- О Господи, что ж это я делаю?
Да, а до него, до Чекасова, были у Стеши в жизни тридцать три мужика. И все как на подбор неудачные и один хуже другого. Уроды какие-то, другими словами, у нее были, а не мужья. С первого и до последнего. Елена, завмедпунктом заводским, подруга Стешина, говорила ей:
- Ты что, - говорила, - их коллекционируешь?
А Стеша говорила:
- Ага, гербарий я из них складываю и собираю.
И со всеми этими мужьями жилось Стеше одинаково и по одному сценарию. Первое время - еще ничего, терпимо, а чуть поживут - и начинала она скучать. И все они становились ей невыносимыми и на одно лицо. И она расставалась с очередным своим мужем и пробовала начать свою жизнь с начала и по-новому, и с кем-нибудь другим. И у нее опять ничего стоящего не выходило, и опять ей становилось скучно и невыносимо. То есть можно сказать, что не везло ей, Стеше, в жизни с мужьями до смешного. Причем женщина-то она была из себя красивая на общем фоне, а везением ее Бог, что ли, не наделил. Как вначале, в шестнадцать лет, вышла у нее с самым первым замужеством комедия и драма, так дальше и пошло сплошь, и надоел ей с годами мужской пол всех видов и оттенков до внутреннего содрогания. И тут, значит, Чекасов откуда-то на ее голову взялся и чем-то на нее положительно повлиял. Да. А первый ее так называемый муж и супруг, он вообще не мужчиной оказался, то есть в самом принципе. Ходил к ней, значит, ходил с ухаживаниями, а она была тогда в юном возрасте, невинной и ни разу не тронутой. А он цветы ей носил на свидания и в цирк на лучшие ряды водил, и в кино, и все планы грандиозные строил насчет будущей их семейной жизни. И она, дура набитая, замуж за него вышла, уши развесив. Как раньше, в старинные времена выходили вышла - девушкой. И в первую же, конечно, брачную ночь после свадьбы это все и вылезло наружу. Ну, то, что не может он ничего путного в смысле любви и интимных взаимоотношений с женщинами. А в последующие ночи этот прискорбный факт получил полное и неопровержимое подтверждение. И Стеша ему сказала:
- Вадик, как же это так понимать?
А он сказал, что для меня для самого это является досадной неожиданностью, так как ты, сказал, у меня первая в жизни. А Стеша ему на это сказала:
- А ты у меня, значит, нулевой, выходит.
И пришлось им развод оформлять, не отходя от кассы. В загсе им еще сказали тогда недовольно:
- Что вы ходите то туда, то сюда, как в гастроном. Работать мешаете.
И после этого блина комом и несостоявшегося как бы брака стали попадать Стеше в мужья и встречаться на жизненной ее стезе самые разнообразные люди как по форме, так и по содержанию, и она даже не всех теперь уже помнила в лицо, а только некоторых из них. А один, правда, не муж, а претендент на это звание - он откуда-то с юга был родом или с востока - чуть четвертой своей женой ее не сделал наряду с другими, уже у него имевшимися. Хорошо, вовремя она узнала, что у него не квартира, а гарем. А он говорил:
- Так я ж мусульманского вероисповедания. Мне положено.
А Стеша ему:
- А мне нет.
А он:
- Почему нет? Любимой женой будешь.
Но она, Стеша, конечно, на этот унизительный, как говорят, альянс не пошла, и он, мусульманин в смысле, ходил потом за ней по пятам долго и нудно и ее преследовал, и говорил, что одно из двух - или она будет его любимой женой, или он ее убьет, как врага народа. Еле, в общем, она от него избавилась, не пострадав. И наступил у нее после этого такой кризисный период в жизни, когда все лица мужского рода и племени ей опротивели и она на дух их переносить перестала и жила совсем одна. Потому что от всех ее мужей у нее ребенка и то не осталось на добрую память. И она жила какое-то время одна, и в это самое промежуточное время появился на ее личном горизонте Чекасов, приехавший зачем-то к ним в город из Москвы. И чем-то он ее привлек и взял за живое. А сам он, Чекасов этот, в Стешу просто по уши втрескался. Он так и сказал:
- Я раз в жизни только влюблялся по уши. В четвертом классе средней школы.
А Стеша ему сказала:
- Не спеши.
А он:
- А чего тут тянуть? Тут все ясно.
А Стеша ему:
- Ничего тебе не ясно. Потому что до тебя в моей биографии мужей было тридцать три человека, и мужиков я, - сказала, - с очень большими усилиями воли в настоящее время перевариваю. И они у меня из чувств изжогу только вызывают и больше ничего.
А Чекасов сказал:
- Асе, что ты говоришь, гроша не стоит и препятствием мне не является.
И с этим, то есть по существу ни с чем, уехал он, Чекасов, в свою Москву и стал ей оттуда письма писать и по междугородке звонить. Но больше писать. И Стеша читала, эти его письма получив, вечерами по нескольку раз, так как никогда ей не писали писем. И, конечно, ей интересно было их читать и приятно. Она кое-какие места из них, из писем этих, даже Елене читала по телефону. Позвонит ей и говорит:
- Слушай, - и читает.
А потом говорит:
- Ну как?
А Елена ей:
- Здорово, - и: - Счастливая ты, - говорит, - Стешка, а мне мой учитель танцев совсем осточертел. Мне, веришь, в чай ему постоянно плюнуть хочется, а я себя удерживаю.
И Стеша давала ей тогда свой обычный рецепт - его заменить на что-нибудь более человеческое. А Елена говорила:
- На что?
А вообще Елена, она Стешу понимала. У них обоюдное существовало понимание друг друга. Наверно, потому что Елена тоже детей не имела. И Стеша, она к этому без эмоций относилась, нет, считала, и не надо, она и к врачам не обращалась ни разу с этим своим женским недостатком. А у Елены случай был, конечно, противоположного характера, так как от Жоры она в момент подхватила и понесла. И Стеша ей говорила тогда, ну и рожай, раз ребенка хочется тебе, чего ты? А твой дурак, говорила, подумает, что это от него получилось. А Елена сказала, что он, конечно, мужик недалекий, учитель ее, но тут сообразить у него ума тоже хватит. И пошла в абортарий. А Жоре не сказала ничего. Сказала только, что заболела она по женской части и ей пока половая жизнь противопоказана. И учителю своему то же сказала. И учитель сказал, чтоб лечилась она сколько надо и о нем не беспокоилась.
А Жора тоже сказал: ну, лечись, и достойную замену ей нашел. Сначала одну, потом другую, потом еще кого-то и еще. А в конце, перед самой уже смертью, и со Стешей у него связь возникла и завязалась. И Стеша последней его была женщиной в жизни, так как жена у Жоры только родила тогда. И вот за Жору бы она, Стеша, не задумываясь, замуж пошла, потому что с ним ей скучно не было, а было хорошо, как ни с кем другим. Но он, Жора, женатый уже был вторично, и ребенок у него был маленький, и жена беременная была на сносях, и от первой еще жены - дочь. А совсем незадолго до смерти его, ну, за неделю, может, жена ему и второго ребенка преподнесла. И Стеша посмотрела на жену его во время похорон, то есть уже на вдову, конечно, и подумала: "И что он в ней нашел?"
И стало ей, Стеше, чего-то ее жалко. Детей двое на руках, один грудной, а она - ну квочка квочкой. И Стеша подошла к ней и сказала, что, если, значит, надо тебе будет что-нибудь - звони без всяких там. И телефон свой дала. И Елена вслед за ней и по ее примеру сделала. На Стешу посмотрела и сделала. И потом они ей , Стеша с Еленой, во многих случаях помогали жить. С продуктами особенно и с лекарствами тоже. Ну и вообще по-человечески они сблизились и сошлись. А кроме Жоры погибшего, Чекасов вот еще Стешу достал, неизвестно чем. Тем, видно, что отличался он от всех других мужиков, каких знала Стеша в своем прошлом и встречала. А чем он от них отличался, не могла она понять и определить. Ну, допустим, понравилось ей, как про деньги он сказал безразлично, увидев, что они у нее по всей квартире набросаны и валяются.
- Деньги, - сказал, - это зло. И чем их меньше, тем меньше зла.
А Стеша сказала, что она с ним согласна и солидарна, но они ей, деньги то есть, не мешают. А что еще в нем было такого, в Чекасове, Стеша так и не определила, , и почему это он деньгами пренебрегал, тоже сначала не поняла, а поняла она все, когда домой он ее к себе привел, в Москве, и оказалось, что он, Чекасов, малоимущий и нищий, как моль. И не было у него в квартире, считай, ничего, телевизора даже не было черно-белого. А была из вещей только лежанка широкая и низкая, телефон и книги всякие на подоконниках. Ну и шкафчик еще в прихожей стоял - для одежды. И в кухне кое-что стояло. Холодильник, табуретки, буфет. А остальное свободное пространство все занято было человеческими фигурами разных размеров и в разных позах, и сделаны они были, эти фигуры, из глины и из дерева, и из проволоки ржавой, и черт еще знает из чего. И Стеша сказала:
- А, так ты у нас художник?
А Чекасов сказал:
- Вроде.
- А к нам чего приезжал? - Стеша у него спрашивает.
А он говорит:
- Тебя искать.
А Стеша:
- А я сразу, - говорит, - заметила, что сдвинутый ты и не такой какой-то. - И: - Теперь, - говорит, - мне все понятно, как дважды два.
И они отметили вдвоем эту их состоявшуюся встречу на московской земле. Чекасов на полу стол накрыл, вино поставил и бутербродов с колбасой и сыром в блюде самодельном, глиняном, и они, на лежанке его сидя, устроили пир горой под музыку. Да вот. Еще проигрыватель у Чекасова в комнате стоял, стерео. Тоже на полу. Правда, пластинки у него для Стешиного уха не очень привлекательные были. Чекасов сказал:
- Джаз. И другой , - сказал, - музыки у меня нету.
А Стеша сказала:
- Ну джаз, так джаз. Что ж теперь делать.
А потом, позже уже гораздо, она сказала Чекасову в самое ухо шепотом:
- А под джаз твой хорошо получается. Да?
И он сказал:
- Неплохо, - и сказал: - Я спать - умираю.
И они отключились вместе и одновременно, потому что устали и измотали себя непомерно, и проснулись назавтра поздно, совсем уже белым днем. И Стеша сказала:
- Есть хочу.
А Чекасов сказал, что сейчас чего-нибудь придумает и сварганит.
А она сказала:
- Обойдемся.
И они влезли вместе под душ, и оделись, и Стеша сказала:
- Веди меня в ресторан.
А Чекасов сказал, что ты знаешь, у меня сейчас на ресторан не хватит. Но скоро я, сказал, должен получить.
А Стеша сказала, что не ждать же ей этого "скоро", и запустила руку в свою дорожную сумку и вытащила кучу скомканных бумажек, и сказала:
- На, распихивай.
И Чекасов сказал ей, что он не привык за счет женщин в ресторан ходить, а Стеша сказала:
- Привыкай, - и поцеловала его взасос.
И вот они вышли из дому на улицу Планетная, и прошлись пешком до станции метро "Аэропорт" и поехали в нем, в метро, и выехали наверх из-под земли на "Маяковской". И Чекасов спросил:
- Куда? В "Софию" или в "Пекин"?
А Стеша сказала:
- Сначала в "Софию", потом в "Пекин". Или нет, - сказала, - сначала в "Пекин". К китайцам.
И они ели в "Пекине" маленькие китайские пельмени и черного цвета яйца, и мясной колобок в супе, и какой-то вкусный салат из овощей, а похожи были эти овощи, или что там это было, на макароны спагетти, а еще больше на тонких дождевых червей. И после "Пекина" в "Софию" они не пошли, потому что объелись и продолжать есть не могли физически, и страшно об этом жалели.
А вечером Чекасов потащил ее в какой-то дом, к каким-то своим друзьям. И там тоже стол был на полу и говорили все длинно, и умно, и вместе, и на Стешу не обращали внимания. Только вначале спросил у Чекасова про нее карлик бородатый:
- Глядь?
А Чекасов сказал:
- Нет.
И, в общем, вечер Стеше не понравился, и все эти люди не понравились, и показались ей опять одинаковыми и на одно лицо. И ей было среди них скучно и тоскливо. И она сказала Чекасову, что завтра они идут в театр, а твои друзья, сказала, мне не понравились. А Чекасов не стал с ней спорить про своих друзей, но сказал, что в хороший театр и на хорошую вещь попасть вот так сразу не получится, а в плохой идти нет смысла. А Стеша сказала:
- Ладно, - и полистала свою потертую записную книжку, и позвонила по одному телефону, и: - Это Стеша, - говорит, - вам звонит. Вы меня еще помните? Да, - и говорит: - Мне два билета нужны в театр. Только в хороший, - и она послушала, что ей ответили, и спросила у Чекасова: - Виктюк - это хорошо или плохо?
А Чекасов говорит:
- Хорошо.
И Стеша сказала:
- Беру, - и: - Нет, - сказала, - цена меня не волнует.
И была у них еще одна ночь. И была эта ночь еще лучше предыдущей.
А завтра днем они снова ездили в центр и снова обедали в ресторане, но теперь уже не в "Пекине", а в "Софии", а после сытного обеда гуляли без дела по улицам и площадям столицы взад и вперед, и Стеша покупала все, что ей нравилось и попадалось, а Чекасов молча платил за покупки ее деньгами, и нес их, покупки, тоже, конечно, он. И Стеша купила себе французские духи "Сальвадор Дали", два флакона, и тушь для ресниц трех цветов радуги и купила серебряную цепочку и свитер, и легкую куртку. А потом она покупала всякие женские мелочи - перчатки там тонкие, лифчики, дезодоранты и лаки. А Чекасову станок для бритья купила, "Жиллет", и крем с устойчивой пеной. А уже когда шли нагруженными, как лошади, к театру, Стеша увидела в продаже карточки телеигры "Лотто-миллион" и взяла эту карточку, и стала ее заполнять счастливыми номерами. Один то есть вариант заполнила, два, потом три и четыре. И заполняла, пока Чекасов не сказал:
- Может, хватит уже?
А она сказала:
- Еще один нарисую, и все. Для ровного счета. И заполнила еще один вариант. Наверно, чтоб подразнить его. И Чекасов вынул из кармана ее деньги и заплатил продавцу названную круглую сумму, и пошел вперед.
А Стеша догнала его и сказала:
- Чекасов, ты что, жадный?
А Чекасов сказал:
- Я не жадный. Но я, - сказал, - жлобства терпеть не могу. А то, что ты выделываешь, оно самое и есть.
И Стеша проглотила обиду и на его прямое оскорбление не ответила, и они пошли в театр, и посмотрели пьесу этого знаменитого Виктюка под названием, кажется, "М. Баттерфляй", и на улице уже Стеша у Чекасова спросила:
- А они что, в этом театре, все педики?
И Чекасов сказал, что лучше б она молчала, потому что когда она молчит, то намного больше ему нравится.
И они вернулись к Чекасову и легли спать на лежанку, и Стеша переспала с ним чисто символически, и Чекасов это, конечно, почувствовал и спросил ее:
- Тебе со мной плохо?
А она не ответила, промолчала. И он опять спросил:
- Почему ты молчишь?
А Стеша сказала:
- Понравиться тебе мечтаю.
И назавтра, как только Чекасов ушел в магазин за хлебом и еще за чем-нибудь съестным, Стеша свалила все свои манатки в сумку и, дверь захлопнув, уехала на вокзал, и там свободно, как по заказу, взяла в кассе билет. И всю дорогу домой и дома уже злилась она на Чекасова и заодно на себя, и на себя даже больше злилась, чем на него, так как понятно ей стало и ясно, что не сможет она теперь без Чекасова жить, а если и сможет, то еще скучнее и хуже, чем раньше. То есть незавидная это получится жизнь. Да и вообще не жизнь это будет, а ее подобие. И Стеша прозлилась без толку и пользы всю ночь и все наступившее за ночью утро, а потом, чтоб как-нибудь себя взбодрить и взять в руки, решила она выползти в город и пошляться по городским улицам, и сходить хоть в кино любое. И она вышла на проспект Карла Маркса и Фридриха Энгельса и столкнулась на тротуаре носом к носу с бывшим главным механиком их Завода. Его когда-то, после несчастного случая с Жорой, с работы сняли и уволили, говоря, что это он во всем виноват. И она сказала:
- Ко мне зайдешь?
А он сказал, что всегда готов.
И когда они к ней приехали и вошли, позвонил Чекасов и сказал:
- Я в городе. К тебе можно?
А Стеша сказала:
- Я занята.
А он:
- Да я ненадолго.
А она:
- Ладно, часов в девять приходи. Но не раньше.
И Чекасов пришел, как и сказала она, ровно в девять часов и позвонил в дверь - два коротких и один длинный. А главный механик этот бывший еще не ушел от нее. Не удалось Стеше его до этих пор выставить и отделаться от него не удалось. И он лежал у нее в постели под одеялом и пьяно спрашивал:
- Это кто, муж?
А Стеша ему сказала:
- Лежи тихо, мудило.
А Чекасов, он все звонил и звонил в дверь, и говорил в замочную скважину:
- Стеша, открой, это же я, Стеша.
А она ему не открывала. И он подождал какое-то время на лестнице и снова стал непрерывно звонить, ничего не дождавшись, и он звонил и говорил в дверь, прижимаясь к ней губами и лбом:
- Стеша, - говорил, - открой. Я два слова скажу и уйду.
И говорил:
- Я же люблю тебя, Стеша.
А Стеша, конечно, никаких его этих слов не слышала, потому что находилась она с бывшим главным механиком во второй комнате, в спальне, и на большом расстоянии от двери. А кроме того, входная дверь у нее снаружи кожей была обита натуральной, а под кожей этой толстый слой поролона уложен был, и посторонние звуки сквозь него внутрь квартиры практически не проникали.
ОБЩИЙ ТОСТ
То, что не нужна ей никакая любовь земная, в известном, конечно, понимании и смысле слова, Даше стало ясно еще до выписки из больницы. А нужен ей был теперь вместо всего прочего покой, один только покой и ничего больше, кроме покоя. Врачи лечащие ей так и сказали:
- Главное - это полный и абсолютный покой, - и дали ей вторую группу инвалидности. А сначала комиссия ВТЭК и вообще собиралась первую группу ей дать. На основании перечня ее внутренних болезней и перенесенных хирургических операций. Но председатель этой авторитетной комиссии, железный такой дядька старой закалки и в стальных очках на лице, сказал, полистав предварительно соответственный пакет документов:
- Так ее же, - сказал, - успешно оперировали, и никаких вышеозначенных болезней не осталось в ней и на показ.
И еще он сказал уже ей, Даше, лично и непосредственно:
- А ну-ка, сказал, - больная, присядьте.
И Даша присела, держась, правда, рукой за край стола, возле которого она стояла, представ перед этой комиссией.
- А теперь встаньте.
И Даша встала.
- А теперь - сесть, встать. Сесть, встать. Сесть, встать.
И Даша снова подчинилась председателю и послушно выполнила все его команды. И у нее только голова слегка пошла кругом и ноги одеревенели на короткое время. И он, председатель, сказал в заключение, делая вывод:
- Ну вот, - сказал, - больная в данное время вполне здорова, коллеги.
И Даше единогласно дали вторую группу, потому что спорить с мнением председателя комиссии или тем более ему возражать не полагалось по штату никому и не имело реальных последствий. И она стала жить у себя дома на группе, получая ежемесячно назначенное ей пенсионное обеспечение. И Вовик-муж с нею стал жить вместе. И он, Вовик, вернувшийся из длительной и опасной экспедиции героем, устроился обратно на родной мехзавод, откуда и уезжал в дальнюю дорогу года три, наверно, назад, не меньше. Он тогда как раз и Дашу навсегда бросил, не сойдясь с ней своим характером, и на работе противопоставил себя трудовому коллективу, и уехал, хлопнув дверью, куда глаза глядят, то есть в экспедицию. А теперь вот он в свой коллектив вернулся наподобие блудного сына и к Даше в семью вернулся с повинной, так как определил для себя в разлуке и вдали от дома, что любит он ее больше жизни.
И Вовик проявлял о Даше отеческую заботу и внимание, и все домой приносил из продуктов, и самостоятельно выполнял хозяйственные работы по дому, и зарабатывал вместе с тем прилично и достаточно для поддержания жизни и быта. И день рождения Даши он решил отмечать, как всегда отмечали они этот день в былые добрые времена. А она говорила:
- Какой день рождения? Не надо.
А он сказал:
- Надо, - и никаких.
А не хотела Даша устраивать празднование сейчас, потому что, во-первых, сил у нее на это не было и здоровья. И желания тоже не было. А во-вторых, сильно она сомневалась, что может получиться у них какое-то более-менее праздничное веселье при нынешней их нехарактерной жизни и натянутости отношений, возникшей из-за того, что Вовик из излишне часто говорил Даше о своей к ней большой любви. И:
- Я, - говорил, - тебя люблю и буду любить вечно и дальше, и мне в этом твои удаленные органы помехой не служат. Но я ж, - говорил, - мечтаю, чтоб и ты тоже меня ответно любила, что с моей стороны естественно.
А Даша говорила:
- Вовик, я не могу.
А он спрашивал:
- Почему?
А она говорила:
- Болит у меня там все, внутри.
И Вовик поначалу легко и с чувством глубокого понимания принимал и переносил такое свое ложное положение при Даше и держал себя в достойных рамках. Он только через некоторые промежутки времени опять спрашивал у нее как бы ненароком и невзначай про то же самое, наболевшее, а она опять отвечала ему, что пока еще, к сожалению, не может. И Вовик говорил ей и объяснял, что это же не прихоть его и не детский каприз и что ему любовные узы с ней нужны и жизненно, можно сказать, необходимы два раза в неделю. Для деятельности и функционирования организма.
- Про это, - говорил, - и журнал "Здоровье" постоянно на своих страницах пишет.
А Даше нечего было ему на такие серьезные доводы ответить, и она уходила, выбрав подходящий момент, в кухню и сидела там в одиночестве и сама с собой. И подобный образ жизни и Дашиного поведения, конечно, поневоле накалял атмосферу семейного очага и нервную систему Вовика, а никакого действенного пути разрешения возникшей напряженности не находилось у них до поры до времени и не предвиделось. И однажды, на исходе такого безрезультатного разговора, когда Даша снова, в какой уже раз произнесла "не могу я", Вовик ей ответил, что он очень хорошо ее понимает и сочувствует такому факту, что у нее внутри все болит, но есть же, сказал, на свете и другие общепринятые нормы и способы интимных контактов между людьми. И Даша, конечно, поняла с полуслова, на что именно он намекает и что подразумевает под этими намеками, но виду никакого не подала, потому что подумала об этом и вообразила себе все в деталях и в мелочах, и от одних уже мыслей ее затошнило так, как перед первой операцией тошнило в коридоре больницы. Хотя, конечно, это и не являлось для нее чем-то новым или неприемлемым, и делала она это в своей жизни не один раз и не два и с большим удовольствием и с радостью, но то ведь бывало у нее с Сергеевым, и с ним все само собой получалось и происходило. Он, Сергеев, и не заикался никогда на эту тему и не вспоминал, а ее саму туда, к нему, тянуло и влекло непреодолимо. А с Вовиком она не могла почему-то себе такого позволить и разрешить. И может, лишь потому не могла, что вырезали из нее все, и лишилась она этих присущих женских чувств и желаний начисто, а может, и не потому. Но не могла. Неприятно ей было органически даже представить такое. И Вовик, видя, что не идет и не складывается у них конструктивный разговор по душам, отпустил ее до наступления вечера в любимую кухню, на покой, и перед тем, как спать начали они укладываться, он еще к этому отложенному разговору возвратился и стал уговаривать Дашу ласково, по-доброму и по-хорошему - ну, чтоб попробовала она все-таки на всякий случай, а вдруг у нее получится. И в конце концов он смог настоять на своем и убедить Дашу, и она попробовала исполнить его просьбу и желание. И ее, конечно, вытошнило прямо ему на ноги. И он, Вовик, обиделся на Дашу и почувствовал себя оскорбленным до глубин души и униженным в лучших чувствах, и он сказал, что я тебя, значит, и больную люблю, несмотря ни на что и невзирая, а ты, выходит, мной брезгуешь и пренебрегаешь.
И Даша говорила ему, что не брезгует она, а не может, а он ее не слушал. И он ушел в ванную комнату отмываться, а отмывшись, лег на кровать и уснул или же притворился крепко и беспробудно спящим.
А потом, днем, когда он проснулся и встал, Даша сказала ему, что, может, ты подыщешь себе женщину какую-нибудь пока, а там, со временем, все оно, возможно, наладится и образуется, и войдет в свои привычные берега. И Вовик охотно согласился с Дашей, и принял ее идею на вооружение, и вскорости явился домой совсем уже ночью и буквально в одних трусах, без преувеличения. И он рассказал, что нашел, значит, по ее совету общедоступную женщину, пригодную для удовлетворения его мужских запросов, и к ней поехал, чтобы запросы эти, будь они неладны, удовлетворить, и пока он с ней их удовлетворял - в одной комнате, в другой его обобрали и ограбили до последней нитки ее соучастники в преступлении. И деньги все у него украли, и китайские кроссовки, и куртку производства страны Иран, и джинсы, и свитер. А он эти все приличные вещи заработал, между прочим, тяжелым и честным трудом в далекой длительной экспедиции. И вот он в таком, раздетом до трусов и ограбленном виде пришел домой и шел через весь город, из одного его конца в другой, босиком, так как общественный городской транспорт в ночное время суток не работает, а на такси или на частника у него, ясное дело, денег не было, да никто бы ему и не остановил машину, увидев, что он идет пешком и в трусах поздней осенней ночью. И Даша согрела Вовику чаю и дала поесть, и он выпил перед едой стакан водки с медом, чтобы тем самым прийти в себя и согреться изнутри, и предотвратить возможное наступление какого-либо простудного заболевания. И конечно, он, Вовик, высказал Даше, что все это из-за тебя со мной приключилось и по твоей милости и причине, а Даша сказала, что да, она согласна с ним и вину за собой осознает и не отрицает, но и он тоже обязан был смотреть, с кем идет и куда, и быть осторожнее и разборчивей в связях.
А Вовик говорит ей:
- Ты ж сама сказала, чтоб я женщину себе нашел. Я и нашел.
Да, а до него, до Чекасова, были у Стеши в жизни тридцать три мужика. И все как на подбор неудачные и один хуже другого. Уроды какие-то, другими словами, у нее были, а не мужья. С первого и до последнего. Елена, завмедпунктом заводским, подруга Стешина, говорила ей:
- Ты что, - говорила, - их коллекционируешь?
А Стеша говорила:
- Ага, гербарий я из них складываю и собираю.
И со всеми этими мужьями жилось Стеше одинаково и по одному сценарию. Первое время - еще ничего, терпимо, а чуть поживут - и начинала она скучать. И все они становились ей невыносимыми и на одно лицо. И она расставалась с очередным своим мужем и пробовала начать свою жизнь с начала и по-новому, и с кем-нибудь другим. И у нее опять ничего стоящего не выходило, и опять ей становилось скучно и невыносимо. То есть можно сказать, что не везло ей, Стеше, в жизни с мужьями до смешного. Причем женщина-то она была из себя красивая на общем фоне, а везением ее Бог, что ли, не наделил. Как вначале, в шестнадцать лет, вышла у нее с самым первым замужеством комедия и драма, так дальше и пошло сплошь, и надоел ей с годами мужской пол всех видов и оттенков до внутреннего содрогания. И тут, значит, Чекасов откуда-то на ее голову взялся и чем-то на нее положительно повлиял. Да. А первый ее так называемый муж и супруг, он вообще не мужчиной оказался, то есть в самом принципе. Ходил к ней, значит, ходил с ухаживаниями, а она была тогда в юном возрасте, невинной и ни разу не тронутой. А он цветы ей носил на свидания и в цирк на лучшие ряды водил, и в кино, и все планы грандиозные строил насчет будущей их семейной жизни. И она, дура набитая, замуж за него вышла, уши развесив. Как раньше, в старинные времена выходили вышла - девушкой. И в первую же, конечно, брачную ночь после свадьбы это все и вылезло наружу. Ну, то, что не может он ничего путного в смысле любви и интимных взаимоотношений с женщинами. А в последующие ночи этот прискорбный факт получил полное и неопровержимое подтверждение. И Стеша ему сказала:
- Вадик, как же это так понимать?
А он сказал, что для меня для самого это является досадной неожиданностью, так как ты, сказал, у меня первая в жизни. А Стеша ему на это сказала:
- А ты у меня, значит, нулевой, выходит.
И пришлось им развод оформлять, не отходя от кассы. В загсе им еще сказали тогда недовольно:
- Что вы ходите то туда, то сюда, как в гастроном. Работать мешаете.
И после этого блина комом и несостоявшегося как бы брака стали попадать Стеше в мужья и встречаться на жизненной ее стезе самые разнообразные люди как по форме, так и по содержанию, и она даже не всех теперь уже помнила в лицо, а только некоторых из них. А один, правда, не муж, а претендент на это звание - он откуда-то с юга был родом или с востока - чуть четвертой своей женой ее не сделал наряду с другими, уже у него имевшимися. Хорошо, вовремя она узнала, что у него не квартира, а гарем. А он говорил:
- Так я ж мусульманского вероисповедания. Мне положено.
А Стеша ему:
- А мне нет.
А он:
- Почему нет? Любимой женой будешь.
Но она, Стеша, конечно, на этот унизительный, как говорят, альянс не пошла, и он, мусульманин в смысле, ходил потом за ней по пятам долго и нудно и ее преследовал, и говорил, что одно из двух - или она будет его любимой женой, или он ее убьет, как врага народа. Еле, в общем, она от него избавилась, не пострадав. И наступил у нее после этого такой кризисный период в жизни, когда все лица мужского рода и племени ей опротивели и она на дух их переносить перестала и жила совсем одна. Потому что от всех ее мужей у нее ребенка и то не осталось на добрую память. И она жила какое-то время одна, и в это самое промежуточное время появился на ее личном горизонте Чекасов, приехавший зачем-то к ним в город из Москвы. И чем-то он ее привлек и взял за живое. А сам он, Чекасов этот, в Стешу просто по уши втрескался. Он так и сказал:
- Я раз в жизни только влюблялся по уши. В четвертом классе средней школы.
А Стеша ему сказала:
- Не спеши.
А он:
- А чего тут тянуть? Тут все ясно.
А Стеша ему:
- Ничего тебе не ясно. Потому что до тебя в моей биографии мужей было тридцать три человека, и мужиков я, - сказала, - с очень большими усилиями воли в настоящее время перевариваю. И они у меня из чувств изжогу только вызывают и больше ничего.
А Чекасов сказал:
- Асе, что ты говоришь, гроша не стоит и препятствием мне не является.
И с этим, то есть по существу ни с чем, уехал он, Чекасов, в свою Москву и стал ей оттуда письма писать и по междугородке звонить. Но больше писать. И Стеша читала, эти его письма получив, вечерами по нескольку раз, так как никогда ей не писали писем. И, конечно, ей интересно было их читать и приятно. Она кое-какие места из них, из писем этих, даже Елене читала по телефону. Позвонит ей и говорит:
- Слушай, - и читает.
А потом говорит:
- Ну как?
А Елена ей:
- Здорово, - и: - Счастливая ты, - говорит, - Стешка, а мне мой учитель танцев совсем осточертел. Мне, веришь, в чай ему постоянно плюнуть хочется, а я себя удерживаю.
И Стеша давала ей тогда свой обычный рецепт - его заменить на что-нибудь более человеческое. А Елена говорила:
- На что?
А вообще Елена, она Стешу понимала. У них обоюдное существовало понимание друг друга. Наверно, потому что Елена тоже детей не имела. И Стеша, она к этому без эмоций относилась, нет, считала, и не надо, она и к врачам не обращалась ни разу с этим своим женским недостатком. А у Елены случай был, конечно, противоположного характера, так как от Жоры она в момент подхватила и понесла. И Стеша ей говорила тогда, ну и рожай, раз ребенка хочется тебе, чего ты? А твой дурак, говорила, подумает, что это от него получилось. А Елена сказала, что он, конечно, мужик недалекий, учитель ее, но тут сообразить у него ума тоже хватит. И пошла в абортарий. А Жоре не сказала ничего. Сказала только, что заболела она по женской части и ей пока половая жизнь противопоказана. И учителю своему то же сказала. И учитель сказал, чтоб лечилась она сколько надо и о нем не беспокоилась.
А Жора тоже сказал: ну, лечись, и достойную замену ей нашел. Сначала одну, потом другую, потом еще кого-то и еще. А в конце, перед самой уже смертью, и со Стешей у него связь возникла и завязалась. И Стеша последней его была женщиной в жизни, так как жена у Жоры только родила тогда. И вот за Жору бы она, Стеша, не задумываясь, замуж пошла, потому что с ним ей скучно не было, а было хорошо, как ни с кем другим. Но он, Жора, женатый уже был вторично, и ребенок у него был маленький, и жена беременная была на сносях, и от первой еще жены - дочь. А совсем незадолго до смерти его, ну, за неделю, может, жена ему и второго ребенка преподнесла. И Стеша посмотрела на жену его во время похорон, то есть уже на вдову, конечно, и подумала: "И что он в ней нашел?"
И стало ей, Стеше, чего-то ее жалко. Детей двое на руках, один грудной, а она - ну квочка квочкой. И Стеша подошла к ней и сказала, что, если, значит, надо тебе будет что-нибудь - звони без всяких там. И телефон свой дала. И Елена вслед за ней и по ее примеру сделала. На Стешу посмотрела и сделала. И потом они ей , Стеша с Еленой, во многих случаях помогали жить. С продуктами особенно и с лекарствами тоже. Ну и вообще по-человечески они сблизились и сошлись. А кроме Жоры погибшего, Чекасов вот еще Стешу достал, неизвестно чем. Тем, видно, что отличался он от всех других мужиков, каких знала Стеша в своем прошлом и встречала. А чем он от них отличался, не могла она понять и определить. Ну, допустим, понравилось ей, как про деньги он сказал безразлично, увидев, что они у нее по всей квартире набросаны и валяются.
- Деньги, - сказал, - это зло. И чем их меньше, тем меньше зла.
А Стеша сказала, что она с ним согласна и солидарна, но они ей, деньги то есть, не мешают. А что еще в нем было такого, в Чекасове, Стеша так и не определила, , и почему это он деньгами пренебрегал, тоже сначала не поняла, а поняла она все, когда домой он ее к себе привел, в Москве, и оказалось, что он, Чекасов, малоимущий и нищий, как моль. И не было у него в квартире, считай, ничего, телевизора даже не было черно-белого. А была из вещей только лежанка широкая и низкая, телефон и книги всякие на подоконниках. Ну и шкафчик еще в прихожей стоял - для одежды. И в кухне кое-что стояло. Холодильник, табуретки, буфет. А остальное свободное пространство все занято было человеческими фигурами разных размеров и в разных позах, и сделаны они были, эти фигуры, из глины и из дерева, и из проволоки ржавой, и черт еще знает из чего. И Стеша сказала:
- А, так ты у нас художник?
А Чекасов сказал:
- Вроде.
- А к нам чего приезжал? - Стеша у него спрашивает.
А он говорит:
- Тебя искать.
А Стеша:
- А я сразу, - говорит, - заметила, что сдвинутый ты и не такой какой-то. - И: - Теперь, - говорит, - мне все понятно, как дважды два.
И они отметили вдвоем эту их состоявшуюся встречу на московской земле. Чекасов на полу стол накрыл, вино поставил и бутербродов с колбасой и сыром в блюде самодельном, глиняном, и они, на лежанке его сидя, устроили пир горой под музыку. Да вот. Еще проигрыватель у Чекасова в комнате стоял, стерео. Тоже на полу. Правда, пластинки у него для Стешиного уха не очень привлекательные были. Чекасов сказал:
- Джаз. И другой , - сказал, - музыки у меня нету.
А Стеша сказала:
- Ну джаз, так джаз. Что ж теперь делать.
А потом, позже уже гораздо, она сказала Чекасову в самое ухо шепотом:
- А под джаз твой хорошо получается. Да?
И он сказал:
- Неплохо, - и сказал: - Я спать - умираю.
И они отключились вместе и одновременно, потому что устали и измотали себя непомерно, и проснулись назавтра поздно, совсем уже белым днем. И Стеша сказала:
- Есть хочу.
А Чекасов сказал, что сейчас чего-нибудь придумает и сварганит.
А она сказала:
- Обойдемся.
И они влезли вместе под душ, и оделись, и Стеша сказала:
- Веди меня в ресторан.
А Чекасов сказал, что ты знаешь, у меня сейчас на ресторан не хватит. Но скоро я, сказал, должен получить.
А Стеша сказала, что не ждать же ей этого "скоро", и запустила руку в свою дорожную сумку и вытащила кучу скомканных бумажек, и сказала:
- На, распихивай.
И Чекасов сказал ей, что он не привык за счет женщин в ресторан ходить, а Стеша сказала:
- Привыкай, - и поцеловала его взасос.
И вот они вышли из дому на улицу Планетная, и прошлись пешком до станции метро "Аэропорт" и поехали в нем, в метро, и выехали наверх из-под земли на "Маяковской". И Чекасов спросил:
- Куда? В "Софию" или в "Пекин"?
А Стеша сказала:
- Сначала в "Софию", потом в "Пекин". Или нет, - сказала, - сначала в "Пекин". К китайцам.
И они ели в "Пекине" маленькие китайские пельмени и черного цвета яйца, и мясной колобок в супе, и какой-то вкусный салат из овощей, а похожи были эти овощи, или что там это было, на макароны спагетти, а еще больше на тонких дождевых червей. И после "Пекина" в "Софию" они не пошли, потому что объелись и продолжать есть не могли физически, и страшно об этом жалели.
А вечером Чекасов потащил ее в какой-то дом, к каким-то своим друзьям. И там тоже стол был на полу и говорили все длинно, и умно, и вместе, и на Стешу не обращали внимания. Только вначале спросил у Чекасова про нее карлик бородатый:
- Глядь?
А Чекасов сказал:
- Нет.
И, в общем, вечер Стеше не понравился, и все эти люди не понравились, и показались ей опять одинаковыми и на одно лицо. И ей было среди них скучно и тоскливо. И она сказала Чекасову, что завтра они идут в театр, а твои друзья, сказала, мне не понравились. А Чекасов не стал с ней спорить про своих друзей, но сказал, что в хороший театр и на хорошую вещь попасть вот так сразу не получится, а в плохой идти нет смысла. А Стеша сказала:
- Ладно, - и полистала свою потертую записную книжку, и позвонила по одному телефону, и: - Это Стеша, - говорит, - вам звонит. Вы меня еще помните? Да, - и говорит: - Мне два билета нужны в театр. Только в хороший, - и она послушала, что ей ответили, и спросила у Чекасова: - Виктюк - это хорошо или плохо?
А Чекасов говорит:
- Хорошо.
И Стеша сказала:
- Беру, - и: - Нет, - сказала, - цена меня не волнует.
И была у них еще одна ночь. И была эта ночь еще лучше предыдущей.
А завтра днем они снова ездили в центр и снова обедали в ресторане, но теперь уже не в "Пекине", а в "Софии", а после сытного обеда гуляли без дела по улицам и площадям столицы взад и вперед, и Стеша покупала все, что ей нравилось и попадалось, а Чекасов молча платил за покупки ее деньгами, и нес их, покупки, тоже, конечно, он. И Стеша купила себе французские духи "Сальвадор Дали", два флакона, и тушь для ресниц трех цветов радуги и купила серебряную цепочку и свитер, и легкую куртку. А потом она покупала всякие женские мелочи - перчатки там тонкие, лифчики, дезодоранты и лаки. А Чекасову станок для бритья купила, "Жиллет", и крем с устойчивой пеной. А уже когда шли нагруженными, как лошади, к театру, Стеша увидела в продаже карточки телеигры "Лотто-миллион" и взяла эту карточку, и стала ее заполнять счастливыми номерами. Один то есть вариант заполнила, два, потом три и четыре. И заполняла, пока Чекасов не сказал:
- Может, хватит уже?
А она сказала:
- Еще один нарисую, и все. Для ровного счета. И заполнила еще один вариант. Наверно, чтоб подразнить его. И Чекасов вынул из кармана ее деньги и заплатил продавцу названную круглую сумму, и пошел вперед.
А Стеша догнала его и сказала:
- Чекасов, ты что, жадный?
А Чекасов сказал:
- Я не жадный. Но я, - сказал, - жлобства терпеть не могу. А то, что ты выделываешь, оно самое и есть.
И Стеша проглотила обиду и на его прямое оскорбление не ответила, и они пошли в театр, и посмотрели пьесу этого знаменитого Виктюка под названием, кажется, "М. Баттерфляй", и на улице уже Стеша у Чекасова спросила:
- А они что, в этом театре, все педики?
И Чекасов сказал, что лучше б она молчала, потому что когда она молчит, то намного больше ему нравится.
И они вернулись к Чекасову и легли спать на лежанку, и Стеша переспала с ним чисто символически, и Чекасов это, конечно, почувствовал и спросил ее:
- Тебе со мной плохо?
А она не ответила, промолчала. И он опять спросил:
- Почему ты молчишь?
А Стеша сказала:
- Понравиться тебе мечтаю.
И назавтра, как только Чекасов ушел в магазин за хлебом и еще за чем-нибудь съестным, Стеша свалила все свои манатки в сумку и, дверь захлопнув, уехала на вокзал, и там свободно, как по заказу, взяла в кассе билет. И всю дорогу домой и дома уже злилась она на Чекасова и заодно на себя, и на себя даже больше злилась, чем на него, так как понятно ей стало и ясно, что не сможет она теперь без Чекасова жить, а если и сможет, то еще скучнее и хуже, чем раньше. То есть незавидная это получится жизнь. Да и вообще не жизнь это будет, а ее подобие. И Стеша прозлилась без толку и пользы всю ночь и все наступившее за ночью утро, а потом, чтоб как-нибудь себя взбодрить и взять в руки, решила она выползти в город и пошляться по городским улицам, и сходить хоть в кино любое. И она вышла на проспект Карла Маркса и Фридриха Энгельса и столкнулась на тротуаре носом к носу с бывшим главным механиком их Завода. Его когда-то, после несчастного случая с Жорой, с работы сняли и уволили, говоря, что это он во всем виноват. И она сказала:
- Ко мне зайдешь?
А он сказал, что всегда готов.
И когда они к ней приехали и вошли, позвонил Чекасов и сказал:
- Я в городе. К тебе можно?
А Стеша сказала:
- Я занята.
А он:
- Да я ненадолго.
А она:
- Ладно, часов в девять приходи. Но не раньше.
И Чекасов пришел, как и сказала она, ровно в девять часов и позвонил в дверь - два коротких и один длинный. А главный механик этот бывший еще не ушел от нее. Не удалось Стеше его до этих пор выставить и отделаться от него не удалось. И он лежал у нее в постели под одеялом и пьяно спрашивал:
- Это кто, муж?
А Стеша ему сказала:
- Лежи тихо, мудило.
А Чекасов, он все звонил и звонил в дверь, и говорил в замочную скважину:
- Стеша, открой, это же я, Стеша.
А она ему не открывала. И он подождал какое-то время на лестнице и снова стал непрерывно звонить, ничего не дождавшись, и он звонил и говорил в дверь, прижимаясь к ней губами и лбом:
- Стеша, - говорил, - открой. Я два слова скажу и уйду.
И говорил:
- Я же люблю тебя, Стеша.
А Стеша, конечно, никаких его этих слов не слышала, потому что находилась она с бывшим главным механиком во второй комнате, в спальне, и на большом расстоянии от двери. А кроме того, входная дверь у нее снаружи кожей была обита натуральной, а под кожей этой толстый слой поролона уложен был, и посторонние звуки сквозь него внутрь квартиры практически не проникали.
ОБЩИЙ ТОСТ
То, что не нужна ей никакая любовь земная, в известном, конечно, понимании и смысле слова, Даше стало ясно еще до выписки из больницы. А нужен ей был теперь вместо всего прочего покой, один только покой и ничего больше, кроме покоя. Врачи лечащие ей так и сказали:
- Главное - это полный и абсолютный покой, - и дали ей вторую группу инвалидности. А сначала комиссия ВТЭК и вообще собиралась первую группу ей дать. На основании перечня ее внутренних болезней и перенесенных хирургических операций. Но председатель этой авторитетной комиссии, железный такой дядька старой закалки и в стальных очках на лице, сказал, полистав предварительно соответственный пакет документов:
- Так ее же, - сказал, - успешно оперировали, и никаких вышеозначенных болезней не осталось в ней и на показ.
И еще он сказал уже ей, Даше, лично и непосредственно:
- А ну-ка, сказал, - больная, присядьте.
И Даша присела, держась, правда, рукой за край стола, возле которого она стояла, представ перед этой комиссией.
- А теперь встаньте.
И Даша встала.
- А теперь - сесть, встать. Сесть, встать. Сесть, встать.
И Даша снова подчинилась председателю и послушно выполнила все его команды. И у нее только голова слегка пошла кругом и ноги одеревенели на короткое время. И он, председатель, сказал в заключение, делая вывод:
- Ну вот, - сказал, - больная в данное время вполне здорова, коллеги.
И Даше единогласно дали вторую группу, потому что спорить с мнением председателя комиссии или тем более ему возражать не полагалось по штату никому и не имело реальных последствий. И она стала жить у себя дома на группе, получая ежемесячно назначенное ей пенсионное обеспечение. И Вовик-муж с нею стал жить вместе. И он, Вовик, вернувшийся из длительной и опасной экспедиции героем, устроился обратно на родной мехзавод, откуда и уезжал в дальнюю дорогу года три, наверно, назад, не меньше. Он тогда как раз и Дашу навсегда бросил, не сойдясь с ней своим характером, и на работе противопоставил себя трудовому коллективу, и уехал, хлопнув дверью, куда глаза глядят, то есть в экспедицию. А теперь вот он в свой коллектив вернулся наподобие блудного сына и к Даше в семью вернулся с повинной, так как определил для себя в разлуке и вдали от дома, что любит он ее больше жизни.
И Вовик проявлял о Даше отеческую заботу и внимание, и все домой приносил из продуктов, и самостоятельно выполнял хозяйственные работы по дому, и зарабатывал вместе с тем прилично и достаточно для поддержания жизни и быта. И день рождения Даши он решил отмечать, как всегда отмечали они этот день в былые добрые времена. А она говорила:
- Какой день рождения? Не надо.
А он сказал:
- Надо, - и никаких.
А не хотела Даша устраивать празднование сейчас, потому что, во-первых, сил у нее на это не было и здоровья. И желания тоже не было. А во-вторых, сильно она сомневалась, что может получиться у них какое-то более-менее праздничное веселье при нынешней их нехарактерной жизни и натянутости отношений, возникшей из-за того, что Вовик из излишне часто говорил Даше о своей к ней большой любви. И:
- Я, - говорил, - тебя люблю и буду любить вечно и дальше, и мне в этом твои удаленные органы помехой не служат. Но я ж, - говорил, - мечтаю, чтоб и ты тоже меня ответно любила, что с моей стороны естественно.
А Даша говорила:
- Вовик, я не могу.
А он спрашивал:
- Почему?
А она говорила:
- Болит у меня там все, внутри.
И Вовик поначалу легко и с чувством глубокого понимания принимал и переносил такое свое ложное положение при Даше и держал себя в достойных рамках. Он только через некоторые промежутки времени опять спрашивал у нее как бы ненароком и невзначай про то же самое, наболевшее, а она опять отвечала ему, что пока еще, к сожалению, не может. И Вовик говорил ей и объяснял, что это же не прихоть его и не детский каприз и что ему любовные узы с ней нужны и жизненно, можно сказать, необходимы два раза в неделю. Для деятельности и функционирования организма.
- Про это, - говорил, - и журнал "Здоровье" постоянно на своих страницах пишет.
А Даше нечего было ему на такие серьезные доводы ответить, и она уходила, выбрав подходящий момент, в кухню и сидела там в одиночестве и сама с собой. И подобный образ жизни и Дашиного поведения, конечно, поневоле накалял атмосферу семейного очага и нервную систему Вовика, а никакого действенного пути разрешения возникшей напряженности не находилось у них до поры до времени и не предвиделось. И однажды, на исходе такого безрезультатного разговора, когда Даша снова, в какой уже раз произнесла "не могу я", Вовик ей ответил, что он очень хорошо ее понимает и сочувствует такому факту, что у нее внутри все болит, но есть же, сказал, на свете и другие общепринятые нормы и способы интимных контактов между людьми. И Даша, конечно, поняла с полуслова, на что именно он намекает и что подразумевает под этими намеками, но виду никакого не подала, потому что подумала об этом и вообразила себе все в деталях и в мелочах, и от одних уже мыслей ее затошнило так, как перед первой операцией тошнило в коридоре больницы. Хотя, конечно, это и не являлось для нее чем-то новым или неприемлемым, и делала она это в своей жизни не один раз и не два и с большим удовольствием и с радостью, но то ведь бывало у нее с Сергеевым, и с ним все само собой получалось и происходило. Он, Сергеев, и не заикался никогда на эту тему и не вспоминал, а ее саму туда, к нему, тянуло и влекло непреодолимо. А с Вовиком она не могла почему-то себе такого позволить и разрешить. И может, лишь потому не могла, что вырезали из нее все, и лишилась она этих присущих женских чувств и желаний начисто, а может, и не потому. Но не могла. Неприятно ей было органически даже представить такое. И Вовик, видя, что не идет и не складывается у них конструктивный разговор по душам, отпустил ее до наступления вечера в любимую кухню, на покой, и перед тем, как спать начали они укладываться, он еще к этому отложенному разговору возвратился и стал уговаривать Дашу ласково, по-доброму и по-хорошему - ну, чтоб попробовала она все-таки на всякий случай, а вдруг у нее получится. И в конце концов он смог настоять на своем и убедить Дашу, и она попробовала исполнить его просьбу и желание. И ее, конечно, вытошнило прямо ему на ноги. И он, Вовик, обиделся на Дашу и почувствовал себя оскорбленным до глубин души и униженным в лучших чувствах, и он сказал, что я тебя, значит, и больную люблю, несмотря ни на что и невзирая, а ты, выходит, мной брезгуешь и пренебрегаешь.
И Даша говорила ему, что не брезгует она, а не может, а он ее не слушал. И он ушел в ванную комнату отмываться, а отмывшись, лег на кровать и уснул или же притворился крепко и беспробудно спящим.
А потом, днем, когда он проснулся и встал, Даша сказала ему, что, может, ты подыщешь себе женщину какую-нибудь пока, а там, со временем, все оно, возможно, наладится и образуется, и войдет в свои привычные берега. И Вовик охотно согласился с Дашей, и принял ее идею на вооружение, и вскорости явился домой совсем уже ночью и буквально в одних трусах, без преувеличения. И он рассказал, что нашел, значит, по ее совету общедоступную женщину, пригодную для удовлетворения его мужских запросов, и к ней поехал, чтобы запросы эти, будь они неладны, удовлетворить, и пока он с ней их удовлетворял - в одной комнате, в другой его обобрали и ограбили до последней нитки ее соучастники в преступлении. И деньги все у него украли, и китайские кроссовки, и куртку производства страны Иран, и джинсы, и свитер. А он эти все приличные вещи заработал, между прочим, тяжелым и честным трудом в далекой длительной экспедиции. И вот он в таком, раздетом до трусов и ограбленном виде пришел домой и шел через весь город, из одного его конца в другой, босиком, так как общественный городской транспорт в ночное время суток не работает, а на такси или на частника у него, ясное дело, денег не было, да никто бы ему и не остановил машину, увидев, что он идет пешком и в трусах поздней осенней ночью. И Даша согрела Вовику чаю и дала поесть, и он выпил перед едой стакан водки с медом, чтобы тем самым прийти в себя и согреться изнутри, и предотвратить возможное наступление какого-либо простудного заболевания. И конечно, он, Вовик, высказал Даше, что все это из-за тебя со мной приключилось и по твоей милости и причине, а Даша сказала, что да, она согласна с ним и вину за собой осознает и не отрицает, но и он тоже обязан был смотреть, с кем идет и куда, и быть осторожнее и разборчивей в связях.
А Вовик говорит ей:
- Ты ж сама сказала, чтоб я женщину себе нашел. Я и нашел.