Ибсен Генрик. Йун Габриэль Боркман

   Боркман (не слушая его), Подумать! Я был почти у цели. Дали бы мне еще неделю срока! Все вклады были бы выкуплены... Все ценности, которые я заимствовал смелою рукой, снова были бы на своих местах. Уже готовы были организоваться затеянные мною огромные, небывалые акционерные общества. Никто не потерял бы ни гроша...
   Фулдал. Да, такая жалость... Ты был так близок к цели...
   Боркман (со сдержанным бешенством). Но тут-то меня и постигло предательство! Как раз в те дни, когда все должно было решиться! (Смотрит на него.) Знаешь, какое преступление, по-моему, подлее всех, на какие только способен человек?
   Фулдал. Нет. Какое же?
   Боркман. Не убийство, не воровство, не ночной грабеж. Даже не клятвопреступление. В таких случаях человек имеет большею частью дело с людьми, ему ненавистными, или с посторонними, совершенно чужими ему людьми.
   Фулдал. Ну, так самое подлое преступление, Йун Габриэль?..
   Боркман (отчеканивая). Самое подлое - злоупотребление доверием друга.
   Фулдал (с некоторым сомнением). Послушай, однако...
   Боркман (запальчиво). Что ты хочешь сказать?.. Я уж вижу - что, по твоему лицу вижу. Но тут это ни при чем. Вкладчики получили бы все свое обратно в целости. Все как есть, до последней крохи!.. Нет, самое подлое преступление, на какое только способен человек, - это злоупотребление письмами друга... оглашение на весь мир того, что было доверено с глазу на глаз, как бы на ухо в пустой, темной, запертой наглухо комнате. Человек, способный прибегать к подобным средствам, насквозь пропитан и отравлен, зачумлен моралью сверхподлецов. И такой-то друг был у меня... Он и погубил меня.
   Фулдал. Догадываюсь, на кого ты намекаешь.
   Боркман. Не было уголка в моей душе, которого бы я не открыл ему. И вот, когда минута настала, он обратил против меня то оружие, которое я сам же дал ему в руки.
   Фулдал. Я никогда не мог понять, почему он, в сущности... Конечно, разное говорили в ту пору...
   Боркман. Что говорили? Скажи. Я ведь до сих пор ничего на знаю. Меня сейчас же... изолировали. Что говорили тогда, Вильхельм?
   Фулдал. Говорили, что тебя прочили в министры.
   Боркман. Мне предлагали, но я отказался.
   Фулдал. Значит, ты не стоял ему поперек дороги?
   Боркман. Нет. Он не потому и предал меня.
   Фулдал. Тогда я, право, не пойму...
   Боркман. Я, пожалуй, скажу тебе, Вильхельм.
   Фулдал. Ну?
   Боркман. Тут вышла... дело в некотором роде шло о женщинах.
   Фулдал. О женщинах? Но, однако, Йун Габриэль...
   Боркман (перебивая). Да, да, да! Мы не будем вспоминать эти старые, глупые истории... Ну, в министры-то не попали ни я, ни он.
   Фулдал. Но он далеко шагнул.
   Боркман. А я пал!
   Фулдал. О, это такая трагедия...
   Боркман (кивая). Такая же почти, как и твоя, если подумать хорошенько.
   Фулдал (простодушно). Да, уж по крайней мере.
   Боркман (посмеиваясь). А с другой стороны, это, право, своего рода комедия.
   Фулдал. Комедия? Это?
   Боркман. Да. По-видимому, так выходит... теперь. Ты вот послушай только...
   Фулдал. Ну, ну?
   Боркман. Ты ведь не встретил сегодня Фриды?
   Фулдал. Нет.
   Боркман. Ну вот, пока мы с тобой сидим тут, она сидит и играет танцы у того, кто предал и разорил меня.
   Фулдал. Я и не подозревал ничего такого!
   Боркман. Да, она забрала свои ноты и отправилась от меня туда, в барский дом.
   Фулдал (как бы извиняясь). Да, да, бедняжка...
   Боркман. И угадай-ка, для кого она играет... между прочими?
   Фулдал. Ну?
   Боркман. Для моего сына.
   Фулдал. Как?
   Боркман. Да. Каково тебе покажется, Вильхельм? Мой сын танцует там сегодня. Ну, так не комедия ли это, как я говорю?
   Фулдал. Так он, верно, ничего не знает.
   Боркман. Чего не знает?
   Фулдал. Верно, он не знает, что тот... этот... ну...
   Боркман. Да ты называй его, не стесняйся. Теперь ничего, я вынесу.
   Фулдал. Я уверен, что твой сын не знает всей сути, Йун Габриэль.
   Боркман (угрюмо сидит, барабаня пальцами по столу). Он знает все, даю тебе слово.
   Фулдал. Так... как же ты миришься с мыслью, что твой сын может бывать в том доме?
   Боркман (качая головой). Мой сын, должно быть, смотрит на вещи иными глазами, чем его отец. Я готов поклясться, что он на стороне моих врагов! Ему, верно, как и им, кажется, что адвокат Хинкель только исполнял свой проклятый долг, предавая меня.
   Фулдал. Но, дорогой мой, кто же мог представить твоему сыну дело в таком свете?
   Боркман. Кто? Ты забыл, кто воспитывал его? Сначала тетка... с шести-семи лет, а потом мать!
   Фулдал. Я думаю, ты несправедлив к ним в данном случае.
   Боркман (запальчиво). Я никогда не бываю несправедлив к людям! И говорю тебе, обе они восстанавливали его против меня!
   Фулдал (робко). Да, да, да, тогда, верно, уж так.
   Боркман (гневно). О, эти женщины! Они портят и усложняют нам жизнь! Коверкают всю нашу судьбу, весь наш победный путь!
   Фулдал. Не все же!
   Боркман. Не все? Так назови мне хоть одну достойную!
   Фулдал. То-то и есть, - я знаю лишь немногих, а из них нет ни одной такой.
   Боркман (презрительно фыркая). Так велик от них прок, если и есть такие женщины... да их не знаешь!
   Фулдал (горячо). Нет, Йун Габриэль, прок все-таки есть. Какое счастье, какая благодать сознавать, что где-то там, вдали, существует все-таки настоящая женщина.
   Боркман (нетерпеливо передвигаясь на диване). Поди ты со своими поэтическими бреднями!
   Фулдал (глядит на него глубоко оскорбленный). Ты называешь самую святую мою веру поэтическими бреднями?
   Боркман (жестко). Да, называю! Вот тебе и причина, почему ты не пробил себе дороги. Бросил бы ты все эти бредни, так, пожалуй, я еще помог бы тебе стать на ноги, пробиться.
   Фулдал (сдерживая негодование). Где уж тебе!
   Боркман. Да, да, только бы мне вновь стать у власти.
   Фулдал. Ну, этого, верно, не скоро дождешься.
   Боркман (запальчиво). По-твоему, пожалуй, никогда не дождаться? Отвечай!
   Фулдал. Что ж мне отвечать!
   Боркман (встает и говорит холодным, надменным тоном, указывая на дверь). Так ты мне больше не нужен.
   Фулдал (привстав). Не нужен?..
   Боркман. Раз ты не веришь, что в моей судьбе произойдет переворот...
   Фулдал. Да не могу же я верить наперекор здравому смыслу!.. Конечно, ты-то нуждаешься в удовлетворении, но...
   Боркман. Дальше, дальше!
   Фулдал. Я хоть и не кончил курса, а все-таки кое-чему учился в свое время...
   Боркман (быстро). По-твоему, это невозможно?
   Фулдал. И примеров таких не бывало.
   Боркман. Примеры излишни для людей исключительных.
   Фулдал. Таких соображений закон не знает.
   Боркман (жестко и решительно). Ты не поэт, Вильхельм.
   Фулдал (невольно складывая руки). Ты это говоришь вполне серьезно?
   Боркман (уклоняясь от ответа). Мы только даром тратим друг на друга время. Лучше тебе не приходить больше.
   Фулдал. Так ты хочешь, чтобы я оставил тебя?
   Боркман (не глядя на него). Ты больше мне не нужен.
   Фулдал (покорно, взяв папку). Да, да, да, пожалуй.
   Боркман. Значит, ты все время лгал мне,
   Фулдал (качая головой). Никогда я не лгал, Йун Габриэль.
   Боркман. Разве ты не лгал мне, поддерживая во мне все время надежду и веру, доверие к самому себе?
   Фулдал. Лжи не было, пока ты верил в мое призвание. Пока ты верил в меня - я верил в тебя.
   Боркман. Так мы взаимно обманывали друг друга. И быть может, самих себя... оба.
   Фулдал. Не в этом ли, в сущности, и состоит дружба, Йун Габриэль?
   Боркман (с горькой усмешкой). Да, дружба - это обман. Ты прав, Это я уже испытал и раньше.
   Фулдал (смотрит на него). Я не поэт! И ты мог высказать это мне так безжалостно!..
   Боркман (несколько мягче). Ну, я ведь не знаток по этой части.
   Фулдал. Пожалуй, больший знаток, чем сам думаешь.
   Боркман. Я?
   Фулдал (тихо). Да, ты. На меня на самого, видишь ли, иногда находило сомнение. Да. Ужасное сомнение... что я загубил свою жизнь из-за бредней.
   Боркман. Если ты сам сомневаешься в себе - твое дело плохо.
   Фулдал. Вот для меня и было таким утешением приходить сюда к тебе и находить опору в тебе... Ты ведь верил. (Берет свою шляпу.) Но теперь ты мне чужой.
   Боркман. И ты мне.
   Фулдал. Прощай, Йун Габриэль.
   Боркман. Прощай, Вильхельм.
   Фулдал уходит в дверь налево. Боркман стоит с минуту, вперив взор в закрывшуюся дверь, затем делает движение, как бы намереваясь вернуть Фулдала, но, одумавшись, начинает ходить взад и вперед по комнате, заложив руки за спину. Потом останавливается у дивана и тушит лампу на столе. В зале распространяется полумрак. Немного погодя слышится стук в маленькую дверь
   налево в задней стене.
   (Вздрагивает, оборачивается и спрашивает громко.) Кто там?
   Никто не отвечает, но стук повторяется.
   (Не двигаясь с места.) Кто там? Войдите!
   Входит Элла Рентхейм с зажженной свечой в руках. Она в том же черном платье,
   на плечи наброшено пальто.
   (Глядит на нее, широко раскрыв глаза.) Кто вы? Что вам надо от меня?
   Элла Рентхейм (затворяет за собою дверь и приближается к нему). Это я, Боркман. (Ставит свечу на пианино и сама останавливается около.)
   Боркман (стоит как пораженный ударом молнии; глядит на нее не отрываясь и шепчет). Это... это Элла? Элла Рентхейм?
   Элла Рентхейм. Да... "Твоя" Элла, как ты звал меня прежде. Когда-то. Давно-давно.
   Боркман (по-прежнему). Да, это ты, Элла... Теперь я вижу.
   Элла Рентхейм. Узнаешь меня?
   Боркман. Теперь начинаю...
   Элла Рентхейм. Годы жестоко изменили меня, Боркман. Не правда ли?
   Боркман (принужденно). Да, ты несколько изменилась. Так, на первый взгляд...
   Элла Рентхейм. Темные локоны не вьются больше у меня по плечам... Ты, бывало, любил навивать их на пальцы.
   Боркман (живо). Да, да! Теперь я вижу, Элла! Ты переменила прическу.
   Элла Рентхейм (с грустной улыбкой). Именно. Все дело в прическе.
   Боркман (желая переменить тему). А я и не знал, что ты в наших краях.
   Элла Рентхейм. Я только что приехала.
   Боркман. Зачем же ты приехала... теперь, зимой?
   Элла Рентхейм. Сейчас узнаешь.
   Боркман. Тебе что-нибудь надо от меня?
   Элла Рентхейм. И от тебя. Но если уж говорить об этом, то надо начать издалека.
   Боркман. Ты, верно, устала?
   Элла Рентхейм. Да, устала.
   Боркман. Так не присядешь ли? Вот там - на диване.
   Элла Рентхейм. Спасибо. Мне надо присесть. (Идет направо и садится на диван, в переднем углу.)
   Боркман остается стоять возле стола, заложив за спину руки, и смотрит на
   Эллу. Короткое молчание.
   Давно-давно не встречались мы лицом к лицу, Боркман.
   Боркман (угрюмо). Давно-давно. И вспоминать странно, что отделяет нас от того времени.
   Элла Рентхейм. Целая жизнь человеческая. Загубленная человеческая жизнь.
   Боркман (бросая на нее пронизывающий взгляд). Загубленная!
   Элла Рентхейм. Именно загубленная. И даже не одна, а две... обе наши жизни.
   Боркман (сухим, деловым тоном). Я еще не считаю свою жизнь загубленной.
   Элла Рентхейм. Ну, а мою жизнь?
   Боркман. Тут ты сама виновата, Элла.
   Элла Рентхейм (вздрагивая). И это ты говоришь, ты!
   Боркман. Ты отлично могла быть счастливой и без меня.
   Элла Рентхейм. Ты думаешь?
   Боркман. Если б только сама захотела.
   Элла Рентхейм (с горечью). Да, да, знаю - другой был готов взять меня когда угодно...
   Боркман. Но ты отказала ему...
   Элла Рентхейм. Отказала.
   Боркман. И не раз. А несколько раз подряд. Отказывала из года в год...
   Элла Рентхейм (презрительно). Из года в год продолжала отталкивать от себя счастье? Так, что ли?
   Боркман. Ты отлично могла бы быть счастлива и с ним. И я тогда был бы спасен.
   Элла Рентхейм. Ты?..
   Боркман. Да, ты бы спасла меня, Элла.
   Элла Рентхейм. Почему ты так думаешь?
   Боркман. Он полагал, что это я стою между вами... я причина этих твоих... вечных отказов. И он отомстил. Ему это было легко - у него были в руках все мои неосторожные, донельзя откровенные письма. Он пустил их в ход... И я погиб... на время то есть. Видишь, все это твоя вина, Элла!
   Элла Рентхейм. Вот как, Боркман! В конце концов, пожалуй, я остаюсь виноватой перед тобой, в долгу у тебя?
   Боркман. Как смотреть на дело. Я хорошо знаю, что я обязан тебе. Ты оставила за собой на аукционе этот дом, всю усадьбу, предоставила дом в полное распоряжение мне и... твоей сестре. Взяла к себе Эрхарта... заботилась о нем всячески...
   Элла Рентхейм. Пока мне позволяли...
   Боркман. Пока позволяла твоя сестра, да. Я никогда не вмешивался в эти домашние дела... Так я хотел сказать, что знаю, какие жертвы ты принесла мне и твоей сестре. Но ты ведь и в состоянии была сделать это, Элла. И не могла же ты забыть, что этим была обязана мне.
   Элла Рентхейм (возмущенная). Жестоко ошибаешься, Боркман! Мною руководила одна любовь и горячая привязанность к Эрхарту... и к тебе!
   Боркман (перебивая). Прошу тебя, дорогая, не будем распространяться о чувствах и тому подобном. Я хочу, конечно, сказать лишь то, что я дал тебе средства сделать то, что ты сделала.
   Элла Рентхейм (с улыбкой). Гм... средства, средства...
   Боркман (горячо). Именно средства! Перед великим, генеральным сражением, когда я не мог щадить ни родных, ни друзей, когда я должен был ухватиться - и ухватился - за доверенные мне миллионы, я пощадил то, что принадлежало тебе, сберег все твое, хотя мог бы взять и пустить в оборот и это... как все остальное.
   Элла Рентхейм (холодно и спокойно). Это совершенная правда, Боркман.
   Боркман. Да, и вот... когда меня взяли, все твое оказалось неприкосновенным в кладовых банка.
   Элла Рентхейм (взглянув на него). Я часто думала об этом... Почему ты, собственно, сберег все мое? И только мое?
   Боркман. Почему?
   Элла Рентхейм. Да, почему? Скажи.
   Боркман (жестко, презрительно). Ты, пожалуй, подумаешь, что я хотел оатавить себе запасной выход - на случай неудачи?
   Элла Рентхейм. О нет! В то время тебе это вряд ли могло прийти в голову.
   Боркман. Никогда не могло! Я был слишком уверен в победе.
   Элла Рентхейм. Так почему же все-таки?
   Боркман (пожимая плечами). Ах, Элла, не так-то легко припомнить мотивы, которыми ты руководствовался десятка полтора лет назад. Я припоминаю только, что, строя в тиши свои грандиозные планы, я чувствовал себя чем-то вроде воздухоплавателя. В бессонные ночи я как будто накачивал свой гигантский шар, готовясь переплыть неведомый, полный опасностей мировой океан.
   Элла Рентхейм (улыбаясь). Да ведь ты же никогда не сомневался в победе.
   Боркман (нетерпеливо). Таковы люди, Элла. Они сомневаются и верят сразу. (Как бы про себя.) Вот почему, должно быть, я и не хотел взять с собою на шаре тебя с твоим достоянием.
   Элла Рентхейм (напряженно). Почему же? Скажи - почему?
   Боркман (глядя в сторону). Не очень-то охотно берут с собой в такой путь то, что всего дороже.
   Элла Рентхейм. Ты брал с собою то, что было тебе всего дороже. Все свое будущее... свою жизнь...
   Боркман. Жизнь не всегда самое дорогое.
   Элла Рентхейм (задыхаясь). Тебе так казалось тогда?
   Боркман. Теперь мне так кажется.
   Элла Рентхейм. Что я была тебе дороже всего?
   Боркман. Да, выходит так...
   Элла Рентхейм. Но ты еще задолго до того изменил мне... и женился... на другой.
   Боркман. Изменил тебе, говоришь? Должна же ты понимать, что были, значит, высшие... или другие соображения... которые принудили меня. Без его помощи я бы не пробился.
   Элла Рентхейм (стараясь побороть свое волнение). Ты, значит, изменил мне из высших соображений.
   Боркман. Я не мог обойтись без его помощи. А он ценой своей помощи назначил тебя.
   Элла Рентхейм. И ты не постоял за ценой. Уплатил сполна. Не торгуясь.
   Боркман. Другого выбора не было. Или победить, или пасть.
   Элла Рентхейм (дрожащим голосом, глядя на него). Но тогда правду ли ты говоришь, что я была тебе в то время дороже всего на свете?
   Боркман. Ив то время, и после. Долго-долго спустя.
   Элла Рентхейм. И все-таки ты променял меня тогда... Торговался с другим человеком за свое право любить. Продал мою любовь за... пост директора банка!
   Боркман (угрюмо, подавленно). Необходимость заставила меня, Элла.
   Элла Рентхейм (вся дрожа, вне себя поднимается с дивана). Преступник!
   Боркман (вздрагивает, но овладевает собою). Это слово я слышу не впервые.
   Элла Рентхейм. О, не думай, что я говорю о том, в чем ты мог провиниться перед законом и правом! Что мне за дело до того, как ты распорядился всеми этими акциями и облигациями или что там было еще! Если бы только мне было позволено стать рядом с тобой, когда все обрушилось на твою голову...
   Боркман (напряженно). Что тогда, Элла?
   Элла Рентхейм. Верь мне, я с радостью разделила бы с тобою все. И стыд, и разорение, все, все! Помогла бы тебе перенести все!
   Боркман. И ты бы захотела? Смогла бы?
   Элла Рентхейм. И захотела бы, и смогла! Тогда ведь я еще не знала о твоем огромном, ужасном преступлении...
   Боркман. О каком? Что ты имеешь в виду?
   Элла Рентхейм. Я имею в виду преступление, за которое нет прощения.
   Боркман (вперив в нее взгляд). Ты себя не помнишь, Элла.
   Элла Рентхейм (подступая к нему). Ты убийца! Ты совершил великий, смертный грех!
   Боркман (отступая к пианино). Да ты в уме, Элла?
   Элла Рентхейм. Ты убил во мне душу, живую душу, способную любить! (Подступая к нему.) Понимаешь, что это значит! В Библии говорится об одном загадочном грехе, за который нет прощения. Прежде я никогда не понимала, что это за грех. Теперь понимаю. Самый великий, неискупимый грех - это умертвить живую душу в человеке, душу, способную любить!
   Боркман. И по-твоему, я повинен в этом?
   Элла Рентхейм. Да, повинен! Я, собственно, и не знала, что, в сущности, постигло меня, - не знала до сегодняшнего дня. Твою измену мне ради Гунхильд я приписывала обыкновенному мужскому непостоянству с твоей стороны и бессердечным уловкам - с ее. И мне почти кажется, что я презирала тебя немножко, вопреки всему. Но теперь я вижу: ты изменил любимой женщине. Мне, мне, мне! Ты мог ради выгоды продать то, что было тебе самому дороже всего на свете! Ты повинен в двойном убийстве! Убил и свою и мою душу!
   Боркман (овладев собой, холодно). Как я узнаю твой страстный, необузданный нрав, Элла! Конечно, тебе вполне естественно смотреть на дело так. Ты ведь женщина. И для тебя, как видно, и нет ничего другого на свете...
   Элла Рентхейм. Нет и не было!
   Боркман. Ничего, кроме велений сердца...
   Элла Рентхейм. Ничего больше! Ничего больше! Совершенно верно.
   Боркман. Но ты помни, что я мужчина. Как женщина ты была мне дороже всего на свете. Но если на то пошло - одну женщину всегда можно заменить другой.
   Элла Рентхейм (смотрит на него с усмешкой). Ты пришел к этому заключению, женившись на Гунхильд?
   Боркман. Нет. Но у меня были свои задачи в жизни, и они помогли мне перенести и это. Я хотел объединить в своих руках все источники власти в этой стране. Все богатства, которыми кишат здесь земля и скалы, леса и море... хотел я подчинить себе, обеспечить свою власть и тем создать благосостояние тысяч и тысяч людей.
   Элла Рентхейм (вся уйдя в воспоминания). Я знаю. Много вечеров провели мы, беседуя о твоих планах...
   Боркман. Да, с тобою я мог беседовать, Элла.
   Элла Рентхейм. Я шутила над твоими планами и спрашивала тебя, не хочешь ли ты разбудить всех дремлющих духов золота.
   Боркман (кивая). Я припоминаю это выражение. (Медленно.) Всех дремлющих духов золота.
   Элла Рентхейм. Но ты-то не шутил. Ты говорил; "Да, да, Элла, я именно этого и хочу".
   Боркман. Так оно и было. Мне только надо было твердо стать ногой на первую ступень... А это зависело тогда от одного человека. Он мог и хотел доставить мне руководящее положение в банке, если я, со своей стороны...
   Элла Рентхейм. Так, так! Если ты, со своей стороны, откажешься от любимой... и безгранично любившей тебя женщины.
   Боркман. Я знал его непреодолимую страсть к тебе. Знал, что он никогда ни на каком другом условии...
   Элла Рентхейм. И ты ударил по рукам.
   Боркман (горячо). Да, Элла! Жажда власти была во мне так непреодолима! Я ударил по рукам. Должен был. И он помог мне взобраться до половины той заманчивой высоты, куда я стремился. Я все поднимался и поднимался. Год за годом все поднимался...
   Элла Рентхейм. И я была как бы вычеркнута из твоей жизни.
   Боркман. И все-таки он в конце концов столкнул меня в пропасть. Из-за тебя, Элла.
   Элла Рентхейм (после короткого раздумья). Боркман... не кажется ли тебе, что над нашими отношениями как будто тяготело какое-то проклятие?
   Боркман (взглянув на нее). Проклятие?
   Элла Рентхейм. Да. Не так ли?
   Боркман (тревожно). Но почему же, собственно? (Порывисто.) Ах, Элла! Скоро я перестану понимать, кто прав - я или ты!
   Элла Рентхейм. Ты совершил грех. Ты умертвил во мне всякую человеческую радость.
   Боркман (со страхом). Не говори так, Элла!
   Элла Рентхейм. По крайней мере, всякую человеческую радость, свойственную женщине. С того времени, как твой образ начал тускнеть в моем сердце, для меня как будто закатилось солнце жизни, И год от году мне становилось все труднее и труднее - под конец совершенно невозможно любить что-либо живое на свете. Ни людей, ни животных, ни растения. Только одного-единственного...
   Боркман. Кого же?..
   Элла Рентхейм. Да Эрхарта, конечно!
   Боркман. Эрхарта?
   Элла Рентхейм. Эрхарта - твоего, твоего сына, Боркман!
   Боркман. Так он в самом деле был тебе так дорог?
   Элла Рентхейм. Зачем иначе я взяла бы его к себе и держала у себя так долго, как только могла? Зачем?
   Боркмак. Я думал, из сострадания. Как и все остальное.
   Элла Рентхейм (с глубоким внутренним волнением). Из сострадания! Ха-ха! Я не знала сострадания с тех пор... как ты изменил мне. Я стала совершенно не способна к таким чувствам. Бывало, придет ко мне в кухню бедный, голодный, иззябший ребенок и плачет, просит поесть, - я поручала его кухарке. Никогда не чувствовала я потребности взять ребенка к себе, согреть его у своего камина, порадоваться, глядя, как он ест досыта. В молодости я никогда не была такою, я это ясно помню. Лишь благодаря тебе во мне и вокруг меня все стало так пусто, бесплодно, как в пустыне.
   Боркман. Только не для Эрхарта?
   Элла Рентхейм. Да. Не для твоего сына. Но зато для всего, для всего живого. Ты обманул меня, лишив материнских радостей и счастья. И материнских забот и слез тоже. И последнее было, пожалуй, самым горьким лишением для меня.
   Боркман. Что ты говоришь, Элла!
   Элла Рентхейм. Как знать? Может быть, мне именно всего нужнее были бы материнские заботы и слезы. (Со все возрастающим волнением.) Но я не в силах была примириться с этим лишением тогда. Потому я взяла к себе Эрхарта. И сумела завоевать его. Завоевала его нежную, любящую детскую душу. И он был моим всецело, пока... О!..
   Боркман. Пока?..
   Элла Рентхейм. Пока его мать, то есть его родная мать, не отняла его у меня.
   Боркман. Верно, так надо было. Надо было перевезти его в город.
   Элла Рентхейм (ломая руки). Но я не могу выносить одиночества! Пустоты! Утраты любви твоего сына!
   Боркман (с недобрым огоньком во взоре). Гм!.. Ты, верно, и не утратила ее, Элла. Мудрено перенести свою любовь на... кого-нибудь там... внизу.
   Элла Рентхейм. Я лишилась своего Эрхарта именно здесь, и она вновь завоевала его. Или еще кто-нибудь. Это ясно видно из его писем, которые он мне пишет время от времени.
   Боркман. Так ты не за ним ли и приехала сюда?
   Элла Рентхейм. Да, если только это будет возможно!..
   Боркман. Это будет возможно, раз ты так непременно хочешь. Ты ведь имеешь на него самые большие, неотъемлемые права.
   Элла Рентхейм. Ах! Права, права! Что мне права! Если он не вернется добровольно, он не будет моим всецело. А этого-то одного я и хочу! Я хочу, чтобы сердце моего ребенка было теперь моим, моим всецело, безраздельно!
   Боркман. Не забудь, что Эрхарту уже за двадцать. И долго владеть его сердцем ты, конечно, не можешь рассчитывать... Безраздельно, как ты говоришь.
   Элла Рентхейм (со скорбной улыбкой). Особенно долго и не нужно.
   Боркман. Как? Я думал, что если ты чего добиваешься, так уж на всю жизнь.
   Элла Рентхейм. Да. Но это не значит надолго.
   Боркман (пораженный). Что ты хочешь сказать?
   Элла Рентхейм. Ты ведь знаешь, что я все хвораю последние годы?
   Боркман. Разве?
   Элла Рентхейм. Ты не знаешь?
   Боркман. Нет, собственно говоря...
   Элла Рентхейм (с изумлением глядя на него). Эрхарт разве не рассказывал тебе?
   Боркман. Нет, говорить-то, я думаю, говорил. Я, впрочем, редко вижу его. Почти совсем не вижу. Кто-то там, внизу... отстраняет его от меня. Понимаешь, отстраняет.
   Элла Рентхейм. Ты уверен в этом, Боркман?
   Боркман (меняя тон). Конечно, уверен. Так ты все хвораешь, Элла?
   Элла Рентхейм. Да, хвораю. А теперь, осенью, мне стало уж так плохо, что пришлось поехать сюда посоветоваться с более сведущими докторами.
   Боркман. Ты, верно, уже и советовалась?
   Элла Рентхейм. Да, утром сегодня.
   Боркман. И что же?
   Элла Рентхейм. Они подтвердили мои подозрения, которые я и сама уже давно питала...
   Боркман. Ну?
   Элла Рентхейм (просто и спокойно). Болезнь моя смертельна, Боркман.
   Боркман. Полно, не верь, Элла!
   Элла Рентхейм. От этой болезни нет излечения, нет спасения. Врачи не знают никаких средств. Надо предоставить ей идти своим чередом. Остановить нельзя. Разве облегчить немного. И то хорошо.
   Боркман. Но ведь это может еще долго протянуться, поверь мне.
   Элла Рентхейм. Зиму, вероятно, протяну, сказали мне.
   Боркман (рассеянно). Ну да, зима ведь долго тянется.
   Элла Рентхейм (тихо). Во всяком случае, довольно долго протянется для меня.
   Боркман (спохватившись). Но откуда, скажи на милость, взялась у тебя эта болезнь? Ты, конечно, вела здоровую, правильную жизнь... Откуда же это взялось?