"Антилопа-Гну" приняла присмиревшего грубияна и покатила
дальше, колыхаясь, как погребальная колесница.
Через полчаса машина свернула на большой Новозайцевский
тракт и, не уменьшая хода, въехала в село. У бревенчатого дома,
на крыше которого росла сучковатая и кривая радиомачта,
собрался народ. Из толпы решительно выдвинулся мужчина без
бороды. В руке безбородый держал листок бумаги.
-- Товарищи, -- сердито крикнул он, -- считаю
торжественное заседание открытым! Позвольте, товарищи, считать
эти аплодисменты... Он, видимо, заготовил речь и уже заглядывал
в бумажку, но, заметив, что машина не Останавливается, не стал
распространяться.
-- Все в Автодор! -- поспешно сказал он, глядя на
поравнявшегося с ним Остапа. -- Наладим серийное производство
советских автомашин. Железный конь идет на смену крестьянской
лошадке.
И уже вдогонку удаляющемуся автомобилю, покрывая
поздравительный гул толпы, выложил последний лозунг:
-- Автомобиль -- не роскошь, а средство передвижения.
За исключением Остапа, все антилоповцы были несколько
обеспокоены торжественной встречей. Ничего не понимая, они
вертелись в машине, как воробышки в гнезде. Паниковский,
который вообще не любил большого скопления честных людей в
одном месте, опасливо присел на корточки, так что глазам селян
представилась только лишь грязная соломенная крыша его шляпы.
Но Остап ничуть не смутился. Он снял фуражку с белым верхом и
на приветствия отвечал гордым наклонением головы то вправо, то
влево.
-- Улучшайте дороги! -- закричал он на прощание. - Мерси
за прием!
И машина снова очутилась на белой дороге, рассекавшей
большое тихое поле.
-- Они за нами не погонятся? -- озабоченно спросил
Паниковский. -- Почему толпа? Что случилось?
-- Просто люди никогда не видели автомобиля, - сказал
Балаганов.
-- Обмен впечатлениями продолжается, -- отметил Бендер. --
Слово за водителем машины. Ваше мнение, Адам Казимирович?
Шофер подумал, пугнул звуками матчиша собаку, сдуру
выбежавшую на дорогу, и высказал предположение, что толпа
собралась по случаю Храмового праздника.
-- Праздники такого рода, -- разъяснил водитель
"Антилопы", -- часто бывают у селян.
-- Да, - сказал Остап. - Теперь я ясно вижу, что попал в
общество некультурных людей, то есть босяков без высшего
образования. Ах, дети, милые дети лейтенанта Шмидта, почему вы
не читаете газет? Их нужно читать. Они довольно часто сеют
разумное, доброе, вечное.
Остап вынул из кармана "Известия" и громким голосом прочел
экипажу "Антилопы" заметку об автомобильном пробеге Москва --
Харьков -- Москва.
-- Сейчас, -- самодовольно сказал он, -- мы находимся на
линии автопробега, приблизительно в полутораста километрах
впереди головной машины. Полагаю, что вы уже догадались, о чем
я говорю?
Нижние чины "Антилопы" молчали. Паниковский расстегнул
пиджак и почесал голую грудь под грязным шелковым галстуком.
-- Значит, вы не поняли? Как видно, в некоторых случаях не
помогает даже чтение газет. Ну хорошо, выскажусь более
подробно, хотя это и не в моих правилах. Первое: крестьяне
приняли "Антилопу" за головную машину автопробега. Второе: мы
не отказываемся от этого звания, более того -- мы будем
обращаться ко всем учреждениям и лицам с просьбой оказать нам
надлежащее содействие, напирая именно на то, что мы головная
машина. Третье... Впрочем, хватит с вас и двух пунктов.
Совершенно ясно, что некоторое время мы продержимся впереди
автопробега, снимая пенки, сливки и тому подобную сметану с
этого высококультурного начинания.
Речь великого комбинатора произвела огромное впечатление.
Козлевич бросал на командора преданные взгляды. Балаганов
растирал ладонями свои рыжие вихры и заливался смехом.
Паниковский, в предвкушении безопасной наживы, кричал "ура".
-- Ну, хватит эмоций, - сказал Остап, -- Ввиду наступления
темноты объявляю вечер открытым. Стоп!
Машина остановилась, и усталые антилоповцы сошли на землю.
В поспевающих хлебах кузнечики ковали свое маленькое счастье.
Пассажиры уже уселись в кружок у самой дороги, а старая
"Антилопа" все еще кипятилась: иногда сам по себе потрескивал
кузов, иногда слышалось в моторе короткое бряканье.
Неопытный Паниковский развел такой большой костер, что
казалось -- горит целая деревня. Огонь, сопя, кидался во все
стороны. Покуда путешественники боролись с огненным столбом,
Паниковский, пригнувшись, убежал в поле и вернулся, держа в
руке теплый кривой огурец. Остап быстро вырвал его из рук
Паниковского, говоря:
-- Не делайте из еды культа.
После этого он съел огурец сам. Поужинали колбасой,
захваченной из дому хозяйственным Козлевичем, и заснули под
звездами.
-- Ну-с, -- сказал на рассвете Остап Козлевичу, -
приготовьтесь как следует. Такого дня, какой предстоит сегодня,
ваше механическое корыто еще не видело и никогда не увидит.
Балаганов схватил цилиндрическое ведро с надписью
"Арбатовский родильный дом" и побежал за водой на речку.
Адам Казимирович поднял капот машины, посвистывая,
запустил руки в мотор и стал копаться в его медных кишечках.
Паниковский оперся спиной на автомобильное колесо и,
пригорюнившись, не мигая, смотрел на клюквенный солнечный
сегмент, появившийся над горизонтом. У Паниковского оказалось
морщинистое лицо со множеством старческих мелочей: мешочков,
пульсирующих жилок и клубничных румянцев. Такое лицо бывает у
человека, который прожил долгую порядочную жизнь, имеет
взрослых детей, пьет по утрам здоровый кофе "Желудин" и
пописывает в учрежденской стенгазете под псевдонимом
"Антихрист".
-- Рассказать вам, Паниковский, как вы умрете? -
неожиданно сказал Остап. Старик вздрогнул и обернулся.
-- Вы умрете так. Однажды, когда вы вернетесь в пустой,
холодный номер гостиницы "Марсель" (это будет где-нибудь в
уездном городе, куда занесет вас профессия), вы почувствуете
себя плохо. У вас отнимется нога. Голодный и небритый, вы
будете лежать на деревянном топчане, и никто к вам не придет.
Паниковский, никто вас не пожалеет. Детей вы не родили из
экономии, а жен бросали. Вы будете мучиться целую неделю.
Агония ваша будет ужасна. Вы будете умирать долго, и это всем
надоест. Вы еще не совсем умрете, а бюрократ, заведующий
гостиницей, уже напишет отношение в отдел коммунального
хозяйства о выдаче бесплатного гроба... Как ваше имя и
отчество?
-- Михаил Самуэлевич, -- ответил пораженный Паниковский.
-- ... о выдаче бесплатного гроба для гражданина М. С.
Паниковского. Впрочем, не надо слез, годика два вы еще
протянете. Теперь -- к делу. Нужно позаботиться о
культурно-агитационной стороне нашего похода.
Остап вынул из автомобиля свой акушерский саквояж и
положил его на траву.
-- Моя правая рука, -- сказал великий комбинатор,
похлопывая саквояж по толстенькому колбасному боку. -- Здесь
все, что только может понадобиться элегантному гражданину моих
лет и моего размаха.
Бендер присел над чемоданчиком, как бродячий китайский
фокусник над своим волшебным мешком, и одну за другой стал
вынимать различные вещи. Сперва он вынул красную нарукавную
повязку, на которой золотом было вышито слово "Распорядитель".
Потом на траву легла милицейская фуражка с гербом города Киева,
четыре колоды карт с одинаковой рубашкой и пачка документов с
круглыми сиреневыми печатями.
Весь экипаж "Антилопы-Гну"с уважением смотрел на саквояж.
А оттуда появлялись все новые предметы.
-- Вы -- голуби, -- говорил Остап, -- вы, конечно, никогда
не поймете, что честный советский паломникпилигрим вроде меня
не может обойтись без докторского халата.
Кроме халата, в саквояже оказался и стетоскоп.
-- Я не хирург, -- заметил Остап. -- Я невропатолог, я
психиатр. Я изучаю души своих пациентов. И мне почему-то всегда
попадаются очень глупые души.
Затем на свет были извлечены: азбука для глухонемых,
благотворительные открытки, эмалевые нагрудные знаки и афиша с
портретом самого Бендера в шальварах и чалме. На афише было
написано:
Приехал Жрец
(Знаменитый бомбейский брамин-йог) сын Крепыша
Любимец Рабиндраната Тагора ИОКАНААН МАРУСИДЗЕ
(Заслуженный артист союзных республик) Номера по опыту
Шерлока Холмса. Индийский факир. Курочка невидимка. Свечи с
Атлантиды. Адская палатка. Пророк Самуил отвечает на вопросы
публики. Материализация духов и раздача слонов. Входные билеты
от 50 к. до 2 р.
Грязная, захватанная руками чалма появилась вслед за
афишей.
-- Этой забавой я пользуюсь очень редко, -- сказал Остап.
-- Представьте себе, что на жреца больше всего ловятся такие
передовые люди, как заведующие железнодорожными клубами. Работа
легкая, но противная. Мне лично претит быть любимцем
Рабиндраната Тагора. А пророку Самуилу задают одни и те
вопросы: "Почему в продаже нет животного масла? " или: "Еврей
ли вы? "
В конце концов Остап нашел то, что искал: жестяную лаковую
коробку с медовыми красками в фарфоровых ванночках и две
кисточки.
-- Машину, которая идет в голове пробега, нужно украсить
хотя бы одним лозунгом, -- сказал Остап.
И на длинной полоске желтоватой бязи, извлеченной из того
же саквояжа, он вывел печатными буквами коричневую надпись:
АВТОПРОБЕГОМ-ПО БЕЗДОРОЖЬЮ И РАЗГИЛЬДЯЙСТВУ!
Плакат укрепили над автомобилем на двух хворостинах. Как
только машина тронулась, плакат выгнулся под напором ветра и
приобрел настолько лихой вид, что не могло быть больше сомнений
в необходимости грохнуть автопробегом по бездорожью,
разгильдяйству, а заодно, может быть, даже и по бюрократизму.
Пассажиры "Антилопы" приосанились. Балаганов напялил на свою
рыжую голову кепку, которую постоянно таскал в кармане.
Паниковский вывернул манжеты на левую сторону и выпустил их
из-под рукавов на два сантиметра. Козлевич заботился больше о
машине, чем о себе. Перед отъездом он вымыл ее водой, и на
неровных боках "Антилопы" заиграло солнце. Сам командор весело
щурился и задирал спутников.
-- Влево на борту деревня! -- крикнул Балаганов, полочкой
приставив ладонь ко лбу. -- Останавливаться будем?
-- Позади нас, -- сказал Остап, -- идут пять первоклассных
машин. Свидание с ними не входит в наши планы. Нам надо
поскорей снимать сливки. Посему остановку назначаю в городе
Удоеве. Там нас, кстати, должна поджидать бочка с горючим.
Ходу, Казимирович.
-- На приветствия отвечать? -- озабоченно спросил
Балаганов.
-- Отвечать поклонами и улыбками. Ртов прошу не открывать.
Не то вы черт знает чего наговорите.
Деревня встретила головную машину приветливо. Но обычное
гостеприимство здесь носило довольно странный характер. Видимо,
деревенская общественность была извещена о том, что кто-то
проедет, но кто проедет и с какой целью -- не знала. Поэтому на
всякий случай были извлечены все изречения и девизы,
изготовленные за последние несколько лет. Вдоль улицы стояли
школьники с разнокалиберными старомодными плакатами: "Привет
Лиге Времени и ее основателю, дорогому товарищу Керженцеву",
"Не боимся буржуазного звона, ответим на ультиматум Керзона",
"Чтоб дети наши не угасли, пожалуйста, организуйте ясли".
Кроме того, было множество плакатов, исполненных
преимущественно церковнославянским шрифтом, с одним и тем же
приветствием: "Добро пожаловать! ".
Все это живо пронеслось мимо путешественников. На этот раз
они уверенно размахивали шляпами. Паниковский не удержался и,
несмотря на запрещение, вскочил и выкрикнул невнятное,
политически безграмотное приветствие. Но за шумом мотора и
криками толпы никто ничего не разобрал.
-- Гип, гип, ура! -- закричал Остап. Козлевич открыл
глушитель, и машина выпустила шлейф синего дыма, от которого
зачихали бежавшие за автомобилем собаки.
-- Как с бензином? -- спросил Остап. -- До Удоева хватит?
Нам только тридцать километров сделать. А там -- все отнимем.
-- Должно хватить, - с сомнением ответил Козлевич.
-- Имейте в виду, -- сказал Остап, строго оглядывая свое
войско, -- мародерства не допущу. Никаких нарушений закона.
Командовать парадом буду я. Паниковский и Балаганов
сконфузились.
-- Все, что нам надо, удоевцы отдадут сами. Вы это сейчас
увидите. Заготовьте место для хлеб-соли.
Тридцать километров "Антилопа" пробежала за полтора часа.
Последний километр Козлевич очень суетился, поддавал газу и
сокрушенно крутил головою. Но все усилия, а также крики и
понукания Балаганова ни к чему не привели. Блестящий финиш,
задуманный Адамом Казимировичем, не удался из-за нехватки
бензина. Машина позорно остановилась посреди улицы, не дойдя
ста метров до кафедры, убитой хвойными гирляндами в честь
отважных автомобилистов.
Собравшиеся с громкими криками бросились навстречу
прибывшему из мглы веков "лорен-дитриху". Тернии славы сейчас
же впились в благородные лбы путников. Их грубо вытащили из
машины и принялись качать с таким ожесточением, будто они были
утопленниками и их во что бы то ни стало нужно было вернуть к
жизни.
Козлевич остался у машины, а всех остальных повели к
кафедре, где по плану намечен был летучий трехчасовой митинг. К
Остапу протиснулся молодой человек шоферского типа и спросил:
-- Как остальные машины?
-- Отстали, -- равнодушно ответил Остап. -- Проколы,
поломки, энтузиазм населения. Все это задерживает.
-- Вы в командорской машине? -- не отставал
шофер-любитель. -- Клептунов с вами?
-- Клептунова я снял с пробега, -- сказал Остап
недовольно.
-- А профессор Песочников? На "паккарде"?
-- На "паккарде".
-- А писательница Вера Круц? -- любопытствовал полушофер.
-- Вот бы на нее посмотреть! На нее и на товарища Нежинского.
Он тоже с вами?
-- Знаете, -- сказал Остап, -- я утомлен пробегом.
-- А вы на "студебеккере"?
-- Можете считать нашу машину "студебеккером", -- сказал
Остап злобно, -- но до сих пор она называлась "лорен-дитрих".
Вы удовлетворены? Но шофер-любитель удовлетворен не был.
-- Позвольте, -- воскликнул он с юношеской назойливостью,
-- но ведь в пробеге нет никаких "лорен-дитрихов"! Я читал в
газете, что идут два "паккарда", два "фиата" и один
"студебеккер".
-- Идите к чертовой матери со своим "студебеккером"! --
заорал Остап. -- Кто такой Студебеккер? Это ваш родственник
Студебеккер? Папа ваш Студебеккер? Чего вы прилипли к человеку?
Русским языком ему говорят, что "студебеккер" в последний
момент заменен "лорен-дитрихом", а он морочит голову!
"Студебеккер! "
Юношу уже давно оттеснили распорядители, а Остап долго еще
взмахивал руками и бормотал:
-- Знатоки! Убивать надо таких знатоков! "Студебеккер" ему
подавай!
Председатель комиссии по встрече автопробега протянул в
своей приветственной речи такую длинную цепь придаточных
предложений, что не мог из них выкарабкаться в течение
получаса. Все это время командор пробега провел в большом
беспокойстве. С высоты кафедры он следил за подозрительными
действиями Балаганова и Паниковского, которые слишком оживленно
шныряли в толпе. Бендер делал страшные глаза и в конце концов
своей сигнализацией пригвоздил детей лейтенанта Шмидта к одному
месту.
-- Я рад, товарищи, -- заявил Остап в ответной речи, --
нарушить автомобильной сиреной патриархальную тишину города
Удоева. Автомобиль, товарищи, не роскошь, а средство
передвижения. Железный конь идет на смену крестьянской лошадке.
Наладим серийное производство советских автомашин. Ударим
автопробегом по бездорожью и разгильдяйству. Я кончаю,
товарищи. Предварительно закусив, мы продолжим наш далекий
путь.
Пока толпа, недвижимо расположившаяся вокруг кафедры,
внимала словам командора, Козлевич развил обширную
деятельность. Он наполнил бак бензином, который, как и говорил
Остап, оказался высшей очистки, беззастенчиво захватил в запас
три больших бидона горючего, переменил камеры и протекторы на
всех четырех колесах, захватил помпу и даже домкрат. Этим он
совершенно опустошил как базисный, так и операционный склады
удоевского отделения Автодора.
Дорога до Черноморска была обеспечена материалами. Не
было, правда, денег. Но это командора не беспокоило. В Удоеве
путешественники прекрасно пообедали.
-- О карманных деньгах не надо думать, -- сказал Остап, -
они валяются на дороге, и мы их будем подбирать по мере
надобности.
Между древним Удоевым, основанным в 794 году, и
Черноморском, основанным в 1794 году, лежали тысяча лет и
тысяча километров грунтовой и шоссейной дороги.
За эту тысячу лет на магистрали Удоев-Черное море
появлялись различные фигуры.
Двигались по ней разъездные приказчики с товарами
византийских торговых фирм. Навстречу им из гудящего леса
выходил Соловей-разбойник, грубый мужчина в каракулевой шапке.
Товары он отбирал, а приказчиков выводил в расход. Брели по
этой дороге завоеватели со своими дружинами, проезжали мужики,
с песнями тащились странники.
Жизнь страны менялась с каждым столетием. Менялась одежда,
совершенствовалось оружие, были усмирены картофельные бунты.
Люди научились брить бороды. Полетел первый воздушный шар. Были
изобретены железные близнецы-пароход и паровоз. Затрубили
автомашины.
А дорога осталась такой же, какой была при
Соловье-разбойнике.
Горбатая, покрытая вулканической грязью или засыпанная
пылью, ядовитой, словно порошок от клопов, протянулась
отечественная дорога мимо деревень, городков, фабрик и
колхозов, протянулась тысячеверстной западней. По ее сторонам,
в желтеющих, оскверненных травах, валяются скелеты телег и
замученные, издыхающие автомобили.
Быть может, эмигранту, обезумевшему от продажи газет среди
асфальтовых полей Парижа, вспоминается российский проселок
очаровательной подробностью родного пейзажа: в лужице сидит
месяц, громко молятся сверчки и позванивает пустое ведро,
подвязанное к мужицкой телеге.
Но месячному свету дано уже другое назначение. Месяц
сможет отлично сиять на гудронных шоссе. Автомобильные сирены и
клаксоны заменят симфонический звон крестьянского ведерка. А
сверчков можно будет слушать в специальных заповедниках; там
будут построены трибуны, и граждане, подготовленные
вступительным словом какого-нибудь седого сверчковеда, смогут
вдосталь насладиться пением любимых насекомых.
Командор пробега, 1водитель машины, бортмеханик и прислуга
за все чувствовали себя прекрасно.
Утро было прохладное. В жемчужном небе путалось бледное
солнце. В травах кричала мелкая птичья сволочь.
Дорожные птички "пастушки" медленно переходили дорогу
перед самыми колесами автомобиля. Степные горизонты источали
такие бодрые запахи, что, будь на месте Остапа какой-нибудь
крестьянский писатель-середнячок из группы "Стальное вымя", не
удержался бы он, вышел бы из машины, сел бы в траву и тут же на
месте начал бы писать на листах походного блокнота новую
повесть, начинающуюся словами: "Инда взопрели озимые.
Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу
светушку. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж
заколдобился... "
Но Остап и его спутники были далеки от поэтических
восприятий. Вот уже сутки они мчались впереди автопробега. Их
встречали музыкой и речами. Дети били для них в барабаны.
Взрослые кормили их обедами и ужинами, снабжали заранее
заготовленными авточастями, а в одном посаде поднесли хлеб-соль
на дубовом резном блюде с полотенцем, вышитым крестиками.
Хлеб-соль лежала на дне машины, между ногами Паниковского. Он
все время отщипывал от каравая кусочки и в конце концов
проделал в нем мышиную дыру. После этого брезгливый Остап
выкинул хлеб-соль на дорогу. Ночь антилоповцы провели в
деревушке, окруженные заботами деревенского актива. Они увезли
оттуда большой кувшин топленого молока и сладкое воспоминание
об одеколонном запахе сена, на котором спали.
-- Молоко и сено, -- сказал Остап, когда "Антилопа" на
рассвете покидала деревню, -- что может быть лучше! Всегда
думаешь; "Это я еще успею. Еще много будет в моей жизни молока
и сена". А на самом деле никогда этого больше не будет. Так и
знайте: это была лучшая ночь в нашей жизни, мои бедные друзья.
А вы этого даже не заметили.
Спутники Бендера смотрели на него с уважением. Их
приводила в восторг открывшаяся перед ними легкая жизнь.
-- Хорошо жить на свете! -- сказал Балаганов. - Вот мы
едем, мы сыты. Может быть, нас ожидает счастье...
-- Вы в этом твердо уверены? -- спросил Остап. - Счастье
ожидает нас на дороге? Может быть, еще машет крылышками от
нетерпения? "Где, -- говорит оно, -- адмирал Балаганов? Почему
его так долго нет? " Вы псих, Балаганов! Счастье никого не
поджидает. Оно бродит по стране в длинных белых одеждах,
распевая детскую песенку: "Ах, Америка -- это страна, там
гуляют и пьют без закуски". Но эту наивную детку надо ловить,
ей нужно поправиться, за ней нужно ухаживать. А у вас,
Балаганов, с этой деткой романа не выйдет. Вы оборванец.
Посмотрите, на кого вы похожи! Человек в вашем костюме никогда
не добьется счастья. Да и вообще весь экипаж "Антилопы"
экипирован отвратительно. Удивляюсь, как это нас еще принимают
за участников автопробега!
Остап с сожалением оглядел своих спутников и продолжал:
-- Шляпа Паниковского меня решительно смущает. Вообще он
одет с вызывающей роскошью. Этот драгоценный зуб, эти
кальсонные тесемочки, эта волосатая грудь под галстуком...
Проще надо одеваться, Паниковский! Вы -- почтенный старик. Вам
нужны черный сюртук и касторовая шляпа. Балаганову подойдут
клетчатая ковбойская рубаха и кожаные краги. И он сразу же
приобретет вид студента, занимающегося физкультурой. А сейчас
он похож на уволенного за пьянство матроса торгового флота, О
нашем уважаемом водителе я не говорю. Тяжелые испытания,
ниспосланные судьбой, помешали ему одеться сообразно званию.
Неужели вы не видите, как подошли бы к его одухотворенному,
слегка испачканному маслом лицу кожаный комбинезон и хромовый
черный картуз? Да, детушки, вам надо экипироваться.
-- Денег нет, -- сказал Козлевич, оборачиваясь.
-- Шофер прав, - любезно ответил Остап, - денег
действительно нет. Нет этих маленьких металлических кружочков,
кои я так люблю. "Антилопа-Гну" скользнула с пригорка. Поля
продолжали медленно вращаться по обе стороны машины. Большая
рыжая сова сидела у самой дороги, склонив голову набок и глупо
вытаращив желтые незрячие глаза. Встревоженная скрипом
"Антилопы" птица выпустила крылья, вспарила над машиной и
вскоре улетела по своим скучным совиным делам. Больше ничего
заслуживающего внимания на дороге не произошло.
-- Смотрите! - закричал вдруг Балаганов. - Автомобиль!
Остап на всякий случай распорядился убрать плакат,
увещевавший граждан ударить автопробегом по разгильдяйству.
Покуда Паниковский выполнял приказ, "Антилопа" приблизилась к
встречной машине.
Закрытый серый "кадилак", слегка накренившись, стоял у
края дороги. Среднерусская природа, отражавшаяся в его толстых
полированных стеклах, выглядела чище и красивее, чем была в
действительности. Коленопреклоненный шофер снимал покрышку с
переднего колеса. Над ним в ожидании томились три фигуры в
песочных дорожных пальто.
-- Терпите бедствие? -- спросил Остап, вежливо приподнимая
фуражку.
Шофер поднял напряженное лицо и, ничего не ответив, снова
углубился в работу.
Антилоповцы вылезли из своего зеленого тарантаса. Козлевич
несколько раз обошел кругом чудесную машину, завистливо
вздыхая, присел на корточки рядом с шофером и вскоре завел с
ним специальный разговор. Паниковский и Балаганов с детским
любопытством разглядывали пассажиров, из которых двое имели
весьма надменный заграничный вид. Третий, судя по одуряющему
калошному запаху, исходившему от его резинотрестовского плаща,
был соотечественник.
-- Терпите бедствие? -- повторил Остап, деликатно
прикоснувшись к резиновому плечу соотечественника и в то же
время устремив задумчивый взгляд на иностранцев.
Соотечественник раздраженно заговорил о лопнувшей шине, но
его бормотание пролетело мимо ушей Остапа. На большой дороге, в
ста тридцати километрах от ближайшего окружного центра, в самой
середине Европейской России прогуливались у своего автомобиля
два толстеньких заграничных цыпленка. Это взволновало великого
комбинатора.
-- Скажите, -- перебил он, -- эти двое не из
Рио-деЖанейро?
-- Нет, - ответил соотечественник, - они из Чикаго. А я--
переводчик из "Интуриста".
-- Чего же они здесь делают, на распутье, в диком древнем
поле, вдалеке от Москвы, от балета "Красный мак", от
антикварных магазинов и знаменитой картины художника Репина
"Иван Грозный убивает своего сына"? Не понимаю! Зачем вы их
сюда завезли?
-- А ну их к черту! -- со скорбью сказал переводчик. -
Третий день уже носимся по деревням, как угорелые. Замучили
меня совсем. Много я имел дела с иностранцами, но таких еще не
видел, -- и он махнул рукой в сторону своих румяных спутников.
-- Все туристы как туристы, бегают по Москве, покупают в
кустарных магазинах деревянные братины. А эти двое отбились.
Стали по деревням ездить.
-- Это похвально, -- сказал Остап. -- Широкие массы
миллиардеров знакомятся с бытом новой, советской деревни.
Граждане города Чикаго важно наблюдали за починкой
автомобиля. На них были серебристые шляпы, замороженные
крахмальные воротнички и красные матовые башмаки.
Переводчик с негодованием посмотрел на Остапа и
воскликнул:
-- Как же! Так им и нужна новая деревня! Деревенский
самогон им нужен, а не деревня!
При слове "самогон", которое переводчик произнес с
ударением, джентльмены беспокойно оглянулись и стали
приближаться к разговаривающим.
-- Вот видите! - сказал переводчик. - Слова этого спокойно
слышать не могут.
-- Да. Тут какая-то тайна, - сказал Остап, - или
извращенные вкусы. Не понимаю, как можно любить самогон, когда
в нашем отечестве имеется большой выбор благородных крепких
напитков.
-- Все это гораздо проще, чем вам кажется, -- сказал
переводчик. -- Они ищут рецепт приготовления хорошего самогона.
-- Ну, конечно! - закричал Остап. - Ведь у них "сухой
закон". Все понятно... Достали рецепт?.. Ах, не достали? Ну,
да. Вы бы еще на трех автомобилях приехали! Ясно, что вас
принимают за начальство. Вы и не достанете рецепта, смею вас
уверить. Переводчик стал жаловаться на иностранцев:
-- Поверите ли, на меня стали бросаться: расскажи да
расскажи им секрет самогона. А я не самогонщик. Я член союза
работников просвещения. У меня в Москве старуха мама.
-- А. вам очень хочется обратно в Москву? К маме?
Переводчик жалобно вздохнул.
-- В таком случае заседание продолжается, - промолвил
Бендер. -- Сколько дадут ваши шефы за рецепт? Полтораста дадут?
-- Дадут двести, - зашептал переводчик. - А у вас, в самом
деле, есть рецепт?
-- Сейчас же вам продиктую, то есть сейчас же по получении
денег. Какой угодно: картофельный, пшеничный, абрикосовый,
ячменный, из тутовых ягод, из гречневой каши. Даже из
обыкновенной табуретки можно гнать самогон. Некоторые любят
табуретовку. А то можно простую кишмишовку или сливянку. Одним
словом-любой из полутораста самогонов, рецепты которых мне
известны.
Остап был представлен американцам. В воздухе долго плавали
вежливо приподнятые шляпы. Затем приступили к делу.
Американцы выбрали пшеничный самогон, который привлек их
простотой выработки. Рецепт долго записывали в блокноты. В виде
бесплатной премии Остап сообщил американским ходокам наилучшую
конструкцию кабинетного самогонного аппарата, который легко
скрыть от посторонних взглядов в тумбе письменного стола.
дальше, колыхаясь, как погребальная колесница.
Через полчаса машина свернула на большой Новозайцевский
тракт и, не уменьшая хода, въехала в село. У бревенчатого дома,
на крыше которого росла сучковатая и кривая радиомачта,
собрался народ. Из толпы решительно выдвинулся мужчина без
бороды. В руке безбородый держал листок бумаги.
-- Товарищи, -- сердито крикнул он, -- считаю
торжественное заседание открытым! Позвольте, товарищи, считать
эти аплодисменты... Он, видимо, заготовил речь и уже заглядывал
в бумажку, но, заметив, что машина не Останавливается, не стал
распространяться.
-- Все в Автодор! -- поспешно сказал он, глядя на
поравнявшегося с ним Остапа. -- Наладим серийное производство
советских автомашин. Железный конь идет на смену крестьянской
лошадке.
И уже вдогонку удаляющемуся автомобилю, покрывая
поздравительный гул толпы, выложил последний лозунг:
-- Автомобиль -- не роскошь, а средство передвижения.
За исключением Остапа, все антилоповцы были несколько
обеспокоены торжественной встречей. Ничего не понимая, они
вертелись в машине, как воробышки в гнезде. Паниковский,
который вообще не любил большого скопления честных людей в
одном месте, опасливо присел на корточки, так что глазам селян
представилась только лишь грязная соломенная крыша его шляпы.
Но Остап ничуть не смутился. Он снял фуражку с белым верхом и
на приветствия отвечал гордым наклонением головы то вправо, то
влево.
-- Улучшайте дороги! -- закричал он на прощание. - Мерси
за прием!
И машина снова очутилась на белой дороге, рассекавшей
большое тихое поле.
-- Они за нами не погонятся? -- озабоченно спросил
Паниковский. -- Почему толпа? Что случилось?
-- Просто люди никогда не видели автомобиля, - сказал
Балаганов.
-- Обмен впечатлениями продолжается, -- отметил Бендер. --
Слово за водителем машины. Ваше мнение, Адам Казимирович?
Шофер подумал, пугнул звуками матчиша собаку, сдуру
выбежавшую на дорогу, и высказал предположение, что толпа
собралась по случаю Храмового праздника.
-- Праздники такого рода, -- разъяснил водитель
"Антилопы", -- часто бывают у селян.
-- Да, - сказал Остап. - Теперь я ясно вижу, что попал в
общество некультурных людей, то есть босяков без высшего
образования. Ах, дети, милые дети лейтенанта Шмидта, почему вы
не читаете газет? Их нужно читать. Они довольно часто сеют
разумное, доброе, вечное.
Остап вынул из кармана "Известия" и громким голосом прочел
экипажу "Антилопы" заметку об автомобильном пробеге Москва --
Харьков -- Москва.
-- Сейчас, -- самодовольно сказал он, -- мы находимся на
линии автопробега, приблизительно в полутораста километрах
впереди головной машины. Полагаю, что вы уже догадались, о чем
я говорю?
Нижние чины "Антилопы" молчали. Паниковский расстегнул
пиджак и почесал голую грудь под грязным шелковым галстуком.
-- Значит, вы не поняли? Как видно, в некоторых случаях не
помогает даже чтение газет. Ну хорошо, выскажусь более
подробно, хотя это и не в моих правилах. Первое: крестьяне
приняли "Антилопу" за головную машину автопробега. Второе: мы
не отказываемся от этого звания, более того -- мы будем
обращаться ко всем учреждениям и лицам с просьбой оказать нам
надлежащее содействие, напирая именно на то, что мы головная
машина. Третье... Впрочем, хватит с вас и двух пунктов.
Совершенно ясно, что некоторое время мы продержимся впереди
автопробега, снимая пенки, сливки и тому подобную сметану с
этого высококультурного начинания.
Речь великого комбинатора произвела огромное впечатление.
Козлевич бросал на командора преданные взгляды. Балаганов
растирал ладонями свои рыжие вихры и заливался смехом.
Паниковский, в предвкушении безопасной наживы, кричал "ура".
-- Ну, хватит эмоций, - сказал Остап, -- Ввиду наступления
темноты объявляю вечер открытым. Стоп!
Машина остановилась, и усталые антилоповцы сошли на землю.
В поспевающих хлебах кузнечики ковали свое маленькое счастье.
Пассажиры уже уселись в кружок у самой дороги, а старая
"Антилопа" все еще кипятилась: иногда сам по себе потрескивал
кузов, иногда слышалось в моторе короткое бряканье.
Неопытный Паниковский развел такой большой костер, что
казалось -- горит целая деревня. Огонь, сопя, кидался во все
стороны. Покуда путешественники боролись с огненным столбом,
Паниковский, пригнувшись, убежал в поле и вернулся, держа в
руке теплый кривой огурец. Остап быстро вырвал его из рук
Паниковского, говоря:
-- Не делайте из еды культа.
После этого он съел огурец сам. Поужинали колбасой,
захваченной из дому хозяйственным Козлевичем, и заснули под
звездами.
-- Ну-с, -- сказал на рассвете Остап Козлевичу, -
приготовьтесь как следует. Такого дня, какой предстоит сегодня,
ваше механическое корыто еще не видело и никогда не увидит.
Балаганов схватил цилиндрическое ведро с надписью
"Арбатовский родильный дом" и побежал за водой на речку.
Адам Казимирович поднял капот машины, посвистывая,
запустил руки в мотор и стал копаться в его медных кишечках.
Паниковский оперся спиной на автомобильное колесо и,
пригорюнившись, не мигая, смотрел на клюквенный солнечный
сегмент, появившийся над горизонтом. У Паниковского оказалось
морщинистое лицо со множеством старческих мелочей: мешочков,
пульсирующих жилок и клубничных румянцев. Такое лицо бывает у
человека, который прожил долгую порядочную жизнь, имеет
взрослых детей, пьет по утрам здоровый кофе "Желудин" и
пописывает в учрежденской стенгазете под псевдонимом
"Антихрист".
-- Рассказать вам, Паниковский, как вы умрете? -
неожиданно сказал Остап. Старик вздрогнул и обернулся.
-- Вы умрете так. Однажды, когда вы вернетесь в пустой,
холодный номер гостиницы "Марсель" (это будет где-нибудь в
уездном городе, куда занесет вас профессия), вы почувствуете
себя плохо. У вас отнимется нога. Голодный и небритый, вы
будете лежать на деревянном топчане, и никто к вам не придет.
Паниковский, никто вас не пожалеет. Детей вы не родили из
экономии, а жен бросали. Вы будете мучиться целую неделю.
Агония ваша будет ужасна. Вы будете умирать долго, и это всем
надоест. Вы еще не совсем умрете, а бюрократ, заведующий
гостиницей, уже напишет отношение в отдел коммунального
хозяйства о выдаче бесплатного гроба... Как ваше имя и
отчество?
-- Михаил Самуэлевич, -- ответил пораженный Паниковский.
-- ... о выдаче бесплатного гроба для гражданина М. С.
Паниковского. Впрочем, не надо слез, годика два вы еще
протянете. Теперь -- к делу. Нужно позаботиться о
культурно-агитационной стороне нашего похода.
Остап вынул из автомобиля свой акушерский саквояж и
положил его на траву.
-- Моя правая рука, -- сказал великий комбинатор,
похлопывая саквояж по толстенькому колбасному боку. -- Здесь
все, что только может понадобиться элегантному гражданину моих
лет и моего размаха.
Бендер присел над чемоданчиком, как бродячий китайский
фокусник над своим волшебным мешком, и одну за другой стал
вынимать различные вещи. Сперва он вынул красную нарукавную
повязку, на которой золотом было вышито слово "Распорядитель".
Потом на траву легла милицейская фуражка с гербом города Киева,
четыре колоды карт с одинаковой рубашкой и пачка документов с
круглыми сиреневыми печатями.
Весь экипаж "Антилопы-Гну"с уважением смотрел на саквояж.
А оттуда появлялись все новые предметы.
-- Вы -- голуби, -- говорил Остап, -- вы, конечно, никогда
не поймете, что честный советский паломникпилигрим вроде меня
не может обойтись без докторского халата.
Кроме халата, в саквояже оказался и стетоскоп.
-- Я не хирург, -- заметил Остап. -- Я невропатолог, я
психиатр. Я изучаю души своих пациентов. И мне почему-то всегда
попадаются очень глупые души.
Затем на свет были извлечены: азбука для глухонемых,
благотворительные открытки, эмалевые нагрудные знаки и афиша с
портретом самого Бендера в шальварах и чалме. На афише было
написано:
Приехал Жрец
(Знаменитый бомбейский брамин-йог) сын Крепыша
Любимец Рабиндраната Тагора ИОКАНААН МАРУСИДЗЕ
(Заслуженный артист союзных республик) Номера по опыту
Шерлока Холмса. Индийский факир. Курочка невидимка. Свечи с
Атлантиды. Адская палатка. Пророк Самуил отвечает на вопросы
публики. Материализация духов и раздача слонов. Входные билеты
от 50 к. до 2 р.
Грязная, захватанная руками чалма появилась вслед за
афишей.
-- Этой забавой я пользуюсь очень редко, -- сказал Остап.
-- Представьте себе, что на жреца больше всего ловятся такие
передовые люди, как заведующие железнодорожными клубами. Работа
легкая, но противная. Мне лично претит быть любимцем
Рабиндраната Тагора. А пророку Самуилу задают одни и те
вопросы: "Почему в продаже нет животного масла? " или: "Еврей
ли вы? "
В конце концов Остап нашел то, что искал: жестяную лаковую
коробку с медовыми красками в фарфоровых ванночках и две
кисточки.
-- Машину, которая идет в голове пробега, нужно украсить
хотя бы одним лозунгом, -- сказал Остап.
И на длинной полоске желтоватой бязи, извлеченной из того
же саквояжа, он вывел печатными буквами коричневую надпись:
АВТОПРОБЕГОМ-ПО БЕЗДОРОЖЬЮ И РАЗГИЛЬДЯЙСТВУ!
Плакат укрепили над автомобилем на двух хворостинах. Как
только машина тронулась, плакат выгнулся под напором ветра и
приобрел настолько лихой вид, что не могло быть больше сомнений
в необходимости грохнуть автопробегом по бездорожью,
разгильдяйству, а заодно, может быть, даже и по бюрократизму.
Пассажиры "Антилопы" приосанились. Балаганов напялил на свою
рыжую голову кепку, которую постоянно таскал в кармане.
Паниковский вывернул манжеты на левую сторону и выпустил их
из-под рукавов на два сантиметра. Козлевич заботился больше о
машине, чем о себе. Перед отъездом он вымыл ее водой, и на
неровных боках "Антилопы" заиграло солнце. Сам командор весело
щурился и задирал спутников.
-- Влево на борту деревня! -- крикнул Балаганов, полочкой
приставив ладонь ко лбу. -- Останавливаться будем?
-- Позади нас, -- сказал Остап, -- идут пять первоклассных
машин. Свидание с ними не входит в наши планы. Нам надо
поскорей снимать сливки. Посему остановку назначаю в городе
Удоеве. Там нас, кстати, должна поджидать бочка с горючим.
Ходу, Казимирович.
-- На приветствия отвечать? -- озабоченно спросил
Балаганов.
-- Отвечать поклонами и улыбками. Ртов прошу не открывать.
Не то вы черт знает чего наговорите.
Деревня встретила головную машину приветливо. Но обычное
гостеприимство здесь носило довольно странный характер. Видимо,
деревенская общественность была извещена о том, что кто-то
проедет, но кто проедет и с какой целью -- не знала. Поэтому на
всякий случай были извлечены все изречения и девизы,
изготовленные за последние несколько лет. Вдоль улицы стояли
школьники с разнокалиберными старомодными плакатами: "Привет
Лиге Времени и ее основателю, дорогому товарищу Керженцеву",
"Не боимся буржуазного звона, ответим на ультиматум Керзона",
"Чтоб дети наши не угасли, пожалуйста, организуйте ясли".
Кроме того, было множество плакатов, исполненных
преимущественно церковнославянским шрифтом, с одним и тем же
приветствием: "Добро пожаловать! ".
Все это живо пронеслось мимо путешественников. На этот раз
они уверенно размахивали шляпами. Паниковский не удержался и,
несмотря на запрещение, вскочил и выкрикнул невнятное,
политически безграмотное приветствие. Но за шумом мотора и
криками толпы никто ничего не разобрал.
-- Гип, гип, ура! -- закричал Остап. Козлевич открыл
глушитель, и машина выпустила шлейф синего дыма, от которого
зачихали бежавшие за автомобилем собаки.
-- Как с бензином? -- спросил Остап. -- До Удоева хватит?
Нам только тридцать километров сделать. А там -- все отнимем.
-- Должно хватить, - с сомнением ответил Козлевич.
-- Имейте в виду, -- сказал Остап, строго оглядывая свое
войско, -- мародерства не допущу. Никаких нарушений закона.
Командовать парадом буду я. Паниковский и Балаганов
сконфузились.
-- Все, что нам надо, удоевцы отдадут сами. Вы это сейчас
увидите. Заготовьте место для хлеб-соли.
Тридцать километров "Антилопа" пробежала за полтора часа.
Последний километр Козлевич очень суетился, поддавал газу и
сокрушенно крутил головою. Но все усилия, а также крики и
понукания Балаганова ни к чему не привели. Блестящий финиш,
задуманный Адамом Казимировичем, не удался из-за нехватки
бензина. Машина позорно остановилась посреди улицы, не дойдя
ста метров до кафедры, убитой хвойными гирляндами в честь
отважных автомобилистов.
Собравшиеся с громкими криками бросились навстречу
прибывшему из мглы веков "лорен-дитриху". Тернии славы сейчас
же впились в благородные лбы путников. Их грубо вытащили из
машины и принялись качать с таким ожесточением, будто они были
утопленниками и их во что бы то ни стало нужно было вернуть к
жизни.
Козлевич остался у машины, а всех остальных повели к
кафедре, где по плану намечен был летучий трехчасовой митинг. К
Остапу протиснулся молодой человек шоферского типа и спросил:
-- Как остальные машины?
-- Отстали, -- равнодушно ответил Остап. -- Проколы,
поломки, энтузиазм населения. Все это задерживает.
-- Вы в командорской машине? -- не отставал
шофер-любитель. -- Клептунов с вами?
-- Клептунова я снял с пробега, -- сказал Остап
недовольно.
-- А профессор Песочников? На "паккарде"?
-- На "паккарде".
-- А писательница Вера Круц? -- любопытствовал полушофер.
-- Вот бы на нее посмотреть! На нее и на товарища Нежинского.
Он тоже с вами?
-- Знаете, -- сказал Остап, -- я утомлен пробегом.
-- А вы на "студебеккере"?
-- Можете считать нашу машину "студебеккером", -- сказал
Остап злобно, -- но до сих пор она называлась "лорен-дитрих".
Вы удовлетворены? Но шофер-любитель удовлетворен не был.
-- Позвольте, -- воскликнул он с юношеской назойливостью,
-- но ведь в пробеге нет никаких "лорен-дитрихов"! Я читал в
газете, что идут два "паккарда", два "фиата" и один
"студебеккер".
-- Идите к чертовой матери со своим "студебеккером"! --
заорал Остап. -- Кто такой Студебеккер? Это ваш родственник
Студебеккер? Папа ваш Студебеккер? Чего вы прилипли к человеку?
Русским языком ему говорят, что "студебеккер" в последний
момент заменен "лорен-дитрихом", а он морочит голову!
"Студебеккер! "
Юношу уже давно оттеснили распорядители, а Остап долго еще
взмахивал руками и бормотал:
-- Знатоки! Убивать надо таких знатоков! "Студебеккер" ему
подавай!
Председатель комиссии по встрече автопробега протянул в
своей приветственной речи такую длинную цепь придаточных
предложений, что не мог из них выкарабкаться в течение
получаса. Все это время командор пробега провел в большом
беспокойстве. С высоты кафедры он следил за подозрительными
действиями Балаганова и Паниковского, которые слишком оживленно
шныряли в толпе. Бендер делал страшные глаза и в конце концов
своей сигнализацией пригвоздил детей лейтенанта Шмидта к одному
месту.
-- Я рад, товарищи, -- заявил Остап в ответной речи, --
нарушить автомобильной сиреной патриархальную тишину города
Удоева. Автомобиль, товарищи, не роскошь, а средство
передвижения. Железный конь идет на смену крестьянской лошадке.
Наладим серийное производство советских автомашин. Ударим
автопробегом по бездорожью и разгильдяйству. Я кончаю,
товарищи. Предварительно закусив, мы продолжим наш далекий
путь.
Пока толпа, недвижимо расположившаяся вокруг кафедры,
внимала словам командора, Козлевич развил обширную
деятельность. Он наполнил бак бензином, который, как и говорил
Остап, оказался высшей очистки, беззастенчиво захватил в запас
три больших бидона горючего, переменил камеры и протекторы на
всех четырех колесах, захватил помпу и даже домкрат. Этим он
совершенно опустошил как базисный, так и операционный склады
удоевского отделения Автодора.
Дорога до Черноморска была обеспечена материалами. Не
было, правда, денег. Но это командора не беспокоило. В Удоеве
путешественники прекрасно пообедали.
-- О карманных деньгах не надо думать, -- сказал Остап, -
они валяются на дороге, и мы их будем подбирать по мере
надобности.
Между древним Удоевым, основанным в 794 году, и
Черноморском, основанным в 1794 году, лежали тысяча лет и
тысяча километров грунтовой и шоссейной дороги.
За эту тысячу лет на магистрали Удоев-Черное море
появлялись различные фигуры.
Двигались по ней разъездные приказчики с товарами
византийских торговых фирм. Навстречу им из гудящего леса
выходил Соловей-разбойник, грубый мужчина в каракулевой шапке.
Товары он отбирал, а приказчиков выводил в расход. Брели по
этой дороге завоеватели со своими дружинами, проезжали мужики,
с песнями тащились странники.
Жизнь страны менялась с каждым столетием. Менялась одежда,
совершенствовалось оружие, были усмирены картофельные бунты.
Люди научились брить бороды. Полетел первый воздушный шар. Были
изобретены железные близнецы-пароход и паровоз. Затрубили
автомашины.
А дорога осталась такой же, какой была при
Соловье-разбойнике.
Горбатая, покрытая вулканической грязью или засыпанная
пылью, ядовитой, словно порошок от клопов, протянулась
отечественная дорога мимо деревень, городков, фабрик и
колхозов, протянулась тысячеверстной западней. По ее сторонам,
в желтеющих, оскверненных травах, валяются скелеты телег и
замученные, издыхающие автомобили.
Быть может, эмигранту, обезумевшему от продажи газет среди
асфальтовых полей Парижа, вспоминается российский проселок
очаровательной подробностью родного пейзажа: в лужице сидит
месяц, громко молятся сверчки и позванивает пустое ведро,
подвязанное к мужицкой телеге.
Но месячному свету дано уже другое назначение. Месяц
сможет отлично сиять на гудронных шоссе. Автомобильные сирены и
клаксоны заменят симфонический звон крестьянского ведерка. А
сверчков можно будет слушать в специальных заповедниках; там
будут построены трибуны, и граждане, подготовленные
вступительным словом какого-нибудь седого сверчковеда, смогут
вдосталь насладиться пением любимых насекомых.
Командор пробега, 1водитель машины, бортмеханик и прислуга
за все чувствовали себя прекрасно.
Утро было прохладное. В жемчужном небе путалось бледное
солнце. В травах кричала мелкая птичья сволочь.
Дорожные птички "пастушки" медленно переходили дорогу
перед самыми колесами автомобиля. Степные горизонты источали
такие бодрые запахи, что, будь на месте Остапа какой-нибудь
крестьянский писатель-середнячок из группы "Стальное вымя", не
удержался бы он, вышел бы из машины, сел бы в траву и тут же на
месте начал бы писать на листах походного блокнота новую
повесть, начинающуюся словами: "Инда взопрели озимые.
Рассупонилось солнышко, расталдыкнуло свои лучи по белу
светушку. Понюхал старик Ромуальдыч свою портянку и аж
заколдобился... "
Но Остап и его спутники были далеки от поэтических
восприятий. Вот уже сутки они мчались впереди автопробега. Их
встречали музыкой и речами. Дети били для них в барабаны.
Взрослые кормили их обедами и ужинами, снабжали заранее
заготовленными авточастями, а в одном посаде поднесли хлеб-соль
на дубовом резном блюде с полотенцем, вышитым крестиками.
Хлеб-соль лежала на дне машины, между ногами Паниковского. Он
все время отщипывал от каравая кусочки и в конце концов
проделал в нем мышиную дыру. После этого брезгливый Остап
выкинул хлеб-соль на дорогу. Ночь антилоповцы провели в
деревушке, окруженные заботами деревенского актива. Они увезли
оттуда большой кувшин топленого молока и сладкое воспоминание
об одеколонном запахе сена, на котором спали.
-- Молоко и сено, -- сказал Остап, когда "Антилопа" на
рассвете покидала деревню, -- что может быть лучше! Всегда
думаешь; "Это я еще успею. Еще много будет в моей жизни молока
и сена". А на самом деле никогда этого больше не будет. Так и
знайте: это была лучшая ночь в нашей жизни, мои бедные друзья.
А вы этого даже не заметили.
Спутники Бендера смотрели на него с уважением. Их
приводила в восторг открывшаяся перед ними легкая жизнь.
-- Хорошо жить на свете! -- сказал Балаганов. - Вот мы
едем, мы сыты. Может быть, нас ожидает счастье...
-- Вы в этом твердо уверены? -- спросил Остап. - Счастье
ожидает нас на дороге? Может быть, еще машет крылышками от
нетерпения? "Где, -- говорит оно, -- адмирал Балаганов? Почему
его так долго нет? " Вы псих, Балаганов! Счастье никого не
поджидает. Оно бродит по стране в длинных белых одеждах,
распевая детскую песенку: "Ах, Америка -- это страна, там
гуляют и пьют без закуски". Но эту наивную детку надо ловить,
ей нужно поправиться, за ней нужно ухаживать. А у вас,
Балаганов, с этой деткой романа не выйдет. Вы оборванец.
Посмотрите, на кого вы похожи! Человек в вашем костюме никогда
не добьется счастья. Да и вообще весь экипаж "Антилопы"
экипирован отвратительно. Удивляюсь, как это нас еще принимают
за участников автопробега!
Остап с сожалением оглядел своих спутников и продолжал:
-- Шляпа Паниковского меня решительно смущает. Вообще он
одет с вызывающей роскошью. Этот драгоценный зуб, эти
кальсонные тесемочки, эта волосатая грудь под галстуком...
Проще надо одеваться, Паниковский! Вы -- почтенный старик. Вам
нужны черный сюртук и касторовая шляпа. Балаганову подойдут
клетчатая ковбойская рубаха и кожаные краги. И он сразу же
приобретет вид студента, занимающегося физкультурой. А сейчас
он похож на уволенного за пьянство матроса торгового флота, О
нашем уважаемом водителе я не говорю. Тяжелые испытания,
ниспосланные судьбой, помешали ему одеться сообразно званию.
Неужели вы не видите, как подошли бы к его одухотворенному,
слегка испачканному маслом лицу кожаный комбинезон и хромовый
черный картуз? Да, детушки, вам надо экипироваться.
-- Денег нет, -- сказал Козлевич, оборачиваясь.
-- Шофер прав, - любезно ответил Остап, - денег
действительно нет. Нет этих маленьких металлических кружочков,
кои я так люблю. "Антилопа-Гну" скользнула с пригорка. Поля
продолжали медленно вращаться по обе стороны машины. Большая
рыжая сова сидела у самой дороги, склонив голову набок и глупо
вытаращив желтые незрячие глаза. Встревоженная скрипом
"Антилопы" птица выпустила крылья, вспарила над машиной и
вскоре улетела по своим скучным совиным делам. Больше ничего
заслуживающего внимания на дороге не произошло.
-- Смотрите! - закричал вдруг Балаганов. - Автомобиль!
Остап на всякий случай распорядился убрать плакат,
увещевавший граждан ударить автопробегом по разгильдяйству.
Покуда Паниковский выполнял приказ, "Антилопа" приблизилась к
встречной машине.
Закрытый серый "кадилак", слегка накренившись, стоял у
края дороги. Среднерусская природа, отражавшаяся в его толстых
полированных стеклах, выглядела чище и красивее, чем была в
действительности. Коленопреклоненный шофер снимал покрышку с
переднего колеса. Над ним в ожидании томились три фигуры в
песочных дорожных пальто.
-- Терпите бедствие? -- спросил Остап, вежливо приподнимая
фуражку.
Шофер поднял напряженное лицо и, ничего не ответив, снова
углубился в работу.
Антилоповцы вылезли из своего зеленого тарантаса. Козлевич
несколько раз обошел кругом чудесную машину, завистливо
вздыхая, присел на корточки рядом с шофером и вскоре завел с
ним специальный разговор. Паниковский и Балаганов с детским
любопытством разглядывали пассажиров, из которых двое имели
весьма надменный заграничный вид. Третий, судя по одуряющему
калошному запаху, исходившему от его резинотрестовского плаща,
был соотечественник.
-- Терпите бедствие? -- повторил Остап, деликатно
прикоснувшись к резиновому плечу соотечественника и в то же
время устремив задумчивый взгляд на иностранцев.
Соотечественник раздраженно заговорил о лопнувшей шине, но
его бормотание пролетело мимо ушей Остапа. На большой дороге, в
ста тридцати километрах от ближайшего окружного центра, в самой
середине Европейской России прогуливались у своего автомобиля
два толстеньких заграничных цыпленка. Это взволновало великого
комбинатора.
-- Скажите, -- перебил он, -- эти двое не из
Рио-деЖанейро?
-- Нет, - ответил соотечественник, - они из Чикаго. А я--
переводчик из "Интуриста".
-- Чего же они здесь делают, на распутье, в диком древнем
поле, вдалеке от Москвы, от балета "Красный мак", от
антикварных магазинов и знаменитой картины художника Репина
"Иван Грозный убивает своего сына"? Не понимаю! Зачем вы их
сюда завезли?
-- А ну их к черту! -- со скорбью сказал переводчик. -
Третий день уже носимся по деревням, как угорелые. Замучили
меня совсем. Много я имел дела с иностранцами, но таких еще не
видел, -- и он махнул рукой в сторону своих румяных спутников.
-- Все туристы как туристы, бегают по Москве, покупают в
кустарных магазинах деревянные братины. А эти двое отбились.
Стали по деревням ездить.
-- Это похвально, -- сказал Остап. -- Широкие массы
миллиардеров знакомятся с бытом новой, советской деревни.
Граждане города Чикаго важно наблюдали за починкой
автомобиля. На них были серебристые шляпы, замороженные
крахмальные воротнички и красные матовые башмаки.
Переводчик с негодованием посмотрел на Остапа и
воскликнул:
-- Как же! Так им и нужна новая деревня! Деревенский
самогон им нужен, а не деревня!
При слове "самогон", которое переводчик произнес с
ударением, джентльмены беспокойно оглянулись и стали
приближаться к разговаривающим.
-- Вот видите! - сказал переводчик. - Слова этого спокойно
слышать не могут.
-- Да. Тут какая-то тайна, - сказал Остап, - или
извращенные вкусы. Не понимаю, как можно любить самогон, когда
в нашем отечестве имеется большой выбор благородных крепких
напитков.
-- Все это гораздо проще, чем вам кажется, -- сказал
переводчик. -- Они ищут рецепт приготовления хорошего самогона.
-- Ну, конечно! - закричал Остап. - Ведь у них "сухой
закон". Все понятно... Достали рецепт?.. Ах, не достали? Ну,
да. Вы бы еще на трех автомобилях приехали! Ясно, что вас
принимают за начальство. Вы и не достанете рецепта, смею вас
уверить. Переводчик стал жаловаться на иностранцев:
-- Поверите ли, на меня стали бросаться: расскажи да
расскажи им секрет самогона. А я не самогонщик. Я член союза
работников просвещения. У меня в Москве старуха мама.
-- А. вам очень хочется обратно в Москву? К маме?
Переводчик жалобно вздохнул.
-- В таком случае заседание продолжается, - промолвил
Бендер. -- Сколько дадут ваши шефы за рецепт? Полтораста дадут?
-- Дадут двести, - зашептал переводчик. - А у вас, в самом
деле, есть рецепт?
-- Сейчас же вам продиктую, то есть сейчас же по получении
денег. Какой угодно: картофельный, пшеничный, абрикосовый,
ячменный, из тутовых ягод, из гречневой каши. Даже из
обыкновенной табуретки можно гнать самогон. Некоторые любят
табуретовку. А то можно простую кишмишовку или сливянку. Одним
словом-любой из полутораста самогонов, рецепты которых мне
известны.
Остап был представлен американцам. В воздухе долго плавали
вежливо приподнятые шляпы. Затем приступили к делу.
Американцы выбрали пшеничный самогон, который привлек их
простотой выработки. Рецепт долго записывали в блокноты. В виде
бесплатной премии Остап сообщил американским ходокам наилучшую
конструкцию кабинетного самогонного аппарата, который легко
скрыть от посторонних взглядов в тумбе письменного стола.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента