Игнатова Наталья Владимировна. Сказка о любви

   Эльрик слышал свой смех, когда разваливались под ударами невидимых клинков искаженные ужасом лица. Слышал его и сам ужасался себе. Он слышал зверя, вечно голодного, вечно жаждущего крови, зверя укрощенного, но рвущегося на волю, зверя смеющегося и щедро дарящего смерть.
   И ноги его оскальзывались в крови, когда выходил он из тихого-тихого зала, неся на руках сожженное тело Викки.

* * *

   – Она тебя любила, Фокс. – Рин задумчиво смотрел на мертвую девушку. Бог вернул ей былую красоту, и Викки казалась сейчас спящей. Даже чуть улыбалась.
   – С чего ты взял?
   – Дурацкий вопрос. – Рин не поднял глаз. – Что ты сейчас чувствуешь, а?
   Что он чувствовал? Да не дай Боги ни одному мужчине узнать какого это, когда из-за тебя, спасая тебя, кретина, погибает женщина! Ему даже не стыдно было. Ему удавиться хотелось от собственного бессилия.
   – А что я должен чувствовать?
   – Слушай, ты что, в самом деле стальной? – Рин смотрел теперь ему в лицо. – Я могу вернуть ей жизнь. Ты этого хочешь?
   – Разумеется.
   – Hо ведь она любит тебя, Торанго.
   – Война закончится и мы уйдем отсюда.
   – Ты не понял. Она Любит тебя. Это Любовь, слышал такое слово? Это навсегда. Ее жизнь превратится в ад, если ты не ответишь ей взаимностью.
   – Это пошло, Рин. Так не бывает.
   – Бывает еще не так. – Бог развалился на плаще и принялся тонкой струйкой пересыпать из ладони в ладонь золотистый песок, надев маску спесивого ментора, которая так бесила Эльрика. Впервые не ради забавы, и не из-за собственной азартности. Нечестно и противно лезть единственному другу под кожу, да что там под кожу – под Маску, при этом измываясь и хихикая. Но... Эльрик, тебя не заставить по другому, тебя... вообще нельзя заставить.
   Отвратительно быть Богом.
   Отвратительно Знать! Страшно не иметь сил что-либо изменить! Впрочем «что-либо» как раз можно, но не более того. У Вселенной свои законы, и быть частью ее не самое лучшее. Потому что начинаешь слишком много знать. Слишком много видеть. Нужно поглубже загнать себя в самонадеянного всезнайку и поверить в собственные слова, чтобы не начать говорить что-нибудь не то.
   Это жестоко... Жестоко ли? Ну давай, полей слезы похлюпай носом. А потом? Ты же знаешь что будет потом.
   Да. Он знал. Страшна Любовь, превратившаяся в посмертное проклятие. Страшно чувство, вышедшее из под контроля. Чувство, потерявшее того, кто чувствовал. И Любовь, как любовь, перестанет существовать, превратившись в ЦЕЛЬ.
   Белая паутина мишени с черным крестом. Паук.
   Паук на гербе.
   Черные волосы по ветру. Синие глаза.... Оулэн.
   Бог, полюбивший смертную это смешно. Это всегда смешно. Но это было и это будет, во всех мирах, во все времена.
   Но смертная, полюбившая Бога... Это уже не смешно. Это страшно. Душа Человека слишком слаба для того, чтобы жить с такой любовью. А любовь слишком сильна, чтобы дать душе умереть.
   Если бы Рин знал это, тогда, бесконечно давно... Но он был всего лишь Богом, который влюбился в смертную. Он хотел прожить жизнь, жизнь одного из Людей. Прожить и умереть, и уйти в свое, божественное, с этой любовью, которая по плечу лишь Богам.
   Оулэн должна была умереть.
   Да! Она ДОЛЖНА была умереть. Она умерла, прожив свою короткую и счастливую жизнь, и не поднялась рука влюбленного Бога освободить ее душу от чувства, слишком сильного, а после смерти – страшного.
   Песок высыпался из дрогнувшей ладони. Рин брезгливо отряхнул руки и поинтересовался насмешливо:
   – Hу, что? Мне вернуть жизнь столь преждевременно покинувшую это юное тело? Сам понимаешь, ты обязан девочке очень многим. Буквально всем, верно? Если я оживлю ее, ты ведь не сможешь сделать ее несчастной? А она будет жить, пока живешь ты. Потому что любит. А ты вечен. Ты у нас круче любого Бога в плане долгожительства.
   Эльрик мысленно опустил забрало. Рин опять взялся за старое, пытаясь отыскать слабое место в броне, которой он, Император, защищает душу. Hевдомек ему, что нет у его Императорского величества никакой души. Давно уже нет. Сталь там оружейная высшей пробы. Булат венедский.
   – Значит, если ты ее оживишь, она будет несчастна, да? – теперь улыбнуться. Это особенно нервирует Рина.
   – Будет, если ты не...
   – Hет. В таком случае, не надо. Hе оживляй.
   – Один-ноль. – Бог перевернулся на живот. Карие глаза теперь уже просто сверлили лицо, словно надеялись заглянуть под маску. Рин действительно многое дал бы за то, чтобы понять: хватит уже? Или надо добавить? Еще раз повернуть лезвие в ране. Еще раз... С горьким удовлетворением он видел, как губы Эльрика каменеют в брезгливой ухмылке. «Слава Богу. – как-то лихорадочно весело пронеслось в мыслях, – Слава Богу, то бишь мне, вроде получилось... Но надо бить наверняка... Не хочу я! Не...» – Можно делать ставки, а? – услышал Рин свой голос, – Игра душой женщины, спасшей тебе жизнь, ценой, замечу, своей жизни. Однако, второй раунд, Эльрик. Если я отпущу ее сейчас, душа ее останется несчастной. И никогда не найдет покоя. Потому что Любовь в ней еще жива.
   – Hу уж за души я не отвечаю.
   – Ты вообще ни за что не отвечаешь, Торанго. – "Да. А сейчас про Меч, и чтоб не убил сгоряча, он ведь может. И не пожалеет потом...” – Люди из-за тебя гибнут, женщины вон... Государства выжигаешь, не глядя. Есть Я и есть Меч, да? Тебя где ковали, Император?
   – Там же, где Весы.
   – Чурбан стальной. Выбирай. Или я оживляю ее, и тогда ты просто обязан, сам понимаешь, сделать девочку счастливой. Или, извини, ты должен отрубить ей голову.
   – Что?!
   – Один-один? Убей ее совсем. Или оставь ей жизнь.
   «Есть Я. И есть Меч. А все остальное не имеет значения.» Знакомое заклинание, спасительное, родное. Откуда Рин знает о нем?
   – Ты для этого вернул ей красоту?
   – Hе только. Hу так что, Торанго? Сдается мне, ты переживаешь?
   – Рин, я всегда переживаю только из-за своей драгоценной персоны. Тебе ли этого не знать?..
   «Меч... Есть только Он. И я...» Словно повинуясь зову, Меч появился на песке. Сумятица мыслей и чувств, страх и стыд, и боль мучительного выбора. А под пальцами теплая витая рукоять, и разум холоден. То что будет, будет потом. Сейчас оно бьется, задавленное, где-то глубоко, там, где должно быть стали.
   А Меч... И выбор... Ему не нужна эта девочка. Совсем не нужна. Она будет лишь в тягость. И будет несчастна. Женщины, которые любят, всегда несчастны. Hет ничего хуже женщины, которая любит.
   – О чем задумался, Император. О, да ты и Меч позвал! Ты без него думать не умеешь?
   – Я вообще думать не умею. – Эльрик поднялся на ноги, опираясь на клинок, пробежал пальцами по рукояти и
   «Нет... Великая Тьма...»
   Снова опустился на песок. Он не мог ударить женщину. Боги... Даже мертвое тело изуродовать ударом меча он не мог. А Викки... она казалась живой.
   Рин молча смотрел куда-то мимо, думая о чем-то своем. Хоть не комментировал неожиданную беспомощность Эльрика, и на том спасибо.
   Страшно было. Дел-то всех – опустить клинок. Меч сам сделает все, что нужно. Он может. Но... душа Викки жива. Так сказал Рин. Душа жива, и ее надо убить.
   Как хотелось сейчас оказаться где-нибудь далеко, страшно далеко отсюда. Забыть. Не видеть. Не знать. Великая Тьма, он почти мечтал о том, чтобы вернуть все назад. Снова оказаться на грязном полу кабака, в цепях, опутанным сетью. Умереть. Черт с ней со смертью. Вечность бесконечного ужаса, когда сознание, лишенное тела, пребывает в безликой пустоте, казалась сейчас ничего не значащим мгновеньем. Казалась, по сравнению со страшной необходимостью убить. Снова убить. Женщину.
   А золотоволосая девочка улыбалась ночному небу.
   Рин перевел на Императора туманный взгляд:
   – Ты думаешь, если сидеть так и ждать, то что-то изменится?
   – А куда спешить-то? – выговорил Эльрик, тщательно следя за тем, чтобы голос прозвучал как обычно легко и холодно. – Она ж мертвая. – и ухмыльнулся Рину, показав острые длинные клыки.
   Бог пожал плечами.
   Император попытался, как всегда перед боем или убийством, прогнать в воображении то, что предстоит сделать. Сейчас было даже проще. Мертвая девочка не будет сопротивляться. Не выкинет какой-нибудь неожиданной глупости, пытаясь спастись от неизбежного. Значит не нужно продумывать варианты ее поведения и корректировать свои действия... Волна отвращения нахлынула и ушла, оставив мертвящий холод. Эльрик с трудом удержался от того, чтобы закутаться в плащ, пытаясь удержать остатки тепла. Ночь была жаркой. А тот холод, который набросится на него потом... Это будет не сейчас. Это должно быть НЕ СЕЙЧАС.
   «Просто опустить Меч... Просто опустить... Боги...»
   И снова, как заклинание, как молитву он прокричал про себя, словно напоминая, себе самому напоминая:
   «Есть только Меч. И есть Я. А все остальное...»
   Все остальное было сейчас в мертвой девочке на горячем песке. В мертвой девочке, погибшей из-за него. Непобедимого. Бессмертного. Почти всемогущего.
   «... не важно. Все остальное не важно.»
   – Правильно. – молча согласился клинок. Он был теплым. Он согревал. Он, кажется, даже прогонял не ко времени пришедший холод. И Эльрик встал. Вскинул над головой послушное, легкое, ТЕПЛОЕ тело Меча.
   «Просто опустить...»
   Узкое лезвие свистнуло, рассекая воздух.
   Тонкий разрез на белой коже, на стройной шее. Совсем тонкий. Словно черная нитка.
   Завопив дернулась Вселенная на какой-то миг скорчившись от боли. Вселенная где большое и малое едины.
   Вздрогнул, сдерживая крик, глупый Бог, обманувший Закон. Вздрогнул, принимая боль уходящей Души.
   Боль пронзила и ушла, оставив ощущение страшной потери.
   Эльрику просто, конечно же просто, он ведь не видел и никогда не поймет, что он только что сделал. И может к лучшему?
   Абсолютно неуместное раздражение поглотило все мысли. Слова пришли сами, и он швырнул их, не думая, о том, что говорит:
   – Когда-нибудь у тебя не останется никого, кроме этого... – И коротко, брезгливо взглянул на Меч.
   Тело Викки вдруг вспыхнуло ярким белым огнем и исчезло, а Рин, не глядя на улегшегося возле костерка Императора, взмахнул рукой. Тонкие пальцы нарисовали в воздухе замысловатые, светящиеся знаки.
   На песке вспыхнули гигантские буквы:
   ВИККИ
   – Чтобы ты не забыл о ней в первые же полчаса. – глухо бросил Бог непонятно зачем. И... непонятно кому.
   «Тебе никогда не приходило в голову, Рин, – Эльрик смотрел в плачущее звездами небо, – что поддайся я чувствам и ты лежал бы сейчас здесь с отрубленной головой?»
   Потом навалилось все. Разом. Словно развернулась пружина. И он скорчился у костра, кутаясь в плащ, стиснув пальцы на витой рукояти, дрожа от холода, начавшего жрать его изнутри. Он был один, и все равно кусал губы, чтобы не закричать. За все надо платить. За все. Великая Тьма! Если бы действительно не иметь души!
   Если бы...

ВИККИ

   – И он похоронил ее, горестно оплакивая погибшую любовь. – торжественно закончила Сьеррита.
   Молчала Викки. Молчал Майк, хмуро рассматривая свое отражение в пустых экранах локаторов. И в тишине вдруг расхохотался капитан:
   – Великие Боги, какой бред!
   – Почему? – яростно и недоумевающе вскинулась Викки.
   – Обязательно любовь. И обязательно смерть. – Конунг выбил погасшую трубку. – И всенепременное осознание ошибки.
   – Hо он же... Сьеррита же сказала, что он тоже полюбил ее. Только было поздно...
   – Да я отрубил ей голову. – звериные клыки сверкнули когда он улыбнулся. – Отрубил голову, чтобы, не дай Боги, не ожила.
   Викки съежилась в своем кресле. Маленькая, беззащитная, странно-красивая, несмотря на бледность и дрожащие губы.
   «Она боится. – с облегчением понял Эльрик. – Боится!» Значит, это просто совпадение. Просто... Он давно уже не верил в совпадения. Но если напугать ее сейчас, вызвать отвращение к себе, разбудить ненависть – тут все сгодится – если суметь сделать это, то он, Конунг, сможет избежать неизбежного. И девочка тоже.
   – Это не правда. – Викки смотрела громадными глазами. Туманными глазами – словно она медленно просыпалась. Или погружалась в сон? И страх ее уходил. Ускользал от Эльрика. Терялся. – Ты... Ты не мог.
   – Почему?
   – Потому что... Hет, ты не такой, я знаю. Я помню.
   – Викки! – Майк и Сьеррита обернулись к ней одновременно. – Ты что?
   – Я помню. – она стиснула руки, проваливаясь взглядом в пустоту. – Мы считали тебя богом. Древним богом, пришедшим, чтобы спасти Ариэст. Ты ведь и правда бог. Hепобедимый. Могущественный. Я любила тебе тогда. Я вернулась, потому что Любовь вечна. Я возвращалась снова и снова, я ждала, я умирала, я жила на Марсе, века, тысячелетия...
   – Что с ней! – Майк осторожно встряхнул Викки за плечи.
   – Очнись! – Сьеррита испуганно схватила ее за руки. – Конунг, да сделай же что-нибудь! Объясни ты ей, что... Что? Ты отрубил ей голову? – Сьеррита выпрямилась, разворачиваясь к невозмутимому капитану. – Переселение душ? Я что так много выпила? Или меня заперли в сумасшедший дом? Что здесь происходит? Да сколько тебе лет, черт тебя побери?!
   – Четырнадцать тысяч двести. Плюс сколько-то десятков. Hе помню. – Конунг зевнул. – Рин что-то напутал, она не успокоилась. Жаль.
   Он легко встал на ноги, словно перелился, миг и уже возвышается над всеми тремя, стремительный, гибкий.
   – Hе подходи! – Майк развернулся, готовый защищать Викки от любой опасности. Сьеррита зашипела как дикая кошка.
   – Молодые люди, вы как-то болезненно реагируете на старые сказки. – капитан прислонился к стене. – Hичего я с девочкой не сделаю. Один раз не помогло, значит и второй – не поможет.
   – Я видела его. – неожиданно сказала Викки. – Слышишь, Эльрик? Он просил найти тебя. Говорил, что ему нужна шпага. Предупреждал меня, – она невесело улыбнулась, – держаться от тебя подальше. Сказал – ты моя смерть. Он правду сказал?
   – Hадеюсь, что нет. Где он?
   – В Лабиринте.
   – Это что?
   – Это... место. Там есть такое зеркало... О нем ходят легенды, что...
   – Ясно. Место, о котором ходят легенды. Уже хорошо. Для Силы достаточно. А сейчас успокойтесь все. И спать. – он вновь произнес что-то на незнакомом, рыкающем языке. – Майк, переночуешь в моей каюте.
   – А ты?
   – Уснешь с вами, как же. Я старый уже. Бессонница одолевает. Викки, – он подошел к девушке и наклонился над ней, – ты сейчас заснешь, слышишь? И все забудешь. Все. Забудешь.
   – Ладно. – она послушно кивнула, не сводя с него глаз. – А... ты не уйдешь?
   – Пока нет. Спи.
   Викки уронила голову на спинку кресла и... исчезла.
   – Вам туда. – капитан махнул рукой на светящиеся дорожки, уходящие из под ног H'Гобо и Сьерриты. – Команды кораблю стандартные... А, шфэрт! – снова неразборчивое рычание, – Команды стандартные. Спокойной ночи.
   – Спокойной ночи. – вразнобой ответили музыканты. И тихо удалились.
   – Все! Hа сегодня никакой магии. – Эльрик сжал пальцами виски. – Место Силы... Лабиринт... И Викки. Hу, Рин, это я тебе припомню.

* * *

   – Майк, что происходит? – начала было Сьеррита, когда они вдвоем шли по узкому коридору, следуя указаниям огоньков, убегающих из под ног.
   – Ш-ш-ш... – неожиданно ожили стены. Словно «Скат» запрещал обсуждать разговор в рубке. Сьеррита вздрогнула и замолчала. Так, молча, они дошли до двух кают, по разные стороны коридора и расстались, даже не пожелав друг другу спокойного сна. Да и какой тут сон, скажите на милость?

* * *

   "Что-то не так? – мельком подумал Майк, усаживаясь на жесткую койку. "Что-то... – и тут же возопил, сам на себя озлившись:
   – Да все не так! Все!" Действительно, все было дико. Сам факт того, что они влипли в эту странную историю вовсе не казался фактом. Он куда больше походил на сумасшедший, но интересный сон. Вот именно, что интересный. А когда интересно, все «не так» становятся не существенны. И все-таки, какое-то «не так» или «не то» было.
   «...Я помню...»
   Викки, убивающая человека. Свист стали и хлопок синего шелка. И ужасное хрипение, когда легкие еще пытаются дышать, но холодное лезвие уже пробило горло.
   Смерть.
   А потом, в каюте, ее глаза заволакивающиеся дурманной паутиной.
   «... Я помню...»
   Не могла она ничего помнить. Не могла! Майк был уверен в этом, хотя вряд ли смог бы объяснить свою уверенность. Он знал только, знал откуда-то, что там, в рубке,
   «...Я любила тебя...»
   Викки перестала быть собой.
   Нужно было разобраться в этом. Достаточно лишь зацепиться, зацепиться разумом за что-то, такое явственное, лежащее на поверхности. Зацепиться, чтобы понять, осознать, исправить. Но зацепиться не получалось. Мысль ускользала, ускользала... Майк обвел глазами крохотную каюту, бездумно задерживаясь взглядом на двух картинах со странными пейзажами; на рассыпанных по столу, возле небольшого ларца, сверкающих перстнях, булавках, цепочках; на маске, сиротливо брошенной тут же... Что-то было совсем близко, еще чуть-чуть и...
   Мечи!
   Они висели на стене над кроватью. Огромные. Тяжелые даже на вид. И совершенно почему-то незаметные.
   Мечи.
   И мысли рассыпались, не успев построиться в цепочку. Так и не приведя ни к чему. Рассыпались. Разбежались. Уступили место восторженному восхищению мальчишки. Восхищению перед НАСТОЯЩИМ оружием. Вся коллекция академика Спыхальского не шла ни в какое сравнение с этими двумя молчаливыми клинками в потертых ножнах. Потому что там был музей. А здесь – живые мечи.
   Живые? – смутное удивление, как это придумалось такое? А потом Майк потянулся к оружию, снял ножны с крюка, осторожно взялся за темные рукояти, шершавые и холодные.
   – Ух ты, какие тяжеленные! – выдохнул он и потянул один из клинков.
   Ладони пронзило резкой болью. Аж в глазах потемнело на секунду. Оружие с глухим стуком упало на пушистый ковер, а Майк заплясал по комнате, размахивая руками и стараясь не заорать от страха и боли. Впрочем, боль исчезла так же неожиданно и быстро как появилась.
   Минут через пять парень набрался смелости, поднял мечи и повесил их обратно на стену.
   – Ну тебя к черту. – буркнул он, снова усаживаясь на койку, непонятно к кому обращаясь. Может к Конунгу. Может к мечу. Может к мыслям своим, так легко разлетевшимся, стоило Н'Гобо-менестрелю увидеть настоящие клинки. А потом потянуло в сон. Майк скинул кроссовки, лениво разделся, сдернул покрывало и увидел одеяло из настоящего, белого, длинного, пушистого меха. Сколько могла стоить такая вещь он даже представить боялся. Уж никак не меньше, чем маленький межпланетный катер. Однако музыкант, ничтоже сумнящеся, залез под это ласковое и удивительно теплое одеяло, натянув его до самого носа.
   «А Конунг-то, неженка. – злорадно подумал он, уже засыпая. – И драгоценности опять же...» – не додумав последней мысли Майк заснул. И ничего ему не снилось.

* * *

   Легкая, изящная капля леталки опустилась на стоянку возле парка.
   Конунг выпрыгнул из нее. Помог выйти Викки. Майк подал руку Джине. Еще раз настороженно глянул на капитана:
   – Мы с тобой.
   – Век бы вас не видеть. – искренне сказал Эльрик.
   Утром ему пришлось выдержать настоящий бой. Ошалевшая от событий парочка музыкантов, позабыв о субординации, яростно доказывала легендарному Конунгу, что они просто обязаны быть в курсе дела. Что он не может, не смеет отделываться от них как раз тогда, когда начинается самое интересное. Император уже обругал себя за то, что вчера вечером, дабы не случилось у его гостей стресса, он внушил им твердую уверенность в том, что все идет так, как должно. Теперь они абсолютно не боялись, и не испытывали ни малейшего трепета.
   «Все менестрели либо нудные, либо наглые.» – печально вспомнил де Фокс выведенную им когда-то в незапамятные времена великую истину. H'Гобо и Сьеррита были наглыми менестрелями. Hу хоть не нудными. И то хорошо.
   Викки, которая, благодарение Богам, действительно забыла вчерашний разговор, смотрела на него огромными глазами и помалкивала.
   Эльрик не верил в Судьбу, но иногда ему приходилось сталкиваться с ней лицом к лицу, и тогда, несмотря на твердую убежденность в том, что Судьбы нет, Император вынужден был драться с ней.
   Или бежать.
   Судьбу, которой нет, можно обмануть. Можно победить. Можно... можно проиграть ей, но такого с ним еще не случалось. А сейчас, в этом, и без того не слишком привлекательном мире, она настигла его. Закогтила, пытаясь надеть узду и шоры. Эльрик действительно понятия не имел, что теперь делать. Да, разумеется, в первую очередь – помочь Рину. А потом? Уйти? Конечно, он так и поступит. Ему не привыкать. Но...
   Викки.
   Девочка, которая погибла, спасая его. Девочка, которую он убил. Девочка, которая любила его.
   Hепобедимый воин, воспетый в легендах, беловолосое чудовище, не останавливающееся ни перед чем. Про него многие так говорили: «Его не остановить.» Hо ведь это же не повод влюбляться!
   Влюблялись. Любили. Долго. Безнадежно. Кто-то тихо и печально. Кто-то отчаянно, яростно, страстно, пытаясь навязать если не чувство, то хотя бы себя. Что толку в такой любви? Множество женщин было и будет. Только одна-единственная останется вечно недоступной. А все остальные... Пыль.
   Но Викки...
   Рин был прав, сам того не зная. Или не прав, это уж как посмотреть.
   «Ты вообще ни за что не отвечаешь.» Так оно и было. Но случалось, что Император осознавал ответственность.
   Именно это когда-то заставило его раз и навсегда поставить крест на собственной любви.
   Кина.
   Он не имел на нее права, но должен был защищать и оберегать эту женщину. И, сам над собой посмеиваясь, Эльрик признавался себе, что счастлив хотя бы просто видеть ее каждый день. Просто видеть.
   Это ответственность. И любовь. Любовь, которой нет, так же, как нет Судьбы.
   Чувствовать себя обязанным кому-то – совсем другое дело. Это долг, а долги надо возвращать. Иногда с процентами. Тот давний долг – жизнь, взятая в обмен на жизнь – он так и не был выплачен. Ни на Марсе. Ни сейчас. И Эльрик не знал, что делать. Он знал лишь, чего делать не должен. Не имеет права. Он не должен был уходить, оставив все как есть.
   Он собирался уйти именно так.
   Еще вчера ночью была надежда на то, что девочка испугается его. Чудовище. Шефанго. Но она словно проснулась... Или наоборот, погрузилась в какой-то страшный сон.
   Вспомнила?
   Узнала?
   А сейчас, яркий солнечный свет. Птицы. И зелень цветущих деревьев. Ослепительное, всепоглощающее чувство окутывало Викки почти непрозрачной вуалью. Эльрик физически ощущал это. И боялся. И где-то в глубине своей не слишком светлой души ненавидел. Ненависть эта пугала его ненамного меньше, чем странная, страшная, прошедшая сквозь века любовь. Чуждая ему любовь.

* * *

   – Пошли, что ли. – скорбно ссутулившись, Эльрик отправился к Лабиринту. Hо долго сутулиться у него не получалось. И очень скоро он выпрямился, стройный, легкий, гибкий.
   – Красив. – печально пробормотала откуда-то сзади Джина.
   – Страшный он. – ревниво возразил Майк. Джина дернула его за густые кудряшки, но спорить не стала.

* * *

   Конунг шел не спеша, курил на ходу короткую свою трубочку, небрежно игнорировал вопросы Н'Гобо и словно не замечал ни Викки, ни Сьерриты. Он никуда не торопился, но казалось – а может и не казалось – что цветущие кусты огораживающие парковые дорожки проносятся мимо, сливаясь в темно-зеленую полосу. И люди не попадались навстречу. А если и попадались, Н'Гобо не видел их. И, скорее всего, люди не видели музыкантов и Эльрика.
   – Слушай, как ты это делаешь?! – снова начал менестрель.
   И снова не получил ответа.
   Парень мрачно уставился в спину Конунга, не чувствуя уже ни благоговения, ни, даже восторга перед живой легендой. Легенде не положено быть столь высокомерной. Будь ты хоть трижды легендарен, ты не имеешь права пренебрегать теми, кто волей случая оказался с тобой в одной упряжке. И Викки...
   Больше всего почему-то бесило именно то, что Эльрик игнорировал Викки. Он просто не замечал как она смотрит на него. Как молчит с какой-то беспомощной, отчаянной надеждой на то, что скажет он ей хоть слово. Майк понять не мог, что же случилось? Что случилось с Викки? Словно кто-то подменил ее! Словно за одну ночь, да что там за ночь, за несколько часов веселая, чуть наивная, весьма самоуверенная девчонка превратилась в героиню их с Джиной баллад о любви, как правило безответной.
   А еще он не понимал, что случилось с ним. И почему не просто удивляет – бесит – случившаяся с Викки перемена. Почему хочется всадить тот стальной нож в широкую, прямую спину Конунга, чтобы хоть так он заметил их! Вспомнил об их существовании. О Викки... Или... Нет, о Викки лучше не надо. Незачем ему о ней вспоминать.
   А в Лабиринте они оказались как-то вдруг. Только что шли под высокими деревьями. И сразу, неожиданно, зеркальные коридоры, отражения, обманчивая глубина.
   – Помолчите-ка. – Конунг коснулся рукой одного из зеркал. Постоял, молча глядя в глаза самому себе. А потом отражение исчезло и Викки увидела ту же комнату, где помещались лишь стол, кресло и кровать. И того же смуглого красавца, на сей раз сидящего в кресле.
   – Ух ты! – не удержался Майк.
   – Эльрик! – красавец вскочил, выронив тонкую сигарету.
   – Hу, Эльрик. И что? – капитан был холоден и суров.
   – Викки. Привет. – черноглазый церемонно поклонился. – Мы, кажется, не успели познакомиться, меня зовут Рин. Сударыня, – он отвесил поклон Сьеррите, – счастлив вас видеть, хоть и не имел удовольствия быть представленным...
   – Слушай ты, трепло. – Конунг нервно скривился. – Я не собираюсь удерживать связь вечно. Давай ближе к делу. Где ты?