– А что в открытке было написано?
   – Стихотворение.
   – Ты его помнишь? – я впервые Алису назвал на «ты».
   Алиса молча расстегнула свою куртку, достала из внутреннего кармана открытку и протянула ее мне. Открытка была самой обычной, такие продаются в любом киоске «Союзпечати». На голубом фоне был изображен яркий букет белых роз. Хотя… Я машинально сосчитал количество роз, их было девять. У меня возник вопрос, но сейчас задавать его было неуместно, девушка и так была на взводе, рассказывая о смерти матери. Я перевернул открытку, там гелиевой ручкой черного цвета было красивым почерком выведено следующее стихотворение:
 
Осталось времени неделя
И два счастливых дня.
Скиталец будет наказуем,
И ты совсем одна.
 
   Я еще раз перечитал стишок. На первый взгляд, это был какой-то сумбур, в котором совершенно не виделось никакого предсказания смерти.
   – Алиса, ты помнишь день недели, когда Анилегна передала тебе эту открытку?
   – Да, это была пятница. По телевизору как раз шло «Поле чудес».
   Боже ты мой, эту передачу еще кто-то смотрит!
   – А маму твою убили в воскресенье или в понедельник? – этот вопрос дался мне с трудом, но я должен был его задать.
   – В понедельник. Утром… Она шла на смену. – Алиса в который раз стала плакать.
   А я для себя фактически раскрыл смысл всего стихотворения. Первые две строчки «Осталось времени неделя и два счастливых дня» очевидны. Здесь напрямую предсказывается количество дней до смерти Алисиной мамы – неделя и два дня, то есть девять дней. Об этом, кстати, говорит и количество белых роз (белый цвет – цвет смерти) на лицевой части открытки – девять, так что на ранее незаданный Алисе вопрос я уже получил ответ. Ведьма передала открытку Алисе вечером в пятницу («Поле чудес» показывают вечером), а ее мама была убита утром в понедельник, ровно через неделю. С последней строчкой вроде тоже все ясно. Анилегна передала открытку лично Алисе и при этом сказала, что она предназначена именно ей. Поэтому последняя строчка стихотворения «И ты совсем одна» означает последующее одиночество Алисы.
   Непонятно только, что обозначает предпоследняя строчка «Скиталец будет наказуем»? Кто такой этот скиталец? Я решился на очередной жестокий вопрос:
   – А как твоя мама была убита?
   На удивление, Алиса перестала плакать и заговорила холодным ровным голосом:
   – Это произошло утром, в начале седьмого. Моя мама работала проводником в поезде и шла на утреннюю смену. В лесопосадке возле железнодорожного полотна на нее напал подросток. Он просто хотел ее ограбить. А мама стала сопротивляться, и он пырнул ее ножом. Врачи потом сказали, что сам удар был не смертельным, но у мамы именно в тот момент начался приступ астмы, а лекарство было в сумке, которую грабитель забрал с собой. – Алиса снова начала плакать, но уже не навзрыд, плач был тихий и горький. – Там было всего двадцать три гривны (ну конечно, сколько же еще?!).. А его поймали в тот же день, он всего на два года старше меня.
   – А чем он занимался, кто его родители?
   – Яне знаю, он, кажется, из детдома был. Притом приехал в Васильков откуда-то с востока.
   – Восточной Украины?
   – Нет, из Узбекистана или Казахстана, какая разница? – Алиса со слезами посмотрела мне прямо в глаза.
   – Алиса, в Средней Азии беспризорных детей обязательно кто-то берет на попечение из родственников, даже самых дальних, иначе они считаются неприкаянными, то есть скитальцами, ты понимаешь? Этот подросток, убивший твою маму за двадцать три гривны, и есть тот самый «скиталец» из стихотворения на открытке. А строчка «Скиталец будет наказуем» обозначает то, что он сейчас в тюрьме.
   Мы продолжали брести в неизвестном направлении.

Глава 13
ПРОЩАНИЕ

   13 апреля. Четверг. Вечер
   Было начало восьмого. Дождь на время прекратился, но я по-прежнему ощущал себя насквозь мокрым. Девушке, шедшей рядом со мной, было, похоже, все равно, она ушла в себя и переживала случившееся в ее семье год назад горе. Прошел уже целый день, как я приехал в Васильков, но вместо того чтобы найти мать Обухова, я встретил странную Анилегну и не менее странную Алису. В поиске же улицы Гагарина я не продвинулся вперед ни на шаг.
   – Алиса, давай ты мне покажешь улицу Гагарина. Девушка остановилась.
   – Гагарина? Я слышала это название, но точно не знаю, где она. Кажется, в Старом городе.
   – В Василькове еще и Старый город есть?
   – Конечно, наш городок не многим моложе Столицы, у нас все тут есть, – Алиса вымученно улыбнулась.
   – Старый город – это возле кладбища?
   – Нет, это противоположная сторона города.
   – Странно, а мне Анилегна сказала, что Гагарина недалеко от кладбища.
   – Видимо, она очень хотела затащить сегодня тебя на кладбище.
   – Зачем ей это?
   – Я не знаю.
   – Слушай, а почему тебя волнует то, что я Анилегне сказал свое имя, ведь, судя по всему, это мои, а не твои проблемы?
   На это Алиса протянула мне еще одну открытку. На ней тоже был изображен букет цветов, но уже желтого цвета. Какие именно это были цветы, я не знал, так как, кроме роз, кактусов и ромашек, никаких других толком не различаю. Количество цветов я считать не стал, так как их было слишком много, да к тому же они были маленькие, какие-то даже неказистые. Я перевернул открытку и увидел то, что и ожидал увидеть, – очередное стихотворение. Я прочел его.
 
У красоты смертельный лик,
И слезы неба будут долго.
Когда прощаться будешь с ним,
Вернешься к той, по ком скорбишь.
 
   Очередной слабо рифмованный бред. Неужели все это следует воспринимать серьезно? Хотя, если вспомнить, почему я вообще здесь, то не так уж и мало психов на этой земле. По крайней мере, Алиса – это тот человек, который не станет смотреть на меня очумелыми глазами, если я ей буду рассказывать о своем сне и Димке Обухове, о женщине с порносайта в красном платье и без глаз, о своем лучшем друге, которого я встретил на несуществующей улице. В общем, похоже, я нашел ненормальную по интересам. В конце концов, у девушки горе, и даже если Анилегна права и Алиса действительно не в ладах с рассудком, по крайней мере, она не ходит под вечер на кладбище в дождь. В любом случае странно из двух ненормальных выбирать более ненормальную. Но Алиса хотя бы красивая.
   – Почему ты молчишь? – Алиса отвлекла меня от моих размышлений.
   Черт, я совсем забыл о стишке!
   – Обычный ненормальный стишок, ничего более. Не знаю, что тебя в нем так испугало.
   – Ты разве не понимаешь, о чем в нем говорится?
   – А о чем в нем говорится? Какой-то бред о смертельном лике, о слезах неба (хотя и дураку понятно, что имеется в виду дождь, который льет уже без перерыва целый день), о какой-то скорби. Что ты хочешь от меня услышать?
   – Сегодня утром Анилегна позвонила мне в дверь и сказала, чтобы я не забыла взять с собою эти две открытки. У меня началась истерика, я эти открытки выкинула еще прошлым летом, сразу после похорон мамы. Мне кажется, если бы я тогда их не взяла у Анилегны, с мамой бы ничего и не случилось. А когда я сегодня выбежала на улицу, то обнаружила эти открытки у себя в куртке. Как они могли там оказаться?
   – Подожди, но ты мне только об одной открытке рассказывала. Откуда вторая взялась?
   – Мне Анилегна прислала вторую письмом сразу после похорон мамы.
   – А с чего ты взяла, что вторую открытку тебе прислала именно Анилегна?
   – А кто еще это мог сделать?! – почти выкрикнула Алиса.
   Действительно. Ерунду спросил.
   – Ну а что тебя в стихе пугает?
   – В нем говорится, что я скоро умру. Я прочитал стих еще раз.
   – Слушай, Алиса. Кроме весьма пространного намека на дождь во второй строке, который, к слову, весной идет очень часто, ничего общего с тем, что происходит сейчас, и твоей будущей смертью я не вижу. – Хотя, по правде говоря, я и сам стал понимать содержание стихотворения. Намек на смерь Алисы, притом весьма скорую, присутствует.
   – Виктор, строчка «У красоты смертельный лик» – это о тебе, ты ведь красивый парень, – Алиса говорила скороговоркой, но начало мне чертовски понравилось, хотя сейчас явно не время было заниматься самолюбованием. – Вторую строчку ты уже сам расшифровал, в ней говорится о непрекращающемся дожде, который сейчас идет. Третья и четвертая строчки прямо указывают на то, что после прощания с тобой я встречусь с той, по ком скорблю, то есть со своей матерью. Все ведь очевидно, разве ты этого не видишь?
   Логика присутствовала, но я еще раз попытался разуверить Алису в том, во что поверил уже сам:
   – Алиса, это всего лишь графомания, к тому же не очень удачная. Тебе не кажется, что Анилегна просто пытается свести тебя с ума, а ты только слепо веришь во все эти бредни?
   – Ты сам не веришь в свои доводы, – я почувствовал, как Алиса взяла меня за руку. – Давай не будем прощаться, хотя бы сегодня, хорошо? – Она посмотрела на меня с такой мольбой, что у меня самого чуть не выступили слезы.
   – Ну, хорошо. – я замялся, – но, Алиса, мне надо сегодня увидеть одну женщину, я, собственно, из-за нее и приехал в Васильков.
   – Давай ты это сделаешь завтра, пожалуйста. Странно, как быстро такая хрупкая девушка смогла довериться фактически не знакомому ей человеку. Но я не мог позволить поддаться на ее уговоры, по большому счету, я и сам подозревал, что жить мне если и чуть дольше, чем Алисе, то ненамного. По крайней мере, до Пасхи.
   – Алиса, мы сейчас найдем эту чертову улицу Гагарина, я задам вопросы матери своего. своего одноклассника, и все остальное время мы будем вместе. – Я сжал крепко ее руку.
   – Хорошо, только пообещай, что ты не оставишь меня одну сегодня.
   – Обещаю.
   – Нам лучше доехать на такси, будет намного быстрее. Мы вышли на дорогу ловить машину. Движение на дороге было небольшим, по-видимому, мы забрели в какую-то отдаленную часть города, так как ранее встречавшиеся нам в основном старые четырехэтажные хрущевки сменились на одноэтажные частные дома сельского типа. Алиса замахала рукой, и я увидел, как возле нас остановился зеленый «москвич».
   – Довезите нас, пожалуйста, до улицы Гагарина.
   – Так это в другую сторону, мне не по дороге – водитель явно не был настроен «грачевать».
   Тут вмешался я:
   – Десять гривен.
   – За двадцать довезу.
   Вот сука! В моем Г. в любую точку такси за пять возят, а частник и за трешку довезет. Здесь же расценки должны быть схожими, видимо, просек гаденыш, что я не местный.
   – Договорились.
   Я попытался сделать отрешенное лицо, но получилось плохо. Двадцатку было жалко. Мы уселись на заднее сиденье, и Алиса по-прежнему не отпускала моей руки. Водитель развернул свой «москвич», и мы поехали вновь к центру Василькова. Уже стемнело, но по силуэту я узнал здание автовокзала, а чуть погодя мы проехали и дом, где живет Алиса.
   Постепенно меня стал волновать один вопрос, который я таки задал:
   – Слушай, а где я буду сегодня ночевать?
   – У меня, – девушка посмотрела на меня такими широко открытыми глазами, что я понял, что под «ночевать» подразумевается исключительно сон в ее квартире, и не более.
   – Нам еще далеко ехать? – я обратился к водителю.
   – Уже почти приехали, следующая улица. Следующая улица оказалась без асфальта, мы ехали по каким-то кочкам и камням. Машину изрядно трясло. Кругом была сплошная темень, силуэты маленьких одноэтажных домов угадывались лишь из-за света горевших внутри них ламп.
   – Все, Гагарина.
   – А дом двадцать три – это где?
   – Это в конец улицы, сейчас подъедем.
   Я с сожалением отдал двадцатку, и мы выбрались из машины. Дождь по-прежнему моросил, хотя был уже не таким сильным, просто монотонным. Меня начали изрядно волновать два вопроса. А вдруг сейчас мамы Димки или Сони нет дома, как тогда мы с Алисой будем отсюда выбираться? И второй: если там сейчас все дома, как меня там встретят, да еще и с незнакомой девушкой?
   «Москвич» уже успел развернуться, но я ему замахал рукой и подбежал к водительскому окошку:
   – Извините, а вы не подождете нас пять минут? Если там никого нет дома, мы с вами до центра уедем.
   – Нет, я тороплюсь. – И тут же, сволочь, добавил: – Ну, если за отдельную плату.
   Еще давать этой твари деньги я настроен не был, но и возвращаться отсюда пешком, пусть и вместе с Алисой, особого желания не было.
   – А вы не подскажете номер вызова такси?
   – Не подскажу. – Сразу было видно, если он и знает номер, то не скажет. По-видимому, жители Василькова сплошь если не психи, то жлобы.
   Я обратился к своей спутнице:
   – Алиса, а ты не знаешь?
   – Нет.
   Водитель вновь завел мотор, и я тут же хлопнул ладонью по машине:
   – Да подожди ты! – На «вы» к этому козлу желания обращаться уже не было.
   Я повернулся к Алисе:
   – У тебя дома городской телефон есть? Алиса утвердительно кивнула.
   – Давай ты сейчас с ним поедешь к себе, вызовешь такси и на нем приедешь сюда. Я буду тебя ждать здесь или в двадцать третьем доме. Так мы намного быстрее сможем решить все наши вопросы на сегодняшний день.
   – Но ты ведь обещал не оставлять меня одну сегодня.
   – Обещал. Но ведь дождь еще не кончился, – я улыбнулся и взял Алису за плечи. – Ну, лапка, верь мне. Нам намного опаснее будет возвращаться с этой улицы пешком. Через каких-то двадцать-тридцать минут мы будем вновь вместе.
   На глазах у Алисы вновь выступили слезы:
   – Честно?
   На меня обрушился порыв нежности. Я прижал Алису к себе, а затем поцеловал ее в губы:
   – Да.
   Девушка обняла меня своими тонкими ручками за шею и вся прильнула ко мне. Через свой мокрый пуловер я ощущал, как быстро бьется ее сердце. За такой короткий период я стал самым близким для этого милого человечка. Мне вдруг не захотелось никуда ее отпускать, а так стоять с ней под дождем, обнимать и любить ее, забыть про все свои проблемы, про Обухова, про работу, про все на свете, а просто быть всегда с Алисой.
   – Ну что вы там решили? – голос водителя в эту минуту мне показался особенно мерзким.
   Я отстранил Алису от себя, а она, в свою очередь, с явным усилием убрала руки с моей шеи, но ее тело до последнего прижималось ко мне. Усадив Алису на заднее сиденье, я закрыл за ней дверь. Водитель завел машину, а Алиса высунула голову из окна и спросила:
   – Витя, ты веришь в счастье?
   – Нет никакого счастья. Есть только привычка. – «Москвич» рванул с места, а я махнул Алисе рукой. Я продолжал смотреть машине вслед, пока два маленьких красных огонька не скрылись за поворотом. Мне стало безумно одиноко.

Глава 14
СОНЯ

   13 апреля. Четверг. Поздний вечер
   Я огляделся по сторонам. Где именно был дом 23, водитель так и не показал. По обе стороны дороги просматривалось два дома, но только в одном из них горел свет. Я направился к нему. Как только подошел к калитке, сразу же залаяла собака. Похоже, дворняга, но открыть калитку и проверить я не решился. Меня всегда бесит, почему в таким домах звонки только возле входной двери, зато пройти к ним нет никакой возможности по причине наличия во дворе собаки. Неужели так сложно провести звонок к калитке, не понимаю. Я позвал хозяев:
   – Извините, кто-нибудь есть в доме?!
   – Хто там?
   – Меня зовут Виктор, я ищу дом Обуховых.
   Из дома вышла тетка лет сорока пяти в белой ночнушке и надетой поверх коричневой кофте. Еще одна особенность сельских и околосельских жителей – ложиться спать чуть ли не с первыми сумерками.
   – Нэ чую, говорыть громшэ, що вам надо?
   – Я говорю, мне нужен дом двадцать три, Обуховы там живут, не подскажете, где это? (Эта тетка точно была не матерью Обухова.)
   – Кого трэба?
   Она совсем нахрен глухая?!
   – Гагарина, двадцать три! Где это?! – я уже почти кричал.
   – Чого вы кричытэ, цэ напроты. Перечница старая.
   – Спасибо!
   Я развернулся и пошел к дому через дорогу, но тетка меня окликнула в спину:
   – Подождыть, а навищо воны вам? Я остановился и оглянулся:
   – В смысле? Я наведаться заехал, знаю их давно.
   – Кого цэ их? Танька на свому гори зовсим з розуму поихала. Щэ ий тилькы гостей не выстачало.
   Что за дура фамильярная? «Танька», «гостей не выстачало»… Какое твое старособачье дело?
   – Я давний знакомый Татьяны Александровны, – на имени и отчестве Димкиной матери я нарочно сделал ударение, – и очень хорошо знал ее сына. Поэтому считаю возможным приехать навестить его мать и жену.
   После слова «жена» мне показалось, что у тетки округлились глаза и она даже слегка отпрянула. Но, пожалуй, мне только показалось. Да и тетке, похоже, стало немного неловко, и она сделала попытку как-то смягчить разговор:
   – Да я ничого, просто вже пизно для гостей, да и Татяны (ну хоть уже не «Танька») схожэ нэмае вдома.
   А так звисно трэба навищаты людыну, стильки смэртэй пэрэжыты.
   Почему смертей? Еще кто-то, кроме Димки, умер? Может, муж? Но он вместе с семьей не жил уже лет двадцать. Тогда кто?
   Но я спрашивать не стал, а лишь еще раз уточнил:
   – Так, значит, в доме напротив?
   – Да. Чэрэз дорогу.
   Я развернулся и пошел к дому, но меня неожиданно вновь окликнули:
   – Стийтэ! Вы щось обронылы биля калыткы. Да что нахрен еще такое?!
   Я вновь остановился и повернулся к тетке. Та в свою очередь открыла калитку и подобрала возле нее какой-то небольшой прямоугольный предмет. Я вернулся назад и увидел в руках у женщины открытку с желтыми цветами. Черт! Это была та самая вторая открытка, которую показывала мне Алиса. Но я ведь, вроде, бы отдал ее! Хотя, не помню, может, машинально положил в карман.
   В какой карман? Тот, что в джинсах, – и при этом открытка не помялась?
   – О, це схожэ открытка. Яки гарни жовти квиточки. Трымайте, – и она протянула открытку мне, хотя стояла уже вновь за калиткой, пусть и открытой. – Тилькы нэ даруйтэ йийи дивчыни, бо жовтый колир – колир розлукы.
   Покаркай мне, собака.
   – Спасибо. Наверное, выпала. Всего хорошего, – и я направился к дому Обухова. За спиной чувствовался буравящий меня взгляд тетки.
   Вблизи дом оказался не таким уж и маленьким. Одноэтажный, из белого кирпича, с двумя большими окнами, которые выходили на улицу, ко всему же обнесенный высокой металлической оградой. Возле дома был небольшой участок земли, вдали виднелся маленький сарай, а возле самого дома стояла зеленая (как мне показалось в темноте) беседка. Света нигде видно не было. К слову, в соседних домах тоже, от этого не только дом, но и вся улица выглядели особенно зловеще.
   Я подошел к калитке и негромко окликнул:
   – Кто-то есть в доме?!
   За моей спиной погас свет, и вся улица погрузилась в темноту. Я оглянулся, это через дорогу та придурковатая тетка выключила в доме свет, наверное, легла уже спать.
   Я еще раз позвал, на этот раз громче:
   – Хозяева!..
   В ответ была лишь тишина. Собаки, похоже, в доме нет, иначе уже давно бы лаяла. Я нащупал на внутренней стороне калитки засов и с трудом его отодвинул. Он шел туго. Затем надавил на калитку, и та с омерзительным скрипом открылась. Сразу видно, что настоящего хозяина в доме нет, все запущенно, начиная с проржавевшей калитки. Пред тем как войти во двор, я достал из кармана мобильный и посмотрел время. Часы показывали 21.23. Алиса должна приехать минут через 15–20. А вообще, почему я, дурак, не обменялся с ней мобильными номерами? Нужно же иногда и головой думать. Я вошел во двор и по заросшей тропинке прошел к дому. Возле обитой чем-то черным входной дверью стояло пустое цинковое ведро. Видимо, для мусора. Я нащупал рукой звонок и нажал на кнопку, хотя было и так понятно, что хозяев дома нет и осталось только дождаться Алису. Вместо привычного звонка по всему двору раздалось громкое троекратное «ку-ку, ку-ку, ку-ку». На фоне гробовой тишины получилось весьма неуместно. Я немного подождал и нажал еще раз: – «ку-ку, ку-ку, ку-ку».
   – Ви-и-итя, это ты…
   У меня похолодела спина, и я резко оглянулся на голос. Из беседки вышла какая-то девушка в ночной белой сорочке до пят. Я попятился, хотя девушка не двигалась в моем направлении.
   – Ви-итя, это-о я, – девушка сильно тянула слова, как будто они вылетали у нее из живота.
   Я попытался как можно бодрее спросить в ответ: «Кто это – я?», – но вместо этого получился какой-то сиплый невразумительный стон. Хотя девушка, похоже, вопрос поняла.
   – Со-оня.
   Ну, конечно, кто же это еще может быть? Это же Соня! Жена Обухова. Правда, выглядит она не очень, ну а что я хочу, в двадцать пять лет стать вдовой…
   Я сразу приободрился и успокоился. Ко мне вернулся дар речи, по крайней мере, я перестал сипеть.
   – Соня, привет! А я тебя сразу не узнал. Вот, по командировке заехал в Васильков и решил вас проведать, да уже подумал, что никого нет дома. Хорошо, что ты здесь. А где Татьяна Александровна?
   – Она бу-удет потом… Хорошо, что ты при-ишел… – Соня говорила тихо, но я все отчетливо слышал, а слова она по-прежнему продолжала тянуть. – Ты хо-очешь войти в до-ом?
   Что за странный вопрос?
   – Ну, неплохо было бы. Так Татьяна Александровна будет сегодня? Она на работе?
   Вместо ответа Соня мне сказала:
   – Во-озьми в беседке ключи и откро-ой дверь в дом.
   Я направился в направлении Сони к беседке, но прежде чем успел взглянуть ей в лицо (все-таки столько лет ее не видел, последний раз еще в школе), она повернулась ко мне плечом, и я не успел ее разглядеть. Ключи лежали на столе (когда-то Игорь Швец мне говорил, что не следует класть ключи на стол – плохая примета), я их взял, а затем протянул Соне.
   – Я о-очень устала, откро-ой сам.
   Я направился к двери и стал подбирать ключи к замкам, так как в связке их было три (третий, видимо, от сарая), а замков в двери два. Наконец, я открыл дверь и посторонился, пропуская вперед Соню.
   А какого она черта делала в одной ночнушке в беседке при запертых дверях в доме?
   – Захо-оди первым, – Соня жестом указала, чтобы я вошел в дом.
   Я прошел на маленькую веранду и стал ждать Соню, не зная, разуваться мне или нет. Но Соня порог не переступала.
   – Мне мо-ожно во-ойти? Что, блин, у нее за вопросы?
   – Конечно, можно, это же твой дом. Входи.
   И Соня вошла в дом. Я посмотрел на ее ноги и ужаснулся.
   Боже, все это время она была босая! Похоже, совсем свихнулась после смерти Димки.
   – Соня, а где у вас тут выключатель, а то темно, как в могиле.
   – Иде-ем в комнату-у, там вклю-ючишь торшер, у меня глаза бо-олят от све-ета… – и Соня направилась через веранду и кухню (комнаты в доме проходные) в комнату, а я за ней.
   Первая комната, а их, судя по всему, было две, оказалась просторной, в темноте угадывался силуэт большого стола, стоявшего в самом центре. Соня жестом показала мне налево, там я разглядел торшер и рядом с ним кресло.
   Я направился к нему и включил торшер. Помимо стола в комнате стоял большой сервант, диван, а также старый телевизор. На стене висел огромный ковер с замысловатыми узорами, а на нем (черт!) – те самые черные часы из моего сна! Я сел в кресло и повернул голову в сторону часов, не в силах оторвать от них взгляда.
   – Хорошие ча-асы, правда? – голос Сони меня отвлек от воспоминаний о моем сне.
   – Да, необычные такие. Такое впечатление, как будто я их уже где-то видел, – я машинально посмотрел на мобильник, хотя время можно было узнать по настенным часам. Было без пятнадцати десять. Алиса, должно быть, уже на подъезде к дому.
   Поерзав немного в кресле, я решил начать разговор с соболезнования.
   – Как же так могло произойти-то, а? Даже не верится. И хоть мы с Димкой особо не дружили, но я до сих пор не могу прийти в себя от этого известия.
   Соня ничего не ответила на мою тираду, более того, она отошла в глубь комнаты и села за стол с самой дальней стороны таким образом, что я в полумраке не мог рассмотреть ее лица. В комнате повисло неловкое молчание, нарушаемое только громким тиканьем черных настенных часов.
   – Соня, а ты вообще чем в Василькове занимаешься? Но в ответ я получил очередную порцию молчания.
   Соня не двигалась, не отвечала на мои вопросы, а просто сидела на стуле в самом дальнем углу стола и смотрела в мою сторону.
   Может, она точно умом тронулась?
   – Зачем ты сю-у-уда при-иехал?
   – Я же сказал, у меня здесь командировка, вот и приехал навестить. Мне этого не стоило делать?
   Но ответа на свой вопрос я вновь не получил. Соня явно как-то странно себя вела.
   – Кра-асивая открытка цвета ра-азлуки.
   Я только сейчас заметил, что все время держал в руке открытку Алисы. В этот же момент по всему дому разнеслось «ку-ку-ку», кто-то звонил в дверь. От неожиданности я вздрогнул.
   Наверное, пришла Димкина мама.
   Но Соня продолжала сидеть на месте, никак не реагируя на звонок в дверь. Вновь разнеслось «ку-ку-ку».
   – Ты не откроешь дверь? – я обратился к Соне.
   Она, наконец, поднялась со стула, но все равно не спешила идти открывать дверь.
   – Соня, кто-то звонит в дверь. Может, это Татьяна Александровна?
   И только после этих слов Соня какой-то неестественной походкой направилась через кухню к веранде. Двигалась она действительно странно, почти не передвигая ногами и совершенно не раскачиваясь в стороны, как будто она была на роликах и ее кто-то тянул веревкой. Я в очередной раз для себя отметил, что Соня сделала неестественную амплитуду, когда, выходя из комнаты, как можно дальше удалилась от лучей падавшего света торшера.