Страница:
входа в туалет, куда оба героически ломились по малой нужде. Посмотрели друг
на друга - и уже очень скоро вспоминали фильмы китайского режиссера по
фамилии Карвай, автора бесподобного "Чункингского экспресса", попивая пиво,
обсуждая наши наркотики а потом и употребляя их на протяжении тридцати
четырех часов. У Маги кончились триста долларов, у меня - сто пятьдесят.
Имени режиссера оба так и не вспомнили. Его кассеты не продавались ни в
одном из пятидесяти четырех ларьков. Хорошо еще, что старый однополчанин
Магомеда - бывший налоговый инспектор Тимирязев - возил их все время на
своей битой машине, так что не пришлось тратить деньги на такси. Только
кто-то украл таки сотку из моего кошелька, когда мы спали у третьих лиц в
Новокосино...
Кто это вспомнит, если не я? Если не мы - то кто мы? Кому надо, как я в
тот раз вышел на улицу и понял, что все еще жив, и даже более жив, чем
когда-либо? Подчеркиваю - без всякого буддизма никому не надо. Но к
просветлению уже шел - ясное дело - просто продвигался. Заморачивался,
очищался, тренировался - чего еще?
И в результате теперь я все помню очень четко, практически вневременно.
Как я в этот раз вышел на сентябрьскую улицу - а у входа стояла какая-то
машина, а рядом с ней стоял Мага. И как я подумал - хорошо, мол, что именно
он - в этот день.
- Кьянти! - заорал я, - Буэнос диос, амигос, комарадес, мучачос,
кабальерос!
- Но пасаран! - ответил Магомед.
Шофер уехал, а мы, как два старых друга, обнявшись и похлопывая друг
друга по плечам, направились соотнестись с целью, то бишь побухать в
какой-нибудь ближайший кабак. Какую-нибудь импровизационную хачапурную.
И вот мы сидели в ней и бухали.
- Хорошо сидим... - говорит Магомед на второй кружке, уже рассказав мне
все свои последние идеи насчет перенесения литературного бизнеса в
виртуальное пространство Интернета, - Но немцы нам башляют, и ты на этот раз
не подведешь. Правильно говорю?
- Они что, так и не отказались от той пресловутой идеи насчет моих
честных очерков? - спрашиваю я.
- Несуществующих, заметь, - говорит Магомед, - Но, братан, это уже
другие немцы. Те вообще французы были. Которых ты нагрел на три косых...
- Мы вместе их нагрели... - отвечаю, - Я кроме аванса ничего не
видел...
- Ладно, дело прошлое. Я объяснил французам, что ты не смог поехать
встретить миллениум в пылающем Грозном по самым объективным причинам.
Сказал, что тебя посадили в тюрьму за наркотики. Они даже предложили
подключить своих неформалов, типа ПЕН-центра - я сказал, что наши все сами
сделают, если пустить наш с тобой бюджет на взятки. И чтоб в газеты не
писали, и наших тут не дергали - а то тебе, мол, Толяныч, меру пресечения
изменят...
- А какая она у меня? - поинтересовался я.
- Принудиловка от наркозависимости, - уверенно сказал Мага, - А то, что
бюджет их сразу же был пущен в расход, я им, конечно, не сказал - все-таки я
деловой человек. Так что они ничего не поняли и отстали. Да ты чего? Они ж,
скоты. давно уж про тебя забыли! У них к тому времени уже какой-то философ
патлатый через Грузию провернулся без визы. Как его наши спецы проморгали?
Отрезали бы голову, свалили на хоттабычей. Да... Вот как время летит...
Какое-то время после его рассказа мне было сильно смешно - от того, как
кратко и мастерски Магомед изложил историю о том, как я не поехал в Чечню по
заказу одного мощного французского либерального журнала, заплатившего за эту
аферу три тысячи долларов, лично в руки Магомеду. Аферу - потому что в тот
момент давать нам деньги не стоило. В смысле - под самый Новый год. Магомед
это понял - и выдал мне авансом всего пять сотен. Остальные убрал к себе в
карман. Потом мы взяли ЛСД, кокоса, стакан шишек и отправились в "Седьмой
путь" - ну, и, естественно, хантер-томпсон, по подтексту не без контекста.
- На самом деле я хотел поехать! - отсмеявшись, слегка возмущаюсь я, -
Не помнишь, я ведь билет на самолет уже купил!
- Вечером пьяный ты позвонил и сказал, что у тебя, похоже, газовая
гангрена, - усмехается Магомед, - А с утра ты позвонил и сказал, что билет
остался в неизвестной подмосковной ментовке вместе с паспортом.
- Гангрена была бредом, - отвечаю, - Поехать меня просто защита не
пустила. И Верка с Ксюхой, если честно.
- Как они?
- В Крыму еще. Вернусь - буду встречать. Тоскую сильно, ты меня знаешь.
Просто пиздец временами - а временами, знаешь, наоборот, стимулятор натуры.
Так что теперь я точно поеду. Тем более. Возвратки не будет. Есть серьезный
внутренний позыв.
- Творческий позыв-то? Завидую... - говорит мой почти состоявшийся
литературный агент, - Хорошо подумал? Не передумаешь? Аванс тебе сейчас
выдавать, или как?
- А когда же еще?! Вот, баран! - я возмущен, - Я бы и без аванса у тебя
денег занял. Думаешь эти козлы нам платят? Выборы-то закончились.
- И все-таки хорошо, что ты едешь по работе, с оказией, под охраной, с
кормежкой и госбюджетными командировочными, - говорит Магомед, протягивая
мне небольшую стопочку двадцатидолларовых купюр, - Значит, этих условных
немецких денег тебе достанется больше. Хоть иногда судьба должна играть в
пользу, скажи, уродец? Короче, от тебя ждут где-то 80000 печатных знаков.
Мелочь, мне кажется. С подглавками только, не забудь.
Мы смеемся, я убираю деньги куда следует. Скоро мы допьем пиво - и
отправимся куда-нибудь еще. Я только разве что заскочу в контору и скажу
шефу, что переговоры о скрытой имиджевой рекламе с финансовым представителем
фонда ветеранов Афганистана проходят успешно.
- А все-таки ебут нас чехи... - говорит Магомед, - Хоть мы и крепчаем
от этого. Хотя морально, конечно, да на уровне будущих поколений все это,
так или иначе, сложится в нашу пользу. Но пока ебут.
- Не ругайся, - говорю, - Я тебе первому расскажу, как там на самом
деле. Какая энергетика, что за поля.
- Русско-татарский мат отгоняет бесов. Запатентовано историей. Однажды
я ездил к одному старцу, в Оптину пустынь...
- Я помню эту концепцию, - говорю, - Она не бесспорна.
Играла восточная музыка. а может, и не играла.
- А ты знаешь, что я все-таки возобновил написание романа, - сказал я
Магомеду, - Моего, вечного. Чтобы не бухать. Только во временах все время
путаюсь.
- Моего романа? - уточнил Магомед, - Который я тебе заказал позапрошлым
летом? И дал в долг аванс?
- Никакой он не твой, - ответил я, - И ни чей. Я его по главе в
Интеренете вывешиваю.
- Опять с маргиналами связался... - вздохнул Мага и допил пиво, -
Шифруйся получше. И как твой творческий метод, в связи с буддизмом,
усовершенствовался? Что? В корень смотрю? Йока гири?
- Научился работать просто, немного и без психозов, - улыбнулся я, - Не
переутруждаюсь короче. Еще дисциплины бы поднабраться, и Букер с Нобелем,
считай, в кармане.
- Супер. Только не забывай, что главное - это глубоко дышать, - он сел
на своего любимого галатропного конька, - А психоз пройдет. Сам собой
развяжется. Тем более, что любые неврозы после настоящей войны становятся
осколочными. Разве ты не чувствовал того кайфа, что на войне любой отрезок
времени без присутствия смерти за плечом, и даже самого ухода смерти чуток
подальше - что при снайперах на открытом пространстве не представляется
возможным, не говоря уже о минометных гнездах на склонах гор, а ты, блин, в
чертовом ущелье... Короче, не отвлекаюсь. О чем твой роман? Надеюсь, о том
же самом?
- Ты сам все знаешь, - сказал я, - О кайфе на войне, простыми словами.
О психоидной природе.
- Да? Простыми? - усмехается Петр, - Везет тебе. Эх, я убивал, не могу
вот так. Зависть, зависть - вот что меня в тебе привлекает. Моя зависть. Я
смог бы лишь про то, как... А, нет - это тоже не смогу... Да и возраст
уже... Может, шишек возьмем, таланты и поклонники?
- Можно, - сказал я, - Все можно, если в меру. Ты абсолютно прав в том,
что сейчас сказал, Мага. Без поездки туда повторно, сейчас, хотя бы
приблизиться, хотя бы почувствовать этот страх как следует - повторно, после
той войны, после того страха. Без водки той хрен напишешь приличную книгу. В
смысле - неприличную. Она в любом случае будет больной. Таким образом ее и
купят. Дойдет до аудитории. Нормальный бизнес на крови и обгрызенных
собаками трупах. Чем он хуже солдатской карьеры?
- Ты говоришь моими словами, сукин кот, - говорит Мага, - И ты прав.
Безусловно, как рефлекс. Ебануто, как создание.
- У меня с бессознательным договор о ненападении, - говорю, - И вообще,
прекращай материться. Фуфловая высокопарность мне не катит.
- Да? - Мага удивленно молчит пару секунд, а потом встает из-за стола и
уверенно произносит, - А я-то всегда наблюдал у тебя декларацию
независимости от психики. Что-то изменилось, пограничник?
Я однажды ему рассказал, как лечился в одной ведомственной клинике
пресловутых "пограничных состояний", вот он и прикалывается. Как будто сам
не лечился еще покруче. Ну, да он ведь убийца многоразовый. Ему сложней.
- Война, - говорю, - Чечня. Грех материться всуе...
- Хоккей, - говорит Мага, - Договорились. Значит, едем бухать. Только
не вздумай говорить о Сэллинджере, Мэллвиле и остальных кафках - а то меня
замутит не доезжая. Не говоря уже о тулках и римпоче, жалкий сектант. И
прекращай путаться с временами, это не по-человечески. Время у нас у всех
одно. Банальность...
- Да, - говорю, глупо улыбаясь до ушей, - Ты даже не знаешь, насколько
ты прав.
- И вот еще что, - он напускает на себя серьезный вид, - Насчет
романа... Пойми одно, парень. Мое предложение остается в силе. Издаем за мой
счет, прибыль пополам, даже без отбоя. Я в тебя верю, слышишь? Да у тебя ж,
к тому же, вся пресса в кулаке? Я четко это вижу - презентация в Доме
журналистов, телекамеры, все твои знакомые известные личности...
- Многочисленные интервью с литературным агентом и издателем...
Тут я понял, что мы с Магомедом сегодня сильно нажремся - авансом, в
разминку...
- Да! Да! - не унимался он, - А у тебя, к тому же и день рождения!
Тридцать лет, круглая дата!
- Я так быстро не успею написать... - улыбаюсь.
Приятно, черт возьми - хотя и все под контролем, без привязанностей.
- Я уже вижу эти тупые тексты в пресс-релизах! - сообщает Магомед,
морщит лоб и начинает указывать пальцами на несуществующую газетную вырезку,
- Впервые... Лично участвовал в освещении обеих кампаний... Психический
шок... Убийственная, смертельная ирония... Настоящий герой своего трудного
времени...
- Чушь какая, - говорю, - Я совсем не об этом...
- Да не ломайся ты, как целка! - смеется Магомед, хлопает меня по плечу
здоровенной спецназовской лапой, а после серьезно так добавляет, - Короче,
задание. Хочешь вешать в Интернет - вешай. Пиарь сам себя - под псевдонимом,
смотри, не балуй. Но к самим текстам относись, как к черновикам, понял? Как
если бы это просто ты фигачишь в компьютер - а кто-то это тайно смотрит, но
никак тебя не смущает. Плюй на их дерьмовые рейтинги, слышишь? Книга - это
когда берется, открывается и до последней точки не закрывается. Там свой
подход к редактуре, свой тембр, своя настройка... Короче - не буду тебя
учить. Роман - это полковой похоронный марш. А твой Интернет - это просто
Моцарт играет гаммы на балконе, а случайные прохожие головы задерут, так он
им чижика-пыжика сымпровизирует. Говно, короче.
- Честно говоря, - отвечаю, - Мне что так, что эдак. Однако продолжаю
оставаться быть благодарным за предложение, на которое я постараюсь
ответить, когда закончу работу. Яволь, мой женераль.
- Вольно! Ну вот. Доброе слово и кошке приятно, - Магомед явно доволен
своим пьяным заблуждением о наличии у меня какого-либо мнения по поводу его
деловой книгоиздательской активности.
Какое может быть мнение? Если ты уже там, на этих бугристых - пыльных
или размокших от дождя - чеченских дорогах, и носишься, через весь
позвоночник наадреналиненный, и ловишь абсурднейшую по кайфу эссенцию
неживотной свободы. Перед которой любой пафос - меркнет, молчит и нервно
курит где-то на обочине так называемой жизни. И не надо никого убивать - а
если смерть принять, так сколько угодно ее вокруг. принимай - не хочу.
Хорошо жить, когда даже перед мертвыми не стыдно, и ни что живое не может
больно напрячь или напугать. Еще бы радости побольше, поогромней - другим
дарить - да здоровья себе сохранять...
И мы с Магой поехали бухать как следует - по-идиотски поехали бухать.
Будто бы создавать в московском пространстве российский римейк страха и
ненависти далекого, несбыточного Лас-Вегаса.
"На курган-мурган
Прилетал три птичка -
Один хорька,
Второй суслик,
Третий - зайка земляной", - пропел я, и добавил после картинно
опрокинутой рюмки, - Песенка прибалтийских наемников зимы девяносто
четвертого.
- Бензин. Душа горит, - сказал уже серьезно осовевший от коньяка
Магомед, - А зачем ты ее мне пропел? Что я, прибалтийских наемников, что ли,
не знаю?
- Тех - нет, - сказал я, - Их в доме подвзорвало, бомбой или ракетой,
не помню. В доме остались мои запасные носки и майки, замоченные в тазу, и
ножик китайский. А я побежал смотреть на первую убитую западную журналистку.
Голландскую, кажется. Еще удивлялся - за каким хреном симпотные девушки из
Амстердама сюда прутся? Она одна такая всего была, мне потом рассказали. У
меня с этого поэма начинается, "Буддист в Чечне". А песенка - эпиграф.
Дескать, возвращаюсь от голландки - а дома нет, одна воронка, и песенка
вьется над ней. А? Почти художественный вымысел.
- Вот оно что... - сказал Магомед, и сделал вид, что ему грустно, -
Третий тост. Не чокаемся. За немников, кстати, тоже... За всех погибших в
бою, святых и подонков, наших и чужих. Пусть хоть т а м не воюют...
Он показал пальцем в потолок какого-то безымянного бара на Чистых
прудах, и мы молча выпили.
И здесь продолжать разговаривать о литературе не хотелось совсем. Чего
о ней говорить? В детстве все почти что ненормальные люди что-либо пишут.
Кое-кто потом, нахватавшись резких болезненных впечатлений, связанных со
смертью и шизофренией, поступает в разные бессмысленные творческие ВУЗы,
переживает, пьет, пишет невсамделишние - о-го-го! - рассказы, посылает пьесы
на конкурсы драматургов, получает премии, переводится, издается на других
языках, получает письма из Франции, потом перестает. Потом он едет в
трамвае, а заплатить ему нечем, подходит контролер:
- Ваш билетик. Нету? Платите штраф. Нету?
- Я роман пишу, - говоришь угрюмо, - На Букера.
Ошарашенный такой глубинной и непонятной, как ему кажется,
несправедливостью, контролер молча проходит мимо. Едешь дальше. Дописывать
роман.
Года три уже его кропаешь - а толку? Себе не веришь, переписываешь,
бьешься через два месяца на третий, болеешь, лечишься, размениваешь взгляды
и структуру - а война уходит в прошлое, и, наконец, все ясно. Ехать снова -
и по настоящему. По писательски. Не отвлекаясь на постороннее. Ничего,
короче, кроме жизни и смерти. А то - диалоги длинные, противно читать, и
канва слишком запутанная лично, без отстраненности, и герои все одинаковые,
в гроб просятся чуть что, и приключения надуманные, и слог безболезненный. С
другой стороны - у тебя хоть что-то есть за душой. А то пошлешь сотню
страниц в "Сбагриус", а там говорят без энтузиазма:
- И что там дальше?
- Да все, - говоришь, - Как на самом деле. Аванс давайте. Не меньше
штуки-полторы...
- Так у вас же первый! - изумляются, - Тысячу рублей дадим, разве что,
после половины. И восемь процентов роялти. А вообще нам бы в стиле трех
товарищей, что-то такое. Например - три друга встречаются после войны.
Вспоминают, едут снова.
- У меня товарищ один, - говорю, - Но он такой контуженный, что больше
никуда не поедет. А у вас была возможность получить классику за копейки - но
вы ею бездарно не воспользовались. Олигархи духа...
Идешь в "Пегас-Ко" - та же бадяга. Синопсис не утверждают. А ведь в
синопсисе четко сказано, что "во второй части романа герой, избавившись от
всех мешающих ему в реальности проблем, все-таки попадает в Чечню и дальше
происходят самые невероятные вещи, вроде поедания галлюциногенных грибов на
старом мусульманском кладбище, горячие политические дебаты с бухими
омоновцами, наблюдение за расстрелом пленных, удачное избежание зиндана,
риторический спор с шайкой мюридов, воспоминания о настоящей любви, вскрытие
старого невроза, связанного с самоубийством личного дедушки-полковника,
штурмовавшего Берлин, удачное возвращение в Москву, посещение могилы дедушки
и так далее по тексту до катарсиса в последней главе." Им этого мало? Идиоты
какие-то. Да и я сам, с ними, похоже, тоже - уже такой же. Пока поймешь, что
за деньги ничего не сработает - целая эпоха пройдет. Почти тридцатник
стукнет - а ты все дурак дураком. Теперь-то уже нет, ясное дело. Чего об
этом всем вспоминаю? Говорил же, что все по барабану, без привязанностей.
- Убился шишками, что ли? - спрашивает Магомед, - Полчаса коньяк не
пьем. Я сам-то убился, конечно...
- Как дети? - спрашиваю, - Как жена?
- Что может быть лучше?! - горячо восклицает Магомед.
Мы чокаемся и как следует выпиваем. Сколько можно терять время? Да пока
не перестанешь заморачиваться на эту тему.
- Журнал "Нью-Йоркер", - разведчик просто ловит мысли, - Несколько слов
о своем происхождении...
- Ну что ж, - подхватываю, - С чего начать? Ну, пожалуй. Линия дедушки,
наверное, главная в моей жизни. Я его никогда не видел. Ни одного, ни
второго. первый пропал без вести под Москвой в сорок первом. Второй прогулял
полковую казну и застрелился в сорок пятом. Папа мой - параноик, мама -
шизофреничка. Оба - латентные, социально адаптированные, в быту - на твердое
четыре. Простые советские беспартийные инженеры. Папа, физик-ядерщик, было
дело, проектировал первую атомную подводную лодку, и тот еще Чернобыль. Мама
как-то ненароком руководила строительством моста, в который врезался корабль
"Адмирал Нахимов". Но все это - так, случайные совпадения. Ошибки в
эксплуатации. Старшая сестра, например, строила Байкало-Амурскую магистраль
- так там до сих пор мало что толком и заработало. Ну, у нас в семье
считалось крайне дурным тоном приводить в дом коммунистов. Только дядя мой
родной - бывший коммунист, потому что в Ливии и Индии обучает военных
моряков ведению боя из нашего оружия. Так что - ноу проблем. Что еще?
- Ладно, достаточно... - неожиданно смущается Магомед, - Мы спрашивали
о литературных корнях. Ну, да бог с ними... Выпьем, параноидальный
шизофреник! За твой курган-мурган.
Мы пьем коньяк. Периодически выходим в ближайшую подворотню выкурить
чистошишечный косяк, возвращаемся и пьем снова. Как герои Ремарка, как
прототипы старины Хэма - а чем мы хуже? Чай, не транспоттинг какой-нибудь.
Бойцы.
Как хорошо, что по-правде, все это выдумка. Весь этот мир - от первого
до последнего образа, от первой до последней буквы, мантры, игра сансары с
нирваной и все остальное - конечно же, верить нечему. Чего бы там не
набивали ветхозаветные пророки или современные букеры-шмукеры. И скоро мне
ехать в Чечню - за самым что ни на есть настоящим. Есть чувство - так
вернусь здоровым! Останусь наглым по-хорошему - и победа явится сама собой.
Куда ей, суке, без меня?
Только не надо ничего читать на эту тему. А то действительно проснешься
однажды, а ты - чистый самурай. И как здесь жить? Естественно, встает вопрос
с деньгами - а там уж и до оружия недалеко. К тому же - мечты об Австралии.
Завести себе дрессированного кенгуру на поводке, прятать анашу в его сумке.
"Мистер полицейский, экскьюз ми, плиз... Где в вашем законе написано о
кенгурах? У меня не него имеются все ветеринарные справки. Сам я преподаю в
местном колледже. Да, конечно русскую поэзию - как вы догадались? Живу здесь
уже двадцать пять лет, получаю пенсию. В прошом году издох уже третий мой
кенгуру, Гринуэй. А это его правнучатый племянник - Карпентер. В конце
концов, мне просто нравится ваша страна..." Магия всегда должна срабатывать
- а как иначе? Если еще и на чистом английском, с легким сокольническим
акцентом.
Твой стиль - ты, твой герой - ты, деньги - твои, смерть - твоя, жизнь -
твоя. Даже дети - твои. И ранее умершие любимые собаки. Какой смысл
разменивать стиль на тиражи? Что же тогда достанется им всем - на самом
деле? Как мне на этом гребаном истфаке умудрились поставить трояк по
индийской философии? Да, конечно - тогда я толком ее не читал. Да и сейчас -
зачем? Но никто ведь не будет отрицать, что мозг может сам пройти через все
этапы? Вот так и я. Думая, что живу - не пишу, и думая что не живу - не пишу
тоже. Редко когда пишу. Сразу помногу - провал, недельку по чуть-чуть -
опять провал, в глубины подсознания. Нет усидчивости к этому делу. Подкорка
шебутная больно. Все как-то нахрапом, за неделю или ночь, за деньги,
обещания знакомств - и без предельной честности. Так, по верхам. Почему? Ну
да и хрен бы с ней. Поскальзывай, качайся на волнах сознания - но когда
каждое движение пальцев сразу же круг на воде, далеко ли уплывешь? Вот так и
я. При полной бессмысленности - тонуть не желаю, при неполной - даже не
думаю. Нечто невнятно-изящное, вроде насекомой водомерки...
Магомед вышел из коматоза и тихо запел:
- Поговори со мной, трава. Скажи мне, где берутся силы? Меня ведь тоже
так косили, что отлетала голова...
Это было сигналом. Поймали такси - и поехали. Так все быстро произошло.
Что тут скажешь о свободе творчества? Абстрактное словосочетание абстрактных
понятий. Ясно одно. Если таксист включает магнитолу, и оттуда звучит
глубокая песня на английском языке про пустой космос, принадлежащая почти во
всем ясному покойнику с лошадиным прикусом - надо напиваться, обдалбываться,
набираться мужества и отгрызать у вечности что-то другое, столь же
бесподобное. Иначе черт его знает, что еще можно сказать о свободе
творчества, чего о ней говорить. Продавать тяжело - а так все более-менее.
- Зима. Чеченец, торжествуя, на джипе обновляет путь. Его тачанка, снег
почуяв, плетется рысью, как-нибудь... - сообщаю, обернувшись с переднего
сиденья, развалившемуся сзади Магомеду. Оказывается, он спит.
- Дудаевец? Племянник Бин Ладена? Наркотиш? Ду хаст мих? - хрипло
бормочет Магомед, чуть просыпаясь и засыпая снова. Я, монотонно покачиваясь,
забиваю наш последний на сегодня косяк. Смотрю по сторонам - нет ли ментов.
Впрочем, скорость всего этого вполне приличная.
Потом мы докуриваем вечер на улице, Магомед молчит, а в моей памяти
правдиво, как наяву, всплывает покойный президент Чечни, незнаменитый летчик
Джохар Дудаев. Он сидит под портретом шейха Мансура - шейх в расшитой
газырями бурке и неестественно красивых сапогах. Только Джохар Мусаевич не в
чалме, а в летной фуражке. "Будет война," - тихо говорит он, трогает ладонью
стол, встает, пружинисто отходит в дальний угол кабинета, гимнастически
четко падает вперед лицом и семь раз быстро отжимается "на кулачках". Потом
так же резко встает, смотрит на большой круглый герб на стене - черный волк
с пустыми глазами лежит на зеленом полумесяце под зелеными звездами - потом
смотрит на моего попутчика, фотографа по имени Макс. Тот улыбается Дудаеву.
Дудаев улыбается в ответ, возвращается за свой стол, неторопливо садится и
говорит, теперь уже совсем тихо:"Будет война...".
- Вечно у этих летчиков "Апокалипсис нау"... - шепчет мне на ухо Макс.
Вот это правда. Они оба погибнут - Джохар Мусаевич еще не скоро, а Макс -
застрелится уже в феврале.
Потом уже почти - ночь. Наши с Магомедом явленные тела сидят на
скамеечке в каком-то сквере, пьют "Сидр" из большой пластиковой бутылки -
прямо под фонарем, где светлее - и Магомед опять начинает говорить все ту же
чушь:
- Ну же, Толяныч! Не грусти! Ты - всекосмически культовый!
Всекосметически, как покойник без цинка! Только вот этого вот не надо -
чтобы первый труп в первой главе, прочая дрянь дрянная. Как тебя в
"Сбагриусе" учили, эти... Сам знаешь... Ты нам не бешеный! Раз - и навсегда!
Усек, кретин? Друг, блядь, каких мало...
- Ты о чем говоришь-то? - бормочу.
Мне лень опять говорить. Грузился мирно себе тишиной, а тут, вот...
- Как о чем? - он всплескивает руками, как настоящий подвыпивший
ветеран, - Как это о чем? Да все о том же! Культовом романе, первом русском
романе двадцать первого, блядь, века! Дай я тебя поцелую!
И он лезет лобызаться.
- Что еще за ноздревщина! - отбиваюсь.
Сильный, гад - не сладишь с ним.
- Поехали, - говорю, ослабив десантные объятья, Давай, я тебя к жене
отвезу. Харэ бухать. Стоп, машина для убийства. Я сам уже в жопу... в
сиську, то есть... Да что ты, в самом деле, как пидор!
Он отстает, вальяжно похлопывает меня по щеке, кутается в кашемировое
пальто и сдается на уговоры.
- Ну что, ванягут недобитый, - говорит он, словно на прощанье, - Домой?
Работать? Мышь, обоженная искрой от фейерверка, скрывается в норке с
моментально разработанной изощренной схемой убийства чертова кота?
- Отвезу, не волнуйся, псих, - говорю, - Споешь по дороге "Вспомним,
товарищ, мы Афганистан?"
- Не дождетесь! - он грозит пальцем сначала мне, потом проезжающим
машинам, потом засовывает два пальца в рот и действительно свистит.
Когда мы ловим первое такси, Магомед представляется шоферу "стариком
Хоттабычем", показывая в доказательство купленную им во еще Франкфурте
новейшую электрическую бритву. Такси как ветром сдуло. "Лехаим!" - только и
успел извинительно прокричать я вослед.
В следующей - спокойно, без эксцессов остановленной машине - Мага очень
скоро и очень глубоко отрубился. Мне пришлось искать внутри его одежды
кошелек - у самого-то русской мелочи не было.
- Не веришь в мои деньги?! - возмутился мой так называемый издатель, не
на друга - и уже очень скоро вспоминали фильмы китайского режиссера по
фамилии Карвай, автора бесподобного "Чункингского экспресса", попивая пиво,
обсуждая наши наркотики а потом и употребляя их на протяжении тридцати
четырех часов. У Маги кончились триста долларов, у меня - сто пятьдесят.
Имени режиссера оба так и не вспомнили. Его кассеты не продавались ни в
одном из пятидесяти четырех ларьков. Хорошо еще, что старый однополчанин
Магомеда - бывший налоговый инспектор Тимирязев - возил их все время на
своей битой машине, так что не пришлось тратить деньги на такси. Только
кто-то украл таки сотку из моего кошелька, когда мы спали у третьих лиц в
Новокосино...
Кто это вспомнит, если не я? Если не мы - то кто мы? Кому надо, как я в
тот раз вышел на улицу и понял, что все еще жив, и даже более жив, чем
когда-либо? Подчеркиваю - без всякого буддизма никому не надо. Но к
просветлению уже шел - ясное дело - просто продвигался. Заморачивался,
очищался, тренировался - чего еще?
И в результате теперь я все помню очень четко, практически вневременно.
Как я в этот раз вышел на сентябрьскую улицу - а у входа стояла какая-то
машина, а рядом с ней стоял Мага. И как я подумал - хорошо, мол, что именно
он - в этот день.
- Кьянти! - заорал я, - Буэнос диос, амигос, комарадес, мучачос,
кабальерос!
- Но пасаран! - ответил Магомед.
Шофер уехал, а мы, как два старых друга, обнявшись и похлопывая друг
друга по плечам, направились соотнестись с целью, то бишь побухать в
какой-нибудь ближайший кабак. Какую-нибудь импровизационную хачапурную.
И вот мы сидели в ней и бухали.
- Хорошо сидим... - говорит Магомед на второй кружке, уже рассказав мне
все свои последние идеи насчет перенесения литературного бизнеса в
виртуальное пространство Интернета, - Но немцы нам башляют, и ты на этот раз
не подведешь. Правильно говорю?
- Они что, так и не отказались от той пресловутой идеи насчет моих
честных очерков? - спрашиваю я.
- Несуществующих, заметь, - говорит Магомед, - Но, братан, это уже
другие немцы. Те вообще французы были. Которых ты нагрел на три косых...
- Мы вместе их нагрели... - отвечаю, - Я кроме аванса ничего не
видел...
- Ладно, дело прошлое. Я объяснил французам, что ты не смог поехать
встретить миллениум в пылающем Грозном по самым объективным причинам.
Сказал, что тебя посадили в тюрьму за наркотики. Они даже предложили
подключить своих неформалов, типа ПЕН-центра - я сказал, что наши все сами
сделают, если пустить наш с тобой бюджет на взятки. И чтоб в газеты не
писали, и наших тут не дергали - а то тебе, мол, Толяныч, меру пресечения
изменят...
- А какая она у меня? - поинтересовался я.
- Принудиловка от наркозависимости, - уверенно сказал Мага, - А то, что
бюджет их сразу же был пущен в расход, я им, конечно, не сказал - все-таки я
деловой человек. Так что они ничего не поняли и отстали. Да ты чего? Они ж,
скоты. давно уж про тебя забыли! У них к тому времени уже какой-то философ
патлатый через Грузию провернулся без визы. Как его наши спецы проморгали?
Отрезали бы голову, свалили на хоттабычей. Да... Вот как время летит...
Какое-то время после его рассказа мне было сильно смешно - от того, как
кратко и мастерски Магомед изложил историю о том, как я не поехал в Чечню по
заказу одного мощного французского либерального журнала, заплатившего за эту
аферу три тысячи долларов, лично в руки Магомеду. Аферу - потому что в тот
момент давать нам деньги не стоило. В смысле - под самый Новый год. Магомед
это понял - и выдал мне авансом всего пять сотен. Остальные убрал к себе в
карман. Потом мы взяли ЛСД, кокоса, стакан шишек и отправились в "Седьмой
путь" - ну, и, естественно, хантер-томпсон, по подтексту не без контекста.
- На самом деле я хотел поехать! - отсмеявшись, слегка возмущаюсь я, -
Не помнишь, я ведь билет на самолет уже купил!
- Вечером пьяный ты позвонил и сказал, что у тебя, похоже, газовая
гангрена, - усмехается Магомед, - А с утра ты позвонил и сказал, что билет
остался в неизвестной подмосковной ментовке вместе с паспортом.
- Гангрена была бредом, - отвечаю, - Поехать меня просто защита не
пустила. И Верка с Ксюхой, если честно.
- Как они?
- В Крыму еще. Вернусь - буду встречать. Тоскую сильно, ты меня знаешь.
Просто пиздец временами - а временами, знаешь, наоборот, стимулятор натуры.
Так что теперь я точно поеду. Тем более. Возвратки не будет. Есть серьезный
внутренний позыв.
- Творческий позыв-то? Завидую... - говорит мой почти состоявшийся
литературный агент, - Хорошо подумал? Не передумаешь? Аванс тебе сейчас
выдавать, или как?
- А когда же еще?! Вот, баран! - я возмущен, - Я бы и без аванса у тебя
денег занял. Думаешь эти козлы нам платят? Выборы-то закончились.
- И все-таки хорошо, что ты едешь по работе, с оказией, под охраной, с
кормежкой и госбюджетными командировочными, - говорит Магомед, протягивая
мне небольшую стопочку двадцатидолларовых купюр, - Значит, этих условных
немецких денег тебе достанется больше. Хоть иногда судьба должна играть в
пользу, скажи, уродец? Короче, от тебя ждут где-то 80000 печатных знаков.
Мелочь, мне кажется. С подглавками только, не забудь.
Мы смеемся, я убираю деньги куда следует. Скоро мы допьем пиво - и
отправимся куда-нибудь еще. Я только разве что заскочу в контору и скажу
шефу, что переговоры о скрытой имиджевой рекламе с финансовым представителем
фонда ветеранов Афганистана проходят успешно.
- А все-таки ебут нас чехи... - говорит Магомед, - Хоть мы и крепчаем
от этого. Хотя морально, конечно, да на уровне будущих поколений все это,
так или иначе, сложится в нашу пользу. Но пока ебут.
- Не ругайся, - говорю, - Я тебе первому расскажу, как там на самом
деле. Какая энергетика, что за поля.
- Русско-татарский мат отгоняет бесов. Запатентовано историей. Однажды
я ездил к одному старцу, в Оптину пустынь...
- Я помню эту концепцию, - говорю, - Она не бесспорна.
Играла восточная музыка. а может, и не играла.
- А ты знаешь, что я все-таки возобновил написание романа, - сказал я
Магомеду, - Моего, вечного. Чтобы не бухать. Только во временах все время
путаюсь.
- Моего романа? - уточнил Магомед, - Который я тебе заказал позапрошлым
летом? И дал в долг аванс?
- Никакой он не твой, - ответил я, - И ни чей. Я его по главе в
Интеренете вывешиваю.
- Опять с маргиналами связался... - вздохнул Мага и допил пиво, -
Шифруйся получше. И как твой творческий метод, в связи с буддизмом,
усовершенствовался? Что? В корень смотрю? Йока гири?
- Научился работать просто, немного и без психозов, - улыбнулся я, - Не
переутруждаюсь короче. Еще дисциплины бы поднабраться, и Букер с Нобелем,
считай, в кармане.
- Супер. Только не забывай, что главное - это глубоко дышать, - он сел
на своего любимого галатропного конька, - А психоз пройдет. Сам собой
развяжется. Тем более, что любые неврозы после настоящей войны становятся
осколочными. Разве ты не чувствовал того кайфа, что на войне любой отрезок
времени без присутствия смерти за плечом, и даже самого ухода смерти чуток
подальше - что при снайперах на открытом пространстве не представляется
возможным, не говоря уже о минометных гнездах на склонах гор, а ты, блин, в
чертовом ущелье... Короче, не отвлекаюсь. О чем твой роман? Надеюсь, о том
же самом?
- Ты сам все знаешь, - сказал я, - О кайфе на войне, простыми словами.
О психоидной природе.
- Да? Простыми? - усмехается Петр, - Везет тебе. Эх, я убивал, не могу
вот так. Зависть, зависть - вот что меня в тебе привлекает. Моя зависть. Я
смог бы лишь про то, как... А, нет - это тоже не смогу... Да и возраст
уже... Может, шишек возьмем, таланты и поклонники?
- Можно, - сказал я, - Все можно, если в меру. Ты абсолютно прав в том,
что сейчас сказал, Мага. Без поездки туда повторно, сейчас, хотя бы
приблизиться, хотя бы почувствовать этот страх как следует - повторно, после
той войны, после того страха. Без водки той хрен напишешь приличную книгу. В
смысле - неприличную. Она в любом случае будет больной. Таким образом ее и
купят. Дойдет до аудитории. Нормальный бизнес на крови и обгрызенных
собаками трупах. Чем он хуже солдатской карьеры?
- Ты говоришь моими словами, сукин кот, - говорит Мага, - И ты прав.
Безусловно, как рефлекс. Ебануто, как создание.
- У меня с бессознательным договор о ненападении, - говорю, - И вообще,
прекращай материться. Фуфловая высокопарность мне не катит.
- Да? - Мага удивленно молчит пару секунд, а потом встает из-за стола и
уверенно произносит, - А я-то всегда наблюдал у тебя декларацию
независимости от психики. Что-то изменилось, пограничник?
Я однажды ему рассказал, как лечился в одной ведомственной клинике
пресловутых "пограничных состояний", вот он и прикалывается. Как будто сам
не лечился еще покруче. Ну, да он ведь убийца многоразовый. Ему сложней.
- Война, - говорю, - Чечня. Грех материться всуе...
- Хоккей, - говорит Мага, - Договорились. Значит, едем бухать. Только
не вздумай говорить о Сэллинджере, Мэллвиле и остальных кафках - а то меня
замутит не доезжая. Не говоря уже о тулках и римпоче, жалкий сектант. И
прекращай путаться с временами, это не по-человечески. Время у нас у всех
одно. Банальность...
- Да, - говорю, глупо улыбаясь до ушей, - Ты даже не знаешь, насколько
ты прав.
- И вот еще что, - он напускает на себя серьезный вид, - Насчет
романа... Пойми одно, парень. Мое предложение остается в силе. Издаем за мой
счет, прибыль пополам, даже без отбоя. Я в тебя верю, слышишь? Да у тебя ж,
к тому же, вся пресса в кулаке? Я четко это вижу - презентация в Доме
журналистов, телекамеры, все твои знакомые известные личности...
- Многочисленные интервью с литературным агентом и издателем...
Тут я понял, что мы с Магомедом сегодня сильно нажремся - авансом, в
разминку...
- Да! Да! - не унимался он, - А у тебя, к тому же и день рождения!
Тридцать лет, круглая дата!
- Я так быстро не успею написать... - улыбаюсь.
Приятно, черт возьми - хотя и все под контролем, без привязанностей.
- Я уже вижу эти тупые тексты в пресс-релизах! - сообщает Магомед,
морщит лоб и начинает указывать пальцами на несуществующую газетную вырезку,
- Впервые... Лично участвовал в освещении обеих кампаний... Психический
шок... Убийственная, смертельная ирония... Настоящий герой своего трудного
времени...
- Чушь какая, - говорю, - Я совсем не об этом...
- Да не ломайся ты, как целка! - смеется Магомед, хлопает меня по плечу
здоровенной спецназовской лапой, а после серьезно так добавляет, - Короче,
задание. Хочешь вешать в Интернет - вешай. Пиарь сам себя - под псевдонимом,
смотри, не балуй. Но к самим текстам относись, как к черновикам, понял? Как
если бы это просто ты фигачишь в компьютер - а кто-то это тайно смотрит, но
никак тебя не смущает. Плюй на их дерьмовые рейтинги, слышишь? Книга - это
когда берется, открывается и до последней точки не закрывается. Там свой
подход к редактуре, свой тембр, своя настройка... Короче - не буду тебя
учить. Роман - это полковой похоронный марш. А твой Интернет - это просто
Моцарт играет гаммы на балконе, а случайные прохожие головы задерут, так он
им чижика-пыжика сымпровизирует. Говно, короче.
- Честно говоря, - отвечаю, - Мне что так, что эдак. Однако продолжаю
оставаться быть благодарным за предложение, на которое я постараюсь
ответить, когда закончу работу. Яволь, мой женераль.
- Вольно! Ну вот. Доброе слово и кошке приятно, - Магомед явно доволен
своим пьяным заблуждением о наличии у меня какого-либо мнения по поводу его
деловой книгоиздательской активности.
Какое может быть мнение? Если ты уже там, на этих бугристых - пыльных
или размокших от дождя - чеченских дорогах, и носишься, через весь
позвоночник наадреналиненный, и ловишь абсурднейшую по кайфу эссенцию
неживотной свободы. Перед которой любой пафос - меркнет, молчит и нервно
курит где-то на обочине так называемой жизни. И не надо никого убивать - а
если смерть принять, так сколько угодно ее вокруг. принимай - не хочу.
Хорошо жить, когда даже перед мертвыми не стыдно, и ни что живое не может
больно напрячь или напугать. Еще бы радости побольше, поогромней - другим
дарить - да здоровья себе сохранять...
И мы с Магой поехали бухать как следует - по-идиотски поехали бухать.
Будто бы создавать в московском пространстве российский римейк страха и
ненависти далекого, несбыточного Лас-Вегаса.
"На курган-мурган
Прилетал три птичка -
Один хорька,
Второй суслик,
Третий - зайка земляной", - пропел я, и добавил после картинно
опрокинутой рюмки, - Песенка прибалтийских наемников зимы девяносто
четвертого.
- Бензин. Душа горит, - сказал уже серьезно осовевший от коньяка
Магомед, - А зачем ты ее мне пропел? Что я, прибалтийских наемников, что ли,
не знаю?
- Тех - нет, - сказал я, - Их в доме подвзорвало, бомбой или ракетой,
не помню. В доме остались мои запасные носки и майки, замоченные в тазу, и
ножик китайский. А я побежал смотреть на первую убитую западную журналистку.
Голландскую, кажется. Еще удивлялся - за каким хреном симпотные девушки из
Амстердама сюда прутся? Она одна такая всего была, мне потом рассказали. У
меня с этого поэма начинается, "Буддист в Чечне". А песенка - эпиграф.
Дескать, возвращаюсь от голландки - а дома нет, одна воронка, и песенка
вьется над ней. А? Почти художественный вымысел.
- Вот оно что... - сказал Магомед, и сделал вид, что ему грустно, -
Третий тост. Не чокаемся. За немников, кстати, тоже... За всех погибших в
бою, святых и подонков, наших и чужих. Пусть хоть т а м не воюют...
Он показал пальцем в потолок какого-то безымянного бара на Чистых
прудах, и мы молча выпили.
И здесь продолжать разговаривать о литературе не хотелось совсем. Чего
о ней говорить? В детстве все почти что ненормальные люди что-либо пишут.
Кое-кто потом, нахватавшись резких болезненных впечатлений, связанных со
смертью и шизофренией, поступает в разные бессмысленные творческие ВУЗы,
переживает, пьет, пишет невсамделишние - о-го-го! - рассказы, посылает пьесы
на конкурсы драматургов, получает премии, переводится, издается на других
языках, получает письма из Франции, потом перестает. Потом он едет в
трамвае, а заплатить ему нечем, подходит контролер:
- Ваш билетик. Нету? Платите штраф. Нету?
- Я роман пишу, - говоришь угрюмо, - На Букера.
Ошарашенный такой глубинной и непонятной, как ему кажется,
несправедливостью, контролер молча проходит мимо. Едешь дальше. Дописывать
роман.
Года три уже его кропаешь - а толку? Себе не веришь, переписываешь,
бьешься через два месяца на третий, болеешь, лечишься, размениваешь взгляды
и структуру - а война уходит в прошлое, и, наконец, все ясно. Ехать снова -
и по настоящему. По писательски. Не отвлекаясь на постороннее. Ничего,
короче, кроме жизни и смерти. А то - диалоги длинные, противно читать, и
канва слишком запутанная лично, без отстраненности, и герои все одинаковые,
в гроб просятся чуть что, и приключения надуманные, и слог безболезненный. С
другой стороны - у тебя хоть что-то есть за душой. А то пошлешь сотню
страниц в "Сбагриус", а там говорят без энтузиазма:
- И что там дальше?
- Да все, - говоришь, - Как на самом деле. Аванс давайте. Не меньше
штуки-полторы...
- Так у вас же первый! - изумляются, - Тысячу рублей дадим, разве что,
после половины. И восемь процентов роялти. А вообще нам бы в стиле трех
товарищей, что-то такое. Например - три друга встречаются после войны.
Вспоминают, едут снова.
- У меня товарищ один, - говорю, - Но он такой контуженный, что больше
никуда не поедет. А у вас была возможность получить классику за копейки - но
вы ею бездарно не воспользовались. Олигархи духа...
Идешь в "Пегас-Ко" - та же бадяга. Синопсис не утверждают. А ведь в
синопсисе четко сказано, что "во второй части романа герой, избавившись от
всех мешающих ему в реальности проблем, все-таки попадает в Чечню и дальше
происходят самые невероятные вещи, вроде поедания галлюциногенных грибов на
старом мусульманском кладбище, горячие политические дебаты с бухими
омоновцами, наблюдение за расстрелом пленных, удачное избежание зиндана,
риторический спор с шайкой мюридов, воспоминания о настоящей любви, вскрытие
старого невроза, связанного с самоубийством личного дедушки-полковника,
штурмовавшего Берлин, удачное возвращение в Москву, посещение могилы дедушки
и так далее по тексту до катарсиса в последней главе." Им этого мало? Идиоты
какие-то. Да и я сам, с ними, похоже, тоже - уже такой же. Пока поймешь, что
за деньги ничего не сработает - целая эпоха пройдет. Почти тридцатник
стукнет - а ты все дурак дураком. Теперь-то уже нет, ясное дело. Чего об
этом всем вспоминаю? Говорил же, что все по барабану, без привязанностей.
- Убился шишками, что ли? - спрашивает Магомед, - Полчаса коньяк не
пьем. Я сам-то убился, конечно...
- Как дети? - спрашиваю, - Как жена?
- Что может быть лучше?! - горячо восклицает Магомед.
Мы чокаемся и как следует выпиваем. Сколько можно терять время? Да пока
не перестанешь заморачиваться на эту тему.
- Журнал "Нью-Йоркер", - разведчик просто ловит мысли, - Несколько слов
о своем происхождении...
- Ну что ж, - подхватываю, - С чего начать? Ну, пожалуй. Линия дедушки,
наверное, главная в моей жизни. Я его никогда не видел. Ни одного, ни
второго. первый пропал без вести под Москвой в сорок первом. Второй прогулял
полковую казну и застрелился в сорок пятом. Папа мой - параноик, мама -
шизофреничка. Оба - латентные, социально адаптированные, в быту - на твердое
четыре. Простые советские беспартийные инженеры. Папа, физик-ядерщик, было
дело, проектировал первую атомную подводную лодку, и тот еще Чернобыль. Мама
как-то ненароком руководила строительством моста, в который врезался корабль
"Адмирал Нахимов". Но все это - так, случайные совпадения. Ошибки в
эксплуатации. Старшая сестра, например, строила Байкало-Амурскую магистраль
- так там до сих пор мало что толком и заработало. Ну, у нас в семье
считалось крайне дурным тоном приводить в дом коммунистов. Только дядя мой
родной - бывший коммунист, потому что в Ливии и Индии обучает военных
моряков ведению боя из нашего оружия. Так что - ноу проблем. Что еще?
- Ладно, достаточно... - неожиданно смущается Магомед, - Мы спрашивали
о литературных корнях. Ну, да бог с ними... Выпьем, параноидальный
шизофреник! За твой курган-мурган.
Мы пьем коньяк. Периодически выходим в ближайшую подворотню выкурить
чистошишечный косяк, возвращаемся и пьем снова. Как герои Ремарка, как
прототипы старины Хэма - а чем мы хуже? Чай, не транспоттинг какой-нибудь.
Бойцы.
Как хорошо, что по-правде, все это выдумка. Весь этот мир - от первого
до последнего образа, от первой до последней буквы, мантры, игра сансары с
нирваной и все остальное - конечно же, верить нечему. Чего бы там не
набивали ветхозаветные пророки или современные букеры-шмукеры. И скоро мне
ехать в Чечню - за самым что ни на есть настоящим. Есть чувство - так
вернусь здоровым! Останусь наглым по-хорошему - и победа явится сама собой.
Куда ей, суке, без меня?
Только не надо ничего читать на эту тему. А то действительно проснешься
однажды, а ты - чистый самурай. И как здесь жить? Естественно, встает вопрос
с деньгами - а там уж и до оружия недалеко. К тому же - мечты об Австралии.
Завести себе дрессированного кенгуру на поводке, прятать анашу в его сумке.
"Мистер полицейский, экскьюз ми, плиз... Где в вашем законе написано о
кенгурах? У меня не него имеются все ветеринарные справки. Сам я преподаю в
местном колледже. Да, конечно русскую поэзию - как вы догадались? Живу здесь
уже двадцать пять лет, получаю пенсию. В прошом году издох уже третий мой
кенгуру, Гринуэй. А это его правнучатый племянник - Карпентер. В конце
концов, мне просто нравится ваша страна..." Магия всегда должна срабатывать
- а как иначе? Если еще и на чистом английском, с легким сокольническим
акцентом.
Твой стиль - ты, твой герой - ты, деньги - твои, смерть - твоя, жизнь -
твоя. Даже дети - твои. И ранее умершие любимые собаки. Какой смысл
разменивать стиль на тиражи? Что же тогда достанется им всем - на самом
деле? Как мне на этом гребаном истфаке умудрились поставить трояк по
индийской философии? Да, конечно - тогда я толком ее не читал. Да и сейчас -
зачем? Но никто ведь не будет отрицать, что мозг может сам пройти через все
этапы? Вот так и я. Думая, что живу - не пишу, и думая что не живу - не пишу
тоже. Редко когда пишу. Сразу помногу - провал, недельку по чуть-чуть -
опять провал, в глубины подсознания. Нет усидчивости к этому делу. Подкорка
шебутная больно. Все как-то нахрапом, за неделю или ночь, за деньги,
обещания знакомств - и без предельной честности. Так, по верхам. Почему? Ну
да и хрен бы с ней. Поскальзывай, качайся на волнах сознания - но когда
каждое движение пальцев сразу же круг на воде, далеко ли уплывешь? Вот так и
я. При полной бессмысленности - тонуть не желаю, при неполной - даже не
думаю. Нечто невнятно-изящное, вроде насекомой водомерки...
Магомед вышел из коматоза и тихо запел:
- Поговори со мной, трава. Скажи мне, где берутся силы? Меня ведь тоже
так косили, что отлетала голова...
Это было сигналом. Поймали такси - и поехали. Так все быстро произошло.
Что тут скажешь о свободе творчества? Абстрактное словосочетание абстрактных
понятий. Ясно одно. Если таксист включает магнитолу, и оттуда звучит
глубокая песня на английском языке про пустой космос, принадлежащая почти во
всем ясному покойнику с лошадиным прикусом - надо напиваться, обдалбываться,
набираться мужества и отгрызать у вечности что-то другое, столь же
бесподобное. Иначе черт его знает, что еще можно сказать о свободе
творчества, чего о ней говорить. Продавать тяжело - а так все более-менее.
- Зима. Чеченец, торжествуя, на джипе обновляет путь. Его тачанка, снег
почуяв, плетется рысью, как-нибудь... - сообщаю, обернувшись с переднего
сиденья, развалившемуся сзади Магомеду. Оказывается, он спит.
- Дудаевец? Племянник Бин Ладена? Наркотиш? Ду хаст мих? - хрипло
бормочет Магомед, чуть просыпаясь и засыпая снова. Я, монотонно покачиваясь,
забиваю наш последний на сегодня косяк. Смотрю по сторонам - нет ли ментов.
Впрочем, скорость всего этого вполне приличная.
Потом мы докуриваем вечер на улице, Магомед молчит, а в моей памяти
правдиво, как наяву, всплывает покойный президент Чечни, незнаменитый летчик
Джохар Дудаев. Он сидит под портретом шейха Мансура - шейх в расшитой
газырями бурке и неестественно красивых сапогах. Только Джохар Мусаевич не в
чалме, а в летной фуражке. "Будет война," - тихо говорит он, трогает ладонью
стол, встает, пружинисто отходит в дальний угол кабинета, гимнастически
четко падает вперед лицом и семь раз быстро отжимается "на кулачках". Потом
так же резко встает, смотрит на большой круглый герб на стене - черный волк
с пустыми глазами лежит на зеленом полумесяце под зелеными звездами - потом
смотрит на моего попутчика, фотографа по имени Макс. Тот улыбается Дудаеву.
Дудаев улыбается в ответ, возвращается за свой стол, неторопливо садится и
говорит, теперь уже совсем тихо:"Будет война...".
- Вечно у этих летчиков "Апокалипсис нау"... - шепчет мне на ухо Макс.
Вот это правда. Они оба погибнут - Джохар Мусаевич еще не скоро, а Макс -
застрелится уже в феврале.
Потом уже почти - ночь. Наши с Магомедом явленные тела сидят на
скамеечке в каком-то сквере, пьют "Сидр" из большой пластиковой бутылки -
прямо под фонарем, где светлее - и Магомед опять начинает говорить все ту же
чушь:
- Ну же, Толяныч! Не грусти! Ты - всекосмически культовый!
Всекосметически, как покойник без цинка! Только вот этого вот не надо -
чтобы первый труп в первой главе, прочая дрянь дрянная. Как тебя в
"Сбагриусе" учили, эти... Сам знаешь... Ты нам не бешеный! Раз - и навсегда!
Усек, кретин? Друг, блядь, каких мало...
- Ты о чем говоришь-то? - бормочу.
Мне лень опять говорить. Грузился мирно себе тишиной, а тут, вот...
- Как о чем? - он всплескивает руками, как настоящий подвыпивший
ветеран, - Как это о чем? Да все о том же! Культовом романе, первом русском
романе двадцать первого, блядь, века! Дай я тебя поцелую!
И он лезет лобызаться.
- Что еще за ноздревщина! - отбиваюсь.
Сильный, гад - не сладишь с ним.
- Поехали, - говорю, ослабив десантные объятья, Давай, я тебя к жене
отвезу. Харэ бухать. Стоп, машина для убийства. Я сам уже в жопу... в
сиську, то есть... Да что ты, в самом деле, как пидор!
Он отстает, вальяжно похлопывает меня по щеке, кутается в кашемировое
пальто и сдается на уговоры.
- Ну что, ванягут недобитый, - говорит он, словно на прощанье, - Домой?
Работать? Мышь, обоженная искрой от фейерверка, скрывается в норке с
моментально разработанной изощренной схемой убийства чертова кота?
- Отвезу, не волнуйся, псих, - говорю, - Споешь по дороге "Вспомним,
товарищ, мы Афганистан?"
- Не дождетесь! - он грозит пальцем сначала мне, потом проезжающим
машинам, потом засовывает два пальца в рот и действительно свистит.
Когда мы ловим первое такси, Магомед представляется шоферу "стариком
Хоттабычем", показывая в доказательство купленную им во еще Франкфурте
новейшую электрическую бритву. Такси как ветром сдуло. "Лехаим!" - только и
успел извинительно прокричать я вослед.
В следующей - спокойно, без эксцессов остановленной машине - Мага очень
скоро и очень глубоко отрубился. Мне пришлось искать внутри его одежды
кошелек - у самого-то русской мелочи не было.
- Не веришь в мои деньги?! - возмутился мой так называемый издатель, не