Между тем перед нами стояла насущная задача попасть в Лос-Анджелес, а это значило, что нужно поторопиться со штурмом товарного поезда.
— У меня новый план, — заявил я своим преданным войскам в надежде, что он понравится мне так же, как и им, когда я его выложу.
Пришлось ждать, пока проедет очередной грузовик, прежде чем начать пресс-конференцию. Согласитесь — несложно оценить сильные и слабые стороны нашего маленького отряда. Джилл — мозговитая, но еще совсем зеленая. Альберт — прямодушный, сильный, надежный, решительный и ничуть не чурбан. Но ему еще предстоит проявить особые свойства ума и характера, необходимые для командира. Арлин — бесстрашная и опытная, лучшая женщина-солдат из всех, кого я знаю. Но в глубине души ей не хватает определенной жесткости, которая настолько естественна для вашего покорного слуги, что он о ней даже не задумывается…
Причина, по которой мне надлежало быть главным, состояла в том, что я не колеблясь пожертвовал бы нашими жизнями, полагая, что тем самым помогаю выиграть решающую в войне с монстрами битву. Арлин наверняка поступила бы так же, и все-таки ей свойственно сомневаться в отличие от меня. Полагаю, моя дружба с подростком не должна никого беспокоить, потому что никакая дружба или душевное расположение не притупят во мне чувства целесообразности. То, что мы выжили с Арлин после всех ужасов Фобоса и Деймоса, я считал во многом своей заслугой. И был рад, что не пришлось вести себя как последнему чудовищу.
Грузовик проехал, товарищи приготовились слушать подробности моего плана.
— Вы знаете, что нужно проникнуть на станцию и сесть в проходящий поезд. С каждым следующим шагом риск возрастает. Очевидно и то, что, пока мы не добрались до вражеских компьютеров, Джилл — единственная из нас, чья жизнь не должна подвергаться смертельной опасности. После того, как она раздобудет информацию, все мы в случае необходимости обязаны пожертвовать жизнью, чтобы хоть один из нас доставил сведения в Центр военной техники. Главное — добраться до Гавайев, а там гонца найдут.
— Понятно, — спокойно отреагировала Арлин. Альберт кивнул. Джилл, затаив дыхание, ловила каждое мое слово.
— По дороге я заметил несколько брошенных продуктовых магазинов, — продолжил я. — Не знаю, едят ли зомби до сих пор человеческую пищу — сомневаюсь. А уж монстры, уверен, что не едят.
— Пришельцы не в состоянии ее переварить? — предположил Альберт.
— Однако они в состоянии переварить нас, — задумчиво пробормотала Арлин, — а мы — это то, что мы едим.
Арлин была в своем обычном репертуаре, но улыбнулся мрачной шутке только я.
— Как бы там ни было, план состоит в следующем, — перешел я к сути дела. — Ты, парень, лети в один из этих магазинов и набери столько гнилых лимонов, сколько сможешь унести.
— Понял! — радостно воскликнул Альберт. — Они пахнут, как те зомби, которых мы укокошили…
— Как все зомби, — поправила нашего друга Арлин.
— …и перебьют им обоняние, — докончил тот свою мысль, а потом спросил: — Ты пойдешь со мной, а?
Альберт в смущении смолк, сам удивившись своим словам. Вспомнив о субординации, он посмотрел на меня.
— Ничего, если Арлин пойдет со мной? Конечно, если она согласна.
И он робко посмотрел на девушку.
— Я как раз собирался дать тебе кого-нибудь в помощь, — сказал я. — Поскольку нас четверо, безумие работать в одиночку. Будем всегда делиться на пары.
— Иду, — ровным, бесстрастным голосом произнесла Арлин.
— Отлично, — согласился я. — А мы с Джилл подождем здесь. Если не вернетесь, скажем, к десяти, будем считать, что вы попали в беду.
Нам повезло, что наши часы до сих пор работали. Наплевать, какой теперь день недели или месяц, главное, часы помогали координировать действия.
Мы с Джилл наблюдали, как А amp;А, проверив оружие, отправились на задание. Им нужно было пересечь открытое место. Арлин побежала первой, Альберт — замыкающим. Вскоре я смог перевести дух.
— Не пора ли отсюда сматываться? — спросила Джилл.
— Подожди немного. Здесь пока безопасно. Слово «безопасно» кое-что напомнило девочке.
— Я не думала об этом, пока ты не заговорил, но я не хочу быть…
— На особом положении?
— Ну да. На особом. Как-то это неприятно.
— Не беспокойся. После того, как ты совершишь свою маленькую диверсию, уже никто не станет беречь тебя от смерти.
Я постарался произнести фразу легким тоном, но она прозвучала по-дурацки.
— Я не боюсь умереть, — сообщила Джилл.
— Знаю, что не боишься. В грузовике ты держалась молодцом, не бросила руль. Я тобой горжусь.
Почувствовав, как девочка расслабилась, я решил, что она в состоянии вынести еще парочку моих задушевных мыслей. Мы с Арлин так долго мозолили друг другу глаза, что какие-то вещи оказалось легче выложить новому человеку.
— Малодушие не самая страшная беда на войне. Большинство людей смелее, чем они предполагают. Почти всех можно тренировкой довести до нужной кондиции.
— А что же тогда хуже всего? — Джилл прищурила глаза.
Я оглядел переулок. Мы по-прежнему были одни, и я вновь с радостью отметил долетавшие звуки дьявольской техники. Опасность подстерегала нас на расстоянии вытянутой руки — и пусть она там подольше остается.
— В каком-то смысле нам повезло, что мы воюем с монстрами.
— Повезло? — выкрикнула Джилл.
— Тише ты!
— Прости.
— С монстрами сражаться легче. До сих пор войны на Земле случались между людьми. Это гораздо тяжелее.
Джилл сморщилась, размышляя над тем, что я сказал. Я почти видел по выражению ее лица, как мысли крутятся в ее голове.
— Никогда не смогла бы ненавидеть людей так, как ненавижу демонов, — произнесла она наконец.
— Хорошо, что ты так думаешь.
— Но почему же с монстрами легче воевать? Ведь монстра так просто не убьешь, не то что человека.
— Потому что их не надо брать в плен, — начал объяснять я. — Можно вообще об этом не беспокоиться. А если даже попадется один, то не надо думать, как его пытать. Неизвестно даже, есть ли у пришельцев нервная система, подобная нашей.
— Пытать? — Глаза у Джилл округлились. Она снова задумалась. — Да, я могла бы их пытать.
— Чтобы получить информацию? — спросил я.
— Чтобы отомстить за все, что они натворили.
— А людей ты могла бы пытать, если бы они совершили то же, что монстры?
— Не знаю, — засомневалась девочка. — Как именно?
Глядя на нее, я вспомнил офицера, который мельтешил на островах Пэррис в качестве классного наставника перед тем, как перейти в разведку, может, даже в ЦРУ (кто знает?).
Он учился на всех, какие только существуют, медицинских курсах, хотя не собирался становиться врачом. У него было вялое рукопожатие. Он был из тех, кто не умеет выбираться из вращающихся дверей. В общем, он доводил меня до оторопи. Поэтому я решил, что для четырнадцатилетней пигалицы одной консультации в день достаточно — дай Бог, чтобы ее переварить.
— Любым способом, — я не стал вдаваться в подробности.
— Кажется, могла бы, но только тех людей, которые перешли на сторону пришельцев.
— Тогда ты свободна, потому что пришельцы никого не вербуют, кроме зомби.
— А с ними мы знаем, как расправиться, правда ведь, Флай? — повеселев, воскликнула Джилл.
— Точно.
Я шутливо хлопнул девчушку по руке, как делал обыкновенно с Арлин. Она сначала отпрянула, но потом с виноватой улыбкой ответила мне тем же. С некоторых пор она перестала принимать по каждому поводу оскорбленную позу, как вечно обиженный человек. Что-что, а люди умеют подгадить.
Время близилось к десяти, мы ждали возвращения Арлин с Альбертом.
18
19
— У меня новый план, — заявил я своим преданным войскам в надежде, что он понравится мне так же, как и им, когда я его выложу.
Пришлось ждать, пока проедет очередной грузовик, прежде чем начать пресс-конференцию. Согласитесь — несложно оценить сильные и слабые стороны нашего маленького отряда. Джилл — мозговитая, но еще совсем зеленая. Альберт — прямодушный, сильный, надежный, решительный и ничуть не чурбан. Но ему еще предстоит проявить особые свойства ума и характера, необходимые для командира. Арлин — бесстрашная и опытная, лучшая женщина-солдат из всех, кого я знаю. Но в глубине души ей не хватает определенной жесткости, которая настолько естественна для вашего покорного слуги, что он о ней даже не задумывается…
Причина, по которой мне надлежало быть главным, состояла в том, что я не колеблясь пожертвовал бы нашими жизнями, полагая, что тем самым помогаю выиграть решающую в войне с монстрами битву. Арлин наверняка поступила бы так же, и все-таки ей свойственно сомневаться в отличие от меня. Полагаю, моя дружба с подростком не должна никого беспокоить, потому что никакая дружба или душевное расположение не притупят во мне чувства целесообразности. То, что мы выжили с Арлин после всех ужасов Фобоса и Деймоса, я считал во многом своей заслугой. И был рад, что не пришлось вести себя как последнему чудовищу.
Грузовик проехал, товарищи приготовились слушать подробности моего плана.
— Вы знаете, что нужно проникнуть на станцию и сесть в проходящий поезд. С каждым следующим шагом риск возрастает. Очевидно и то, что, пока мы не добрались до вражеских компьютеров, Джилл — единственная из нас, чья жизнь не должна подвергаться смертельной опасности. После того, как она раздобудет информацию, все мы в случае необходимости обязаны пожертвовать жизнью, чтобы хоть один из нас доставил сведения в Центр военной техники. Главное — добраться до Гавайев, а там гонца найдут.
— Понятно, — спокойно отреагировала Арлин. Альберт кивнул. Джилл, затаив дыхание, ловила каждое мое слово.
— По дороге я заметил несколько брошенных продуктовых магазинов, — продолжил я. — Не знаю, едят ли зомби до сих пор человеческую пищу — сомневаюсь. А уж монстры, уверен, что не едят.
— Пришельцы не в состоянии ее переварить? — предположил Альберт.
— Однако они в состоянии переварить нас, — задумчиво пробормотала Арлин, — а мы — это то, что мы едим.
Арлин была в своем обычном репертуаре, но улыбнулся мрачной шутке только я.
— Как бы там ни было, план состоит в следующем, — перешел я к сути дела. — Ты, парень, лети в один из этих магазинов и набери столько гнилых лимонов, сколько сможешь унести.
— Понял! — радостно воскликнул Альберт. — Они пахнут, как те зомби, которых мы укокошили…
— Как все зомби, — поправила нашего друга Арлин.
— …и перебьют им обоняние, — докончил тот свою мысль, а потом спросил: — Ты пойдешь со мной, а?
Альберт в смущении смолк, сам удивившись своим словам. Вспомнив о субординации, он посмотрел на меня.
— Ничего, если Арлин пойдет со мной? Конечно, если она согласна.
И он робко посмотрел на девушку.
— Я как раз собирался дать тебе кого-нибудь в помощь, — сказал я. — Поскольку нас четверо, безумие работать в одиночку. Будем всегда делиться на пары.
— Иду, — ровным, бесстрастным голосом произнесла Арлин.
— Отлично, — согласился я. — А мы с Джилл подождем здесь. Если не вернетесь, скажем, к десяти, будем считать, что вы попали в беду.
Нам повезло, что наши часы до сих пор работали. Наплевать, какой теперь день недели или месяц, главное, часы помогали координировать действия.
Мы с Джилл наблюдали, как А amp;А, проверив оружие, отправились на задание. Им нужно было пересечь открытое место. Арлин побежала первой, Альберт — замыкающим. Вскоре я смог перевести дух.
— Не пора ли отсюда сматываться? — спросила Джилл.
— Подожди немного. Здесь пока безопасно. Слово «безопасно» кое-что напомнило девочке.
— Я не думала об этом, пока ты не заговорил, но я не хочу быть…
— На особом положении?
— Ну да. На особом. Как-то это неприятно.
— Не беспокойся. После того, как ты совершишь свою маленькую диверсию, уже никто не станет беречь тебя от смерти.
Я постарался произнести фразу легким тоном, но она прозвучала по-дурацки.
— Я не боюсь умереть, — сообщила Джилл.
— Знаю, что не боишься. В грузовике ты держалась молодцом, не бросила руль. Я тобой горжусь.
Почувствовав, как девочка расслабилась, я решил, что она в состоянии вынести еще парочку моих задушевных мыслей. Мы с Арлин так долго мозолили друг другу глаза, что какие-то вещи оказалось легче выложить новому человеку.
— Малодушие не самая страшная беда на войне. Большинство людей смелее, чем они предполагают. Почти всех можно тренировкой довести до нужной кондиции.
— А что же тогда хуже всего? — Джилл прищурила глаза.
Я оглядел переулок. Мы по-прежнему были одни, и я вновь с радостью отметил долетавшие звуки дьявольской техники. Опасность подстерегала нас на расстоянии вытянутой руки — и пусть она там подольше остается.
— В каком-то смысле нам повезло, что мы воюем с монстрами.
— Повезло? — выкрикнула Джилл.
— Тише ты!
— Прости.
— С монстрами сражаться легче. До сих пор войны на Земле случались между людьми. Это гораздо тяжелее.
Джилл сморщилась, размышляя над тем, что я сказал. Я почти видел по выражению ее лица, как мысли крутятся в ее голове.
— Никогда не смогла бы ненавидеть людей так, как ненавижу демонов, — произнесла она наконец.
— Хорошо, что ты так думаешь.
— Но почему же с монстрами легче воевать? Ведь монстра так просто не убьешь, не то что человека.
— Потому что их не надо брать в плен, — начал объяснять я. — Можно вообще об этом не беспокоиться. А если даже попадется один, то не надо думать, как его пытать. Неизвестно даже, есть ли у пришельцев нервная система, подобная нашей.
— Пытать? — Глаза у Джилл округлились. Она снова задумалась. — Да, я могла бы их пытать.
— Чтобы получить информацию? — спросил я.
— Чтобы отомстить за все, что они натворили.
— А людей ты могла бы пытать, если бы они совершили то же, что монстры?
— Не знаю, — засомневалась девочка. — Как именно?
Глядя на нее, я вспомнил офицера, который мельтешил на островах Пэррис в качестве классного наставника перед тем, как перейти в разведку, может, даже в ЦРУ (кто знает?).
Он учился на всех, какие только существуют, медицинских курсах, хотя не собирался становиться врачом. У него было вялое рукопожатие. Он был из тех, кто не умеет выбираться из вращающихся дверей. В общем, он доводил меня до оторопи. Поэтому я решил, что для четырнадцатилетней пигалицы одной консультации в день достаточно — дай Бог, чтобы ее переварить.
— Любым способом, — я не стал вдаваться в подробности.
— Кажется, могла бы, но только тех людей, которые перешли на сторону пришельцев.
— Тогда ты свободна, потому что пришельцы никого не вербуют, кроме зомби.
— А с ними мы знаем, как расправиться, правда ведь, Флай? — повеселев, воскликнула Джилл.
— Точно.
Я шутливо хлопнул девчушку по руке, как делал обыкновенно с Арлин. Она сначала отпрянула, но потом с виноватой улыбкой ответила мне тем же. С некоторых пор она перестала принимать по каждому поводу оскорбленную позу, как вечно обиженный человек. Что-что, а люди умеют подгадить.
Время близилось к десяти, мы ждали возвращения Арлин с Альбертом.
18
Я почему-то чувствовала себя виноватой, оставляя Флая с Джилл в логове фокусников-головорезов.
Когда я в первый раз увидела Альберта, то подумала, что он слабак. Может, дело было в том, как он держал автомат у головы единственного в моей жизни (кроме Вильгельма Додда) мужчины, который чего-то стоил, — капрала Флинна Таггарта из Армии дураков Соединенных Штатов. Во время прогулки с этим благочестивым атлетом по магазинам я поймала себя на том, что изредка поглядываю на его профиль и нахожу силу там, где поначалу видела только слабость.
Я всегда любила сильных мужчин. Таким мне запомнился отец. Он умер, когда мне было всего десять, поэтому многие детали стерлись из памяти. Но мне хочется думать, что таким он и был. Я росла, защищая его память от нападок брата, этого слизняка, который утверждал, что отец нас бросил.
Я не думала о семье с тех пор, как началось вторжение, кроме того раза, когда Флай навел меня на разговор о брате и мормонской церкви. Я вообще с радостью выкинула бы эту тему из головы, но Альберт вдруг возьми да спроси:
— Ты не жалуешь мормонов, да?
Мы остановились передохнуть в тихом переулке неподалеку от супермаркета. Зомби разгружали восемнадцатиколес-ный хлебный фургон, но в ящиках наверняка был не хлеб, хотя я не рвалась узнать, что там на самом деле.
— У меня вообще напряг с официальной церковью, — сказала я. — Хотя ничего личного.
Ну уж, ничего личного! Лжец из меня никудышный.
— Если тебе неприятно говорить, не надо, — дипломатично заметил Альберт.
Котелок у этого бройлера варит.
А поговорить-то стоило. Мы с Флаем так привыкли друГ к другу, что нам даже не приходило в голову пооткровенничать. В нем много мальчишеского — отличное качество для друга, но от возлюбленного я жду другого. Может, таково мормонское воспитание, но Альберт держал себя по-отечески.
Когда-то, еще в колледже, когда семья наша разваливалась, я позволила уговорить себя обратиться к психоаналитику, и выбросила сотни долларов, чтобы услышать то, что уже знала. В идеальном друге я буду искать брата, которого мне всегда не хватает. Флай как раз то, что доктор прописал. А в идеальном любовнике — отца. Врач был фрейдистом, так что дальше его фантазия не заходила.
У женщин из Союза сестер, с которыми я протусовалась одно лето, с фантазией все было в порядке, но я не виновата, что мой детский опыт больше соответствовал фрейдистским стереотипам, чем дамским идеям. Просто так получилось.
Словом, я видела на лице Альберта решимость, он жаждал стать опорой для какой-нибудь Мисс Пан-Америка, от чего очень хотелось укоротить ему хвост. Подумать только, мы стоим, зажатые со всех сторон в темном, вонючем переулке, готовясь спасти человечество от нашествия адской нечисти, а бедняга озабочен тем, что я думаю о его религии.
Более незамысловатый мужик попытался бы урвать свое и пудрил бы мне мозги в том смысле, что человечество близко к истреблению, так что давай, мол, детка, пока есть возможность, займемся любовью — надо же думать о будущем, а не только о себе…
Но Альберт не таков, как, впрочем, и Флай. Очень по-разному, но оба джентльмены. А Джилл симпатичная молодая леди. Я могла оказаться в этом Армагеддоне с куда менее приятной компанией.
— Не буду врать, Альберт. У меня есть претензии к мормонам, но это не повлияет на наши отношения. Несмотря ни на что, я, хм-м, уважаю тебя.
— Спасибо, не хотелось бы на тебя давить, — сказал он вежливым, хотя, быть может, чуть холодным тоном.
А почему, собственно, мне не поговорить с этим мормонским богатырем, раз уж я открыла кое-какие подробности Флаю? Опять пришла в голову мысль, что с этим относительно чужим человеком легче быть откровенной. Как бы ни была я близка с Флаем, моим закадычным приятелем, между нами имелась некая преграда, через которую никогда не перешагнуть.
Попытайся я сказать Флаю: «Есть вещи, которых ты не понимаешь», — и он уставился бы на меня с выражением «что-ты-черт-возьми-несешь» на лице и заставил чувствовать себя глупой, взбалмошной девчонкой. Он бы сделал это не со зла, но от этого ничего не менялось.
Беда состояла в том, что я не могла обсуждать с Флаем некоторые вещи. По эмоциональным причинам, которые он не принимал в расчет.
— Знаешь, Альберт, — продолжила я, испытывая явную радость оттого, что произношу его имя, — я хочу рассказать тебе о брате.
— Что ж, готов выслушать тебя, но ты вовсе не должна, если…
— Он никогда не был, что называется, настоящим мужчиной. Наверное, из него бы не получился хороший пехотинец. На свою беду он был хорош собой… но опять же не по-мужски, а такой… женственной красотой. Сам знаешь, как это бывает: изящная фигура, белая кожа, длинные, как у девчонки, ресницы.
— Над ним смеялись, да?
— Пожалуй. В двадцать лет я весила на десять фунтов больше, то есть я хочу сказать, на пять килограмм… готовилась в армию.
— Представляю, каково ему приходилось.
— Потом стало еще хуже. Ребята в театре, те, что постарше — он заведовал сценой в «Спейслингзе», — начали к нему приставать. По-настоящему, агрессивно, там было много голубых. В театре такое случается, а кто это отрицает, тот никогда не работал ни в Л.А., ни в Нью-Йорке. Я даже не знаю, действительно они имели на него виды или просто дурачились, но Брос…
— Брос?
— Я тут ни при чем, это он сам. Ему дали имя Амброуз, но он называл себя Брос. Так вот Брос не на шутку испугался, что он голубой, понимаешь? И ладно бы он им был, тогда ему ничего не стоило бы сказать: «Да, я такой», — понимаешь? Но он не был голубым. Он вообще никем не был, так что совершенно спятил.
— Не знаю даже, что и сказать. У меня никогда не было таких проблем. Я всегда знал, что, кроме женщины, мне никто не нужен.
— А он пустился во все тяжкие и на каждом шагу пытался продемонстрировать свою мужественность, понимаешь? Швырялся девочками и норовил засунуть свой при-чиндал в каждую попавшуюся дырку. Однажды даже… — Я заколебалась.
— К тебе приставал? — задохнувшись от возмущения, воскликнул Альберт.
— Ну, этот номер у него не прошел, запретная зона. Я ему так двинула, что он не успел сообразить, как из вертикального положения перешел в горизонтальное. Вскоре после этого он связался с дурной компанией и потом вдруг решил перейти в мормонство.
— А к какой церкви принадлежит твоя семья?
— К епископальной, к какой же еще, по-твоему, могут принадлежать Сандерсы? Чем ближе к англиканской, тем лучше.
— И как долго он с нами пробыл?
— Восемь месяцев. Он переехал в Солт-Лейк-Сити, а через полгода опять вернулся в Голливуд. Кажется, он появлялся пару раз в вашей церкви на Оверленд-авеню, но потом нашел себе нового избавителя — наркотик «танк», знаешь такой?
— Не-а. Я вообще в этом деле профан… во всяком случае по части употребления. Твой брат сам виноват в своих бедах. Католиков, лютеран или баптистов ты бы тоже обвиняла, если бы он прибился к ним на своем пути в ад?
Слова Альберта заставили меня улыбнуться.
— Я и не думала, что ты такой красноречивый! Готова признать, что во мне говорит предубеждение. Когда я думаю о брате, то злоблюсь на религию вообще, но при мысли о мормонах мне становится просто нехорошо. По-моему, церковь толкает человека черт знает на что.
Альберт рассмеялся, и я подумала, что, пожалуй, стоит сбавить тон.
— Соборы тоже? — спросил он.
— Да, тоже! — отрезала я. Этот человек явно принимал участие в диспутах. — Все религии, особенно те, которые притворяются, что они вовсе не религии. Мол, только они приведут к Богу, обозначив верный образ жизни или нравственные принципы.
— Арлин, можно попросить тебя об одолжении? Пожалуйста, не говори Флаю о нашем разговоре. Мне нравится, какие сейчас в нашей группе сложились отношения. По-моему, не стоит делать ничего такого, что могло бы отвлечь Таггарта от его обязанностей.
— Я не стану болтать. Ты меня выслушал, и прекрасно. Альберт поерзал мощной спиной по стене, садясь поудобнее.
— Ты говоришь, брат пристрастился к наркотикам? Со мной тоже такое было, только по другой причине. Я не люблю распространяться о том времени, когда был снайпером в морской пехоте, это мое личное дело, мое и Господа. Но однажды мне дали задание уничтожить женщину, которую подозревали в том, что она отмывает деньги для колумбийского картеля «Абьера», вовсю занимавшегося наркобизнесом.
— Не велика потеря, — ляпнула я не подумав. Альберт придвинулся ближе, словно боялся, что монстры подслушают и доложат о его признании в ставку Сатаны.
— Я же сказал, Арлин, ее только подозревали, никаких доказательств не было.
— А-а, — только и смогла произнести я. Но зато искренне.
— Раньше мне не доводилось убивать женщин. Это называют терминацией, хотя убийство есть убийство, от игры словами ничего не меняется.
— Армия есть армия, — парировала я, отмечая одновременно про себя, что Альберт нравится мне все больше и больше. — Значит, ты должен был покончить с этой женщиной против своей воли, потому что обвинение основывалось только на подозрениях.
Парень кивнул и на время смолк, не в силах говорить.
— Основательных подозрениях, но все равно для меня это оказалось проблемой. Потому что шло вразрез с моими нравственными устоями.
Неожиданно я разозлилась и, не сдержавшись, выпалила:
— Отлично придумано — убивать всех подозреваемых, чтобы наконец добраться до нужного человека?! Пожалуй, Церковь ЦРУ причислит тебя к лику святых.
— Да нет, убить женщину. В конце концов я решил, что если не смогу найти оправдания ее уничтожению, то не смогу считать оправданным убийство парня, которого подозревали в том, что он работает на Штази? Я разделался с ним за месяц до этого.
— А кто теперь играет словами?
— Хорошо, убил его за месяц до этого. Он обучал группу террористов, которую должны были забросить в Кефиристан как подкрепление «Косе славы». Проблема сводилась к одному: доверяю я начальству и считаю, что оно знает, что делает, или нет.
Альберт хотел быть искренним до конца, но слова застревали у него в горле. Я решила ему помочь.
— — И ты ее убил.
— Да, убил. Думаю, она все-таки была виновна.
Тут я хихикнула. Он посмотрел на меня, словно на помешанную.
— Да нет, я не над тобой, Альберт. Я смеюсь над несчастной Америкой, которая пошла на такие испытания, чтобы защитить кретинов вроде моего брата.
Моя фраза вернула нас к окружающему кошмару.
— Думаю, все мы грешники, — сказал Альберт. — Все мы заслужили проклятие и смерть и достойны своей судьбы, ибо ослушались Господа. Вот почему нам нужен Спаситель. Я сам несу ответственность за кровь на моих руках, даже если Он очистит их от крови. Я не виню церковь, армию, родителей, общество или кого бы то ни было еще.
— Тут мы с тобой расходимся, друг, — заметила я. — Ибо я виню Бога.
— В таком случае ты обвиняешь природу вещей.
— Да, возможно. «Природа вещей» поджидает нас за углом с когтями и рогами, готовая забросать молниями и серой. Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что не встречу Бога, когда в руках у меня будет ракетная установка.
Я понимала, что перебарщиваю и вообще нарушаю табу, говоря о религии, но я же говорила с нормальным человеком, а не с Президентом Совета двенадцати.
И все-таки, если честно, Арлин Сандерс, ты уверена, что не пытаешься умыть руки, между тем как на тебе тоже кровь невинных людей, которые могут погибнуть из-за твоей дурацкой оплошности — из-за радиограммы полковнику Карапетяну, перебежавшему к пришельцам? Вздрогнув, я отогнала от себя эту мысль.
— Ты не можешь взорвать Бога, Арлин, — раздражающе спокойным голосом произнес Альберт.
В надежде, что богохульство высечет из него побольше огня, я сделала последнюю попытку, продолжая исходить злостью:
— Однажды Он уже являлся во плоти, правда ведь? Так вот, если бы еще раз…
— Думаю, крест потяжелее базуки, Арлин. Почему-то я не верю, что ты можешь пригвоздить кого-нибудь к кресту.
Я чуть не рассказала о распятых князьях ада, которыми монстры украшали Деймос, и что я с радостью делала бы то же. Что меня остановило? Я и так достаточно наговорила. Больше, чем достаточно. Тихое спокойствие, которым Альберт встретил мой взрыв, свидетельствовало о столь твердой вере, которую не сломить ничем. Кроме того, у меня появилось чувство, что, если я не уймусь, он, пожалуй, начнет за меня молиться.
— Спасибо за откровенный разговор, за твое признание о Колумбии, — сказала я.
— Никогда и ни с кем мне не было так легко быть откровенным, — ответил он. — А теперь пора приниматься за работу.
Черт, этот Альберт и впрямь мне нравился. Первый раз за многие недели я подумала о Додде, моем… моем парне, которого превратили в зомби, моем любовнике, чью телесную оболочку я избавила от муки.
К полыхавшему негодованию подметалось смутное чувство вины, но я затушила его гневом. У всех у нас собственные проблемы. Все мы люди. Мне было противно, и я устала думать о том, что сделала не так или могла бы сделать лучше. Но человеческая природа — это не только слабость, это сила, и наша работа состояла в том, чтобы отвоевать назад наш мир. Дьявольщина, почему я запнулась, когда хотела назвать Вилли «любовником»? Только потому, что это слово одного корня со словом «любовь»?
Что ж, следующим полем битвы должен был стать супермаркет. Зомби закончили разгружать фургон и убрались восвояси. Путь освободился.
— Пошли, — позвала я Альберта.
— Только после вас, — ответил галантно он.
Когда я в первый раз увидела Альберта, то подумала, что он слабак. Может, дело было в том, как он держал автомат у головы единственного в моей жизни (кроме Вильгельма Додда) мужчины, который чего-то стоил, — капрала Флинна Таггарта из Армии дураков Соединенных Штатов. Во время прогулки с этим благочестивым атлетом по магазинам я поймала себя на том, что изредка поглядываю на его профиль и нахожу силу там, где поначалу видела только слабость.
Я всегда любила сильных мужчин. Таким мне запомнился отец. Он умер, когда мне было всего десять, поэтому многие детали стерлись из памяти. Но мне хочется думать, что таким он и был. Я росла, защищая его память от нападок брата, этого слизняка, который утверждал, что отец нас бросил.
Я не думала о семье с тех пор, как началось вторжение, кроме того раза, когда Флай навел меня на разговор о брате и мормонской церкви. Я вообще с радостью выкинула бы эту тему из головы, но Альберт вдруг возьми да спроси:
— Ты не жалуешь мормонов, да?
Мы остановились передохнуть в тихом переулке неподалеку от супермаркета. Зомби разгружали восемнадцатиколес-ный хлебный фургон, но в ящиках наверняка был не хлеб, хотя я не рвалась узнать, что там на самом деле.
— У меня вообще напряг с официальной церковью, — сказала я. — Хотя ничего личного.
Ну уж, ничего личного! Лжец из меня никудышный.
— Если тебе неприятно говорить, не надо, — дипломатично заметил Альберт.
Котелок у этого бройлера варит.
А поговорить-то стоило. Мы с Флаем так привыкли друГ к другу, что нам даже не приходило в голову пооткровенничать. В нем много мальчишеского — отличное качество для друга, но от возлюбленного я жду другого. Может, таково мормонское воспитание, но Альберт держал себя по-отечески.
Когда-то, еще в колледже, когда семья наша разваливалась, я позволила уговорить себя обратиться к психоаналитику, и выбросила сотни долларов, чтобы услышать то, что уже знала. В идеальном друге я буду искать брата, которого мне всегда не хватает. Флай как раз то, что доктор прописал. А в идеальном любовнике — отца. Врач был фрейдистом, так что дальше его фантазия не заходила.
У женщин из Союза сестер, с которыми я протусовалась одно лето, с фантазией все было в порядке, но я не виновата, что мой детский опыт больше соответствовал фрейдистским стереотипам, чем дамским идеям. Просто так получилось.
Словом, я видела на лице Альберта решимость, он жаждал стать опорой для какой-нибудь Мисс Пан-Америка, от чего очень хотелось укоротить ему хвост. Подумать только, мы стоим, зажатые со всех сторон в темном, вонючем переулке, готовясь спасти человечество от нашествия адской нечисти, а бедняга озабочен тем, что я думаю о его религии.
Более незамысловатый мужик попытался бы урвать свое и пудрил бы мне мозги в том смысле, что человечество близко к истреблению, так что давай, мол, детка, пока есть возможность, займемся любовью — надо же думать о будущем, а не только о себе…
Но Альберт не таков, как, впрочем, и Флай. Очень по-разному, но оба джентльмены. А Джилл симпатичная молодая леди. Я могла оказаться в этом Армагеддоне с куда менее приятной компанией.
— Не буду врать, Альберт. У меня есть претензии к мормонам, но это не повлияет на наши отношения. Несмотря ни на что, я, хм-м, уважаю тебя.
— Спасибо, не хотелось бы на тебя давить, — сказал он вежливым, хотя, быть может, чуть холодным тоном.
А почему, собственно, мне не поговорить с этим мормонским богатырем, раз уж я открыла кое-какие подробности Флаю? Опять пришла в голову мысль, что с этим относительно чужим человеком легче быть откровенной. Как бы ни была я близка с Флаем, моим закадычным приятелем, между нами имелась некая преграда, через которую никогда не перешагнуть.
Попытайся я сказать Флаю: «Есть вещи, которых ты не понимаешь», — и он уставился бы на меня с выражением «что-ты-черт-возьми-несешь» на лице и заставил чувствовать себя глупой, взбалмошной девчонкой. Он бы сделал это не со зла, но от этого ничего не менялось.
Беда состояла в том, что я не могла обсуждать с Флаем некоторые вещи. По эмоциональным причинам, которые он не принимал в расчет.
— Знаешь, Альберт, — продолжила я, испытывая явную радость оттого, что произношу его имя, — я хочу рассказать тебе о брате.
— Что ж, готов выслушать тебя, но ты вовсе не должна, если…
— Он никогда не был, что называется, настоящим мужчиной. Наверное, из него бы не получился хороший пехотинец. На свою беду он был хорош собой… но опять же не по-мужски, а такой… женственной красотой. Сам знаешь, как это бывает: изящная фигура, белая кожа, длинные, как у девчонки, ресницы.
— Над ним смеялись, да?
— Пожалуй. В двадцать лет я весила на десять фунтов больше, то есть я хочу сказать, на пять килограмм… готовилась в армию.
— Представляю, каково ему приходилось.
— Потом стало еще хуже. Ребята в театре, те, что постарше — он заведовал сценой в «Спейслингзе», — начали к нему приставать. По-настоящему, агрессивно, там было много голубых. В театре такое случается, а кто это отрицает, тот никогда не работал ни в Л.А., ни в Нью-Йорке. Я даже не знаю, действительно они имели на него виды или просто дурачились, но Брос…
— Брос?
— Я тут ни при чем, это он сам. Ему дали имя Амброуз, но он называл себя Брос. Так вот Брос не на шутку испугался, что он голубой, понимаешь? И ладно бы он им был, тогда ему ничего не стоило бы сказать: «Да, я такой», — понимаешь? Но он не был голубым. Он вообще никем не был, так что совершенно спятил.
— Не знаю даже, что и сказать. У меня никогда не было таких проблем. Я всегда знал, что, кроме женщины, мне никто не нужен.
— А он пустился во все тяжкие и на каждом шагу пытался продемонстрировать свою мужественность, понимаешь? Швырялся девочками и норовил засунуть свой при-чиндал в каждую попавшуюся дырку. Однажды даже… — Я заколебалась.
— К тебе приставал? — задохнувшись от возмущения, воскликнул Альберт.
— Ну, этот номер у него не прошел, запретная зона. Я ему так двинула, что он не успел сообразить, как из вертикального положения перешел в горизонтальное. Вскоре после этого он связался с дурной компанией и потом вдруг решил перейти в мормонство.
— А к какой церкви принадлежит твоя семья?
— К епископальной, к какой же еще, по-твоему, могут принадлежать Сандерсы? Чем ближе к англиканской, тем лучше.
— И как долго он с нами пробыл?
— Восемь месяцев. Он переехал в Солт-Лейк-Сити, а через полгода опять вернулся в Голливуд. Кажется, он появлялся пару раз в вашей церкви на Оверленд-авеню, но потом нашел себе нового избавителя — наркотик «танк», знаешь такой?
— Не-а. Я вообще в этом деле профан… во всяком случае по части употребления. Твой брат сам виноват в своих бедах. Католиков, лютеран или баптистов ты бы тоже обвиняла, если бы он прибился к ним на своем пути в ад?
Слова Альберта заставили меня улыбнуться.
— Я и не думала, что ты такой красноречивый! Готова признать, что во мне говорит предубеждение. Когда я думаю о брате, то злоблюсь на религию вообще, но при мысли о мормонах мне становится просто нехорошо. По-моему, церковь толкает человека черт знает на что.
Альберт рассмеялся, и я подумала, что, пожалуй, стоит сбавить тон.
— Соборы тоже? — спросил он.
— Да, тоже! — отрезала я. Этот человек явно принимал участие в диспутах. — Все религии, особенно те, которые притворяются, что они вовсе не религии. Мол, только они приведут к Богу, обозначив верный образ жизни или нравственные принципы.
— Арлин, можно попросить тебя об одолжении? Пожалуйста, не говори Флаю о нашем разговоре. Мне нравится, какие сейчас в нашей группе сложились отношения. По-моему, не стоит делать ничего такого, что могло бы отвлечь Таггарта от его обязанностей.
— Я не стану болтать. Ты меня выслушал, и прекрасно. Альберт поерзал мощной спиной по стене, садясь поудобнее.
— Ты говоришь, брат пристрастился к наркотикам? Со мной тоже такое было, только по другой причине. Я не люблю распространяться о том времени, когда был снайпером в морской пехоте, это мое личное дело, мое и Господа. Но однажды мне дали задание уничтожить женщину, которую подозревали в том, что она отмывает деньги для колумбийского картеля «Абьера», вовсю занимавшегося наркобизнесом.
— Не велика потеря, — ляпнула я не подумав. Альберт придвинулся ближе, словно боялся, что монстры подслушают и доложат о его признании в ставку Сатаны.
— Я же сказал, Арлин, ее только подозревали, никаких доказательств не было.
— А-а, — только и смогла произнести я. Но зато искренне.
— Раньше мне не доводилось убивать женщин. Это называют терминацией, хотя убийство есть убийство, от игры словами ничего не меняется.
— Армия есть армия, — парировала я, отмечая одновременно про себя, что Альберт нравится мне все больше и больше. — Значит, ты должен был покончить с этой женщиной против своей воли, потому что обвинение основывалось только на подозрениях.
Парень кивнул и на время смолк, не в силах говорить.
— Основательных подозрениях, но все равно для меня это оказалось проблемой. Потому что шло вразрез с моими нравственными устоями.
Неожиданно я разозлилась и, не сдержавшись, выпалила:
— Отлично придумано — убивать всех подозреваемых, чтобы наконец добраться до нужного человека?! Пожалуй, Церковь ЦРУ причислит тебя к лику святых.
— Да нет, убить женщину. В конце концов я решил, что если не смогу найти оправдания ее уничтожению, то не смогу считать оправданным убийство парня, которого подозревали в том, что он работает на Штази? Я разделался с ним за месяц до этого.
— А кто теперь играет словами?
— Хорошо, убил его за месяц до этого. Он обучал группу террористов, которую должны были забросить в Кефиристан как подкрепление «Косе славы». Проблема сводилась к одному: доверяю я начальству и считаю, что оно знает, что делает, или нет.
Альберт хотел быть искренним до конца, но слова застревали у него в горле. Я решила ему помочь.
— — И ты ее убил.
— Да, убил. Думаю, она все-таки была виновна.
Тут я хихикнула. Он посмотрел на меня, словно на помешанную.
— Да нет, я не над тобой, Альберт. Я смеюсь над несчастной Америкой, которая пошла на такие испытания, чтобы защитить кретинов вроде моего брата.
Моя фраза вернула нас к окружающему кошмару.
— Думаю, все мы грешники, — сказал Альберт. — Все мы заслужили проклятие и смерть и достойны своей судьбы, ибо ослушались Господа. Вот почему нам нужен Спаситель. Я сам несу ответственность за кровь на моих руках, даже если Он очистит их от крови. Я не виню церковь, армию, родителей, общество или кого бы то ни было еще.
— Тут мы с тобой расходимся, друг, — заметила я. — Ибо я виню Бога.
— В таком случае ты обвиняешь природу вещей.
— Да, возможно. «Природа вещей» поджидает нас за углом с когтями и рогами, готовая забросать молниями и серой. Единственное, о чем я сожалею, так это о том, что не встречу Бога, когда в руках у меня будет ракетная установка.
Я понимала, что перебарщиваю и вообще нарушаю табу, говоря о религии, но я же говорила с нормальным человеком, а не с Президентом Совета двенадцати.
И все-таки, если честно, Арлин Сандерс, ты уверена, что не пытаешься умыть руки, между тем как на тебе тоже кровь невинных людей, которые могут погибнуть из-за твоей дурацкой оплошности — из-за радиограммы полковнику Карапетяну, перебежавшему к пришельцам? Вздрогнув, я отогнала от себя эту мысль.
— Ты не можешь взорвать Бога, Арлин, — раздражающе спокойным голосом произнес Альберт.
В надежде, что богохульство высечет из него побольше огня, я сделала последнюю попытку, продолжая исходить злостью:
— Однажды Он уже являлся во плоти, правда ведь? Так вот, если бы еще раз…
— Думаю, крест потяжелее базуки, Арлин. Почему-то я не верю, что ты можешь пригвоздить кого-нибудь к кресту.
Я чуть не рассказала о распятых князьях ада, которыми монстры украшали Деймос, и что я с радостью делала бы то же. Что меня остановило? Я и так достаточно наговорила. Больше, чем достаточно. Тихое спокойствие, которым Альберт встретил мой взрыв, свидетельствовало о столь твердой вере, которую не сломить ничем. Кроме того, у меня появилось чувство, что, если я не уймусь, он, пожалуй, начнет за меня молиться.
— Спасибо за откровенный разговор, за твое признание о Колумбии, — сказала я.
— Никогда и ни с кем мне не было так легко быть откровенным, — ответил он. — А теперь пора приниматься за работу.
Черт, этот Альберт и впрямь мне нравился. Первый раз за многие недели я подумала о Додде, моем… моем парне, которого превратили в зомби, моем любовнике, чью телесную оболочку я избавила от муки.
К полыхавшему негодованию подметалось смутное чувство вины, но я затушила его гневом. У всех у нас собственные проблемы. Все мы люди. Мне было противно, и я устала думать о том, что сделала не так или могла бы сделать лучше. Но человеческая природа — это не только слабость, это сила, и наша работа состояла в том, чтобы отвоевать назад наш мир. Дьявольщина, почему я запнулась, когда хотела назвать Вилли «любовником»? Только потому, что это слово одного корня со словом «любовь»?
Что ж, следующим полем битвы должен был стать супермаркет. Зомби закончили разгружать фургон и убрались восвояси. Путь освободился.
— Пошли, — позвала я Альберта.
— Только после вас, — ответил галантно он.
19
Мы прошмыгнули в супермаркет через заднюю дверь и стали пробираться в зал. Лампы мигали с тем же мерзким стробоскопическим эффектом, что и на Деймосе. Может, пришельцы вовсе не неряшливые, дикие, равнодушные ко всему существа, а изощренные эстеты? Проверить это было невозможно, зато я точно знала, что от мигающего света у меня начинает болеть голова и я готова разрядить обойму в первого же лазутчика с Хэллоуина, который попадется у меня на пути. — Идем, — шепнул Альберт, опередивший меня на несколько шагов.
— Только после вас, — из любви к симметрии процитировала я.
Подумалось, что было бы приятно пройти с ним тур вальса.
В основной части магазина ровным светом горели флуоресцентные лампы. Но из-за выключенных холодильников в зале стояла страшная вонь от испорченных продуктов — молока и мяса.
— О-о! — воскликнул мой друг-мормон, зажимая нос. Мясо воняло гораздо хуже, чем сгнившие овощи. А рыба, о, Боже!
Если бы я не накачалась для бодрости адреналином — по сравнению с которым кофеин безобидная детская микстурка, — я бы ни за что не поверила тому, что предстало нашим глазам. На Фобосе или Деймосе таких бредовых спектаклей не показывали.
— Ад наяву! — выдохнул Альберт.
В магазине стояла толчея, как в хороший субботний день в старое доброе время. Там были мамы и папы с детишками. Юные влюбленные. Представители среднего класса со средней величины мозгами. И все как один в безобразных майках толкали по центральному проходу тележки, сметая любое препятствие на своем пути. Казалось бы, привычное зрелище… кроме того, что все посетители супермаркета были мертвяки-зомби в приступе закупочной лихорадки. У них никогда больше не заблестят глаза. Рты не извергнут ни слова, а лишь дурно пахнущую, вязкую мокроту — отвратительнее, чем содержимое желудка закоренелого пьяницы. Руки будут хватать все или всякого, к кому прикоснутся.
Вокруг стоял настолько концентрированный терпкий лимонный запах, что я едва могла дышать, а у Альберта начали слезиться глаза. В горле скапливалась какая-то гадость.
Ближайший к нам зомби был когда-то крупным мужчиной, возможно, футболистом. Через все его лицо тянулись широкие голубые полосы — вены, шрамы или просто грим, я не взялась бы сказать. Рядом с ним ковыляли останки бывшей красавицы, которая, верно, некогда старательно ухаживала за своими длинными волосами, давным-давно, еще в том мире… за последний месяц куда-то исчезнувшем. Теперь волосы девушки походили на паутину, в которой застряли трупики запутавшихся пауков.
Эта парочка выглядела лучше остальных зомби. Ближайшее к нам семейство имело просто устрашающий вид, особенно мальчик лет тринадцати (то есть то, что когда-то было мальчиком лет тринадцати). У него не хватало части головы. Создавалось впечатление, что она растаяла. Как глыба карамели, оставленная на солнце и подтаявшая с одной стороны.
Тощий, лысый мужчина походил на огородное чучело, которому сверху нацепили ухмыляющийся череп. У него не было правой щеки, и несколько сохранившихся с этой стороны зубов напоминали обгрызенные зерна кукурузы.
Две девочки из отряда скаутов несли в бледных руках какие-то грязные коробочки. Одна уронила коробку, и у нее отлетело несколько пальцев. Одетый в униформу похоронного бюро мужчина упал на колени и сгреб пальцы в рот, где они исчезли, как бледные черви. Мертвый священник ощупывал дипломат мертвого судебного исполнителя, склонившись над кучей гниющей на полу рыбы. Вонь от зомби была настолько сильной, что я почти не чувствовала запаха тухлятины.
— Ты в порядке? — спросил Альберт. Я кивнула не поворачивая головы.
— Что ты так смотришь на них?
Вопрос Альберта прозвучал приветом от Флая. Мой старый приятель всегда давал хорошие советы, вроде того, что не надо сосредоточиваться на деталях, которые не способствуют успешному завершению задания. Но это был первый раз, когда я видела безобразных уродов в таком количестве и так близко, не озабоченная необходимостью расправляться с ними.
— Только после вас, — из любви к симметрии процитировала я.
Подумалось, что было бы приятно пройти с ним тур вальса.
В основной части магазина ровным светом горели флуоресцентные лампы. Но из-за выключенных холодильников в зале стояла страшная вонь от испорченных продуктов — молока и мяса.
— О-о! — воскликнул мой друг-мормон, зажимая нос. Мясо воняло гораздо хуже, чем сгнившие овощи. А рыба, о, Боже!
Если бы я не накачалась для бодрости адреналином — по сравнению с которым кофеин безобидная детская микстурка, — я бы ни за что не поверила тому, что предстало нашим глазам. На Фобосе или Деймосе таких бредовых спектаклей не показывали.
— Ад наяву! — выдохнул Альберт.
В магазине стояла толчея, как в хороший субботний день в старое доброе время. Там были мамы и папы с детишками. Юные влюбленные. Представители среднего класса со средней величины мозгами. И все как один в безобразных майках толкали по центральному проходу тележки, сметая любое препятствие на своем пути. Казалось бы, привычное зрелище… кроме того, что все посетители супермаркета были мертвяки-зомби в приступе закупочной лихорадки. У них никогда больше не заблестят глаза. Рты не извергнут ни слова, а лишь дурно пахнущую, вязкую мокроту — отвратительнее, чем содержимое желудка закоренелого пьяницы. Руки будут хватать все или всякого, к кому прикоснутся.
Вокруг стоял настолько концентрированный терпкий лимонный запах, что я едва могла дышать, а у Альберта начали слезиться глаза. В горле скапливалась какая-то гадость.
Ближайший к нам зомби был когда-то крупным мужчиной, возможно, футболистом. Через все его лицо тянулись широкие голубые полосы — вены, шрамы или просто грим, я не взялась бы сказать. Рядом с ним ковыляли останки бывшей красавицы, которая, верно, некогда старательно ухаживала за своими длинными волосами, давным-давно, еще в том мире… за последний месяц куда-то исчезнувшем. Теперь волосы девушки походили на паутину, в которой застряли трупики запутавшихся пауков.
Эта парочка выглядела лучше остальных зомби. Ближайшее к нам семейство имело просто устрашающий вид, особенно мальчик лет тринадцати (то есть то, что когда-то было мальчиком лет тринадцати). У него не хватало части головы. Создавалось впечатление, что она растаяла. Как глыба карамели, оставленная на солнце и подтаявшая с одной стороны.
Тощий, лысый мужчина походил на огородное чучело, которому сверху нацепили ухмыляющийся череп. У него не было правой щеки, и несколько сохранившихся с этой стороны зубов напоминали обгрызенные зерна кукурузы.
Две девочки из отряда скаутов несли в бледных руках какие-то грязные коробочки. Одна уронила коробку, и у нее отлетело несколько пальцев. Одетый в униформу похоронного бюро мужчина упал на колени и сгреб пальцы в рот, где они исчезли, как бледные черви. Мертвый священник ощупывал дипломат мертвого судебного исполнителя, склонившись над кучей гниющей на полу рыбы. Вонь от зомби была настолько сильной, что я почти не чувствовала запаха тухлятины.
— Ты в порядке? — спросил Альберт. Я кивнула не поворачивая головы.
— Что ты так смотришь на них?
Вопрос Альберта прозвучал приветом от Флая. Мой старый приятель всегда давал хорошие советы, вроде того, что не надо сосредоточиваться на деталях, которые не способствуют успешному завершению задания. Но это был первый раз, когда я видела безобразных уродов в таком количестве и так близко, не озабоченная необходимостью расправляться с ними.