Игорь Жижикин. Ищу Родину, Любовь и Работу

 
   Через три месяца после этой встречи я получил предложение от Абрамса. Приезжаю на съемки, мне говорят: «Игорь, очень приятно, проходи в комнату отдыха, познакомься с коллегами, приглашенными актерами и звездами сериала». Захожу в гримерку и вижу Дженнифер Гарднер, а вместе с ней человека, странно похожего на Тарантино. Забавно, но у меня даже не возникло мысли, что это он. Парень встает, протягивает мне руку и говорит: «Привет, Игорь, много о тебе слышал от Джей Джей Абрамса. Меня зовут Квентин», а я думаю: «Вот это да! Его даже зовут, как Тарантино!»
 
   На следующий день, когда выяснилось, что я действительно буду сниматься вместе с Тарантино, я долго хохотал над собственной недоверчивостью. Раньше я действительно не мог представить себе такую встречу. Только подумать: работать с создателем целого направления в кино девяностых!
 
   Мы работали вместе два или три месяца, и за это время успели крепко подружиться. Квентин – шикарный актер; очень талантливый и очень импульсивный. Если он загорается, то тебе кажется, будто ты разговариваешь с ребенком: он быстро-быстро говорит, кричит, жестикулирует, – и все у него в картинках, цветах, образах. И так же, как ребенок, он может заниматься сразу несколькими делами одновременно. Помню, как в один из съемочных дней Тарантино, Дженнифер Гарднер и я сидели рядом, и каждый учил свою роль, при этом тихо проговаривая про себя фрагменты диалогов. У Тарантино был огромный текст, и, казалось, он полностью был сосредоточен на нем, но при этом видел и слышал все, что происходило рядом, и слышал до того хорошо, что по ходу дела давал нам с Гарднер дельные советы. Сидит, произносит свои слова и вдруг говорит мне: «Попробуй вот такую интонацию. Или такую», и дальше бубнит свое. А когда заканчивается съемка, он тут же начинает возиться, играть, хохотать, но при этом легко может впасть в бешенство, отстаивая свое мнение, если не хочет делать так, как велит режиссер.

Город мечты

   Первое, что я увидел, выйдя из аэропорта Лас-Вегаса в составе нашей цирковой армии, был громадный черный лимузин с затемненными стеклами. Этот невинный атрибут жизни богатых – слепые черные стекла, закрывающие лица пассажиров от внешнего мира – поразил меня своей нескромностью. Лимузин как бы говорил: «Мне наплевать на ваши комплексы, желание быть незаметным и не привлекать внимание. Я создан не для таких, как вы. Мною могут пользоваться только победители».
   Сделав глубокий вдох, я отвернулся от машины, и вместе с другими залез в один из микроавтобусов, заказанных, чтоб довезти нас до первого в нашей жизни американского казино.
 
   В глубине моего сознания как будто вспыхнула молния, и я понял, что наконец попал в свои сны. Эффект узнавания города, в котором раньше никогда не бывал, вверг меня в состояние транса. Удивительно, но все эти огни, толпы людей, дорогие машины, музыка на каждом углу и звон сыплющихся монет, были миром, который, как мне казалось, я знал и любил все прошлые жизни. Ощущение, что я вернулся домой, было сказочным и невыразимым. Всю дорогу до отеля я улыбался, как помешанный.
 
   Тот, кто первый раз попадает в Лас-Вегас, сначала испытывает шок, а потом либо влюбляется в него, либо начинает ненавидеть. Я влюбился. Увиденное настолько контрастировало с той реальностью, в которой я жил до попадания сюда, что желание остаться здесь во что бы то ни стало охватило меня почти мгновенно. Тогда слова «гламур» еще не придумали, но сегодня я понимаю, что в Лас-Вегасе впервые столкнулся с этим явлением, и захотел измениться настолько, чтоб с легкостью вписаться в местную блестящую жизнь.
 
   Город утопал в рекламе грандиозных шоу. По ночам в каждом казино пели звезды уровня Фрэнка Синатры, показывали фокусы артисты с мировым именем – Дэвид Копперфильд, Зигфрид и Рой, Лэндс Бертон. Наше казино-отель «Лэнд Марк» – высоченная башня с летающей тарелкой на крыше – располагался в самом центре города: на перекрестке улицы Фламинго и Лас-Вегас бульвара. Из моего окна открывался шикарный вид на весь панораму города. В отеле был прекрасный буфет с бесплатным шампанским, и мы с ребятами сразу отметили начало новой жизни, выпили за будущие успехи, а заодно набрали бутербродов с собой, хотя делать это не разрешается. Заснул я под утро совершенно счастливым, но уже через несколько часов вскочил по будильнику, чтобы не тратить драгоценное и, возможно, недолгое время пребывания в сказке на сон.
 
   На первом этаже было казино. Уже в 9 утра на стульях перед автоматами сидели люди. Было такое впечатление, что люди вообще не покидают зала. Особенно поразили меня сморщенные американские бабушки-пенсионерки, азартно нажимающие на кнопки и дергающие рычаги, и, видимо, не спавшие с прошлого вечера.
 
   В то утро я впервые увидел «одноруких бандитов». Лучше всего запомнился звон монет, которые лавиной сыпятся из автомата, когда выпадает выигрышная комбинация из цифр и символов. Я сразу решил испытать удачу, но не знал, как подойти к этому чуду. Официант показал, куда бросать жетон, как дергать за ручку, и я благополучно проиграл свои первые 5 долларов в казино, чем был страшно расстроен. Это было похоже на детское ощущение, когда нас у школы поджидали старшие ребята, чтобы отобрать деньги на завтраки. Странно, но впоследствии, проигрывая огромные суммы, я уже не ощущал ничего подобного: разочарование от проигрыша сравнимо с похмельем после хорошей вечеринки. Но в тот, первый раз, я слишком быстро проиграл свои драгоценные копейки, и решил больше никогда не подходить к автоматам.
 
   Кстати сейчас в Лас-Вегасе уже не осталось мест, где в автоматы можно сыграть на настоящие деньги. Раньше, выиграв определенное количество монет, ты мог насыпать их в мешок или банку и перейти с этим богатством в другой отель, чтобы попытать счастья в новом месте, или же мог просто забрать деньги с собой. Сегодня так уже не сделаешь: в этих автоматах звук падающих в желоб монет можно услышать только в рамках фонограммы, бомбардирующей тебя из специальных динамиков. А вместо выигрыша ты получаешь чек с пробитой на нем суммой. Тонкая хитрость: получив невразумительную бумажку вместо весомых долларов редкий человек сразу идет искать подчас хорошо спрятанное в далеком темном углу место, где чеки можно обналичить. Вместо этого игрок скорее махнет на все рукой и продолжит нажимать кнопки, пока не проиграется подчистую.
   Как и в любом другом казино Лас-Вегаса, в «Лэнд Марк» тоже проходили всевозможные шоу. И каждый артист нашей цирковой команды впервые в жизни осознал, что для привлечения публики вовсе не обязательно, как делали это у нас на родине, изобретать невероятные трюки, прыгая из-под купола в бочку с цементом. Можно было очаровать людей светом, музыкой, костюмами и хорошо поставленным действием.

Пограничная ситуация

   Не удивительно, что и с новым продюсером у нас ничего не получилось. То есть работы он нам не нашел. В приличных шоу артисты заключают контракты на годы вперед, и глупо было бы ждать, пока уволят кого-то ради нас. Нужен был человек, способный создать и разрекламировать новую постановку с нашим участием, а мистер Смит занимался тем, что приводил нас на несерьезные кастинги, на которых мы даже не знали, как себя вести. К тому же почти никто из нас, и я в том числе, не говорил по-английски.
 
   В довершение выяснилось, что для работы в развлекательных, а не цирковых шоу, нужны другие визы – ведь мы были в Америке на гастролях, которые так бесславно закончились с исчезновением нашего русского продюсера. Через неделю, когда нас, все еще без денег и без работы, выселили из «Лэнд Марка» в отель похуже, мои цирковые товарищи решили лететь домой, как только из Москвы пришлют билеты на самолет.
 
   Что оставалось мне? Лететь со всеми, попрощавшись с детской мечтой? Вернуться туда, где меня, в общем, никто особо не ждал, и мучиться оттого, что в какой-то момент струсил и не остался?
   Надо сказать, тогда в нашей компании каждый второй в определенный момент задавал себе вопрос, не остаться ли в США навсегда. Вечером артисты вдохновенно шептались о том, как будет здорово, взять и одним махом обрубить связи с Москвой, проверив себя на прочность в Лас-Вегасе: ведь все были хорошими артистами, профессионалами, но в результате поддался искушению только я один.
 
   В Америку всегда, начиная с XIX века, тянуло авантюрных, смелых людей, готовых не задумываясь бросить все ради призрачной погони за счастьем. Я чувствовал родство с этими людьми, и знал, что изменить что-то в жизни можно только свернув с проторенных путей. В жизни каждого человека случаются пограничные ситуации. Это энергетические узлы, моменты перепутья, когда жизнь дает урок, смысл, шанс, и человек должен суметь распознать эти знаки. В моей жизни самым ярким стал момент отказа ехать домой и последующие за этим месяцы скитаний по Лас-Вегасу.
 
   Я гордился своей смелостью, когда сообщил товарищам, что попробую самостоятельно прожить в США и, заработав как минимум на подержанную машину, вернуться домой. Только когда автобус с коллегами отъехал от ворот отеля, и я остался один, из глаз предательски покатились слезы, и паника завладела всем моим существом. Я метался по гостиничной комнатке, как подстреленный зверь, а в голове колоколом звучала фраза «Что ты наделал!».

Нищий

   Все, кончились деньги. Что бы сегодня поесть? Так, вчера на пересечении Сахары и Бульвара, кажется, была палатка с хот-догами за полдоллара. Теперь остается эти полдоллара отыскать. Ищи, ищи. В детстве бутылки по дворам собирали, здесь будешь центы собирать. Черт, как же есть хочется. Так, а вот и забегаловка. Какая вкусная курочка на картинке. Посмотрим, не оставил ли кто на подносе еды. Сделаю вид, что зашел посмотреть, что продают. Так. Спокойно садись за этот столик. Хорошо, что не успели убрать. Ммм. Как же они могут столько картошки выкидывать. И полгамбургера осталось. Вот и позавтракали.

   Когда срок аренды комнаты истек, меня выгнали из отеля, и я оказался на улице. Бездомная жизнь заставила избавиться от многих иллюзий. Во-первых, я с удивлением понял, что в этой стране всеобщего благоденствия, оказывается, тоже есть нищие. Одним из них на какое-то время стал и я. Еще никогда я не чувствовал столько равнодушия со стороны людей. На улицах меня будто не замечали. Я мог усесться прямо на тротуаре, и прохожие обходили меня, не удостоив и взглядом.
 
   Эта жизнь научила меня притворяться другим. Я узнал, в каком отеле можно съесть бесплатный кусок пиццы, получить порцию попкорна или стакан пепсиколы. Это подают не для бомжей, а для вполне состоятельных граждан, которые играют в автоматы, и я научился играть состоятельного гражданина. Тут есть своя хитрость. Когда подходит официант с подносом, надо изобразить азарт, и бросить в автомат хотя бы центов двадцать пять. Иначе служащий поймет, что ты самозванец, и позовет охрану. В казино ведь не дураки: видят, как ты одет, как ведешь себя за аппаратом, умеешь играть или нет. Ну, и ты, естественно, учишься. Анализируешь: вот здесь удалось притвориться, а здесь они поняли, что ты их обманываешь. Почему? Что я сделал не так?
   По ходу дела я понял, что в автоматах можно было собирать мелочь, а потом обменивать их на крупные купюры. Когда высыпается куча монет, люди обычно не все выгребают из желоба. Несколько монеток могут случайно остаться. На эти деньги можно было купить самый дешевый хот-дог или упаковку сосисок, и съесть их сырыми с батоном хлеба прямо на ходу. Или взять четыре куска хлеба с одним кусочком колбасы.
 
   Если хочешь получить кусок бесплатной пиццы или стакан лимонада, главное – сохранить приличный вид. Чтобы от тебя не воняло, чтобы одежда не истрепалась. Несколько раз у меня бывали очень неприятные случаи. Это когда я в отелях вставал в очередь за попкорном, протягивал руку, а служащий – раз! – и обносил меня этим проклятым попкорном. Значит, я ему уже примелькался и он понял, что никакой я не игрок, а обыкновенный попрошайка. В очередь-то встаешь не один раз, а пять, шесть, а то и десять. Самое неприятное, что всем своим презрительным видом он как бы тебе говорит: «Пошел отсюда, бомж!» Ну, что делать? Сглатываешь комок в горле, подтягиваешь пояс и идешь в другой отель.
 
   Иногда я ночевал в заброшенном парке на пересечении улиц Чарлстон и Истерн. Признаюсь, когда я в первый раз наткнулся на это место, я полчаса стоял столбом, не зная, то ли примкнуть к его обитателям, скоротав час-другой, то ли бежать без оглядки, только бы не видеть того, что творится вокруг. В тот раз я остался, но быстро понял, что тот, кто решает хоть недолго пожить в городке нищих, очень быстро теряет желание выбираться наверх.
 
   Представьте: лабиринты из обитаемых коробок и контейнеров, накрытых сверху рваным полиэтиленом. Настоящий лагерь беженцев – при этом, расположенный в окрестностях едва ли не самого дорогого города Америки. На скамейках – коконы с одеялами внутри, на оградах сушатся одеяла. Угольные печки, привязанные к кустам осколки зеркал, чтобы бриться. Согнутые в три погибели тела, не поймешь, мужские или женские, спящие прямо в одежде на кусках картона или на каком-нибудь матрасе с помойки, заросшем вековыми нечистотами. В Москве я не видел такого даже в кошмарных снах! Это был обособленный мир, в котором даже говорили на собственном языке – всюду звучал какой-то совсем уж непонятный английский, полубезумный сленг распоследних американских бродяг.
 
   Интересно, что даже в таком месте идея собственности и неравенства поддерживалась, как могла: люди кругом были в разных стадиях бедности, и некоторые очень гордились тем, что были совсем неплохо экипированы по сравнению с остальными: их пожитки были упакованы в пакеты, пакеты – в ящики, а ящики сложены в тележки из супермаркетов. Эти тележки повсюду попадались мне на глаза: их толкали перед собой или тянули за собой, в них жили, дрались, ели и занимались сексом. От безделья я ходил по улицам, занимаясь классификацией признаков бедноты: тележка без колес, помятая тележка, кривобокая тележка, тележка без ручки – и все до краев полны отбросами и мелочами с помоек. Сам я так себе тележку и не завел: все не терял надежды переплыть это море отчаяния на корабле получше, чем хлипкий каркас магазинной корзины на колесах.
 
   Мылись мы в частных бассейнах. Этот экстравагантный способ содержать себя в чистоте – безусловное ноу-хау американских бездомных. Как-то раз я посмотрел, как это делают другие бомжи, и впоследствии подражал им довольно успешно. Итак, сначала ты высматриваешь дом с бассейном. В лучшем случае – это место, обнесенное низким забором, без камер, колючей проволоки или битого стекла, а главное – это дом, где никто не живет, или же появляется крайне редко. Несколько дней ты ходишь вокруг, оценивая обстановку и изучая распорядок жизни владельцев. Выбрав нужный момент, ты перепрыгиваешь через забор, несешься к бассейну и прыгаешь в него, как есть: в одежде и обуви. У тебя есть пара минут, чтобы лихорадочно пополоскать себя в голубоватой воде, попытавшись при этом не только помыться, но и постирать одежду. Трешь себя руками со всех сторон, потом выскакиваешь из воды и бросаешься обратно через забор на улицу. Основная опасность подобной помывки – сторожевые собаки, которые могут незаметно сидеть где-то в углу двора, а потом внезапно накинуться на гостя и загрызть его до полусмерти – и в этом случае американские законы оправдают поведение зверя, поскольку неприкосновенность частной собственности в этой стране священна.
 
   Как и любой настоящий бомж, я тоже пережил подобную историю, когда прыгнул в бассейн, не заметив огромного пса, сторожившего дом. Животное с оглушительным лаем носилось вокруг резервуара с голубой водой, захлебываясь от ярости, а я метался из стороны в сторону, не зная, с какой стороны выскочить из западни. В тот момент я думал о двух вещах: как сделать, чтобы собака не бросилась за мной прямо в воду, и что будет, если меня сейчас поймают ее хозяева. В последнем случае позорной высылки из страны без права пересечения границы на ближайшие лет десять было не избежать, поэтому я что есть силы поливал пса водой, и сумел отвязаться от него только после того, как бросил в голову зверя оба своих кроссовка. Потом я сильно жалел об этой паре обуви, и сумел отыскать новую только через три дня. До этого момента я ходил по улицам босиком.
 
   Живя в положении бесправного нищего, я впервые осознал подлинное значение русской поговорки про суму и тюрьму. Оказалось, народная мудрость вовсе не пытается напугать обывателя возможным падением: наоборот, в ней говорится о том, что, даже скатившись на нижний уровень жизни, ты сможешь привыкнуть, устроиться и абсолютно нормально существовать, обретая при этом неведомые для положения обычных людей радости и вдохновения. Скажем, сейчас, глядя на вонючих бомжей, спящих на улицах, ты пренебрежительно думаешь об этих людях, смотришь на них свысока – для тебя эти городские персонажи даже не достойны пары минут размышлений. Но вот жизнь переворачивает твой хлипкий плот, и ты сам вдруг оказываешься на одном уровне с этими людьми. Что происходит? Ты все так же презираешь нищих и бездомных? Конечно, нет: теперь ты ищешь общения с этими людьми, и более того – моментально находишь с ними общий язык и даже общие интересы; вчерашние неприкасаемые становятся для тебя абсолютно нормальными людьми.
 
   Кроме того, твое эго неожиданно меркнет, и вот ты уже поступился теми «принципами», которые еще вчера провозгласил основой своей драгоценной жизни. Тебе вдруг становится не стыдно просить. Постоять пару часов в день с протянутой рукой не доставляет тебе дискомфорта, хотя раньше, глядя на нищих, выпрашивающих себе копейки, тебе казалось, что это – верх унижения, и сам бы ни никогда не пошел на такое. Молодой, красивый, большой, сильный, но при этом дико грязный и явно бездомный, я ходил по улицам Вегаса, и мне было все равно, что думают обо мне люди. Время от времени мне предлагали чистить мусорные корзины или подметать внутренние дворы, и ощущения стыда за такую работу не было вовсе. Главное, что сегодня тебе заплатят десять баксов, и ты купишь на них еды и газированную воду.
 
   Если поселился на улице, то кроме нее ничего как бы больше не существует. Нищие могут говорить только об одном – грязном ящике, в котором живут. И чем меньше ящик, чем меньше еды, чем меньше одежды, тем больше жизни это все у тебя отнимает. Жизнь превращается в непрерывную охоту за объедками и обносками. Я очень хорошо осознал все это, уже когда заработал достаточно, чтобы содержать целых два дома: об этих домах я не думаю, я просто живу в них, и все. А когда жил на улице – тратил все силы на мысли о еде или гипотетическом ночлеге.
 
   Я разыскивал бутылки и банки, которые принимают как вторсырье – подбирал все, что попадалось на помойках и обочинах или в мешках с мусором у черного входа ресторанов. Бутылки, спичечные коробки, обувь с треснувшими подошвами – городские отходы изобилуют всевозможными сокровищами. Однажды в таком закоулке я встретил мужчину, сидевшего в раздолбанном кресле-качалке. Он был похож на типичного домовладельца, только грязного и разорившегося. Мужчина разговаривал сам с собой совершенно нормальным тоном, было видно, что в прошлом это был образованный умный человек. Увидев меня с моими черными пакетами из-под мусора, он совершенно естественно переадресовал свою речь мне и говорил довольно долго, я не помню о чем. Я смотрел на него и давал себе слово выбиться здесь в люди, перестать общаться с людьми дна, сделать все возможное, чтобы пробраться в другой социальный слой этого чудовищного американского общества, или же вернуться домой, в Москву, где уж точно все по-другому.
 
   Когда мы с родителями переехали из центра в Химки, я понял, что жизнь налаживается. В долгопрудненском районе располагалась грандиозная городская свалка, которая надолго стала центром мира для меня и знакомых пацанов.
 
   Это была своя страна, со своими мафиозными кланами, праздниками, драками и возможностью заработать. Здесь можно было отыскать чудесный гнилой арбуз и, срезав плохое место, сожрать его, с ног до головы вымазавшись соком. Можно было найти бракованные сигареты, которые привозили с сигаретных фабрик. За этими сигаретами люди съезжались со всей Москвы, и мы иногда даже продавали их за бесценок.
 
   Также случалось наделать рогаток и пулять железными шариками по машинам с завода Госзнака. Эти машины приезжали, чтобы сжигать на свалке изъятые из обращения деньги, и бывали дни, когда после них в грудах пепла обнаруживались синенькие пятерки и красненькие десятки – огромные суммы по тем временам. Конечно, эта сказка была доступна только для входивших в тот или иной хулиганский клан, но я-то был в теме. Эти многочасовые поиски денег в грудах отбросов и пепла, запомнились мне на всю жизнь. Мог ли я предполагать, что через много лет эти детские навыки помогут мне выжить в чужой стране на другом полушарии? Распознать среди груды бумажек ту, которую можно пустить в ход; по блеску стекла понять, битая это бутылка или нет; по цвету сигареты распознать, подойдет ли она для продажи… Ребенок и нищий, как кладоискатель, всегда находится в поиске, в состоянии обостренного внимания и боевой готовности.

Звездопад: Клинт Иствуд

   Поначалу я побаивался Клинта Иствуда. Он совершенно неземной человек – абсолютная противоположность моему типу личности. Никогда не кричит, не выходит из себя, сразу запоминает всех по имени, всегда спокоен, внимателен, галантен. Когда ему нужно что-то сказать, он тихо подходит к тебе вплотную и полушепотом говорит: «Игорь, давайте сделаем так». При этом Иствуд объясняет, что нужно сделать, очень просто, буквально на пальцах. Чем-то этот гений похож на удава из мультфильма «38 попугаев»: во время разговора он вдруг может сказать чтото невпопад, а может внезапно рассмеяться. Это делается не потому, что Клинт не слушает собеседника, а потому, что в данный момент ему кажется нужным понизить накал беседы, отвлечь собеседника от навязчивых мыслей и перевести разговор в другую плоскость.
   Впервые я встретился с Клинтом на кастинге фильма «Кровавая работа». По сюжету на роль мрачного эмигранта должны были взять иностранца, а образ нелегала был настолько естественен для меня, что после проб я нисколько не сомневался в том, что получу эту роль. Как всегда, претендентов было очень много: венгры, поляки, чехи, русские – и мой агент попытался несколько приглушить мою самоуверенность, ответив, что окончательное решение будет принято только через две недели. И действительно, только через полмесяца после кастинга, когда я был в Вегасе на концерте своего давнего друга Филиппа Киркорова, мне позвонил агент и истошно заорал в ухо: «Пляши! Роль твоя!» – этот крик по телефону был таким мощным, что, я уверен, его слышали далеко за пределами киркоровской гримерки.
 
   Это был мой первый по-настоящему серьезный фильм. Мне повезло: Клинт Иствуд в нем не только выступал в роли режиссера, но и играл со мной на одной площадке! Не скажу, что мне предложили умопомрачительный гонорар – тогда в Голливуде меня еще мало кто знал, но я всегда считал, что возможность общаться с живой легендой кино дороже любых денег.
   Его герою, уволенному с работы спецагенту Терри МакКалебу, пересадили сердце женщины, которая якобы случайно была убита выстрелом в голову во время ограбления ночного магазина. Терри начинают посещать видения: он снова и снова переживает ночь, когда была убита женщина-донор, и в определенный момент он понимает, что должен организовать собственное расследование, отказавшись от всех правил поведения отставных агентов спецслужб. В первые ряды подозреваемых в преступлении выдвигается мой герой: угрюмый, расписанный татуировками русский эмигрант Болотов. Человек, патологически боящийся любого представителя закона, и весь фильм не жалея себя бегающий от ФБР, а в особо экстремальных сценах изо всех сил корчащий из себя бандита – просто в качестве своеобразной самообороны. В одном из эпизодов, сломав о голову Терри пару стульев, представитель русской мафии выпрыгивает в окно и удирает.
 
   Эта сцена предварялась диалогом, во время которого я должен был сильно рассердиться на Иствуда, схватить его за шкирку, бросить на пол и начать бить. Раз за разом я хватал его и бросал на расстояние не менее четырех метров. Сцена повторялась вновь и вновь, мы сделали не менее 15-ти бросков, а ему все что-то не нравилось, и он просил повторить. Естественно, перед съемками я думал, что вместо Клинта будет дублер, но он и слышать не хотел о «костылях», как он называет дублеров. Человеку семьдесят лет, а он просит еще раз бросить его об стену, потому что, как ему кажется, в последний раз он упал не слишком убедительно для зрителя. При этом он выглядит настолько крепким, что ни у кого из ассистентов и актеров даже не возникает желания попросить режиссера поберечь себя.
 
   При этом, когда мне надо было выпрыгнуть из окошка, Клинт очень волновался. Сколько я ни убеждал его, что любой артист цирка проходит специальный курс, как правильно падать, не травмируя себя, Иствуд перед каждой опасной сценой приводил каскадера. На площадке появлялся человек, загримированный точно так же, как я: у него были те же татуировки, тот же цвет волос. Я спрашивал: «Кто это?», Клинт отвечал: «Игорь, это – твой дублер». Я начинал раздражаться: «Зачем мне дублер? Я сам выпрыгну!», он терпеливо настаивал: «Нам не надо, чтобы ты выпрыгивал, ты у нас актер!» Я продолжал кипятиться: «Как же так! Вас я только что швырял об стену, а сам и прыгнуть не могу?» Ни на секунду не меняясь в лице, Иствуд неизменно отвечал: «Поработай с моё, потом будешь принимать свои решения». В итоге я все равно уговаривал его прыгать самостоятельно, но он соглашался только при условии, если прыжок будет приходиться на огромный батут, а рядом будет дежурить «Скорая помощь».