Страница:
[187]
ОСАДА ШЕЙЗАРА РУМАМИ
ПОХОД ФРАНКОВ НА ДАМАСК
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ УДАРЫ МЕЧОМ
ВЫДАЮЩИЕСЯ ЖЕНЩИНЫ
ОСАДА ШЕЙЗАРА РУМАМИ
Вот пример удивительных вещей, творимых роком.
Когда румы подошли к Шейзару в пятьсот тридцать втором году [287], они подвезли к городу ужасающие стенобитные машины, прибывшие с ними из их страны. Эти машины метали камни, которые летели на такое расстояние, какое не пролетит и стрела. Эти камни достигали веса в двадцать пять ритлей [288]. Однажды они бросили такой камень в дом одного моего товарища по имени Юсуф ибн Абу-ль-Гариб, да помилует его Аллах; крыша дома не выдержала тяжести, и он был разрушен сверху донизу одним камнем.
На башне дома эмира возвышалось копье, на конце которого был привязан флаг. Дорога же в крепость проходила как раз под домом. Метательный камень ударил в древко и сломал его пополам. Та часть древка, где было острие, перевернулась, опрокинулась и упала на дорогу. По дороге как раз проходил один из моих товарищей. Половина древка с острием упала с такой высоты на ключицу проходившего человека, прошла сквозь тело и упала на землю, убив его. [188]
Хутлух, невольник моего отца, да помилует его Аллах, рассказал мне следующее: «Однажды мы сидели, осажденные румами, в крепостном проходе, в доспехах и с мечами. Вдруг к нам прибежал какой-то шейх и закричал: „Эй, мусульмане! Гаремы!.. Румы ворвались к нам!“ Мы схватили мечи, выбежали и увидели, что румы пролезли через брешь в стене, пробитую стенобитной машиной. Мы стали бить их мечами, выгнали из города и преследовали до тех пор, пока не прогнали до их войска. Мы возвратились и шли врассыпную. Я оказался рядом с тем стариком, который позвал нас на помощь. Он остановился и повернулся лицом к стене, чтобы помочиться. Я отошел от него, но вдруг услышал шум падения. Я повернулся, и оказалось, что камень, пущенный из машины, попал старику в голову, разбил ее и как бы вбил в стену; мозг старика стекал со стены. Я поднял тело старика, мы помолились над ним и похоронили его на этом самом месте, да помилует его Аллах».
Метательный камень попал как-то раз в одного из наших товарищей и разбил ему ногу. Его снесли к моему дяде, который сидел в одном из проходов крепости. «Приведите костоправа», – приказал дядя. А в Шейзаре был один искусный человек, по имени Яхья, отлично вправлявший кости. Он пришел и стал вправлять ногу, сидя под навесом за воротами крепости. Камень ударил раненого человека в голову, и она разлетелась. Костоправ вернулся в коридор крепости, и дядя сказал ему: «Как ты быстро вправил ему кость». – «О господин мой, – ответил костоправ, – в него попал второй камень, и вправлять стало не нужно». [189]
Когда румы подошли к Шейзару в пятьсот тридцать втором году [287], они подвезли к городу ужасающие стенобитные машины, прибывшие с ними из их страны. Эти машины метали камни, которые летели на такое расстояние, какое не пролетит и стрела. Эти камни достигали веса в двадцать пять ритлей [288]. Однажды они бросили такой камень в дом одного моего товарища по имени Юсуф ибн Абу-ль-Гариб, да помилует его Аллах; крыша дома не выдержала тяжести, и он был разрушен сверху донизу одним камнем.
На башне дома эмира возвышалось копье, на конце которого был привязан флаг. Дорога же в крепость проходила как раз под домом. Метательный камень ударил в древко и сломал его пополам. Та часть древка, где было острие, перевернулась, опрокинулась и упала на дорогу. По дороге как раз проходил один из моих товарищей. Половина древка с острием упала с такой высоты на ключицу проходившего человека, прошла сквозь тело и упала на землю, убив его. [188]
Хутлух, невольник моего отца, да помилует его Аллах, рассказал мне следующее: «Однажды мы сидели, осажденные румами, в крепостном проходе, в доспехах и с мечами. Вдруг к нам прибежал какой-то шейх и закричал: „Эй, мусульмане! Гаремы!.. Румы ворвались к нам!“ Мы схватили мечи, выбежали и увидели, что румы пролезли через брешь в стене, пробитую стенобитной машиной. Мы стали бить их мечами, выгнали из города и преследовали до тех пор, пока не прогнали до их войска. Мы возвратились и шли врассыпную. Я оказался рядом с тем стариком, который позвал нас на помощь. Он остановился и повернулся лицом к стене, чтобы помочиться. Я отошел от него, но вдруг услышал шум падения. Я повернулся, и оказалось, что камень, пущенный из машины, попал старику в голову, разбил ее и как бы вбил в стену; мозг старика стекал со стены. Я поднял тело старика, мы помолились над ним и похоронили его на этом самом месте, да помилует его Аллах».
Метательный камень попал как-то раз в одного из наших товарищей и разбил ему ногу. Его снесли к моему дяде, который сидел в одном из проходов крепости. «Приведите костоправа», – приказал дядя. А в Шейзаре был один искусный человек, по имени Яхья, отлично вправлявший кости. Он пришел и стал вправлять ногу, сидя под навесом за воротами крепости. Камень ударил раненого человека в голову, и она разлетелась. Костоправ вернулся в коридор крепости, и дядя сказал ему: «Как ты быстро вправил ему кость». – «О господин мой, – ответил костоправ, – в него попал второй камень, и вправлять стало не нужно». [189]
ПОХОД ФРАНКОВ НА ДАМАСК
Как божественная воля проявляется и в смерти и в жизни, видно из следующего.
Франки, да покинет их Аллах, все решили двинуться на Дамаск и взять его [289]. У франков собралось очень много народа, и к ним присоединились властители Эдессы [290], Телль-Башира [291]и Антиохии [292]. Властитель Антиохии по дороге в Дамаск расположился около Шейзара. Франкские владыки уже продавали один другому дамасские дома, бани и базары, а горожане [293]покупали их и отвешивали за них плату. Они нисколько не сомневались, что их войска войдут в Дамаск и овладеют им.
Кафартаб в то время принадлежал властителю Антиохии. Он выделил из войска Кафартаба сотню отборных рыцарей и велел им оставаться в городе, чтобы действовать против нас и против Хама. Когда он выступил в Дамаск, сирийские мусульмане соединились [190]и решили двинуться на Кафартаб. Они подослали туда одного нашего товарища по имени Кунейб ибн Малик. Он пробрался в Кафартаб ночью, обошел его, потом вернулся и сказал: «Радуйтесь добыче и безопасности!».
Мусульмане пошли на Кафартаб и попали в засаду, но Аллах, да будет ему слава, все-таки даровал победу исламу, и наши перебили всех франков. Кунейб, который был лазутчиком мусульман в Кафартабе, увидел во рву, окружавшем город, много вьючных животных. Когда мусульмане одержали победу над франками и перебили их, Кунейбу очень захотелось захватить тех животных, которые были во рву, и он надеялся воспользоваться добычей один. Он поскакал ко рву, но кто-то из франков бросил в него с крепости камень и убил его. Среди нас была мать Кунейба, старая старуха, плакальщица на наших поминках. Она стала оплакивать своего сына, и когда она причитала над Кунейбом, из ее груди сочилось молоко в таком количестве, что залило всю рубашку. А когда она кончила причитать, и скорбь у нее утихла, ее груди опять превратились в куски кожи и в них не было ни капли молока. Слава тому, кто напитал сердца нежностью к детям!
Когда властителю Антиохии, который был под Дамаском, сказали, что мусульмане перебили его товарищей, он воскликнул: «Это неправда! Я оставил в Кафартабе сотню рыцарей, которые померятся со всеми мусульманами!» Аллах, да будет ему слава, предопределил, чтобы мусульмане в Дамаске победили франков я произвели среди них великое избиение. Они захватили всех их вьючных животных, и франки пустились в обратный путь от Дамаска в самом печальном и унижённом состоянии. Слава Аллаху, господу миров!
Во время этого столкновения с франками произошел удивительный случай. В войсках Хама было два брата курда; одного из них звали Бедр, другого – Анназ. Этот Анназ отличался слабым зрением. Когда франки потерпели поражение и были перебиты, солдаты рубили им головы и привязывали к лошадиной [191]сбруе. Анназ тоже отрубил для себя голову и прикрепил ее к ремню. Его увидали солдаты из войска Хама и спросили: «О Анназ, что это у тебя за голова?» – «Да будет слава Аллаху, – ответил он, – за то, что произошло у меня с этим франком, пока я его не убил». – «Эй ты, человек, – сказали ему, – да это ведь голова твоего брата Бедра!» Анназ взглянул на голову и внимательно осмотрел ее, и оказалось, что это действительно голова его брата. Анназ устыдился людей и ушел из Хама. Мы не знали, куда он направился, и больше не слышали о нем ничего. А его брат Бедр погиб в этом столкновении и был убит франками, да покинет их Аллах. [192]
Франки, да покинет их Аллах, все решили двинуться на Дамаск и взять его [289]. У франков собралось очень много народа, и к ним присоединились властители Эдессы [290], Телль-Башира [291]и Антиохии [292]. Властитель Антиохии по дороге в Дамаск расположился около Шейзара. Франкские владыки уже продавали один другому дамасские дома, бани и базары, а горожане [293]покупали их и отвешивали за них плату. Они нисколько не сомневались, что их войска войдут в Дамаск и овладеют им.
Кафартаб в то время принадлежал властителю Антиохии. Он выделил из войска Кафартаба сотню отборных рыцарей и велел им оставаться в городе, чтобы действовать против нас и против Хама. Когда он выступил в Дамаск, сирийские мусульмане соединились [190]и решили двинуться на Кафартаб. Они подослали туда одного нашего товарища по имени Кунейб ибн Малик. Он пробрался в Кафартаб ночью, обошел его, потом вернулся и сказал: «Радуйтесь добыче и безопасности!».
Мусульмане пошли на Кафартаб и попали в засаду, но Аллах, да будет ему слава, все-таки даровал победу исламу, и наши перебили всех франков. Кунейб, который был лазутчиком мусульман в Кафартабе, увидел во рву, окружавшем город, много вьючных животных. Когда мусульмане одержали победу над франками и перебили их, Кунейбу очень захотелось захватить тех животных, которые были во рву, и он надеялся воспользоваться добычей один. Он поскакал ко рву, но кто-то из франков бросил в него с крепости камень и убил его. Среди нас была мать Кунейба, старая старуха, плакальщица на наших поминках. Она стала оплакивать своего сына, и когда она причитала над Кунейбом, из ее груди сочилось молоко в таком количестве, что залило всю рубашку. А когда она кончила причитать, и скорбь у нее утихла, ее груди опять превратились в куски кожи и в них не было ни капли молока. Слава тому, кто напитал сердца нежностью к детям!
Когда властителю Антиохии, который был под Дамаском, сказали, что мусульмане перебили его товарищей, он воскликнул: «Это неправда! Я оставил в Кафартабе сотню рыцарей, которые померятся со всеми мусульманами!» Аллах, да будет ему слава, предопределил, чтобы мусульмане в Дамаске победили франков я произвели среди них великое избиение. Они захватили всех их вьючных животных, и франки пустились в обратный путь от Дамаска в самом печальном и унижённом состоянии. Слава Аллаху, господу миров!
Во время этого столкновения с франками произошел удивительный случай. В войсках Хама было два брата курда; одного из них звали Бедр, другого – Анназ. Этот Анназ отличался слабым зрением. Когда франки потерпели поражение и были перебиты, солдаты рубили им головы и привязывали к лошадиной [191]сбруе. Анназ тоже отрубил для себя голову и прикрепил ее к ремню. Его увидали солдаты из войска Хама и спросили: «О Анназ, что это у тебя за голова?» – «Да будет слава Аллаху, – ответил он, – за то, что произошло у меня с этим франком, пока я его не убил». – «Эй ты, человек, – сказали ему, – да это ведь голова твоего брата Бедра!» Анназ взглянул на голову и внимательно осмотрел ее, и оказалось, что это действительно голова его брата. Анназ устыдился людей и ушел из Хама. Мы не знали, куда он направился, и больше не слышали о нем ничего. А его брат Бедр погиб в этом столкновении и был убит франками, да покинет их Аллах. [192]
ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ УДАРЫ МЕЧОМ
Удар метательного камня, который разбил голову того старика, да помилует его Аллах, напомнил мне об ударах острого меча. Однажды один из наших товарищей по имени Хаммам аль-Хаджж
[294]во время военных действий исмаилитов
[295]против Шейзара
[296]столкнулся с одним из них в галерее дома моего дяди, да помилует его Аллах. В руке исмаилита был нож, а в руке аль-Хаджжа – меч. Батынит
[297]бросился на него с ножом, но Хаммам ударил его своим мечом над глазами и рассек ему череп. Мозг исмаилита выпал на землю и разлетелся по ней во все стороны. Хаммам выронил из рук свой меч, и его вырвало, так как ему сделалось дурно при виде этого мозга.
В этот день на меня напал один из исмаилитов, в руке которого был кинжал, а я держал в руке меч. Он бросился на меня с кинжалом, но я ударил его по [193]руке между кистью и локтем; кинжал он держал так, что рукоятка и лезвие прилегали у него к руке. Мой удар отрубил кусок лезвия длиной в четыре пальца, рассек руку исмаилита пополам и отделил ее. На лезвии моего меча остался след кончика кинжала.
Один из наших мастеров увидал этот след и сказал: «Я сведу эту царапину с меча». – «Оставь его, как он есть, – сказал я ему, – этот след самое красивое, что есть в мече». И до сих пор, когда кто-нибудь видит эту царапину, ему ясно, что это след кинжала.
Этот меч имеет свою историю, которую я расскажу.
У моего отца, да помилует его Аллах, был стремянный по имени Джами. Франки сделали на нас набег, и отец, надев казакин, вышел из своего дома, чтобы сесть на лошадь. Он не нашел ее у дверей и постоял немного, ожидая ее. Стремянный Джами, который замешкался, привел лошадь. Мой отец ударил его этим самым мечом, которым был опоясан, не вынимая его из ножен. Удар рассек ножны меча, серебряные наконечники, плащ, который был на стремянном, и шерстяную рубашку; локоть у Джами был разрублен, и рука отлетела. Мой отец, да помилует его Аллах, содержал Джами, а после него – его детей из-за этого удара, а меч был прозван Джамиевским, по имени стремянного.
Вот еще знаменитый удар мечом: четыре брата из родственников эмира Ифтихар ад-Даула Абу-ль-Футуха ибн Амруна, властителя крепости Букубейс [298], влезли в крепость, когда он спал, и нанесли ему много ран. В крепости с ним никого не было, кроме его сына. Братья вышли, полагая, что убили эмира, и направились к его сыну, но Аллах наделил этого Ифтихар ад-Даула великой силой. Он поднялся с постели, обнаженный, взял свой меч, который висел у него в комнате, и пошел за нападавшими. К нему навстречу вышел один из них, который был их предводителем и самым доблестным из них. Ифтихар ад-Даула ударил его мечом и отскочил от него в сторону, [194]боясь, что тот достанет его ножом, бывшим у него в руке. Потом обернулся и увидел, что он лежит на земле, убитый этим ударом. Эмир повернулся к другому брату, ударил его мечом и убил, а остальные двое пустились бежать и бросились вниз с крепости; один из них умер, а другой спасся.
Слух об этом дошел к нам в Шейзар, и мы послали к эмиру поздравить его со спасением. Через три дня мы отправились в крепость Букубейс навестить его. Его сестра была замужем за моим дядей Изз ад-Дином [299], и он имел от нее детей. Эмир рассказал нам, что с ним случилось и как он действовал, и затем сказал: «У меня чешется между лопатками, и я не могу достать до этого места». Он позвал своего слугу, чтобы тот взглянул на спину и посмотрел, что его там колет. Слуга посмотрел, и оказалось, что это рана, в которой застрял конец кинжала, сломавшегося в его спине. Он даже не знал об этом и ничего не чувствовал, но, когда рана затянулась, это место стало чесаться.
Примером силы этого человека может служить то, что он брал мула за копыто задней ноги и бил его, и мул не мог вырвать своей ноги у него из рук. Он также брал пальцами гвозди от подков и вонзал их в дубовую доску. Он был столь же прожорлив, как и силен, или даже еще более. [195]
В этот день на меня напал один из исмаилитов, в руке которого был кинжал, а я держал в руке меч. Он бросился на меня с кинжалом, но я ударил его по [193]руке между кистью и локтем; кинжал он держал так, что рукоятка и лезвие прилегали у него к руке. Мой удар отрубил кусок лезвия длиной в четыре пальца, рассек руку исмаилита пополам и отделил ее. На лезвии моего меча остался след кончика кинжала.
Один из наших мастеров увидал этот след и сказал: «Я сведу эту царапину с меча». – «Оставь его, как он есть, – сказал я ему, – этот след самое красивое, что есть в мече». И до сих пор, когда кто-нибудь видит эту царапину, ему ясно, что это след кинжала.
Этот меч имеет свою историю, которую я расскажу.
У моего отца, да помилует его Аллах, был стремянный по имени Джами. Франки сделали на нас набег, и отец, надев казакин, вышел из своего дома, чтобы сесть на лошадь. Он не нашел ее у дверей и постоял немного, ожидая ее. Стремянный Джами, который замешкался, привел лошадь. Мой отец ударил его этим самым мечом, которым был опоясан, не вынимая его из ножен. Удар рассек ножны меча, серебряные наконечники, плащ, который был на стремянном, и шерстяную рубашку; локоть у Джами был разрублен, и рука отлетела. Мой отец, да помилует его Аллах, содержал Джами, а после него – его детей из-за этого удара, а меч был прозван Джамиевским, по имени стремянного.
Вот еще знаменитый удар мечом: четыре брата из родственников эмира Ифтихар ад-Даула Абу-ль-Футуха ибн Амруна, властителя крепости Букубейс [298], влезли в крепость, когда он спал, и нанесли ему много ран. В крепости с ним никого не было, кроме его сына. Братья вышли, полагая, что убили эмира, и направились к его сыну, но Аллах наделил этого Ифтихар ад-Даула великой силой. Он поднялся с постели, обнаженный, взял свой меч, который висел у него в комнате, и пошел за нападавшими. К нему навстречу вышел один из них, который был их предводителем и самым доблестным из них. Ифтихар ад-Даула ударил его мечом и отскочил от него в сторону, [194]боясь, что тот достанет его ножом, бывшим у него в руке. Потом обернулся и увидел, что он лежит на земле, убитый этим ударом. Эмир повернулся к другому брату, ударил его мечом и убил, а остальные двое пустились бежать и бросились вниз с крепости; один из них умер, а другой спасся.
Слух об этом дошел к нам в Шейзар, и мы послали к эмиру поздравить его со спасением. Через три дня мы отправились в крепость Букубейс навестить его. Его сестра была замужем за моим дядей Изз ад-Дином [299], и он имел от нее детей. Эмир рассказал нам, что с ним случилось и как он действовал, и затем сказал: «У меня чешется между лопатками, и я не могу достать до этого места». Он позвал своего слугу, чтобы тот взглянул на спину и посмотрел, что его там колет. Слуга посмотрел, и оказалось, что это рана, в которой застрял конец кинжала, сломавшегося в его спине. Он даже не знал об этом и ничего не чувствовал, но, когда рана затянулась, это место стало чесаться.
Примером силы этого человека может служить то, что он брал мула за копыто задней ноги и бил его, и мул не мог вырвать своей ноги у него из рук. Он также брал пальцами гвозди от подков и вонзал их в дубовую доску. Он был столь же прожорлив, как и силен, или даже еще более. [195]
ВЫДАЮЩИЕСЯ ЖЕНЩИНЫ
Я упомянул о некоторых деяниях мужчин и теперь упомяну также о деяниях женщин, но предварительно сделаю небольшое предисловие.
Антиохия принадлежала дьяволу из франков по имени Роджер. Он отправился в паломничество в Иерусалим, властителем которого был принц Балдуин [300]. Балдуин был старик, а Роджер – юноша. Он сказал Балдуину: «Заключим такое условие: если я умру прежде, чем ты, Антиохия будет твоя, а если ты умрешь раньше меня, Иерусалим будет принадлежать мне». Они заключили такой договор и обязали им друг друга. Аллах великий предопределил, чтобы Наджм ад-Дин Ильгази ибн Ортук, да помилует его Аллах, встретил Роджера у Баданиса в четверг пятого числа первой джумады пятьсот тринадцатого года [301]. Он убил его и перебил все войско, и в Антиохию вошло не больше двадцати человек из его бойцов. Балдуин отправился в Антиохию и вступил во владение городом. [196]
Через сорок дней он дал бой Наджм ад-Дину, а когда этот последний пил вино, похмелье длилось у него двадцать дней. Он принялся пить после того, как разбил франков и перебил их, и им овладело похмелье, от которого он оправился не раньше, чем король Балдуин, принц, подошел к Антиохии с войском.
Второе сражение между ними шло с равным успехом. Отряды франков разбили отряды мусульман, а отряды мусульман разбили отряды франков; и с той и с другой стороны было много убитых. Мусульмане взяли в плен Роберта, властителя Сыхьяуна [302]и Балятунуса [303]и всей соседней области. Роберт в то время был другом атабека Тугтегина, властителя Дамаска, и действовал заодно с Наджм ад-Дином Ильгази, когда тот соединился с франками в Апамее при приближении восточного войска под начальством Бурсука ибн Бурсука [304]. Этот Роберт «прокаженный» сказал тогда атабеку Тугтегину: «Не знаю, как оказать тебе гостеприимство. Я отдаю тебе во власть мою страну. Пошли твоих всадников, пусть они проедут по ней и возьмут себе все, что найдут там, лишь бы не брали людей в плен и не убивали вьючных животных, а деньги и урожай пусть будут им, они могут их забрать с моего позволения».
Когда Роберт был взят в плен, атабек Тугтегин участвовал в сражении, помогая Ильгази. Роберт сам назначил за себя выкуп в десять тысяч динаров. «Отведите его к атабеку, – приказал Наджм ад-Дин, – может быть, он испугает Роберта, и тот назначит за себя больший выкуп». Роберта отвели к атабеку, который сидел в своей палатке и пил. Увидев приближавшегося Роберта, он встал, заткнул за пояс подол своего платья, взял меч и, выйдя к Роберту, отрубил ему голову. Ильгази послал к нему гонца, упрекая за это и говоря: «Мы нуждаемся в каждом динаре для уплаты [197]туркменам, а этот назначил за себя выкуп в десять тысяч динаров. Я послал его к тебе, думая, что ты испугаешь его и он увеличит свой выкуп, а ты убил его». – «Я не умею лучше пугать, чем так», – отвечал атабек.
Тогда Антиохией стал владеть Балдуин, принц. Он был многим обязан моему отцу и дяде, да помилует их обоих Аллах. Когда он был взят в плен Нур ад-Даула Балаком [305], да помилует его Аллах, а после убийства Нур ад-Даула перешел к Хусам ад-Дину Тимурташу ибн Ильгази [306], тот отправил его к нам в Шейзар, чтобы мой отец и дядя, да помилует их обоих Аллах, оказали посредничество в получении за него выкупа, и они хорошо обращались с ним. Когда Балдуин получил власть [307], на нас лежал долг властителю Антиохии. Балдуин охотно сложил его с нас, и наши дела с Антиохией пошли успешно.
И вот, когда Балдуин находился в таком положении, и у него был послом наш товарищ, к Сувайдии [308]однажды приплыла лодка, в которой был юноша в лохмотьях. Он явился к Балдуину, и тот узнал в нем Ибн Маймуна [309]. Балдуин вручил тогда юноше власть над городом, а сам ушел и разбил свои палатки в окрестностях. Наш посол в Антиохии клялся, что он, то есть король Балдуин, покупал в этот же вечер на базаре корм для своих лошадей, хотя амбары Антиохии были наполнены собранным урожаем. Впоследствии Балдуин вернулся в Иерусалим.
Народ перенес от этого дьявола Ибн Маймуна великие бедствия. Однажды он пошел на нас с войсками и стал лагерем. Мы сели на коней и построились против [198]франков, но ни один из них не пошел на нас, и все оставались в своих палатках. Мы стояли на пригорке и смотрели на них; между нами была река аль-Аси. Мой двоюродный брат Лейс ад-Даула Яхья ибн Малик ибн Хумейд, да помилует его Аллах, спустился с этого пригорка и направился к реке. Мы думали, что он хочет напоить свою лошадь, но он переправился через реку около отряда франков, стоявшего близ палаток. Когда Лейс ад-Даула приблизился к франкам, к нему подскакал один из рыцарей. Оба противника бросились друг на друга, но каждый из них уклонился от удара другого. Тогда я поспешил к сражавшимся с моими молодыми сверстниками. Франкский отряд отступил, а Ибн Маймун сел на коня вместе с войсками, и они ринулись вперед, словно поток. Лошадь нашего товарища была ранена.
Первые ряды франков столкнулись с нашими передовыми солдатами. В наших войсках был один курд по имени Микаил, который попал, спасаясь бегством, в первые ряды франков. Один франкский рыцарь, преследуя Микаила, пронзил его копьем; курд, убегая от него, стонал и громко кричал.
Я догнал Микаила, а франк отвернулся от курда и свернул с моей дороги, направляясь к нашим всадникам, стоявшим толпой близ реки на нашем берегу. Я помчался за ним следом, погоняя лошадь, чтобы настигнуть его и ударить копьем, но лошадь не могла за ним поспеть. Франк не оборачивался ко мне, стремясь только к этим столпившимся всадникам. Наконец он достиг их, а я все следовал за ним. Наши товарищи нанесли его лошади несколько ран, но франкские солдаты уже устремились по следам рыцаря в таком множестве, что мы бы их не одолели. Франкский рыцарь повернул назад, и его лошадь была при последнем издыхании. Он поехал навстречу своим солдатам, повернул их всех обратно и сам воротился с ними.
Этот рыцарь был Ибн Маймун, владыка Антиохии. Он был еще юноша [310], и его сердце наполнилось страхом, [199]но если бы он оставил своих солдат действовать, они бы обратили нас в бегство и гнали бы до самого города.
В течение всего этого времени на берегу реки среди всадников стояла старуха, которую звали Бурейка; это была невольница одного нашего товарища, курда по имени Али ибн Махбуб. Бурейка держала в руке сосуд с водой, из которого пила сама и поила народ. Большинство наших товарищей на пригорке, когда увидели франков, приближавшихся в таком множестве, устремились к городу, а эта дьяволица продолжала стоять, и это великое дело не пугало ее.
Я расскажу кое-что про эту Бурейку, хотя здесь и не место, но ведь рассказы цепляются друг за друга.
Хозяин Бурейки Ала был человек благочестивый и не пил вина. Однажды он сказал моему отцу: «Клянусь Аллахом, о эмир, я считаю недопустимым есть на счет дивана; я буду питаться только заработком Бурейки». Этот глупец полагал, что такое незаконное, постыдное ремесло более позволительно, чем жалованье с дивана, где он получал содержание.
У этой старухи был сын по имени Наср, рослый человек, который управлял одной из деревень моего отца, да помилует его Аллах, вместе с другим человеком, то имени Бакийя ибн Усайфир. Этот Бакийя рассказал мне следующее: «Как-то вечером я направился в город, намереваясь зайти к себе домой по одному делу. Когда я приближался к городу, я заметил среди могил при свете луны какую-то фигуру, не похожую ни на человека, ни на зверя. Я остановился со страху поодаль от нее, но потом сказал себе в душе: „Не будь я Бакийя! Что это за страх перед одним существом?“ Я положил свой меч, щит и копье, бывшие со мной, и стал потихоньку двигаться вперед. Я услыхал, что это существо поет и кричит. Приблизившись, я прыгнул на него с кинжалом в руке и схватил его, но вдруг оказалось, что это Бурейка. Она сидела верхом на палке с непокрытой головой и взъерошенными волосами и ржала и гарцевала между могилами. [200]
«Горе тебе! – воскликнул я. – Что ты делаешь здесь в такое время?» – «Колдую», – ответила она. «Да обезобразят Аллах тебя и твое колдовство, – воскликнул я, – и твое ремесло среди всех ремесел!»
Твердость души у этой собаки напомнила мне о поступках женщин во время нашего столкновения с исмаилитами, хотя эти поступки были иного рода. Предводитель исмаилитов Алаван ибн Харрар столкнулся в тот день в крепости с моим двоюродным братом по имени Синан ад-Даула Шабиб ибн Хамид ибн Хумейд, да помилует его Аллах. Он был мой сверстник и ровесник – мы с ним родились, в один день – в воскресение двадцать седьмого числа второй джумады четыреста восемьдесят восьмого года [311]. Синан ад-Даула не участвовал в этот день в бою, а я был как бы осью всего сражения. Алаван хотел привлечь его к себе и сказал, ему: «Вернись в свой дом, возьми оттуда все, что можешь, и выходи, – тебя не убьют, а крепостью мы уже овладели». Синая возвратился в дом и сказал, обращаясь к своей тетке и женам его дяди: «У кого есть что-нибудь, передайте мне», – и каждый из них дал ему что-нибудь. В это время в дом вдруг вошел человек в кольчуге и шлеме с мечом и щитом в руке. Когда Синан увидел его, он уверился, что умрет. Вошедший снял шлем, и оказалось, что это мать его двоюродного брата Лейс ад-Даула Яхьи, да помилует его Аллах.
«Что ты хочешь сделать?» – спросила она Синапа. «Я возьму с собой все, что могу, – ответил он, – спущусь из крепости по веревке и буду себе жить на свете». – «Скверно ты делаешь, – ответила ему тетка. – Ты оставишь своих двоюродных сестер и жен этим чесальщикам шерсти, а сам уйдешь? Какова-то будет твоя жизнь, когда ты опозоришь себя перед семьей и убежишь от нее. Выходи! Сражайся за своих, пока тебя не убьют среди них. Накажи тебя Аллах еще и еще раз».
Она удержала его от бегства, да помилует ее Аллах, и после этого он был одним из славнейших всадников. [201]
Моя мать, да помилует ее Аллах, раздала в этот день воинам мои мечи и казакины. Она пошла к моей старшей сестре и сказала ей: «Надевай твои сапоги и покрывало». Та надела, и матушка свела ее на балкон в моей комнате, который возвышался над долиной с восточной стороны. Она посадила сестру на балконе, а сама села у его дверей. Аллах, да будет ему слава, даровал нам победу над врагами, и я зашел в дом, желая взять что-то из оружия, но не нашел ничего, кроме ножен мечей и мешков от казакинов.
«Матушка, где мое оружие?» – спросил я. «О сынок, – ответила она, – я отдала его тем, кто сражался за нас, так как не думала, что ты уцелеешь». – «А что делает здесь моя сестра?» – спросил я. «Я посадила ее на балкон, и сама села около нее; если бы я увидала, что батыниты добрались до нас, я бы толкнула ее и сбросила в долину. Лучше мне видеть ее мертвой, чем в плену у этих мужиков и шерсточесов!»
Я и сестра поблагодарили ее за это, и сестра воздала ей добром. Такая гордость еще сильнее, чем гордость мужчин.
В этот же день одна старуха, невольница моего деда эмира Абу-ль-Хасана Али [312], да помилует его Аллах, которую звали Фануна, закрылась покрывалом, взяла меч и бросилась в бой. Она не переставала сражаться до тех пор, пока мы не одержали верх и не превзошли числом своих противников.
Нельзя отрицать у благородных женщин храбрости, гордости и правильности в суждениях. Однажды я выехал с отцом, да помилует его Аллах, на охоту. Он очень любил охотиться, и у него было такое собрание соколов, ястребов, кречетов, гепардов и охотничьих собак, какое едва ли было у какого-нибудь, кроме него. Он выезжал во главе сорока всадников, своих детей и невольников, и каждый из них был опытный охотник и знающий зверолов. У него в Шейзаре было два места охоты. Один день он ехал на запад от города к реке в тростниковые заросли и охотился там за рябчиками, водяными птицами, зайцами и газелями и бил кабанов, а другой день уезжал в горы, расположенные [202]к югу от города, чтобы поохотиться за куропатками и зайцами.
Однажды мы были в горах, когда пришло время вечерней молитвы. Отец сошел с коня, и мы все спешились и молились, каждый отдельно. Вдруг к нам вскачь подъехал слуга и крикнул: «Вон лев!»
Я окончил молитву прежде отца, да помилует его Аллах, чтобы он не помешал мне сразиться со львом, и вскочил на коня, взяв с собой копье. Я ринулся на льва, который бросился мне навстречу и зарычал. Моя лошадь шарахнулась, и копье выпало у меня из рук, так как оно было очень тяжелое. Лев гнал меня порядочное расстояние, потом вернулся к подножию горы и стал там. А этот лев был огромный и походил на каменный мост, и был он тогда голоден. Всякий раз, как мы к нему приближались, он спускался с горы и отгонял наших лошадей, а затем возвращался на свое место. При каждом таком спуске он оставлял след среди наших товарищей. Я видел даже, как он вскочил на лошадь позади одного из слуг моего дяди, которого звали Баштекин Гарза. Лев вспрыгнул на круп лошади и разорвал когтями одежду слуги и его сапоги, а потом вернулся на гору.
Я не мог с ним ничего поделать, пока не взобрался выше него по склонам горы, и тогда я пустил на льва свою лошадь и ударил его копьем, проткнув его. Я оставил копье в боку льва, и он окатился до подножия горы с копьем в теле; лев умер, а копье сломалось.
Мой отец, да помилует его Аллах, стоял на месте и глядел на нас. С ним были дети его брата Изз ад-Дина, еще юноши, смотревшие на все, что происходило. Мы понесли льва и к вечеру прибыли в город. Моя бабушка, мать отца, да помилует их обоих Аллах, пришла ко мне ночью, держа в руках свечку. Она была старая старуха, почти ста лет от роду. Я не сомневался, что она пришла поздравить меня со спасением и сказать мне, как она радуется тому, что я сделал. Я вышел ей навстречу и поцеловал ее руки, но она сказала мне с раздражением и гневом: «О сынок, что понесло тебя на эту беду, где ты подверг опасности [203]и себя и свою лошадь и сломал свое оружие? Нерасположение и злоба против тебя в сердце твоего дяди только увеличатся». – «О госпожа, – сказал я ей, – я подвергал опасности жизнь и теперь и в других подобных случаях только для того, чтобы приблизить к себе сердце своего дяди». – «Нет, клянусь Аллахом, – ответила она, – это тебя не приблизит к нему, это только еще больше отдалит тебя от него и увеличит его нерасположение и злобу к тебе».
Антиохия принадлежала дьяволу из франков по имени Роджер. Он отправился в паломничество в Иерусалим, властителем которого был принц Балдуин [300]. Балдуин был старик, а Роджер – юноша. Он сказал Балдуину: «Заключим такое условие: если я умру прежде, чем ты, Антиохия будет твоя, а если ты умрешь раньше меня, Иерусалим будет принадлежать мне». Они заключили такой договор и обязали им друг друга. Аллах великий предопределил, чтобы Наджм ад-Дин Ильгази ибн Ортук, да помилует его Аллах, встретил Роджера у Баданиса в четверг пятого числа первой джумады пятьсот тринадцатого года [301]. Он убил его и перебил все войско, и в Антиохию вошло не больше двадцати человек из его бойцов. Балдуин отправился в Антиохию и вступил во владение городом. [196]
Через сорок дней он дал бой Наджм ад-Дину, а когда этот последний пил вино, похмелье длилось у него двадцать дней. Он принялся пить после того, как разбил франков и перебил их, и им овладело похмелье, от которого он оправился не раньше, чем король Балдуин, принц, подошел к Антиохии с войском.
Второе сражение между ними шло с равным успехом. Отряды франков разбили отряды мусульман, а отряды мусульман разбили отряды франков; и с той и с другой стороны было много убитых. Мусульмане взяли в плен Роберта, властителя Сыхьяуна [302]и Балятунуса [303]и всей соседней области. Роберт в то время был другом атабека Тугтегина, властителя Дамаска, и действовал заодно с Наджм ад-Дином Ильгази, когда тот соединился с франками в Апамее при приближении восточного войска под начальством Бурсука ибн Бурсука [304]. Этот Роберт «прокаженный» сказал тогда атабеку Тугтегину: «Не знаю, как оказать тебе гостеприимство. Я отдаю тебе во власть мою страну. Пошли твоих всадников, пусть они проедут по ней и возьмут себе все, что найдут там, лишь бы не брали людей в плен и не убивали вьючных животных, а деньги и урожай пусть будут им, они могут их забрать с моего позволения».
Когда Роберт был взят в плен, атабек Тугтегин участвовал в сражении, помогая Ильгази. Роберт сам назначил за себя выкуп в десять тысяч динаров. «Отведите его к атабеку, – приказал Наджм ад-Дин, – может быть, он испугает Роберта, и тот назначит за себя больший выкуп». Роберта отвели к атабеку, который сидел в своей палатке и пил. Увидев приближавшегося Роберта, он встал, заткнул за пояс подол своего платья, взял меч и, выйдя к Роберту, отрубил ему голову. Ильгази послал к нему гонца, упрекая за это и говоря: «Мы нуждаемся в каждом динаре для уплаты [197]туркменам, а этот назначил за себя выкуп в десять тысяч динаров. Я послал его к тебе, думая, что ты испугаешь его и он увеличит свой выкуп, а ты убил его». – «Я не умею лучше пугать, чем так», – отвечал атабек.
Тогда Антиохией стал владеть Балдуин, принц. Он был многим обязан моему отцу и дяде, да помилует их обоих Аллах. Когда он был взят в плен Нур ад-Даула Балаком [305], да помилует его Аллах, а после убийства Нур ад-Даула перешел к Хусам ад-Дину Тимурташу ибн Ильгази [306], тот отправил его к нам в Шейзар, чтобы мой отец и дядя, да помилует их обоих Аллах, оказали посредничество в получении за него выкупа, и они хорошо обращались с ним. Когда Балдуин получил власть [307], на нас лежал долг властителю Антиохии. Балдуин охотно сложил его с нас, и наши дела с Антиохией пошли успешно.
И вот, когда Балдуин находился в таком положении, и у него был послом наш товарищ, к Сувайдии [308]однажды приплыла лодка, в которой был юноша в лохмотьях. Он явился к Балдуину, и тот узнал в нем Ибн Маймуна [309]. Балдуин вручил тогда юноше власть над городом, а сам ушел и разбил свои палатки в окрестностях. Наш посол в Антиохии клялся, что он, то есть король Балдуин, покупал в этот же вечер на базаре корм для своих лошадей, хотя амбары Антиохии были наполнены собранным урожаем. Впоследствии Балдуин вернулся в Иерусалим.
Народ перенес от этого дьявола Ибн Маймуна великие бедствия. Однажды он пошел на нас с войсками и стал лагерем. Мы сели на коней и построились против [198]франков, но ни один из них не пошел на нас, и все оставались в своих палатках. Мы стояли на пригорке и смотрели на них; между нами была река аль-Аси. Мой двоюродный брат Лейс ад-Даула Яхья ибн Малик ибн Хумейд, да помилует его Аллах, спустился с этого пригорка и направился к реке. Мы думали, что он хочет напоить свою лошадь, но он переправился через реку около отряда франков, стоявшего близ палаток. Когда Лейс ад-Даула приблизился к франкам, к нему подскакал один из рыцарей. Оба противника бросились друг на друга, но каждый из них уклонился от удара другого. Тогда я поспешил к сражавшимся с моими молодыми сверстниками. Франкский отряд отступил, а Ибн Маймун сел на коня вместе с войсками, и они ринулись вперед, словно поток. Лошадь нашего товарища была ранена.
Первые ряды франков столкнулись с нашими передовыми солдатами. В наших войсках был один курд по имени Микаил, который попал, спасаясь бегством, в первые ряды франков. Один франкский рыцарь, преследуя Микаила, пронзил его копьем; курд, убегая от него, стонал и громко кричал.
Я догнал Микаила, а франк отвернулся от курда и свернул с моей дороги, направляясь к нашим всадникам, стоявшим толпой близ реки на нашем берегу. Я помчался за ним следом, погоняя лошадь, чтобы настигнуть его и ударить копьем, но лошадь не могла за ним поспеть. Франк не оборачивался ко мне, стремясь только к этим столпившимся всадникам. Наконец он достиг их, а я все следовал за ним. Наши товарищи нанесли его лошади несколько ран, но франкские солдаты уже устремились по следам рыцаря в таком множестве, что мы бы их не одолели. Франкский рыцарь повернул назад, и его лошадь была при последнем издыхании. Он поехал навстречу своим солдатам, повернул их всех обратно и сам воротился с ними.
Этот рыцарь был Ибн Маймун, владыка Антиохии. Он был еще юноша [310], и его сердце наполнилось страхом, [199]но если бы он оставил своих солдат действовать, они бы обратили нас в бегство и гнали бы до самого города.
В течение всего этого времени на берегу реки среди всадников стояла старуха, которую звали Бурейка; это была невольница одного нашего товарища, курда по имени Али ибн Махбуб. Бурейка держала в руке сосуд с водой, из которого пила сама и поила народ. Большинство наших товарищей на пригорке, когда увидели франков, приближавшихся в таком множестве, устремились к городу, а эта дьяволица продолжала стоять, и это великое дело не пугало ее.
Я расскажу кое-что про эту Бурейку, хотя здесь и не место, но ведь рассказы цепляются друг за друга.
Хозяин Бурейки Ала был человек благочестивый и не пил вина. Однажды он сказал моему отцу: «Клянусь Аллахом, о эмир, я считаю недопустимым есть на счет дивана; я буду питаться только заработком Бурейки». Этот глупец полагал, что такое незаконное, постыдное ремесло более позволительно, чем жалованье с дивана, где он получал содержание.
У этой старухи был сын по имени Наср, рослый человек, который управлял одной из деревень моего отца, да помилует его Аллах, вместе с другим человеком, то имени Бакийя ибн Усайфир. Этот Бакийя рассказал мне следующее: «Как-то вечером я направился в город, намереваясь зайти к себе домой по одному делу. Когда я приближался к городу, я заметил среди могил при свете луны какую-то фигуру, не похожую ни на человека, ни на зверя. Я остановился со страху поодаль от нее, но потом сказал себе в душе: „Не будь я Бакийя! Что это за страх перед одним существом?“ Я положил свой меч, щит и копье, бывшие со мной, и стал потихоньку двигаться вперед. Я услыхал, что это существо поет и кричит. Приблизившись, я прыгнул на него с кинжалом в руке и схватил его, но вдруг оказалось, что это Бурейка. Она сидела верхом на палке с непокрытой головой и взъерошенными волосами и ржала и гарцевала между могилами. [200]
«Горе тебе! – воскликнул я. – Что ты делаешь здесь в такое время?» – «Колдую», – ответила она. «Да обезобразят Аллах тебя и твое колдовство, – воскликнул я, – и твое ремесло среди всех ремесел!»
Твердость души у этой собаки напомнила мне о поступках женщин во время нашего столкновения с исмаилитами, хотя эти поступки были иного рода. Предводитель исмаилитов Алаван ибн Харрар столкнулся в тот день в крепости с моим двоюродным братом по имени Синан ад-Даула Шабиб ибн Хамид ибн Хумейд, да помилует его Аллах. Он был мой сверстник и ровесник – мы с ним родились, в один день – в воскресение двадцать седьмого числа второй джумады четыреста восемьдесят восьмого года [311]. Синан ад-Даула не участвовал в этот день в бою, а я был как бы осью всего сражения. Алаван хотел привлечь его к себе и сказал, ему: «Вернись в свой дом, возьми оттуда все, что можешь, и выходи, – тебя не убьют, а крепостью мы уже овладели». Синая возвратился в дом и сказал, обращаясь к своей тетке и женам его дяди: «У кого есть что-нибудь, передайте мне», – и каждый из них дал ему что-нибудь. В это время в дом вдруг вошел человек в кольчуге и шлеме с мечом и щитом в руке. Когда Синан увидел его, он уверился, что умрет. Вошедший снял шлем, и оказалось, что это мать его двоюродного брата Лейс ад-Даула Яхьи, да помилует его Аллах.
«Что ты хочешь сделать?» – спросила она Синапа. «Я возьму с собой все, что могу, – ответил он, – спущусь из крепости по веревке и буду себе жить на свете». – «Скверно ты делаешь, – ответила ему тетка. – Ты оставишь своих двоюродных сестер и жен этим чесальщикам шерсти, а сам уйдешь? Какова-то будет твоя жизнь, когда ты опозоришь себя перед семьей и убежишь от нее. Выходи! Сражайся за своих, пока тебя не убьют среди них. Накажи тебя Аллах еще и еще раз».
Она удержала его от бегства, да помилует ее Аллах, и после этого он был одним из славнейших всадников. [201]
Моя мать, да помилует ее Аллах, раздала в этот день воинам мои мечи и казакины. Она пошла к моей старшей сестре и сказала ей: «Надевай твои сапоги и покрывало». Та надела, и матушка свела ее на балкон в моей комнате, который возвышался над долиной с восточной стороны. Она посадила сестру на балконе, а сама села у его дверей. Аллах, да будет ему слава, даровал нам победу над врагами, и я зашел в дом, желая взять что-то из оружия, но не нашел ничего, кроме ножен мечей и мешков от казакинов.
«Матушка, где мое оружие?» – спросил я. «О сынок, – ответила она, – я отдала его тем, кто сражался за нас, так как не думала, что ты уцелеешь». – «А что делает здесь моя сестра?» – спросил я. «Я посадила ее на балкон, и сама села около нее; если бы я увидала, что батыниты добрались до нас, я бы толкнула ее и сбросила в долину. Лучше мне видеть ее мертвой, чем в плену у этих мужиков и шерсточесов!»
Я и сестра поблагодарили ее за это, и сестра воздала ей добром. Такая гордость еще сильнее, чем гордость мужчин.
В этот же день одна старуха, невольница моего деда эмира Абу-ль-Хасана Али [312], да помилует его Аллах, которую звали Фануна, закрылась покрывалом, взяла меч и бросилась в бой. Она не переставала сражаться до тех пор, пока мы не одержали верх и не превзошли числом своих противников.
Нельзя отрицать у благородных женщин храбрости, гордости и правильности в суждениях. Однажды я выехал с отцом, да помилует его Аллах, на охоту. Он очень любил охотиться, и у него было такое собрание соколов, ястребов, кречетов, гепардов и охотничьих собак, какое едва ли было у какого-нибудь, кроме него. Он выезжал во главе сорока всадников, своих детей и невольников, и каждый из них был опытный охотник и знающий зверолов. У него в Шейзаре было два места охоты. Один день он ехал на запад от города к реке в тростниковые заросли и охотился там за рябчиками, водяными птицами, зайцами и газелями и бил кабанов, а другой день уезжал в горы, расположенные [202]к югу от города, чтобы поохотиться за куропатками и зайцами.
Однажды мы были в горах, когда пришло время вечерней молитвы. Отец сошел с коня, и мы все спешились и молились, каждый отдельно. Вдруг к нам вскачь подъехал слуга и крикнул: «Вон лев!»
Я окончил молитву прежде отца, да помилует его Аллах, чтобы он не помешал мне сразиться со львом, и вскочил на коня, взяв с собой копье. Я ринулся на льва, который бросился мне навстречу и зарычал. Моя лошадь шарахнулась, и копье выпало у меня из рук, так как оно было очень тяжелое. Лев гнал меня порядочное расстояние, потом вернулся к подножию горы и стал там. А этот лев был огромный и походил на каменный мост, и был он тогда голоден. Всякий раз, как мы к нему приближались, он спускался с горы и отгонял наших лошадей, а затем возвращался на свое место. При каждом таком спуске он оставлял след среди наших товарищей. Я видел даже, как он вскочил на лошадь позади одного из слуг моего дяди, которого звали Баштекин Гарза. Лев вспрыгнул на круп лошади и разорвал когтями одежду слуги и его сапоги, а потом вернулся на гору.
Я не мог с ним ничего поделать, пока не взобрался выше него по склонам горы, и тогда я пустил на льва свою лошадь и ударил его копьем, проткнув его. Я оставил копье в боку льва, и он окатился до подножия горы с копьем в теле; лев умер, а копье сломалось.
Мой отец, да помилует его Аллах, стоял на месте и глядел на нас. С ним были дети его брата Изз ад-Дина, еще юноши, смотревшие на все, что происходило. Мы понесли льва и к вечеру прибыли в город. Моя бабушка, мать отца, да помилует их обоих Аллах, пришла ко мне ночью, держа в руках свечку. Она была старая старуха, почти ста лет от роду. Я не сомневался, что она пришла поздравить меня со спасением и сказать мне, как она радуется тому, что я сделал. Я вышел ей навстречу и поцеловал ее руки, но она сказала мне с раздражением и гневом: «О сынок, что понесло тебя на эту беду, где ты подверг опасности [203]и себя и свою лошадь и сломал свое оружие? Нерасположение и злоба против тебя в сердце твоего дяди только увеличатся». – «О госпожа, – сказал я ей, – я подвергал опасности жизнь и теперь и в других подобных случаях только для того, чтобы приблизить к себе сердце своего дяди». – «Нет, клянусь Аллахом, – ответила она, – это тебя не приблизит к нему, это только еще больше отдалит тебя от него и увеличит его нерасположение и злобу к тебе».