Страница:
«Не канючь! — обрезал я собственное внутреннее нытье. — Фактически ты, — я имел в виду свое тело, — уже труп! Это лишь вопрос времени!»
Стоп! Какого времени? Это очень существенно! Ясно, что сразу мы не умрем. Пять-шесть суток в нашем распоряжении имеется наверняка. Совершенно неожиданно я оценил оставшиеся нам дни не как ужас — всего неделя вместо десятков лет, а как благо. Мы имели в запасе более ста пятидесяти часов! В принципе — роскошь!
Сколько можно успеть за этот немалый отрезок оставшейся нам жизни? И что конкретно можно успеть, сделал я новый скачок в рассуждениях. Во-от! Это уже тема для размышлений. Мне надо не перебирать лучшие варианты, решая, какой сулит больше успехов, тем более что раздумья при ограниченности информации напоминают гадание на ромашке: выйдет не выйдет, а просчитать худшие!
Я вновь вернулся к выведенной мною аксиоме. Сломать ее логическую завершенность можно, только нейтрализовав любое из вышеприведенных утверждений. Надо либо уйти с острова, либо на месте обеспечиться водой и продуктами, либо найти способ сообщить о нашем бедственном положении на Большую землю.
Есть ли возможность решить хотя бы одну из этих задач? Я стал припоминать все, что хоть косвенно могло мне помочь — прочитанные книги (начиная с Робинзона Крузо), просмотренные кинофильмы, слышанные рассказы бывалых людей. Я отсеивал крупицы полезных знаний, перелопачивал горы пустой породы. Это была еще не победа, но надежда. Я добился главного — от безнадежности общего я пришел к частному, совладать с которым было несравнимо легче. Не осилив армию в целом, я рассек ее на дивизии и каждую стать бить по отдельности.
Я осознал то, что никак не мог принять вчера: первым гибнет тот, кто смиряется с неизбежностью конца, не заглядывая дальше предела, который сам для себя определил как роковой. Я решился проиграть ситуацию «до донышка» и с удивлением обнаружил, что собирался капитулировать — «Выхода нет!» — даже не начав борьбы. Вот почему очень часто домашний разбор походного ЧП выявляет не одну, а несколько неиспользованных возможностей, предполагающих благоприятный исход. Все лежало на поверхности! Увидеть его в полевых условиях мешал все тот же страх. Это — как хождение по доске. По лежащей на земле всякий пройдет, но с той же доски, поднятой на стометровую высоту, сверзнется любой, и только потому, что будет бояться упасть!
К утру я был готов к большому разговору. Рассвет серым туманом расползался по воде. Море, песок выступали из темноты бесцветными пятнами. Окружающий пейзаж выглядел неряшливо, как запущенный город, лишенный опеки дворников. От сырости, холода и протестов пустых с вечера желудков пробудились Татьяна и Сергей. Они сидели, печальными глазами поводя вокруг себя — возвращались в мир, вспоминая, где и в связи с чем находятся. Тонус от этого, естественно, не повышался.
— Ты еще не повесился? — мрачно приветствовал меня Салифанов. Он окунул ладони в воду, брызнул на лицо, растер по щекам грязь.
— В нашем положении заботиться о внешнем виде — ненормально, — ответил он на мое замечание по поводу соблюдения гигиены. — На себя посмотри!
Дискутировать с ним я не стал: боялся растерять настроенность на разговор.
— Ты, наверное, хочешь сообщить нам, что через несколько минут сюда прибудет самолет с поисковой партией и журналистами и нам пора облачиться во фраки? — предположил Сергей, взглянув на меня внимательнее.
Я не прореагировал. Салифанов стряхнул остатки воды с рук, пошел к одеялам обтереться.
Разговор я начал через четверть часа, без долгих вступлений, сразу по существу.
— Сели мы крепко. Если Сергей прав, а доказательств его не правоты нет, то наше положение на сегодняшний день почти безнадежное. — Салифанов согласно опустил голову. — Мы можем идти вперед, назад или оставаться на месте — все это с одинаковой вероятностью — и отдать богу душу.
Впервые я все назвал своими именами. Раньше гибель группы фигурировала в разговорах лишь в форме черного юмора, теперь об этом говорилось серьезно.
— Какие твои конкретные предложения? — поторопил меня Сергей. Ему было жаль расходуемых на болтовню минут, которые можно было использовать на движение.
— Я предлагаю строить планы, исходя из худших вариантов будущего.
— Худший вариант у нас только один, — Сергей красноречиво скрестил руки на груди. — Куда ты предлагаешь идти?
Я понимал его раздражительность. Вместо того чтобы впрягаться в плот, действием приближая спасение, Ильичев развел канцелярщину, устроил спектакль с собранием. Хорошо еще, не предложил избрать президиум и вести протокол.
Но отменить собрания я не мог. Я добивался, чтобы каждый, в том числе и я, не чувствами, но разумом осознал тяжесть положения и убедился, что даже в худшем случае мы не бессильны У нас есть возможность сопротивляться судьбе-злодейке.
Надежда должна основываться не на фантазиях — кто-то заметит, кто-то приедет, кто-то спасет, а на здравой оценке своих возможностей и правильной их расстановке. Нужно продумать возможные контрмеры против всякой случайности. Это избавит от ненужных разочарований, ввергающих душу и тело в меланхолию. Человек может подстроиться к невероятно тяжелым условиям, о каких раньше и помыслить не мог. Важно принять их за норму. И, не страдая ежеминутно от несправедливости случившегося и безысходности будущего, вжиться в эти неблагоприятные обстоятельства, находить возможности избавиться от них.
Подобное случается в жизни — в участившихся семейных конфликтах бурно выплескиваются эмоции, начинаются взаимооскорбления. Но никто не догадывается трезво оценить изменившиеся условия совместной жизни, принять их как есть, без украшательств и завышенных взаимных требований, и на этом реальном фундаменте начать строить новое, пусть не столь пышное, но зато прочное здание. В семейной жизни желательно (у нас необходимо) предполагать худшие варианты, пусть даже они не нравятся, осмысливать их с холодной головой, заранее намечая запасные выходы. Когда неблагополучие придет, думать будет поздно, останется одно — слабо барахтаться, плывя по течению.
Скольких бед мы бы избежали, если бы задумались вовремя хоть на пять минут! В быту легкомысленность грозит усложнением личной жизни, в нашем случае — чревата гибелью. Нам не желательно, а категорически необходимо знать свои возможные беды. Надо, как это делают военные, планируя наступление, позаботиться о коридорах для планомерного отхода, чтобы возможное отступление не превратилось в бегство.
И еще я преследовал одну корыстную цель. Не собрания я добивался — мозгового штурма. Обобщенная мысль людей, направленная в единое русло, неизбежно сталкивает, перелетает десятки разномастных идей, рождая при этом жизнеспособных мутантов. Один предлагает, другой развивает, третий формирует. Но каждый включается в творческий процесс придумывания.
Кроме чистого практического результата — решения предложенной задачи, достигаются побочные эффекты, например, ломка стереотипа мышления, а в нашем микроколлективе — отвлечение от трагичности происходящего. Лучше думать о том, что предпринять через минуту, час, день, чем представлять, когда и какой будет последняя минута. Нужно изменять ситуацию, а не страдать в ней.
Кроме того, при принятии коллегиального решения, а именно такое подразумевает мозговой штурм, никто в будущем не откажется от него, так как в этом решении присутствует и его творчество. Это будет понадежней расписки, заверенной печатью нотариальной конторы
Нет, нельзя отказываться от проведения общего собрания, кого бы и как это ни раздражало
— Я предлагаю тащить плот вперед, — кратко ответил я на поставленный Салифановым вопрос. — Назад хода нет, на месте хорошего ждать не приходится.
— Согласен! Стоило разводить трепотню, — перебил меня Сергей, сделав попытку подняться.
— Худший для нас вариант, — продолжил я старую тему, — это отсутствие в конце волока прохода в открытое море, — я говорил очевидные вещи, и Салифанов поморщился, выслушивая их.
Но необходимо было точно определить проблему, прежде чем предлагать методы борьбы с ней.
— Что делать, если в конечном итоге мы упремся в берег? — быстро нарисовал пальцем на песке два возможных вида берега. — Если этот, — указал я носком кеда, — перешеек узок. Мы разгружаем плот, срезаем часть камер и перетаскиваем его в самом узком месте до воды, — я резкой чертой рассек остров надвое. — Если с юга узкостей нет, мы обследуем остров на расстоянии пяти километров в обе стороны. Такой волок, я думаю, мы осилим даже против ветра.
Сергей с сомнением хмыкнул, но возражать не стал.
— Если остров равномерно широк, — обратился я ко второму рисунку, — мы полностью демонтируем плот и на его базе собираем меньший и его тянем к воде сколько необходимо.
— А если силенок не хватит? — начал включаться Сергей.
— Мы перетащим плот частями в несколько заходов. В крайнем случае соберем плот-лодку на три-четыре камеры и выйдем в море на нем.
— Это безумие! — убежденно сказала Войцева.
— Безумие — пассивно сидеть на острове, ожидая смерти, — поддержал меня Сергей.
— Далее, — продолжал я раскручивать пружину рассуждений, — предположим, что мы не можем уйти с острова вовсе.
Салифанов взглянул на меня с интересом. Первая часть моего «доклада», касающаяся ухода с острова, задела его мало. Наверное, он сам мозговал по этому поводу и ничего нового от меня не услышал. А вот возможность долговременного пребывания на острове им в расчет не бралось.
— Итак, мы заперты на острове, — повторил я, чувствуя воодушевление от того, что меня слушают. — Главная угроза для нас, — это звучало весомее и, главное, правильнее по смыслу, — отсутствие источников пресной воды Наш остаток составляет что-то около пятнадцати литров.
— Не больше двенадцати, — уточнил Сергей. Поправка существенная. Три литра в данном случае — это почти сутки жизни.
— Разбавив ее на пятьдесят процентов морской, мы доводим запас до двадцати четырех литров. Днем отсиживаемся в песчаных ямах под тентами, изготовленными из парусов и одеял. Одежду ежечасно смачиваем морской водой. Движение ограничиваем до минимума. Это позволит снизить водопотери раза в два-три. В самых низких местах острова попытаемся отрыть колодцы
— Безнадежно, если и докопаемся, то только до соленой, — высказал мнение Сергей.
— Попытаемся, — акцентировал я его внимание на слове. — Есть еще одна возможность разжиться водой, — я выдержал длинную паузу. Этой технической разработкой я не без основания гордился и мог позволить себе удовольствие эффектно ее преподнести.
— Не кокетничай. Мы оцениваем идеи, а не актерское мастерство, — скривился Салифанов. Сорвать аплодисменты не удалось.
— Тогда смотрите сюда, — я начал выцарапывать на песке схему.
— Запасную трубу каркаса сгибаем в центре под прямым углом. Получившееся колено устанавливаем на два камня раструбами вверх. Заливаем внутрь морскую воду. Под трубой разводим костер или устанавливаем горящий примус.
— Опреснитель! — догадалась Войцева.
С ее глаз сползла наконец муть безразличия. До того на Татьянином лице явственно читалась мысль: «Могу тащить. Могу не тащить. Как скажут»
Сергей с размаху хлопнул меня открытой ладонью по плечу. Заговорщически подмигнул.
— Все-таки ты не дурак, хотя иногда стараешься им казаться, — отпустил сомнительный комплимент.
Но он улыбался! За такую улыбку, без обычного сарказма, можно было простить его злой язык.
— Погодите радоваться, еще неизвестно, сколько эта штука будет вырабатывать воды, — остудил я их. — Но смысл верен, будем гнать дистиллированную воду. На концы трубы наденем резиновые мешки, которые будем остужать, обливая морской водой. Примерно так, — обвел я чертеж вокруг, заключив в широкий круг.
— Могу подсказать еще один способ, — оживился Сергей, — я смутно помню, но принцип работы такой. В песке копается ямка, сверху накрывается полиэтиленовой пленкой, внутрь устанавливается емкость Испаряющаяся почвенная вода оседает на пленке и истекает вниз. Ах да, — припомнил Сергей, — в центр пленки укладывается камешек, чтобы получилась воронка.
Теперь у нас было уже два способа добычи воды!
Перешли к продовольственному вопросу. Голод для нас был не столь опасен, но сбрасывать его со счетов было нельзя. Пища — дело кока. Сергей стал рассуждать вслух:
— Первыми будем съедать плохие, подгнившие, плесневелые продукты. Лучшие храним сколько возможно. Упор делаем на тушенку.
Я подумал, что ослышался, но Сергей подтвердил.
— Она долго не протянет — жесть проржавела до дыр. Вчера одну вздувшуюся банку уже пришлось выбросить. Горячее питание — раз в день. В ходовые дни сухомятный полдник — пара кусков сахара и сухарик. Варим только каши, для них воды требуется меньше. Готовим по возможности на кострах, бензин на исходе. Калорийность усеченного пайка составит, — Сергей почесал в затылке, подсчитывая что-то в уме, — пятьсот-семьсот калорий, в будущем меньше. Во время ночевок будем на берегу устанавливать веревочные силки на морскую птицу. Попытаемся ловить рыбу. По моей линии все, — закончил Сергей.
Оставался последний вопрос повестки дня.
— Теперь о возможности подачи сигналов бедствия. Надо организовать постоянное наблюдение за небом. Возможно, над нами проходят маршруты Аэрофлота. Возле постоянного лагеря или в местах привалов необходимо заранее поставить сигнальные костры. Чтобы дым был заметнее, в огонь будем бросать куски резины от камер.
— Необходимо при движении держать на плоту банки, на треть заполненные песком. Если в них плеснуть бензин и поджечь, будет тот же эффект черного дыма, — подсказал Сергей.
— Кроме того, надо собрать на плот все блестящие предметы, вплоть до золотинок от конфет. Отблески зеркальных и блестящих поверхностей возможно заметить с самолета на расстоянии до тридцати километров. — Я понял, что мне не поверили, привел исторический прецедент. — Экспедиция Нобиле спаслась благодаря только золотинке от шоколада, наклеенной на кусок фанеры! Метод проверенный. В случае пролета самолета будем направлять на него отраженные солнечные лучи. Ночью — лунные или фонарик. На верхушке мачты надо закрепить пестрое полотнище. Вот теперь и у меня все.
— Тебе ночные бдения идут на пользу, — признал Сергей.
В путь собрались быстро. Хотя, что нищему собираться, только пояс затянуть. Встали по местам, или, как говорят на флоте, согласно штатному расписанию. Пальцы привычно обвились вокруг труб. Нам не надо было думать, как тащить плот. За трое суток приноровились. Тело само нашло наиболее удобные уклоны, ритм шагов. Оглянулись в последний раз на берег, где только что бурно дискутировали, и пошли. Кто знает, может, уже через несколько дней придется вернуться сюда, толкая плот уже в противоположную сторону.
Глава 16
Глава 17
Стоп! Какого времени? Это очень существенно! Ясно, что сразу мы не умрем. Пять-шесть суток в нашем распоряжении имеется наверняка. Совершенно неожиданно я оценил оставшиеся нам дни не как ужас — всего неделя вместо десятков лет, а как благо. Мы имели в запасе более ста пятидесяти часов! В принципе — роскошь!
Сколько можно успеть за этот немалый отрезок оставшейся нам жизни? И что конкретно можно успеть, сделал я новый скачок в рассуждениях. Во-от! Это уже тема для размышлений. Мне надо не перебирать лучшие варианты, решая, какой сулит больше успехов, тем более что раздумья при ограниченности информации напоминают гадание на ромашке: выйдет не выйдет, а просчитать худшие!
Я вновь вернулся к выведенной мною аксиоме. Сломать ее логическую завершенность можно, только нейтрализовав любое из вышеприведенных утверждений. Надо либо уйти с острова, либо на месте обеспечиться водой и продуктами, либо найти способ сообщить о нашем бедственном положении на Большую землю.
Есть ли возможность решить хотя бы одну из этих задач? Я стал припоминать все, что хоть косвенно могло мне помочь — прочитанные книги (начиная с Робинзона Крузо), просмотренные кинофильмы, слышанные рассказы бывалых людей. Я отсеивал крупицы полезных знаний, перелопачивал горы пустой породы. Это была еще не победа, но надежда. Я добился главного — от безнадежности общего я пришел к частному, совладать с которым было несравнимо легче. Не осилив армию в целом, я рассек ее на дивизии и каждую стать бить по отдельности.
Я осознал то, что никак не мог принять вчера: первым гибнет тот, кто смиряется с неизбежностью конца, не заглядывая дальше предела, который сам для себя определил как роковой. Я решился проиграть ситуацию «до донышка» и с удивлением обнаружил, что собирался капитулировать — «Выхода нет!» — даже не начав борьбы. Вот почему очень часто домашний разбор походного ЧП выявляет не одну, а несколько неиспользованных возможностей, предполагающих благоприятный исход. Все лежало на поверхности! Увидеть его в полевых условиях мешал все тот же страх. Это — как хождение по доске. По лежащей на земле всякий пройдет, но с той же доски, поднятой на стометровую высоту, сверзнется любой, и только потому, что будет бояться упасть!
К утру я был готов к большому разговору. Рассвет серым туманом расползался по воде. Море, песок выступали из темноты бесцветными пятнами. Окружающий пейзаж выглядел неряшливо, как запущенный город, лишенный опеки дворников. От сырости, холода и протестов пустых с вечера желудков пробудились Татьяна и Сергей. Они сидели, печальными глазами поводя вокруг себя — возвращались в мир, вспоминая, где и в связи с чем находятся. Тонус от этого, естественно, не повышался.
— Ты еще не повесился? — мрачно приветствовал меня Салифанов. Он окунул ладони в воду, брызнул на лицо, растер по щекам грязь.
— В нашем положении заботиться о внешнем виде — ненормально, — ответил он на мое замечание по поводу соблюдения гигиены. — На себя посмотри!
Дискутировать с ним я не стал: боялся растерять настроенность на разговор.
— Ты, наверное, хочешь сообщить нам, что через несколько минут сюда прибудет самолет с поисковой партией и журналистами и нам пора облачиться во фраки? — предположил Сергей, взглянув на меня внимательнее.
Я не прореагировал. Салифанов стряхнул остатки воды с рук, пошел к одеялам обтереться.
Разговор я начал через четверть часа, без долгих вступлений, сразу по существу.
— Сели мы крепко. Если Сергей прав, а доказательств его не правоты нет, то наше положение на сегодняшний день почти безнадежное. — Салифанов согласно опустил голову. — Мы можем идти вперед, назад или оставаться на месте — все это с одинаковой вероятностью — и отдать богу душу.
Впервые я все назвал своими именами. Раньше гибель группы фигурировала в разговорах лишь в форме черного юмора, теперь об этом говорилось серьезно.
— Какие твои конкретные предложения? — поторопил меня Сергей. Ему было жаль расходуемых на болтовню минут, которые можно было использовать на движение.
— Я предлагаю строить планы, исходя из худших вариантов будущего.
— Худший вариант у нас только один, — Сергей красноречиво скрестил руки на груди. — Куда ты предлагаешь идти?
Я понимал его раздражительность. Вместо того чтобы впрягаться в плот, действием приближая спасение, Ильичев развел канцелярщину, устроил спектакль с собранием. Хорошо еще, не предложил избрать президиум и вести протокол.
Но отменить собрания я не мог. Я добивался, чтобы каждый, в том числе и я, не чувствами, но разумом осознал тяжесть положения и убедился, что даже в худшем случае мы не бессильны У нас есть возможность сопротивляться судьбе-злодейке.
Надежда должна основываться не на фантазиях — кто-то заметит, кто-то приедет, кто-то спасет, а на здравой оценке своих возможностей и правильной их расстановке. Нужно продумать возможные контрмеры против всякой случайности. Это избавит от ненужных разочарований, ввергающих душу и тело в меланхолию. Человек может подстроиться к невероятно тяжелым условиям, о каких раньше и помыслить не мог. Важно принять их за норму. И, не страдая ежеминутно от несправедливости случившегося и безысходности будущего, вжиться в эти неблагоприятные обстоятельства, находить возможности избавиться от них.
Подобное случается в жизни — в участившихся семейных конфликтах бурно выплескиваются эмоции, начинаются взаимооскорбления. Но никто не догадывается трезво оценить изменившиеся условия совместной жизни, принять их как есть, без украшательств и завышенных взаимных требований, и на этом реальном фундаменте начать строить новое, пусть не столь пышное, но зато прочное здание. В семейной жизни желательно (у нас необходимо) предполагать худшие варианты, пусть даже они не нравятся, осмысливать их с холодной головой, заранее намечая запасные выходы. Когда неблагополучие придет, думать будет поздно, останется одно — слабо барахтаться, плывя по течению.
Скольких бед мы бы избежали, если бы задумались вовремя хоть на пять минут! В быту легкомысленность грозит усложнением личной жизни, в нашем случае — чревата гибелью. Нам не желательно, а категорически необходимо знать свои возможные беды. Надо, как это делают военные, планируя наступление, позаботиться о коридорах для планомерного отхода, чтобы возможное отступление не превратилось в бегство.
И еще я преследовал одну корыстную цель. Не собрания я добивался — мозгового штурма. Обобщенная мысль людей, направленная в единое русло, неизбежно сталкивает, перелетает десятки разномастных идей, рождая при этом жизнеспособных мутантов. Один предлагает, другой развивает, третий формирует. Но каждый включается в творческий процесс придумывания.
Кроме чистого практического результата — решения предложенной задачи, достигаются побочные эффекты, например, ломка стереотипа мышления, а в нашем микроколлективе — отвлечение от трагичности происходящего. Лучше думать о том, что предпринять через минуту, час, день, чем представлять, когда и какой будет последняя минута. Нужно изменять ситуацию, а не страдать в ней.
Кроме того, при принятии коллегиального решения, а именно такое подразумевает мозговой штурм, никто в будущем не откажется от него, так как в этом решении присутствует и его творчество. Это будет понадежней расписки, заверенной печатью нотариальной конторы
Нет, нельзя отказываться от проведения общего собрания, кого бы и как это ни раздражало
— Я предлагаю тащить плот вперед, — кратко ответил я на поставленный Салифановым вопрос. — Назад хода нет, на месте хорошего ждать не приходится.
— Согласен! Стоило разводить трепотню, — перебил меня Сергей, сделав попытку подняться.
— Худший для нас вариант, — продолжил я старую тему, — это отсутствие в конце волока прохода в открытое море, — я говорил очевидные вещи, и Салифанов поморщился, выслушивая их.
Но необходимо было точно определить проблему, прежде чем предлагать методы борьбы с ней.
— Что делать, если в конечном итоге мы упремся в берег? — быстро нарисовал пальцем на песке два возможных вида берега. — Если этот, — указал я носком кеда, — перешеек узок. Мы разгружаем плот, срезаем часть камер и перетаскиваем его в самом узком месте до воды, — я резкой чертой рассек остров надвое. — Если с юга узкостей нет, мы обследуем остров на расстоянии пяти километров в обе стороны. Такой волок, я думаю, мы осилим даже против ветра.
Сергей с сомнением хмыкнул, но возражать не стал.
— Если остров равномерно широк, — обратился я ко второму рисунку, — мы полностью демонтируем плот и на его базе собираем меньший и его тянем к воде сколько необходимо.
— А если силенок не хватит? — начал включаться Сергей.
— Мы перетащим плот частями в несколько заходов. В крайнем случае соберем плот-лодку на три-четыре камеры и выйдем в море на нем.
— Это безумие! — убежденно сказала Войцева.
— Безумие — пассивно сидеть на острове, ожидая смерти, — поддержал меня Сергей.
— Далее, — продолжал я раскручивать пружину рассуждений, — предположим, что мы не можем уйти с острова вовсе.
Салифанов взглянул на меня с интересом. Первая часть моего «доклада», касающаяся ухода с острова, задела его мало. Наверное, он сам мозговал по этому поводу и ничего нового от меня не услышал. А вот возможность долговременного пребывания на острове им в расчет не бралось.
— Итак, мы заперты на острове, — повторил я, чувствуя воодушевление от того, что меня слушают. — Главная угроза для нас, — это звучало весомее и, главное, правильнее по смыслу, — отсутствие источников пресной воды Наш остаток составляет что-то около пятнадцати литров.
— Не больше двенадцати, — уточнил Сергей. Поправка существенная. Три литра в данном случае — это почти сутки жизни.
— Разбавив ее на пятьдесят процентов морской, мы доводим запас до двадцати четырех литров. Днем отсиживаемся в песчаных ямах под тентами, изготовленными из парусов и одеял. Одежду ежечасно смачиваем морской водой. Движение ограничиваем до минимума. Это позволит снизить водопотери раза в два-три. В самых низких местах острова попытаемся отрыть колодцы
— Безнадежно, если и докопаемся, то только до соленой, — высказал мнение Сергей.
— Попытаемся, — акцентировал я его внимание на слове. — Есть еще одна возможность разжиться водой, — я выдержал длинную паузу. Этой технической разработкой я не без основания гордился и мог позволить себе удовольствие эффектно ее преподнести.
— Не кокетничай. Мы оцениваем идеи, а не актерское мастерство, — скривился Салифанов. Сорвать аплодисменты не удалось.
— Тогда смотрите сюда, — я начал выцарапывать на песке схему.
— Запасную трубу каркаса сгибаем в центре под прямым углом. Получившееся колено устанавливаем на два камня раструбами вверх. Заливаем внутрь морскую воду. Под трубой разводим костер или устанавливаем горящий примус.
— Опреснитель! — догадалась Войцева.
С ее глаз сползла наконец муть безразличия. До того на Татьянином лице явственно читалась мысль: «Могу тащить. Могу не тащить. Как скажут»
Сергей с размаху хлопнул меня открытой ладонью по плечу. Заговорщически подмигнул.
— Все-таки ты не дурак, хотя иногда стараешься им казаться, — отпустил сомнительный комплимент.
Но он улыбался! За такую улыбку, без обычного сарказма, можно было простить его злой язык.
— Погодите радоваться, еще неизвестно, сколько эта штука будет вырабатывать воды, — остудил я их. — Но смысл верен, будем гнать дистиллированную воду. На концы трубы наденем резиновые мешки, которые будем остужать, обливая морской водой. Примерно так, — обвел я чертеж вокруг, заключив в широкий круг.
— Могу подсказать еще один способ, — оживился Сергей, — я смутно помню, но принцип работы такой. В песке копается ямка, сверху накрывается полиэтиленовой пленкой, внутрь устанавливается емкость Испаряющаяся почвенная вода оседает на пленке и истекает вниз. Ах да, — припомнил Сергей, — в центр пленки укладывается камешек, чтобы получилась воронка.
Теперь у нас было уже два способа добычи воды!
Перешли к продовольственному вопросу. Голод для нас был не столь опасен, но сбрасывать его со счетов было нельзя. Пища — дело кока. Сергей стал рассуждать вслух:
— Первыми будем съедать плохие, подгнившие, плесневелые продукты. Лучшие храним сколько возможно. Упор делаем на тушенку.
Я подумал, что ослышался, но Сергей подтвердил.
— Она долго не протянет — жесть проржавела до дыр. Вчера одну вздувшуюся банку уже пришлось выбросить. Горячее питание — раз в день. В ходовые дни сухомятный полдник — пара кусков сахара и сухарик. Варим только каши, для них воды требуется меньше. Готовим по возможности на кострах, бензин на исходе. Калорийность усеченного пайка составит, — Сергей почесал в затылке, подсчитывая что-то в уме, — пятьсот-семьсот калорий, в будущем меньше. Во время ночевок будем на берегу устанавливать веревочные силки на морскую птицу. Попытаемся ловить рыбу. По моей линии все, — закончил Сергей.
Оставался последний вопрос повестки дня.
— Теперь о возможности подачи сигналов бедствия. Надо организовать постоянное наблюдение за небом. Возможно, над нами проходят маршруты Аэрофлота. Возле постоянного лагеря или в местах привалов необходимо заранее поставить сигнальные костры. Чтобы дым был заметнее, в огонь будем бросать куски резины от камер.
— Необходимо при движении держать на плоту банки, на треть заполненные песком. Если в них плеснуть бензин и поджечь, будет тот же эффект черного дыма, — подсказал Сергей.
— Кроме того, надо собрать на плот все блестящие предметы, вплоть до золотинок от конфет. Отблески зеркальных и блестящих поверхностей возможно заметить с самолета на расстоянии до тридцати километров. — Я понял, что мне не поверили, привел исторический прецедент. — Экспедиция Нобиле спаслась благодаря только золотинке от шоколада, наклеенной на кусок фанеры! Метод проверенный. В случае пролета самолета будем направлять на него отраженные солнечные лучи. Ночью — лунные или фонарик. На верхушке мачты надо закрепить пестрое полотнище. Вот теперь и у меня все.
— Тебе ночные бдения идут на пользу, — признал Сергей.
В путь собрались быстро. Хотя, что нищему собираться, только пояс затянуть. Встали по местам, или, как говорят на флоте, согласно штатному расписанию. Пальцы привычно обвились вокруг труб. Нам не надо было думать, как тащить плот. За трое суток приноровились. Тело само нашло наиболее удобные уклоны, ритм шагов. Оглянулись в последний раз на берег, где только что бурно дискутировали, и пошли. Кто знает, может, уже через несколько дней придется вернуться сюда, толкая плот уже в противоположную сторону.
Глава 16
Четвертые сутки волока…
— Кто в Аральске ходил в магазин? — спросил Салифанов, поднявшись от продуктового рюкзака.
Я не понял его. Нет, общий смысл фразы уловил. Но Аральск, магазин, продавец, покупка — звучало как-то нереально. Это было так давно и так далеко, что мне трудно было связать их и голый, из песка и ракушечника остров, где мы находимся, в единое целое. Это было несоизмеримо! Несколько дней здесь зачеркнули всю прошлую жизнь. Словно ее и не было, а я читал про одного человека, который родился в центре Евро-Азиатского материка, рос себе, ходил в школу и в лес по грибы. Он мне был симпатичен, но его самого и мир, его окружающий, я не воспринимал как реально существующие. Прелестная выдумка, и только! Я мог умиляться, негодовать, даже всплакнуть над случившимися с ним историями, но потом, отодвинув в сторону книжку, пойти на ближайший бархан за сухими ветками саксаула. И вот это была правда. И нескончаемый ветер с моря, и измученные глаза Сергея и Татьяны, и квадратный тридцатиграммовый сухарик на обед, и двенадцать литров воды в баке. У меня не осталось биографии, кроме последних двух недель!
— Кто умудрился свалять такого дурака? — еще раз, уже со злостью в голосе, спросил Сергей. — Что теперь есть? Песок? Или кору с саксаула?
Он держал в вытянутой руке серый бумажный пакет, как будто проверял его на вес.
— Три килограмма муки вместо манки! Куда глаза глядели! — в его голосе сквозило почти отчаяние.
Все его рассчитанное на много дней меню летело к черту. Кто дал маху, сейчас установить было невозможно. Закупки было оптовыми, сбрасывали в рюкзаки кульки, пакеты, банки не глядя, что внутри. Местное население, наблюдавшее масштабы нашего «отоваривания», уже напирало на прилавок, предполагая перебои в снабжении. Мы стали невольными виновниками опустошения складских помещений магазина. В такой суматохе можно было сахар с уксусом перепутать, не говоря уже о манке с мукой, которые по внешнему виду напоминают друг друга. Удивительным лично для меня было то, что мука, в отличие от десятков наименований других продуктов, сдюжила весь путь. Выброс был более сорока процентов.
— Сегодня мне претензий насчет обеда прошу не предъявлять, — предупредил Салифанов, засыпая муку в кипящую морскую воду. Поколебавшись недолго над открытой банкой, Сергей ухнул всю тушенку в кастрюлю. Это было расточительством, но хранить мясо было негде, на жаре оно загнивало в считанные минуты.
Я бродил возле кострища, кося глазами в кастрюлю, испытывая недоверие к булькающей похлебке. Ни запах, ни внешний вид ее аппетита не вызывали. Во мне одновременно соседствовали голод и тошнота. Я очень хотел есть, но очень не хотел есть именно эту болтанку.
— Попробуешь? — спросил Сергей, протягивая мне ложку.
Я отрицательно замотал головой. Сергей уныло посмотрел на суп, подул на него для порядка и пропихнул ложку в рот. Снимал он пробу лишь по привычке, следуя выработанному поварскому рефлексу. Пересолить еду он не мог — куда уж дальше — вода морская. Злоупотреблять специями тем более: их у нас просто не было.
— Сойдет, — поморщился Сергей. Я видел, что ему очень хочется выплюнуть супчик в песок, но он, сделав усилие, проглотил его.
— Разбирайте ложки, — пригласил он всех к столу. Но на этот раз, как мы ни хотели есть, перебороть чувство отвращения не смогли. С трудом осилили на троих один половник.
— Зажрались? — ворчал Салифанов, вылавливая в супе кусочки мяса. — Мука им не еда!
Я лениво скоблил передними зубами обеденный сухарик, пытаясь забить привычным хлебным вкусом тошнотворные ощущения, вызванные мучной болтанкой. Конечно, не мука была тому виной — морская вода. Она могла нейтрализовать и более «крепкие» во вкусовых отношениях продукты.
Сергей еще недолго поковырялся в кастрюле и с сожалением выплеснул суп. В животе было тоскливо. Сухарик растравил желания. В желудке проснулись здоровые инстинкты. Он требовал калорий.
— Может, попробовать из муки лепешки испечь? — предложил Сергей безумную идею.
Пропадающая мука не давала ему покоя. Загорелся, его просто обуял кулинарный зуд.
— А что? Как сковородку используем крышку от кастрюли или плоский камень.
— Без жира лепешек не испечешь, — возразила Татьяна.
— Жир, жир, жир, — забубнил Салифанов, соображая, как разрешить эту проблему.
Он порой странно поглядывал на нас, наверное, прикидывая в уме, нельзя ли потопить его из наших тел. Но внешний вид моих и Татьяниных жировых отложений его не удовлетворил, их просто не было, на костях скелета была натянута сморщенная, с желтым оттенком кожа и только в некоторых местах под ней проглядывали мышцы. Организм давно уже пустил в оборот нагулянные за зиму запасы. Мы походили на дистрофиков в стадии угасания.
— Есть способ! — обрадованно воскликнул Сергей, потирая руки. — Можно использовать жир из тушенки!
Салифанов азартно принялся за дело. Соорудил импровизированный очаг. Прикрываясь важностью эксперимента, нацедил в кружку пресной воды. Вскрыл еще одну, предварительно остуженную в морской воде, банку мясных консервов, аккуратно соскреб ножом с отогнутой крышки белые кусочки жира. Банку с остатками тушенки опустил в вырытую у самой воды ямку, прикрыл от солнца веслом и начал колдовать над импровизированной сковородкой.
Ну вот, я снова о еде. Наверное, уже утомил частыми пищеварительными описаниями. Нет главы, в которой не упоминалось бы, что, как и в каких количествах мы едим. Но я ничего не могу с собой поделать. У кого что болит, тот о том и говорит. Я бы с большим удовольствием живописал замечательные морские закаты, действительно замечательные, в этом мы убедились, проявив после плавания слайды. Но боль в желудке, стоящая за каждым прожитым тогда часом, не позволяет мне сделать этого. Я рассказываю о действительных событиях и не имею права описывать наши восторги по поводу необычного вида облака, перекрывающего закатное солнце, когда в действительности наши взгляды не блуждали по сторонам в поисках эффектных зрелищ, а были неподвижно уперты во вскрытую банку сгущенного молока. В конце концов не природа важна в путешествиях, а в первую очередь сам человек. Для любителей зрелищ существует Айвазовский, «Клуб путешествий» и наборы слайдов «Красоты моря». И если я утром, днем, вечером, ночью хотел есть, это не могло не отложить отпечаток на психологию. Если я кому-то стану рассказывать о том, что застывшая рябь барханного песка при лунном свете меня волновала больше, чем лишняя кружка чая, не верьте мне, я вру самым наглым образом! Если можно обвинить в прагматизме, нежелании замечать отвлеченную красоту, то в том же надо обвинять всякого, кто отправляясь, лежа на каталке, на серьезную операцию, не интересуется колером больничных потолков; и всех, кто на похоронах близких родственников не умиляется красоте лежащих на могиле цветов. Примеры можно было бы продолжить.
Я могу забыть, как выглядел остров на четвертый день волока, но я никогда не забуду вкус импровизированных салифановских лепешек.
А лепешки тогда удались на славу. Они были чуть толще тетрадного листа и насыщены песком сверх меры, но они пахли хлебом. Настоящим хлебом, который мы еще теплым берем утрами в булочных. Даже наиболее сохранившиеся наши сухари не могли с ними конкурировать. Парадоксально, дома мы, случалось, воротили носы от позавчерашнего пирожного, а здесь жадно сгрызаем, подставив под подбородок открытую ладонь, жесткие лепешки, от которых на зубах противно скрипит песок. И не можем подыскать достойных их вкусу эпитетов.
А потом мы снова зашагали, складывая тысячи мелких шажков в километры.
Вечером, далеко впереди, на береговой корме, мы заметили черный предмет. Это не мог быть ни камень, ни дюна, ни куст саксаула. Он был искусственным — вне всяких сомнений! В море любой посторонний предмет или сооружение сразу бросается в глаза необычностью формы, цвета. Этот, на который мы наткнулись, тоже выпал из окружающего пейзажа. Разобрать его точную конфигурацию издали было невозможно. Мы предполагали пирсы, катера, метеорологические будки, рыбацкие хижины. В нас жила надежда. Даже если это сооружение брошенное, мы можем, обследовав руины, попытаться определить свое местоположение. К тому же, раз есть брошенные строения, значит, невдалеке могут быть и действующие. Нам бы только до людей доползти. Хоть до одного человека. Не будут же его оставлять здесь без запасов воды, без связи с Большой землей.
Мы убыстрили шаг. Уже мнился горячий чай в изобилии, тарелки, наполненные до краев наваристым домашним борщом, дружественные улыбки хозяев. Увлекшись, мы видели то, что существовала только в нашем воображении.
Приблизившись, мы разобрались в происхождении неизвестного предмета. Это была обыкновенная автомобильная камера. Судя по размерам, от автомашины «ГАЗ-51». Сергей не поленился, отошел в сторону, притащил ее к плоту.
— Камера наша, — заявил он, — вот обрывки веревок.
Я сомневался, слишком это было невероятно. Камера оторвавшаяся еще до острова Барса-Кельмес, во время ночного шторма, проделала самостоятельно огромный путь, закончив его в той же точке, куда приплыли мы! Но камера плыла по ветру и волнам, а мы сопротивлялись им, стараясь удерживать курс. Как же траектория наших маршрутов могли пересечься?
— Кормовая, запасная камера. Уж я свою вязку всегда распознаю, — уверил Сергей. Он втащил слегка сдувшуюся камеру на корму, подвязал в том же месте, где она находилась две недели назад.
— Погуляла и будет, — звонко хлопнул ее по резиновому боку, — земля там, точно, — указал он на восток. — Все, что плывет, попадает как в воронку и стягивается в самое узкое место — в горловину. Поэтому камера к нам вернулась. Не исключено, что и остальные отыщутся.
Объяснение выглядело убедительно.
— Ну что? Двинулись? — спросил Сергей, взявшись за корму. Случайный отдых закончился.
— Кто в Аральске ходил в магазин? — спросил Салифанов, поднявшись от продуктового рюкзака.
Я не понял его. Нет, общий смысл фразы уловил. Но Аральск, магазин, продавец, покупка — звучало как-то нереально. Это было так давно и так далеко, что мне трудно было связать их и голый, из песка и ракушечника остров, где мы находимся, в единое целое. Это было несоизмеримо! Несколько дней здесь зачеркнули всю прошлую жизнь. Словно ее и не было, а я читал про одного человека, который родился в центре Евро-Азиатского материка, рос себе, ходил в школу и в лес по грибы. Он мне был симпатичен, но его самого и мир, его окружающий, я не воспринимал как реально существующие. Прелестная выдумка, и только! Я мог умиляться, негодовать, даже всплакнуть над случившимися с ним историями, но потом, отодвинув в сторону книжку, пойти на ближайший бархан за сухими ветками саксаула. И вот это была правда. И нескончаемый ветер с моря, и измученные глаза Сергея и Татьяны, и квадратный тридцатиграммовый сухарик на обед, и двенадцать литров воды в баке. У меня не осталось биографии, кроме последних двух недель!
— Кто умудрился свалять такого дурака? — еще раз, уже со злостью в голосе, спросил Сергей. — Что теперь есть? Песок? Или кору с саксаула?
Он держал в вытянутой руке серый бумажный пакет, как будто проверял его на вес.
— Три килограмма муки вместо манки! Куда глаза глядели! — в его голосе сквозило почти отчаяние.
Все его рассчитанное на много дней меню летело к черту. Кто дал маху, сейчас установить было невозможно. Закупки было оптовыми, сбрасывали в рюкзаки кульки, пакеты, банки не глядя, что внутри. Местное население, наблюдавшее масштабы нашего «отоваривания», уже напирало на прилавок, предполагая перебои в снабжении. Мы стали невольными виновниками опустошения складских помещений магазина. В такой суматохе можно было сахар с уксусом перепутать, не говоря уже о манке с мукой, которые по внешнему виду напоминают друг друга. Удивительным лично для меня было то, что мука, в отличие от десятков наименований других продуктов, сдюжила весь путь. Выброс был более сорока процентов.
— Сегодня мне претензий насчет обеда прошу не предъявлять, — предупредил Салифанов, засыпая муку в кипящую морскую воду. Поколебавшись недолго над открытой банкой, Сергей ухнул всю тушенку в кастрюлю. Это было расточительством, но хранить мясо было негде, на жаре оно загнивало в считанные минуты.
Я бродил возле кострища, кося глазами в кастрюлю, испытывая недоверие к булькающей похлебке. Ни запах, ни внешний вид ее аппетита не вызывали. Во мне одновременно соседствовали голод и тошнота. Я очень хотел есть, но очень не хотел есть именно эту болтанку.
— Попробуешь? — спросил Сергей, протягивая мне ложку.
Я отрицательно замотал головой. Сергей уныло посмотрел на суп, подул на него для порядка и пропихнул ложку в рот. Снимал он пробу лишь по привычке, следуя выработанному поварскому рефлексу. Пересолить еду он не мог — куда уж дальше — вода морская. Злоупотреблять специями тем более: их у нас просто не было.
— Сойдет, — поморщился Сергей. Я видел, что ему очень хочется выплюнуть супчик в песок, но он, сделав усилие, проглотил его.
— Разбирайте ложки, — пригласил он всех к столу. Но на этот раз, как мы ни хотели есть, перебороть чувство отвращения не смогли. С трудом осилили на троих один половник.
— Зажрались? — ворчал Салифанов, вылавливая в супе кусочки мяса. — Мука им не еда!
Я лениво скоблил передними зубами обеденный сухарик, пытаясь забить привычным хлебным вкусом тошнотворные ощущения, вызванные мучной болтанкой. Конечно, не мука была тому виной — морская вода. Она могла нейтрализовать и более «крепкие» во вкусовых отношениях продукты.
Сергей еще недолго поковырялся в кастрюле и с сожалением выплеснул суп. В животе было тоскливо. Сухарик растравил желания. В желудке проснулись здоровые инстинкты. Он требовал калорий.
— Может, попробовать из муки лепешки испечь? — предложил Сергей безумную идею.
Пропадающая мука не давала ему покоя. Загорелся, его просто обуял кулинарный зуд.
— А что? Как сковородку используем крышку от кастрюли или плоский камень.
— Без жира лепешек не испечешь, — возразила Татьяна.
— Жир, жир, жир, — забубнил Салифанов, соображая, как разрешить эту проблему.
Он порой странно поглядывал на нас, наверное, прикидывая в уме, нельзя ли потопить его из наших тел. Но внешний вид моих и Татьяниных жировых отложений его не удовлетворил, их просто не было, на костях скелета была натянута сморщенная, с желтым оттенком кожа и только в некоторых местах под ней проглядывали мышцы. Организм давно уже пустил в оборот нагулянные за зиму запасы. Мы походили на дистрофиков в стадии угасания.
— Есть способ! — обрадованно воскликнул Сергей, потирая руки. — Можно использовать жир из тушенки!
Салифанов азартно принялся за дело. Соорудил импровизированный очаг. Прикрываясь важностью эксперимента, нацедил в кружку пресной воды. Вскрыл еще одну, предварительно остуженную в морской воде, банку мясных консервов, аккуратно соскреб ножом с отогнутой крышки белые кусочки жира. Банку с остатками тушенки опустил в вырытую у самой воды ямку, прикрыл от солнца веслом и начал колдовать над импровизированной сковородкой.
Ну вот, я снова о еде. Наверное, уже утомил частыми пищеварительными описаниями. Нет главы, в которой не упоминалось бы, что, как и в каких количествах мы едим. Но я ничего не могу с собой поделать. У кого что болит, тот о том и говорит. Я бы с большим удовольствием живописал замечательные морские закаты, действительно замечательные, в этом мы убедились, проявив после плавания слайды. Но боль в желудке, стоящая за каждым прожитым тогда часом, не позволяет мне сделать этого. Я рассказываю о действительных событиях и не имею права описывать наши восторги по поводу необычного вида облака, перекрывающего закатное солнце, когда в действительности наши взгляды не блуждали по сторонам в поисках эффектных зрелищ, а были неподвижно уперты во вскрытую банку сгущенного молока. В конце концов не природа важна в путешествиях, а в первую очередь сам человек. Для любителей зрелищ существует Айвазовский, «Клуб путешествий» и наборы слайдов «Красоты моря». И если я утром, днем, вечером, ночью хотел есть, это не могло не отложить отпечаток на психологию. Если я кому-то стану рассказывать о том, что застывшая рябь барханного песка при лунном свете меня волновала больше, чем лишняя кружка чая, не верьте мне, я вру самым наглым образом! Если можно обвинить в прагматизме, нежелании замечать отвлеченную красоту, то в том же надо обвинять всякого, кто отправляясь, лежа на каталке, на серьезную операцию, не интересуется колером больничных потолков; и всех, кто на похоронах близких родственников не умиляется красоте лежащих на могиле цветов. Примеры можно было бы продолжить.
Я могу забыть, как выглядел остров на четвертый день волока, но я никогда не забуду вкус импровизированных салифановских лепешек.
А лепешки тогда удались на славу. Они были чуть толще тетрадного листа и насыщены песком сверх меры, но они пахли хлебом. Настоящим хлебом, который мы еще теплым берем утрами в булочных. Даже наиболее сохранившиеся наши сухари не могли с ними конкурировать. Парадоксально, дома мы, случалось, воротили носы от позавчерашнего пирожного, а здесь жадно сгрызаем, подставив под подбородок открытую ладонь, жесткие лепешки, от которых на зубах противно скрипит песок. И не можем подыскать достойных их вкусу эпитетов.
А потом мы снова зашагали, складывая тысячи мелких шажков в километры.
Вечером, далеко впереди, на береговой корме, мы заметили черный предмет. Это не мог быть ни камень, ни дюна, ни куст саксаула. Он был искусственным — вне всяких сомнений! В море любой посторонний предмет или сооружение сразу бросается в глаза необычностью формы, цвета. Этот, на который мы наткнулись, тоже выпал из окружающего пейзажа. Разобрать его точную конфигурацию издали было невозможно. Мы предполагали пирсы, катера, метеорологические будки, рыбацкие хижины. В нас жила надежда. Даже если это сооружение брошенное, мы можем, обследовав руины, попытаться определить свое местоположение. К тому же, раз есть брошенные строения, значит, невдалеке могут быть и действующие. Нам бы только до людей доползти. Хоть до одного человека. Не будут же его оставлять здесь без запасов воды, без связи с Большой землей.
Мы убыстрили шаг. Уже мнился горячий чай в изобилии, тарелки, наполненные до краев наваристым домашним борщом, дружественные улыбки хозяев. Увлекшись, мы видели то, что существовала только в нашем воображении.
Приблизившись, мы разобрались в происхождении неизвестного предмета. Это была обыкновенная автомобильная камера. Судя по размерам, от автомашины «ГАЗ-51». Сергей не поленился, отошел в сторону, притащил ее к плоту.
— Камера наша, — заявил он, — вот обрывки веревок.
Я сомневался, слишком это было невероятно. Камера оторвавшаяся еще до острова Барса-Кельмес, во время ночного шторма, проделала самостоятельно огромный путь, закончив его в той же точке, куда приплыли мы! Но камера плыла по ветру и волнам, а мы сопротивлялись им, стараясь удерживать курс. Как же траектория наших маршрутов могли пересечься?
— Кормовая, запасная камера. Уж я свою вязку всегда распознаю, — уверил Сергей. Он втащил слегка сдувшуюся камеру на корму, подвязал в том же месте, где она находилась две недели назад.
— Погуляла и будет, — звонко хлопнул ее по резиновому боку, — земля там, точно, — указал он на восток. — Все, что плывет, попадает как в воронку и стягивается в самое узкое место — в горловину. Поэтому камера к нам вернулась. Не исключено, что и остальные отыщутся.
Объяснение выглядело убедительно.
— Ну что? Двинулись? — спросил Сергей, взявшись за корму. Случайный отдых закончился.
Глава 17
Пятые сутки волока…
Я бреду, раздирая коленями плотную, как ртуть, воду, и с трудом удерживаю напирающий на меня плот. Сегодня ветер пошел от востока, и я с трудом справляюсь со своей работой. Я мог бы с полным правом сказать, что измотался до предела, если бы не сказал того же четыре часа назад. Тем не менее я иду до сих пор, упорно переставляя ноги.
Я бреду, раздирая коленями плотную, как ртуть, воду, и с трудом удерживаю напирающий на меня плот. Сегодня ветер пошел от востока, и я с трудом справляюсь со своей работой. Я мог бы с полным правом сказать, что измотался до предела, если бы не сказал того же четыре часа назад. Тем не менее я иду до сих пор, упорно переставляя ноги.