Страница:
Какая ты дурочка…"
Регина стояла на веранде, слушала тишину и не могла не признать, что здесь хорошо и что идея сбежать из конторы и приехать сюда была благотворной.
Она не собиралась оставаться на ночь и вечером хотела попросить Губина отвезти ее домой — для полного счастья не хватало только семейных сцен с Игорем!
Честно говоря, в последнее время она все реже оглядывалась на мужа, все реже задавалась вопросом, что он скажет, подумает по тому или иному поводу, что предпримет в ответ на те или иные ее действия. Просто не думала о нем — наверное, это было бессердечно, но как это исправить, она не знала. Вот уехала на дачу к Губину и пока даже не придумала, что сказать Игорю… Врать не хотелось. Но как можно признаться мужу, что была на даче у хозяина, в которого к тому же, кажется, влюблена? Немыслимо! Хотя то ли американские феминистки, то ли психологи по семейным отношениям советуют как раз противоположное. Изменила — тут же расскажи мужу и обсуди с ним ситуацию, проанализируй, как это произошло и почему… Дескать, только так можно сохранить отношения. Но, на взгляд Регины, подобный совет подпадал под русскую поговорку «простота хуже воровства». «Представляю сцену, — усмехнулась она. — Я пытаюсь объяснить Игорю и проанализировать вместе с ним, почему я провела вечер с Губиным…» Бессмыслица!
— Что ты там увидела? — раздался за ее спиной голос Сергея. Он спустился по лестнице со второго этажа и неслышно подкрался со спины.
— Здесь так тихо, — она медленно обернулась к нему.
Он подошел ближе и обнял ее со спины за талию.
Они молча стояли так какое-то время. Регине нравилось, что Сергей вел себя как бы слегка отрешенно и сдержанно. Стоял, обняв ее, прижавшись щекой к ее макушке, и смотрел вдаль, как только что смотрела она — на верхушки сосен, и ничего больше не предпринимал.
— Пойдем прогуляемся в лес, — предложил он.
Регина опустила голову и критически осмотрела свой наряд — туфли на каблуках, узкая юбка до колен и ослепительно белая блузка для таких занятий не очень подходили.
— Я найду, во что тебе переодеться, — сказал Сергей, заметив ее взгляд.
Регина насторожилась — ей совсем не хотелось, чтобы он предлагал ей надеть Кирины вещи. Она стала ломать голову, как бы ей отказаться так, чтобы не обидеть его. Но она плохо о нем думала — Сергей взял ее за руку, повел наверх в одну из спален и остановился перед шкафом с собственной одеждой. Они вместе нашли ей какие-то неновые, но чистые Сергеевы джинсы — штанины пришлось высоко закатать, а ремень затянуть потуже, так что вокруг Регининой талии образовались равномерные складки.
Сергей помогал ей одеваться как ребенку — застегивал пуговицы, крутил, вертел, отходил назад, чтобы полюбоваться. Регина надела старую Сергееву рубашку — она доходила ей до колен, а рукава тоже пришлось закатать несколько раз. Она не побоялась надеть и старые его кроссовки. Хотя выглядела в них как коверный — все-таки его размер ноги с ее размером было не сравнить. Но ее это не смущало. Регина подумала, что в новом наряде, наверное, выглядит как какой-то недомерок, но, судя по взгляду Губина, устремленному на нее, он находил в ее дурацком виде новую прелесть.
Сам Губин успел переодеться, пока Регина стояла на веранде и таращилась на верхушки сосен.
За домом начинался луг, за ним — лес. Туда они и отправились. Регине почему-то пришло в голову, что Губин как-то эпизодически, фрагментарно и непоследовательно заботится о своей безопасности. В городе он не расстается с телохранителем Олегом — с работы и на работу только с ним, не говоря уже о переговорах и прочих передвижениях. А здесь, на даче, запросто идет один (только с ней) в лес. Шофер и Олег остались на даче. Как будто в темном лесу намного безопаснее, чем в Москве, и как будто злоумышленники и недоброжелатели, если таковые у Губина есть, здесь его не достанут.
Как только они переступили черту леса, стало прохладнее и темнее. Они шли, взявшись за руки, и молчали. Регина покосилась на Сергея — он не терял задумчивости, и она не могла понять, о чем он думает.
Знала только, что не о ней. Она чувствовала, что ему приятно ощущать всей кожей ее присутствие, держать ее за руку, но все-таки думает он не о ней, и ее это не задевало. Она понимала, что все неприятности последних дней, обрушившиеся на Губина и на его контору, угрожали самому существованию его дела, к которому он относился всерьез. Было бы странно, если бы голова его была забита чем-то иным, кроме мыслей о том, как преодолеть все эти проблемы.
И потом, она не уважала мужчин, которые постоянно думали о бабах и слишком часто обращали внимание На их капризы. По ее понятиям, это было не очень по-мужски. Регина вспомнила одну свою подругу, которая вообще считала, что настоящая женщина днями и ночами должна сидеть у телефона и ждать звонка от любимого. А настоящий мужчина должен разговаривать со своей женщиной так, чтобы та каждый раз после разговора с ним клала трубку вся зареванная. Это был ее идеал. «Да, феминистки нас с Танькой за такие мысли заплевали бы!» — подумала Регина. Впрочем, одновременно она была сторонницей женской независимости и считала, что женщина должна сама собой распоряжаться, сама выбирать линию поведения, и если подчиняться мужчине, то по свободному выбору и добровольно. Вот ей никто не прививал взглядов, что настоящий мужчина не должен слишком много думать о женщинах, она сама к этому пришла… Регина снова покосилась на профиль Сергея, стиснула его руку и прижалась плечом к его к плечу. Он рассеянно улыбнулся и ответил ей легким пожатием пальцев.
Они сошли с тропинки и углубились в лес. Под ногами шуршал разросшийся папоротник, внимание Регины привлекали все чаще попадающиеся дикие колокольчики, она подумала, не нарвать ли букет, но потом отказалась от этой затеи. Не хотелось отпускать руку Губина, да и потом, ведь в букете цветы, что ни говори, скоро умрут… Какое от этого кому-нибудь удовольствие?
Они остановились на середине поляны, заросшей папоротником. Губин поднял голову и посмотрел вверх, Регина последовала его примеру. Солнце ушло за облака, и становилось пасмурно. В рыжеватых кудрявых волосах Регины застряли еловые иголки, в сумраке леса ее лицо казалось особенно бледным, глаза — глубокими… Губин видел это, любовался — но как бы издалека, не вникая и не приближаясь, все скользило по поверхности его сознания. Весь день он думал, что ему делать. Смерть жены, а потом Булыгина сотворили новую реальность, в которой, как с удивлением обнаружил, он терялся. Этот отчасти ожидавшийся двойной удар выбил его из колеи. Он мысленно проводил ревизию своих дел и пришел к выводу, что в момент, когда его бизнес балансирует на краю пропасти и кругом не осталось ни одного родного человека, ему практически не на кого опереться. Он был не таков, чтобы приходить в отчаяние, — природная энергия никогда не давала ему опускать руки, но Губин чувствовал, что ему нужна пауза для осмысления новой ситуации. И он взял паузу.
"Дима Сурнов? Он хороший парень, но по большому счету не боец. У него все всегда шло более или менее удачно. Он не знает, что такое зубами драться с судьбой, как это делал я. Он идеальный исполнитель, но отойдет в сторону, когда запахнет жареным. Да еще, пожалуй, попытается оттяпать «НЛВ» — слишком уж лакомый кусок. Попытается оттяпать не нагло, а тихой сапой, пока я расхлебываю дела в «Пресс-сервисе» после Булыгина. Я его понимаю — соблазн большой… Лощеный Эдик Подомацкин?
Эдика, несмотря на все его хорошие манеры и внешнюю доброжелательность, на самом деле никто и ничто не колышет по большому счету, кроме собственной персоны. Ему и на сотрудников издательства плевать — он слишком ценит свое душевное равновесие. И если что, он пальцем о палец не ударит ради меня, а просто останется при своих и будет ждать, когда явится новый спонсор. Только Козлов. Один Козлов. Негусто. А дела такие, что парой контор придется пожертвовать: временно прикрыть либо консультационный центр — там клиентов мало, — либо «Политику». Вот е-ка-лэ-мэ-нэ! Не хочется — трудно будет потом обратно внедряться на рынок. Но с кредитами просто катастрофа. Продать пакет акций «НЛВ»? За него можно получить хорошие деньги, но полностью финансовую брешь даже они не прикроют".
Губин провел рукой по Регининым волосам — пряди приминались, вытягивались, но тут же снова упруго сворачивались под его пальцами. Начал моросить дождь, припорашивая ее рыжую копну микроскопическими блестящими каплями. «Регина… Вот на кого я могу рассчитывать всегда. Откуда я это знаю? Понятия не имею. Еще недавно не знал, сомневался, глядел в ее строгие глаза и все бы отдал, чтобы посмотрела не насмешливо, а растерянно, беззащитно и с нежностью. А сейчас знаю — моя…»
Губин перевел свою руку на Регинин затылок и намотал ее волосы на кулак, оттягивая голову назад. Регина, с запрокинутым к Губину лицом, чуть поморщилась, но голову высвобождать не стала. Он вглядывался в ее лицо, как будто они встретились после долгой разлуки — по сути так оно и было, наверное.
Губин все эти дни чувствовал, что она рядом, но на самом деле ее не видел. Не видел в глубине ее глаз этой тихой, но отчаянной влюбленности, не видел этой линии губ, искаженной нежностью… Неужели когда-то она казалось ему властной, волевой, неприступной? Сейчас все в ней было размягчено, податливо, каждый кусочек ее кожи, каждый изгиб тела откликался на его движение и принимал его. Это было удивительно — Регина и волновала его, и одновременно вселяла в него глубокое чувство спокойствия, уверенности. Он знал: что он сейчас ни сделай, что ни взбреди ему в голову, самое сумасшедшее, самое невообразимое, все будет ею принято, все встретит понимание и отклик. Ее тело влекло как магнит.
Поцелуй был упоительным — такого она не ожидала. Еще полчаса назад Регина спрашивала себя: то, что она ощущает к Губину, — может быть, это просто человеческое сочувствие? Ведь Сергей потерял жену… Но поцелуй в лесу перечеркнул сомнения. Время исчезло — сколько они стояли обнявшись на этой поляне? Пять секунд? Минуту? Десять? Она не могла бы определить. Ей казалось, они целовались вечно.
В этом поцелуе, мерещилось ей, испарились, растворились оба их "я", пропало ощущение собственного тела, как за секунду до этого пропало ощущение времени.
Дождь усилился. Небесные капли превращались в струйки, Регина чувствовала, что рубашка уже промокла — спине было холодно. Она передернула плечами от озноба. Куртка Сергея под ее руками уже тоже была мокрой насквозь. Громыхнула молния, на них обрушился настоящий поток воды. Губин поднял лицо к небу — в его взгляде был восторг. «Бежим!» — крикнул он Регине, стараясь перекричать шум падающей воды и грома. Они отстранились друг от друга и, снова схватившись за руки, побежали к тропинке, которая уже успела размякнуть и превратиться в мокрое месиво. Регина смеясь бежала позади Губина, поскальзываясь в своих больших кроссовках на примятых мокрых листьях папоротника. Казалось, в этом шуршащем от воды сумеречном безлюдном лесу никого, кроме них, нет и уже не будет. Регина, замедляя шаг, оторвалась от руки Губина, остановилась и оглянулась вокруг, стараясь запомнить, впитать в себя все увиденное — все представлялось ей таким странным, необычным и прекрасным. Темные качающиеся над головой ветки ели с зависшими на кончиках иголок прозрачнымикаплями. Полузаросший, забитый валежником, наполненный мутной водой овраг. Под самыми ногами листья земляники — ярко-зеленые, мокрые. Обрывок серого свинцового неба высоко, ограниченный темными верхушками сосен. Шум серых капель, падающих на траву и листья. Напоенный дождем и прохладой звонкий воздух.
Они одни во всем этом мокром первобытном лесу.
Внезапно ее пронзил ужас, почудилось жуткое — вдруг они сейчас выбегут на опушку, а там… ничего.
Нет никакого луга, никакой дачи, никакого шоссе — только пролесок, а за ним новая темная чаща. А над ними — низкое, черное, ужасное, пронзаемое молниями небо. Вокруг них — бушующий, непрерывный, непролазный поток воды. Внизу — сбивающий с ног стремительный леденящий ручей. Некуда бежать, и спасение — только друг в друге. Только встать под этим водопадом, обняться крепко-крепко, изо всех сил, зажмуриться, прижавшись щеками, и так встретить смерть. Сергей оглянулся и медленно протянул к ней руку…
Когда они подбежали к дому, на них не было сухой нитки. Волосы Регины висели темными мокрыми патлами, облепляя голову, — хоть выжимай. С рубашки стекала вода. Она, оставив Губина внизу — он кинулся возиться с чайником, — побежала на второй этаж в ванную, содрала с себя мокрую одежду и встала под горячий душ.
Через пять минут, вытирая волосы одним полотенцем и обмотавшись другим, Регина вышла из ванной и отправилась в комнату Губина, чтобы найти сухую одежду. Она встала перед открытым шкафом и критически осмотрела его содержимое. Потом обернулась и оглядела комнату — на спинке стула висела большая джинсовая губинская рубашка, и Регина выбрала ее. Рукава, конечно, пришлось снова замотать, но в целом получилось очень уютно. Край рубашки доходил ей до колен, на Регине она выглядела как платье.
Джинсовая материя была плотной и теплой, в нагрудном кармане что-то лежало. Она заглянула туда и вынула очки — разбитые очки. Она повертела их в руках, рассматривая. «Ну вот, моя любимая губинская оправа», — пожалела она. В ободках очков еще держались осколки стекол, дужки покрылись трещинами.
Держа очки в руке, Регина босиком спустилась по лестнице на первый этаж в гостиную. Коленки сверкали из-под края рубашки. Влажные волосы прядями висели вдоль щек. Сергей стоял в проеме двери, ведущей на маленькую кухню, и смотрел на нее — вернее, на ее коленки.
— Где же ты разбил очки, растяпа? Мои любимые… — улыбнулась она ему. Уже несколько дней она говорила ему «ты» — кажется, впервые это было сказано в пятницу вечером после похорон Киры.
Губин подошел к ней и, нежным медленным жестом забирая из ее рук очки и наклоняясь к ее лицу, тихо сказал: «Какая разница?» Его взгляд был долгим-долгим, тягучим. Регина почувствовала, что голова туманится, а она сама будто теряет волю. Они постояли некоторое время, целуясь, потом Губин, стиснув руки на ее талии, поднял ее и усадил на край стола. Сергей еще не успел снять пропитанную водой куртку — или просто забыл о ней, — и теперь его мокрые плечи прижимались к ее плечам и холодили кожу под рубашкой. Регина взяла куртку за лацканы и потянула вниз — сообща они содрали с Губина мокрую одежду, она упала где-то у него за спиной. Регина перебирала пальцами его волосы, чувствуя усиливающуюся тяжесть его тела на своих плечах. Его руки по-прежнему были сцеплены сзади на ее пояснице, губы бродили вокруг основания шеи и по ключицам, проглядывающим в разрезе рубашки. Регина, попытавшись сохранить равновесие, выгнулась и оперлась сзади на стол руками. Когда давление его тела стало невыносимым, она, рассмеявшись, опрокинулась спиной назад, и начавшие высыхать рыжеватые пряди свесились с края стола…
На плите чайник просто сходил с ума — шипел, плевался, ворчал, гудел, возмущенно заполняя гостиную белым паром.
Во вторник Занозин так и не вернулся в управление — обед со Светиком плавно перешел в загул. Та тоже сбежала с работы, попросив подруг ее прикрыть.
Светик работала то ли лаборанткой, то ли референт кой в академическом институте и чаще всего маялась на работе бездельем. С такими же, как она, референтками-лаборантками проводила время в чаепитиях, пересудах и телефонных разговорах. Когда изредка в институте появлялся шеф лаборатории, Светик срочно начинала стучать на машинке какой-нибудь никому не нужный отчет с научной конференции или с деловым видом собиралась в библиотеку — якобы для того, чтобы подобрать специальную литературу по просьбе ведущего научного сотрудника. Смыться с работы для нее никогда не составляло труда — референтки-лаборантки только и делали, что прикрывали друг друга. Платили в институте гроши, зато жизнь была спокойная, без напряга.
Занозин лишь позвонил Карапетяну и передал «специально для начальства», что ежели что, то он дома «работает с документами». «Причем учти, — наставлял он Карапетяна, — работаю так плотно, что и к телефону не подхожу».
— Начальник, — орал в трубку Карапетян. — У меня интересные сведения по поводу стекла! Слушай!..
— Завтра! — оборвал его Занозин.
Светик стояла рядом — он, кстати, звонил по ее мобильнику, подаренному родителями на день рождения. Он отключил телефон и обратил свои взоры к Светику. «Черт побери, манкируешь служебными обязанностями, — упрекнул он себя мысленно. — А впрочем, ладно, не так уж часто это случается. И мы не виделись целую вечность…» Светик явно настроилась на веселенький вечер и выглядела беззаботной и оживленной, только что не пританцовывала. Занозину нравилось в ней именно это качество — она ни из чего не делала проблемы и всегда была готова от души расхохотаться. Он не помнил, чтобы когда-нибудь видел ее унылой или озабоченной. На все вопросы и предложения всегда — «конечно!», «да, милый!», «все будет хорошо, дорогой!». Казалось бы, идеальное качество для жены, но… в их отношениях не было глубины, оба это осознавали и обоих это устраивало.
Светик радовалась, когда он звонил, и не переживала, когда он пропадал. А Занозин уж одно-то знал твердо — когда он ей позвонит, она будет искренне рада. На его взгляд, это было не так уж и мало.
— Ну, что? Куда двинем? — спросил он ее.
— К одному приятелю, — ответила Светик.
— К какому приятелю? — с подозрением поинтересовался Занозин, шутливо изображая ревность.
Светик с готовностью расхохоталась над его интонациями ревнивца.
— У него годовщина свадьбы, и мы званы, — снисходительно объяснила она. — Вадим мимоходом подумал: с кем бы она пошла в гости, если бы он ей не позвонил? Подумал — и забыл. Светик, схватив Вадима за рукав, внезапно потащила его через дорогу поперек потока мчащихся автомобилей. Занозин в ужасе попытался упираться, но Светик только со смеху покатывалась. Они перебежали улицу, лавируя между автомобилями, — Занозину их метания напомнили улицы испанской Памплоны, когда перед корридой быков прогоняют по улицам города. Некоторых психопатов хлебом не корми дай попрыгать перед рогами разъяренных парнокопытных. Никогда Занозин не думал, что может оказаться таким же психопатом…"А еще мент! — весело подумал он. — Только бы не попасться постовому".
Перебежав на ту сторону улицы, Занозин обнаружил, что они оказались перед огромным супермаркетом. «Вперед на закупки продовольствия и подарка!» — скомандовала Светик, и они, пихая друг друга и дурачась, устремились к разъезжающимся дверям магазина.
Когда Занозин со Светиком прибыли к ее приятелю, веселье было в разгаре. Кто открыл им дверь, было непонятно. Квартира была полна людей, и Занозин не мог определить хозяина. Никто уже не сидел за столом, все разбрелись и развлекались кто как мог, но с большим энтузиазмом. Вновь прибывшая парочка все-таки протиснулась к порядочно разоренному столу. Они поставили на стол принесенную бутылку шампанского. Светик стала изыскивать чистые приборы и преуспела в этом. Они сели рядом в шуме, гаме и табачном дыму и потянулись друг к другу, сближая за секунду до этого наполненные бокалы.
— За нас! — глядя в глаза Занозину, предложила она тост.
— Подожди, может быть, сначала выпьем за твоего великомученика? Все-таки семь лет в браке… И неудобно, даже с хозяевами не поздоровались. И подарок… — засомневался Вадим.
— Потом! — отмахнулась Светик и звонко ударила свой бокал о бокал Занозина.
Вадиму ничего не оставалось, как выпить вместе с ней. После этого Светик вскочила и побежала искать юбиляра, а Занозин, воспользовавшись тем, что его никто не отвлекает, принялся с удовольствием закусывать. Светика не было довольно долго, но Вадима это не тяготило. Атмосфера торжества была такова, что каждый и без компании чувствовал себя прекрасно. Слегка насытившись, Занозин откинулся на спинку дивана, на котором сидел, и закурил. В течение нескольких минут он ловил кайф, а потом решил обратить внимание на происходящее вокруг. Прямо за его спиной топталась танцующая пара, успевающая одновременно развивать бешеный флирт. Партнерша то и дело прыскала со смеху, пока ее кавалер что-то басил ей на ухо. Музыка гремела.
В углу вокруг бутылки сгруппировалась тройка молодых людей, они о чем-то оживленно спорили, их дамы скучали на тахте. Одна то и дело пыталась схватить своего, видимо, спутника жизни за рукав, но тот вежливо, но твердо ее руку отводил со словами: «Секундочку, солнышко!» Другая из дам, в декольтированном платье с блестками, обстоятельно разглядывала Занозина. Вадим улыбнулся ей специальной улыбкой, означавшей знак опасности — «осторожно, чужой!». Женщина была поддатая и ему не нравилась.
— ., права толстых. Просто совершенно не защищены, — донеслось до Вадима с противоположного конца стола.
Занозин заинтересовался. Вещала дама, сидящая с молодым человеком, перед ней располагалась большущая тарелка с едой.
— В Америке давно обратили на это внимание. Сиденья в театрах, на стадионах — это же просто издевательство! Одежда! Вы любите смотреть дефиле? — допытывалась она у собеседника. — Любите дефиле?
Сама скажу — любите! А что хорошего в этих глистообразных девицах ростом под метр девяносто? Где они вообще таких находят — должно быть, в инкубаторах специальных выращивают по компьютерным программам, уже с заданными параметрами — 70-70-70…
Кто еще в состоянии влезть в ту одежду, которую они презентуют на дефиле? А толстых, как показывают опросы, на работу берут неохотно!
— Ну, в общем, это можно понять, — неуверенно промямлил сосед энергичной дамы.
— Может, вам и евреи с неграми не по душе?
— Евреи с неграми — это другое! — несмело оборонялся сосед.
— Ничего не другое, а то самое. Расизм, — отрезала дама.
— Но толстые люди неэкономичны, — наконец нашел секундочку, чтобы вклиниться в монолог дамы, ее собеседник. — Они занимают много места, они развивают слишком низкие скорости при ходьбе, они постоянно отвлекаются на работе на перекусон, у них ноги подламываются, им требуется специальная офисная мебель. А медицинское обследование? Таких никакой врач не пропальпирует и ни один рентген не просветит. Они ходят под постоянной угрозой инсульта, инфаркта, перелома костей, вывиха лодыжки… Какой хозяин захочет нанять такого низкоэффективного служащего с огромными запросами и явно маленьким КПД? А переделка театральных кресел и сидений в самолетах влетит в копеечку. Они неэстетичны, наконец… — добавил он ни к селу ни к городу.
Занозин испугался — ему показалось, дама сейчас лопнет от возмущения.
— А…а…а… — стонала она с раскрытым ртом, пытаясь выдвинуть аргумент в пользу несчастных толстых, но возмущение мешало ее самовыражению. Наконец она совладала с собой и завопила дрожащим голосом:
— Что вы понимаете в эстетике? Не зря в русском языке «худой» означает плохой, подпорченный. А неэстетичны именно потому, что все эти ваши знаменитые педики-модельеры создают одежду для бледных переростков. Права толстых на достойную жизнь нарушаются на каждом шагу, и никому до этого нет дела… Все, на что вы способны, — это предложить толстым всю оставшуюся жизнь питаться сельдереем, ха! Но теперь, слава богу, у людей есть право выбора. Ну, не хотят они есть сельдерей! — Дама передохнула и продолжила:
— Вы говорите, толстые — враги эстетики. Ваши супермодели — вот кто представляет извращенную эстетику. А толстая женщина румяна, весела, доброжелательна, потому что не страдает от стресса, не ограничивая себя в своих желаниях…
— Ага, еще она одета в восьмиместную палатку и вся колышется… Знаю я ваших доброжелательных толстух! Да одна такая — у нас в магазине работает — при каждой встрече укусить меня готова. И не только меня. Не может смириться, что есть еще в России женщины стройные и привлекательные…
Реплика принадлежала даме с тахты — той, которая была в декольтированных «блестках». Она оглаживала себя по блестящему боку и говорила нетвердым голосом поверх речей наперсницы толстых, но та лишь глянула в ее сторону и продолжила свои проповеди. «Блестки» не показались ей серьезным оппонентом.
— Мне бы ваши проблемы, — в сторону пробурчал молодой человек, не желая провоцировать новый поток речей страстной правозащитницы.
— А почему бы нам не потанцевать? — кокетливо скосила она глаза на своего собеседника.
«Господи, — ахнул Занозин. — Всего-то, чего она хотела… Стоило огород городить?», но признал маневр остроумным. Через секунду молодой человек, облапленный будущим достойным членом общества толстых, был увлечен в темную половину комнаты, и пара скрылась за спинами других танцующих.
К Занозину пробивалась Светик, как всегда смеясь. Под впечатлением только что подслушанного разговора Занозин оценивающе оглядел подругу и с облегчением признал, что Светик стройна как тростинка. И это было то, что нужно.
— Светик кого-то тащила за руку.
— Ищу его, ищу! — помирала она со смеху. — Уже и на кухне побывала, и в холле, и в спальне… А он, оказывается, тут же в этой комнате в углу прятался…
В подошедшем Занозин узнал того самого мужчину, который беседовал в углу с приятелями и удачно отбивал все атаки своей подруги нежными словами:
Регина стояла на веранде, слушала тишину и не могла не признать, что здесь хорошо и что идея сбежать из конторы и приехать сюда была благотворной.
Она не собиралась оставаться на ночь и вечером хотела попросить Губина отвезти ее домой — для полного счастья не хватало только семейных сцен с Игорем!
Честно говоря, в последнее время она все реже оглядывалась на мужа, все реже задавалась вопросом, что он скажет, подумает по тому или иному поводу, что предпримет в ответ на те или иные ее действия. Просто не думала о нем — наверное, это было бессердечно, но как это исправить, она не знала. Вот уехала на дачу к Губину и пока даже не придумала, что сказать Игорю… Врать не хотелось. Но как можно признаться мужу, что была на даче у хозяина, в которого к тому же, кажется, влюблена? Немыслимо! Хотя то ли американские феминистки, то ли психологи по семейным отношениям советуют как раз противоположное. Изменила — тут же расскажи мужу и обсуди с ним ситуацию, проанализируй, как это произошло и почему… Дескать, только так можно сохранить отношения. Но, на взгляд Регины, подобный совет подпадал под русскую поговорку «простота хуже воровства». «Представляю сцену, — усмехнулась она. — Я пытаюсь объяснить Игорю и проанализировать вместе с ним, почему я провела вечер с Губиным…» Бессмыслица!
— Что ты там увидела? — раздался за ее спиной голос Сергея. Он спустился по лестнице со второго этажа и неслышно подкрался со спины.
— Здесь так тихо, — она медленно обернулась к нему.
Он подошел ближе и обнял ее со спины за талию.
Они молча стояли так какое-то время. Регине нравилось, что Сергей вел себя как бы слегка отрешенно и сдержанно. Стоял, обняв ее, прижавшись щекой к ее макушке, и смотрел вдаль, как только что смотрела она — на верхушки сосен, и ничего больше не предпринимал.
— Пойдем прогуляемся в лес, — предложил он.
Регина опустила голову и критически осмотрела свой наряд — туфли на каблуках, узкая юбка до колен и ослепительно белая блузка для таких занятий не очень подходили.
— Я найду, во что тебе переодеться, — сказал Сергей, заметив ее взгляд.
Регина насторожилась — ей совсем не хотелось, чтобы он предлагал ей надеть Кирины вещи. Она стала ломать голову, как бы ей отказаться так, чтобы не обидеть его. Но она плохо о нем думала — Сергей взял ее за руку, повел наверх в одну из спален и остановился перед шкафом с собственной одеждой. Они вместе нашли ей какие-то неновые, но чистые Сергеевы джинсы — штанины пришлось высоко закатать, а ремень затянуть потуже, так что вокруг Регининой талии образовались равномерные складки.
Сергей помогал ей одеваться как ребенку — застегивал пуговицы, крутил, вертел, отходил назад, чтобы полюбоваться. Регина надела старую Сергееву рубашку — она доходила ей до колен, а рукава тоже пришлось закатать несколько раз. Она не побоялась надеть и старые его кроссовки. Хотя выглядела в них как коверный — все-таки его размер ноги с ее размером было не сравнить. Но ее это не смущало. Регина подумала, что в новом наряде, наверное, выглядит как какой-то недомерок, но, судя по взгляду Губина, устремленному на нее, он находил в ее дурацком виде новую прелесть.
Сам Губин успел переодеться, пока Регина стояла на веранде и таращилась на верхушки сосен.
За домом начинался луг, за ним — лес. Туда они и отправились. Регине почему-то пришло в голову, что Губин как-то эпизодически, фрагментарно и непоследовательно заботится о своей безопасности. В городе он не расстается с телохранителем Олегом — с работы и на работу только с ним, не говоря уже о переговорах и прочих передвижениях. А здесь, на даче, запросто идет один (только с ней) в лес. Шофер и Олег остались на даче. Как будто в темном лесу намного безопаснее, чем в Москве, и как будто злоумышленники и недоброжелатели, если таковые у Губина есть, здесь его не достанут.
Как только они переступили черту леса, стало прохладнее и темнее. Они шли, взявшись за руки, и молчали. Регина покосилась на Сергея — он не терял задумчивости, и она не могла понять, о чем он думает.
Знала только, что не о ней. Она чувствовала, что ему приятно ощущать всей кожей ее присутствие, держать ее за руку, но все-таки думает он не о ней, и ее это не задевало. Она понимала, что все неприятности последних дней, обрушившиеся на Губина и на его контору, угрожали самому существованию его дела, к которому он относился всерьез. Было бы странно, если бы голова его была забита чем-то иным, кроме мыслей о том, как преодолеть все эти проблемы.
И потом, она не уважала мужчин, которые постоянно думали о бабах и слишком часто обращали внимание На их капризы. По ее понятиям, это было не очень по-мужски. Регина вспомнила одну свою подругу, которая вообще считала, что настоящая женщина днями и ночами должна сидеть у телефона и ждать звонка от любимого. А настоящий мужчина должен разговаривать со своей женщиной так, чтобы та каждый раз после разговора с ним клала трубку вся зареванная. Это был ее идеал. «Да, феминистки нас с Танькой за такие мысли заплевали бы!» — подумала Регина. Впрочем, одновременно она была сторонницей женской независимости и считала, что женщина должна сама собой распоряжаться, сама выбирать линию поведения, и если подчиняться мужчине, то по свободному выбору и добровольно. Вот ей никто не прививал взглядов, что настоящий мужчина не должен слишком много думать о женщинах, она сама к этому пришла… Регина снова покосилась на профиль Сергея, стиснула его руку и прижалась плечом к его к плечу. Он рассеянно улыбнулся и ответил ей легким пожатием пальцев.
Они сошли с тропинки и углубились в лес. Под ногами шуршал разросшийся папоротник, внимание Регины привлекали все чаще попадающиеся дикие колокольчики, она подумала, не нарвать ли букет, но потом отказалась от этой затеи. Не хотелось отпускать руку Губина, да и потом, ведь в букете цветы, что ни говори, скоро умрут… Какое от этого кому-нибудь удовольствие?
Они остановились на середине поляны, заросшей папоротником. Губин поднял голову и посмотрел вверх, Регина последовала его примеру. Солнце ушло за облака, и становилось пасмурно. В рыжеватых кудрявых волосах Регины застряли еловые иголки, в сумраке леса ее лицо казалось особенно бледным, глаза — глубокими… Губин видел это, любовался — но как бы издалека, не вникая и не приближаясь, все скользило по поверхности его сознания. Весь день он думал, что ему делать. Смерть жены, а потом Булыгина сотворили новую реальность, в которой, как с удивлением обнаружил, он терялся. Этот отчасти ожидавшийся двойной удар выбил его из колеи. Он мысленно проводил ревизию своих дел и пришел к выводу, что в момент, когда его бизнес балансирует на краю пропасти и кругом не осталось ни одного родного человека, ему практически не на кого опереться. Он был не таков, чтобы приходить в отчаяние, — природная энергия никогда не давала ему опускать руки, но Губин чувствовал, что ему нужна пауза для осмысления новой ситуации. И он взял паузу.
"Дима Сурнов? Он хороший парень, но по большому счету не боец. У него все всегда шло более или менее удачно. Он не знает, что такое зубами драться с судьбой, как это делал я. Он идеальный исполнитель, но отойдет в сторону, когда запахнет жареным. Да еще, пожалуй, попытается оттяпать «НЛВ» — слишком уж лакомый кусок. Попытается оттяпать не нагло, а тихой сапой, пока я расхлебываю дела в «Пресс-сервисе» после Булыгина. Я его понимаю — соблазн большой… Лощеный Эдик Подомацкин?
Эдика, несмотря на все его хорошие манеры и внешнюю доброжелательность, на самом деле никто и ничто не колышет по большому счету, кроме собственной персоны. Ему и на сотрудников издательства плевать — он слишком ценит свое душевное равновесие. И если что, он пальцем о палец не ударит ради меня, а просто останется при своих и будет ждать, когда явится новый спонсор. Только Козлов. Один Козлов. Негусто. А дела такие, что парой контор придется пожертвовать: временно прикрыть либо консультационный центр — там клиентов мало, — либо «Политику». Вот е-ка-лэ-мэ-нэ! Не хочется — трудно будет потом обратно внедряться на рынок. Но с кредитами просто катастрофа. Продать пакет акций «НЛВ»? За него можно получить хорошие деньги, но полностью финансовую брешь даже они не прикроют".
Губин провел рукой по Регининым волосам — пряди приминались, вытягивались, но тут же снова упруго сворачивались под его пальцами. Начал моросить дождь, припорашивая ее рыжую копну микроскопическими блестящими каплями. «Регина… Вот на кого я могу рассчитывать всегда. Откуда я это знаю? Понятия не имею. Еще недавно не знал, сомневался, глядел в ее строгие глаза и все бы отдал, чтобы посмотрела не насмешливо, а растерянно, беззащитно и с нежностью. А сейчас знаю — моя…»
Губин перевел свою руку на Регинин затылок и намотал ее волосы на кулак, оттягивая голову назад. Регина, с запрокинутым к Губину лицом, чуть поморщилась, но голову высвобождать не стала. Он вглядывался в ее лицо, как будто они встретились после долгой разлуки — по сути так оно и было, наверное.
Губин все эти дни чувствовал, что она рядом, но на самом деле ее не видел. Не видел в глубине ее глаз этой тихой, но отчаянной влюбленности, не видел этой линии губ, искаженной нежностью… Неужели когда-то она казалось ему властной, волевой, неприступной? Сейчас все в ней было размягчено, податливо, каждый кусочек ее кожи, каждый изгиб тела откликался на его движение и принимал его. Это было удивительно — Регина и волновала его, и одновременно вселяла в него глубокое чувство спокойствия, уверенности. Он знал: что он сейчас ни сделай, что ни взбреди ему в голову, самое сумасшедшее, самое невообразимое, все будет ею принято, все встретит понимание и отклик. Ее тело влекло как магнит.
Поцелуй был упоительным — такого она не ожидала. Еще полчаса назад Регина спрашивала себя: то, что она ощущает к Губину, — может быть, это просто человеческое сочувствие? Ведь Сергей потерял жену… Но поцелуй в лесу перечеркнул сомнения. Время исчезло — сколько они стояли обнявшись на этой поляне? Пять секунд? Минуту? Десять? Она не могла бы определить. Ей казалось, они целовались вечно.
В этом поцелуе, мерещилось ей, испарились, растворились оба их "я", пропало ощущение собственного тела, как за секунду до этого пропало ощущение времени.
Дождь усилился. Небесные капли превращались в струйки, Регина чувствовала, что рубашка уже промокла — спине было холодно. Она передернула плечами от озноба. Куртка Сергея под ее руками уже тоже была мокрой насквозь. Громыхнула молния, на них обрушился настоящий поток воды. Губин поднял лицо к небу — в его взгляде был восторг. «Бежим!» — крикнул он Регине, стараясь перекричать шум падающей воды и грома. Они отстранились друг от друга и, снова схватившись за руки, побежали к тропинке, которая уже успела размякнуть и превратиться в мокрое месиво. Регина смеясь бежала позади Губина, поскальзываясь в своих больших кроссовках на примятых мокрых листьях папоротника. Казалось, в этом шуршащем от воды сумеречном безлюдном лесу никого, кроме них, нет и уже не будет. Регина, замедляя шаг, оторвалась от руки Губина, остановилась и оглянулась вокруг, стараясь запомнить, впитать в себя все увиденное — все представлялось ей таким странным, необычным и прекрасным. Темные качающиеся над головой ветки ели с зависшими на кончиках иголок прозрачнымикаплями. Полузаросший, забитый валежником, наполненный мутной водой овраг. Под самыми ногами листья земляники — ярко-зеленые, мокрые. Обрывок серого свинцового неба высоко, ограниченный темными верхушками сосен. Шум серых капель, падающих на траву и листья. Напоенный дождем и прохладой звонкий воздух.
Они одни во всем этом мокром первобытном лесу.
Внезапно ее пронзил ужас, почудилось жуткое — вдруг они сейчас выбегут на опушку, а там… ничего.
Нет никакого луга, никакой дачи, никакого шоссе — только пролесок, а за ним новая темная чаща. А над ними — низкое, черное, ужасное, пронзаемое молниями небо. Вокруг них — бушующий, непрерывный, непролазный поток воды. Внизу — сбивающий с ног стремительный леденящий ручей. Некуда бежать, и спасение — только друг в друге. Только встать под этим водопадом, обняться крепко-крепко, изо всех сил, зажмуриться, прижавшись щеками, и так встретить смерть. Сергей оглянулся и медленно протянул к ней руку…
Когда они подбежали к дому, на них не было сухой нитки. Волосы Регины висели темными мокрыми патлами, облепляя голову, — хоть выжимай. С рубашки стекала вода. Она, оставив Губина внизу — он кинулся возиться с чайником, — побежала на второй этаж в ванную, содрала с себя мокрую одежду и встала под горячий душ.
Через пять минут, вытирая волосы одним полотенцем и обмотавшись другим, Регина вышла из ванной и отправилась в комнату Губина, чтобы найти сухую одежду. Она встала перед открытым шкафом и критически осмотрела его содержимое. Потом обернулась и оглядела комнату — на спинке стула висела большая джинсовая губинская рубашка, и Регина выбрала ее. Рукава, конечно, пришлось снова замотать, но в целом получилось очень уютно. Край рубашки доходил ей до колен, на Регине она выглядела как платье.
Джинсовая материя была плотной и теплой, в нагрудном кармане что-то лежало. Она заглянула туда и вынула очки — разбитые очки. Она повертела их в руках, рассматривая. «Ну вот, моя любимая губинская оправа», — пожалела она. В ободках очков еще держались осколки стекол, дужки покрылись трещинами.
Держа очки в руке, Регина босиком спустилась по лестнице на первый этаж в гостиную. Коленки сверкали из-под края рубашки. Влажные волосы прядями висели вдоль щек. Сергей стоял в проеме двери, ведущей на маленькую кухню, и смотрел на нее — вернее, на ее коленки.
— Где же ты разбил очки, растяпа? Мои любимые… — улыбнулась она ему. Уже несколько дней она говорила ему «ты» — кажется, впервые это было сказано в пятницу вечером после похорон Киры.
Губин подошел к ней и, нежным медленным жестом забирая из ее рук очки и наклоняясь к ее лицу, тихо сказал: «Какая разница?» Его взгляд был долгим-долгим, тягучим. Регина почувствовала, что голова туманится, а она сама будто теряет волю. Они постояли некоторое время, целуясь, потом Губин, стиснув руки на ее талии, поднял ее и усадил на край стола. Сергей еще не успел снять пропитанную водой куртку — или просто забыл о ней, — и теперь его мокрые плечи прижимались к ее плечам и холодили кожу под рубашкой. Регина взяла куртку за лацканы и потянула вниз — сообща они содрали с Губина мокрую одежду, она упала где-то у него за спиной. Регина перебирала пальцами его волосы, чувствуя усиливающуюся тяжесть его тела на своих плечах. Его руки по-прежнему были сцеплены сзади на ее пояснице, губы бродили вокруг основания шеи и по ключицам, проглядывающим в разрезе рубашки. Регина, попытавшись сохранить равновесие, выгнулась и оперлась сзади на стол руками. Когда давление его тела стало невыносимым, она, рассмеявшись, опрокинулась спиной назад, и начавшие высыхать рыжеватые пряди свесились с края стола…
На плите чайник просто сходил с ума — шипел, плевался, ворчал, гудел, возмущенно заполняя гостиную белым паром.
Во вторник Занозин так и не вернулся в управление — обед со Светиком плавно перешел в загул. Та тоже сбежала с работы, попросив подруг ее прикрыть.
Светик работала то ли лаборанткой, то ли референт кой в академическом институте и чаще всего маялась на работе бездельем. С такими же, как она, референтками-лаборантками проводила время в чаепитиях, пересудах и телефонных разговорах. Когда изредка в институте появлялся шеф лаборатории, Светик срочно начинала стучать на машинке какой-нибудь никому не нужный отчет с научной конференции или с деловым видом собиралась в библиотеку — якобы для того, чтобы подобрать специальную литературу по просьбе ведущего научного сотрудника. Смыться с работы для нее никогда не составляло труда — референтки-лаборантки только и делали, что прикрывали друг друга. Платили в институте гроши, зато жизнь была спокойная, без напряга.
Занозин лишь позвонил Карапетяну и передал «специально для начальства», что ежели что, то он дома «работает с документами». «Причем учти, — наставлял он Карапетяна, — работаю так плотно, что и к телефону не подхожу».
— Начальник, — орал в трубку Карапетян. — У меня интересные сведения по поводу стекла! Слушай!..
— Завтра! — оборвал его Занозин.
Светик стояла рядом — он, кстати, звонил по ее мобильнику, подаренному родителями на день рождения. Он отключил телефон и обратил свои взоры к Светику. «Черт побери, манкируешь служебными обязанностями, — упрекнул он себя мысленно. — А впрочем, ладно, не так уж часто это случается. И мы не виделись целую вечность…» Светик явно настроилась на веселенький вечер и выглядела беззаботной и оживленной, только что не пританцовывала. Занозину нравилось в ней именно это качество — она ни из чего не делала проблемы и всегда была готова от души расхохотаться. Он не помнил, чтобы когда-нибудь видел ее унылой или озабоченной. На все вопросы и предложения всегда — «конечно!», «да, милый!», «все будет хорошо, дорогой!». Казалось бы, идеальное качество для жены, но… в их отношениях не было глубины, оба это осознавали и обоих это устраивало.
Светик радовалась, когда он звонил, и не переживала, когда он пропадал. А Занозин уж одно-то знал твердо — когда он ей позвонит, она будет искренне рада. На его взгляд, это было не так уж и мало.
— Ну, что? Куда двинем? — спросил он ее.
— К одному приятелю, — ответила Светик.
— К какому приятелю? — с подозрением поинтересовался Занозин, шутливо изображая ревность.
Светик с готовностью расхохоталась над его интонациями ревнивца.
— У него годовщина свадьбы, и мы званы, — снисходительно объяснила она. — Вадим мимоходом подумал: с кем бы она пошла в гости, если бы он ей не позвонил? Подумал — и забыл. Светик, схватив Вадима за рукав, внезапно потащила его через дорогу поперек потока мчащихся автомобилей. Занозин в ужасе попытался упираться, но Светик только со смеху покатывалась. Они перебежали улицу, лавируя между автомобилями, — Занозину их метания напомнили улицы испанской Памплоны, когда перед корридой быков прогоняют по улицам города. Некоторых психопатов хлебом не корми дай попрыгать перед рогами разъяренных парнокопытных. Никогда Занозин не думал, что может оказаться таким же психопатом…"А еще мент! — весело подумал он. — Только бы не попасться постовому".
Перебежав на ту сторону улицы, Занозин обнаружил, что они оказались перед огромным супермаркетом. «Вперед на закупки продовольствия и подарка!» — скомандовала Светик, и они, пихая друг друга и дурачась, устремились к разъезжающимся дверям магазина.
Когда Занозин со Светиком прибыли к ее приятелю, веселье было в разгаре. Кто открыл им дверь, было непонятно. Квартира была полна людей, и Занозин не мог определить хозяина. Никто уже не сидел за столом, все разбрелись и развлекались кто как мог, но с большим энтузиазмом. Вновь прибывшая парочка все-таки протиснулась к порядочно разоренному столу. Они поставили на стол принесенную бутылку шампанского. Светик стала изыскивать чистые приборы и преуспела в этом. Они сели рядом в шуме, гаме и табачном дыму и потянулись друг к другу, сближая за секунду до этого наполненные бокалы.
— За нас! — глядя в глаза Занозину, предложила она тост.
— Подожди, может быть, сначала выпьем за твоего великомученика? Все-таки семь лет в браке… И неудобно, даже с хозяевами не поздоровались. И подарок… — засомневался Вадим.
— Потом! — отмахнулась Светик и звонко ударила свой бокал о бокал Занозина.
Вадиму ничего не оставалось, как выпить вместе с ней. После этого Светик вскочила и побежала искать юбиляра, а Занозин, воспользовавшись тем, что его никто не отвлекает, принялся с удовольствием закусывать. Светика не было довольно долго, но Вадима это не тяготило. Атмосфера торжества была такова, что каждый и без компании чувствовал себя прекрасно. Слегка насытившись, Занозин откинулся на спинку дивана, на котором сидел, и закурил. В течение нескольких минут он ловил кайф, а потом решил обратить внимание на происходящее вокруг. Прямо за его спиной топталась танцующая пара, успевающая одновременно развивать бешеный флирт. Партнерша то и дело прыскала со смеху, пока ее кавалер что-то басил ей на ухо. Музыка гремела.
В углу вокруг бутылки сгруппировалась тройка молодых людей, они о чем-то оживленно спорили, их дамы скучали на тахте. Одна то и дело пыталась схватить своего, видимо, спутника жизни за рукав, но тот вежливо, но твердо ее руку отводил со словами: «Секундочку, солнышко!» Другая из дам, в декольтированном платье с блестками, обстоятельно разглядывала Занозина. Вадим улыбнулся ей специальной улыбкой, означавшей знак опасности — «осторожно, чужой!». Женщина была поддатая и ему не нравилась.
— ., права толстых. Просто совершенно не защищены, — донеслось до Вадима с противоположного конца стола.
Занозин заинтересовался. Вещала дама, сидящая с молодым человеком, перед ней располагалась большущая тарелка с едой.
— В Америке давно обратили на это внимание. Сиденья в театрах, на стадионах — это же просто издевательство! Одежда! Вы любите смотреть дефиле? — допытывалась она у собеседника. — Любите дефиле?
Сама скажу — любите! А что хорошего в этих глистообразных девицах ростом под метр девяносто? Где они вообще таких находят — должно быть, в инкубаторах специальных выращивают по компьютерным программам, уже с заданными параметрами — 70-70-70…
Кто еще в состоянии влезть в ту одежду, которую они презентуют на дефиле? А толстых, как показывают опросы, на работу берут неохотно!
— Ну, в общем, это можно понять, — неуверенно промямлил сосед энергичной дамы.
— Может, вам и евреи с неграми не по душе?
— Евреи с неграми — это другое! — несмело оборонялся сосед.
— Ничего не другое, а то самое. Расизм, — отрезала дама.
— Но толстые люди неэкономичны, — наконец нашел секундочку, чтобы вклиниться в монолог дамы, ее собеседник. — Они занимают много места, они развивают слишком низкие скорости при ходьбе, они постоянно отвлекаются на работе на перекусон, у них ноги подламываются, им требуется специальная офисная мебель. А медицинское обследование? Таких никакой врач не пропальпирует и ни один рентген не просветит. Они ходят под постоянной угрозой инсульта, инфаркта, перелома костей, вывиха лодыжки… Какой хозяин захочет нанять такого низкоэффективного служащего с огромными запросами и явно маленьким КПД? А переделка театральных кресел и сидений в самолетах влетит в копеечку. Они неэстетичны, наконец… — добавил он ни к селу ни к городу.
Занозин испугался — ему показалось, дама сейчас лопнет от возмущения.
— А…а…а… — стонала она с раскрытым ртом, пытаясь выдвинуть аргумент в пользу несчастных толстых, но возмущение мешало ее самовыражению. Наконец она совладала с собой и завопила дрожащим голосом:
— Что вы понимаете в эстетике? Не зря в русском языке «худой» означает плохой, подпорченный. А неэстетичны именно потому, что все эти ваши знаменитые педики-модельеры создают одежду для бледных переростков. Права толстых на достойную жизнь нарушаются на каждом шагу, и никому до этого нет дела… Все, на что вы способны, — это предложить толстым всю оставшуюся жизнь питаться сельдереем, ха! Но теперь, слава богу, у людей есть право выбора. Ну, не хотят они есть сельдерей! — Дама передохнула и продолжила:
— Вы говорите, толстые — враги эстетики. Ваши супермодели — вот кто представляет извращенную эстетику. А толстая женщина румяна, весела, доброжелательна, потому что не страдает от стресса, не ограничивая себя в своих желаниях…
— Ага, еще она одета в восьмиместную палатку и вся колышется… Знаю я ваших доброжелательных толстух! Да одна такая — у нас в магазине работает — при каждой встрече укусить меня готова. И не только меня. Не может смириться, что есть еще в России женщины стройные и привлекательные…
Реплика принадлежала даме с тахты — той, которая была в декольтированных «блестках». Она оглаживала себя по блестящему боку и говорила нетвердым голосом поверх речей наперсницы толстых, но та лишь глянула в ее сторону и продолжила свои проповеди. «Блестки» не показались ей серьезным оппонентом.
— Мне бы ваши проблемы, — в сторону пробурчал молодой человек, не желая провоцировать новый поток речей страстной правозащитницы.
— А почему бы нам не потанцевать? — кокетливо скосила она глаза на своего собеседника.
«Господи, — ахнул Занозин. — Всего-то, чего она хотела… Стоило огород городить?», но признал маневр остроумным. Через секунду молодой человек, облапленный будущим достойным членом общества толстых, был увлечен в темную половину комнаты, и пара скрылась за спинами других танцующих.
К Занозину пробивалась Светик, как всегда смеясь. Под впечатлением только что подслушанного разговора Занозин оценивающе оглядел подругу и с облегчением признал, что Светик стройна как тростинка. И это было то, что нужно.
— Светик кого-то тащила за руку.
— Ищу его, ищу! — помирала она со смеху. — Уже и на кухне побывала, и в холле, и в спальне… А он, оказывается, тут же в этой комнате в углу прятался…
В подошедшем Занозин узнал того самого мужчину, который беседовал в углу с приятелями и удачно отбивал все атаки своей подруги нежными словами: