Страница:
Вот разве только канализация? И еще раз. К охраннику не подобраться. К квартире не пройти. Значит, выхода нет? Нет!
А вот в это я поверить не могу! Не так учили! Не может не быть выхода, даже когда не может быть в принципе! Только так! Вопрос лишь в крепости мозгов и нестандартности мышления.
А ну еще раз. И еще раз... И еще... И я нашел выход! И иначе быть не могло! В очередную проходку охранник снял с доски объявлений свежую начальственную писульку, шпики, как я и предполагал, дураками не были и задерживать его не стали. Их вся цепочка интересовала, а не отдельные ее звенья.
В сообщении были указаны обстоятельства, время и место встречи. До секунды! До метра! Теперь все зависело от пунктуальности моих подопечных. Опоздай они хоть на мгновение, забеги хоть на дециметр, и разработанный план мог рассыпаться, как доминошная пирамидка.
Я начал готовиться к встрече загодя. Достал за пару бутылок у строителей старую телогрейку, замызганный оранжевый жилет, каску и стоптанные резиновые сапоги. Купил объемный рюкзак, полиэтиленовые мешки, раскладную лестницу-стремянку и набор инструментов. Инструменты, лестницу и рюкзак я, конечно, вывалял в грязи, обил и поцарапал, так как они были слишком новыми на вид. После такой работы они выглядели замечательно — грязно и гнусно. Следующие двадцать часов мне предстояло провести не в самом приятном месте. И отчего я пошел не во внешнюю разведку, где можно выслеживать добычу за коктейлем на очередном великосветском рауте? Плохо у нас поставлена подростковая профориентация. Из рук вон! Вечером, шаркая резиновыми подошвами сапог об асфальт, громыхая инструментальным ящиком и проклиная бригадира, пославшего меня на ночь глядя на аварию вместе с куда-то запропастившимся напарником, я брел по улице. На заранее облюбованном перекрестке я установил посреди проезжей части треногу с привязанной к ней грязной тряпицей, подцепил монтировкой крышку на кабельном колодце и спустился в люк. Часа два я изображал работу: стучал молотком о железо, распутывал прихваченные с собой провода, матерился вслед неаккуратно проезжающим автомобилям.
В итоге я, конечно, аварии на линии не устранил, но зато успел выложить горловину люка тонкой круговой прокладкой из пористой резины. Ближе к ночи, убедившись, что за мной никто не наблюдает, я убрал треногу и задвинул крышку люка. Здесь, в темноте бетонного склепа, мне предстояло высиживать семнадцать часов тридцать две минуты. До времени «икс» я уже не мог влиять на события, происходящие снаружи, — я мог только ждать.
— Это полный бред, — сказал один из них. — Он просто сошел с ума.
Второй пожал плечами.
— Это выходит за рамки его компетенции.
— Мы не знаем его компетенции.
— Он угробит и себя, и нас.
— Он начальник.
— Хотел бы я увидеть его живьем.
Второй только улыбнулся.
Оба замолчали. У них не было альтернативы: они могли не согласиться с приказом, но не могли его не исполнить. Они могли усомниться в лояльности начальника, но не могли не подчиниться его воле. Они могли догадываться, что последующие шаги будут угрожать их жизни, но ничего не могли предпринять для ее сохранения.
— Будем надеяться, что он знает, что делает.
— Будем.
Надежда — единственное, что не запрещал им устав.
Еще один поворот. Небольшой пустырь со сквером, захламленный самостроем и импровизированной стоянкой частного и государственного автотранспорта. Сто двадцать шагов на юго-запад. Поворот! Налево.
Охранник шел, не глядя под ноги, поигрывая брелоком от связки ключей и насвистывая какую-то легкую мелодию. Ему не надо было смотреть под ноги, он был здесь дома, знал каждый камень и чуть ли не каждого встречного прохожего. По крайней мере так должны были думать случайно увидевшие его люди.
Он остановился возле фургончика «УАЗа», по-хозяйски носком ботинка пнул скат, одновременно окинув взглядом замок дверцы, выбрал из связки требуемую отмычку, открыл дверцу, запустил мотор и неторопливо выехал со стоянки. Если бы эта машина по каким-либо причинам сорвалась, он прошел бы еще пятьсот метров до другой стоянки и там открыл бы другой отмеченный мной ранее однотипный фургончик. Осечка была исключена.
С 16.50 до 17.20 охранник, вырабатывая резервное время, отстаивался, предварительно залив полные баки, на стоянке возле бензозаправки.
В 17.35 он подхватил на улице в условленном месте покинувших логово ревизоров.
В 18.05 в машину загрузили вытащенное из тайника оборудование.
Конечно, все это время за ними следили чужие глаза, но это было уже неважно: игра пошла в открытую.
С 18.20 до 23.00 машина безостановочно болталась по городу, неважно куда, лишь бы крутились колеса и гудел двигатель. И все это время, утирая пот со лбов, технари вертели ручные дрели и постукивали деревянными (чтобы звук был глуше) молотками по остро заточенным зубилам.
В 23.05 машина встала в исходную точку. В 23.07 сдвинулась с места со строго запрограммированной скоростью — пятьдесят пять километров в час. Если бы она опоздала или поторопилась хоть на минуту, операция была бы провалена.
В 23.17 и 23.25 машина миновала точки контрольного времени. На последней опоздание не превышало трех секунд при допустимом отклонении в шесть.
23.36.15. «Уазик» приблизился к условленному месту. Не хватило буквально секунды, чтобы проскочить под угасающий свет желтого глаза светофора. Теперь надо было ждать 30 секунд. От них, этих малых 30 мгновений, зависело все: успех или провал операции, карьера, а возможно, двадцать-тридцать оставшихся лет жизни каждого из нас. Тридцать секунд, разделявших красный и зеленый свет светофора, против тридцати долгих лет жизни.
23.27. Я не слушал поверхность земли — я смотрел на часы. Дополнительные сигналы условлены не были.
Ровно в 23.36.15 я должен был открыть люк. Другой попытки мне отпущено не было. Если бы машина на месте не оказалась, я просто бы свернул операцию.
23.36.13...14...15...16! Две секунды резерва. 17... Я надавливаю головой и руками, приподнимаю чугунную крышку люка, слышу урчание работающего мотора, чую запах выхлопных газов, вижу тени колес по бокам — машина надо мной, своя ли, чужая. Разбираться нет времени. Я сдвигаю крышку, тянусь руками к дну автомобиля и сразу вижу чуть — более светлый, чем окружение, прямоугольник выпиленного, высверленного, выдолбленного за эти несколько часов с помощью подручного инструмента «десантного» окна. И еще я вижу две пары устремленных в мою сторону рук. Я вытягиваю ладони вперед, и меня мгновенно втягивают внутрь, обдирая о неровные края ткань телогрейки. Еще пять секунд — закрыть колодец. Люк тихо падает на резиновую прокладку.
23.36.43...44...45. Зажигается зеленый свет светофора. Машина трогается с места. Для посторонних глаз вся эта хитроумная операция выглядела вынужденной тридцатисекундной остановкой перед закрытым светофором.
Все. Я вошел в контакт с подведомственными мне ревизорами. Они не увидят моего лица: на мне глубоко надетый колпак с прорезями для глаз. Они не услышат моего естественного голоса — я изменяю тембр. Но узнают, что отпускающий им приказ за приказом начальник не миф, а вполне конкретный, среднего возраста и среднего же телосложения, мужчина.
Это грубое нарушение устава. Несанкционированный контакт Контролера с подчиненными! Куда уж дальше! Но мне некуда деваться, мне необходима их помощь. Их замечательно устроенные электронные мозги, их опыт, их руки. Они мне помогут. Не могут не помочь!
— Поворот налево и сто километров по Северному шоссе. Без остановок, — командую я водителю. Продолжать крутить бессмысленные вензеля по городу — значит, вызывать дополнительные подозрения. Охранник пожимает плечами и делает левый поворот. На все про все у меня не более трех часов.
— Ревизия легализована. Вы вторые сутки под облавой. Результаты проверки скорее всего не соответствуют истине, — кратко излагаю я суть дела. — Считаю необходимым продублировать результат. — Технари переглядываются. Они не хотят рисковать, у них семьи, дети, зарплата. Им не так долго осталось до льготной пенсии.
— Вы не можете продлить операцию. Вы превышаете свои полномочия.
— Ответственность моя.
— Вы не можете отвечать за то, отвечать за что не уполномочены. Ваши 48 часов истекли. — Они правы, их будет взгревать начальство. А то, что за такую самодеятельность мое может загнать меня под трибунал, их судьбы не облегчит. В Конторе каждый отвечает за себя. Это правило распространяется и на прикомандированных.
— И тем не менее — нет.
Ну что ж, я был готов к отказу. Почему они должны мне доверять? Ни разу не виденный ими начальник отдает один приказ безумнее другого, заставляет угонять автомобиль, вылезает на запретную встречу чуть не из канализационного люка и плюс к тому требует помощи в каком-то совершенно непонятном, смахивающем на безумие деле. Кто здесь согласится?
— Ладно, мужики, — оставляю я начальственный тон. — Я понимаю, что перепрыгнул свои полномочия десятикратно, но четыре недели мы были под колпаком! Четыре недели мы писали туфту! У меня не мания преследования. Я знаю это точно. Я это проверил. Последние два дня я наблюдал облаву! В этом ошибиться невозможно.
Охранник мотнул головой и невнятно хмыкнул.
— Я не знаю, как вас убедить. У меня нет времени вас убеждать. Мне нужны доказательства. Мне нужна ваша помощь.
— Принятие подобных решений вне вашей компетенции.
— Послушайте, ведь я подставляюсь больше вас. Вы рискуете премией, ну, может быть, квартирой. Я — свободой. Да чего там — самой жизнью. Если здесь туфта, она все равно вылезет, рано или поздно. И тогда с вас спросят. Неужели поставленная на кон моя жизнь не убеждает вас в серьезности происходящего? — На этот раз они молчали дольше. Они считали. И все же здравый смысл взял верх.
— Вы должны обратиться по инстанции. Вы не уполномочены.
— Вы дундуки, — сказал я. — Четыре недели вам, профессионалам, терли уши, словно школярам первой ступени. Вы ничего не заметили и теперь боитесь признать это. Вы готовы подыграть чужой игре, всучив запрограммированную дезу начальству, лишь бы не потерять свой вонючий кусок к обеду и свои вонючие полтораста рублей прибавки к пенсии. Вы не технари — вы собачье дерьмо с законченным высшим образованием!
— А может... — начал один, похоже, младший из ревизоров.
— Нет! — резко прервал его другой. — Мы исполнили свою работу.
— Тогда извиняйте, — разочарованно развел я руки, вытягивая из подрукавной кобуры пистолет. — Я желал сговориться по-доброму, но, кажется, вам нагадить на наше общее дело. Извиняйте, — я показал глазами на высунувшееся из рукава дуло, — у меня нет другого выхода, мне нужны доказательства.
А тебе, — обратился я к водителю, — одну руку завернуть за голову и засунуть под воротник, другую держать на баранке. И очень попрошу, без патриотизма. Надеюсь, как профессионал, ты понимаешь, что пальба нам ни к чему.
Водитель чуть скосил глаза и согласно кивнул головой. Они не испугались — они были профессионалами. Они понимали: стрелять с бухты-барахты я не буду: не пацан-десантник, у которого палец опережает сознание.
— Я же говорил — сумасшедший, — произнес один.
— Сумасшедший тот, кто боится раскрыть глаза на очевидное, когда оно мешает его благополучию! Помочь мне вы не желаете. Прошу хотя бы снабдить аппаратурой.
— Просит, — кивнул на пистолет один из технарей.
— Хорошо, требую.
— Аппаратура имеет определенную цену...
— Жизнь тоже.
— Будешь стрелять?
— Буду! — твердо сказал я.
— Не будет, — вступил в разговор охранник, — хотя бы потому, что он, кажется, прав. Все насторожились.
— За нами «хвост», — пояснил водитель. — А его, — кивнув на меня, — в машине нет. Он миф. Пустота. Любой выстрел для него все равно что публичное предъявление визитной карточки. Как только он потеряет инкогнито, вся затея утратит смысл. Я не прав?
Он был абсолютно прав.
— Можно опустить руку?
Я молчал. Молчали технари. Водитель крутил баранку. Кажется, я проиграл по всем статьям. Особенно позорно выглядел эпизод с пистолетом. Стыдно, не найдя других аргументов, тыкать железом в лица своим же коллегам. Но вдвойне глупо, вытащив оружие, не пустить его в ход. Это чистой воды дилетантизм. Если ствол оголен, он должен стрелять!
Со вздохом я потянул ставший бесполезным пистолет в потайной карман.
— Бабахалку-то не убирай, — с укоризной сказал старший технарь, — без нее мы аппаратуру не выдадим. Водитель громко хмыкнул.
— В общем, будем считать, мы уступили силе. Три дня обещаем потянуть. На четвертый, не обессудь, накатаем рапорт о вооруженном изъятии части аппаратуры. Если желаешь, можем акцентировать внимание на твоем неадекватном психическом состоянии. Может, войдут в положение — скостят по болезни. Больше, извини, ничем помочь не можем.
Второй ревизор, не ожидая разрешения, вскрывал замки кофров.
— Что требуется?
— А вы, мужики, ничего! — благодарно сказал я.
— Да нет, это просто у тебя пушка здоровая, — хохотнул водитель.
Три последующих часа меня в самом убыстренном темпе учили обращению с передовой сыскной техникой.
— Так включать, так устанавливать. Очень аккуратно с этим и с этим блоками. Здесь подстройка, здесь запуск самоликвидатора, здесь... Ладно, этого тебе не понять. В том блоке информация сортируется: лишнее отбрасывается, суть сцеживается сюда. Здесь шифруется. Здесь уплотняется и сбрасывается вот в эту секрет-дискетку. Пароль ликвидатора секрет-дискетки выдумаешь сам. Все?
Я посмотрел на часы: 03.15. Сворачиваемся. Еще 15 минут покрутив по городу, машина замерла у перекрестка. Нет, не того, другого.
— Счастливого пути! — искренне пожелал я, соскальзывая в люк и через него в очередной колодец.
— Нам счастья хватит — ты лучше о себе побеспокойся, — ответили ревизоры, бросая мне на руки под завязку заполненный рюкзак и в последний момент показывая три пальца,
— Помни — три дня. Три!
Я быстро сдвинул крышку, услышав, как прокатились поверх колеса моего «уазика». Сделано. Теперь ждать по крайней мере час. Я удобнее устроился на металлических скобах, торчащих из стены колодца.
Черт, нехорошо получилось. Но в конечном итоге все-таки хорошо. Будем надеяться, преследователи ничего не заподозрили. Покрутилась машина по городу, остановилась у случайного перекрестка, рванулась, отмахала по шоссе сотню километров от города и сотню обратно, опять покрутилась, опять остановилась — в результате полегчала на один очень важный рюкзак; Тот, кто его заполучил, так и остался невидимкой.
А все-таки я провернул дело, которое провернуть было практически невозможно! Все-таки я молодец! Теперь, когда я отвечаю только за себя, можно и на рожон лезть. Теперь мне терять нечего. Кроме жизни. Согласно всем правилам конспирации да и здравого смысла, мне требовалось выдержать неделю карантина, чтобы муть, поднятая последней двухдневной суетой, осела, противник поуспокоился, притупил бдительность. Но этой недели у меня не было. У меня на все было отведено три дня. И значит, мне надлежало действовать немедленно, не откладывая ни на секунду, пока внимание шпиков было приковано к совершающей странные маневры машине. Черт его знает, может, повезет, может, проскочу, пока облава гоняется по городу за пустышкой.
Пройти на расстоянии пятнадцати метров от охранного объекта и не быть незамеченным невозможно. А ведь мне предстоит появляться здесь не однажды. Два раза подряд мелькнет перед скрытыми телекамерами или глазами охраны моя физиономия — и я на подозрении, три — я раскрыт. Значит, должно быть не одно, а два, три, четыре или сколько там надо лиц. Лиц, которые никто не сможет узнать. Задача была бы не из самых сложных, если бы не отсутствие времени и средств.
Изменение пола отпадало: это только в кино герои легко влезают в женскую одежду и становятся неузнаваемыми. В жизни это несравнимо сложнее. Кроме напяленных поверх мужской плоти платья, туфель и парика, есть еще и походка, а это минимум два дня вживания в конкретные каблуки, движения рук, пальцев, посадка головы, десятки «машинальных» чисто женских жестов поправить прическу, подтянуть колготки, придержать развевающуюся юбку, облизать губы и прочее. И еще, что, пожалуй, самое трудное, постоянный настрой на женскую психологию — обратить внимание не на стройные ножки, а на фасон платья идущей навстречу девушки, оценить, стрельнуть глазками прохожему мужчине, чуточку притормозить у ателье мод. Да не у пивного ларька или рыболовного магазина, а у ателье мод! И не соваться по инерции в мужской туалет. Каждое мгновение помнить, что ты женщина, женщина, женщина!
Здесь, чтобы не проколоться, не насторожить опытный взгляд, надо быть семи актерских пядей во лбу и у зеркала, как у станка, неделю отработать. И то не раз и не два ошибешься. Сигарету из пачки по-мужицки вытащишь, или на юбке ширинку пальцами искать начнешь, или в трамвае женщинам место уступать. Именно поэтому женский образ разыгрывают в исключительных случаях, когда есть время на подготовку. Мне он не по зубам, а жаль: такая маскировка обеспечила бы наибольшую неузнаваемость. Придется довольствоваться чем попроще. В первом же магазине галантереи я приобрел требуемый набор инструментов и парфюмерно-косметических изделий. Кое-что прикупил в аптеке, кое-что в отделе бытовой химии хозяйственного магазина. Заперевшись в кабинке малопосещаемого общественного туалета, я, прилепив пластырем к стене небольшое зеркальце, приступил к созданию образа. В одноразовом картонном стаканчике я смешивал пудры и замазки, губные помады, растворители и размокшую туалетную бумагу. Рецептуру я, по понятным соображениям, приводить здесь не буду. Трудясь, как вдохновенный скульптор, я изменял себе цвет лица и прикус, наращивал щеки и расплющивал нос, вытягивал брови и оттопыривал уши. В итоге из кабинки туалета вышел совершенно не тот человек, который туда зашел. Обновленный гардероб довершил картинку перевоплощения. Теперь подвигаться, походить, поприседать, поподтягиваться, погримасничать. Вроде ничего. Приемочная комиссия в моем, точнее уже не в моем лице претензий не выразила. Новоиспеченный внешний облик готов к эксплуатации.
Дело за малым — за оружием. В булочной я купил максимально длинный батон, разрезал вдоль, выкрошил середину, уложил в образовавшуюся пустоту газовую трубку, предварительно накрутив на затворный конец баллончик. Теперь довольно было нажать на спуск, чтобы прозвучал выстрел.
В толпе спешащих на работу людей я шел по изученной мною до последнего камешка улице. Едва ли охрана смогла бы выделить меня в потоке двигающихся мимо лиц. Такие же уши, нос, глаза. Разве только батон, зажатый в левой руке. Двадцать метров, семнадцать, четырнадцать. Напротив объекта я, чуть запнувшись, сдвинулся влево. Встречный прохожий, не успев среагировать, задел меня корпусом. Качнувшись, я взмахнул руками, стараясь сохранить равновесие. Прохожий извинился, и мы разошлись в разные стороны. Вот что заметили все. На самом деле, когда левая рука вскинулась вверх, я нажал курок. Газ, сжатый под огромным давлением в баллончике, вырвался в трубку, выстрелил из нее капсулу с микрофоном. Пролетев четырнадцать метров, капсула ударилась в окно, размазалась, расплылась по стеклу прозрачной дождевой каплей. Внутри ее темной мушкой завяз микрофон. Таким образом окно превратилось в гигантскую сверхчувствительную мембрану. Достаточно было кому-нибудь в комнате произнести хотя бы слово, произвести шорох, как звуковые колебания достигали окна и, усиленные стеклом, приводили в действие микрофон. Питался «жучок» от тепла, поступающего с поверхности стекла.
Самым уязвимым звеном звукового шпионажа был предварительный усилитель. Из-за малых размеров и мощности его могло хватить не далее чем до соседнего здания. Технарям было проще: их логово располагалось в доме напротив, который для меня был закрыт. Я не был достаточно безумен, чтобы, пытаясь повторить маневр ревизоров, снимать квартиру в засвеченном доме. Поэтому, чтобы хоть что-то услышать, мне надлежало установить на нем промежуточный усилитель, и поставить мне его следовало в пределах прямой видимости от интересующего меня окна.
Более всего для этого подходил чердак, но именно на подходах к нему меня было проще всего перехватить. Не так часто жильцы, а тем более гости карабкаются по чердачным лестницам. По тем же причинам отпадал подвал. Оставались окна, но за ними жили живые люди, и неизвестно, как они отнесутся к человеку, пришедшему монтировать на их подоконниках какой-то хитроумный прибор.
Все это чертова экономия. Есть же, знаю, есть усиливающие станции величиной с грецкий орех, которые можно налепить на стенку дома с помощью обыкновенного быстросхватывающегося клея. Есть-то они есть, да не про нашу честь. А про нашу эти устаревшие, вечно ломающиеся «портсигары» — их бы не в дело, в помойное ведро. Ладно! Если не подходят нелегальные методы, применим легальные, если не сказать — наглые. В пять я направился в магазин и купил переносной радиоприемник. По-быстрому выдернув из него несколько лишних, но так, чтобы он работал, деталей, я запаковал внутрь усилитель.
Вновь изменив облик, я объявился в одном из подъездов. Планировку квартир я изучил еще ранее, что облегчало решение задачи. Я позвонил в квартиру.
— Здравствуйте, тут вашему соседу посылка, а его дома нет. Передайте, пожалуйста, — и, всунув пакет в руки, стал спускаться с лестницы.
Нет, меня интересовала не эта квартира, где глухая стена съедала сигнал, а соседняя, с окнами, выходящими на улицу. Но давать посылку адресату напрямую я не мог: откажется, а так, от соседей, примет. Убедившись, что пакет предназначен не ему, на что имелась странная поздравительная открытка на имя какого-то Вовочки, он будет вынужден до выяснения оставить ее у себя. Не станет же он в самом деле выкидывать новый и к тому же чужой приемник в мусорный бак. Так и останется он стоять где-нибудь в уголке, незаметно для хозяина квартиры принимая, усиливая и транслируя дальше тихий голос прилепленного к чужому окну «клопа». Приемную аппаратуру я установил на чердаке другого, стоящего в трех кварталах дальше, дома. Разве смогут противоборствующие мне сыскари обшарить снизу доверху целый городской район? Едва ли, просто сил не хватит.
Вечером приемник заговорил — посылка дошла до адресата.
Но это был не единственный «жучок», который мне пришлось установить. Другой я «выстрелил» в машину Резидента. Еще один надел на него самого! Утром следующего дня я, точнее, не я, а третий мой образ, ожидал Резидента у булочной. Резидент — это он для сведущих большой человек, а для окружающих самый что ни на есть обычный: за молоком ходит, за хлебом, в парикмахерскую. Нельзя ему отличаться от соседей — такая работа. В момент, когда уже знакомая фигура подходила к двери, я, спеша, протиснулся за ним следом и, чуть задев за руку, мгновенно нацепил «клопа» на рукав. Мое дело сделано, теперь слово за техникой. Уже к исходу первых суток, прослушивая очередную кассету, я услышал то, что желал. Из бесконечной шелухи сказанных слов я вытянул три ключевые фразы:
«Ревизоров проследить до места...»
«Поиск Контролера прекратить...»
«Благодаря человеку в Центре...»
Остальное не суть важно. Моя, безумная на первый взгляд, догадка подтвердилась: Резидент заранее знал о готовящейся ревизии. За-ра-не-е!! А это было возможно в одном-единственном случае. Его предупредил тот, кто знал о готовящейся операции, кто-то, находящийся в самом сердце Конторы, которая всего-то состояла из нескольких человек.
У Резидента был информатор!
Предположить такое было так же нелепо, как и ожидать восхода солнца на западе, как кипятить чайник, поставив его на глыбу льда, как пытаться разжалобить проводника общего вагона какого-нибудь пассажирского 500-веселого поезда. Это было не-воз-мож-но!
Но добытые мною факты утверждали противоположное!
И диск солнца выкатывался на западном горизонте, и кипел чайник, согретый теплом горящего льда, и рыдал сочувствующий безбилетному пассажиру проводник! Мир перевернулся!
А вот в это я поверить не могу! Не так учили! Не может не быть выхода, даже когда не может быть в принципе! Только так! Вопрос лишь в крепости мозгов и нестандартности мышления.
А ну еще раз. И еще раз... И еще... И я нашел выход! И иначе быть не могло! В очередную проходку охранник снял с доски объявлений свежую начальственную писульку, шпики, как я и предполагал, дураками не были и задерживать его не стали. Их вся цепочка интересовала, а не отдельные ее звенья.
В сообщении были указаны обстоятельства, время и место встречи. До секунды! До метра! Теперь все зависело от пунктуальности моих подопечных. Опоздай они хоть на мгновение, забеги хоть на дециметр, и разработанный план мог рассыпаться, как доминошная пирамидка.
Я начал готовиться к встрече загодя. Достал за пару бутылок у строителей старую телогрейку, замызганный оранжевый жилет, каску и стоптанные резиновые сапоги. Купил объемный рюкзак, полиэтиленовые мешки, раскладную лестницу-стремянку и набор инструментов. Инструменты, лестницу и рюкзак я, конечно, вывалял в грязи, обил и поцарапал, так как они были слишком новыми на вид. После такой работы они выглядели замечательно — грязно и гнусно. Следующие двадцать часов мне предстояло провести не в самом приятном месте. И отчего я пошел не во внешнюю разведку, где можно выслеживать добычу за коктейлем на очередном великосветском рауте? Плохо у нас поставлена подростковая профориентация. Из рук вон! Вечером, шаркая резиновыми подошвами сапог об асфальт, громыхая инструментальным ящиком и проклиная бригадира, пославшего меня на ночь глядя на аварию вместе с куда-то запропастившимся напарником, я брел по улице. На заранее облюбованном перекрестке я установил посреди проезжей части треногу с привязанной к ней грязной тряпицей, подцепил монтировкой крышку на кабельном колодце и спустился в люк. Часа два я изображал работу: стучал молотком о железо, распутывал прихваченные с собой провода, матерился вслед неаккуратно проезжающим автомобилям.
В итоге я, конечно, аварии на линии не устранил, но зато успел выложить горловину люка тонкой круговой прокладкой из пористой резины. Ближе к ночи, убедившись, что за мной никто не наблюдает, я убрал треногу и задвинул крышку люка. Здесь, в темноте бетонного склепа, мне предстояло высиживать семнадцать часов тридцать две минуты. До времени «икс» я уже не мог влиять на события, происходящие снаружи, — я мог только ждать.
* * *
Технари не были пай-мальчиками, обожающими дисциплину, как клубничное варенье, но и не имели дурной привычки обсуждать начальственные приказы. Они не имели привычки обсуждать приказы, но не отказывали себе в удовольствии обсуждать само начальство, их отдавшее.— Это полный бред, — сказал один из них. — Он просто сошел с ума.
Второй пожал плечами.
— Это выходит за рамки его компетенции.
— Мы не знаем его компетенции.
— Он угробит и себя, и нас.
— Он начальник.
— Хотел бы я увидеть его живьем.
Второй только улыбнулся.
Оба замолчали. У них не было альтернативы: они могли не согласиться с приказом, но не могли его не исполнить. Они могли усомниться в лояльности начальника, но не могли не подчиниться его воле. Они могли догадываться, что последующие шаги будут угрожать их жизни, но ничего не могли предпринять для ее сохранения.
— Будем надеяться, что он знает, что делает.
— Будем.
Надежда — единственное, что не запрещал им устав.
* * *
В 16.15 охранник, в точности следуя изложенным в приказе указаниям, завершив шестой от центральной улицы поворот, вышел на пересечение улиц Магистральной и Рабочей. Он никогда здесь не был, но шел уверенно, так как знал, сколько и в каком направлении ему еще предстоит сделать шагов. Его вели мои ноги, отмерившие этот путь с точностью до миллиметра.Еще один поворот. Небольшой пустырь со сквером, захламленный самостроем и импровизированной стоянкой частного и государственного автотранспорта. Сто двадцать шагов на юго-запад. Поворот! Налево.
Охранник шел, не глядя под ноги, поигрывая брелоком от связки ключей и насвистывая какую-то легкую мелодию. Ему не надо было смотреть под ноги, он был здесь дома, знал каждый камень и чуть ли не каждого встречного прохожего. По крайней мере так должны были думать случайно увидевшие его люди.
Он остановился возле фургончика «УАЗа», по-хозяйски носком ботинка пнул скат, одновременно окинув взглядом замок дверцы, выбрал из связки требуемую отмычку, открыл дверцу, запустил мотор и неторопливо выехал со стоянки. Если бы эта машина по каким-либо причинам сорвалась, он прошел бы еще пятьсот метров до другой стоянки и там открыл бы другой отмеченный мной ранее однотипный фургончик. Осечка была исключена.
С 16.50 до 17.20 охранник, вырабатывая резервное время, отстаивался, предварительно залив полные баки, на стоянке возле бензозаправки.
В 17.35 он подхватил на улице в условленном месте покинувших логово ревизоров.
В 18.05 в машину загрузили вытащенное из тайника оборудование.
Конечно, все это время за ними следили чужие глаза, но это было уже неважно: игра пошла в открытую.
С 18.20 до 23.00 машина безостановочно болталась по городу, неважно куда, лишь бы крутились колеса и гудел двигатель. И все это время, утирая пот со лбов, технари вертели ручные дрели и постукивали деревянными (чтобы звук был глуше) молотками по остро заточенным зубилам.
В 23.05 машина встала в исходную точку. В 23.07 сдвинулась с места со строго запрограммированной скоростью — пятьдесят пять километров в час. Если бы она опоздала или поторопилась хоть на минуту, операция была бы провалена.
В 23.17 и 23.25 машина миновала точки контрольного времени. На последней опоздание не превышало трех секунд при допустимом отклонении в шесть.
23.36.15. «Уазик» приблизился к условленному месту. Не хватило буквально секунды, чтобы проскочить под угасающий свет желтого глаза светофора. Теперь надо было ждать 30 секунд. От них, этих малых 30 мгновений, зависело все: успех или провал операции, карьера, а возможно, двадцать-тридцать оставшихся лет жизни каждого из нас. Тридцать секунд, разделявших красный и зеленый свет светофора, против тридцати долгих лет жизни.
23.27. Я не слушал поверхность земли — я смотрел на часы. Дополнительные сигналы условлены не были.
Ровно в 23.36.15 я должен был открыть люк. Другой попытки мне отпущено не было. Если бы машина на месте не оказалась, я просто бы свернул операцию.
23.36.13...14...15...16! Две секунды резерва. 17... Я надавливаю головой и руками, приподнимаю чугунную крышку люка, слышу урчание работающего мотора, чую запах выхлопных газов, вижу тени колес по бокам — машина надо мной, своя ли, чужая. Разбираться нет времени. Я сдвигаю крышку, тянусь руками к дну автомобиля и сразу вижу чуть — более светлый, чем окружение, прямоугольник выпиленного, высверленного, выдолбленного за эти несколько часов с помощью подручного инструмента «десантного» окна. И еще я вижу две пары устремленных в мою сторону рук. Я вытягиваю ладони вперед, и меня мгновенно втягивают внутрь, обдирая о неровные края ткань телогрейки. Еще пять секунд — закрыть колодец. Люк тихо падает на резиновую прокладку.
23.36.43...44...45. Зажигается зеленый свет светофора. Машина трогается с места. Для посторонних глаз вся эта хитроумная операция выглядела вынужденной тридцатисекундной остановкой перед закрытым светофором.
Все. Я вошел в контакт с подведомственными мне ревизорами. Они не увидят моего лица: на мне глубоко надетый колпак с прорезями для глаз. Они не услышат моего естественного голоса — я изменяю тембр. Но узнают, что отпускающий им приказ за приказом начальник не миф, а вполне конкретный, среднего возраста и среднего же телосложения, мужчина.
Это грубое нарушение устава. Несанкционированный контакт Контролера с подчиненными! Куда уж дальше! Но мне некуда деваться, мне необходима их помощь. Их замечательно устроенные электронные мозги, их опыт, их руки. Они мне помогут. Не могут не помочь!
— Поворот налево и сто километров по Северному шоссе. Без остановок, — командую я водителю. Продолжать крутить бессмысленные вензеля по городу — значит, вызывать дополнительные подозрения. Охранник пожимает плечами и делает левый поворот. На все про все у меня не более трех часов.
— Ревизия легализована. Вы вторые сутки под облавой. Результаты проверки скорее всего не соответствуют истине, — кратко излагаю я суть дела. — Считаю необходимым продублировать результат. — Технари переглядываются. Они не хотят рисковать, у них семьи, дети, зарплата. Им не так долго осталось до льготной пенсии.
— Вы не можете продлить операцию. Вы превышаете свои полномочия.
— Ответственность моя.
— Вы не можете отвечать за то, отвечать за что не уполномочены. Ваши 48 часов истекли. — Они правы, их будет взгревать начальство. А то, что за такую самодеятельность мое может загнать меня под трибунал, их судьбы не облегчит. В Конторе каждый отвечает за себя. Это правило распространяется и на прикомандированных.
— И тем не менее — нет.
Ну что ж, я был готов к отказу. Почему они должны мне доверять? Ни разу не виденный ими начальник отдает один приказ безумнее другого, заставляет угонять автомобиль, вылезает на запретную встречу чуть не из канализационного люка и плюс к тому требует помощи в каком-то совершенно непонятном, смахивающем на безумие деле. Кто здесь согласится?
— Ладно, мужики, — оставляю я начальственный тон. — Я понимаю, что перепрыгнул свои полномочия десятикратно, но четыре недели мы были под колпаком! Четыре недели мы писали туфту! У меня не мания преследования. Я знаю это точно. Я это проверил. Последние два дня я наблюдал облаву! В этом ошибиться невозможно.
Охранник мотнул головой и невнятно хмыкнул.
— Я не знаю, как вас убедить. У меня нет времени вас убеждать. Мне нужны доказательства. Мне нужна ваша помощь.
— Принятие подобных решений вне вашей компетенции.
— Послушайте, ведь я подставляюсь больше вас. Вы рискуете премией, ну, может быть, квартирой. Я — свободой. Да чего там — самой жизнью. Если здесь туфта, она все равно вылезет, рано или поздно. И тогда с вас спросят. Неужели поставленная на кон моя жизнь не убеждает вас в серьезности происходящего? — На этот раз они молчали дольше. Они считали. И все же здравый смысл взял верх.
— Вы должны обратиться по инстанции. Вы не уполномочены.
— Вы дундуки, — сказал я. — Четыре недели вам, профессионалам, терли уши, словно школярам первой ступени. Вы ничего не заметили и теперь боитесь признать это. Вы готовы подыграть чужой игре, всучив запрограммированную дезу начальству, лишь бы не потерять свой вонючий кусок к обеду и свои вонючие полтораста рублей прибавки к пенсии. Вы не технари — вы собачье дерьмо с законченным высшим образованием!
— А может... — начал один, похоже, младший из ревизоров.
— Нет! — резко прервал его другой. — Мы исполнили свою работу.
— Тогда извиняйте, — разочарованно развел я руки, вытягивая из подрукавной кобуры пистолет. — Я желал сговориться по-доброму, но, кажется, вам нагадить на наше общее дело. Извиняйте, — я показал глазами на высунувшееся из рукава дуло, — у меня нет другого выхода, мне нужны доказательства.
А тебе, — обратился я к водителю, — одну руку завернуть за голову и засунуть под воротник, другую держать на баранке. И очень попрошу, без патриотизма. Надеюсь, как профессионал, ты понимаешь, что пальба нам ни к чему.
Водитель чуть скосил глаза и согласно кивнул головой. Они не испугались — они были профессионалами. Они понимали: стрелять с бухты-барахты я не буду: не пацан-десантник, у которого палец опережает сознание.
— Я же говорил — сумасшедший, — произнес один.
— Сумасшедший тот, кто боится раскрыть глаза на очевидное, когда оно мешает его благополучию! Помочь мне вы не желаете. Прошу хотя бы снабдить аппаратурой.
— Просит, — кивнул на пистолет один из технарей.
— Хорошо, требую.
— Аппаратура имеет определенную цену...
— Жизнь тоже.
— Будешь стрелять?
— Буду! — твердо сказал я.
— Не будет, — вступил в разговор охранник, — хотя бы потому, что он, кажется, прав. Все насторожились.
— За нами «хвост», — пояснил водитель. — А его, — кивнув на меня, — в машине нет. Он миф. Пустота. Любой выстрел для него все равно что публичное предъявление визитной карточки. Как только он потеряет инкогнито, вся затея утратит смысл. Я не прав?
Он был абсолютно прав.
— Можно опустить руку?
Я молчал. Молчали технари. Водитель крутил баранку. Кажется, я проиграл по всем статьям. Особенно позорно выглядел эпизод с пистолетом. Стыдно, не найдя других аргументов, тыкать железом в лица своим же коллегам. Но вдвойне глупо, вытащив оружие, не пустить его в ход. Это чистой воды дилетантизм. Если ствол оголен, он должен стрелять!
Со вздохом я потянул ставший бесполезным пистолет в потайной карман.
— Бабахалку-то не убирай, — с укоризной сказал старший технарь, — без нее мы аппаратуру не выдадим. Водитель громко хмыкнул.
— В общем, будем считать, мы уступили силе. Три дня обещаем потянуть. На четвертый, не обессудь, накатаем рапорт о вооруженном изъятии части аппаратуры. Если желаешь, можем акцентировать внимание на твоем неадекватном психическом состоянии. Может, войдут в положение — скостят по болезни. Больше, извини, ничем помочь не можем.
Второй ревизор, не ожидая разрешения, вскрывал замки кофров.
— Что требуется?
— А вы, мужики, ничего! — благодарно сказал я.
— Да нет, это просто у тебя пушка здоровая, — хохотнул водитель.
Три последующих часа меня в самом убыстренном темпе учили обращению с передовой сыскной техникой.
— Так включать, так устанавливать. Очень аккуратно с этим и с этим блоками. Здесь подстройка, здесь запуск самоликвидатора, здесь... Ладно, этого тебе не понять. В том блоке информация сортируется: лишнее отбрасывается, суть сцеживается сюда. Здесь шифруется. Здесь уплотняется и сбрасывается вот в эту секрет-дискетку. Пароль ликвидатора секрет-дискетки выдумаешь сам. Все?
Я посмотрел на часы: 03.15. Сворачиваемся. Еще 15 минут покрутив по городу, машина замерла у перекрестка. Нет, не того, другого.
— Счастливого пути! — искренне пожелал я, соскальзывая в люк и через него в очередной колодец.
— Нам счастья хватит — ты лучше о себе побеспокойся, — ответили ревизоры, бросая мне на руки под завязку заполненный рюкзак и в последний момент показывая три пальца,
— Помни — три дня. Три!
Я быстро сдвинул крышку, услышав, как прокатились поверх колеса моего «уазика». Сделано. Теперь ждать по крайней мере час. Я удобнее устроился на металлических скобах, торчащих из стены колодца.
Черт, нехорошо получилось. Но в конечном итоге все-таки хорошо. Будем надеяться, преследователи ничего не заподозрили. Покрутилась машина по городу, остановилась у случайного перекрестка, рванулась, отмахала по шоссе сотню километров от города и сотню обратно, опять покрутилась, опять остановилась — в результате полегчала на один очень важный рюкзак; Тот, кто его заполучил, так и остался невидимкой.
А все-таки я провернул дело, которое провернуть было практически невозможно! Все-таки я молодец! Теперь, когда я отвечаю только за себя, можно и на рожон лезть. Теперь мне терять нечего. Кроме жизни. Согласно всем правилам конспирации да и здравого смысла, мне требовалось выдержать неделю карантина, чтобы муть, поднятая последней двухдневной суетой, осела, противник поуспокоился, притупил бдительность. Но этой недели у меня не было. У меня на все было отведено три дня. И значит, мне надлежало действовать немедленно, не откладывая ни на секунду, пока внимание шпиков было приковано к совершающей странные маневры машине. Черт его знает, может, повезет, может, проскочу, пока облава гоняется по городу за пустышкой.
* * *
Раз, два, три и еще десять раз проверившись, я приблизился к объекту. В первую очередь меня интересовали окна. К сожалению, установленные ранее микрофоны выработали свой ресурс и самоликвидировались. Мне приходилось начинать все сначала. Задача усложнялась тем, что использовать специальную, предназначенную для отстрела микрофонов винтовку я не мог по причине ее громоздкости. Я располагал лишь небольшой, размером с авторучку, трубкой с приданным ей баллончиком вроде тех, что используются в сифонах с газированной водой. Дальность стрельбы подобным приспособлением не превышала 15 метров.Пройти на расстоянии пятнадцати метров от охранного объекта и не быть незамеченным невозможно. А ведь мне предстоит появляться здесь не однажды. Два раза подряд мелькнет перед скрытыми телекамерами или глазами охраны моя физиономия — и я на подозрении, три — я раскрыт. Значит, должно быть не одно, а два, три, четыре или сколько там надо лиц. Лиц, которые никто не сможет узнать. Задача была бы не из самых сложных, если бы не отсутствие времени и средств.
Изменение пола отпадало: это только в кино герои легко влезают в женскую одежду и становятся неузнаваемыми. В жизни это несравнимо сложнее. Кроме напяленных поверх мужской плоти платья, туфель и парика, есть еще и походка, а это минимум два дня вживания в конкретные каблуки, движения рук, пальцев, посадка головы, десятки «машинальных» чисто женских жестов поправить прическу, подтянуть колготки, придержать развевающуюся юбку, облизать губы и прочее. И еще, что, пожалуй, самое трудное, постоянный настрой на женскую психологию — обратить внимание не на стройные ножки, а на фасон платья идущей навстречу девушки, оценить, стрельнуть глазками прохожему мужчине, чуточку притормозить у ателье мод. Да не у пивного ларька или рыболовного магазина, а у ателье мод! И не соваться по инерции в мужской туалет. Каждое мгновение помнить, что ты женщина, женщина, женщина!
Здесь, чтобы не проколоться, не насторожить опытный взгляд, надо быть семи актерских пядей во лбу и у зеркала, как у станка, неделю отработать. И то не раз и не два ошибешься. Сигарету из пачки по-мужицки вытащишь, или на юбке ширинку пальцами искать начнешь, или в трамвае женщинам место уступать. Именно поэтому женский образ разыгрывают в исключительных случаях, когда есть время на подготовку. Мне он не по зубам, а жаль: такая маскировка обеспечила бы наибольшую неузнаваемость. Придется довольствоваться чем попроще. В первом же магазине галантереи я приобрел требуемый набор инструментов и парфюмерно-косметических изделий. Кое-что прикупил в аптеке, кое-что в отделе бытовой химии хозяйственного магазина. Заперевшись в кабинке малопосещаемого общественного туалета, я, прилепив пластырем к стене небольшое зеркальце, приступил к созданию образа. В одноразовом картонном стаканчике я смешивал пудры и замазки, губные помады, растворители и размокшую туалетную бумагу. Рецептуру я, по понятным соображениям, приводить здесь не буду. Трудясь, как вдохновенный скульптор, я изменял себе цвет лица и прикус, наращивал щеки и расплющивал нос, вытягивал брови и оттопыривал уши. В итоге из кабинки туалета вышел совершенно не тот человек, который туда зашел. Обновленный гардероб довершил картинку перевоплощения. Теперь подвигаться, походить, поприседать, поподтягиваться, погримасничать. Вроде ничего. Приемочная комиссия в моем, точнее уже не в моем лице претензий не выразила. Новоиспеченный внешний облик готов к эксплуатации.
Дело за малым — за оружием. В булочной я купил максимально длинный батон, разрезал вдоль, выкрошил середину, уложил в образовавшуюся пустоту газовую трубку, предварительно накрутив на затворный конец баллончик. Теперь довольно было нажать на спуск, чтобы прозвучал выстрел.
В толпе спешащих на работу людей я шел по изученной мною до последнего камешка улице. Едва ли охрана смогла бы выделить меня в потоке двигающихся мимо лиц. Такие же уши, нос, глаза. Разве только батон, зажатый в левой руке. Двадцать метров, семнадцать, четырнадцать. Напротив объекта я, чуть запнувшись, сдвинулся влево. Встречный прохожий, не успев среагировать, задел меня корпусом. Качнувшись, я взмахнул руками, стараясь сохранить равновесие. Прохожий извинился, и мы разошлись в разные стороны. Вот что заметили все. На самом деле, когда левая рука вскинулась вверх, я нажал курок. Газ, сжатый под огромным давлением в баллончике, вырвался в трубку, выстрелил из нее капсулу с микрофоном. Пролетев четырнадцать метров, капсула ударилась в окно, размазалась, расплылась по стеклу прозрачной дождевой каплей. Внутри ее темной мушкой завяз микрофон. Таким образом окно превратилось в гигантскую сверхчувствительную мембрану. Достаточно было кому-нибудь в комнате произнести хотя бы слово, произвести шорох, как звуковые колебания достигали окна и, усиленные стеклом, приводили в действие микрофон. Питался «жучок» от тепла, поступающего с поверхности стекла.
Самым уязвимым звеном звукового шпионажа был предварительный усилитель. Из-за малых размеров и мощности его могло хватить не далее чем до соседнего здания. Технарям было проще: их логово располагалось в доме напротив, который для меня был закрыт. Я не был достаточно безумен, чтобы, пытаясь повторить маневр ревизоров, снимать квартиру в засвеченном доме. Поэтому, чтобы хоть что-то услышать, мне надлежало установить на нем промежуточный усилитель, и поставить мне его следовало в пределах прямой видимости от интересующего меня окна.
Более всего для этого подходил чердак, но именно на подходах к нему меня было проще всего перехватить. Не так часто жильцы, а тем более гости карабкаются по чердачным лестницам. По тем же причинам отпадал подвал. Оставались окна, но за ними жили живые люди, и неизвестно, как они отнесутся к человеку, пришедшему монтировать на их подоконниках какой-то хитроумный прибор.
Все это чертова экономия. Есть же, знаю, есть усиливающие станции величиной с грецкий орех, которые можно налепить на стенку дома с помощью обыкновенного быстросхватывающегося клея. Есть-то они есть, да не про нашу честь. А про нашу эти устаревшие, вечно ломающиеся «портсигары» — их бы не в дело, в помойное ведро. Ладно! Если не подходят нелегальные методы, применим легальные, если не сказать — наглые. В пять я направился в магазин и купил переносной радиоприемник. По-быстрому выдернув из него несколько лишних, но так, чтобы он работал, деталей, я запаковал внутрь усилитель.
Вновь изменив облик, я объявился в одном из подъездов. Планировку квартир я изучил еще ранее, что облегчало решение задачи. Я позвонил в квартиру.
— Здравствуйте, тут вашему соседу посылка, а его дома нет. Передайте, пожалуйста, — и, всунув пакет в руки, стал спускаться с лестницы.
Нет, меня интересовала не эта квартира, где глухая стена съедала сигнал, а соседняя, с окнами, выходящими на улицу. Но давать посылку адресату напрямую я не мог: откажется, а так, от соседей, примет. Убедившись, что пакет предназначен не ему, на что имелась странная поздравительная открытка на имя какого-то Вовочки, он будет вынужден до выяснения оставить ее у себя. Не станет же он в самом деле выкидывать новый и к тому же чужой приемник в мусорный бак. Так и останется он стоять где-нибудь в уголке, незаметно для хозяина квартиры принимая, усиливая и транслируя дальше тихий голос прилепленного к чужому окну «клопа». Приемную аппаратуру я установил на чердаке другого, стоящего в трех кварталах дальше, дома. Разве смогут противоборствующие мне сыскари обшарить снизу доверху целый городской район? Едва ли, просто сил не хватит.
Вечером приемник заговорил — посылка дошла до адресата.
Но это был не единственный «жучок», который мне пришлось установить. Другой я «выстрелил» в машину Резидента. Еще один надел на него самого! Утром следующего дня я, точнее, не я, а третий мой образ, ожидал Резидента у булочной. Резидент — это он для сведущих большой человек, а для окружающих самый что ни на есть обычный: за молоком ходит, за хлебом, в парикмахерскую. Нельзя ему отличаться от соседей — такая работа. В момент, когда уже знакомая фигура подходила к двери, я, спеша, протиснулся за ним следом и, чуть задев за руку, мгновенно нацепил «клопа» на рукав. Мое дело сделано, теперь слово за техникой. Уже к исходу первых суток, прослушивая очередную кассету, я услышал то, что желал. Из бесконечной шелухи сказанных слов я вытянул три ключевые фразы:
«Ревизоров проследить до места...»
«Поиск Контролера прекратить...»
«Благодаря человеку в Центре...»
Остальное не суть важно. Моя, безумная на первый взгляд, догадка подтвердилась: Резидент заранее знал о готовящейся ревизии. За-ра-не-е!! А это было возможно в одном-единственном случае. Его предупредил тот, кто знал о готовящейся операции, кто-то, находящийся в самом сердце Конторы, которая всего-то состояла из нескольких человек.
У Резидента был информатор!
Предположить такое было так же нелепо, как и ожидать восхода солнца на западе, как кипятить чайник, поставив его на глыбу льда, как пытаться разжалобить проводника общего вагона какого-нибудь пассажирского 500-веселого поезда. Это было не-воз-мож-но!
Но добытые мною факты утверждали противоположное!
И диск солнца выкатывался на западном горизонте, и кипел чайник, согретый теплом горящего льда, и рыдал сочувствующий безбилетному пассажиру проводник! Мир перевернулся!