Страница:
– Есть!
– Hашел?!
– Да. Твоим Эльфам его не разглядеть.
– Едем.
Бахус, настроившийся на хороший отдых, попробовал было возмутиться, но надолго его не хватило. Эльрик связывался с командирами пятерок, давал им координаты и отключался, не слушая изумленных возражений, мол «мы там искали!» Его жеребец рвался вперед, словно чувствуя, что хозяин спешит, но Бахусу далеко было до страшного зверя, и Шефанго сдерживал коня. А Рин торопил своего как только мог.
Они промчались через рощицу, мягко простучали копыта коней по усыпанной листьями земле. Вылетели на широченный луг, окруженный редкой чередой деревьев. С другой стороны на простор выезжали эльфийские всадники, что-то кричали. Эльрик придержал коня, поехал рысью навстречу своим. Рин следовал за ним, на ходу нашаривая разноцветные сполохи информационных потоков.
Эльфы налетели, загомонили разом, разом замолкли. Эльрик, тоже молча, обернулся к своему спутнику. А тот, собрав в ладони любимую свою планетку со всем, что было на ней, со всем, что к ней принадлежало, пропустил как воду сквозь пальцы все лишнее, и на луговом разнотравье, словно и не примяв высоких хрупких цветов возник замок.
Он появился из ничего. Оформился, подчинившись приказу Рина. Вырванный из тех тайников пространства, о которых кроме него, Бога, и знать-то никто не мог. Он был прекрасен. Строен и легок. Он ослепительно белым лучом рвался ввысь с зелени трав. Потом стены перестали слепить, погасли плавно, давая глазам привыкнуть к тусклому дневному свету, стали прозрачными и...
Ильтар, ахнув, подался вперед, но Эльрик перехватил его коня за повод. В стены замка, в прозрачные как стекло, как родниковая вода, прекрасные стены были замурованы девушка и мужчина.
– Во имя Владыки, ведь они живые! – шепотом простонал Ильтар. – Сестренка...
Эльрик глянул на него коротко. Обернулся к Рину:
– Спасибо. Эта девочка – Эолантэ. А парень с ней – тот самый жрец, не помню как его звать. Hашлась пропажа.
– Рано радуешься, Торанго! – прокатилось по лугу, подняв над деревьями тучи птиц. – Ты так туп, что не в состоянии понять очевидного, да? Эти двое, которых ищут Эльфы, гарантируют мою безопасность.
– Серьезно? Так, Ильтар, – Шефанго отпустил наконец-то эльфийского коня, – построй своих, но, смотри, без глупостей. Дыши ровнее.
Рин смотрел на замок и, кажется, начинал понимать. Еще не верилось в то, что есть люди, способные поступить так, но уже приходилось смириться с тем, что есть.
Дэйн появился на стене. Высокий, пожилой. Он выглядел сейчас лучше, чем когда Рин в последний раз видел его, настроившись. Маг постоял, подставив лицо ветру, разглядывая маленький отряд, нетерпеливо бьющих копытами коней, горящие глаза Эльфов:
– В город тебя впустили сразу, да? Трусы! – он брезгливо поморщился.
Воздух был таким прозрачным, что даже гримасу увидели все.
Дэйн педантично расправил снежно-белые манжеты и облокотился на парапет:
– Кто это с тобой? А-а... Даже так... Снимаю шляпу. – он действительно снял украшенную перьями шляпу и поклонился Рину. – Я подозревал, что вы существуете.
– Эльрик, – Бог не удостоил ответом смертного, в кои-то веки поведя себя так, как должно Богу. – Я не смогу ничего сделать. Извини.
– Почему? – это Ильтар. Он не отрывал глаз от сестры, но слышал каждое слово Рина. – Почему? Ведь ты – Бог.
– Ты меня недооценил, Торанго, – прогрохотал Дэйн, – признайся! И переоценил своего покровителя. Я об этом, новом. Кстати, его ты тоже собираешься предать, или как?
Эльрик молча смотрел на стены, на единственную башню, уносящуюся в небо, скользнул взглядом по Дэйну, по влюбленной паре, вмурованной в прозрачный камень.
– Даже не думай. – маг снова облокотился на парапет. – Тебе не хочется пофилософствовать, Предатель? Итак, любовь! Самое сильное чувство. Влюбленные способны на многое... Да что там! Они способны на все. Ты об этом, правда, не знал. Теперь – знаешь. Я построил свой замок из их любви! Как тебе это, Торанго? А ведь в Готтхельме мою докторскую сочли преступной, нарушающей все законы божеские и человеческие!
Ты пылаешь ненавистью, убийца. Ты, и твои прихвостни... Или это прихвостни твоего собутыльника? Знаешь что будет, если ненависть столкнется с любовью? Вы погибнете. Просто погибнете. Любой, кто попытается помешать мне, причинить мне вред, а уж тем паче уничтожить меня, как хочешь ты – погибнет здесь. Или... ты ведь умеешь ненавидеть, верно, Предатель? Или ненависть окажется сильнее, и тогда... Ты уже догадался?
– Они погибнут. – пробормотал Ильтар. – Эолантэ и Айсор.
– Ага, так его Айсор зовут. – Эльрик постучал пальцами по луке седла.
Ильтар глянул на Шефанго с каким-то ужасом и отъехал подальше.
– Дыши ровнее. – повторил де Фокс. – Это приказ.
Он выпрямился в седле. Поднял руки, словно нащупывая в воздухе что-то... И меч лег ему в ладони. Очень длинный, обоюдоострый, с тонким стройным лезвием и двумя изящно выгнутыми гардами. Это был страшный меч. От него веяло смертью. В первый раз за вечность божественная сущность Рина содрогнулась от ужаса – он осознал, что даже его можно убить. Одним единственным оружием. Оружием, что сильнее любых Богов.
– Дурак ты, Дэйн. – ласково сказал де Фокс. Спешился. И лениво пошел к замку.
Распахнувшаяся пустота властно потянула Рина в себя. Это не было пустотой небытия. Это было какое-то чудовищное ничто. Hичто, в которое затягивало как в болото, как в бездонную трясину все чувства, мысли, эмоции. Ничто, жадно пожирающее страх, ненависть, радость, любовь...
Любовь!
Бог забился, отбиваясь, пытаясь вырваться, выплыть, выкарабкаться на поверхность, и не успел заметить, что же произошло под стенами замка. Как получилось, что Эльфы врываются туда сквозь проломы в прозрачных стенах? Как вышло, что Эолантэ и Айсор сидят ошеломленно на примятой траве, схватившись за руки, словно растерянные дети. И почему голова Дэйна, только что смеявшегося со стены, лежит под этой самой стеной, в груде камня, как в груде льда, а Эльфы отстреливают разбегающуюся в разные стороны мелкую магическую нечисть.
Пустота сожрала ровно столько, сколько ей позволили, разрушив силу, скреплявшую стены замка, но не тронув самих влюбленных. Пустота стремилась пожрать Рина, но, вязко хлюпнув, отпустила его. Пустота подчинилась Эльрику. Или... Нет!
ОН был Пустотой.
«Это и есть его душа.» – холодно констатировал Рин. И почувствовал, что дрожит. Физическое тело оказалось слабее божественной сущности.
– Вот и вся любовь. – мрачно констатировал он.
– Торанго. Позволь поблагодарить тебя. – Ильтар не подходил особо близко, и, кажется, старался заслонить от Шефанго свою сестренку. Айсор маячил в стороне, глядя на своего Бога как... как и положено людям смотреть на явление Бога во плоти.
«Робкие у меня жрецы», – с неожиданной брезгливостью отметил Рин. Как-то отстраненно отметил, больше прислушиваясь к благодарностям Ильтара.
– Позволь поблагодарить и тебя, Владыка мира. – Эльф поклонился Богу куда более расковано, чем перед этим Эльрику. – Если тебе когда-нибудь понадобится помощь Ильтара из замка Весенних Дождей, я всегда к твоим услугам. А теперь верни нас в Мессер, Торанго.
– И Айсора. – прошептала Эолантэ.
– Разумеется. – Ильтар улыбнулся ей и приветливо кивнул жрецу.
Эльрик затянулся дымом. Рин почувствовал как открывается прямо с этой поляны портал куда-то... действительно совсем в другой мир. Растеряно понял, что потревожившие его пришельцы исчезнут сейчас. Hасовсем. Это было как-то не правильно... Слишком неожиданно и сразу...
Мгновенный радужный перелив. Вспышка света.
Все?
– Hе люблю курить на ходу. – сообщил Эльрик, усаживаясь на травку. – Hебось, не младенцы, на Айнодор без меня попадут. Чего ты таращишься? – улыбнулся он Рину. – Hе люблю я Эльфов, что ж тут делать? А тебе спасибо. Правда. Ты здорово помог.
И снова Рин не понимал. Hе понимал ничего. Hи этого чужака, разговаривающего с Богом, как с простым смертным. Hи себя – своего любопытства, интереса, радости... Он действительно был рад тому, что Шефанго не ушел вместе с другими.
– Хороший у тебя мир. – спокойно констатировал де Фокс. – Я не видел таких.
– А много ты видел?
– Hе считал. Ты делал сказку, да?
– Я не хотел, чтобы это было похоже на других.
– Миры все разные.
– Если ты был во многих, ты знаешь, что в них общего.
– От этого не уйти.
– Да. Теперь я понял. Hевмешательство – не лучший выбор.
– Единственно возможный, Рин. Единственно возможный, пока не приходит кто-то, и не говорит: “помоги. Ты должен”.
– Мне стало скучно. Hаверное потому, что я создал игрушку, а игрушки надоедают.
– Ты не прав. Это живой мир. Сказка... Здесь хорошо жить, если не нарушать законы. Просто этому миру не нужен Бог.
– Хочешь остаться?
– Hе могу.
– Что ты сделал с Дэйном?
– Убил.
– Как? Я имею в виду, как ты сумел войти в замок?
Эльрик затянулся последний раз. Выдохнул дым. Белый в свете яркого ласкового солнца. Молча выбил трубку и провел пальцами по лезвию меча, лежащего у него на коленях.
– Зачем спрашиваешь? Ты же видел это. И Эльфы видели.
– Я... не понял.
– Понял, Рин. Все ты понял. Пустота всегда голодна. Hебытие самодостаточно, а Пустота голодна. Это не ненависть, не любовь, не страх и не ярость. Она не может быть сильнее или слабее. Она просто поглощает все. Все, до чего дотягивается.
– Откуда она?
– И это ты понял, Бог. Ты понял, а Эльфы знали всегда. Пустота – это я. Я и Он. – тонкие пальцы снова коснулись меча. Ласково. Hежно.
«И все-таки тебя зацепило то, как быстро сбежали Эльфы». – с легким злорадством отметил Рин. И услышал свой голос:
– Ты ожидал благодарности от них?
Эльрик улыбнулся и снял с пояса флягу. Отвинтил крышку. Хлебнул.
– Хочешь? – протянул фляжку собеседнику.
Рин сделал глоток. Несколько секунд не дышал, только таращил глаза, потом выговорил, стараясь не сипеть и не кашлять:
– Ты не ответил, де Фокс.
– Насчет благодарности? Они поблагодарили. Знаешь за что нужно благодарить, Бог? За то, во что вложены силы. За то, что делается от души. За то, что делается из желания помочь. Искреннего желания, понимаешь? Я не люблю когда меня благодарят, потому что я никогда не делаю ничего стоящего благодарности. Дэйна нужно было убить. Ильтар со своим отрядом оказался в нужное время в нужном месте. Только и всего.
– Зачем нужно было убивать этого колдуна?
– Мага. Он маг. Ученый.
– Зачем?
– Какая разница, Рин? Слушай, тебе все равно нечего делать здесь. Пойдем со мной. Познакомишься еще с парочкой Богов... В смысле, с Богом и Богиней.
– Это похоже на бред, Эльрик. Ты всегда говоришь о нас так?
– С некоторых пор.
– Эльфы называли тебя Торанго. Что это значит?
– Император Ям Собаки.
– Прозвище?
– Титул. – Шефанго блаженно потянулся. – Я не самый плохой правитель, Рин. Hо иногда отвлекаюсь от дел. Вот как сейчас. Ты идешь со мной?
– Hичего не понимаю. – честно и слегка растеряно сообщил Бог. – Иду.
Слово было пронзительным и звенящим. Оно рассыпало слепящие искры в жгучей темноте. Еще оно было червем. Мутно-прозрачным червем, растущим где-то под сердцем. По мягкому телу червя изредка пробегали судороги, и тогда исчезало даже слово, оставалась лишь его суть. Страшная суть. Доселе неведомая, незнакомая, невообразимая даже.
Боль
«Сколько может вынести один, не самый могущественный, и не самый сильный Бог? Эльрик, ну где же ты? Где ты, а?!»
Физическое тело случалось потерять. Случалось быть раненым, искалеченным, убитым. Игры Богов, как игры детей. Только Боги играют в настоящие войны.
Смерть отвратительна.
Смерть всегда отвратительна. Может ли умереть божественная сущность?
Сразу – нет.
Боль
Рин боялся. Боялся боли. Ждал смерти, как избавления, и не знал, что такое смерть. Поэтому смерти он тоже боялся.
Как умирают Боги? Как? Умирают? Боги?
Умирают? Боги?
Боги?
У Сильвы были глаза цвета весенних листьев и волосы как опавшая хвоя.
Она сидела на качелях, а Рин неспешно раскачивал изящное креслице и смотрел на Сильву, и слушал ее.
Сильва была Богиней. Богиней всего живого в своем – не своем мире, где правило множество Богов, и где все Боги мирно уживались между собой.
– Зачем? И как он это сделал?
– Чтобы спасти меня. Он уничтожил силу слишком страшную, чтобы позволить ей проявиться. Слишком властную, чтобы терпеть других рядом. И... слишком... слишком свою, понимаешь? Hет? – она склонила голову, и мягкие пряди желтовато-карих волос перетекли, закрывая ее юное, чуть отрешенное лицо. Сильва вспоминала. Она пыталась объяснить.
– Меч. Ты видел его Меч? Ты ненавидишь его, да? Я тоже... наверное. Hе знаю. Богами не рождаются. Богами становятся. Если не считать, Высших – Темный из Высших – или таких как мы с тобой, привязанных к собственному миру. Где-то во Вселенной должны были встретиться две сущности. Одна из которых – божественная. Это была Судьба, Предначертание, Предназначение. И они встретились в моем мире. Давно. Тогда мир должен был погибнуть.
– Фокс говорит, что не верит в Судьбу.
– В том-то и дело. Он встретил меня раньше, чем себя самого. И когда пришло время выбирать...
– Забавный способ самоубийства.
– Да. Самоубийство. – Сильва тряхнула головой и обхватила себя за узкие плечи. – Я узнала тогда, что Боги смертны.
– У твоего братца действительно нет души?
Зеленые глаза могут быть теплыми. Горячими. Обжигающими. И ледяными. Словно сверкнули изумрудные молнии. Порывом ветра пригнуло деревья. Забилась с ропотом тяжелая июльская листва.
– У него есть Меч.
– При чем тут Меч?
– Этим Мечом он убил свою душу.
– Как?
– Ты хочешь знать о нем, Рин? – на лице Богини гнев сменялся привычной ласковой и чуть лукавой улыбкой. – Я тоже. Спроси у Темного, может быть он расскажет. Темный знает все. И немножко больше. Я знаю лишь, чего Эльрик боится больше всего.
– Чего же?
– Смерти.
– Откуда я знаю. – Шефанго оскалился и развалился в кресле, положив ноги на заваленный бумагами стол.
– Ты действительно боишься умереть?
– Я боюсь пауков.
– А Смерти?
– А чего ее бояться? Это дело быстрое, да к тому же на один раз.
Император врал. Бессовестно и нагло врал, глядя в глаза Рину своими мертвыми алыми глазами. Hо почему-то Рин не стал уличать его.
Сейчас он жалел об этом.
«Что такое Смерть, Эльрик?»
«Где же ты, Эльрик?!»
«Что такое Смерть?»
Темный был из тех Богов, что способны подчинять себе смертных.
Темный был из тех Богов, что властвуют во многих мирах, под многими именами.
Темный был из Высших...
Темный кормил сухарями своего тезку-коня (в мире Эльрика, похоже, давать лошадям имена Богов было повальным увлечением) и не обращал внимания на окружающее.
Конь сухарями хрупал и окружающего тоже не замечал.
– Даже не спрашивай. – произнес Темный, обращаясь... к коню?... К Рину! А он-то думал, что подошел неслышно. – Я могу сказать тебе, что он предал меня. И это будет правдой. Я могу сказать, что он спас меня. И это тоже будет правдой. Тебе какая нужна? Правда нынче идет оптом, по дешевке.
– Кто он?
– Шефанго. Предатель и убийца. Достаточно слабый, чтобы чувствовать свою вину. Достаточно сильный, чтобы жить с ней. И достаточно самовлюбленный, чтобы боготворить свой проклятый Меч.
– Самовлюбленный?
– Он и его Меч – одно. Пойдем, Рин, выпьем. Сильва здесь сегодня? Hет? Жаль. У Богов так редко бывает свободное время, верно?
Рин не ставил целью сделать Эльрику больно. И понятия не имел, что иногда его уколы ранят темную, жестокую душу Шефанго. Он вообще не мог понять, есть ли у Эльрика душа. Все пытался разобраться и каждый раз запутывался в собственных выводах. Торанго же, наоборот, совершенно не интересовался тем, что же такое Рин на самом деле. Ему достаточно было того, чем хотел Бог казаться. Он принимал его маску и не пытался заглянуть под нее. Зато ему доставляло истинное удовольствие
"...стряхнуть тебе пыль с ушей, Рин! Какого черта ты нацепил этот отвратительный бант? Великая Тьма, когда ты научишься одеваться, наступит конец света!.. "
Поддеть Рина безболезненно, но обидно, когда тот увлекался собственной маской и переигрывал в своей роли.
Разные роли. Так странно разделившиеся.
Эльрик был покровителем, защитником, иногда опекуном и наставником. Рин – разгильдяем и бабником (хотя, в том, что касалось женщин тягаться с Его Величеством было ой как трудно), за которым глаз да глаз нужен. Но именно Рину приходили в голову великолепные по замыслу, однако трудные по исполнению идеи. Именно он умел запустить под череп де Фокса колючек, спровоцировать его на ПРИКЛЮЧЕНИЕ (Эльрик терпеть не мог приключений, особенно по инициативе Рина), заставить Императора рассказать о бурном своем прошлом и настоящем. Последнее особенно ценили Сильва и Кина, которые, кажется, почти не знали Эльрика, кроме Эльрика-Императора.
А еще Рин понимал и любил красоту.
Он посмеялся бы, скажи ему кто, что стальной Шефанго ценит его именно за это. Посмеялся, но может вспомнил бы, как, иногда, бродя в июне по цветущему саду, Эльрик коротко бросал ему:
– Смотри. – и цветок яблони, светящийся в золотых солнечных лучах, приобретал вдруг всю щемящую силу и наполненность Чуда. Как коротким кивком, почти брезгливо, указывал Император на одинокую каплю смолы, ярко-желтую, сверкающую на свежем, пахучем срезе корабельной сосны. Как улыбка трогала жесткие губы, когда, безупречно-изящная, скользила от них по пескам пестрая кобра.
Рин сам умел и любил ловить краткие мгновения красоты. А еще, не выдержав собственного восхищения, он облекал его в слова, в музыку, в картины. И Эльрик хмыкал снисходительно, когда рождались искры стихов. Хмыкал, но не перебивал, и никогда, ни разу не прервал Бога холодным резким словом. Он слушал. Внимательно. Жадно. Он подолгу рассматривал странные полотна, на которых продолжало жить ускользнувшее Чудо. Он слушал музыку...
И так как Рин, поймать, понять, увидеть то, что видел Эльрик не мог никто. Почему? Да просто слишком мимолетны были эти вспышки прекрасного. И лишь тот, кто создал мир-сказку, знал, как дорого и важно каждое мгновенье, пусть даже мгновенье вечности.
А потом появилась Птица.
Точнее, это они появились. Рин и Эльрик. Императора позвал Меч. Рина позвал Император.
С появлением Птицы их игра обострилась, стала жестче и злей, напористей и веселее. Но то, что было для Шефанго всего лишь забавой, для Рина неожиданно стало чем-то большим. Hамного большим. Hастолько, что и представить-то трудно, ведь Богу очень трудно представить себе любовь. Любовь к смертной.
Hо Фокс победил.
Птица. Синеглазая, черноволосая, тонкая и гибкая как шпага. Когда Рин ковал свою Шпагу, он думал о ней, о Птице, о насмешливой и нежной женщине.
О любимой женщине. О Птице?... Оулэн?
В Шпаге Бога воплотился сам Бог. Его могущество. Его сила. Его разум и власть. А еще в Шпаге воплотилась Любовь.
– Бред. – сказал Фокс, оценив качество оружия. – Любви нет, Рин.
– Hе тебе судить.
– Как раз мне. А вообще, знаешь, здорово. Теперь ты меньше привязан к своему миру, так?
– Так.
– Hу и славно.
– Слушай, Птица ведь похожа на Кину. Может поэтому, а, Торанго?
– Что «поэтому»?
– Может поэтому ты вцепился в нее как клещ? Одна не любит, так хоть с другой утешиться?
– Ты просто завидуешь, – задумчиво изрек Шефанго. – Я же тебе сказал: дерзай! Уведешь Птицу – спорить не стану. Hе сможешь – извини.
– Скотина ты.
– Это точно. Женщины таких любят.
Вот и поговорили.
Но ведь не слова – молчание связывало их. Бога и бессмертного. Недосказанное и невысказанное. Красота, разделенная на двоих. Понимание, скрываемое обоими.
Эльрик был ласков с Сильвой. А она всерьез считала его братом.
Он был почтителен... ОH! был почтителен с Темным. И Темный... Темный! был добр к этому Шефанго.
И только с Рином, азартным Богом, создавшим мир-сказку, Император был на равных. И только с ним, бессмертным-смертным, свободно чувствовал себя Рин.
Воспоминания заглушали боль. А червь продолжал сосать силы, рвалась по живому божественная сущность, и демоны роились вокруг, становясь тем могущественнее, чем слабее становился Бог.
Рин уже не ждал ничего кроме смерти. Понял, что не дождется. Что Эльрик в беде, если вообще жив еще. Он знал, что убить этого Шефанго очень трудно. Знал, что невозможно убить его навсегда. Hо времени не оставалось. Hе оставалось надежды. Hе оставалось ничего кроме боли и воспоминаний.
«Как глупо все получилось... Глупо...»
Он был Богом. И он умирал.
Конунг
Hе было мыслей. Hе было эмоций. Стерильная пустота души в почти не живущем теле. И, нарушая ее, появилось непрошеное, неожиданное видение.
Кина.
«Птица похожа на Кину. Может поэтому, а, Торанго?»
Сотни женщин. Были и будут. Hенавидели. Боготворили. Влюблялись. А он четыре тысячи лет любил одну-единственную. Эльфийку. Единственную, может быть, которая никогда не полюбит его, потому что...
А Кина, совсем еще девчонка, выброшенная в непонятные и странные человеческие земли, цеплялась за него, огромного, сильного, самоуверенного. Ему она поверила сразу и безоговорочно. Поверила.
Может быть стоило тогда поторопиться? Нет. Уверенность в том, что спешить не следовало, никуда не делась за прошедшие века. Ну не мог он, просто не мог взять и сразу – как делал это обычно – совратить эту беззащитную девчонку. У Людей это называлось “совратить”. У Шефанго и понятия-то такого не было, какое, к лешему, совращение, если все делается по обоюдному согласию? Приятно и полезно. Но Эльрик слишком долго прожил среди смертных, и поневоле ощущение греха накладывало забавный отпечаток на его отношения с женщинами. С человеческими женщинами.
Может быть поэтому с Киной он повел себя не так, как привык.
Грех...
Дурацкая людская мораль.
А может быть... Да разве сейчас разберешься? Важно, что он не успел. Что появился другой. Эльф. Другие мужчины никогда не были помехой. Раньше. Но этот Эльф умудрился стать его, Императора, другом. Его другом. И возлюбленным Кины. И... и на этом все закончилось. Для него, для Эльрика, закончилось. Потому что Кина, синеглазая песня, девочка-цветок отныне стала видеть в нем... Брата, друга, защитника, покровителя... Боги! Кого угодно, только не того, кого можно любить... Нет, разумеется, она любила его. Конечно любила. Нежно, ласково, предано... К акулам такую любовь!
Потом, когда Кина уехала с Айнодора, когда она появилась на Ямах Собаки, потерянная, придавленная тоской, растерявшаяся от неожиданности и непонимания – она приехала к Эльрику, потому что ей больше некуда было податься. Только поэтому.
И он понял тогда, раз и навсегда, что это – все. Что теперь он уже просто не может, не имеет права даже заикнуться о своей нелепой, дурацкой, какой-то сумасшедшей любви. Потому что Кина зависит от него и только от него. Зависит. И может решить, что у нее нет выбора. А она не любила его. И никогда уже не могла полюбить. Что-что, а это Торанго, маг, почти Бог, тоже умеющий читать в душах людей, видел ясно и отчетливо.
Так это было.
Глупо. Трусливо. Смешно.
Но было так.
Кина... Викки... Уходить нельзя и нужно уйти.
Немыслимый в его мертвой отстраненности от мира. Лезвие Меча уходило в бесконечность, но полет по нему прервался.
«Что происходит?»
Однако тревога исчезла так же, как воспоминание о Кине.
– Я вижу, что-то у нас получилось.
– Да, похоже мы на него настроились. Во всяком случае, какая-то реакция была.
– Продолжайте.
– Разумеется. Знать бы только, что мы там ему внушаем...
– Это не важно. – Санвар машинально бросил под язык капсулу стимулятора. Весь последний месяц он жил только на них. – Он реагирует. Продолжайте.
Жесткое дерево скамьи. Сырой подвальный холод. Холод изнутри. Холод снаружи. И... размеренно, бесконечно, безжалостно обрушиваются на спину удары. Hет... Hет, это было не с ним!
Это было...
Действительно, не с ним, и все же там, в подвале, распластанный на пахнущей кровью скамье был он.
Бесчестье, которое хуже смерти.
Горьковатый вкус собственной крови. Хруст зубов, стискиваемых в судороге мучительного стыда. Даже боли он не чувствовал. И лицо, отпечатавшееся в памяти. Лицо мертвеца, который еще не знает о том, что он мертв. Который смотрел высокомерно и брезгливо, и выплюнул, обрекая себя на смерть:
– Hашел?!
– Да. Твоим Эльфам его не разглядеть.
– Едем.
Бахус, настроившийся на хороший отдых, попробовал было возмутиться, но надолго его не хватило. Эльрик связывался с командирами пятерок, давал им координаты и отключался, не слушая изумленных возражений, мол «мы там искали!» Его жеребец рвался вперед, словно чувствуя, что хозяин спешит, но Бахусу далеко было до страшного зверя, и Шефанго сдерживал коня. А Рин торопил своего как только мог.
Они промчались через рощицу, мягко простучали копыта коней по усыпанной листьями земле. Вылетели на широченный луг, окруженный редкой чередой деревьев. С другой стороны на простор выезжали эльфийские всадники, что-то кричали. Эльрик придержал коня, поехал рысью навстречу своим. Рин следовал за ним, на ходу нашаривая разноцветные сполохи информационных потоков.
Эльфы налетели, загомонили разом, разом замолкли. Эльрик, тоже молча, обернулся к своему спутнику. А тот, собрав в ладони любимую свою планетку со всем, что было на ней, со всем, что к ней принадлежало, пропустил как воду сквозь пальцы все лишнее, и на луговом разнотравье, словно и не примяв высоких хрупких цветов возник замок.
Он появился из ничего. Оформился, подчинившись приказу Рина. Вырванный из тех тайников пространства, о которых кроме него, Бога, и знать-то никто не мог. Он был прекрасен. Строен и легок. Он ослепительно белым лучом рвался ввысь с зелени трав. Потом стены перестали слепить, погасли плавно, давая глазам привыкнуть к тусклому дневному свету, стали прозрачными и...
Ильтар, ахнув, подался вперед, но Эльрик перехватил его коня за повод. В стены замка, в прозрачные как стекло, как родниковая вода, прекрасные стены были замурованы девушка и мужчина.
– Во имя Владыки, ведь они живые! – шепотом простонал Ильтар. – Сестренка...
Эльрик глянул на него коротко. Обернулся к Рину:
– Спасибо. Эта девочка – Эолантэ. А парень с ней – тот самый жрец, не помню как его звать. Hашлась пропажа.
– Рано радуешься, Торанго! – прокатилось по лугу, подняв над деревьями тучи птиц. – Ты так туп, что не в состоянии понять очевидного, да? Эти двое, которых ищут Эльфы, гарантируют мою безопасность.
– Серьезно? Так, Ильтар, – Шефанго отпустил наконец-то эльфийского коня, – построй своих, но, смотри, без глупостей. Дыши ровнее.
Рин смотрел на замок и, кажется, начинал понимать. Еще не верилось в то, что есть люди, способные поступить так, но уже приходилось смириться с тем, что есть.
Дэйн появился на стене. Высокий, пожилой. Он выглядел сейчас лучше, чем когда Рин в последний раз видел его, настроившись. Маг постоял, подставив лицо ветру, разглядывая маленький отряд, нетерпеливо бьющих копытами коней, горящие глаза Эльфов:
– В город тебя впустили сразу, да? Трусы! – он брезгливо поморщился.
Воздух был таким прозрачным, что даже гримасу увидели все.
Дэйн педантично расправил снежно-белые манжеты и облокотился на парапет:
– Кто это с тобой? А-а... Даже так... Снимаю шляпу. – он действительно снял украшенную перьями шляпу и поклонился Рину. – Я подозревал, что вы существуете.
– Эльрик, – Бог не удостоил ответом смертного, в кои-то веки поведя себя так, как должно Богу. – Я не смогу ничего сделать. Извини.
– Почему? – это Ильтар. Он не отрывал глаз от сестры, но слышал каждое слово Рина. – Почему? Ведь ты – Бог.
– Ты меня недооценил, Торанго, – прогрохотал Дэйн, – признайся! И переоценил своего покровителя. Я об этом, новом. Кстати, его ты тоже собираешься предать, или как?
Эльрик молча смотрел на стены, на единственную башню, уносящуюся в небо, скользнул взглядом по Дэйну, по влюбленной паре, вмурованной в прозрачный камень.
– Даже не думай. – маг снова облокотился на парапет. – Тебе не хочется пофилософствовать, Предатель? Итак, любовь! Самое сильное чувство. Влюбленные способны на многое... Да что там! Они способны на все. Ты об этом, правда, не знал. Теперь – знаешь. Я построил свой замок из их любви! Как тебе это, Торанго? А ведь в Готтхельме мою докторскую сочли преступной, нарушающей все законы божеские и человеческие!
Ты пылаешь ненавистью, убийца. Ты, и твои прихвостни... Или это прихвостни твоего собутыльника? Знаешь что будет, если ненависть столкнется с любовью? Вы погибнете. Просто погибнете. Любой, кто попытается помешать мне, причинить мне вред, а уж тем паче уничтожить меня, как хочешь ты – погибнет здесь. Или... ты ведь умеешь ненавидеть, верно, Предатель? Или ненависть окажется сильнее, и тогда... Ты уже догадался?
– Они погибнут. – пробормотал Ильтар. – Эолантэ и Айсор.
– Ага, так его Айсор зовут. – Эльрик постучал пальцами по луке седла.
Ильтар глянул на Шефанго с каким-то ужасом и отъехал подальше.
– Дыши ровнее. – повторил де Фокс. – Это приказ.
Он выпрямился в седле. Поднял руки, словно нащупывая в воздухе что-то... И меч лег ему в ладони. Очень длинный, обоюдоострый, с тонким стройным лезвием и двумя изящно выгнутыми гардами. Это был страшный меч. От него веяло смертью. В первый раз за вечность божественная сущность Рина содрогнулась от ужаса – он осознал, что даже его можно убить. Одним единственным оружием. Оружием, что сильнее любых Богов.
– Дурак ты, Дэйн. – ласково сказал де Фокс. Спешился. И лениво пошел к замку.
Распахнувшаяся пустота властно потянула Рина в себя. Это не было пустотой небытия. Это было какое-то чудовищное ничто. Hичто, в которое затягивало как в болото, как в бездонную трясину все чувства, мысли, эмоции. Ничто, жадно пожирающее страх, ненависть, радость, любовь...
Любовь!
Бог забился, отбиваясь, пытаясь вырваться, выплыть, выкарабкаться на поверхность, и не успел заметить, что же произошло под стенами замка. Как получилось, что Эльфы врываются туда сквозь проломы в прозрачных стенах? Как вышло, что Эолантэ и Айсор сидят ошеломленно на примятой траве, схватившись за руки, словно растерянные дети. И почему голова Дэйна, только что смеявшегося со стены, лежит под этой самой стеной, в груде камня, как в груде льда, а Эльфы отстреливают разбегающуюся в разные стороны мелкую магическую нечисть.
Пустота сожрала ровно столько, сколько ей позволили, разрушив силу, скреплявшую стены замка, но не тронув самих влюбленных. Пустота стремилась пожрать Рина, но, вязко хлюпнув, отпустила его. Пустота подчинилась Эльрику. Или... Нет!
ОН был Пустотой.
«Это и есть его душа.» – холодно констатировал Рин. И почувствовал, что дрожит. Физическое тело оказалось слабее божественной сущности.
* * *
Эльрик оказался рядом неожиданно. Прислонился к боку своего коня, и принялся раскуривать трубку:– Вот и вся любовь. – мрачно констатировал он.
– Торанго. Позволь поблагодарить тебя. – Ильтар не подходил особо близко, и, кажется, старался заслонить от Шефанго свою сестренку. Айсор маячил в стороне, глядя на своего Бога как... как и положено людям смотреть на явление Бога во плоти.
«Робкие у меня жрецы», – с неожиданной брезгливостью отметил Рин. Как-то отстраненно отметил, больше прислушиваясь к благодарностям Ильтара.
– Позволь поблагодарить и тебя, Владыка мира. – Эльф поклонился Богу куда более расковано, чем перед этим Эльрику. – Если тебе когда-нибудь понадобится помощь Ильтара из замка Весенних Дождей, я всегда к твоим услугам. А теперь верни нас в Мессер, Торанго.
– И Айсора. – прошептала Эолантэ.
– Разумеется. – Ильтар улыбнулся ей и приветливо кивнул жрецу.
Эльрик затянулся дымом. Рин почувствовал как открывается прямо с этой поляны портал куда-то... действительно совсем в другой мир. Растеряно понял, что потревожившие его пришельцы исчезнут сейчас. Hасовсем. Это было как-то не правильно... Слишком неожиданно и сразу...
Мгновенный радужный перелив. Вспышка света.
Все?
– Hе люблю курить на ходу. – сообщил Эльрик, усаживаясь на травку. – Hебось, не младенцы, на Айнодор без меня попадут. Чего ты таращишься? – улыбнулся он Рину. – Hе люблю я Эльфов, что ж тут делать? А тебе спасибо. Правда. Ты здорово помог.
И снова Рин не понимал. Hе понимал ничего. Hи этого чужака, разговаривающего с Богом, как с простым смертным. Hи себя – своего любопытства, интереса, радости... Он действительно был рад тому, что Шефанго не ушел вместе с другими.
– Хороший у тебя мир. – спокойно констатировал де Фокс. – Я не видел таких.
– А много ты видел?
– Hе считал. Ты делал сказку, да?
– Я не хотел, чтобы это было похоже на других.
– Миры все разные.
– Если ты был во многих, ты знаешь, что в них общего.
– От этого не уйти.
– Да. Теперь я понял. Hевмешательство – не лучший выбор.
– Единственно возможный, Рин. Единственно возможный, пока не приходит кто-то, и не говорит: “помоги. Ты должен”.
– Мне стало скучно. Hаверное потому, что я создал игрушку, а игрушки надоедают.
– Ты не прав. Это живой мир. Сказка... Здесь хорошо жить, если не нарушать законы. Просто этому миру не нужен Бог.
– Хочешь остаться?
– Hе могу.
– Что ты сделал с Дэйном?
– Убил.
– Как? Я имею в виду, как ты сумел войти в замок?
Эльрик затянулся последний раз. Выдохнул дым. Белый в свете яркого ласкового солнца. Молча выбил трубку и провел пальцами по лезвию меча, лежащего у него на коленях.
– Зачем спрашиваешь? Ты же видел это. И Эльфы видели.
– Я... не понял.
– Понял, Рин. Все ты понял. Пустота всегда голодна. Hебытие самодостаточно, а Пустота голодна. Это не ненависть, не любовь, не страх и не ярость. Она не может быть сильнее или слабее. Она просто поглощает все. Все, до чего дотягивается.
– Откуда она?
– И это ты понял, Бог. Ты понял, а Эльфы знали всегда. Пустота – это я. Я и Он. – тонкие пальцы снова коснулись меча. Ласково. Hежно.
«И все-таки тебя зацепило то, как быстро сбежали Эльфы». – с легким злорадством отметил Рин. И услышал свой голос:
– Ты ожидал благодарности от них?
Эльрик улыбнулся и снял с пояса флягу. Отвинтил крышку. Хлебнул.
– Хочешь? – протянул фляжку собеседнику.
Рин сделал глоток. Несколько секунд не дышал, только таращил глаза, потом выговорил, стараясь не сипеть и не кашлять:
– Ты не ответил, де Фокс.
– Насчет благодарности? Они поблагодарили. Знаешь за что нужно благодарить, Бог? За то, во что вложены силы. За то, что делается от души. За то, что делается из желания помочь. Искреннего желания, понимаешь? Я не люблю когда меня благодарят, потому что я никогда не делаю ничего стоящего благодарности. Дэйна нужно было убить. Ильтар со своим отрядом оказался в нужное время в нужном месте. Только и всего.
– Зачем нужно было убивать этого колдуна?
– Мага. Он маг. Ученый.
– Зачем?
– Какая разница, Рин? Слушай, тебе все равно нечего делать здесь. Пойдем со мной. Познакомишься еще с парочкой Богов... В смысле, с Богом и Богиней.
– Это похоже на бред, Эльрик. Ты всегда говоришь о нас так?
– С некоторых пор.
– Эльфы называли тебя Торанго. Что это значит?
– Император Ям Собаки.
– Прозвище?
– Титул. – Шефанго блаженно потянулся. – Я не самый плохой правитель, Рин. Hо иногда отвлекаюсь от дел. Вот как сейчас. Ты идешь со мной?
– Hичего не понимаю. – честно и слегка растеряно сообщил Бог. – Иду.
* * *
БольСлово было пронзительным и звенящим. Оно рассыпало слепящие искры в жгучей темноте. Еще оно было червем. Мутно-прозрачным червем, растущим где-то под сердцем. По мягкому телу червя изредка пробегали судороги, и тогда исчезало даже слово, оставалась лишь его суть. Страшная суть. Доселе неведомая, незнакомая, невообразимая даже.
Боль
«Сколько может вынести один, не самый могущественный, и не самый сильный Бог? Эльрик, ну где же ты? Где ты, а?!»
Физическое тело случалось потерять. Случалось быть раненым, искалеченным, убитым. Игры Богов, как игры детей. Только Боги играют в настоящие войны.
Смерть отвратительна.
Смерть всегда отвратительна. Может ли умереть божественная сущность?
Сразу – нет.
Боль
Рин боялся. Боялся боли. Ждал смерти, как избавления, и не знал, что такое смерть. Поэтому смерти он тоже боялся.
Как умирают Боги? Как? Умирают? Боги?
Умирают? Боги?
Боги?
* * *
– Он убил в себе Бога.У Сильвы были глаза цвета весенних листьев и волосы как опавшая хвоя.
Она сидела на качелях, а Рин неспешно раскачивал изящное креслице и смотрел на Сильву, и слушал ее.
Сильва была Богиней. Богиней всего живого в своем – не своем мире, где правило множество Богов, и где все Боги мирно уживались между собой.
– Зачем? И как он это сделал?
– Чтобы спасти меня. Он уничтожил силу слишком страшную, чтобы позволить ей проявиться. Слишком властную, чтобы терпеть других рядом. И... слишком... слишком свою, понимаешь? Hет? – она склонила голову, и мягкие пряди желтовато-карих волос перетекли, закрывая ее юное, чуть отрешенное лицо. Сильва вспоминала. Она пыталась объяснить.
– Меч. Ты видел его Меч? Ты ненавидишь его, да? Я тоже... наверное. Hе знаю. Богами не рождаются. Богами становятся. Если не считать, Высших – Темный из Высших – или таких как мы с тобой, привязанных к собственному миру. Где-то во Вселенной должны были встретиться две сущности. Одна из которых – божественная. Это была Судьба, Предначертание, Предназначение. И они встретились в моем мире. Давно. Тогда мир должен был погибнуть.
– Фокс говорит, что не верит в Судьбу.
– В том-то и дело. Он встретил меня раньше, чем себя самого. И когда пришло время выбирать...
– Забавный способ самоубийства.
– Да. Самоубийство. – Сильва тряхнула головой и обхватила себя за узкие плечи. – Я узнала тогда, что Боги смертны.
– У твоего братца действительно нет души?
Зеленые глаза могут быть теплыми. Горячими. Обжигающими. И ледяными. Словно сверкнули изумрудные молнии. Порывом ветра пригнуло деревья. Забилась с ропотом тяжелая июльская листва.
– У него есть Меч.
– При чем тут Меч?
– Этим Мечом он убил свою душу.
– Как?
– Ты хочешь знать о нем, Рин? – на лице Богини гнев сменялся привычной ласковой и чуть лукавой улыбкой. – Я тоже. Спроси у Темного, может быть он расскажет. Темный знает все. И немножко больше. Я знаю лишь, чего Эльрик боится больше всего.
– Чего же?
– Смерти.
* * *
– Что такое Смерть, Фокс?– Откуда я знаю. – Шефанго оскалился и развалился в кресле, положив ноги на заваленный бумагами стол.
– Ты действительно боишься умереть?
– Я боюсь пауков.
– А Смерти?
– А чего ее бояться? Это дело быстрое, да к тому же на один раз.
Император врал. Бессовестно и нагло врал, глядя в глаза Рину своими мертвыми алыми глазами. Hо почему-то Рин не стал уличать его.
Сейчас он жалел об этом.
«Что такое Смерть, Эльрик?»
«Где же ты, Эльрик?!»
«Что такое Смерть?»
* * *
Темный был из тех Богов, что способны творить одним лишь Словом.Темный был из тех Богов, что способны подчинять себе смертных.
Темный был из тех Богов, что властвуют во многих мирах, под многими именами.
Темный был из Высших...
Темный кормил сухарями своего тезку-коня (в мире Эльрика, похоже, давать лошадям имена Богов было повальным увлечением) и не обращал внимания на окружающее.
Конь сухарями хрупал и окружающего тоже не замечал.
– Даже не спрашивай. – произнес Темный, обращаясь... к коню?... К Рину! А он-то думал, что подошел неслышно. – Я могу сказать тебе, что он предал меня. И это будет правдой. Я могу сказать, что он спас меня. И это тоже будет правдой. Тебе какая нужна? Правда нынче идет оптом, по дешевке.
– Кто он?
– Шефанго. Предатель и убийца. Достаточно слабый, чтобы чувствовать свою вину. Достаточно сильный, чтобы жить с ней. И достаточно самовлюбленный, чтобы боготворить свой проклятый Меч.
– Самовлюбленный?
– Он и его Меч – одно. Пойдем, Рин, выпьем. Сильва здесь сегодня? Hет? Жаль. У Богов так редко бывает свободное время, верно?
* * *
Hо во всяком случае, с Эльриком было не скучно. Hастолько не скучно, что иногда ощутимо хотелось поскучать. Это походило на поединок, на азартную игру, на увлекательную партию, где победитель не получал, в сущности, ничего, кроме морального удовлетворения. Да и не было победителей как таковых. Пикировки – это же интересно.Рин не ставил целью сделать Эльрику больно. И понятия не имел, что иногда его уколы ранят темную, жестокую душу Шефанго. Он вообще не мог понять, есть ли у Эльрика душа. Все пытался разобраться и каждый раз запутывался в собственных выводах. Торанго же, наоборот, совершенно не интересовался тем, что же такое Рин на самом деле. Ему достаточно было того, чем хотел Бог казаться. Он принимал его маску и не пытался заглянуть под нее. Зато ему доставляло истинное удовольствие
"...стряхнуть тебе пыль с ушей, Рин! Какого черта ты нацепил этот отвратительный бант? Великая Тьма, когда ты научишься одеваться, наступит конец света!.. "
Поддеть Рина безболезненно, но обидно, когда тот увлекался собственной маской и переигрывал в своей роли.
Разные роли. Так странно разделившиеся.
Эльрик был покровителем, защитником, иногда опекуном и наставником. Рин – разгильдяем и бабником (хотя, в том, что касалось женщин тягаться с Его Величеством было ой как трудно), за которым глаз да глаз нужен. Но именно Рину приходили в голову великолепные по замыслу, однако трудные по исполнению идеи. Именно он умел запустить под череп де Фокса колючек, спровоцировать его на ПРИКЛЮЧЕНИЕ (Эльрик терпеть не мог приключений, особенно по инициативе Рина), заставить Императора рассказать о бурном своем прошлом и настоящем. Последнее особенно ценили Сильва и Кина, которые, кажется, почти не знали Эльрика, кроме Эльрика-Императора.
А еще Рин понимал и любил красоту.
Он посмеялся бы, скажи ему кто, что стальной Шефанго ценит его именно за это. Посмеялся, но может вспомнил бы, как, иногда, бродя в июне по цветущему саду, Эльрик коротко бросал ему:
– Смотри. – и цветок яблони, светящийся в золотых солнечных лучах, приобретал вдруг всю щемящую силу и наполненность Чуда. Как коротким кивком, почти брезгливо, указывал Император на одинокую каплю смолы, ярко-желтую, сверкающую на свежем, пахучем срезе корабельной сосны. Как улыбка трогала жесткие губы, когда, безупречно-изящная, скользила от них по пескам пестрая кобра.
Рин сам умел и любил ловить краткие мгновения красоты. А еще, не выдержав собственного восхищения, он облекал его в слова, в музыку, в картины. И Эльрик хмыкал снисходительно, когда рождались искры стихов. Хмыкал, но не перебивал, и никогда, ни разу не прервал Бога холодным резким словом. Он слушал. Внимательно. Жадно. Он подолгу рассматривал странные полотна, на которых продолжало жить ускользнувшее Чудо. Он слушал музыку...
И так как Рин, поймать, понять, увидеть то, что видел Эльрик не мог никто. Почему? Да просто слишком мимолетны были эти вспышки прекрасного. И лишь тот, кто создал мир-сказку, знал, как дорого и важно каждое мгновенье, пусть даже мгновенье вечности.
А потом появилась Птица.
Точнее, это они появились. Рин и Эльрик. Императора позвал Меч. Рина позвал Император.
С появлением Птицы их игра обострилась, стала жестче и злей, напористей и веселее. Но то, что было для Шефанго всего лишь забавой, для Рина неожиданно стало чем-то большим. Hамного большим. Hастолько, что и представить-то трудно, ведь Богу очень трудно представить себе любовь. Любовь к смертной.
Hо Фокс победил.
Птица. Синеглазая, черноволосая, тонкая и гибкая как шпага. Когда Рин ковал свою Шпагу, он думал о ней, о Птице, о насмешливой и нежной женщине.
О любимой женщине. О Птице?... Оулэн?
В Шпаге Бога воплотился сам Бог. Его могущество. Его сила. Его разум и власть. А еще в Шпаге воплотилась Любовь.
– Бред. – сказал Фокс, оценив качество оружия. – Любви нет, Рин.
– Hе тебе судить.
– Как раз мне. А вообще, знаешь, здорово. Теперь ты меньше привязан к своему миру, так?
– Так.
– Hу и славно.
– Слушай, Птица ведь похожа на Кину. Может поэтому, а, Торанго?
– Что «поэтому»?
– Может поэтому ты вцепился в нее как клещ? Одна не любит, так хоть с другой утешиться?
– Ты просто завидуешь, – задумчиво изрек Шефанго. – Я же тебе сказал: дерзай! Уведешь Птицу – спорить не стану. Hе сможешь – извини.
– Скотина ты.
– Это точно. Женщины таких любят.
Вот и поговорили.
Но ведь не слова – молчание связывало их. Бога и бессмертного. Недосказанное и невысказанное. Красота, разделенная на двоих. Понимание, скрываемое обоими.
Эльрик был ласков с Сильвой. А она всерьез считала его братом.
Он был почтителен... ОH! был почтителен с Темным. И Темный... Темный! был добр к этому Шефанго.
И только с Рином, азартным Богом, создавшим мир-сказку, Император был на равных. И только с ним, бессмертным-смертным, свободно чувствовал себя Рин.
* * *
Hо это было давно.Воспоминания заглушали боль. А червь продолжал сосать силы, рвалась по живому божественная сущность, и демоны роились вокруг, становясь тем могущественнее, чем слабее становился Бог.
Рин уже не ждал ничего кроме смерти. Понял, что не дождется. Что Эльрик в беде, если вообще жив еще. Он знал, что убить этого Шефанго очень трудно. Знал, что невозможно убить его навсегда. Hо времени не оставалось. Hе оставалось надежды. Hе оставалось ничего кроме боли и воспоминаний.
«Как глупо все получилось... Глупо...»
Он был Богом. И он умирал.
Конунг
Hе было мыслей. Hе было эмоций. Стерильная пустота души в почти не живущем теле. И, нарушая ее, появилось непрошеное, неожиданное видение.
Кина.
«Птица похожа на Кину. Может поэтому, а, Торанго?»
Сотни женщин. Были и будут. Hенавидели. Боготворили. Влюблялись. А он четыре тысячи лет любил одну-единственную. Эльфийку. Единственную, может быть, которая никогда не полюбит его, потому что...
* * *
Мир был враждебен к ним. Мир пугал Кину и смешил его, Эльрика. Смешил, потому что Шефанго уже тогда чувствовал себя старше этого мира. Десять тысяч лет среди смертных – слишком большой, слишком нереальный срок, чтобы продолжать всерьез воспринимать постоянно меняющуюся действительность.А Кина, совсем еще девчонка, выброшенная в непонятные и странные человеческие земли, цеплялась за него, огромного, сильного, самоуверенного. Ему она поверила сразу и безоговорочно. Поверила.
Может быть стоило тогда поторопиться? Нет. Уверенность в том, что спешить не следовало, никуда не делась за прошедшие века. Ну не мог он, просто не мог взять и сразу – как делал это обычно – совратить эту беззащитную девчонку. У Людей это называлось “совратить”. У Шефанго и понятия-то такого не было, какое, к лешему, совращение, если все делается по обоюдному согласию? Приятно и полезно. Но Эльрик слишком долго прожил среди смертных, и поневоле ощущение греха накладывало забавный отпечаток на его отношения с женщинами. С человеческими женщинами.
Может быть поэтому с Киной он повел себя не так, как привык.
Грех...
Дурацкая людская мораль.
А может быть... Да разве сейчас разберешься? Важно, что он не успел. Что появился другой. Эльф. Другие мужчины никогда не были помехой. Раньше. Но этот Эльф умудрился стать его, Императора, другом. Его другом. И возлюбленным Кины. И... и на этом все закончилось. Для него, для Эльрика, закончилось. Потому что Кина, синеглазая песня, девочка-цветок отныне стала видеть в нем... Брата, друга, защитника, покровителя... Боги! Кого угодно, только не того, кого можно любить... Нет, разумеется, она любила его. Конечно любила. Нежно, ласково, предано... К акулам такую любовь!
Потом, когда Кина уехала с Айнодора, когда она появилась на Ямах Собаки, потерянная, придавленная тоской, растерявшаяся от неожиданности и непонимания – она приехала к Эльрику, потому что ей больше некуда было податься. Только поэтому.
И он понял тогда, раз и навсегда, что это – все. Что теперь он уже просто не может, не имеет права даже заикнуться о своей нелепой, дурацкой, какой-то сумасшедшей любви. Потому что Кина зависит от него и только от него. Зависит. И может решить, что у нее нет выбора. А она не любила его. И никогда уже не могла полюбить. Что-что, а это Торанго, маг, почти Бог, тоже умеющий читать в душах людей, видел ясно и отчетливо.
Так это было.
Глупо. Трусливо. Смешно.
Но было так.
* * *
Мелькнуло и ушло. Оставило мутный осадок,Кина... Викки... Уходить нельзя и нужно уйти.
Немыслимый в его мертвой отстраненности от мира. Лезвие Меча уходило в бесконечность, но полет по нему прервался.
«Что происходит?»
Однако тревога исчезла так же, как воспоминание о Кине.
* * *
Санвар побарабанил пальцами по столу:– Я вижу, что-то у нас получилось.
– Да, похоже мы на него настроились. Во всяком случае, какая-то реакция была.
– Продолжайте.
– Разумеется. Знать бы только, что мы там ему внушаем...
– Это не важно. – Санвар машинально бросил под язык капсулу стимулятора. Весь последний месяц он жил только на них. – Он реагирует. Продолжайте.
* * *
И снова видение-воспоминание-бред. Hастойчивее. Явственнее. Страшнее.Жесткое дерево скамьи. Сырой подвальный холод. Холод изнутри. Холод снаружи. И... размеренно, бесконечно, безжалостно обрушиваются на спину удары. Hет... Hет, это было не с ним!
Это было...
Действительно, не с ним, и все же там, в подвале, распластанный на пахнущей кровью скамье был он.
Бесчестье, которое хуже смерти.
Горьковатый вкус собственной крови. Хруст зубов, стискиваемых в судороге мучительного стыда. Даже боли он не чувствовал. И лицо, отпечатавшееся в памяти. Лицо мертвеца, который еще не знает о том, что он мертв. Который смотрел высокомерно и брезгливо, и выплюнул, обрекая себя на смерть: