Страница:
Смысловский основательно овладел теми военными знаниями, которые давались на курсах, что позволило ему в дальнейшем стать разведчиком-аналитиком, прекрасно разбирающимся не только в вопросах оперативного искусства и стратегии, но также в политике. Борис Алексеевич отмечал: «В военной академии учили, что плохая политика исправляется хорошей стратегией. Плохая стратегия – хорошей тактикой, а скверная тактика – доблестью, т. е. кровью действующей армии. История последних войн слишком часто подтверждает это положение»[100].
На склоне лет Борис Алексеевич не без гордости говорил о немецком Генштабе. Учеба и работа в самом сердце рейхсвера и вермахта сформировали его как личность: «Я, как солдат, родился в рядах Российской императорской гвардии, но созревал в Германском генеральном штабе. Этому штабу я благодарен за большую военную школу, которую мне пришлось пройти в моей жизни»[101].
К слову, некоторые недоброжелатели Смысловского отказывались признавать, что он учился на курсах в Truppenamt. Так, в 1953 г. некий чин РОВС, подполковник А. Н. Лавров, якобы наводил справки у бывших офицеров из отдела «Иностранные армии Востока» и категорически опроверг все «вымыслы» Бориса Алексеевича об учебе на курсах при немецком генштабе[102]. Однако где и у кого мог наводить эти справки Лавров, неизвестно, не говоря уже о том, что подобная информация имеет секретный характер. Кроме того, заявления Лаврова опровергаются известным фактом: во время Второй мировой войны Смысловский служил в отделе 1 С при штабе группы армий «Север», попасть в который без надлежащей подготовки и опыта работы в германских штабных структурах разного уровня было просто невозможно. Поэтому все «категорические опровержения» Лаврова являются типичной инсинуацией.
В 1932 г. Смысловский окончил обучение на разведывательных курсах и был взят на службу в отдел иностранных армий Войскового управления. Об этом он вспоминал так: «Прошло много лет. Кончилась Первая мировая и Белая страда. Я оказался в Германии, где после окончания курсов Труппенамт, я начал военную карьеру службой в разведывательном отделении германского генерального штаба»[103].
В то же время Смысловский как сотрудник отдела иностранных армий довольно много времени проводил в отделах «1 С» при воинских соединениях и штабах, где получил основательную практику разведывательной и контрразведывательной работы. «Штабной стаж я начал в дивизии, – писал Борис Алексеевич, – и, пройдя сквозь штабы армий и группы, кончил таковой службой в генеральном штабе германской главной квартиры. В течение этих долгих лет, работая также в разведывательном отделении германского генерального штаба, мне пришлось, по долгу службы, глубоко ознакомиться с духом и организацией многих иностранных армий»[104].
В первой половине 1930-х гг. Смысловский служил в разведорганах Войскового управления, которое 16 марта 1935 г. – в день создания вермахта и введения всеобщей воинской повинности – стало открыто называться Генеральным штабом сухопутных войск. К этому времени Борис Алексеевич оброс связями в отделе иностранных армий (его возглавлял генерал-майор К. Шпальке) и в абвере. Он отмечал: «Мы были в тесной связи с абвером, и там я познакомился с будущим адъютантом будущего шефа абвера. Ротмистр барон К. [Каульбарс. – Примеч. авт.] был в своем прошлом офицером русской гвардейской конницы, и мы часто говорили на так называемые “русские темы”»[105].
Насколько известно, официально барон Каульбарс считался только другом семьи Канарисов, хотя они были знакомы еще с 1920 г. Барон давал адмиралу уроки русского языка, иногда использовался абвером как переводчик. Но перед войной против СССР Канарис пригласил Каульбарса на работу в свое ведомство. По некоторым данным, именно Каульбарс посоветовал шефу абвера наладить переговоры с кем-либо из противников Рейха – с Великобританией или Советским Союзом[106]. Канарис искал контактов с британской разведкой. Но произошло это не перед тем, как Германия начала свой поход на Восток, а еще до Второй мировой войны. Причем задание установить связь с англичанами Канарис поручил Смысловскому. «Перед самой войной, в июне 1939 года, – рассказывал Борис Алексеевич, – адмирал выслал меня с заданием к Парижу. Я был для него подходящим лицом. Был русским по происхождению и не бросался в глаза. Хорошо знал язык. В задачу не входила работа против Франции. Мы искали связей с английской военной разведкой. И я встретился, среди иных, с полковником английской службы Шарпом. Шли нити и в Мадрид. Разговоры дали глубокую информацию. Было ясно, что готовится грандиозная мировая война. Что Америка не останется нейтральной. Что цель мировой политики – полная ликвидация не только гитлеризма, но и существования самой Германии. Но здесь было большое НО: великая англо-саксонская империя имела далеко и глубоко идущие оперативно-политические планы. Перед тем как покончить с Германией, решено было “натравить” Германию на СССР. И, так сказать, германскими руками ликвидировать мировой коммунизм»[107].
Руководитель абвера Вильгельм Канарис. Снимок 1920-х гг.
Какие решения принял Канарис после возвращения Смысловского из Парижа, сказать сложно, но связь с британской разведкой он продолжал поддерживать и дальше.
1 сентября 1939 г. началась Вторая мировая война. Германский вермахт за считаные недели подавил сопротивление польских вооруженных сил и занял, согласно пакту Молотова – Риббентропа, значительную часть территории восточного соседа. Теперь внимание немецкой разведки переключилось на СССР, вероятность войны с которым становилась все более очевидной. На территории Генерал-губернаторства (бывшей Польши) появились стационарные органы абвера. Здесь же работал и Смысловский. По заявлению ветеранов советских органов госбезопасности, он «был сотрудником «Абвернебенштелле – Варшава» («АНСТ-Варшава»)[108].
Необходимо сказать, что «АНСТ-Варшава» был организован в ноябре 1939 г. и проводил разведывательную деятельность на территории Западной Украины и Западной Белоруссии. В декабре 1939 г. «АНСТ-Варшава» был подчинен Абверштелле-Краков (АСТ-Краков), органу, который активно занимался подготовкой членов ОУН С. Бандеры и А. Мельника к выполнению разведывательных и диверсионных задач[109].
Находясь в Варшаве, Смысловский, до этого не состоявший в военных организациях русских эмигрантов, осенью 1939 г. вступил в РОВС (точнее – Объединение русских воинских союзов, чьи филиалы располагались на территории Рейха и в захваченных немцами европейских странах)[110].
Разумеется, такой шаг Борис Алексеевич сделал неспроста: приближалась война против Советского Союза, сбывались давние чаяния русских изгнанников, мечтавших о возвращении в Россию и ликвидации большевизма. Нетрудно было догадаться, что с началом военных действий наиболее активная часть эмиграции, представленная офицерами, будет стремиться попасть в действующую немецкую армию или ратовать за создание русских вооруженных формирований, готовых вести борьбу совместно с Рейхом. У Смысловского появлялась возможность привлечь добровольцев к сотрудничеству с германскими спецслужбами.
Вторая глава. Возвращение на родину
Германская военная разведка и русская эмиграция в предвоенные годы
На склоне лет Борис Алексеевич не без гордости говорил о немецком Генштабе. Учеба и работа в самом сердце рейхсвера и вермахта сформировали его как личность: «Я, как солдат, родился в рядах Российской императорской гвардии, но созревал в Германском генеральном штабе. Этому штабу я благодарен за большую военную школу, которую мне пришлось пройти в моей жизни»[101].
К слову, некоторые недоброжелатели Смысловского отказывались признавать, что он учился на курсах в Truppenamt. Так, в 1953 г. некий чин РОВС, подполковник А. Н. Лавров, якобы наводил справки у бывших офицеров из отдела «Иностранные армии Востока» и категорически опроверг все «вымыслы» Бориса Алексеевича об учебе на курсах при немецком генштабе[102]. Однако где и у кого мог наводить эти справки Лавров, неизвестно, не говоря уже о том, что подобная информация имеет секретный характер. Кроме того, заявления Лаврова опровергаются известным фактом: во время Второй мировой войны Смысловский служил в отделе 1 С при штабе группы армий «Север», попасть в который без надлежащей подготовки и опыта работы в германских штабных структурах разного уровня было просто невозможно. Поэтому все «категорические опровержения» Лаврова являются типичной инсинуацией.
В 1932 г. Смысловский окончил обучение на разведывательных курсах и был взят на службу в отдел иностранных армий Войскового управления. Об этом он вспоминал так: «Прошло много лет. Кончилась Первая мировая и Белая страда. Я оказался в Германии, где после окончания курсов Труппенамт, я начал военную карьеру службой в разведывательном отделении германского генерального штаба»[103].
В то же время Смысловский как сотрудник отдела иностранных армий довольно много времени проводил в отделах «1 С» при воинских соединениях и штабах, где получил основательную практику разведывательной и контрразведывательной работы. «Штабной стаж я начал в дивизии, – писал Борис Алексеевич, – и, пройдя сквозь штабы армий и группы, кончил таковой службой в генеральном штабе германской главной квартиры. В течение этих долгих лет, работая также в разведывательном отделении германского генерального штаба, мне пришлось, по долгу службы, глубоко ознакомиться с духом и организацией многих иностранных армий»[104].
В первой половине 1930-х гг. Смысловский служил в разведорганах Войскового управления, которое 16 марта 1935 г. – в день создания вермахта и введения всеобщей воинской повинности – стало открыто называться Генеральным штабом сухопутных войск. К этому времени Борис Алексеевич оброс связями в отделе иностранных армий (его возглавлял генерал-майор К. Шпальке) и в абвере. Он отмечал: «Мы были в тесной связи с абвером, и там я познакомился с будущим адъютантом будущего шефа абвера. Ротмистр барон К. [Каульбарс. – Примеч. авт.] был в своем прошлом офицером русской гвардейской конницы, и мы часто говорили на так называемые “русские темы”»[105].
Насколько известно, официально барон Каульбарс считался только другом семьи Канарисов, хотя они были знакомы еще с 1920 г. Барон давал адмиралу уроки русского языка, иногда использовался абвером как переводчик. Но перед войной против СССР Канарис пригласил Каульбарса на работу в свое ведомство. По некоторым данным, именно Каульбарс посоветовал шефу абвера наладить переговоры с кем-либо из противников Рейха – с Великобританией или Советским Союзом[106]. Канарис искал контактов с британской разведкой. Но произошло это не перед тем, как Германия начала свой поход на Восток, а еще до Второй мировой войны. Причем задание установить связь с англичанами Канарис поручил Смысловскому. «Перед самой войной, в июне 1939 года, – рассказывал Борис Алексеевич, – адмирал выслал меня с заданием к Парижу. Я был для него подходящим лицом. Был русским по происхождению и не бросался в глаза. Хорошо знал язык. В задачу не входила работа против Франции. Мы искали связей с английской военной разведкой. И я встретился, среди иных, с полковником английской службы Шарпом. Шли нити и в Мадрид. Разговоры дали глубокую информацию. Было ясно, что готовится грандиозная мировая война. Что Америка не останется нейтральной. Что цель мировой политики – полная ликвидация не только гитлеризма, но и существования самой Германии. Но здесь было большое НО: великая англо-саксонская империя имела далеко и глубоко идущие оперативно-политические планы. Перед тем как покончить с Германией, решено было “натравить” Германию на СССР. И, так сказать, германскими руками ликвидировать мировой коммунизм»[107].
Какие решения принял Канарис после возвращения Смысловского из Парижа, сказать сложно, но связь с британской разведкой он продолжал поддерживать и дальше.
1 сентября 1939 г. началась Вторая мировая война. Германский вермахт за считаные недели подавил сопротивление польских вооруженных сил и занял, согласно пакту Молотова – Риббентропа, значительную часть территории восточного соседа. Теперь внимание немецкой разведки переключилось на СССР, вероятность войны с которым становилась все более очевидной. На территории Генерал-губернаторства (бывшей Польши) появились стационарные органы абвера. Здесь же работал и Смысловский. По заявлению ветеранов советских органов госбезопасности, он «был сотрудником «Абвернебенштелле – Варшава» («АНСТ-Варшава»)[108].
Необходимо сказать, что «АНСТ-Варшава» был организован в ноябре 1939 г. и проводил разведывательную деятельность на территории Западной Украины и Западной Белоруссии. В декабре 1939 г. «АНСТ-Варшава» был подчинен Абверштелле-Краков (АСТ-Краков), органу, который активно занимался подготовкой членов ОУН С. Бандеры и А. Мельника к выполнению разведывательных и диверсионных задач[109].
Находясь в Варшаве, Смысловский, до этого не состоявший в военных организациях русских эмигрантов, осенью 1939 г. вступил в РОВС (точнее – Объединение русских воинских союзов, чьи филиалы располагались на территории Рейха и в захваченных немцами европейских странах)[110].
Разумеется, такой шаг Борис Алексеевич сделал неспроста: приближалась война против Советского Союза, сбывались давние чаяния русских изгнанников, мечтавших о возвращении в Россию и ликвидации большевизма. Нетрудно было догадаться, что с началом военных действий наиболее активная часть эмиграции, представленная офицерами, будет стремиться попасть в действующую немецкую армию или ратовать за создание русских вооруженных формирований, готовых вести борьбу совместно с Рейхом. У Смысловского появлялась возможность привлечь добровольцев к сотрудничеству с германскими спецслужбами.
Вторая глава. Возвращение на родину
Германская военная разведка и русская эмиграция в предвоенные годы
Вопросам привлечения русских эмигрантов органы военной разведки Третьего рейха начали уделять серьезное внимание задолго до начала войны с Советским Союзом[111].
Следует напомнить читателю, что после 1935 г., когда абвер возглавил Фридрих Вильгельм Канарис, относительно небольшой отдел контрразведки рейхсвера начал быстро превращаться в разветвленный и действенный аппарат секретной службы германских вооруженных сил. Руководствуясь целью превращения абвера в важнейшую разведслужбу Германии, Канарис реорганизовал агентурную сеть за рубежом и предпринял ряд мер по улучшению отношений с коллегами из СС – руководителями гестапо и СД. К началу Второй мировой войны абвер состоял из центрального отдела, отделов абвер I (разведка и сбор информации), абвер II (организация диверсий и саботажа) и абвер III (контрразведывательные мероприятия), а также управленческой группы «Заграница».
При этом Канарис не был национал-социалистом, а в годы войны дискредитировал себя перед руководством Рейха участием в различных авантюрах. С конца 1930-х гг. он начал устанавливать связи с западными спецслужбами. Все это усугублялось едва ли не открытой оппозиционностью по отношению к режиму. В результате в начале 1944 г. адмирал был отрешен от должности, а затем арестован и в апреле 1945 г. повешен как предатель. Еще в феврале 1944 г. большая часть абвера была передана в СС, в Главное управление имперской безопасности (РСХА).
Но вернемся в середину 1930-х гг. В это время, по образному высказыванию известного публициста, генерала в отставке КГБ СССР Николая Губернаторова, «фашистские вербовщики рыщут по Европе, выискивая “благонадежных”, белогвардейских эмигрантов»[112]. Действительно, с определенного времени представители эмиграции стали рассматриваться немецкими разведчиками в качестве более перспективных агентов, чем, например, перевербованные подпольно действующие коммунистические функционеры. Как авторитетно заявляет бывший помощник главы абвера Оскар Райле, с помощью последних германская служба контршпионажа в 1930-е гг. «не добилась сколько-нибудь значительных успехов»[113].
Конечно, и эмигранты не всегда оправдывали ожидания гитлеровских «рыцарей плаща и кинжала». Так, одна из эмигрантских групп, тесно связанных с абвером и разбросанная по различным европейским крупным городам, долгое время получала деньги лишь за то, что умело обрабатывала все доступные открытые публикации для фабрикации «секретных» отчетов, якобы полученных от «групп сопротивления в Красной армии»[114]. В Югославии в 1930-х гг. на абвер работал бывший белогвардейский офицер Петр Петрович Дурново (в годы войны он был задействован в операциях отдела абвер III). По некоторым сведениям, Дурново был замечен в том, что выдавал своему начальству за «секретные фотоснимки военных кораблей» почтовые открытки[115].
Советские пропагандисты пытались доказать, что немцы хотят возродить монархию. Плакат 1941 г.
Тем не менее, пишет Райле, «сотрудники абвера, работавшие против Советского Союза, постоянно использовали эмигрантов», руководствуясь тем соображением, что «среди них… находились люди, знавшие Россию и в совершенстве владевшие русским языком»[116].
Заместитель начальника отдела абвер II полковник Эрвин Штольце также свидетельствует, что подчиненные Канариса активно вербовали агентов «в среде белогвардейской эмиграции». Более того, «русские политэмигранты сами искали контакты с представителями разведок европейских стран»[117].
В июне 1941 г. при управленческой группе абвера «Заграница» был создан особый орган для руководства всеми видами разведывательной и диверсионной деятельности на Восточном фронте – так называемый штаб «Валли», возглавил который полковник Г. Шмальшлегер (псевдонимы: «директор Геллер», «инженер Доцлер», «директор Гельмрайх», «директор Шмидт»). Именно при «Валли» были сконцентрированы многие белоэмигранты, часть которых являлись давними агентами абвера.
Органы управления «Валли» дислоцировались в городе Сувалки (Сулевюек), в Генерал-губернаторстве[118]. Отдел «Валли I» (начальник – майор В. Баун) отвечал за военную и экономическую разведку. Отдел «Валли II» (начальник – майор Зелигер) занимался подготовкой и проведением диверсионных операций и террористических актов в тылу Красной армии, организацией пропагандистских кампаний, направленных на разложение и деморализацию войск противника. Отдел «Валли III» руководил контрразведывательной работой, включавшей в себя борьбу с советской разведкой, партизанским движением и антифашистским подпольем[119]. Специализированное подразделение штаба вело экономическую разведку, и в его подчинении находился ряд команд и групп экономической разведки.
Штабу «Валли» подчинялись все разведывательные (нумеровались от 101 и выше), диверсионные (номера от 201 и выше) и контрразведывательные (номера от 301 и выше) подразделения – абверкоманды (АК) и абвергруппы (АГ). Каждой армейской группировке («Север», «Центр», «Юг») в мае 1941 г. было придано по три АК. В составе каждой абверкоманды находилось от трех до шести абвергрупп и целая сеть разведывательных и диверсионных школ[120].
Все АК и АГ взаимодействовали с разведотделами «I С», которые действовали при штабах дивизий, корпусов, армий и групп армий. Отделы «I С» контактировали с АК и АГ, получали от них развединформацию. Одновременно с этим отделы «I С» – как через АК и АГ, так и самостоятельно – поддерживали связь с территориальными органами абвера – абверштелле (АСТ) и абвернебенштелле (АНСТ), которые располагались в крупных городах и в стратегически важных районах. Кроме этого, отделы I С – по линии контрразведки – тесно сотрудничали с группами тайной полевой полиции (ГФП), а также полицией безопасности и СД[121].
Ниже мы затронем вопрос о мотивации русских изгнанников, пошедших на сотрудничество с различными ведомствами Рейха, в том числе секретными службами.
Не секрет, что будущая война с Советским Союзом воспринималась многими белыми эмигрантами как шанс с помощью иноземной силы положить конец коммунизму в России[122]. Годы, проведенные в Европе после неудачного исхода Гражданской войны, были для них, по образному выражению подполковника С. К. Каширина (соратника Смысловского), «мучительным периодом ожидания возобновления борьбы с большевизмом»[123].
Руководитель «Бюро по защите интересов русских эмигрантов в Сербии» и один из организаторов Русского охранного корпуса на Балканах (в 1941 г.), генерал-майор М. Ф. Скородумов придерживался аналогичной точки зрения. Еще в 1936 г. на страницах «Царского вестника» он вступил в жаркую полемику с военным историком А. А. Керсновским по поводу того, воевать ли русским или нет в Испании на стороне Франко. «Русский офицер, – отвечал Скородумов оппоненту, – должен быть рыцарем всегда и всюду, и, будучи убежденным антибольшевиком, должен уничтожать большевиков в любой – испанской, французской, немецкой и других территориях». В листовке «Что такое большевизм?» генерал развивал свою мысль: «Не все ли равно, по какому месту бить большевиков: по морде, по затылку или просто по пятке, т. е. бить ли в России, в Испании или в Японии? Главное – бить и не дать опомниться!»[124].
В русской правоэмигрантской среде, пропитанной германофильскими настроениями, бытовало убеждение об особой роли немецкой нации в современном мире, чье предназначение связывалось и со спасением России. Гитлер казался лидером, способным осуществить несбывшиеся мечты русских изгнанников о той непобедимой силе, которая сможет уничтожить Совдепию и восстановить в России национальное государство. Сам же национал-социализм, несмотря на заносчивость некоторых его идеологов, воспринимался в целом положительным образом.
Историк С. В. Волков замечает, что «тезиса об извечной враждебности и противоположности интересов России и Германии большинство эмиграции не принимало, к чему имело все основания. Ведь объективно на протяжении всей предшествующей истории до Первой мировой войны Германия была все-таки наиболее дружественным России государством в Европе»[125].
Один из самых ярких публицистов российской эмиграции, Иван Лукьянович Солоневич, переменивший в послевоенное время свои политические взгляды в отношении европейского ультраправого сообщества, в конце 1930-х гг. с большой симпатией отзывался о немецком аналоге фашизма и вовсе не чурался самых превосходных эпитетов в адрес последнего: «Национал-социализм – это не угроза культуры, а это защита этой культуры от большевистского варварства. Это передовой участок общемирового антикоммунистического фронта»[126]. Эти идеи подкреплялись неплохим, в целом, отношением к русской эмиграции со стороны немецкого государства.
Среди мыслителей, значительно повлиявших на мировоззрение радикальных кругов российской эмиграции, следует назвать философа и крупнейшего правого идеолога Ивана Александровича Ильина. Его идейные разработки использовались Русским общевоинским союзом (РОВС) и Национально-трудовым союзом нового поколения (НТСНП), а сочинение «О сопротивлении злу силой» (1925 г.) создало идеологическую платформу для практической борьбы с большевизмом. Интересно, что Зинаида Гиппиус назвала эту работу «военно-полевым богословием», а Николай Бердяев – «кошмаром злого добра»; вместе с тем, мыслителя поддержали митрополит Антоний Храповицкий, архиепископ Анастасий Грибановский, известные философы и публицисты П. Б. Струве, Н. О. Лосский, А. Д. Билимович и др. «В кругах НТСНП, – пишет М. В. Назаров, – был популярен “Русский колокол” – “журнал волевой идеи”, в котором статьи на эти темы писал под псевдонимом “Старый политик” не кто иной, как сам редактор, философ И. А. Ильин, что говорит о его серьезном внимании к практической стороне борьбы». Ильин также оказал НТСНП помощь своими брошюрами «Творческая идея нашего будущего. Об основах духовного характера» (1937) и «Основы борьбы за национальную Россию» (1938)[127].
Известно, что Ильин продолжительное время симпатизировал итальянскому фашизму и германскому национал-социализму, и написал об этих движениях ряд статей (о чем современные его апологеты не очень любят вспоминать)[128]. Министр народного просвещения и пропаганды Й. Геббельс предлагал философу работу, искал с ним контактов. Однако, будучи монархистом, Ильин к этому времени изменил свое отношение к праворадикальным течениям Италии и Германии на прямо противоположное, в результате чего гестапо запретило ему заниматься общественной деятельностью, читать лекции и печататься. В 1938 г. он выехал в Швейцарию, где и оставался до конца своих дней[129]. В 1945 г., очевидно, позабыв о своих собственных былых симпатиях к коричневому движению, Ильин написал: «Я никогда не мог понять, как русские люди могли сочувствовать национал-социалистам»[130].
О своей приверженности фашистской идеологии часто говорили и военные лидеры эмиграции. Генерал А. В. Туркул (руководитель Русского национального союза участников войны, РНСУВ) заявлял, что «наш идеал – фашистская монархия». Глава Русского общевоинского союза (РОВС), генерал Е. К. Миллер, в приказе от 2 января 1937 г. указывал, что «мы, чины РОВСа, являемся как бы естественными, идейными фашистами. Ознакомление с теорией и практикой фашизма для нас обязательно»[131].
Можно согласиться с мнением историка Леонида Решетникова, который констатирует, что «большинство эмигрантов все годы между двумя мировыми войнами жили с мыслью, что им еще придется с оружием в руках бороться с большевизмом. Понимая, что самим с советской властью им не справиться… эмиграция строила планы в расчете на “возрождающуюся” после Версаля Германию»[132].
Исходя из этого, будущий удар вермахта по советскому государству – «царству тьмы и дьявола» – представлялся скорее «освободительной миссией» против «преступного террористического режима», чем агрессией, направленной на захват новых территорий, в соответствии с расовой политикой нацистов. По крайней мере, как считали идеологи и активные представители монархо-фашистских и националистических кругов, от немецкого присутствия России хуже бы не было, так как все самое ужасное и чудовищное уже произошло – русский народ изнывал под игом коммунизма. Так, редактор печатного органа Русского национального союза участников войны (РНСУВ), журнала «Сигнал», полковник Н. В. Пятницкий писал: «Всякое худшее будет хотя и злом, но все же неизмеримо меньшим, чем иудо-сталинизм… Поэтому мы полагаем, что всякая внешняя война кого бы то ни было против СССР – это удар по стенам и проволоке советской каторги»[133].
Следует напомнить читателю, что после 1935 г., когда абвер возглавил Фридрих Вильгельм Канарис, относительно небольшой отдел контрразведки рейхсвера начал быстро превращаться в разветвленный и действенный аппарат секретной службы германских вооруженных сил. Руководствуясь целью превращения абвера в важнейшую разведслужбу Германии, Канарис реорганизовал агентурную сеть за рубежом и предпринял ряд мер по улучшению отношений с коллегами из СС – руководителями гестапо и СД. К началу Второй мировой войны абвер состоял из центрального отдела, отделов абвер I (разведка и сбор информации), абвер II (организация диверсий и саботажа) и абвер III (контрразведывательные мероприятия), а также управленческой группы «Заграница».
При этом Канарис не был национал-социалистом, а в годы войны дискредитировал себя перед руководством Рейха участием в различных авантюрах. С конца 1930-х гг. он начал устанавливать связи с западными спецслужбами. Все это усугублялось едва ли не открытой оппозиционностью по отношению к режиму. В результате в начале 1944 г. адмирал был отрешен от должности, а затем арестован и в апреле 1945 г. повешен как предатель. Еще в феврале 1944 г. большая часть абвера была передана в СС, в Главное управление имперской безопасности (РСХА).
Но вернемся в середину 1930-х гг. В это время, по образному высказыванию известного публициста, генерала в отставке КГБ СССР Николая Губернаторова, «фашистские вербовщики рыщут по Европе, выискивая “благонадежных”, белогвардейских эмигрантов»[112]. Действительно, с определенного времени представители эмиграции стали рассматриваться немецкими разведчиками в качестве более перспективных агентов, чем, например, перевербованные подпольно действующие коммунистические функционеры. Как авторитетно заявляет бывший помощник главы абвера Оскар Райле, с помощью последних германская служба контршпионажа в 1930-е гг. «не добилась сколько-нибудь значительных успехов»[113].
Конечно, и эмигранты не всегда оправдывали ожидания гитлеровских «рыцарей плаща и кинжала». Так, одна из эмигрантских групп, тесно связанных с абвером и разбросанная по различным европейским крупным городам, долгое время получала деньги лишь за то, что умело обрабатывала все доступные открытые публикации для фабрикации «секретных» отчетов, якобы полученных от «групп сопротивления в Красной армии»[114]. В Югославии в 1930-х гг. на абвер работал бывший белогвардейский офицер Петр Петрович Дурново (в годы войны он был задействован в операциях отдела абвер III). По некоторым сведениям, Дурново был замечен в том, что выдавал своему начальству за «секретные фотоснимки военных кораблей» почтовые открытки[115].
Тем не менее, пишет Райле, «сотрудники абвера, работавшие против Советского Союза, постоянно использовали эмигрантов», руководствуясь тем соображением, что «среди них… находились люди, знавшие Россию и в совершенстве владевшие русским языком»[116].
Заместитель начальника отдела абвер II полковник Эрвин Штольце также свидетельствует, что подчиненные Канариса активно вербовали агентов «в среде белогвардейской эмиграции». Более того, «русские политэмигранты сами искали контакты с представителями разведок европейских стран»[117].
В июне 1941 г. при управленческой группе абвера «Заграница» был создан особый орган для руководства всеми видами разведывательной и диверсионной деятельности на Восточном фронте – так называемый штаб «Валли», возглавил который полковник Г. Шмальшлегер (псевдонимы: «директор Геллер», «инженер Доцлер», «директор Гельмрайх», «директор Шмидт»). Именно при «Валли» были сконцентрированы многие белоэмигранты, часть которых являлись давними агентами абвера.
Органы управления «Валли» дислоцировались в городе Сувалки (Сулевюек), в Генерал-губернаторстве[118]. Отдел «Валли I» (начальник – майор В. Баун) отвечал за военную и экономическую разведку. Отдел «Валли II» (начальник – майор Зелигер) занимался подготовкой и проведением диверсионных операций и террористических актов в тылу Красной армии, организацией пропагандистских кампаний, направленных на разложение и деморализацию войск противника. Отдел «Валли III» руководил контрразведывательной работой, включавшей в себя борьбу с советской разведкой, партизанским движением и антифашистским подпольем[119]. Специализированное подразделение штаба вело экономическую разведку, и в его подчинении находился ряд команд и групп экономической разведки.
Штабу «Валли» подчинялись все разведывательные (нумеровались от 101 и выше), диверсионные (номера от 201 и выше) и контрразведывательные (номера от 301 и выше) подразделения – абверкоманды (АК) и абвергруппы (АГ). Каждой армейской группировке («Север», «Центр», «Юг») в мае 1941 г. было придано по три АК. В составе каждой абверкоманды находилось от трех до шести абвергрупп и целая сеть разведывательных и диверсионных школ[120].
Все АК и АГ взаимодействовали с разведотделами «I С», которые действовали при штабах дивизий, корпусов, армий и групп армий. Отделы «I С» контактировали с АК и АГ, получали от них развединформацию. Одновременно с этим отделы «I С» – как через АК и АГ, так и самостоятельно – поддерживали связь с территориальными органами абвера – абверштелле (АСТ) и абвернебенштелле (АНСТ), которые располагались в крупных городах и в стратегически важных районах. Кроме этого, отделы I С – по линии контрразведки – тесно сотрудничали с группами тайной полевой полиции (ГФП), а также полицией безопасности и СД[121].
Ниже мы затронем вопрос о мотивации русских изгнанников, пошедших на сотрудничество с различными ведомствами Рейха, в том числе секретными службами.
Не секрет, что будущая война с Советским Союзом воспринималась многими белыми эмигрантами как шанс с помощью иноземной силы положить конец коммунизму в России[122]. Годы, проведенные в Европе после неудачного исхода Гражданской войны, были для них, по образному выражению подполковника С. К. Каширина (соратника Смысловского), «мучительным периодом ожидания возобновления борьбы с большевизмом»[123].
Руководитель «Бюро по защите интересов русских эмигрантов в Сербии» и один из организаторов Русского охранного корпуса на Балканах (в 1941 г.), генерал-майор М. Ф. Скородумов придерживался аналогичной точки зрения. Еще в 1936 г. на страницах «Царского вестника» он вступил в жаркую полемику с военным историком А. А. Керсновским по поводу того, воевать ли русским или нет в Испании на стороне Франко. «Русский офицер, – отвечал Скородумов оппоненту, – должен быть рыцарем всегда и всюду, и, будучи убежденным антибольшевиком, должен уничтожать большевиков в любой – испанской, французской, немецкой и других территориях». В листовке «Что такое большевизм?» генерал развивал свою мысль: «Не все ли равно, по какому месту бить большевиков: по морде, по затылку или просто по пятке, т. е. бить ли в России, в Испании или в Японии? Главное – бить и не дать опомниться!»[124].
В русской правоэмигрантской среде, пропитанной германофильскими настроениями, бытовало убеждение об особой роли немецкой нации в современном мире, чье предназначение связывалось и со спасением России. Гитлер казался лидером, способным осуществить несбывшиеся мечты русских изгнанников о той непобедимой силе, которая сможет уничтожить Совдепию и восстановить в России национальное государство. Сам же национал-социализм, несмотря на заносчивость некоторых его идеологов, воспринимался в целом положительным образом.
Историк С. В. Волков замечает, что «тезиса об извечной враждебности и противоположности интересов России и Германии большинство эмиграции не принимало, к чему имело все основания. Ведь объективно на протяжении всей предшествующей истории до Первой мировой войны Германия была все-таки наиболее дружественным России государством в Европе»[125].
Один из самых ярких публицистов российской эмиграции, Иван Лукьянович Солоневич, переменивший в послевоенное время свои политические взгляды в отношении европейского ультраправого сообщества, в конце 1930-х гг. с большой симпатией отзывался о немецком аналоге фашизма и вовсе не чурался самых превосходных эпитетов в адрес последнего: «Национал-социализм – это не угроза культуры, а это защита этой культуры от большевистского варварства. Это передовой участок общемирового антикоммунистического фронта»[126]. Эти идеи подкреплялись неплохим, в целом, отношением к русской эмиграции со стороны немецкого государства.
Среди мыслителей, значительно повлиявших на мировоззрение радикальных кругов российской эмиграции, следует назвать философа и крупнейшего правого идеолога Ивана Александровича Ильина. Его идейные разработки использовались Русским общевоинским союзом (РОВС) и Национально-трудовым союзом нового поколения (НТСНП), а сочинение «О сопротивлении злу силой» (1925 г.) создало идеологическую платформу для практической борьбы с большевизмом. Интересно, что Зинаида Гиппиус назвала эту работу «военно-полевым богословием», а Николай Бердяев – «кошмаром злого добра»; вместе с тем, мыслителя поддержали митрополит Антоний Храповицкий, архиепископ Анастасий Грибановский, известные философы и публицисты П. Б. Струве, Н. О. Лосский, А. Д. Билимович и др. «В кругах НТСНП, – пишет М. В. Назаров, – был популярен “Русский колокол” – “журнал волевой идеи”, в котором статьи на эти темы писал под псевдонимом “Старый политик” не кто иной, как сам редактор, философ И. А. Ильин, что говорит о его серьезном внимании к практической стороне борьбы». Ильин также оказал НТСНП помощь своими брошюрами «Творческая идея нашего будущего. Об основах духовного характера» (1937) и «Основы борьбы за национальную Россию» (1938)[127].
Известно, что Ильин продолжительное время симпатизировал итальянскому фашизму и германскому национал-социализму, и написал об этих движениях ряд статей (о чем современные его апологеты не очень любят вспоминать)[128]. Министр народного просвещения и пропаганды Й. Геббельс предлагал философу работу, искал с ним контактов. Однако, будучи монархистом, Ильин к этому времени изменил свое отношение к праворадикальным течениям Италии и Германии на прямо противоположное, в результате чего гестапо запретило ему заниматься общественной деятельностью, читать лекции и печататься. В 1938 г. он выехал в Швейцарию, где и оставался до конца своих дней[129]. В 1945 г., очевидно, позабыв о своих собственных былых симпатиях к коричневому движению, Ильин написал: «Я никогда не мог понять, как русские люди могли сочувствовать национал-социалистам»[130].
О своей приверженности фашистской идеологии часто говорили и военные лидеры эмиграции. Генерал А. В. Туркул (руководитель Русского национального союза участников войны, РНСУВ) заявлял, что «наш идеал – фашистская монархия». Глава Русского общевоинского союза (РОВС), генерал Е. К. Миллер, в приказе от 2 января 1937 г. указывал, что «мы, чины РОВСа, являемся как бы естественными, идейными фашистами. Ознакомление с теорией и практикой фашизма для нас обязательно»[131].
Можно согласиться с мнением историка Леонида Решетникова, который констатирует, что «большинство эмигрантов все годы между двумя мировыми войнами жили с мыслью, что им еще придется с оружием в руках бороться с большевизмом. Понимая, что самим с советской властью им не справиться… эмиграция строила планы в расчете на “возрождающуюся” после Версаля Германию»[132].
Исходя из этого, будущий удар вермахта по советскому государству – «царству тьмы и дьявола» – представлялся скорее «освободительной миссией» против «преступного террористического режима», чем агрессией, направленной на захват новых территорий, в соответствии с расовой политикой нацистов. По крайней мере, как считали идеологи и активные представители монархо-фашистских и националистических кругов, от немецкого присутствия России хуже бы не было, так как все самое ужасное и чудовищное уже произошло – русский народ изнывал под игом коммунизма. Так, редактор печатного органа Русского национального союза участников войны (РНСУВ), журнала «Сигнал», полковник Н. В. Пятницкий писал: «Всякое худшее будет хотя и злом, но все же неизмеримо меньшим, чем иудо-сталинизм… Поэтому мы полагаем, что всякая внешняя война кого бы то ни было против СССР – это удар по стенам и проволоке советской каторги»[133].