нескрываемым восторгом.
- Дети и животные любят меня одинаково, - сообщает Вертеньев, - Расход
пленки один к пяти. После кризиса это мало кто себе позволяет... Пусть
сходит, пообщается с солдатней. Может, стрельнуть дадут.
Мы отправляем дочь в расположение ребят из военно-исторического клуба -
Вертеньев дает продюсеру соответствующую команду - а сами отходим к "Фиалке"
за пивом. Вертеньев заходит, а я остаюсь - смотреть на небо.
Борька - мой огромный друг. Если бы не он - не попал бы я к буддистам.
Рассказать историю его жизни невозможно - он не существует, как мы. Он не
отсюда. Это герой отдельного романа - и проживает он его сам.
Потом мы сидим на корточках с пластиковыми стаканами в руках и курим.
- Как сын? - спрашиваю.
- Не будем о грустном, - говорит, - Хотел его от армии отмазать, а он,
оказывается, на опиаты подсел. Зачем деньги тратить? Тем более, что их нет.
В общем - пока думаем...
- Что за клип? - спрашиваю.
- "Штык для Геббельса", - говорит, - Четыре тысячи всего бюджет.
Хорошо, что Васька - вон тот, видишь, полковник РККА - мой отличный
приятель. Только что гашиш не курит - а так вполне хороший человек.
- Каков сценарий? - спрашиваю.
- Да никакого! - Вертеньев начинает смеяться. - Представляешь, они все
с прибабахом! Одному чуть не каждую ночь снится, что он летчик - немецкий
асс - и что его сбивают. Вон он, в эсэсовской форме расхаживает, с кобурой.
Другой все скупает - вплоть до солдатского нижнего белья того времени.
Зачем. спрашивается. ему на съемках клипа нижнее солдатское белье? А кошелек
с десятью тысячами натуральных рейхсмарок? Ну, кошелек-то я использую, в
результате...
- Реинкарнация, - говорю, - Других версий нет. У меня у самого дед в
41-м ушел в ополчение, очкарик, винтовка на пятерых. Маме два года было. Так
она до сих пор пишет в "Красный крест" - думает, он в плен попал, выжил,
осел и теперь у нас родственники в Германии.
- Да... - говорит Вертеньев, - запутанность та еще. А я, представляешь,
даже на похороны к отцу не поехал. Зачем, думаю? И так ведь все ясно.
Он вздыхает.
- Ты просто тогда еще Пхову не умел делать, - говорю, - А то бы поехал.
- А можно ведь и на расстоянии... - улыбается Вертеньев, - кстати, Лама
приезжает. В воскресенье в Центре будет телеги двигать...
- Супер! - говорю, - То, что доктор прописал!
Разговаривать с ним - одно из самых больших удовольствий. Мира того,
что называется дружбой.
Больше не спрашиваю. Допиваю пиво.
"Ого! - думаю - Лама! Это круто! Вот ведь как - одни книжки пишут,
другие их читают, третьи в Чечне или еще где ошиваются, четвертые ряженые
стреляются, и так далее. А кому надо, тот делом занят. Не всякой там
чепухой."
- Скоро, скоро, - говорю Вертеньеву, - Вернусь, к своим баранам...
Но Вертеньеву я ничего про Чечню не сказал - ему и так все ясно. Он
закончил съемки, мы отвели Варьку к бабушке с дедушкой и накачались пивом. И
вот, вечером я звоню тебе в Ялту с Главпочтампта на Тверской, - подвыпивший,
но внутренне железный, как Терминатор.
- Солныш! - кричу, - Я все сделаю, чтобы тебе не было стыдно за меня! Я
опять пишу роман! С квартиры выгоняют, и поэтому приезжать сейчас рановато!
Тем более, что мы с шефом едем на неделю в Элисту, подхалтурим и вернемся! Я
тут же сниму новую квартиру - и вы приедете! Потерпишь еще чуть-чуть? Я тут
тебе пишу стихи! Знаешь, кто ты? Ты Лотос моей прозы! А я - твой кретин и
неудачник! Ничего, Элиста все покажет! Первую буддийскую ступу в России
посмотрю! Обойду ее раз сто! Я знаю, что ты держишься молодцом! Привет всем.
Пока...
Прощаюсь, выхожу. покупаю еще пива, иду к метро. Средних цен
проститутки на улице смотрят на меня с инстинктивной недосягаемостью в
глазах.
"Ом мани пеме хунг, - думаю, - Алмазные свиньи. В том и состоит
драгоценность человеческого тела, что его вовсе и нету... Ладно уж. Вспомню
вас, когда буду медитировать..."
Допиваю пиво, еду домой, спать.
Что такое - быть буддистом? Да это просто, когда все - хуйня, кроме
самой сути. На что бы ни посмотрел, о чем бы ни подумал. Парламентские
слушания, в любой стране. в любое время - это раз. Школа, армия, границы,
разные языки, подводные лодки, и ядерные и такие, родственные отношения,
чужой ребенок или свой, клонирование, зомбирование, уринотерапия, вера в
различных богов. Потому что если кто-то мешает жить, то вряд ли это
исправишь касанием. Война - само собой, также бессмысленная штука. Ведь если
кто-то унижает женщин, и кому важно, с кем та или иная женщина в какой-то
отрезок времени спала - да он ущербен, и вестись на его задирания от того,
что он не может жить в мире с самим собой... Если слов не понимает, так по
морде ему! Собственно, это война и есть. Что уж тут говорить о
товарно-денежных отношения - вообще сплошная абстракция. И из-за этого
кто-то где-то должен умирать? Да упрись он рогом в стену, кретин! Нет,
ребята - без Дхармы тут не разберешься.
Например, сегодня суббота. Все другие всегда вспомнят, что у них
сегодня день рождение мужа сестры. Они, небось, об этом помнят с предыдущего
дня рождения кого-либо из своих близких. А я? Я иду звонить старому приятелю
Кащею. Он должен быть дома.
- По грибы поедем? - спросил он меня сразу после "алле", - А, Толь?
И взаправду - по другому тут и не скажешь - мы поехали по грибы. Еще
больше перепутывать времена. А что делать? Грибы я должен взять с собой -
это уже давно и прочно вошло в контекст моей жизни с этим романом. Ну, и -
как без этого - моего романа с этой жизнью. Да, это действительно только
лишь "я" - ничего более.
Это самое место, грибная поляна, находилась вблизи Карачаровского
железнодорожного переезда - что было расценено новейшими музыкальными
отшельниками как неслучайный фонетический признак особый силы. Обнаружил ее
неделю назад знакомый Фриц. Поняв, что остальные места безнадежно вытоптаны
неофитами - друзьями тех друзей, которые на этих местах сакрально обещали
нам с Фрицем ничего никому не показывать - лидер даб-группы с названием
"Калина Юга" отправился в лес и не возвращался несколько дней. О том, что с
ним там произошло, он никому не рассказал - только смеялся, потряхивая
разлохмаченными волосами, заплетенными в 84 дрэда. Когда мы познакомились, я
еще удивился, откуда он знает про 84 тысячи мешающих эмоций, бурлящих в
сознании и закрывающих путь наверх - и Фриц сообщил, что я первый, кто
удосужился их посчитать, а потом догадался, что мастер, которого менты взяли
два месяца назад с афганским чарсом, просто вывел все его мешающие эмоции
наружу. Так или иначе, но факт первичности обнаружения карачаровской поляны
- куда направлялись теперь мы с Кащеем, давшим клятву никогда и никому не
показывать этого места - придал Фрицу ощущения истинной природной
беспредельности, о чем он и предпочитал помалкивать дабы не растерять, пятый
день как упиваясь текилой в квартире-студии на Каширке и осуществляя
задуманное на поляне ушастое буйство психоделического ума.
Нет, все таки литература - повдумчивей. Когда-то я учился в музыкальной
школе по классу фортепиано - даже получил диплом, с которым можно было
работать, например, в детском саду. Потом у него была панк-рок-группа "Пес
поручика Безбрежнева" - они пили пиво, портвейн, водку, самогон и однажды,
по ошибке, растворитель для девичьего лака, залитый во флакон из под
одеколона "Саша" - сочиняли дурные тексты и записывали их на старый
магнитофон, сводили по дорожкам, слушали и радовались, будто придурки. Много
чего было у меня в юности - такого, незначащего - что вспоминать придется
разве что перед смертью, да и то будет еще много такого по делу, что до
этого и руки не дойдут. Как учились в школе, как думали, что жизнь... Да
чего мы могли думать, псевдосуициидальные пубертатные сопляки?
А теперь я вот шел за грибами, и цели мои были практически ясны, но
попутчик - интересен разве что как персонаж. При этом описывать Кащея тоже
смысла не было - он был собой, как любой опиатный наркоман, даже бывший,
даже в приличной компании друга-журналиста. Про литературу мы с ним почти
никогда не говорили. Кащей хвалился, что любому в морду даст - но только
поверь, как сам в морду и получишь, а его как раз рядом то и не будет, по
объективным причинам. Откуда я это знал? Из опыта. Ботинки, джинсы, свитер,
кожаная куртка Кащея - все было обманным и метафизическим. Всего этого могло
не быть - и было бы совсем другое, и так миллион раз.
- А если я полностью разуверился и уже не верю в их силу? А, Толь? - в
десятый раз спросил Кащей, когда мы шли от станции, ориентируясь по
опутанному колючей проволокой забору военной части.
- Будут знаки, сразу и поверишь, - ответил я. Спорить не хотелось. Все
лекции по Теренсу Маккене были прочитаны еще прошлым летом в Сокольниках,
когда между пивом и "белым богатством" я обещал сидевшему на жестких
наркотиках Кащею, то есть своему старшему дворовому приятелю Вите из
далекого детства, свозить его на грибную поляну в грядущий сезон. Нарисовал
ему еше рисуночек - как эти грибы выглядят - только цвет забыл указать, о
чеи Кащей поведал мне сегодня с самого утра. Потом тем летом я поехал на юг,
отдыхать с Веркой и Ксюхой, потом вернулся в Москву, снял очередную квартиру
в Чертаново - и только сегодня утром, больше, чем через год, вспомнил свое
обещание. Вот как ущербно для здоровья они с Кащеем отметили тогда
американский день независимости и вот ведь как пагубно влияет на память
героин, даже если это кому-то не нравится. Мне не понравилось. Это было в
прошлом.
- Но ты, Толь, зря за "белый" говоришь... - бессознательно причитнул
Кащей, словно уловив что-то в атмосфере.
- Не зря, - прервал его я, - У меня психика другая. И у тебя так тоже
скоро будет, обещаю...
- Чистой воды аптека! - радостно согласился Кащей, - Помню, взял как-то
десять точек...
- Дерьмо... - сказал я, обходя заминированный большой собакой участок
дороги.
- Точно! - усмехнулся Кащей.
- Не забывай о знаках, - повторил я, - Впрочем, привязываться к ним не
стоит...
На железной дороге, от которой они удалялись, громко прогудел, скорее
всего, электровоз. Затем громыхнул выстрел - явно дети подложили патрон на
рельсы.
- Это знак? - спросил Кащей, - И что у меня будет? Что - именно?
- Сам узнаешь... - я рассудил, что говорить с Кащеем до грибов
бесполезно, и погрузился в собственные мысли.
Так было лучше. Я вспомнил год в котором родился. Из музыки были
созданы рок-опера "Джезус Крайст - Супер Стар" - величайшая, с моей точки
слуха, штуковина - плюс один из лучших дисков "Лед Зеппелин", что-то еще и
много всего. На подходе были любимые школьные "Ай-Си-Ди-Си". Во всю
отрывался Джим Моррисон. Из книг - "Страх и отвращение в Лас-Вегасе", лишь
через почти три десятилетия переведенная на русский язык. Нет,
культуроведение не развлекало. Хотелось своего. Или - умереть и воскреснуть
вне этой культуры, в самом ее начале. Или в конце. Вне структур.
- А как вам в Чертанове-то? Родные довольны-то? - спросил Кащей, в
промежутках между "джанки" устраивающийся работать квартирным риэлтором,
каждый раз в новые, не знавшие его пороков сегменты рынка недвижимости, - В
Скольниках лучше? Или на Ботаническом? Или в Медведково? На Филях? Где ты
там еще жил? На Нагорной? На Юго-Западной?
- Лучше всего на Теплом стане... - вздохнул я.
- Да... вздохнул в ответ Кащей, - Я вот, помню, когда меня первый раз
прикрыли ненадолго, с "винтом", в Бутырку, на первом курсе
энергетического... С чего, собственно, и жизнь моя пошла так, как она
пошла...
- Побойся бога, у тебя мама - банкир.
Что бы Кащей не делал - варил винт, или кокаиновый "фри-бэйс", или
набирал в шприц дозу опиумной отключки - я всегда ему так говорил. Кащей
очень радовался этим словам. Что-то они грели в его не шибкой душе. И на
этот раз он тоже развеселился.
- Да мама от меня отказалась окончательно! Неделю еще назад! Слушай
снова, раз ты такой! - в пятый за этот день раз начал артистично
рассказывать Кащей, - Я искал их возле материной дачи, километров пятьдесят
по Волоколамке. Взял сумку с термосом и бутербродами, как белый человек - и
не забыл, естественнейшим образом, бумажку с твоим рисунком...
- Да знаю я все!
- Сто сорок пять! На голодный желудок! Я даже бутерброды так и не съел.
Прихожу домой, а мама...
- Забудь про маму, - говорю, - Вспомни лучше, что я тебе читал из
Теренса Маккены...
- Да ладно! - слегка завелся Кащей, - Я "германа" себе больше раза в
месяц позволить не могу, денег потому что нет, долгов тридцать кусков - а
тут с твоей картинкой ползал по болотам, как маленький. Толик! Мне ж, на
хрен, скоро тридцать три уже. Как мне лавэ поднять? Не идет у меня работа -
видно, еще с той судимости, самой первой, на биофаке. Так ведь и остался без
образования - все да по "грэгашам", да с их базарами...
Удивительным словом "грэгаши" он называл южных кровей коммерческих
хозяев розничной столичной торговли бытовой электронной техникой - будучи у
них продавцом на рынке "Динамо" Кащей как раз и подсел на героин,
проторговался, но отдавать долг отказался даже под страхом смертной казни.
Ему переломали ноги, и за три месяца он поправил свое здоровье - а я его
навещал. В торговлю Кащей не вернулся - пошел в риэлторы. Женился,
воспитывал ребенка - но героин не бросал, отчего Вася и пообещал ему помочь
тем летом через псилоцибиновые грибы. Чем еще можно вылечить стойкого
опиушника? Кроме буддизма, конечно.
И вот мы пришли на поляну и стали собирать грибы. Собирал в основном я,
а Кащей все путал и норовил поедать поганки, приговаривая: "О! Точно!
Царские!". Через полчаса я нашел двадцать четыре гриба, и мы, присев
по-индейски на свои кожаные куртки под мохнатой лапой ели, аккуратно
разжевали ровно по дюжине "истинно апостольских", как выразился этот
впечатлительный человек, целиком ушедший в эксперимент.
Потом я ходил по поляне и думал о политике и о своей стране, о людях,
ее населяющих, и о том, что эта поляна, возможно, одно из единственных в ней
цивилизованных мест. По крайней мере - сейчас. Это было неправильно - но что
поделаешь? Из политики вспоминался президент страны, но объединять мысли о
нем с попытками представить наше многомиллионное стадо на пути реформ во имя
свободы - хотя бы экономической, куда там трансперсональной - было задачей,
сродни попытке объяснить законы Дхармы легковесным языком Кодекса строителя
коммунизма. Впрочем, кровь проливают совсем по другим мотивам. При чем здесь
какой-то несчастный президент? Женское начало надо в себе не ущемлять - все
самое глубинное в человеке всегда женское по природе. В нечеловеке,
соответственно, наоборот.
Однако все это могло статься неважным, если бы не Чечня. Она меня не
волновала - она просто переворачивала мой организм, подобно раковой опухоли.
Метастазами Чечни была вся дрянь вокруг - я не мог этого не чувствовать.
Впрочем, вся дрянь вокруг была и ее первопричиной. Что вообще она такое, эта
Чечня, я уже давно не мог никому объяснить. Штампованный животный страх,
принявший цивилизованную форму ежесекундной готовностью к смерти вопреки
унижениям - и, ясное дело, к унижению до самой смерти - находился там.
здесь, везде. Или это грибочки подходят? Одна фигня.
На Кащея же гораздо больше подействовала кошка. Она сидела и орала на
высокой, кажется, осине, когда они пришли на поляну, но как только мы снова
начали собирать грибы, она мигом слезла, запрыгнула мне, шерстящему поляну в
согнутом виде, на загривок и стала петь песни.
Она была дачная. Дня четыре назад прогрессивный молодежный
рэп-коллектив "Буду в мегаполисе" - Фриц рассказал мне это позавчера
по-телефону, это он нарисовал им схему карачаровских угодий - угостил кошку
"строфарией кубенсис", и с тех пор кошка жила здесь. Искать грибы сама она
не хотела - видимо, думала, что они имеют силу только через человеческие
руки. Сидела у меня на загривке, мурлыкала - а когда я находил гриб,
начинала возбужденно спрыгивать на землю и запрыгивать обратно, как в цирке.
Один раз даже толкнула меня под руку - гриб из ладони вылетел, кошка
набросилась на него и вмиг пожрала.
- Наблюдай внимательно... - сказал я Кащею, показывая на дико
веселящееся животное, - Вот так и ты будешь играть со своим сознанием.
- Я или грибы? - спросил Кащей.
- Ты, - уверенно сказал Вася, - Я пошел искать дальше, а ты посиди
здесь, под елью. Поговори с кошкой. Все равно ни хрена не находишь.
- Я приколочу пока, - Кащей довольно кивнул, и пересев из-под лапы на
открытое пространство, пожмурился на солнце. Потом достал деревянную
трубочку и кисет с анашой. Кошка отчего-то сразу убежала и забралась обратно
на свою осину.
"Возможно ли такое, что в ту войну я лицом к лицу встречался с
человеком, рукой которого двигала смертельная судьба всех тех, кто спал во
взорванных домах? - подумал я, - Бред. Шекспир. Вряд ли, конечно. К этим
погибшим я не имею ни малейшего отношения. И сейчас вероятность моей гибели
вследствие терракта чрезвычайно... непредумышленна, что ли..."
Тут я увидел еще один гриб и сорвал его. Стоило расслабиться - и они
просто подмигивали мне со своих кочек, протягивали радужные паутинки,
облегчали всю ту депрессивную тюрьму. "Даже природу они могут уничтожить,
идиоты..." - подумалось мне совсем по-детски обиженно, но уже с
соглашательским безвыходным акцентом.
Грибов становилось все больше, но обжираться ими не хотелось - тем
более, что надо было насушить и взять с собой пару доз, угостить, возможно,
танкистов, плюс сегодня еще предстояло ехать к маме, папе, сестре, ее мужу,
у которого день рождения, племяннику и племяннице, и там еще кому-то,
наверняка. Это в том году я полтора месяца ел по тридцать штук чуть не через
день. Однажды - после взрыва домов - когда пришли запуганные до смерти тетки
из домового комитета, гнать меня в ночь, дежурить вокруг дома, я, будучи под
грибами, вышел на улицу с подарочным в натуральную величину мечом "Робин
Гуд". Не знаю, что подумали тетки - на всякий случай они срочно вызвали мне
в напарники бывшего мента из третьего подъезда. Всю ночь мы пили пиво и
говорили о наркотиках и психологии преступных элементов.
"Как же они упустили древо познания? - подумал я, упираясь взглядом в
осину, на которой, на третьей снизу крупной ветке, сидела и орала почти
очеловечившаяся кошка, - Сплавили? Разменяли на этот дикий крик? Надо
спасать положение..."
Я подошел к осине, схватился руками за нижнюю ветку, и, упершись кедами
в ствол, стал взбираться на дерево - припоминая почему-то Кастанеду. У того,
мол, все было. А что есть у меня? Томлюсь, как всегда. Сколько себя помнил -
всегда хотел реализоваться человеческим учителем этой самой жизни. Этих
лазаний за кошками по деревьям, этих собираний грибов, этой дурацкой где-то
там войны. Потому что в своей собственной судьбе, пафосный и сублимированно
ничтожный, никого не признавал, был призван самой неуемной - не верящей в
самое себя - гордыней буйствовать в одной, чаще бритой налысо, покрытой
множеством шрамов голове. Своей, геройской. Авторской - в линзах тонкой
железной оправы. Снимай стеклышки - бить будем...
Кошка была рядом, над головой, на расстоянии вытянутой руки. Я сидел на
второй снизу большой ветке и думал о том, что я делаю.
- А правду говорят, что тебе десять штук баксов предлагали, а ты все
уничтожил и всех послал? - вдруг, как будто мимоходом, спросил снизу и
слева, из под лапы ели, дружище Кащей, закончивший манипуляции с трубкой и
собирающийся поднять голову и повернуть ее в сторону осины.
Последние соображения пронеслись, когда я падал, а когда ударился
головой о какой-то корень - успев подумать, что кошка молчит - вырубился и
уже не слышал удивленного возгласа Кащея. Матом, естественно - но не так
испуганно, потому что было невысоко до земли. "Сбили..." - повторилось мне
тысячу раз в единый момент отключения...
Вокруг была зима. Впереди лежал Грозный - там гремели нешуточные бои, и
десятки сотен умирающих и умеревших распространяли на сотни километров
вокруг неуютное ощущение конца света. За спиной урчал мотор - там была его
машина, и его водитель-ингуш. А я все никак не мог оторваться от того, как в
десяти метрах впереди черная собака грызет руку какому-то неизвестному
трупу. Мертвый был похож на одинокого и никому не нужного старичка, в черном
пальто, брюках и ботинках, все было старческим и грязным. Собака была
средних лет. Она косилась на меня, но не бросала отгрызать старческую руку
мертвого тела. Левую руку. Мне стало тошно, я отвернулся и как будто пропал.
Собака заурчала и облизнулась. Это зрелище было правдой, но именно "было" -
потому что шло как сотое дежа-вю, и под воспоминание, что, на самом деле я
сознание в Чечне ни разу не терял. Не считая что от водки. А сейчас то от
чего?
Ясность явилась ослепительной белой вспышкой. Стало понятно, что слегка
трудно дышать. "Кащей однажды выпал с третьего этажа, я видел..." - это было
первым, что пришло в голову из настоящего. "Сбили..." - сказало в голове в
последний раз, как бы с ухмылкой. Потом я увидел склонившееся над ним лицо
Кащея. Не хватало разве что пыльного шлема.
- Голова? - спросил Кащей, трогая мою голову, - Курить-то будешь?
- Я уж думал, ты без меня... - улыбнулся я.
Кащей раскурил трубку, непроизвольно изображая свое поведение в
медицинских целях. Подошла кошка, и стала доверчиво тереться о Васину ногу.
На Кащея она смотрела с ревностью. Где-то в траве продолжали подмигивать
грибы.
- Я тебе сам это рассказывал? Про десять штук? - спросил я, стараясь,
чтобы это прозвучало как о чем-то абсолютно неважном, - Ты не думай, я упал
не из-за этого, Просто нога зацепилась. И полез, кстати, тоже не из-за
этого...
- Кирпич говорил, мол, что такого не может быть, - сказал Кащей, - На,
вот, еще. Бошечек. Шишечек...
Он протянул трубку мне, я затянулся и отдал ее обратно Кащею. Какое-то
время мы курили молча.
- Думаешь, моя реакция была неадекватной? - спросил, наконец, я, когда
мы докурили, - Говорил он тебе, что я ему рассказывал о Будде Шакьямуни?
Мол, тому в двадцать восемь только жизнь приоткрыли, а я, дескать, всюду
был? В рублях сто баксов лет назад? Ну, про чувственный опыт? Говорил такое?
- Да нет, - сказал Кащей, - Какое там... Это... Короче, меня, кажись,
торкнуло... Да не была твоя реакция неадекватной! Это я просто так спросил.
Десять штук! Можно подумать, большие деньги. Или - нет? Слушай, грибы мне
что-то подсказывают... Не могу разобрать!
И он засмеялся, похлопывая меня по плечу правой рукой, а левой неспешно
поводя то к голове, то к животу.
Потом мы насобирали еще грибов - но вскоре зацепило обоих уже
конкретно. Захотелось в город, в бар, к джин-тонику и текиле, очаровывать
девчонок, пудрить мозги всем остальным. И непривычно быстро садилось солнце
- хотя, в то же время, неподвижно висело. давая возможность сосредоточиться
на отсутствии времени.
- Из-за тебя все... - сказал я Кащею, когда они присели съесть по
последнему десятку, - У меня время растягивается, а у тебя?
- Да, - сказал Кащей, - Нет, ты был прав! Это - вещь!
- Дух, - поправил я, - А души нет, если ты не в курсе.
Говорить с Кащеем о буддизме было бесполезно.
- Поехали, - сказал я, Мне пора. А тебе все равно уже, чего делать.
Он согласился - и мы поехали обратно в Москву. Сели на электричку. По
дороге я много думал о том, что - что делать? - приходиться, все-таки,
выбирать, что делать - жить или строчить буковки, что вообще делать с таким
гиперактивным мозгом, рвущимся на вольную волю, легко ли быть российским,
как сыр, и всякое такое, как всегда, когда много алкоголя и мало
аккуратности по отношению к супер-эго. А то оно - не супер. Так и случилось.
Кащей тоже, наверное, о чем то думал. Так мы и ехали.
Затем, неизвестно, зачем, Кащей куда-то исчез - его, наверное, унесли
зеленые человечки. Мне всегда доставались обычные. Можно было бы себе
представить следующий милицейский протокол:
"...на предложение пройти медицинскую экспертизу показал трехгодичной
давности справку из психиатрической больницы имени Кащенко, назвался пишущим
и разговаривающим репортером, участником прошлой чеченской войны,
рассказывал об употреблении различных наркотиков и самостоятельно предъявил
какие-то свежие грибы, рекомендовав настоять на них компот в столовой
дивизии имени Дзержинского, пообещав в результате скорейшую смену
политического курса в стране. Кроме того неоднократно назвал себя детективом
Нэшем Бриджесом, работающим под прикрытием ряда зарубежных информационных
агентств и потерявшим все соответствующие удостоверения в баре Дома
журналистов..."
Но это уже было бы просто литературой. На самом деле - никаких ментов.
До родственников доехал в полном ажуре - так, слегка визуально подглючивало,
не более. Вот что такое буддизм. В том году - давно бы уже бухал где-нибудь
с пропащим Кащеем.
А ведь завтра встречаться с Ламой!
(Продолжение следует)
- Дети и животные любят меня одинаково, - сообщает Вертеньев, - Расход
пленки один к пяти. После кризиса это мало кто себе позволяет... Пусть
сходит, пообщается с солдатней. Может, стрельнуть дадут.
Мы отправляем дочь в расположение ребят из военно-исторического клуба -
Вертеньев дает продюсеру соответствующую команду - а сами отходим к "Фиалке"
за пивом. Вертеньев заходит, а я остаюсь - смотреть на небо.
Борька - мой огромный друг. Если бы не он - не попал бы я к буддистам.
Рассказать историю его жизни невозможно - он не существует, как мы. Он не
отсюда. Это герой отдельного романа - и проживает он его сам.
Потом мы сидим на корточках с пластиковыми стаканами в руках и курим.
- Как сын? - спрашиваю.
- Не будем о грустном, - говорит, - Хотел его от армии отмазать, а он,
оказывается, на опиаты подсел. Зачем деньги тратить? Тем более, что их нет.
В общем - пока думаем...
- Что за клип? - спрашиваю.
- "Штык для Геббельса", - говорит, - Четыре тысячи всего бюджет.
Хорошо, что Васька - вон тот, видишь, полковник РККА - мой отличный
приятель. Только что гашиш не курит - а так вполне хороший человек.
- Каков сценарий? - спрашиваю.
- Да никакого! - Вертеньев начинает смеяться. - Представляешь, они все
с прибабахом! Одному чуть не каждую ночь снится, что он летчик - немецкий
асс - и что его сбивают. Вон он, в эсэсовской форме расхаживает, с кобурой.
Другой все скупает - вплоть до солдатского нижнего белья того времени.
Зачем. спрашивается. ему на съемках клипа нижнее солдатское белье? А кошелек
с десятью тысячами натуральных рейхсмарок? Ну, кошелек-то я использую, в
результате...
- Реинкарнация, - говорю, - Других версий нет. У меня у самого дед в
41-м ушел в ополчение, очкарик, винтовка на пятерых. Маме два года было. Так
она до сих пор пишет в "Красный крест" - думает, он в плен попал, выжил,
осел и теперь у нас родственники в Германии.
- Да... - говорит Вертеньев, - запутанность та еще. А я, представляешь,
даже на похороны к отцу не поехал. Зачем, думаю? И так ведь все ясно.
Он вздыхает.
- Ты просто тогда еще Пхову не умел делать, - говорю, - А то бы поехал.
- А можно ведь и на расстоянии... - улыбается Вертеньев, - кстати, Лама
приезжает. В воскресенье в Центре будет телеги двигать...
- Супер! - говорю, - То, что доктор прописал!
Разговаривать с ним - одно из самых больших удовольствий. Мира того,
что называется дружбой.
Больше не спрашиваю. Допиваю пиво.
"Ого! - думаю - Лама! Это круто! Вот ведь как - одни книжки пишут,
другие их читают, третьи в Чечне или еще где ошиваются, четвертые ряженые
стреляются, и так далее. А кому надо, тот делом занят. Не всякой там
чепухой."
- Скоро, скоро, - говорю Вертеньеву, - Вернусь, к своим баранам...
Но Вертеньеву я ничего про Чечню не сказал - ему и так все ясно. Он
закончил съемки, мы отвели Варьку к бабушке с дедушкой и накачались пивом. И
вот, вечером я звоню тебе в Ялту с Главпочтампта на Тверской, - подвыпивший,
но внутренне железный, как Терминатор.
- Солныш! - кричу, - Я все сделаю, чтобы тебе не было стыдно за меня! Я
опять пишу роман! С квартиры выгоняют, и поэтому приезжать сейчас рановато!
Тем более, что мы с шефом едем на неделю в Элисту, подхалтурим и вернемся! Я
тут же сниму новую квартиру - и вы приедете! Потерпишь еще чуть-чуть? Я тут
тебе пишу стихи! Знаешь, кто ты? Ты Лотос моей прозы! А я - твой кретин и
неудачник! Ничего, Элиста все покажет! Первую буддийскую ступу в России
посмотрю! Обойду ее раз сто! Я знаю, что ты держишься молодцом! Привет всем.
Пока...
Прощаюсь, выхожу. покупаю еще пива, иду к метро. Средних цен
проститутки на улице смотрят на меня с инстинктивной недосягаемостью в
глазах.
"Ом мани пеме хунг, - думаю, - Алмазные свиньи. В том и состоит
драгоценность человеческого тела, что его вовсе и нету... Ладно уж. Вспомню
вас, когда буду медитировать..."
Допиваю пиво, еду домой, спать.
Что такое - быть буддистом? Да это просто, когда все - хуйня, кроме
самой сути. На что бы ни посмотрел, о чем бы ни подумал. Парламентские
слушания, в любой стране. в любое время - это раз. Школа, армия, границы,
разные языки, подводные лодки, и ядерные и такие, родственные отношения,
чужой ребенок или свой, клонирование, зомбирование, уринотерапия, вера в
различных богов. Потому что если кто-то мешает жить, то вряд ли это
исправишь касанием. Война - само собой, также бессмысленная штука. Ведь если
кто-то унижает женщин, и кому важно, с кем та или иная женщина в какой-то
отрезок времени спала - да он ущербен, и вестись на его задирания от того,
что он не может жить в мире с самим собой... Если слов не понимает, так по
морде ему! Собственно, это война и есть. Что уж тут говорить о
товарно-денежных отношения - вообще сплошная абстракция. И из-за этого
кто-то где-то должен умирать? Да упрись он рогом в стену, кретин! Нет,
ребята - без Дхармы тут не разберешься.
Например, сегодня суббота. Все другие всегда вспомнят, что у них
сегодня день рождение мужа сестры. Они, небось, об этом помнят с предыдущего
дня рождения кого-либо из своих близких. А я? Я иду звонить старому приятелю
Кащею. Он должен быть дома.
- По грибы поедем? - спросил он меня сразу после "алле", - А, Толь?
И взаправду - по другому тут и не скажешь - мы поехали по грибы. Еще
больше перепутывать времена. А что делать? Грибы я должен взять с собой -
это уже давно и прочно вошло в контекст моей жизни с этим романом. Ну, и -
как без этого - моего романа с этой жизнью. Да, это действительно только
лишь "я" - ничего более.
Это самое место, грибная поляна, находилась вблизи Карачаровского
железнодорожного переезда - что было расценено новейшими музыкальными
отшельниками как неслучайный фонетический признак особый силы. Обнаружил ее
неделю назад знакомый Фриц. Поняв, что остальные места безнадежно вытоптаны
неофитами - друзьями тех друзей, которые на этих местах сакрально обещали
нам с Фрицем ничего никому не показывать - лидер даб-группы с названием
"Калина Юга" отправился в лес и не возвращался несколько дней. О том, что с
ним там произошло, он никому не рассказал - только смеялся, потряхивая
разлохмаченными волосами, заплетенными в 84 дрэда. Когда мы познакомились, я
еще удивился, откуда он знает про 84 тысячи мешающих эмоций, бурлящих в
сознании и закрывающих путь наверх - и Фриц сообщил, что я первый, кто
удосужился их посчитать, а потом догадался, что мастер, которого менты взяли
два месяца назад с афганским чарсом, просто вывел все его мешающие эмоции
наружу. Так или иначе, но факт первичности обнаружения карачаровской поляны
- куда направлялись теперь мы с Кащеем, давшим клятву никогда и никому не
показывать этого места - придал Фрицу ощущения истинной природной
беспредельности, о чем он и предпочитал помалкивать дабы не растерять, пятый
день как упиваясь текилой в квартире-студии на Каширке и осуществляя
задуманное на поляне ушастое буйство психоделического ума.
Нет, все таки литература - повдумчивей. Когда-то я учился в музыкальной
школе по классу фортепиано - даже получил диплом, с которым можно было
работать, например, в детском саду. Потом у него была панк-рок-группа "Пес
поручика Безбрежнева" - они пили пиво, портвейн, водку, самогон и однажды,
по ошибке, растворитель для девичьего лака, залитый во флакон из под
одеколона "Саша" - сочиняли дурные тексты и записывали их на старый
магнитофон, сводили по дорожкам, слушали и радовались, будто придурки. Много
чего было у меня в юности - такого, незначащего - что вспоминать придется
разве что перед смертью, да и то будет еще много такого по делу, что до
этого и руки не дойдут. Как учились в школе, как думали, что жизнь... Да
чего мы могли думать, псевдосуициидальные пубертатные сопляки?
А теперь я вот шел за грибами, и цели мои были практически ясны, но
попутчик - интересен разве что как персонаж. При этом описывать Кащея тоже
смысла не было - он был собой, как любой опиатный наркоман, даже бывший,
даже в приличной компании друга-журналиста. Про литературу мы с ним почти
никогда не говорили. Кащей хвалился, что любому в морду даст - но только
поверь, как сам в морду и получишь, а его как раз рядом то и не будет, по
объективным причинам. Откуда я это знал? Из опыта. Ботинки, джинсы, свитер,
кожаная куртка Кащея - все было обманным и метафизическим. Всего этого могло
не быть - и было бы совсем другое, и так миллион раз.
- А если я полностью разуверился и уже не верю в их силу? А, Толь? - в
десятый раз спросил Кащей, когда мы шли от станции, ориентируясь по
опутанному колючей проволокой забору военной части.
- Будут знаки, сразу и поверишь, - ответил я. Спорить не хотелось. Все
лекции по Теренсу Маккене были прочитаны еще прошлым летом в Сокольниках,
когда между пивом и "белым богатством" я обещал сидевшему на жестких
наркотиках Кащею, то есть своему старшему дворовому приятелю Вите из
далекого детства, свозить его на грибную поляну в грядущий сезон. Нарисовал
ему еше рисуночек - как эти грибы выглядят - только цвет забыл указать, о
чеи Кащей поведал мне сегодня с самого утра. Потом тем летом я поехал на юг,
отдыхать с Веркой и Ксюхой, потом вернулся в Москву, снял очередную квартиру
в Чертаново - и только сегодня утром, больше, чем через год, вспомнил свое
обещание. Вот как ущербно для здоровья они с Кащеем отметили тогда
американский день независимости и вот ведь как пагубно влияет на память
героин, даже если это кому-то не нравится. Мне не понравилось. Это было в
прошлом.
- Но ты, Толь, зря за "белый" говоришь... - бессознательно причитнул
Кащей, словно уловив что-то в атмосфере.
- Не зря, - прервал его я, - У меня психика другая. И у тебя так тоже
скоро будет, обещаю...
- Чистой воды аптека! - радостно согласился Кащей, - Помню, взял как-то
десять точек...
- Дерьмо... - сказал я, обходя заминированный большой собакой участок
дороги.
- Точно! - усмехнулся Кащей.
- Не забывай о знаках, - повторил я, - Впрочем, привязываться к ним не
стоит...
На железной дороге, от которой они удалялись, громко прогудел, скорее
всего, электровоз. Затем громыхнул выстрел - явно дети подложили патрон на
рельсы.
- Это знак? - спросил Кащей, - И что у меня будет? Что - именно?
- Сам узнаешь... - я рассудил, что говорить с Кащеем до грибов
бесполезно, и погрузился в собственные мысли.
Так было лучше. Я вспомнил год в котором родился. Из музыки были
созданы рок-опера "Джезус Крайст - Супер Стар" - величайшая, с моей точки
слуха, штуковина - плюс один из лучших дисков "Лед Зеппелин", что-то еще и
много всего. На подходе были любимые школьные "Ай-Си-Ди-Си". Во всю
отрывался Джим Моррисон. Из книг - "Страх и отвращение в Лас-Вегасе", лишь
через почти три десятилетия переведенная на русский язык. Нет,
культуроведение не развлекало. Хотелось своего. Или - умереть и воскреснуть
вне этой культуры, в самом ее начале. Или в конце. Вне структур.
- А как вам в Чертанове-то? Родные довольны-то? - спросил Кащей, в
промежутках между "джанки" устраивающийся работать квартирным риэлтором,
каждый раз в новые, не знавшие его пороков сегменты рынка недвижимости, - В
Скольниках лучше? Или на Ботаническом? Или в Медведково? На Филях? Где ты
там еще жил? На Нагорной? На Юго-Западной?
- Лучше всего на Теплом стане... - вздохнул я.
- Да... вздохнул в ответ Кащей, - Я вот, помню, когда меня первый раз
прикрыли ненадолго, с "винтом", в Бутырку, на первом курсе
энергетического... С чего, собственно, и жизнь моя пошла так, как она
пошла...
- Побойся бога, у тебя мама - банкир.
Что бы Кащей не делал - варил винт, или кокаиновый "фри-бэйс", или
набирал в шприц дозу опиумной отключки - я всегда ему так говорил. Кащей
очень радовался этим словам. Что-то они грели в его не шибкой душе. И на
этот раз он тоже развеселился.
- Да мама от меня отказалась окончательно! Неделю еще назад! Слушай
снова, раз ты такой! - в пятый за этот день раз начал артистично
рассказывать Кащей, - Я искал их возле материной дачи, километров пятьдесят
по Волоколамке. Взял сумку с термосом и бутербродами, как белый человек - и
не забыл, естественнейшим образом, бумажку с твоим рисунком...
- Да знаю я все!
- Сто сорок пять! На голодный желудок! Я даже бутерброды так и не съел.
Прихожу домой, а мама...
- Забудь про маму, - говорю, - Вспомни лучше, что я тебе читал из
Теренса Маккены...
- Да ладно! - слегка завелся Кащей, - Я "германа" себе больше раза в
месяц позволить не могу, денег потому что нет, долгов тридцать кусков - а
тут с твоей картинкой ползал по болотам, как маленький. Толик! Мне ж, на
хрен, скоро тридцать три уже. Как мне лавэ поднять? Не идет у меня работа -
видно, еще с той судимости, самой первой, на биофаке. Так ведь и остался без
образования - все да по "грэгашам", да с их базарами...
Удивительным словом "грэгаши" он называл южных кровей коммерческих
хозяев розничной столичной торговли бытовой электронной техникой - будучи у
них продавцом на рынке "Динамо" Кащей как раз и подсел на героин,
проторговался, но отдавать долг отказался даже под страхом смертной казни.
Ему переломали ноги, и за три месяца он поправил свое здоровье - а я его
навещал. В торговлю Кащей не вернулся - пошел в риэлторы. Женился,
воспитывал ребенка - но героин не бросал, отчего Вася и пообещал ему помочь
тем летом через псилоцибиновые грибы. Чем еще можно вылечить стойкого
опиушника? Кроме буддизма, конечно.
И вот мы пришли на поляну и стали собирать грибы. Собирал в основном я,
а Кащей все путал и норовил поедать поганки, приговаривая: "О! Точно!
Царские!". Через полчаса я нашел двадцать четыре гриба, и мы, присев
по-индейски на свои кожаные куртки под мохнатой лапой ели, аккуратно
разжевали ровно по дюжине "истинно апостольских", как выразился этот
впечатлительный человек, целиком ушедший в эксперимент.
Потом я ходил по поляне и думал о политике и о своей стране, о людях,
ее населяющих, и о том, что эта поляна, возможно, одно из единственных в ней
цивилизованных мест. По крайней мере - сейчас. Это было неправильно - но что
поделаешь? Из политики вспоминался президент страны, но объединять мысли о
нем с попытками представить наше многомиллионное стадо на пути реформ во имя
свободы - хотя бы экономической, куда там трансперсональной - было задачей,
сродни попытке объяснить законы Дхармы легковесным языком Кодекса строителя
коммунизма. Впрочем, кровь проливают совсем по другим мотивам. При чем здесь
какой-то несчастный президент? Женское начало надо в себе не ущемлять - все
самое глубинное в человеке всегда женское по природе. В нечеловеке,
соответственно, наоборот.
Однако все это могло статься неважным, если бы не Чечня. Она меня не
волновала - она просто переворачивала мой организм, подобно раковой опухоли.
Метастазами Чечни была вся дрянь вокруг - я не мог этого не чувствовать.
Впрочем, вся дрянь вокруг была и ее первопричиной. Что вообще она такое, эта
Чечня, я уже давно не мог никому объяснить. Штампованный животный страх,
принявший цивилизованную форму ежесекундной готовностью к смерти вопреки
унижениям - и, ясное дело, к унижению до самой смерти - находился там.
здесь, везде. Или это грибочки подходят? Одна фигня.
На Кащея же гораздо больше подействовала кошка. Она сидела и орала на
высокой, кажется, осине, когда они пришли на поляну, но как только мы снова
начали собирать грибы, она мигом слезла, запрыгнула мне, шерстящему поляну в
согнутом виде, на загривок и стала петь песни.
Она была дачная. Дня четыре назад прогрессивный молодежный
рэп-коллектив "Буду в мегаполисе" - Фриц рассказал мне это позавчера
по-телефону, это он нарисовал им схему карачаровских угодий - угостил кошку
"строфарией кубенсис", и с тех пор кошка жила здесь. Искать грибы сама она
не хотела - видимо, думала, что они имеют силу только через человеческие
руки. Сидела у меня на загривке, мурлыкала - а когда я находил гриб,
начинала возбужденно спрыгивать на землю и запрыгивать обратно, как в цирке.
Один раз даже толкнула меня под руку - гриб из ладони вылетел, кошка
набросилась на него и вмиг пожрала.
- Наблюдай внимательно... - сказал я Кащею, показывая на дико
веселящееся животное, - Вот так и ты будешь играть со своим сознанием.
- Я или грибы? - спросил Кащей.
- Ты, - уверенно сказал Вася, - Я пошел искать дальше, а ты посиди
здесь, под елью. Поговори с кошкой. Все равно ни хрена не находишь.
- Я приколочу пока, - Кащей довольно кивнул, и пересев из-под лапы на
открытое пространство, пожмурился на солнце. Потом достал деревянную
трубочку и кисет с анашой. Кошка отчего-то сразу убежала и забралась обратно
на свою осину.
"Возможно ли такое, что в ту войну я лицом к лицу встречался с
человеком, рукой которого двигала смертельная судьба всех тех, кто спал во
взорванных домах? - подумал я, - Бред. Шекспир. Вряд ли, конечно. К этим
погибшим я не имею ни малейшего отношения. И сейчас вероятность моей гибели
вследствие терракта чрезвычайно... непредумышленна, что ли..."
Тут я увидел еще один гриб и сорвал его. Стоило расслабиться - и они
просто подмигивали мне со своих кочек, протягивали радужные паутинки,
облегчали всю ту депрессивную тюрьму. "Даже природу они могут уничтожить,
идиоты..." - подумалось мне совсем по-детски обиженно, но уже с
соглашательским безвыходным акцентом.
Грибов становилось все больше, но обжираться ими не хотелось - тем
более, что надо было насушить и взять с собой пару доз, угостить, возможно,
танкистов, плюс сегодня еще предстояло ехать к маме, папе, сестре, ее мужу,
у которого день рождения, племяннику и племяннице, и там еще кому-то,
наверняка. Это в том году я полтора месяца ел по тридцать штук чуть не через
день. Однажды - после взрыва домов - когда пришли запуганные до смерти тетки
из домового комитета, гнать меня в ночь, дежурить вокруг дома, я, будучи под
грибами, вышел на улицу с подарочным в натуральную величину мечом "Робин
Гуд". Не знаю, что подумали тетки - на всякий случай они срочно вызвали мне
в напарники бывшего мента из третьего подъезда. Всю ночь мы пили пиво и
говорили о наркотиках и психологии преступных элементов.
"Как же они упустили древо познания? - подумал я, упираясь взглядом в
осину, на которой, на третьей снизу крупной ветке, сидела и орала почти
очеловечившаяся кошка, - Сплавили? Разменяли на этот дикий крик? Надо
спасать положение..."
Я подошел к осине, схватился руками за нижнюю ветку, и, упершись кедами
в ствол, стал взбираться на дерево - припоминая почему-то Кастанеду. У того,
мол, все было. А что есть у меня? Томлюсь, как всегда. Сколько себя помнил -
всегда хотел реализоваться человеческим учителем этой самой жизни. Этих
лазаний за кошками по деревьям, этих собираний грибов, этой дурацкой где-то
там войны. Потому что в своей собственной судьбе, пафосный и сублимированно
ничтожный, никого не признавал, был призван самой неуемной - не верящей в
самое себя - гордыней буйствовать в одной, чаще бритой налысо, покрытой
множеством шрамов голове. Своей, геройской. Авторской - в линзах тонкой
железной оправы. Снимай стеклышки - бить будем...
Кошка была рядом, над головой, на расстоянии вытянутой руки. Я сидел на
второй снизу большой ветке и думал о том, что я делаю.
- А правду говорят, что тебе десять штук баксов предлагали, а ты все
уничтожил и всех послал? - вдруг, как будто мимоходом, спросил снизу и
слева, из под лапы ели, дружище Кащей, закончивший манипуляции с трубкой и
собирающийся поднять голову и повернуть ее в сторону осины.
Последние соображения пронеслись, когда я падал, а когда ударился
головой о какой-то корень - успев подумать, что кошка молчит - вырубился и
уже не слышал удивленного возгласа Кащея. Матом, естественно - но не так
испуганно, потому что было невысоко до земли. "Сбили..." - повторилось мне
тысячу раз в единый момент отключения...
Вокруг была зима. Впереди лежал Грозный - там гремели нешуточные бои, и
десятки сотен умирающих и умеревших распространяли на сотни километров
вокруг неуютное ощущение конца света. За спиной урчал мотор - там была его
машина, и его водитель-ингуш. А я все никак не мог оторваться от того, как в
десяти метрах впереди черная собака грызет руку какому-то неизвестному
трупу. Мертвый был похож на одинокого и никому не нужного старичка, в черном
пальто, брюках и ботинках, все было старческим и грязным. Собака была
средних лет. Она косилась на меня, но не бросала отгрызать старческую руку
мертвого тела. Левую руку. Мне стало тошно, я отвернулся и как будто пропал.
Собака заурчала и облизнулась. Это зрелище было правдой, но именно "было" -
потому что шло как сотое дежа-вю, и под воспоминание, что, на самом деле я
сознание в Чечне ни разу не терял. Не считая что от водки. А сейчас то от
чего?
Ясность явилась ослепительной белой вспышкой. Стало понятно, что слегка
трудно дышать. "Кащей однажды выпал с третьего этажа, я видел..." - это было
первым, что пришло в голову из настоящего. "Сбили..." - сказало в голове в
последний раз, как бы с ухмылкой. Потом я увидел склонившееся над ним лицо
Кащея. Не хватало разве что пыльного шлема.
- Голова? - спросил Кащей, трогая мою голову, - Курить-то будешь?
- Я уж думал, ты без меня... - улыбнулся я.
Кащей раскурил трубку, непроизвольно изображая свое поведение в
медицинских целях. Подошла кошка, и стала доверчиво тереться о Васину ногу.
На Кащея она смотрела с ревностью. Где-то в траве продолжали подмигивать
грибы.
- Я тебе сам это рассказывал? Про десять штук? - спросил я, стараясь,
чтобы это прозвучало как о чем-то абсолютно неважном, - Ты не думай, я упал
не из-за этого, Просто нога зацепилась. И полез, кстати, тоже не из-за
этого...
- Кирпич говорил, мол, что такого не может быть, - сказал Кащей, - На,
вот, еще. Бошечек. Шишечек...
Он протянул трубку мне, я затянулся и отдал ее обратно Кащею. Какое-то
время мы курили молча.
- Думаешь, моя реакция была неадекватной? - спросил, наконец, я, когда
мы докурили, - Говорил он тебе, что я ему рассказывал о Будде Шакьямуни?
Мол, тому в двадцать восемь только жизнь приоткрыли, а я, дескать, всюду
был? В рублях сто баксов лет назад? Ну, про чувственный опыт? Говорил такое?
- Да нет, - сказал Кащей, - Какое там... Это... Короче, меня, кажись,
торкнуло... Да не была твоя реакция неадекватной! Это я просто так спросил.
Десять штук! Можно подумать, большие деньги. Или - нет? Слушай, грибы мне
что-то подсказывают... Не могу разобрать!
И он засмеялся, похлопывая меня по плечу правой рукой, а левой неспешно
поводя то к голове, то к животу.
Потом мы насобирали еще грибов - но вскоре зацепило обоих уже
конкретно. Захотелось в город, в бар, к джин-тонику и текиле, очаровывать
девчонок, пудрить мозги всем остальным. И непривычно быстро садилось солнце
- хотя, в то же время, неподвижно висело. давая возможность сосредоточиться
на отсутствии времени.
- Из-за тебя все... - сказал я Кащею, когда они присели съесть по
последнему десятку, - У меня время растягивается, а у тебя?
- Да, - сказал Кащей, - Нет, ты был прав! Это - вещь!
- Дух, - поправил я, - А души нет, если ты не в курсе.
Говорить с Кащеем о буддизме было бесполезно.
- Поехали, - сказал я, Мне пора. А тебе все равно уже, чего делать.
Он согласился - и мы поехали обратно в Москву. Сели на электричку. По
дороге я много думал о том, что - что делать? - приходиться, все-таки,
выбирать, что делать - жить или строчить буковки, что вообще делать с таким
гиперактивным мозгом, рвущимся на вольную волю, легко ли быть российским,
как сыр, и всякое такое, как всегда, когда много алкоголя и мало
аккуратности по отношению к супер-эго. А то оно - не супер. Так и случилось.
Кащей тоже, наверное, о чем то думал. Так мы и ехали.
Затем, неизвестно, зачем, Кащей куда-то исчез - его, наверное, унесли
зеленые человечки. Мне всегда доставались обычные. Можно было бы себе
представить следующий милицейский протокол:
"...на предложение пройти медицинскую экспертизу показал трехгодичной
давности справку из психиатрической больницы имени Кащенко, назвался пишущим
и разговаривающим репортером, участником прошлой чеченской войны,
рассказывал об употреблении различных наркотиков и самостоятельно предъявил
какие-то свежие грибы, рекомендовав настоять на них компот в столовой
дивизии имени Дзержинского, пообещав в результате скорейшую смену
политического курса в стране. Кроме того неоднократно назвал себя детективом
Нэшем Бриджесом, работающим под прикрытием ряда зарубежных информационных
агентств и потерявшим все соответствующие удостоверения в баре Дома
журналистов..."
Но это уже было бы просто литературой. На самом деле - никаких ментов.
До родственников доехал в полном ажуре - так, слегка визуально подглючивало,
не более. Вот что такое буддизм. В том году - давно бы уже бухал где-нибудь
с пропащим Кащеем.
А ведь завтра встречаться с Ламой!
(Продолжение следует)