По-моему, он удивился, что в это время звоню, но ничего спрашивать не стал, а сказал, что полковника нет, что он выехал в полночь на операцию и еще не вернулся. Я сразу догадался, что это за операция, ведь второго льва они еще не нашли. Я попросил его соединить меня с телефоном в папиной машине. Он сказал: "Слуш..Л хорошо", потом позвонил куда-то - я слышал, как он говорит по второму телефону, - и сказал, чтобы его соединили с машиной полковника. Я только удивился, что он попросил его соединить, а не меня, как в трубке затарахтело, и потом я услышал голос отца: "Слушаю". Прежде чем я успел заговорить, этот дежурный капитан сказал ему, прямо выпалил на одном дыхании:
- Говорит капитан Карташ. С полковником Дагкесаманским хочет говорить его сын.
- Папа, - сказал я и замолчал. Я просто не знал, с чего начать.
- Что случилось?-сказал отец.
- Ничего не случилось, - сказал я. - Все в порядке.
- Почему же ты не спишь? Где бабушка?
- Она спит, - сказал я. - Она давно уже спит и ни разу не проснулась. Я ее запер в ее комнате, - я сказал и сразу же пожалел - конечно, надо было начинать не с этого. Я это сразу понял, когда отец даже замолчал от неожиданности; и я замолчал, потому что никак не мог придумать, как начать разговор.
- Зачем ты запер бабушку?
- Чтобы она не вышла и не испугалась.
- Чего испугалась? Слушай, немедленно расскажи, что там происходит. Во-первых, откуда ты говоришь?
- Из дому. Из передней.
- А чего бабушка может испугаться? Говори все.
- Льва она может испугаться, - сказал я, и сразу стало легче говорить остальное. - Я боялся, что она испугается льва, он сидит здесь очень смирно в передней, под лестницей, а она же не знает, что он смирный, и может испугаться, если вдруг его увидит. Вот я ее и запер.
- Ты во сне это увидел? - спросил отец. - При чем здесь лев?
- Да не во сне, - сказал я. - Честное слово! Этот лев сидит у нас в передней очень давно, я его уже покормил, он сейчас лежит и дремлет, я к тебе позвонил, чтобы ты попросил кого-нибудь в зоопарке, чтобы приехали и отвезли его туда, пока все не проснулись и снова его не напугали.
Отец мне теперь поверил, я это по голосу его почувствовал.
- Ты можешь пройти к двери? - спросил отец и, не дожидаясь моего ответа, сказал: - Положи трубку и попытайся пройти к двери и выйди наружу. Только не бойся и, самое главное, не торопись. Попытайся дверь за собой запереть, если ключ в ней, а если нет, не задерживайся. Поскорее! Иди к соседям! Только не бойся. И ни в коем случае не беги. Ни в коем случае. Или нет. Тебе до кухни сейчас ближе. Лучше запрись в кухне. Ты можешь добраться до кухни?
- Папа, - сказал я. - Ты так говоришь, потому что еще не увидел его. Ничего опасного нет. Этот лев совсем смирный и ко мне уже привык. Ты, пожалуйста, позвони в зоопарк.
- Делай то, что я тебе говорю! Не спорь, а скорее уйди в кухню. Я тебя очень прошу - делай только то, что я тебе сказал. Очень прошу. Иди в кухню: И ни в коем случае оттуда не выходи, что бы ни случилось. Скорее! Я еду!
- Ты же не знаешь, - сказал я. - Он очень напуган. Если я уйду от него, он, когда приедешь, подумает, что приехали его убивать, и может такое натворить!.. Я тебя здесь в передней подожду, а ты лучше к дому близко на машине не подъезжай.
- Иди в кухню! - закричал отец.
Я никогда не слышал, чтобы он так кричал, у него даже голос сорвался.
- Немедленно иди в кухню! Я тебя очень прошу! Иди. Я приеду - во всем разберемся. Только не выходи в переднюю. Смотри, я тебя очень прошу! Встань за холодильник и не подходи близко к двери. - Он дал отбой.
Я положил трубку и сел в бабушкино кресло. Лев приоткрыл глаза, когда заскрипели пружины, и тут же закрыл их снова. А я как уселся в это кресло, оно очень большое, кожа на нем мягкая, с очень высокой круглой спинкой, человек в это кресло весь целиком уходит, я как уселся в него, так мне вдруг спать захотелось, просто сил нет, веки стали сами опускаться, я только и делал, что старался держать их в приподнятом состоянии. Даже о льве забыл, только и старался как-нибудь продержаться, не заснуть до прихода папы. Но, кажется, я все-таки задремал. Потому, что мне вдруг показалось, что случилось что-то страшное. Мне почему-то показалось, что мне на голову обрушился со страшным шумом потолок или еще что-то похуже. Я прямо затрясся в этом кресле, ничего понять не мог спросонок. Потом сразу все вспомнил. Лев уже не спал на полу. Он стоял, вытянув все туловище, и кожа на нем подрагивала, как будто его ударяет током, а хвост метался то в одну сторону, то в другую, каждый раз ударяя его кончиком по боку. А пасть у него была разинута до предела, как будто ее специально растянули вверх и вниз, все клыки были видны и нёбо - розовое, в темных полосах. А из глотки его такой рев раздавался, как будто у этого льва все сейчас внутри разорвется на части от ненависти и страха. И на морде кожа вся дергалась, особенно под усами, прямо в комки собиралась, а глаза его были расширены и горели желтым огнем. Я понял, в чем дело, когда услышал, как на улице хлопнула дверца машины. Сперва одна, а потом еще несколько. А я ведь просил отца, чтобы близко к дому не подъезжал. Теперь лев, конечно, решил, что приехали его убивать те люди, которые за ним охотились. Я услышал на лестнице шаги отца, я их сразу узнаю, и пошел к двери, чтобы отпереть и попросить его, чтобы он лучше не заходил, пока не приедет машина с клеткой. Я вдруг почувствовал, что лев от страха может броситься на отца, если он вдруг войдет в комнату. А лев продолжал реветь, и от этого рева задребезжали все стекла. Я отпер ключом дверь, и она сразу распахнулась оттого, что ее сильно толкнули снаружи. На пороге стоял отец, у него было белое-белое лицо, как будто ни капли крови в нем не было, а за его спиной, я это увидел мельком, стояли еще несколько человек в военной и милицейской форме. Но это я увидел как-то не полностью, краем глаза, но что я увидел сразу - это автоматы. У всех у них в руках были автоматы. Я сразу понял, что они пришли убивать льва. Я сразу догадался, что они думают, это свирепый, опасный лев, которого надо немедленно убить. И еще я понял, что они его немедленно убьют, вот еще одна секунда - и убьют, прежде чем я успею рассказать, что он ни на кого не собирался нападать.
- Папа, не стреляй! - закричал я изо всех сил, чтобы перекричать этот рев, и оттолкнул в сторону ото льва дуло автомата. - Не убивай его!
Но он даже слушать не стал. Я по его глазам увидел, что он сейчас нажмет на курок автомата.
- Скорее наружу! - сказал отец.
Он схватил меня рукой и рванул к выходу, но я успел вывернуться, и рука его сорвалась с плеча куртки. Я с трудом удержался на ногах и отбежал от отца, прежде чем он успел схватить меня еще раз. Я отбежал на середину передней и встал между ним и львом. Ближе ко льву, совсем рядом с ним.
Я чувствовал, что я ненавижу отца, что он ничего не понимает, ненавижу за то, что он не хочет даже выслушать, что я хочу ему сказать, за то, что ему всегда было неинтересно все, что я думаю и хочу ему сказать. У меня даже зубы стиснулись от ненависти. От этой ненависти мне изо всех сил захотелось закричать. Но я не закричал, я ему сказал:
- Оставь нас в покое! Что ты от нас хочешь? Я же тебя ненавижу. Лучше бы сейчас тебя застрелили, чем этого льва! - Я не кричал, я даже ему все это не очень громко сказал, но он все услышал, каждое слово, несмотря на то, что лев продолжал рычать.
Отец повернулся и вышел, плотно затворив за собой дверь. Но перед тем как выйти, он постоял минуту и посмотрел на меня так, как будто увидел меня в первый раз в жизни, очень странное лицо у него стало. Было видно, что он и думать перестал о льве, что-то у него другое на уме появилось. Очень странное лицо было у моего отца перед тем, как он вышел.
Я подумал после его ухода, что никто еще с ним так не разговаривал, и еще я подумал, что он никогда этого не простит. И хоть мне было уже безразлично, простит он меня или нет, я почему-то вдруг заплакал. Пошел, сел в кресло и заплакал.'
А лев продолжал рычать, и все его тело дергалось и сокращалось, как будто вместо костей у него были, как в бабушкином кресле, стальные пружины, которые у него внутри корчились 8 выпячивали вдруг шкуру в разных местах, а хвост его продолжал биться о спину и бока, как будто этот лев хочет перестать рычать, но никак не может остановиться, и из-за этого злится м лупит себя изо всех сил своим хвостом.
Он стал рычать тише, кажется, начал успокаиваться, и тут а услышал крики и стук на втором этаже. Да это же бабушка! Проснулась и, наверное, страшно перепугалась.
Я совсем о ней забыл! Лев сразу, замолчал и стал смотреть наверх, видно, совсем растерялся. Я пошел к лестнице, и даже поднялся на две-три ступени, и остановился. Я подумал, что, пока я поднимусь на второй этаж и еще там задержусь, открывая завязанную дверь, льва могут убить, даже в комнату заходить не будут, прямо из окна. Ясно ведь, что они не стреляют в него только потому, что боялся попасть в меня. А если меня здесь не будет, они же его немедленно прострочат из автоматов. Все же думают, что раз он так свирепо рычит, значит, он кровожадный, и окончательно неисправимый, и хочет напасть на первого попавшегося человека. Я подумал, чт(r)- бабушка на меня не очень обидится, когда я ей обо всем расскажу, все как было. ; Сперва-то поворчит, как всегда, это уж точно, но потом успокоится и все поймет. Потому что бабушка - очень справедливый человек и поймет, что у меня никакого другого выхода не было. Но все равно я очень беспокоился за бабушку и очень жалел, что я ее эапер, а сразу же не сказал про льва. Потом стук прекратился, и я услышал, что бабушку снаружи кто-то окликнул и она ответила.
О чем шел разговор, я никак не мог разобрать, голоса слышались невнятно, потому что окно из бабушкиной комнаты выходит на улицу, а эта сторона дома противоположная от передней.
Лев совсем замолчал, но не ложился. Он неподвижно стоял к прислушивался к звукам снаружи. А я сидел в кресле и думал, что же мне делать дальше, и ничего придумать не мог. Я боялся выйти за дверь, потому что знал, что меня сразу схватят и отведут в сторону, и тогда конец всему.
Я все-таки решил позвонить в справочную и узнать телефон зоопарка, наверное, кто-нибудь там уже пришел на работу. Позвонить и сказать, чтобы они приехали за львом. В конце концов, если им его не жалко, пусть хотя бы подумают о том, что львы очень дорого стоят н что, чем покупать для зоопарка нового льва, не лучше ли попытаться спасти этого. Я приготовил в уме все слова, которые я скажу этим людям из зоопарка, и подошел к телефону. Я взял трубку и хотел набрать 09, но мне что-то вдруг показалось странным. Но это, конечно, не за того, что я в уме готовил первые фразы, я сразу, как только поднял трубку, не понял, что телефон не работает - сигнала не было. Вначале я подумал, что мне совсем уже не везет, дальше некуда, но потом догадался, что телефон приказал отключить отец - догадался, что я позвоню в зоопарк, я же сам ему сказал, что надо позвонить, - и отключил. И тогда я окончательно понял, что отец все равно сделает так, чтобы все получилось, как хочет он. Как всегда. Я понял, что этого льва убьют обязательно, и никакой нет силы, которая бы его спасла от смерти. Я подошел к нему. Подошел совсем близко, а он смотрел на меня не двигаясь, и чем ближе я к нему подходил, тем больше расширялись у него в глазах желтые зрачки. Он, наверное, думал: зачем это я к нему подхожу? Ведь за всю ночь я, к нему подошел только тогда, когда принес ему из кухни еду. Я положил руку ему на спину н почувствовал, что он, как мокрый щенок, дрожит мелкой дрожью. Я понял, что он так дрожит от страха, потому что тоже почуял, что ему уже никакого спасения нет. И тут я опять заплакал, никакой пользы от этого не было, что я заплакал, но я никак не мог удержаться. Потому что мне ужасно стало его жалко.
Он поверил мне, что я могу его спасти, наверное, только потому и зашел в дом, когда я его ночью позвал, а теперь он увидел, что я его обманул. Я только поэтому и стоял около него, чтобы он понял, что я его не обманул, что я ни в чем не виноват перед ним. А он все дрожал, и кожа у него была на спине горячая-горячая, на ощупь казалось, что на ней и шерсти нет, до того она была горячая и тонкая, и вдруг он разинул пасть, с тонким, жалобным визгом протяжно зевнул и, клацнув зубами, захлопнул ее. Мне показалось, что, если этого льва сейчас придут убивать, он даже не шевельнется, как будто в его теле не осталось ни капли силы, столько тоски и страха было в том, как он зевнул.
Я помню все подробно, что произошло в нашем доме в ту ночь до и после этого, но я не могу вспомнить ни одного слова из тех, что я сказал этому льву, пока стоял/рядом с ним и гладил его по спине. Я все пытаюсь вспомнить, что я ему сказал, но ничего у меня не получается, хотя что-то очень долго рассказывал ему, а может быть, и не рассказывал, а просто успокаивал. Никак не могу вспомнить ни одного слова. Я помню только, что мне вдруг стало очень холодно, несмотря на то, что по утрам у нас в передней бывает очень тепло, даже жарко, а я был в куртке, но мне все равно было зябко, и я тоже весь дрожал, и мне было очень трудно говорить, потому что приходилось каждый раз с трудом открывать рот, до того сильно мне свело челюсти.
Я решил, что никуда из передней не уйду, что бы мне ни говорили, решил остаться со львом до конца.
Я только удивлялся, почему это за окном прекратился всякий шум; ни голосов не было слышно, ни звуков шагов. Только где-то на улице, и то не рядом, а поодаль, слышался шум моторов. И еще мне слышался какой-то неясный и непонятный шум. Как будто в одном месте собралось множество людей и все они одновременно о чем-то негромко разговаривают. Но мне это все было совершенно неинтересно и не хотелось думать, что эти люди могли собраться рано утром на нашей улице. Оказывается, я не ошибся. На улице действительно собралась огромная толпа. Это мне потом рассказали Ленка, Димка и Вовка, да и не только они - все ребята рассказывали.
Непонятно, откуда все вдруг узнали, что лев находится в нашем доме, но в это утро здесь собрался весь город. Даже движение в этом районе полностью остановилось, потому что наша улица вся была запружена разными машинами "Скорой помощи", пожарными, ну и, разумеется, милицейскими.
Все удивлялись, почему солдаты и милиционеры, вместо того чтобы ворваться в дом и убить льва, стоят неподвижно и ни один из них не подходит к дому ближе чем на десять - пятнадцать шагов.
И отец мой стоял неподвижно. Он все время стоял неподвижно и молча после того, как приказал наглухо оцепить дом и никого к нему не подпускать ближе чем на один квартал.
Вовка рассказывал, что отец заговорил еще раз, только когда из окна послышались крики бабушки, он приказал пожарникам, чтобы они подогнали к дому одну свою машину и спустили бы на улицу бабушку. Вовка говорит, что ему не было слышно, о чем бабушка говорила с отцом, слишком далеко это от него было, но он только увидел, что бабушка, поговорив с ним, вдруг бросилась к дому, но отец задержал ее и что-то сказал, всего несколько слов, после этого бабушка остановилась и стала плакать, а папа некоторое время смотрел на нее, а потом помотал головой и отошел в сторону. А бабушку взял под руку какой-то военный и так до конца с нею и простоял. Он хотел ее отвести в сторону и усадить в машину, но бабушка ни за что не соглашалась. Все люди стояли и удивлялись, что не предпринимаются никакие меры, а некоторые даже возмущались вслух и говорили, что это форменное безобразие, и спрашивали у военных, почему они, вместо того чтобы пойти спасать от верной гибели мальчика, стоят с таким видом, как будто сегодня праздник и они ждут начала парада.
Военные говорили, что им другого приказа не давали, а без приказа, известное дело, действовать никто не имеет права. Но люди не успокаивались, пока один лейтенант не вышел из терпения и не предложил любому человеку из тех, кто возмущается, - сказал, что в виде исключения он это разрешит, пройти за цепь и задать все эти вопросы полковнику Дагкесаманскому, который только один и имеет право здесь приказывать.
Когда выяснилось, что ни одного желающего поговорить с отцом не отыскалось, все возмущаться перестали и стали ждать, что будет дальше.
И отец стоял молча, только время от времени поглядывал на часы.
Я так и простоял рядом со львом все это время, ни разу не отошел, мне казалось, что целый день прошел, а оказалось, что всего час или чуточку больше часа. Очень долго было тихо, я даже счет потерял, сколько времени прошло/А потом я услышал, как к дому подъехала машина, совсем близко, и сразу вслед за этим за дверью, прямо на крыльце, разделись какие-то тяжелые удары, потом я узнал, что солдаты разломали и оттащили в сторону перила нашей лестницы. Еще некоторое время раздавался за дверью непонятный шум и лязг, а потом она раскрылась, и я увидел, что раскрылась она не на крыльце, как обычно, а в длинную узкую клетку, по таким клеткам-коридорам в цирке звери из-за кулис выбегают на арену. Только из нашей передней другой конец этой клетки выходил не на арену, а соединялся с другой клеткой - побольше, установленной на грузовике, который задом подогнали вплотную к нашему крыльцу. А. из-за клетки выглядывал тот самый дрессировщик и приветливо улыбался, не знаю только, кому это он улыбался - мне или сбежавшему от него льву. И больше ничего перед домом не было. Я специально подошел к двери и выглянул через прутья наружу. Только грузовик стоял и дрессировщик возле него. Дрессировщик несколько раз повторил льву какие-то слова на иностранном языке, мы в школе проходим английский, это был не английский, но я все равно понял, что дрессировщик просит льва зайти в клетку и обещает ему за это разные приятные вещи. Так оно и оказалось - он достал из сумки, что была у него в руке, кусок мяса, наколол его на железную пику, и просунул ее сквозь прутья в дверь, и стал им плавно размахивать, говоря все те же пригласительные слова. Но все это никакого действия на льва не оказывало, а кажется, даже наоборот, потому что, он хоть и продолжал стоять под лестницей, опять у него кожа на морде пошла комками. Он и на этот раз ощерил пасть, и у него опять заклокотало в горле.
Дрессировщик все повторял и повторял любезным голосом эти слова, он, наверно, был уверен, что рано или поздно они на льва подействуют.
Я тоже очень хотел, чтобы они подействовали, потому что боялся, что если лев не зайдет в клетку и ее увезут пустой, то тогда уже ни на что хорошее этому льву рассчитывать нельзя. И тоже стал просить льва, чтобы он зашел в клетку, стал просить самыми обыкновенными словами, дрессировщику это не понравилось, он, наверное, подумал, что я своим вмешательством порчу ему все дело, и хоть он не перестал разговаривать со львом, но улыбка у него с лица исчезла, и он нахмурился. Я даже не успел заметить, когда лев сошел с места и медленно пошел к двери. Он шел, опустив низко голову, и хвост у него был поджат чуть ли не к брюху. На меня он ни разу не глянул. Он и на мясо не обратил никакого внимания, хоть оно, вращаясь на конце шомпола, преградило ему путь, он просто отодвинул его лбом и прошел по коридору-клетке на грузовик.
Я даже не обиделся на него за то, что он не захотел со мной попрощаться, да и я же понимал, что это лев, а откуда льву знать, что надо попрощаться. У меня с плеч как будто гора свалилась, когда я увидел его в клетке и понял, что сейчас сюда придут люди; мне не хотелось об этом думать, потому что мне ужасно захотелось спать.
Я даже не заметил, кто первым вошел в дверь, как только с крыльца убрали клетку.
Я только увидел, что весь дом заполнился людьми, знакомыми и теми, которых я видел в первый раз. Здесь было много ребят из нашей школы, и Ленка была, и Димка с Вовкой, но все они жались у стены и ко мне не подходили, как будто мы были незнакомы. Даже учителя пришли, я этому удивился, потому что у нас в школе ни один учитель еще на урок не опаздывал, а в то утро они все непременно должны были опоздать, но почему-то никого это не беспокоило - никто из них уйти из нашего дома не торопился. Было видно, что очень много народу толпится у входа и во дворе. У всех были радостные лица, и все у меня что-то спрашивали или говорили что-то свое, но я ничего толком и не слышал, потому что увидел, как в дверь вошел отец.
Он шел ко мне, и все перед ним расступались, а я в это время думал, что вот сейчас и начнется самое неприятное, хотя я даже придумать не мог, что он мне скажет за то, что я наговорил ему сегодня.
Мне захотелось убежать куда-нибудь подальше, лишь бы не встречаться с отцом, до того мне стало страшно.
Он подошел ко мне вплотную и посмотрел на меня, совсем было собрался мне что-то сказать, даже губами пошевелил, но ничего не сказал, а вдруг, прежде чем я успел что-нибудь понять, нагнулся, обхватил меня руками, поднял и прижал к себе. Он прижался своим лицом к моему и стоял так с закрытыми глазами и ничего не говорил. Я тоже молчал, потому что никак не мог сообразить сразу, почему он ни с того ни с сего поднял меня на руки. Ведь никогда он меня не поднимал на руки и не обнимал! Даже в ту единственную четверть, когда у меня по всем предметам и в школе и в музклассе были пятерки! А сегодня так вообще непонятно, почему он меня поднял, да еще при посторонних. Я думал об этом и смотрел на лицо отца, я ведь так близко в первый раз его увидел. Я смотрел и удивлялся, что оно такое у него усталое и даже измученное, видно было, что и глаза у него были уставшие, несмотря на то, что они были закрыты. Он стоял так очень долго, и все вокруг стояли и молчали, и, кажется, никому не показалось, что он меня держит на руках слишком долго.
Я еще успел только подумать, что у моего папы сейчас очень доброе лицо, я только подумал так и сразу же перестал, потому что, оказывается, ни о чем не хочется думать, когда отец держит тебя на руках и прижимает к себе. Никогда не думал, что это так приятно и что на душе становится в это время очень спокойно и тепло. Даже представить себе не мог, что это так удивительно приятно!
А потом к нам подошла наша бабушка.
- Говорит капитан Карташ. С полковником Дагкесаманским хочет говорить его сын.
- Папа, - сказал я и замолчал. Я просто не знал, с чего начать.
- Что случилось?-сказал отец.
- Ничего не случилось, - сказал я. - Все в порядке.
- Почему же ты не спишь? Где бабушка?
- Она спит, - сказал я. - Она давно уже спит и ни разу не проснулась. Я ее запер в ее комнате, - я сказал и сразу же пожалел - конечно, надо было начинать не с этого. Я это сразу понял, когда отец даже замолчал от неожиданности; и я замолчал, потому что никак не мог придумать, как начать разговор.
- Зачем ты запер бабушку?
- Чтобы она не вышла и не испугалась.
- Чего испугалась? Слушай, немедленно расскажи, что там происходит. Во-первых, откуда ты говоришь?
- Из дому. Из передней.
- А чего бабушка может испугаться? Говори все.
- Льва она может испугаться, - сказал я, и сразу стало легче говорить остальное. - Я боялся, что она испугается льва, он сидит здесь очень смирно в передней, под лестницей, а она же не знает, что он смирный, и может испугаться, если вдруг его увидит. Вот я ее и запер.
- Ты во сне это увидел? - спросил отец. - При чем здесь лев?
- Да не во сне, - сказал я. - Честное слово! Этот лев сидит у нас в передней очень давно, я его уже покормил, он сейчас лежит и дремлет, я к тебе позвонил, чтобы ты попросил кого-нибудь в зоопарке, чтобы приехали и отвезли его туда, пока все не проснулись и снова его не напугали.
Отец мне теперь поверил, я это по голосу его почувствовал.
- Ты можешь пройти к двери? - спросил отец и, не дожидаясь моего ответа, сказал: - Положи трубку и попытайся пройти к двери и выйди наружу. Только не бойся и, самое главное, не торопись. Попытайся дверь за собой запереть, если ключ в ней, а если нет, не задерживайся. Поскорее! Иди к соседям! Только не бойся. И ни в коем случае не беги. Ни в коем случае. Или нет. Тебе до кухни сейчас ближе. Лучше запрись в кухне. Ты можешь добраться до кухни?
- Папа, - сказал я. - Ты так говоришь, потому что еще не увидел его. Ничего опасного нет. Этот лев совсем смирный и ко мне уже привык. Ты, пожалуйста, позвони в зоопарк.
- Делай то, что я тебе говорю! Не спорь, а скорее уйди в кухню. Я тебя очень прошу - делай только то, что я тебе сказал. Очень прошу. Иди в кухню: И ни в коем случае оттуда не выходи, что бы ни случилось. Скорее! Я еду!
- Ты же не знаешь, - сказал я. - Он очень напуган. Если я уйду от него, он, когда приедешь, подумает, что приехали его убивать, и может такое натворить!.. Я тебя здесь в передней подожду, а ты лучше к дому близко на машине не подъезжай.
- Иди в кухню! - закричал отец.
Я никогда не слышал, чтобы он так кричал, у него даже голос сорвался.
- Немедленно иди в кухню! Я тебя очень прошу! Иди. Я приеду - во всем разберемся. Только не выходи в переднюю. Смотри, я тебя очень прошу! Встань за холодильник и не подходи близко к двери. - Он дал отбой.
Я положил трубку и сел в бабушкино кресло. Лев приоткрыл глаза, когда заскрипели пружины, и тут же закрыл их снова. А я как уселся в это кресло, оно очень большое, кожа на нем мягкая, с очень высокой круглой спинкой, человек в это кресло весь целиком уходит, я как уселся в него, так мне вдруг спать захотелось, просто сил нет, веки стали сами опускаться, я только и делал, что старался держать их в приподнятом состоянии. Даже о льве забыл, только и старался как-нибудь продержаться, не заснуть до прихода папы. Но, кажется, я все-таки задремал. Потому, что мне вдруг показалось, что случилось что-то страшное. Мне почему-то показалось, что мне на голову обрушился со страшным шумом потолок или еще что-то похуже. Я прямо затрясся в этом кресле, ничего понять не мог спросонок. Потом сразу все вспомнил. Лев уже не спал на полу. Он стоял, вытянув все туловище, и кожа на нем подрагивала, как будто его ударяет током, а хвост метался то в одну сторону, то в другую, каждый раз ударяя его кончиком по боку. А пасть у него была разинута до предела, как будто ее специально растянули вверх и вниз, все клыки были видны и нёбо - розовое, в темных полосах. А из глотки его такой рев раздавался, как будто у этого льва все сейчас внутри разорвется на части от ненависти и страха. И на морде кожа вся дергалась, особенно под усами, прямо в комки собиралась, а глаза его были расширены и горели желтым огнем. Я понял, в чем дело, когда услышал, как на улице хлопнула дверца машины. Сперва одна, а потом еще несколько. А я ведь просил отца, чтобы близко к дому не подъезжал. Теперь лев, конечно, решил, что приехали его убивать те люди, которые за ним охотились. Я услышал на лестнице шаги отца, я их сразу узнаю, и пошел к двери, чтобы отпереть и попросить его, чтобы он лучше не заходил, пока не приедет машина с клеткой. Я вдруг почувствовал, что лев от страха может броситься на отца, если он вдруг войдет в комнату. А лев продолжал реветь, и от этого рева задребезжали все стекла. Я отпер ключом дверь, и она сразу распахнулась оттого, что ее сильно толкнули снаружи. На пороге стоял отец, у него было белое-белое лицо, как будто ни капли крови в нем не было, а за его спиной, я это увидел мельком, стояли еще несколько человек в военной и милицейской форме. Но это я увидел как-то не полностью, краем глаза, но что я увидел сразу - это автоматы. У всех у них в руках были автоматы. Я сразу понял, что они пришли убивать льва. Я сразу догадался, что они думают, это свирепый, опасный лев, которого надо немедленно убить. И еще я понял, что они его немедленно убьют, вот еще одна секунда - и убьют, прежде чем я успею рассказать, что он ни на кого не собирался нападать.
- Папа, не стреляй! - закричал я изо всех сил, чтобы перекричать этот рев, и оттолкнул в сторону ото льва дуло автомата. - Не убивай его!
Но он даже слушать не стал. Я по его глазам увидел, что он сейчас нажмет на курок автомата.
- Скорее наружу! - сказал отец.
Он схватил меня рукой и рванул к выходу, но я успел вывернуться, и рука его сорвалась с плеча куртки. Я с трудом удержался на ногах и отбежал от отца, прежде чем он успел схватить меня еще раз. Я отбежал на середину передней и встал между ним и львом. Ближе ко льву, совсем рядом с ним.
Я чувствовал, что я ненавижу отца, что он ничего не понимает, ненавижу за то, что он не хочет даже выслушать, что я хочу ему сказать, за то, что ему всегда было неинтересно все, что я думаю и хочу ему сказать. У меня даже зубы стиснулись от ненависти. От этой ненависти мне изо всех сил захотелось закричать. Но я не закричал, я ему сказал:
- Оставь нас в покое! Что ты от нас хочешь? Я же тебя ненавижу. Лучше бы сейчас тебя застрелили, чем этого льва! - Я не кричал, я даже ему все это не очень громко сказал, но он все услышал, каждое слово, несмотря на то, что лев продолжал рычать.
Отец повернулся и вышел, плотно затворив за собой дверь. Но перед тем как выйти, он постоял минуту и посмотрел на меня так, как будто увидел меня в первый раз в жизни, очень странное лицо у него стало. Было видно, что он и думать перестал о льве, что-то у него другое на уме появилось. Очень странное лицо было у моего отца перед тем, как он вышел.
Я подумал после его ухода, что никто еще с ним так не разговаривал, и еще я подумал, что он никогда этого не простит. И хоть мне было уже безразлично, простит он меня или нет, я почему-то вдруг заплакал. Пошел, сел в кресло и заплакал.'
А лев продолжал рычать, и все его тело дергалось и сокращалось, как будто вместо костей у него были, как в бабушкином кресле, стальные пружины, которые у него внутри корчились 8 выпячивали вдруг шкуру в разных местах, а хвост его продолжал биться о спину и бока, как будто этот лев хочет перестать рычать, но никак не может остановиться, и из-за этого злится м лупит себя изо всех сил своим хвостом.
Он стал рычать тише, кажется, начал успокаиваться, и тут а услышал крики и стук на втором этаже. Да это же бабушка! Проснулась и, наверное, страшно перепугалась.
Я совсем о ней забыл! Лев сразу, замолчал и стал смотреть наверх, видно, совсем растерялся. Я пошел к лестнице, и даже поднялся на две-три ступени, и остановился. Я подумал, что, пока я поднимусь на второй этаж и еще там задержусь, открывая завязанную дверь, льва могут убить, даже в комнату заходить не будут, прямо из окна. Ясно ведь, что они не стреляют в него только потому, что боялся попасть в меня. А если меня здесь не будет, они же его немедленно прострочат из автоматов. Все же думают, что раз он так свирепо рычит, значит, он кровожадный, и окончательно неисправимый, и хочет напасть на первого попавшегося человека. Я подумал, чт(r)- бабушка на меня не очень обидится, когда я ей обо всем расскажу, все как было. ; Сперва-то поворчит, как всегда, это уж точно, но потом успокоится и все поймет. Потому что бабушка - очень справедливый человек и поймет, что у меня никакого другого выхода не было. Но все равно я очень беспокоился за бабушку и очень жалел, что я ее эапер, а сразу же не сказал про льва. Потом стук прекратился, и я услышал, что бабушку снаружи кто-то окликнул и она ответила.
О чем шел разговор, я никак не мог разобрать, голоса слышались невнятно, потому что окно из бабушкиной комнаты выходит на улицу, а эта сторона дома противоположная от передней.
Лев совсем замолчал, но не ложился. Он неподвижно стоял к прислушивался к звукам снаружи. А я сидел в кресле и думал, что же мне делать дальше, и ничего придумать не мог. Я боялся выйти за дверь, потому что знал, что меня сразу схватят и отведут в сторону, и тогда конец всему.
Я все-таки решил позвонить в справочную и узнать телефон зоопарка, наверное, кто-нибудь там уже пришел на работу. Позвонить и сказать, чтобы они приехали за львом. В конце концов, если им его не жалко, пусть хотя бы подумают о том, что львы очень дорого стоят н что, чем покупать для зоопарка нового льва, не лучше ли попытаться спасти этого. Я приготовил в уме все слова, которые я скажу этим людям из зоопарка, и подошел к телефону. Я взял трубку и хотел набрать 09, но мне что-то вдруг показалось странным. Но это, конечно, не за того, что я в уме готовил первые фразы, я сразу, как только поднял трубку, не понял, что телефон не работает - сигнала не было. Вначале я подумал, что мне совсем уже не везет, дальше некуда, но потом догадался, что телефон приказал отключить отец - догадался, что я позвоню в зоопарк, я же сам ему сказал, что надо позвонить, - и отключил. И тогда я окончательно понял, что отец все равно сделает так, чтобы все получилось, как хочет он. Как всегда. Я понял, что этого льва убьют обязательно, и никакой нет силы, которая бы его спасла от смерти. Я подошел к нему. Подошел совсем близко, а он смотрел на меня не двигаясь, и чем ближе я к нему подходил, тем больше расширялись у него в глазах желтые зрачки. Он, наверное, думал: зачем это я к нему подхожу? Ведь за всю ночь я, к нему подошел только тогда, когда принес ему из кухни еду. Я положил руку ему на спину н почувствовал, что он, как мокрый щенок, дрожит мелкой дрожью. Я понял, что он так дрожит от страха, потому что тоже почуял, что ему уже никакого спасения нет. И тут я опять заплакал, никакой пользы от этого не было, что я заплакал, но я никак не мог удержаться. Потому что мне ужасно стало его жалко.
Он поверил мне, что я могу его спасти, наверное, только потому и зашел в дом, когда я его ночью позвал, а теперь он увидел, что я его обманул. Я только поэтому и стоял около него, чтобы он понял, что я его не обманул, что я ни в чем не виноват перед ним. А он все дрожал, и кожа у него была на спине горячая-горячая, на ощупь казалось, что на ней и шерсти нет, до того она была горячая и тонкая, и вдруг он разинул пасть, с тонким, жалобным визгом протяжно зевнул и, клацнув зубами, захлопнул ее. Мне показалось, что, если этого льва сейчас придут убивать, он даже не шевельнется, как будто в его теле не осталось ни капли силы, столько тоски и страха было в том, как он зевнул.
Я помню все подробно, что произошло в нашем доме в ту ночь до и после этого, но я не могу вспомнить ни одного слова из тех, что я сказал этому льву, пока стоял/рядом с ним и гладил его по спине. Я все пытаюсь вспомнить, что я ему сказал, но ничего у меня не получается, хотя что-то очень долго рассказывал ему, а может быть, и не рассказывал, а просто успокаивал. Никак не могу вспомнить ни одного слова. Я помню только, что мне вдруг стало очень холодно, несмотря на то, что по утрам у нас в передней бывает очень тепло, даже жарко, а я был в куртке, но мне все равно было зябко, и я тоже весь дрожал, и мне было очень трудно говорить, потому что приходилось каждый раз с трудом открывать рот, до того сильно мне свело челюсти.
Я решил, что никуда из передней не уйду, что бы мне ни говорили, решил остаться со львом до конца.
Я только удивлялся, почему это за окном прекратился всякий шум; ни голосов не было слышно, ни звуков шагов. Только где-то на улице, и то не рядом, а поодаль, слышался шум моторов. И еще мне слышался какой-то неясный и непонятный шум. Как будто в одном месте собралось множество людей и все они одновременно о чем-то негромко разговаривают. Но мне это все было совершенно неинтересно и не хотелось думать, что эти люди могли собраться рано утром на нашей улице. Оказывается, я не ошибся. На улице действительно собралась огромная толпа. Это мне потом рассказали Ленка, Димка и Вовка, да и не только они - все ребята рассказывали.
Непонятно, откуда все вдруг узнали, что лев находится в нашем доме, но в это утро здесь собрался весь город. Даже движение в этом районе полностью остановилось, потому что наша улица вся была запружена разными машинами "Скорой помощи", пожарными, ну и, разумеется, милицейскими.
Все удивлялись, почему солдаты и милиционеры, вместо того чтобы ворваться в дом и убить льва, стоят неподвижно и ни один из них не подходит к дому ближе чем на десять - пятнадцать шагов.
И отец мой стоял неподвижно. Он все время стоял неподвижно и молча после того, как приказал наглухо оцепить дом и никого к нему не подпускать ближе чем на один квартал.
Вовка рассказывал, что отец заговорил еще раз, только когда из окна послышались крики бабушки, он приказал пожарникам, чтобы они подогнали к дому одну свою машину и спустили бы на улицу бабушку. Вовка говорит, что ему не было слышно, о чем бабушка говорила с отцом, слишком далеко это от него было, но он только увидел, что бабушка, поговорив с ним, вдруг бросилась к дому, но отец задержал ее и что-то сказал, всего несколько слов, после этого бабушка остановилась и стала плакать, а папа некоторое время смотрел на нее, а потом помотал головой и отошел в сторону. А бабушку взял под руку какой-то военный и так до конца с нею и простоял. Он хотел ее отвести в сторону и усадить в машину, но бабушка ни за что не соглашалась. Все люди стояли и удивлялись, что не предпринимаются никакие меры, а некоторые даже возмущались вслух и говорили, что это форменное безобразие, и спрашивали у военных, почему они, вместо того чтобы пойти спасать от верной гибели мальчика, стоят с таким видом, как будто сегодня праздник и они ждут начала парада.
Военные говорили, что им другого приказа не давали, а без приказа, известное дело, действовать никто не имеет права. Но люди не успокаивались, пока один лейтенант не вышел из терпения и не предложил любому человеку из тех, кто возмущается, - сказал, что в виде исключения он это разрешит, пройти за цепь и задать все эти вопросы полковнику Дагкесаманскому, который только один и имеет право здесь приказывать.
Когда выяснилось, что ни одного желающего поговорить с отцом не отыскалось, все возмущаться перестали и стали ждать, что будет дальше.
И отец стоял молча, только время от времени поглядывал на часы.
Я так и простоял рядом со львом все это время, ни разу не отошел, мне казалось, что целый день прошел, а оказалось, что всего час или чуточку больше часа. Очень долго было тихо, я даже счет потерял, сколько времени прошло/А потом я услышал, как к дому подъехала машина, совсем близко, и сразу вслед за этим за дверью, прямо на крыльце, разделись какие-то тяжелые удары, потом я узнал, что солдаты разломали и оттащили в сторону перила нашей лестницы. Еще некоторое время раздавался за дверью непонятный шум и лязг, а потом она раскрылась, и я увидел, что раскрылась она не на крыльце, как обычно, а в длинную узкую клетку, по таким клеткам-коридорам в цирке звери из-за кулис выбегают на арену. Только из нашей передней другой конец этой клетки выходил не на арену, а соединялся с другой клеткой - побольше, установленной на грузовике, который задом подогнали вплотную к нашему крыльцу. А. из-за клетки выглядывал тот самый дрессировщик и приветливо улыбался, не знаю только, кому это он улыбался - мне или сбежавшему от него льву. И больше ничего перед домом не было. Я специально подошел к двери и выглянул через прутья наружу. Только грузовик стоял и дрессировщик возле него. Дрессировщик несколько раз повторил льву какие-то слова на иностранном языке, мы в школе проходим английский, это был не английский, но я все равно понял, что дрессировщик просит льва зайти в клетку и обещает ему за это разные приятные вещи. Так оно и оказалось - он достал из сумки, что была у него в руке, кусок мяса, наколол его на железную пику, и просунул ее сквозь прутья в дверь, и стал им плавно размахивать, говоря все те же пригласительные слова. Но все это никакого действия на льва не оказывало, а кажется, даже наоборот, потому что, он хоть и продолжал стоять под лестницей, опять у него кожа на морде пошла комками. Он и на этот раз ощерил пасть, и у него опять заклокотало в горле.
Дрессировщик все повторял и повторял любезным голосом эти слова, он, наверно, был уверен, что рано или поздно они на льва подействуют.
Я тоже очень хотел, чтобы они подействовали, потому что боялся, что если лев не зайдет в клетку и ее увезут пустой, то тогда уже ни на что хорошее этому льву рассчитывать нельзя. И тоже стал просить льва, чтобы он зашел в клетку, стал просить самыми обыкновенными словами, дрессировщику это не понравилось, он, наверное, подумал, что я своим вмешательством порчу ему все дело, и хоть он не перестал разговаривать со львом, но улыбка у него с лица исчезла, и он нахмурился. Я даже не успел заметить, когда лев сошел с места и медленно пошел к двери. Он шел, опустив низко голову, и хвост у него был поджат чуть ли не к брюху. На меня он ни разу не глянул. Он и на мясо не обратил никакого внимания, хоть оно, вращаясь на конце шомпола, преградило ему путь, он просто отодвинул его лбом и прошел по коридору-клетке на грузовик.
Я даже не обиделся на него за то, что он не захотел со мной попрощаться, да и я же понимал, что это лев, а откуда льву знать, что надо попрощаться. У меня с плеч как будто гора свалилась, когда я увидел его в клетке и понял, что сейчас сюда придут люди; мне не хотелось об этом думать, потому что мне ужасно захотелось спать.
Я даже не заметил, кто первым вошел в дверь, как только с крыльца убрали клетку.
Я только увидел, что весь дом заполнился людьми, знакомыми и теми, которых я видел в первый раз. Здесь было много ребят из нашей школы, и Ленка была, и Димка с Вовкой, но все они жались у стены и ко мне не подходили, как будто мы были незнакомы. Даже учителя пришли, я этому удивился, потому что у нас в школе ни один учитель еще на урок не опаздывал, а в то утро они все непременно должны были опоздать, но почему-то никого это не беспокоило - никто из них уйти из нашего дома не торопился. Было видно, что очень много народу толпится у входа и во дворе. У всех были радостные лица, и все у меня что-то спрашивали или говорили что-то свое, но я ничего толком и не слышал, потому что увидел, как в дверь вошел отец.
Он шел ко мне, и все перед ним расступались, а я в это время думал, что вот сейчас и начнется самое неприятное, хотя я даже придумать не мог, что он мне скажет за то, что я наговорил ему сегодня.
Мне захотелось убежать куда-нибудь подальше, лишь бы не встречаться с отцом, до того мне стало страшно.
Он подошел ко мне вплотную и посмотрел на меня, совсем было собрался мне что-то сказать, даже губами пошевелил, но ничего не сказал, а вдруг, прежде чем я успел что-нибудь понять, нагнулся, обхватил меня руками, поднял и прижал к себе. Он прижался своим лицом к моему и стоял так с закрытыми глазами и ничего не говорил. Я тоже молчал, потому что никак не мог сообразить сразу, почему он ни с того ни с сего поднял меня на руки. Ведь никогда он меня не поднимал на руки и не обнимал! Даже в ту единственную четверть, когда у меня по всем предметам и в школе и в музклассе были пятерки! А сегодня так вообще непонятно, почему он меня поднял, да еще при посторонних. Я думал об этом и смотрел на лицо отца, я ведь так близко в первый раз его увидел. Я смотрел и удивлялся, что оно такое у него усталое и даже измученное, видно было, что и глаза у него были уставшие, несмотря на то, что они были закрыты. Он стоял так очень долго, и все вокруг стояли и молчали, и, кажется, никому не показалось, что он меня держит на руках слишком долго.
Я еще успел только подумать, что у моего папы сейчас очень доброе лицо, я только подумал так и сразу же перестал, потому что, оказывается, ни о чем не хочется думать, когда отец держит тебя на руках и прижимает к себе. Никогда не думал, что это так приятно и что на душе становится в это время очень спокойно и тепло. Даже представить себе не мог, что это так удивительно приятно!
А потом к нам подошла наша бабушка.