправляйтесь себе тут, а я потихоньку пойду. Все вроде бы хорошо… хотя, признаться, я должен… гм, вот еще что, Ренфорд. Я был неправ… ну, с теми нищими… и вообще, когда в вас сомневался.
Слова эдила смутили Лайама. Интересно, кому еще вздумается сегодня перед ним извиняться? Ну да, он очень озлился тогда на приятеля, однако все давно позади.
– Забудьте, – сказал он эдилу и, поскольку с лица того не сходило виноватое выражение, протянул ему руку. – Сомнения подчас весьма полезная вещь.
Кессиас ухватил его за руку и с чувством ее потряс.
– Когда вы валялись… ну там – в склепе, я вдруг вспомнил, что мы поссорились, и мне… мне жутко не захотелось, чтобы вы ушли в мир иной в таком состоянии.
Как будто вопрос был решен, но смущение не проходило.
– Ладно, забудем, – вновь повторил Лайам. – А иной мир пусть подождет.
– Пусть, – улыбнулся Кессиас. – Ну я, пожалуй, пойду. А вы отдохните в свое удовольствие, вам ведь уже недолго осталось тут прохлаждаться.
– Ну, это еще мы посмотрим! – крикнул ему вслед Лайам.
И, словно в подтверждение своих слов, он повалился в подушки, как только за эдилом захлопнулась дверь.
Чуть позже Лайам опять сел и вернулся к письму. Вернее, к последнему из листов объемистого послания. Его содержание резко отличалось от всего того, что он недавно прочел. И почерк здесь был более аккуратным, словно волшебница уже никуда не спешила и выверяла каждое слово.
«Я должна поблагодарить вас за то, что вы меня приютили, – писала она. – Уже скоро год, как я не ночевала с таким комфортом. Правда, последние три дня я провела в доме госпожи Присциан, так было удобнее. К тому же она славная женщина. Но у вас было лучше – вы готовите вкуснее, чем Геллус…»
Лайам радостно рассмеялся, а потом призадумался, не шутит ли его гостья. Насколько он помнил, она никогда не выражала довольства окружающей обстановкой.
«Танаквиль был прав относительно вас. Он навестил меня в Карад-Ллане. (Там гильдия магов не имеет большого влияния.) Мастер велел мне выехать в Саузварк и забрать его вещи. Еще он сказал, что вам можно довериться и что вы – человек надежный и незаурядный. Я, признаться, не придала его словам большого значения: вы не были магом и поэтому мало интересовали меня. Но время подтвердило правоту мастера Танаквиля.
У меня много дел, мне нужно навестить массу знакомых. Других магов. Харкоут опасен, и я должна их об этом предупредить. Возможно, кое-кто из них заглянет и в Саузварк, то есть, скорее всего… я буду рекомендовать им Южный Тир как край, где можно укрыться. У гильдии в вашем герцогстве представительства нет, ближайшее гнездовье белых – Торквей, но они там слабо организованы и не представляют угрозы. Я расскажу своим собратьям о вас, и, надеюсь, вы будете с ними так же добры, как и со мной…»
Лайам нахмурился, несколько уязвленный. Он вовсе не столь гостеприимен, как показалось Грантайре. Его «доброта» к ней была вызвана чувством другого рода, и, кажется, она могла бы это понять. С другой стороны, ему только не хватало ввязаться в свару между чародеями. Лайам недовольно покачал головой.
«Если у меня будет такая возможность, я хотела бы вновь вас навестить. Наверное, ближе к лету. Танаквиль говорил, что вы купаетесь в бухте. Собственно говоря, это было его первое упоминание о вас. „Там живет молодой человек, которому все нипочем и который любит плавать вдоль пляжа“. Наверное, этот молодой человек очень мерзнет, подумала я.
Тем не менее теперь мне кажется, что купание в бухте стоит того, даже несмотря на холодную воду. Прощайте, у меня еще много дел. Сегодня я уезжаю!»
Далее следовала длинная черта, проведенная словно бы со значением, смысл которого Лайам надеялся в самом скором времени уловить.
«Сейчас раннее утро. Я долго смотрела на вас. Не сегодня-завтра вы придете в себя и вернетесь к своим делам. Однако во сне вы кажетесь таким одиноким. Мне почему-то думается, что мы с вами схожи.
Риф говорит, что вам хотелось поцеловать меня. Помните, после долгого разговора на кухне? Мне так не показалось, но Риф утверждает. Интересно, правда ли это?
А еще интересно, что было бы, если бы вы это сделали?»
И все. И больше ни слова. Только еще один знак вопроса и крупная подпись. Причем двойная. Рядом с именем, которым гостья представилась, стояло второе – то ли Фоув, то ли Фоуэль. Лайам с минуту пытался его разобрать, потом сдался и заново перечитал приписку.
– Фануил, как зовут кота Грантайре?
Дракончик поднял голову с одеяла.
«Риф, мастер».
Лайам уныло кивнул.
– Чудный котик.
«Я должен был ее поцеловать», – подумал он с грустью. А потом засомневался. Если она задумалась, что было бы дальше, значит, сама не знает, хотелось ли этого ей.
«И что она имеет в виду, намекая, что мы с ней схожи? Она вовсе не кажется одинокой. А я? Разве я одинок?»
– Фануил, я одинок?
«Мастер?»
– Я одинок, да?
«Нет, – мысленно отозвался дракончик после небольшого раздумья. – Я всегда рядом с вами. Как и эдил Кессиас, ваш друг».
– Правильно, – сказал Лайам.
А сам подумал, что Грантайре, наверное, имела в виду совсем другой род одиночества. Он не смог бы выразить словами какой, но, кажется, понял, что ему хотели сказать.
Уронив письмо на одеяло, Лайам повернулся к окну и задумался. Он вспомнил, как Грантайре подложила ладонь под его щеку, чтобы помочь ему безмятежно заснуть…
Через некоторое время он уже звал Геллуса – достаточно громко, но стараясь при том не орать. Видимо, слуга находился где-то неподалеку, ибо буквально через пару мгновений явился на зов.
– Господин Ренфорд, вам что-нибудь нужно?
– Да, – ответил Лайам. – Мне нужно купить хороший подарок к праздникам.
– К праздникам? – удивился Геллус. – Но ведь пиры побирушек прошли.
– Знаю, но мне тем не менее нужен подарок.
Слуга уставился на господина Ренфорда так, словно тот спятил, и Лайаму пришлось, показав на свою ногу, добавить:
– Я собирался обрадовать кое-кого, но не успел.
– А-а-а, – протянул Геллус, светлея лицом. – Ну, разумеется, господин Ренфорд. А что бы вы хотели купить?
Лайам нахмурился. Конечно, с подарком, можно бы не спешить. Мопсе все равно придется ждать, пока он не встанет на ноги. Впрочем, с девчонки станется влезть и в окно.
– Что-нибудь из ряда вон выходящее, – сказал Лайам и вопросительно посмотрел на Геллуса, ожидая подсказки. Потом уточнил: – Самое замечательное из того, что есть в Саузварке!
Существовала определенная точка расположения камня, когда его воздействие прекращалось, но при этом и сам творец лишался последних сил. Дорстений Присциан, заживо уложив своего брата в гроб, по случайности разместил камень именно так. Ему и в голову не приходило, что он обрекает несчастного на вечное заточение в каменном саркофаге. Судя по дневниковым записям, Дорстений был совершенно уверен, что Эйрин вскоре умрет. О чем думал недвижно лежащий маг в течение долгих столетий, можно было только догадываться, и Грантайре таки пустилась в догадки, но Лайам не стал их читать.
«Делать мне больше нечего!» – хмуро подумал он, возводя глаза к потолку.
Когда камень с могильной плиты убрали, Эйрин почувствовал себя посвободней, но силу он стал набирать только после совершенного в склепе убийства. Окхэм признался, что рассек нищему глотку прямо над саркофагом, но Грантайре считала, что это не важно. «Главное, – писала она, – чтобы убийство произошло в объеме пещеры». По-видимому, саркофаг был спроектирован самим Эйрином вскоре после того, как он сотворил камень. В дальней стенке погребального сооружения имелся потайной ход. На Грантайре эта предусмотрительность произвела неизгладимое впечатление. «Поразительная изощренность ума!» – не раз восклицала она. Видимо, Эйрин хотел застраховаться от любых неожиданностей, но можно ли утверждать, что это ему удалось?
«Остальное, – писала волшебница, – уже вам известно. Последовала череда новых убийств.
Второй нищий, двое детишек, возвращавшихся с маскарада, еще трое нищих – и все для того, чтобы как-то поддерживать телесную активность несчастного мага. Чужая жизнь придавала ему энергии на день-другой, но, по-видимому, для того, чтобы вернуть магические способности, Эйрину требовалось гораздо большее количество жизней…»
Грантайре извела всю третью страницу на то, чтобы объяснить причину «окончательной гибели» Эйрина, но так и не сумела этого сделать. Камень, коснувшийся Эйрина, мог, конечно, выпить весь его дух, но почему приключился взрыв, от которого в склепе пострадали только Эйрин и Лайам, Грантайре не могла разобраться. Однако на этот счет у Лайама имелось свое мнение.
– Если одна жизнь светится как пламя свечи, – стал самодовольно втолковывать он Фануилу, – то несколько жизней, три там или четыре, дадут гораздо больше огня, понимаешь?
Ему представилось голубое сияние, подвластное матушке Джеф.
Дракончик склонил голову набок.
«Вряд ли. Пламя – всего лишь символ».
Лайам отмахнулся от скептического замечания своего фамильяра, поскольку догадка прекрасно все разъясняла. Дух Эйрина и дух, накопленный в камне, соединились, что и породило взрыв.
– Не спорь со мной, – заявил он, усмехаясь. – Больным не перечат!
«Не такой уж ты и больной».
– Больной-больной, – возразил Лайам. – Не сомневайся.
Фануил демонстративно отвернулся, предоставляя хозяину разбираться с письмом в одиночку.
Впрочем, четвертую страницу Лайам одолел без большого труда. Там в сжатой форме и в довольно общих словах описывались события последних пяти дней. Грантайре еще дважды упомянула о пропавших подростках, явно чего-то недоговаривая, черкнула пару строк о том, что лорд Окхэм «признался во всем», но в чем это «во всем», уточнить не удосужилась. Она вообще не считала нужным ничего уточнять.
«Леди Окхэм тяжело все восприняла», «барон Квэтвел уехал домой», «госпожа Присциан – само спокойствие и сама добродетель…»
Лайам начинал злиться. Письмо несло в себе гораздо больше вопросов, чем ответов. Квэтвел уехал, а как же дуэль? Что с Ульдериком и с графиней Пинеллой? И т.д. и т.п. К тому же его расстраивал сам тон письма. Безразлично-приветливый – так пишут шапочному знакомому или дальнему родственнику. Признаться, он втайне рассчитывал на большую задушевность. Ведь был же момент, когда они с ней едва не поцеловались. А Грантайре словно бы совсем позабыла о том. Или неромантические детали ухода за больным человеком отвращают женщину от романтического чувства к нему?
Точно так же, подумалось Лайаму, составляют и какие-нибудь прошения. Высасывают из пальца объемистое обоснование, подкрепляют его кучей маловразумительных фраз и… Что «и» Лайам додумать не успел. В дверь всунулся Геллус и объявил, что пришел эдил.
– Так, – широко улыбаясь, сказал Кессиас и тяжело опустился на стул, стоявший возле кровати. – Что-то, Ренфорд, вы разленились! Полеживаете себе в постельке уже которые сутки, а все из-за чего? Из-за простенького ушиба?
– А когда еще мне представится случай так отдохнуть? И потом, если бы я знал, что перелом ноги на целых пять дней лишит меня вашего общества, я давно бы ее сломал!
Эдил хохотнул, но сразу же стал серьезен.
– Признаться, Ренфорд, я рад, что с вами сейчас все нормально. Еще как рад! Все могло закончиться гораздо печальней.
Лайам не стал говорить, что кое-кто крепок задним умом. Он потряс письмом.
– Грантайре пишет, что Окхэм во всем признался.
Эдил расцвел.
– Истинная правда! Только слово «признался» тут не подходит. Он покаялся, он расписал нам все свои преступления в красках – и его уже повезли в Дипенмур. Впрочем, раскаяние ему вряд ли поможет. Герцог строг, и беднягу, скорее всего, повесят, ведь за ним, кроме кражи, числится еще кое-что.
Странно, но это известие вовсе не порадовало Лайама. Он с удивлением понял, что судьба Окхэма ему не безразлична.
– Камень разрушен, – продолжал эдил. – Но мне кажется, что это даже и к лучшему.
– Разрушен?Грантайре ничего о том не сообщила.
– Камень взорвался сам и разметал Эйрина в пыль. Можете считать тот момент своим вторым рождением, Ренфорд. Вас почти не задело, а от мага клочка не осталось. Но госпожа Присциан держится молодцом. Она славная женщина… не то что другие, – заметил эдил, понижая голос до шепота. – Как, например, леди Окхэм. Лорд мне напоследок шепнул, что ей все было известно. Похоже, всю эту кашу она-то и заварила. Хорошо, что ей вздумалось самой отправиться в Дипенмур, иначе мне пришлось бы приставить к ней часового. Боюсь, после того, как лорда повесят, его супружницу где-нибудь заточат. В какой-нибудь высоченной башне.
Лайам подумал, что жизнь в башне – еще не самое худшее наказание. К этой взбалмошной, себялюбивой красотке он не испытывал ни малейшей симпатии.
– А что с теми подростками, не вернувшимися с маскарада? Грантайре пишет, что Эйрин замешан и тут.
– Так и есть, – сокрушенно вздохнул эдил. – Мы нашли их тела – в старом помойном баке. Честно говоря, мы бы еще долго искали. Один нищий набрел на них и нам подсказал.
Он горестно покачал головой.
– Раны те же, дух высосан. Совсем детишки, им было лет по двенадцать, не больше. Нельзя таких отпускать на ночные гуляния… Но кто же мог знать?..
Наступило молчание. Лайам представил, как тяжело было эдилу разговаривать с родителями погибших детей. Он знал, что Кессиас не послал вместо себя кого-то, а пошел к ним сам. «Если вдуматься, в их смерти повинен и я…»
Помолчав, Лайам задал новый, давно интересовавший его вопрос:
– А как там дела у Ульдерика и Квэтвела? Дуэль состоялась?
Кессиас сперва отвечал неохотно, потом разошелся и уже в юмористических красках описал недавний визит графа к госпоже Присциан. Оказывается, тот, чтобы добраться до Квэтвела, притащил вдове целую кипу долговых векселей лорда.
– Он подраспустил хвост, чтобы произвести на нее впечатление. Сказал, что ни за что не потревожил бы ее в такое печальное время, если бы вопрос не касался чести его драгоценной супруги, и что она может тут же разорвать векселя, но ему необходимо повидаться с бароном и перемолвиться с ним парой слов.
Госпожа Присциан поступила просто. Она кочергой погнала нахала из кабинета. Эдил громко захохотал.
– Квэтвел в тот же день был отослан домой, а векселя отданы мне. Я сам перемолвился с графом словечком… вместо барона. Сперва он очень досадовал, а потом смирился и даже остался доволен. Особенно после того, как я шепнул ему кое-что. Лорд ведь признался, но не во всеуслышанье, а мне лично, что он в сговоре с графом взялся плутовать в карточных играх, а слава шулера могла очень сильно кое-кому повредить.
– Aга – засмеялся Лайам. – Плутовство! Я так и думал!
Ну, конечно! Не может быть, чтобы он так уж плохо играл в альянсы. Только плутовством можно было из него вышибить те семьдесят крон.
– Ну да, они заключили сделку. Ульдерик прощает лорду часть долга, а лорд шельмует в игре… в пользу графа. Я уверен, вы понимаете, о чем речь, а что до меня, то я не игрок. Кстати, Ульдерик вовсе не упрашивал лорда продать ему камень. Окхэм сам принес ему эту штуку – в уплату долга. Граф отказался, и правильно сделал. Впрочем, выходит, таким образом, о краже-то он знал? Я могу обвинить его в содействии воровству, но… но мне неохота возиться. Прямых доказательств вины Ульдерика нет, а нет доказательств, значит, нет преступления. Но Окхэма он оплел долгами, словно паук…
Эдил назвал сумму, от которой у Лайама глаза полезли на лоб.
– На такие денежки можно снарядить целый флот!
– Еще бы, – согласно кивнул Кессиас. – Но это лишь половина того, что Дезидерий собирался выложить лорду за камень. Представляете? А еще этот маг подрядился зафрахтовать для лорда корабль! Лорд намеревался сбежать, но госпожа Присциан попросила меня держать это в секрете.
– Наверное, не хочет добавлять недоброй славы к тому, что уже есть.
– Да уж конечно. И вот вам еще новостишка. Вдова навела справки и страшно удивилась, обнаружив, что никаких родственников в Торквее у нашего лорда нет.
Они помолчали. Лайам посмотрел на солнце, празднично сиявшее за окном, и внезапно вспомнил, что пролежал в кровати целых пять дней.
– Я пропустил все пирушки, – удрученно сказал он.
– А то как же, конечно же, пропустили, – весело отозвался Кессиас, а потом щелкнул пальцами. – Да, чуть не забыл… у меня для вас есть сообщение. От той самой девчушки, которую мне в тут ночь так и не удалось отыскать. Она потом сама ко мне заявилась. И велела спросить, помните ли вы о подарке. Это что-то важное? Девчушка ничего себе, шустрая, но, пожалуй, чуть грубовата.
Лайам рассмеялся, восхитившись наглостью Мопсы. И это называется – «никуда не высовываться»!
– Я с этим разберусь, – пообещал он, игнорируя немой вопрос, застывший в глазах эдила.
Когда Кессиас понял, что ему ничего не расскажут, он пожал плечами и кашлянул в кулак.
– Ну, ладненько. Поправляйтесь себе тут, а я потихоньку пойду. Все вроде бы хорошо… хотя, признаться, я должен… гм, вот еще что, Ренфорд. Я был неправ… ну, с теми нищими… и вообще, когда в вас сомневался.
Слова эдила смутили Лайама. Интересно, кому еще вздумается сегодня перед ним извиняться? Ну да, он очень озлился тогда на приятеля, однако все давно позади.
– Забудьте, – сказал он эдилу и, поскольку с лица того не сходило виноватое выражение, протянул ему руку. – Сомнения подчас весьма полезная вещь.
Кессиас ухватил его за руку и с чувством ее потряс.
– Когда вы валялись… ну там – в склепе, я вдруг вспомнил, что мы поссорились, и мне… мне жутко не захотелось, чтобы вы ушли в мир иной в таком состоянии.
Как будто вопрос был решен, но смущение не проходило.
– Ладно, забудем, – вновь повторил Лайам. – А иной мир пусть подождет.
– Пусть, – улыбнулся Кессиас. – Ну я, пожалуй, пойду. А вы отдохните в свое удовольствие, вам ведь уже недолго осталось тут прохлаждаться.
– Ну, это еще мы посмотрим! – крикнул ему вслед Лайам.
И, словно в подтверждение своих слов, он повалился в подушки, как только за эдилом захлопнулась дверь.
Чуть позже Лайам опять сел и вернулся к письму. Вернее, к последнему из листов объемистого послания. Его содержание резко отличалось от всего того, что он недавно прочел. И почерк здесь был более аккуратным, словно волшебница уже никуда не спешила и выверяла каждое слово.
«Я должна поблагодарить вас за то, что вы меня приютили, – писала она. – Уже скоро год, как я не ночевала с таким комфортом. Правда, последние три дня я провела в доме госпожи Присциан, так было удобнее. К тому же она славная женщина. Но у вас было лучше – вы готовите вкуснее, чем Геллус…»
Лайам радостно рассмеялся, а потом призадумался, не шутит ли его гостья. Насколько он помнил, она никогда не выражала довольства окружающей обстановкой.
«Танаквиль был прав относительно вас. Он навестил меня в Карад-Ллане. (Там гильдия магов не имеет большого влияния.) Мастер велел мне выехать в Саузварк и забрать его вещи. Еще он сказал, что вам можно довериться и что вы – человек надежный и незаурядный. Я, признаться, не придала его словам большого значения: вы не были магом и поэтому мало интересовали меня. Но время подтвердило правоту мастера Танаквиля.
У меня много дел, мне нужно навестить массу знакомых. Других магов. Харкоут опасен, и я должна их об этом предупредить. Возможно, кое-кто из них заглянет и в Саузварк, то есть, скорее всего… я буду рекомендовать им Южный Тир как край, где можно укрыться. У гильдии в вашем герцогстве представительства нет, ближайшее гнездовье белых – Торквей, но они там слабо организованы и не представляют угрозы. Я расскажу своим собратьям о вас, и, надеюсь, вы будете с ними так же добры, как и со мной…»
Лайам нахмурился, несколько уязвленный. Он вовсе не столь гостеприимен, как показалось Грантайре. Его «доброта» к ней была вызвана чувством другого рода, и, кажется, она могла бы это понять. С другой стороны, ему только не хватало ввязаться в свару между чародеями. Лайам недовольно покачал головой.
«Если у меня будет такая возможность, я хотела бы вновь вас навестить. Наверное, ближе к лету. Танаквиль говорил, что вы купаетесь в бухте. Собственно говоря, это было его первое упоминание о вас. „Там живет молодой человек, которому все нипочем и который любит плавать вдоль пляжа“. Наверное, этот молодой человек очень мерзнет, подумала я.
Тем не менее теперь мне кажется, что купание в бухте стоит того, даже несмотря на холодную воду. Прощайте, у меня еще много дел. Сегодня я уезжаю!»
Далее следовала длинная черта, проведенная словно бы со значением, смысл которого Лайам надеялся в самом скором времени уловить.
«Сейчас раннее утро. Я долго смотрела на вас. Не сегодня-завтра вы придете в себя и вернетесь к своим делам. Однако во сне вы кажетесь таким одиноким. Мне почему-то думается, что мы с вами схожи.
Риф говорит, что вам хотелось поцеловать меня. Помните, после долгого разговора на кухне? Мне так не показалось, но Риф утверждает. Интересно, правда ли это?
А еще интересно, что было бы, если бы вы это сделали?»
И все. И больше ни слова. Только еще один знак вопроса и крупная подпись. Причем двойная. Рядом с именем, которым гостья представилась, стояло второе – то ли Фоув, то ли Фоуэль. Лайам с минуту пытался его разобрать, потом сдался и заново перечитал приписку.
– Фануил, как зовут кота Грантайре?
Дракончик поднял голову с одеяла.
«Риф, мастер».
Лайам уныло кивнул.
– Чудный котик.
«Я должен был ее поцеловать», – подумал он с грустью. А потом засомневался. Если она задумалась, что было бы дальше, значит, сама не знает, хотелось ли этого ей.
«И что она имеет в виду, намекая, что мы с ней схожи? Она вовсе не кажется одинокой. А я? Разве я одинок?»
– Фануил, я одинок?
«Мастер?»
– Я одинок, да?
«Нет, – мысленно отозвался дракончик после небольшого раздумья. – Я всегда рядом с вами. Как и эдил Кессиас, ваш друг».
– Правильно, – сказал Лайам.
А сам подумал, что Грантайре, наверное, имела в виду совсем другой род одиночества. Он не смог бы выразить словами какой, но, кажется, понял, что ему хотели сказать.
Уронив письмо на одеяло, Лайам повернулся к окну и задумался. Он вспомнил, как Грантайре подложила ладонь под его щеку, чтобы помочь ему безмятежно заснуть…
Через некоторое время он уже звал Геллуса – достаточно громко, но стараясь при том не орать. Видимо, слуга находился где-то неподалеку, ибо буквально через пару мгновений явился на зов.
– Господин Ренфорд, вам что-нибудь нужно?
– Да, – ответил Лайам. – Мне нужно купить хороший подарок к праздникам.
– К праздникам? – удивился Геллус. – Но ведь пиры побирушек прошли.
– Знаю, но мне тем не менее нужен подарок.
Слуга уставился на господина Ренфорда так, словно тот спятил, и Лайаму пришлось, показав на свою ногу, добавить:
– Я собирался обрадовать кое-кого, но не успел.
– А-а-а, – протянул Геллус, светлея лицом. – Ну, разумеется, господин Ренфорд. А что бы вы хотели купить?
Лайам нахмурился. Конечно, с подарком, можно бы не спешить. Мопсе все равно придется ждать, пока он не встанет на ноги. Впрочем, с девчонки станется влезть и в окно.
– Что-нибудь из ряда вон выходящее, – сказал Лайам и вопросительно посмотрел на Геллуса, ожидая подсказки. Потом уточнил: – Самое замечательное из того, что есть в Саузварке!