— Не нравится мне это, — проговорил слегка встревоженный Карапетян, глядя на блестящее ярко-красное пятно. — Оксан! У тебя бинт есть? Перевяжи раненого.
— Ага! — яростно отозвалась Оксанка, отвернув голову от Санька. — Он нас тут всех чуть не прикончил, а я ему буду раны промывать, трах-та-ра-рах!
Может, ему еще ноги помыть?
— Сука, — слабым голосом просипел Булыгин на полу. — Чего ноешь? Ведь не прикончил же…
— Потому что стрелок ты хреновый! — обрушилась на него подруга Санька. — А так бы оприходовал всех, паскуда, и не пикнул. На женщину набросился, трах-та-ра-рах! — Материлась Оксанка через слово. — Дайте я ему лучше по яйцам врежу, гаду этакому! Нету у меня бинта! Санек, выпей, легче станет, — снова занялась она спутником жизни.
Оксанка совала Саньку полстакана коньяку, за которым сходила до этого на кухню, и приговаривала как ребенку, будто кашкой кормила: «Вот так, потихонечку… Выпей». Платочком, смоченным в коньяке, она протирала Саньку виски. Наблюдавший за ней Карапетян лишь головой качал.
— Да оставь ты его, не маленький, сам коньяк вылакает, без твоей помощи. Трудно, что ли? Ты платок, что ли, какой принеси, — неуверенно предложил он.
— Щас, — продолжала бушевать Оксанка. — Стану я на эту сволочь свой платок переводить.
— Ладно, Оксан, — вступил Занозин. — Правда, хоть тряпку какую принеси. Кровищи вон сколько.
Оксанка с демонстративным неудовольствием поставила стакан на пол рядом с развалившимся Саньком, поднялась с колен и отправилась на кухню на поиски тряпки. Вконец обессилевший Булыгин, кажется, впал в забытье и не реагировал на суету вокруг себя. Когда Оксанка принесла кургузый кусок материи, стали спорить, как перевязывать — сделать ли жгут выше пулевого отверстия или наложить широкую повязку поверх него. Кое-как тряпку намотали — Булыгин лежал бледно-зеленый, осунувшийся.
— Черт, — нервно крикнул Занозин Саше. — Ты звонил в «Скорую»?
— Да уж двадцать минут как, — отозвался Карапетян.
— Звони еще!
«Глупо как, — думал Занозин. — Глупо. Глупо».
В тот же вечер им позвонили из «Скорой» и сообщили, что Булыгин Анатолий Николаевич скончался по дороге в больницу от потери крови — пуля Карапетяна порвала ему бедренную артерию. Донорскую кровь дать не успели — в карете «Скорой» не оказалось крови его группы, а когда добрались до стационара, было уже поздно. Не то чтобы было жаль этого придурка Булыгина — чего его жалеть… Получается, что получил по заслугам. Такому быку человека убить легче, чем чихнуть. Действительно ведь, шел убивать Щетинина, а там и всех, кто с ним вместе под руку попадется. Повезло, что вся компания осталась в живых, да и они с Карапетяном, кстати. Вины их в смерти Булыгина никакой — действовали правильно.
А все равно, жаль его. Пока ждали «Скорую», они с Карапетяном испереживались — ведь человек умирал, хоть и Булыгин! — и на появившихся врачей обрушились, словно были родственниками раненого.
Чего они так переживали, спрашивается? Если бы уложили его наповал, забыли бы в ту же секунду. А тут ранили… Булыгин дышал, мучился, жизнь уходила из него медленно, он лежал беспомощный и ждал спасения — представьте! — от них. Наблюдать за этим было невыносимо. Занозин испытывал душевный дискомфорт и раздражение от глупости произошедшего.
Его одолевала досада. И выстрел-то не смертельный — в ногу. Ну, не кретин этот Булыгин? Пошел зачем-то человека убивать (никак без этого не мог, дебил), «Скорая» опоздала, крови не оказалось…
И все, жизни конец. Был Булыгин-старший — нет Булыгина-старшего. Глупо. «И чего ты маешься? Сам покойник никогда такими мыслями не мучился, пари могу держать. Такая чушь никогда бы в его башку не залетела…»
А Булыгин-младший сидит под замком и до сих пор ничего не знает — надеется на брата. Такой же недоумок долбаный. Потому он и молчал на допросах, что надеялся — брат главного свидетеля уберет, старуху-вахтершу можно запутать или запугать, а вещдоки, глядишь, в ходе следствия куда-нибудь «испарятся» — пропадут, сгорят, перепутаются, будут обменяны… Редкость, что ли? Главное — не терять надежды, в России конца XX века нет ничего невозможного или невероятного. Время немереных возможностей для таких, как братья Булыгины.
Кстати, о вещдоках. Занозин взял в руки заключение экспертизы — на одной паре булыгинских перчаток были обнаружены волокна, идентичные тем, что имеются на накидке, в которую была одета в ночь убийства Кира Губина. А на куртке, той самой, выброшенной из окна — просто везение! — на нагрудном кармане в молнии застрял волос покойной. Обрывок волоса… Песенка Булыгина-младшего спета, пусть он хоть до смерти теперь рот не откроет.
Карапетян с утра отсутствовал: попал на долгожданную операцию «Атака» — стоит теперь на блокпосту на дороге или лазит вместе с гаишниками по ангарам, стоянкам и отстойникам, ползает под машинами, сверяет номера…
«Не иначе Карапетян, — подумал Вадим, когда раздался телефонный звонок. — Легок на помине».
И точно.
— Шеф! — раздался в трубке радостный вопль напарника. — Угадай, что я здесь обнаружил. Ни за что не догадаешься. Мы тут один отстойник на окраине вскрыли, а там — внедорожник «Мессаджеро» с сильно помятым передним крылом, номер на семерку начинается. Слесаря говорят, стоит уже полгода. Мы с гаишниками проверили через справочную — знаешь, кто хозяин? Булыгин Анатолий Николаевич! Спорить могу, это тот самый внедорожник, что Киру Губину в ее «Ауди» чуть насмерть не расплющил. Даже без проб краски! Образцы краски, помнишь, в деле о наезде остались, в архиве. Доказать их идентичность — проще простого! Ты понял теперь, что означали его слова: «Она меня узнала»? Или как он там сказал — ага: «Она меня вспомнила». Понял? Последнее звено в этой истории…
— Не скажи, — возразил Занозин. — Булыгин-старший пытался Губину убить еще полгода назад — это, пожалуй, ясно, я согласен. Но опять тот же идиотский вопрос — почему? Что это вдруг братья Булыгины свихнулись на хрупкой, никому не мешавшей женщине? Один раз убивают, другой… Больные они, что ли?
— А ты не думаешь, что первый раз ее пытались убить по ошибке? Сейчас уже трудно наверняка выяснить, но, может быть, в этом «Ауди» должен был ехать сам Губин? А он отдал машину жене. И стекла тонированные… Между прочим, я когда читал то дело, обратил внимание, что удар по «Ауди» пришелся на правое заднее кресло, а вовсе не на место водителя. Поэтому и Губина тогда жива осталась. Должен был ехать сам Губин с шофером, на первом месте пассажира рядом с водителем — Олег, сам магнат — сзади. Чем плоха версия? По-моему, это все объясняет.
— Возможно, — согласился Занозин. — Ты сегодня появишься или мне одному с Булыгиным разбираться?
— Шеф, как тебе не стыдно, — запел Карапетян. — Я и так уже сильно помог. Завтра появлюсь, пойду еще ребятам подсоблю. Наша служба и опасна, и трудна…
— Ну что, подозреваемый Булыгин, — начал Занозин, когда того привели к нему на допрос из изолятора. — Опознание мы проведем позже. Чистая формальность. У меня к вам остался всего один вопрос — каким образом вы выманили Киру Губину из квартиры Ивановых, когда позвонили ей по мобильнику в ночь убийства? Кем назвались?
Булыгин недоверчиво молчал, презрительно и одновременно чуть растерянно улыбаясь.
— У меня для вас плохие новости, Михаил Николаевич, — проговорил Занозин. — Это не следовательское иезуитство. Действительно, плохие. Вчера ваш старший брат скончался в «Скорой» от потери крови. При попытке убить свидетеля Щетинина — свидетеля по вашему, Михаил Николаевич, делу — он получил пулю в бедренную артерию. Врачи приехали слишком поздно.
Выражение лица Булыгина практически не изменилось — глаза смотрели все так же недоверчиво.
— Не верите? — сочувственно покачал головой Занозин. — Хотел бы я, чтобы это была шутка. Есть и еще одна новость — мелочь, конечно, по сравнению с первой, но все же… Завтра вам будет предъявлено обвинение в убийстве Киры Губиной. Доказательства — как на подбор. Помимо того, что вы уже знаете, на вашей куртке обнаружен волос убитой, а на перчатках волокна с ее накидки — той, в которой она была в ночь убийства. Вы и бывший боксер, кстати, вам с вашей весовой категорией женщину левой оглушить — что муху прихлопнуть… Молчите? Что ж, молчите, ваше право. Скажите без протокола, мне интересно: зачем вам это было нужно? Был у вас старший брат, успешный бизнес, партнер — старый друг, жена… — Занозин замялся, подбирая слово, — красавица, преданная вам до мозга костей… И что вас дернуло Губина убирать, жену его несчастную? Что вы получили взамен? Брат мертв, партнер мертв, бизнес уйдет к другим, жена… Жена, возможно, будет передачи носить лет пятнадцать. Вот счастье-то женщине… Зачем?
Наконец Булыгин издал какой-то утробный звук.
— Дурак ты, мент, или прикидываешься. Зачем?
Зачем? — передразнил он Занозина. — Что ты сопли тут размазываешь? Тебя послушать — так я исчадие ада, а Губин — весь в белом. Хороший парень — плохой парень, как в американском боевике, ха-ха! Вы всерьез думаете, что в российском бизнесе так — хорошие парни против плохих? Да ты знаешь, что он меня заказал? Меня! Что я, ждать должен был, когда меня киллер замочит? Да у нас счет на минуты шел — кто кого первым порешит. И везде так! Нет никаких «хороших парней»! Забудь, мент! Успешный бизнес… был успешный бизнес, да не мой он формально, а Серегин. А он меня ни за что не хотел отпускать. Что же, я всю жизнь напрасно горбатился, выходит? А Кира…
Я против нее ничего не имел. Под руку попалась.
Черт ее дернул тогда на этом «Ауди» ехать! Она Толика узнала бы и заложила… Ты подумал, что тогда было бы? Губин за нее всем нам головы бы пооткусывал. Да и догадался бы, что на него охота идет. Я же не знал, что скоро и без мочиловки смогу дело устроить.
Выбора не было.
— Так чем все-таки выманили? — настойчиво повторил вопрос Занозин.
— А, — неохотно пробурчал Булыгин. — Сказал, что на Губина было совершено покушение. Мол, он жив остался и прячется на квартире у друга — боится за свою безопасность. Просит ее приехать и ником) ничего не говорить — это, мол, опасно. А я, дескать. из охраны, буду ждать ее в подъезде внизу и провожу к Губину… Я боялся, она спросит, почему сам Губин не позвонил, но она даже не подумала — тут же бросилась вниз…
— Понятно. А вы, значит, в конце концов успели Губина раньше порешить, чем он вас, — уточнил Занозин.
— Э-э-э, не надо. К убийству Губина я отношения никакого не имею. Знать ничего не знаю. Не моя работа. Когда я из «морга» вернулся, мы с ним почти договорились. Не знаю, что случилось, кому он еще дорожку перебежал. Сами копайте.
«Копать будем, — думал Занозин. — Да вряд ли что-то накопаем — во всяком случае такое, что можно суду предъявить. Убийство Губина — это работа профессионала, не твой бестолковый брат, который даже свидетеля не смог убрать». Они с Карапетяном и без совета Булыгина давно нажали на своих информаторов, с ребятами из ГУБ О Па толковали — все говорило о том, что им не светит раскрыть эту заказуху, хотя в принципе было ясно, кто в убийстве Губина был заинтересован, к кому его бизнес перейдет.
Ходят слухи, что весь бывший губинский холдинг скоро перейдет под Изяславского. Вот вам и ответ.
И Булыгины, хоть младшенький сейчас и делает большие глаза, судя по всему, с Изяславским были связаны, собирались под него лечь, если уже не успели.
— Идите, подозреваемый, обратно в камеру, — сказал он напоследок Булыгину. — Думаю, мы сможем отпустить вас на похороны брата.
Занозин ожидал увидеть Регину подавленной, увядшей, замученной бессонницей и тоской — ведь всего два дня назад прошли похороны Губина, — но ошибся. Когда она открыла дверь, он, как и каждый раз, когда видел ее, подумал, что сочетание зеленых глаз и рыжих волос — совершенно убийственно. Кожа ее казалась почти прозрачной, а глаза на чуть осунувшемся лице — больше и глубже. Она была все такая же, прекрасно владела собой, и Занозин понял, что ему не представится случай — как он надеялся — утешать ее, опекать и проявлять заботу.
Она улыбнулась, приняв от него в подарок пакетик высококлассного кофе. Занозин немало помучился, выбирая, что ему принести в гости: цветы казались неуместными, бутылка — слишком вульгарной, шоколад — господи, Регина Никитина совершенно не сочеталась с каким-то пошлым шоколадом! Вообще-то он про себя называл свой визит не иначе как деловым и собирался рассказать Регине о ходе расследования убийства Губина. Правда, результатов толковых не было, но все же…
— По-моему, вам понравилась моя кухня, когда вы пришли сюда в первый раз, — обернулась она к нему, пока они шли по коридору, — поэтому идемте на кухню. К тому же будем считать, что вы не гость, а свой в доску. Разрешите без парада?
Регина накрывала на стол, наливала кофе, предлагала ему сахар и сливки. Занозин сидел на том самом приглянувшемся ему еще в первый раз уютном диване, покрытом клетчатым пледом, смотрел на нее и ломал голову — она что, «железная леди»? Чуть больше недели назад она лишилась любимого мужчины…
Какое-то прямо пугающее самообладание, опрокидывающее все его ожидания. Он внутренне поежился — лучше бы она была более простой, легко вычисляемой и понятной. «Дурак ты, — тут же отозвался внутренний голос. — Мало у тебя, что ли, было простых, легко вычисляемых и понятных? Зато такой не. было никогда…»
Занозин рассказывал об экспертизах, о том, что Олег хотя и лежит до сих пор в больнице, но чувствует себя лучше (Регина выразила желание посетить его, и Вадим обещал отвезти ее к нему в ближайшие дни), что шофера сначала подозревали в соучастии — такую он нес чушь и так неадекватно вел себя в первые часы после покушения, — но потом отпустили, продержали двое суток и выпустили, он оказался ни при чем… Опера уже не по одному кругу допросили всех в холдинге и сидевшего под замком Булыгина (ему уже предъявлено обвинение в убийстве Киры Губиной). Козлов и его сотрудники службы безопасности, хотя вроде бы от контактов не увиливают, но явно что-то недоговаривают. До сих пор неясно, к кому за два дня до смерти Губин ездил на Кутузовский проспект. Олег говорит, что Сергей Борисович не дал им никакой информации об этой встрече, сам он оставался внизу, но только что-то там было необычное — Губин вышел сам не свой. А Козлов со своими утверждает, что ничего не знают, что поднялись с Губиным в офис, но ожидали за дверью. Мол, Губин, когда сам уходил, попросил их еще на полчаса остаться — посмотреть, как и что. Видно, что врут как сивые мерины, а поделать ничего нельзя — у Губина не спросишь… Там располагается какая-то невразумительная посредническая фирма — чего общего было у ней с конторой Губина?..
— Вы не найдете его? — прервала Занозина Регина — непонятно, то ли спрашивает, то ли утверждает.
— Мы будем делать все, что в наших силах, но… — начал Занозин.
— ..но скорее всего не найдете, — закончила за него Регина, сказав это спокойно, рассеянно, как о чем-то само собой разумеющемся. — Вы знаете, я, наверное, должна чувствовать гнев или злобу к убийце, а я чувствую одно тягостное и бесполезное недоумение. Ведь этот киллер против Сергея ничего не имел, в общем-то, даже и не хотел его убивать, не испытывал к нему никаких отрицательных чувств, не мстил, не пытался таким образом завладеть большим наследством, убрать с дороги конкурента, не сводил счеты за предательство — словом, не руководствовался никакой понятной человеческой эмоцией или доступным для большинства обывателей разумным расчетом. Он просто делал свою работу. Для него Сергей не был человеком. Он был целью. Это так чудовищно, что я до сих пор не могу осмыслить. Я в тупике. Наверное, он даже с трудом вспомнит Сергея, если вы когда-нибудь его поймаете. Если и вспомнит что-нибудь — то скорее сумму сделки… Зачем такому предъявлять счеты? Это бессмысленно. Он практически ни при чем. Ведь он — просто механизм, запущенный какой-то другой рукой.
— Регина Евгеньевна, вы только что сказали, что для киллера Губин не был человеком. А вас послушать, получается, что для вас киллер — не человек, поэтому и винить его ни в чем нельзя. Не заблуждайтесь, убийца Губина прекрасно знал, что делал и зачем — за ту самую сумму, о которой вы упомянули.
Его никто не принуждал таким образом деньги зарабатывать, это сознательный выбор. И заявит он что-нибудь вроде: «Сделал — и сделал, что теперь о том толковать? Убитого не вернешь, так какой смысл меня судить?» Вы правы в том, что был, конечно, заказчик. Я так понимаю, для вас он и есть — настоящий убийца. Вы говорите, это чудовищно. Но самое чудовищное может открыться, когда выяснится, что и заказчик ничего по сути дела лично против Сергея Борисовича не имел и даже считал его неплохим мужиком. И единственное, что он, может быть, скажет нам в свое оправдание — «так карта легла, пришлось убрать…». Стечение обстоятельств. Губин, мол, мешал экономическому прогрессу, он стал поперек законов рынка и не желал этого понимать. И знаете, что он еще скажет? Не падайте в обморок, но он скажет: «Если бы этого не сделал я, это сделал бы кто-нибудь другой». Еще и на старика Дарвина все свалит — вспомнит теорию естественного отбора. И Смита с Рикардо, если образованный… Впрочем, наши пионеры рынка и без образования мимо своего кармана никому ничего не дадут пронести.
Регина рассказывала о том, что в холдинге полный разброд, никто не знает, что будет, после ареста Булыгина не знают уже, что и думать. Кажется, часть губинских контор умрет естественной смертью, а наиболее успешные проекты вроде «НЛВ» найдут другого хозяина — Сурнов продастся задорого и на том успокоится, в самостоятельное плавание он не рвется. Подомацкин ищет нового спонсора — он это не афиширует, но слухи все равно просочились… Сказала, что сама она подала Подомацкину заявление об увольнении и с той недели будет свободна как ветер.
Немного жалко, столько сил отдано этому издательству, десять лет там прослужила, но того, что было, там не будет уже никогда. Иллюзий, которые наполняли душу оптимизмом и энергией, ощущением, что все зависит только от их профессионализма и работоспособности. Не будет веры, что все хотят одного и понимают друг друга с полуслова.
…Перед тем как зайти в «Политику», она колебалась — не могла определить для себя, будет ли от ее похода толк. Скорее всего, нет, пари можно заключать, что ее затея бессмысленна. Все обернется пустой нервотрепкой. Но и оставить все как есть тоже не могла.
В комнате редакторов ей навстречу поднялся Паша Денисов.
— Регина! Какими судьбами? Присаживайтесь, — суетился он, потирая мелкие ручки. — Может, чайку?
Кофейку? Печенье есть — Майка сегодня принесла с какой-то презентации.
Регина ничего не ответила и не села, несмотря на энергичные приглашающие жесты Денисова, придвигающего к ней кресло рядом со своим столом. Она прошла к окну, повернулась, скрестив руки на груди, будто вот так — руками — пыталась сдержать свои эмоции, и спросила:
— Павел Иммануилович! Скажите, зачем вы это сделали?
— Зачем я это сделал? — удивился Паша и перестал хлопотать с креслом. — Что именно я сделал?
— Зачем вы позвонили в милицию и сказали, что это я «заказала» Киру? Мужу моему, как я понимаю, тоже вы звонили…
— Ах, вы об этом… — его лицо приняло непроницаемое выражение. — Обиделись. А не стоило. Ну, хорошо, пусть вы не «заказывали» Киру Губину. Но это вы, вы виноваты в том, что произошло! Что стало с Кирой Ильиничной, что стало с Сергеем Борисовичем!.. Скажете, что вы тут ни при чем? Какого мужика загубили! Почему, почему вы не могли оставить Сергея Борисовича в покое? Зачем вам? Ведь у вас муж!
Муж! Святой человек, вы хотели, чтобы он так и оставался в неведении? Да, звонил и еще бы раз позвонил, если бы нужно было! Ни секунды не жалею, что открыл человеку глаза! Как вы могли?.. Прямо здесь, у Губина в кабинете! Вы думаете, я не знаю? Вы думаете, никто не знал? Для вас нет приличий! Для вас есть одна только похоть! Или расчет? Я как увидел вас в первый раз, так сразу понял, что вы опасная особа, что ничего иного, кроме разрушения, от вас не жди.
Я сразу понял, что вы недоброе замыслили, как только увидел ваши круглые глаза… Хорошим я оказался пророком, как в воду глядел! А теперь — что? Улетит губинский холдинг в тартарары… Мы все на улице окажемся… Без куска хлеба…
Денисов не мог остановиться и перешел на визг, выкрикивая все новые обвинения. На одном самом остром пассаже он нагнулся в ее сторону — Регина отшатнулась. «Да он ненормальный!» — ахнула она, наблюдая за корчами Денисова. Говорить с ним не то что не о чем, а просто невозможно или, лучше сказать, опасно. «Если так дальше пойдет, то он меня просто укусит», — подумала Регина. Открыв дверь, перед тем как уйти, она обернулась и посмотрела на скрючившегося Денисова. «Маленький злобный человечек. Он несчастен, он просто несчастен — но мне-то какое дело? Почему я должна выслушивать эту чушь? Надо сказать Подомацкину или Сурнову — кто сейчас холдингом руководит, я уже запуталась, — надо сказать, чтобы отсадили от него Майку. Мелкий грызун…»
…Регина рассказывала Занозину о своем заявлении, а думала о другом. О том, что она свободна от всего. Прошлая жизнь вдруг одним махом, резко отпадала, но это было совсем не страшно. Смерть Губина наполнила сердце не отчаянием и черной грызущей тоской, а грустью, пустотой и свободой. «Почему я так легко переживаю смерть Сергея?» Регина корила себя, называла бесчувственной, но каждый раз, вспоминая Губина, не могла врать себе — она почти не чувствовала боли. Она вспоминала о Губине так, будто он на час отъехал по делам и скоро вернется, будто знала, что, сколько ни продлится разлука с ним, когда-нибудь и ей наступит конец, и они увидятся. Будто он и не уходил. Почему? Про мужа она даже не вспоминала — и так ясно, что там все кончено, все умерло естественной смертью. Толком объяснить, зачем она уходит из издательства, она тоже не могла — вдруг поняла, что надо непременно уйти, не рассуждая, не задумываясь, а дальше можно фантазировать, почему именно она ушла. Просто почувствовала, что иначе и быть не может.
Когда Занозин попрощался с Региной, на улице было уже темно. Шел дождь. Занозин напоследок остановился под ее окном. Она видела его задранную вверх голову, стекающие по волосам капли дождя и потемневшую на плечах от воды куртку. Лужи отблескивали фонарным светом — все в бурунчиках от падающих дождевых струек. В переулке не было ни души.
Он стоял спокойно, расслабленно, не втягивал голову в воротник, не ежился и не прятал руки в карманы — словно нет на свете никакой непогоды — и смотрел на ее освещенное окно. «Интересно, как бы Занозину понравилось, если бы он узнал, что Паша Денисов считает меня ведьмой?» — усмехнулась про себя Регина.
Она стояла, смотрела на Занозина и знала — он ждет, что она помашет ему рукой. Но она так и не смогла этого сделать. Она была свободна, за плечами пустота, в душе — щемящая легкость бесчувствия, как после анестезии, впереди — весь мир и целое море жизни, что же ей мешало? Может быть, потом, позже… Она не могла спешить, не могла делать над собой никаких усилий — и нужны ли они? Свобода — это было слишком забытое, непривычное и удивительное ощущение, чтобы вдруг так просто с ним расстаться.
— Ага! — яростно отозвалась Оксанка, отвернув голову от Санька. — Он нас тут всех чуть не прикончил, а я ему буду раны промывать, трах-та-ра-рах!
Может, ему еще ноги помыть?
— Сука, — слабым голосом просипел Булыгин на полу. — Чего ноешь? Ведь не прикончил же…
— Потому что стрелок ты хреновый! — обрушилась на него подруга Санька. — А так бы оприходовал всех, паскуда, и не пикнул. На женщину набросился, трах-та-ра-рах! — Материлась Оксанка через слово. — Дайте я ему лучше по яйцам врежу, гаду этакому! Нету у меня бинта! Санек, выпей, легче станет, — снова занялась она спутником жизни.
Оксанка совала Саньку полстакана коньяку, за которым сходила до этого на кухню, и приговаривала как ребенку, будто кашкой кормила: «Вот так, потихонечку… Выпей». Платочком, смоченным в коньяке, она протирала Саньку виски. Наблюдавший за ней Карапетян лишь головой качал.
— Да оставь ты его, не маленький, сам коньяк вылакает, без твоей помощи. Трудно, что ли? Ты платок, что ли, какой принеси, — неуверенно предложил он.
— Щас, — продолжала бушевать Оксанка. — Стану я на эту сволочь свой платок переводить.
— Ладно, Оксан, — вступил Занозин. — Правда, хоть тряпку какую принеси. Кровищи вон сколько.
Оксанка с демонстративным неудовольствием поставила стакан на пол рядом с развалившимся Саньком, поднялась с колен и отправилась на кухню на поиски тряпки. Вконец обессилевший Булыгин, кажется, впал в забытье и не реагировал на суету вокруг себя. Когда Оксанка принесла кургузый кусок материи, стали спорить, как перевязывать — сделать ли жгут выше пулевого отверстия или наложить широкую повязку поверх него. Кое-как тряпку намотали — Булыгин лежал бледно-зеленый, осунувшийся.
— Черт, — нервно крикнул Занозин Саше. — Ты звонил в «Скорую»?
— Да уж двадцать минут как, — отозвался Карапетян.
— Звони еще!
«Глупо как, — думал Занозин. — Глупо. Глупо».
В тот же вечер им позвонили из «Скорой» и сообщили, что Булыгин Анатолий Николаевич скончался по дороге в больницу от потери крови — пуля Карапетяна порвала ему бедренную артерию. Донорскую кровь дать не успели — в карете «Скорой» не оказалось крови его группы, а когда добрались до стационара, было уже поздно. Не то чтобы было жаль этого придурка Булыгина — чего его жалеть… Получается, что получил по заслугам. Такому быку человека убить легче, чем чихнуть. Действительно ведь, шел убивать Щетинина, а там и всех, кто с ним вместе под руку попадется. Повезло, что вся компания осталась в живых, да и они с Карапетяном, кстати. Вины их в смерти Булыгина никакой — действовали правильно.
А все равно, жаль его. Пока ждали «Скорую», они с Карапетяном испереживались — ведь человек умирал, хоть и Булыгин! — и на появившихся врачей обрушились, словно были родственниками раненого.
Чего они так переживали, спрашивается? Если бы уложили его наповал, забыли бы в ту же секунду. А тут ранили… Булыгин дышал, мучился, жизнь уходила из него медленно, он лежал беспомощный и ждал спасения — представьте! — от них. Наблюдать за этим было невыносимо. Занозин испытывал душевный дискомфорт и раздражение от глупости произошедшего.
Его одолевала досада. И выстрел-то не смертельный — в ногу. Ну, не кретин этот Булыгин? Пошел зачем-то человека убивать (никак без этого не мог, дебил), «Скорая» опоздала, крови не оказалось…
И все, жизни конец. Был Булыгин-старший — нет Булыгина-старшего. Глупо. «И чего ты маешься? Сам покойник никогда такими мыслями не мучился, пари могу держать. Такая чушь никогда бы в его башку не залетела…»
А Булыгин-младший сидит под замком и до сих пор ничего не знает — надеется на брата. Такой же недоумок долбаный. Потому он и молчал на допросах, что надеялся — брат главного свидетеля уберет, старуху-вахтершу можно запутать или запугать, а вещдоки, глядишь, в ходе следствия куда-нибудь «испарятся» — пропадут, сгорят, перепутаются, будут обменяны… Редкость, что ли? Главное — не терять надежды, в России конца XX века нет ничего невозможного или невероятного. Время немереных возможностей для таких, как братья Булыгины.
Кстати, о вещдоках. Занозин взял в руки заключение экспертизы — на одной паре булыгинских перчаток были обнаружены волокна, идентичные тем, что имеются на накидке, в которую была одета в ночь убийства Кира Губина. А на куртке, той самой, выброшенной из окна — просто везение! — на нагрудном кармане в молнии застрял волос покойной. Обрывок волоса… Песенка Булыгина-младшего спета, пусть он хоть до смерти теперь рот не откроет.
Карапетян с утра отсутствовал: попал на долгожданную операцию «Атака» — стоит теперь на блокпосту на дороге или лазит вместе с гаишниками по ангарам, стоянкам и отстойникам, ползает под машинами, сверяет номера…
«Не иначе Карапетян, — подумал Вадим, когда раздался телефонный звонок. — Легок на помине».
И точно.
— Шеф! — раздался в трубке радостный вопль напарника. — Угадай, что я здесь обнаружил. Ни за что не догадаешься. Мы тут один отстойник на окраине вскрыли, а там — внедорожник «Мессаджеро» с сильно помятым передним крылом, номер на семерку начинается. Слесаря говорят, стоит уже полгода. Мы с гаишниками проверили через справочную — знаешь, кто хозяин? Булыгин Анатолий Николаевич! Спорить могу, это тот самый внедорожник, что Киру Губину в ее «Ауди» чуть насмерть не расплющил. Даже без проб краски! Образцы краски, помнишь, в деле о наезде остались, в архиве. Доказать их идентичность — проще простого! Ты понял теперь, что означали его слова: «Она меня узнала»? Или как он там сказал — ага: «Она меня вспомнила». Понял? Последнее звено в этой истории…
— Не скажи, — возразил Занозин. — Булыгин-старший пытался Губину убить еще полгода назад — это, пожалуй, ясно, я согласен. Но опять тот же идиотский вопрос — почему? Что это вдруг братья Булыгины свихнулись на хрупкой, никому не мешавшей женщине? Один раз убивают, другой… Больные они, что ли?
— А ты не думаешь, что первый раз ее пытались убить по ошибке? Сейчас уже трудно наверняка выяснить, но, может быть, в этом «Ауди» должен был ехать сам Губин? А он отдал машину жене. И стекла тонированные… Между прочим, я когда читал то дело, обратил внимание, что удар по «Ауди» пришелся на правое заднее кресло, а вовсе не на место водителя. Поэтому и Губина тогда жива осталась. Должен был ехать сам Губин с шофером, на первом месте пассажира рядом с водителем — Олег, сам магнат — сзади. Чем плоха версия? По-моему, это все объясняет.
— Возможно, — согласился Занозин. — Ты сегодня появишься или мне одному с Булыгиным разбираться?
— Шеф, как тебе не стыдно, — запел Карапетян. — Я и так уже сильно помог. Завтра появлюсь, пойду еще ребятам подсоблю. Наша служба и опасна, и трудна…
— Ну что, подозреваемый Булыгин, — начал Занозин, когда того привели к нему на допрос из изолятора. — Опознание мы проведем позже. Чистая формальность. У меня к вам остался всего один вопрос — каким образом вы выманили Киру Губину из квартиры Ивановых, когда позвонили ей по мобильнику в ночь убийства? Кем назвались?
Булыгин недоверчиво молчал, презрительно и одновременно чуть растерянно улыбаясь.
— У меня для вас плохие новости, Михаил Николаевич, — проговорил Занозин. — Это не следовательское иезуитство. Действительно, плохие. Вчера ваш старший брат скончался в «Скорой» от потери крови. При попытке убить свидетеля Щетинина — свидетеля по вашему, Михаил Николаевич, делу — он получил пулю в бедренную артерию. Врачи приехали слишком поздно.
Выражение лица Булыгина практически не изменилось — глаза смотрели все так же недоверчиво.
— Не верите? — сочувственно покачал головой Занозин. — Хотел бы я, чтобы это была шутка. Есть и еще одна новость — мелочь, конечно, по сравнению с первой, но все же… Завтра вам будет предъявлено обвинение в убийстве Киры Губиной. Доказательства — как на подбор. Помимо того, что вы уже знаете, на вашей куртке обнаружен волос убитой, а на перчатках волокна с ее накидки — той, в которой она была в ночь убийства. Вы и бывший боксер, кстати, вам с вашей весовой категорией женщину левой оглушить — что муху прихлопнуть… Молчите? Что ж, молчите, ваше право. Скажите без протокола, мне интересно: зачем вам это было нужно? Был у вас старший брат, успешный бизнес, партнер — старый друг, жена… — Занозин замялся, подбирая слово, — красавица, преданная вам до мозга костей… И что вас дернуло Губина убирать, жену его несчастную? Что вы получили взамен? Брат мертв, партнер мертв, бизнес уйдет к другим, жена… Жена, возможно, будет передачи носить лет пятнадцать. Вот счастье-то женщине… Зачем?
Наконец Булыгин издал какой-то утробный звук.
— Дурак ты, мент, или прикидываешься. Зачем?
Зачем? — передразнил он Занозина. — Что ты сопли тут размазываешь? Тебя послушать — так я исчадие ада, а Губин — весь в белом. Хороший парень — плохой парень, как в американском боевике, ха-ха! Вы всерьез думаете, что в российском бизнесе так — хорошие парни против плохих? Да ты знаешь, что он меня заказал? Меня! Что я, ждать должен был, когда меня киллер замочит? Да у нас счет на минуты шел — кто кого первым порешит. И везде так! Нет никаких «хороших парней»! Забудь, мент! Успешный бизнес… был успешный бизнес, да не мой он формально, а Серегин. А он меня ни за что не хотел отпускать. Что же, я всю жизнь напрасно горбатился, выходит? А Кира…
Я против нее ничего не имел. Под руку попалась.
Черт ее дернул тогда на этом «Ауди» ехать! Она Толика узнала бы и заложила… Ты подумал, что тогда было бы? Губин за нее всем нам головы бы пооткусывал. Да и догадался бы, что на него охота идет. Я же не знал, что скоро и без мочиловки смогу дело устроить.
Выбора не было.
— Так чем все-таки выманили? — настойчиво повторил вопрос Занозин.
— А, — неохотно пробурчал Булыгин. — Сказал, что на Губина было совершено покушение. Мол, он жив остался и прячется на квартире у друга — боится за свою безопасность. Просит ее приехать и ником) ничего не говорить — это, мол, опасно. А я, дескать. из охраны, буду ждать ее в подъезде внизу и провожу к Губину… Я боялся, она спросит, почему сам Губин не позвонил, но она даже не подумала — тут же бросилась вниз…
— Понятно. А вы, значит, в конце концов успели Губина раньше порешить, чем он вас, — уточнил Занозин.
— Э-э-э, не надо. К убийству Губина я отношения никакого не имею. Знать ничего не знаю. Не моя работа. Когда я из «морга» вернулся, мы с ним почти договорились. Не знаю, что случилось, кому он еще дорожку перебежал. Сами копайте.
«Копать будем, — думал Занозин. — Да вряд ли что-то накопаем — во всяком случае такое, что можно суду предъявить. Убийство Губина — это работа профессионала, не твой бестолковый брат, который даже свидетеля не смог убрать». Они с Карапетяном и без совета Булыгина давно нажали на своих информаторов, с ребятами из ГУБ О Па толковали — все говорило о том, что им не светит раскрыть эту заказуху, хотя в принципе было ясно, кто в убийстве Губина был заинтересован, к кому его бизнес перейдет.
Ходят слухи, что весь бывший губинский холдинг скоро перейдет под Изяславского. Вот вам и ответ.
И Булыгины, хоть младшенький сейчас и делает большие глаза, судя по всему, с Изяславским были связаны, собирались под него лечь, если уже не успели.
— Идите, подозреваемый, обратно в камеру, — сказал он напоследок Булыгину. — Думаю, мы сможем отпустить вас на похороны брата.
Занозин ожидал увидеть Регину подавленной, увядшей, замученной бессонницей и тоской — ведь всего два дня назад прошли похороны Губина, — но ошибся. Когда она открыла дверь, он, как и каждый раз, когда видел ее, подумал, что сочетание зеленых глаз и рыжих волос — совершенно убийственно. Кожа ее казалась почти прозрачной, а глаза на чуть осунувшемся лице — больше и глубже. Она была все такая же, прекрасно владела собой, и Занозин понял, что ему не представится случай — как он надеялся — утешать ее, опекать и проявлять заботу.
Она улыбнулась, приняв от него в подарок пакетик высококлассного кофе. Занозин немало помучился, выбирая, что ему принести в гости: цветы казались неуместными, бутылка — слишком вульгарной, шоколад — господи, Регина Никитина совершенно не сочеталась с каким-то пошлым шоколадом! Вообще-то он про себя называл свой визит не иначе как деловым и собирался рассказать Регине о ходе расследования убийства Губина. Правда, результатов толковых не было, но все же…
— По-моему, вам понравилась моя кухня, когда вы пришли сюда в первый раз, — обернулась она к нему, пока они шли по коридору, — поэтому идемте на кухню. К тому же будем считать, что вы не гость, а свой в доску. Разрешите без парада?
Регина накрывала на стол, наливала кофе, предлагала ему сахар и сливки. Занозин сидел на том самом приглянувшемся ему еще в первый раз уютном диване, покрытом клетчатым пледом, смотрел на нее и ломал голову — она что, «железная леди»? Чуть больше недели назад она лишилась любимого мужчины…
Какое-то прямо пугающее самообладание, опрокидывающее все его ожидания. Он внутренне поежился — лучше бы она была более простой, легко вычисляемой и понятной. «Дурак ты, — тут же отозвался внутренний голос. — Мало у тебя, что ли, было простых, легко вычисляемых и понятных? Зато такой не. было никогда…»
Занозин рассказывал об экспертизах, о том, что Олег хотя и лежит до сих пор в больнице, но чувствует себя лучше (Регина выразила желание посетить его, и Вадим обещал отвезти ее к нему в ближайшие дни), что шофера сначала подозревали в соучастии — такую он нес чушь и так неадекватно вел себя в первые часы после покушения, — но потом отпустили, продержали двое суток и выпустили, он оказался ни при чем… Опера уже не по одному кругу допросили всех в холдинге и сидевшего под замком Булыгина (ему уже предъявлено обвинение в убийстве Киры Губиной). Козлов и его сотрудники службы безопасности, хотя вроде бы от контактов не увиливают, но явно что-то недоговаривают. До сих пор неясно, к кому за два дня до смерти Губин ездил на Кутузовский проспект. Олег говорит, что Сергей Борисович не дал им никакой информации об этой встрече, сам он оставался внизу, но только что-то там было необычное — Губин вышел сам не свой. А Козлов со своими утверждает, что ничего не знают, что поднялись с Губиным в офис, но ожидали за дверью. Мол, Губин, когда сам уходил, попросил их еще на полчаса остаться — посмотреть, как и что. Видно, что врут как сивые мерины, а поделать ничего нельзя — у Губина не спросишь… Там располагается какая-то невразумительная посредническая фирма — чего общего было у ней с конторой Губина?..
— Вы не найдете его? — прервала Занозина Регина — непонятно, то ли спрашивает, то ли утверждает.
— Мы будем делать все, что в наших силах, но… — начал Занозин.
— ..но скорее всего не найдете, — закончила за него Регина, сказав это спокойно, рассеянно, как о чем-то само собой разумеющемся. — Вы знаете, я, наверное, должна чувствовать гнев или злобу к убийце, а я чувствую одно тягостное и бесполезное недоумение. Ведь этот киллер против Сергея ничего не имел, в общем-то, даже и не хотел его убивать, не испытывал к нему никаких отрицательных чувств, не мстил, не пытался таким образом завладеть большим наследством, убрать с дороги конкурента, не сводил счеты за предательство — словом, не руководствовался никакой понятной человеческой эмоцией или доступным для большинства обывателей разумным расчетом. Он просто делал свою работу. Для него Сергей не был человеком. Он был целью. Это так чудовищно, что я до сих пор не могу осмыслить. Я в тупике. Наверное, он даже с трудом вспомнит Сергея, если вы когда-нибудь его поймаете. Если и вспомнит что-нибудь — то скорее сумму сделки… Зачем такому предъявлять счеты? Это бессмысленно. Он практически ни при чем. Ведь он — просто механизм, запущенный какой-то другой рукой.
— Регина Евгеньевна, вы только что сказали, что для киллера Губин не был человеком. А вас послушать, получается, что для вас киллер — не человек, поэтому и винить его ни в чем нельзя. Не заблуждайтесь, убийца Губина прекрасно знал, что делал и зачем — за ту самую сумму, о которой вы упомянули.
Его никто не принуждал таким образом деньги зарабатывать, это сознательный выбор. И заявит он что-нибудь вроде: «Сделал — и сделал, что теперь о том толковать? Убитого не вернешь, так какой смысл меня судить?» Вы правы в том, что был, конечно, заказчик. Я так понимаю, для вас он и есть — настоящий убийца. Вы говорите, это чудовищно. Но самое чудовищное может открыться, когда выяснится, что и заказчик ничего по сути дела лично против Сергея Борисовича не имел и даже считал его неплохим мужиком. И единственное, что он, может быть, скажет нам в свое оправдание — «так карта легла, пришлось убрать…». Стечение обстоятельств. Губин, мол, мешал экономическому прогрессу, он стал поперек законов рынка и не желал этого понимать. И знаете, что он еще скажет? Не падайте в обморок, но он скажет: «Если бы этого не сделал я, это сделал бы кто-нибудь другой». Еще и на старика Дарвина все свалит — вспомнит теорию естественного отбора. И Смита с Рикардо, если образованный… Впрочем, наши пионеры рынка и без образования мимо своего кармана никому ничего не дадут пронести.
Регина рассказывала о том, что в холдинге полный разброд, никто не знает, что будет, после ареста Булыгина не знают уже, что и думать. Кажется, часть губинских контор умрет естественной смертью, а наиболее успешные проекты вроде «НЛВ» найдут другого хозяина — Сурнов продастся задорого и на том успокоится, в самостоятельное плавание он не рвется. Подомацкин ищет нового спонсора — он это не афиширует, но слухи все равно просочились… Сказала, что сама она подала Подомацкину заявление об увольнении и с той недели будет свободна как ветер.
Немного жалко, столько сил отдано этому издательству, десять лет там прослужила, но того, что было, там не будет уже никогда. Иллюзий, которые наполняли душу оптимизмом и энергией, ощущением, что все зависит только от их профессионализма и работоспособности. Не будет веры, что все хотят одного и понимают друг друга с полуслова.
…Перед тем как зайти в «Политику», она колебалась — не могла определить для себя, будет ли от ее похода толк. Скорее всего, нет, пари можно заключать, что ее затея бессмысленна. Все обернется пустой нервотрепкой. Но и оставить все как есть тоже не могла.
В комнате редакторов ей навстречу поднялся Паша Денисов.
— Регина! Какими судьбами? Присаживайтесь, — суетился он, потирая мелкие ручки. — Может, чайку?
Кофейку? Печенье есть — Майка сегодня принесла с какой-то презентации.
Регина ничего не ответила и не села, несмотря на энергичные приглашающие жесты Денисова, придвигающего к ней кресло рядом со своим столом. Она прошла к окну, повернулась, скрестив руки на груди, будто вот так — руками — пыталась сдержать свои эмоции, и спросила:
— Павел Иммануилович! Скажите, зачем вы это сделали?
— Зачем я это сделал? — удивился Паша и перестал хлопотать с креслом. — Что именно я сделал?
— Зачем вы позвонили в милицию и сказали, что это я «заказала» Киру? Мужу моему, как я понимаю, тоже вы звонили…
— Ах, вы об этом… — его лицо приняло непроницаемое выражение. — Обиделись. А не стоило. Ну, хорошо, пусть вы не «заказывали» Киру Губину. Но это вы, вы виноваты в том, что произошло! Что стало с Кирой Ильиничной, что стало с Сергеем Борисовичем!.. Скажете, что вы тут ни при чем? Какого мужика загубили! Почему, почему вы не могли оставить Сергея Борисовича в покое? Зачем вам? Ведь у вас муж!
Муж! Святой человек, вы хотели, чтобы он так и оставался в неведении? Да, звонил и еще бы раз позвонил, если бы нужно было! Ни секунды не жалею, что открыл человеку глаза! Как вы могли?.. Прямо здесь, у Губина в кабинете! Вы думаете, я не знаю? Вы думаете, никто не знал? Для вас нет приличий! Для вас есть одна только похоть! Или расчет? Я как увидел вас в первый раз, так сразу понял, что вы опасная особа, что ничего иного, кроме разрушения, от вас не жди.
Я сразу понял, что вы недоброе замыслили, как только увидел ваши круглые глаза… Хорошим я оказался пророком, как в воду глядел! А теперь — что? Улетит губинский холдинг в тартарары… Мы все на улице окажемся… Без куска хлеба…
Денисов не мог остановиться и перешел на визг, выкрикивая все новые обвинения. На одном самом остром пассаже он нагнулся в ее сторону — Регина отшатнулась. «Да он ненормальный!» — ахнула она, наблюдая за корчами Денисова. Говорить с ним не то что не о чем, а просто невозможно или, лучше сказать, опасно. «Если так дальше пойдет, то он меня просто укусит», — подумала Регина. Открыв дверь, перед тем как уйти, она обернулась и посмотрела на скрючившегося Денисова. «Маленький злобный человечек. Он несчастен, он просто несчастен — но мне-то какое дело? Почему я должна выслушивать эту чушь? Надо сказать Подомацкину или Сурнову — кто сейчас холдингом руководит, я уже запуталась, — надо сказать, чтобы отсадили от него Майку. Мелкий грызун…»
…Регина рассказывала Занозину о своем заявлении, а думала о другом. О том, что она свободна от всего. Прошлая жизнь вдруг одним махом, резко отпадала, но это было совсем не страшно. Смерть Губина наполнила сердце не отчаянием и черной грызущей тоской, а грустью, пустотой и свободой. «Почему я так легко переживаю смерть Сергея?» Регина корила себя, называла бесчувственной, но каждый раз, вспоминая Губина, не могла врать себе — она почти не чувствовала боли. Она вспоминала о Губине так, будто он на час отъехал по делам и скоро вернется, будто знала, что, сколько ни продлится разлука с ним, когда-нибудь и ей наступит конец, и они увидятся. Будто он и не уходил. Почему? Про мужа она даже не вспоминала — и так ясно, что там все кончено, все умерло естественной смертью. Толком объяснить, зачем она уходит из издательства, она тоже не могла — вдруг поняла, что надо непременно уйти, не рассуждая, не задумываясь, а дальше можно фантазировать, почему именно она ушла. Просто почувствовала, что иначе и быть не может.
Когда Занозин попрощался с Региной, на улице было уже темно. Шел дождь. Занозин напоследок остановился под ее окном. Она видела его задранную вверх голову, стекающие по волосам капли дождя и потемневшую на плечах от воды куртку. Лужи отблескивали фонарным светом — все в бурунчиках от падающих дождевых струек. В переулке не было ни души.
Он стоял спокойно, расслабленно, не втягивал голову в воротник, не ежился и не прятал руки в карманы — словно нет на свете никакой непогоды — и смотрел на ее освещенное окно. «Интересно, как бы Занозину понравилось, если бы он узнал, что Паша Денисов считает меня ведьмой?» — усмехнулась про себя Регина.
Она стояла, смотрела на Занозина и знала — он ждет, что она помашет ему рукой. Но она так и не смогла этого сделать. Она была свободна, за плечами пустота, в душе — щемящая легкость бесчувствия, как после анестезии, впереди — весь мир и целое море жизни, что же ей мешало? Может быть, потом, позже… Она не могла спешить, не могла делать над собой никаких усилий — и нужны ли они? Свобода — это было слишком забытое, непривычное и удивительное ощущение, чтобы вдруг так просто с ним расстаться.