Страница:
мым заложив основы постструктурализма. Но многое из методи-
ки того, что сегодня называют деконструкцией, было, если не
впервые, то в историческом плане гораздо раньше, концептуально
отрефлексировано в трудах основателей "Школы анналов" --
Люсьена Февра и Марка Блока и продолжено в трудах Фернана
Броделя, Жака Ле Гоффа и других. А. Гуревич, с точки зрения
историка, следующим образом характеризует задачу исследования
"анналистов", -- ту же самую задачу, которую на другом уров-
не, с другими акцентами, другими методиками и аналитическими
приемами и в другое время, решал и постструктуралист Мишель
Фуко: "Историк должен стремиться к тому, чтобы обнаружить
те мыслительные процедуры, способы мировосприятия, привычки
сознания, которые были присущи людям данной эпохи и о кото-
рых сами эти люди могли и не отдавать себе ясного отчета, при-
меняя их как бы автоматически, не рассуждая о них, а потому и
не подвергая их критике. При таком подходе удалось бы про-
173
ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
биться к более глубокому пласту сознания, теснейшим образом
связанному с социальным поведением людей, подслушать то, о
чем эти люди самое большее могли только проговориться незави-
симо от своей воли" (16, с. 48).
Гуревич называет подобный подход непривычным для исто-
рической науки, хотя непривычность его скорее относится к рус-
скому научному сознанию, нежели к западному, где традиции
духовно-исторического подхода или работы культурологов типа
Хейзинги имеют достаточно давние и прочные корни. Не говоря
уже о том, что более чем тридцатилетняя практика поструктура-
листских исследований развивалась именно в этом направлении.
Гуревича как историка интересуют прежде всего новые возмож-
ности изучения прошлого: "Этот подход... коренным образом
изменяет исследование сознания и поведения людей: от поверхно-
сти явлений он ведет историка в неизведанные глубины. История
высказываний великих людей потеснена историей потаенных мыс-
лительных структур, которые присущи всем членам данного об-
щества... Исследуя эти социально-психологические механизмы,
историк из области идеологии переходит в иную область, где
мысли тесно связаны с эмоциями, а учения, верования, идеи ко-
ренятся в более расплывчатых и неформулированных комплексах
коллективных представлений. Историк вступает здесь в сферу
"коллективного неосознанного" (я предпочитаю этот термин по-
нятию "коллективного бессознательного", поскольку оно отягоще-
но идеологическими и мистиче-
скими обертонами)" (там же).
"Культурное бессознательное"
За исключением акцента на
исторической перспективе и
весьма знаменательного для тра-
диционного академического соз-
нания нежелания затрагивать подозрительную сферу бессозна-
тельного, описываемый Гуревичем "новый подход" является ос-
новой той методологической процедуры, которая получила назва-
ние деконструкции. Собственно выявлением бессознательных ме-
ханизмов, обуславливающих мысли и поведение людей, неважно,
в прошлом ли (хотя и в прошлом тоже -- вспомним труды
М. Фуко и П. де Мана, посвященные историческому культурно-
му бессознательному), или в нынешнем сегодня, теми поисками
"детерминации невысказанного" (19, с. 159), по определению
Ж. Дерриды, и занята многочисленная рать зарубежных и отече-
ственных деконструктивистов, подчеркивающих, в отличие от
174
ГЛАВА III
Гуревича, бессознательный и алогический характер искомого кол-
лективного "культурного бессознательного".
В самом общем плане Гуревич называет этот подход
"изучением ментальности", что, по его мнению, "дает возмож-
ность ближе подойти к пониманию социального поведения людей
-- поведения индивида в группе, группового поведения, ибо это
поведение формируется под мощным воздействием ментальных
структура (16, с. 48), и делает из этого вывод, имеющий самое
непосредственное отношение к тем задачам, которые ставят перед
собой современные западные культурологи: "По моему глубокому
убеждению, исследование ментальностей может дать возможность
перебросить мостик над пропастью, создавшейся в результате
размежевания социальной истории и истории духовной жизни"
(там же, с. 48-49).
Это возвращает нас к исходному пункту аргументации: есть
одна сфера, где проблематика исторической ментальности или,
как раньше говорили, духа времени, всегда проявляется наиболее
наглядно, -- это область художественной литературы и других
видов искусства. И в этом отношении "анналисты" явились пря-
мыми предшественниками постструктуралистов и деконструктиви-
стов, стремящихся выявить структуры, закономерности или сте-
реотипы исторической ментальности, или, вернее, природно ей
присущую противоречивость. Очевидно, стоит привести определе-
ние деконструкции М. Рыклина, одного из наиболее ярких пред-
ставителей московских деконструктивистов: "Деконструкцию
можно понимать как попытку объяснить гетерогенное множество
нелогических противоречий и иного рода дискурсивных возмож-
ностей, которые продолжают довлеть над философской аргумен-
тацией даже при устранении логических противоречий" (19,
с. 163). Недаром своей славой историка один из основателей
"Школы анналов" Люсьен Февр обязан работам по исследова-
нию "литературного сознания" корифеев французской литературы
XVI в. Деперье, Маргариты Наваррской и Рабле (133, 134,
135).
Литературность как придание миру смысла
В атмосфере подобного
смешения истории и литературы,
которая особенно приобрела по-
пулярность в 80-х годах, стала
общим местом ссылка на книгу
американского историка Хейдена
Уайта "Тропики дискурса" (289), где он пытается убедить чита-
теля, и весьма успешно, преодолеть "наше нежелание рассматри-
175
ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
вать исторические повествования (Уайт так их и называет --
"нарративы". -- И. И.) как то, чем они самым очевидным обра-
зом и являются, -- словесным вымыслом, содержание которого
столь же придумано, сколь и найдено, и формы которого имеют
гораздо больше общего с литературой, чем с наукой" (там же,
с. 82). История, т. е. историческое исследование, по Уайту, до-
бивается своего объяснительного эффекта лишь благодаря опера-
ции "осюжетивания", "воплощения в сюжет" (emplotment):
"Под воплощением в сюжет я просто имею в виду закодирование
фактов, содержащихся в хронике, как компонентов специфических
видов сюжетной структуры, закодирование, осуществленное таким
же способом, как это происходит, по мнению Фрая, с литератур-
ными произведениями в целом" (там же, с. 83). С точки зрения
Уайта, само понимание исторических повествований-нарративов
зависит от их существования в виде той литературной модели, в
которую они были воплощены; он называет в качестве таких ли-
тературных моделей "романс, трагедию, комедию, сатиру, эпос" и
т. д. (там же, с. 86).
Под влиянием подобного подхода оформилась целая область
исследований -- нарратология -- наука по изучению повествова-
ния-нарратива как фундаментальной системы понимаемости лю-
бого текста, стремящаяся доказать, что даже любой нелитератур-
ный дискурс функционирует согласно принципам и процессам,
наиболее наглядно проявляющимся в художественной литературе.
В результате именно литература служит для всех текстов моде-
лью, обеспечивающей их понимание читателем. Отсюда и тот
переворот в иерархических взаимоотношениях между литератур-
ным и нелитературным: оказывается, что только литературный
дискурс или литературность любого дискурса и делает возмож-
ным наделение смыслом мира и нашего его восприятия.
Разумеется, не все западные ученые единогласно разделяют
эту постмодернистскую мифологему современного научного мыш-
ления, но она является господствующей мыслительной ориентаци-
ей, той сильной идеей, с которой приходится считаться даже тем,
кто с ней не согласен.
В результате такого взгляда на роль и функцию литературы,
ее моделей понимания и осознания мира литературоведение неиз-
бежно должно было превратиться в науку наук, а литературоведы
стали культурологами, пытающимися выявить закономерности
восприятия человеческим сознанием специфики духа современно-
сти. Подобное олитературивание мира знания имело своим след-
ствием несомненную иррационализацию результатов исследова-
176
ГЛАВА III
тельского анализа. Если мир поддается только литератур-
но-художественному, поэтическому осмыслению, -- осмыслению,
поневоле способному существовать лишь в языковых формах ху-
дожественной образности, то иной картины мира, кроме как ме-
тафорически запечатленной, оно
и не способно было дать.
"Общество спектакля"
Фактически вся наука 80-х
годов постмодернистской ориен-
тации испытала на себе последст-
вия утраты рациональности, строгости логической аргументации.
К тому же отказ от понятия исторического прогресса, как и от
самой идеи линейного развития истории, на смену которой при-
шла концепция Фуко о скачкообразном чередовании эпистем,
привели к утрате и исторической перспективы исследований, по
крайней мере в теории, потому что на практике она оставалась
испытанным аналитическим приемом. "Несмотря на отсутствие
исторической перспективы, социологи, философы и экономисты.
-- отмечает Кармен Видаль, -- быстро осознали особый харак-
тер феномена 80-х годов. Бодрийар, Дебор, Калабрезе, Тоффлер,
Липовецкий, Делез, Лиотар, Хабермас и многие другие называли
его эрой крайностей, необарокко, призрачной кажимости,
постмодернизма и тому подобное" (284, с. 171). Признавая
справедливость всех этих определений, Видаль считает, что наи-
более удачную характеристику обществу 80-х дал Ги Дебор в
книге, вышедшей еще в 1967 г., назвав современное общество
"обществом спектакля", где истина, подлинность и реальность
больше не существуют, а вместо них господствуют шоу-политика
и шоу-правосудие.
"Шоу-власть" -- концентрированная и диффузная
В 1967 г. Дебор различал
две формы "шоу-власти": кон-
центрированную и диффузную.
"Обе они, -- писал он в
"Комментариях к "Обществу
спектакля", работе, вышедшей в
конце 80-х годов, -- витают над реальным обществом и как его
цель, и как его ложь. Первая форма, благоприятствуя идеологии.
концентрирующейся вокруг диктаторской личности, выполняет
задачи тоталитарной контрреволюции, как фашистского, так и
сталинского типа. Вторая, побуждая лица наемного труда пользо-
ваться своей свободой выбора для потребления широкого массива
предлагаемых услуг, представляет собой американизацию мира,
177
ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
процесс, который в некоторых отношениях путал, но также и ус-
пешно соблазнял те страны, где было возможным поддерживать
традиционные формы буржуаз-
ной демократии" (91, с. 8).
Шоу отменяет историю
В 80-е годы возникла тре-
тья форма, являющаяся комбина-
цией первых двух и названная
Дебором "интегрированным спектаклем". Россию и Германию
Дебор считал показательными примерами первого типа, США --
второго, а Францию и Италию -- третьего. "Общество спектак-
ля", столь характерное для идеологического климата 80-х годов,
существует в условиях барочного калейдоскопа явлений жизни,
превратившихся в сознании людей в чистую символику без како-
го-либо признака на содержательный акцент, в шоу-мир везде-
сущей рекламы товаров потребления и театральной рекламности
политики. Это приводит к тому, что для подростков 80-х годов
имя Рембо звучит как Рэмбо, а Маркс как название шоколад-
ного батона. Дебор отмечает, что заветным желанием
шоу-культуры является устранение исторического сознания: "С
блестящим мастерством спектакль организует неведение того, что
должно случиться, и тут же после этого забвение того, что было
тем не менее понято" (там же, с. 14). Как только спектакль пе-
рестает о чем-то говорить, то "этого как бы и не существует"
(там же, с. 20).
Как пишет Кармен Видаль. перенося культурологические
идеи Дебора на политическую атмосферу минувшего десятилетия,
"контраст между ревущими 20-ми годами и Черным понедельни-
ком Уолл-стрита 1929 г. показал миру в начале века, что эконо-
мика и политика стали просто спектаклем. В 80-х годах нам на-
помнили об этом безумной атмосферой фильмов вроде
"Уолл-стрит" или игрой око за око (или скорее, танк за танк),
типичной для холодной войны, сменившейся в начале 90-х свя-
щенной войной в Персидском заливе. Столь сурово осуждаемая
Берлинская стена, принесшая столько смертей, также оказалась
одной видимостью, когда как по волшебству она внезапно рухну-
ла и ее обломки превратились в предмет торговли! 80-е годы
стали свидетелями краха тоталитарного режима в Восточной Ев-
ропе и триумфа того, что Тоффлер назвал "третьей волной". Не
только Америка, но и весь мир в конце концов превратился в
один огромный Диснейленд" (284, с. 172).
178
ГЛАВА III
Необарокко и его признаки
Это ощущение театральной
призрачности, неаутентичности
жизни, особенно проявившееся в
80-х годах, Кармен Видаль свя-
зывает с необарочным мироощу-
щением. Одним из первых определение "необарокко" для харак-
теристики современного общества выдвинул испанский философ
Хавьер Роберт де Вентос (282, 283). По мнению философа, это
общество отличается отсутствием авторитетного теоретического
обоснования, хотя в то же время оно недвусмысленно противо-
поставляет себя "научному и идеологическому тоталитаризму";
оно скорее склонно не к целостному, а дробному и фрагментиро-
ванному восприятию, к пантеизму и динамике, к многополярности
и фрагментации -- все эти признаки являются типичными
"морфологическими парами", которые в свое время выделил в
качестве типологических характеристик барокко Э. Д'Орс.
Барочными по своей сути являются, как подчеркивает Кар-
мен Видаль, те определения, которые дали 80-м годам
Ж. Бодрийар ("система симулякров", т. е. кажимостей, не обла-
дающих никакими референтами, фантомных миров самореферен-
циальных знаков). Г. Дебор ("Общество спектакля") или
Ж. Баландье ("театрократия"). Омар Калабрезе назвал этот
период "эрой необарокко". Жиль Липовецкий -- "империей
эфемерного" и "эрой вакуума".
"Складка" -- принцип восьмидесятых
В своих рассуждениях о ба-
рочном характере минувшего де-
сятилетия Кармен Видаль при-
бегает к метафизическому поня-
тию "складки" (изгибу, искрив-
лению пространства) как символическому обозначению матери-
ального и духовного пространства. В данном случае она отталки-
валась от философских спекуляций Жиля Делеза в его книге
"Складка: Лейбниц и барокко" (1988) (99). В свое время идею
"складки" пытался обосновать М. Мерло-Понти в
"Феноменологии восприятия" (238), с помощью этого же поня-
тия Хайдеггер описывал Дазайн в "Фундаментальных проблемах
феноменологии" (179а), Деррида ссылался на метафизическую
"складку" в эссе о Малларме (115).
В самом общем виде смысл этих рассуждений заключается в
том что материя движется сама по себе не по кривой, а следует
по касательной, образуя бесконечную пористую и изобилующую
пустотами текстуру без какого-либо пробела, где всегда "каверна
179
ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
внутри каверны, мир, устроенный подобно пчелиному улью, с
нерегулярными проходами, в которых процесс свертыва-
ния-развертывания уже больше не означает просто сжа-
тия-расжатия, сокращения-расширения, а скорее деграда-
цию-развитие" (284, с. 184-185). "Складка, -- утверждает
Кармен Видаль, -- всегда находится "между" двумя другими
складками, в том месте, где касательная встречается с кривой...
она не соотносится ни с какой координатой (здесь нет ни верха,
ни низа, ни справа, ни слева), но всегда "между", всегда "и то,
и другое" (там же, с. 185).
Исследовательница считает "складку" символом 80-х годов,
объяснительным принципом всеобщей культурной и политической
дезорганизации мира, где царит "пустота, в которой ничего не
решается, где одни лишь ризомы, парадоксы, разрушающие здра-
вый смысл при определении четких границ личности. Правда на-
шего положения заключается в том, что ни один проект не обла-
дает абсолютным характером. Существуют лишь одни фрагменты,
хаос, отсутствие гармонии, нелепость, симуляция, триумф видимо-
стей и легкомыслия" (там же, с. 185).
При таком видении мира, когда предметом исследования
становятся одни лишь "нестабильности" и само существование
целостной личности ставится под вопрос, у многих теоретиков
постмодернизма человек превращается в "негативное пространст-
во" как у Розалинды Краусс (198) или "случайный механизм"
как у Мишеля Серреса (264).
80-е годы были отмечены сложными противоречивыми про-
цессами переосмысления возможностей и границ человеческой
индивидуальности. В теоретическом плане наиболее влиятельные
сторонники постмодернистской философской парадигмы реши-
тельно утверждали постулат о смерти субъекта (разработанный
еще раньше такими влиятельными мыслителями, как М. Фуко,
Р. Барт, и многими другими), включая и приводящие к тем же
выводам теорию интертекстуальности Ю. Кристевой, и общий
настрой философской деконструкции Ж. Дерриды с его высказы-
ваниями, что философия как таковая стала проблематичной, пре-
вратившись в "вопрос о возможности вопроса", о "смерти субъ-
екта", о превращении абсолютного знания в закрытую самодоста-
точную структуру, не способную критически осмыслить свою ог-
раниченность и относительность.
С другой стороны, со второй половины 80-х годов все более
отчетливо стали ощущаться негативные последствия подобного
антропологического пессимизма и начали появляться работы
180
ГЛАВА III
(включая того же Фуко), где делались попытки теоретически
обосновать необходимость сопротивления личности стереотипам
массового сознания, навязываемым индивиду масс-культурой,
противостоять которым у раздробленного, фрагментированного
языкового сознания постмодернистского человека -- с теоретиче-
ской, разумеется, точки зрения -- оказывалось слишком мало
шансов. Но поскольку все эти попытки предпринимались в рам-
ках постмодернистской научной парадигмы, то они не дали удов-
летворительных результатов, по крайней мере ни одной, пользу-
ясь современной терминологией, сильной теории в этой области не
было создано. Пожалуй, лишь одна концепция -- "номадологии"
Жиля Делеза и Феликса Гваттари (98) -- в какой-то степени
предлагала подходящее объяснение новым тенденциям в духовной
жизни Запада.
Суть этих новых тенденций заключается в возврате к сфере
частной жизни, к религиозно-духовной проблематике, к тем или
иным формам религиозности. Как об этом говорил в конце 80-х
годов Мишель Серрес, "двадцать лет назад, если я хотел заинте-
ресовать моих студентов, я говорил им о политике; если я хотел
заставить их смеяться, я говорил им о религии. Сегодня, если
хочу вь1звать у них интерес, я говорю им о религии, а если хочу
их посмешить, то говорю им о политике" (245, с. 48). Основны-
ми причинами перемены духовной ориентации Кармен Видаль
считает "идеологическое разоружение, западный вариант позднего
капитализма, упадок имиджа общественного человека, непомер-
ные нарциссизм и цинизм" (284, с. 187). Эта трансформация
духовного климата была обусловлена и ощущением приближения
конца тысячелетия и поначалу воспринималась западной интел-
лигенцией как феномен контркультуры, как реакция на
"растущий техническо-экономический рационализм, на фрагмен-
тацию человеческого бытия" (там же, с. 187).
Исследовательница подчеркивает, что это не было возвратом
к каноническим формам религии и традиционным догматам офи-
циального культа, а расцветом множества самых разнообразных
сект и обрядов, которые, по ее мнению, лишь с большой долей
условности можно было бы назвать истинно религиозными. Она,
вслед за Липовецким, относит сюда различные виды фундамен-
тализма, интерес к языческим ритуалам и обрядам, эзотеризм,
оккультизм, восточные диеты, экологическое движение, медита-
цию, магию, спиритизм, сатанологию и тому подобное, одним
словом -- все, что ранее считалось предрассудками.
181
ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
"Племенная культура"
На поверхностъ обществен-
ного сознания вышла маргиналь-
ность во всех ее видах, которая
лучше всего отвечает интересам
макрогрупп, то, что Гваттари и Делез назвали "племенами" с их
"племенной психологией". Таким образом, с уходом из западного
сознания былой престижности общественного человека возник
интерес к микрогруппам, малым племенам, связанным между
собой сетью социоэкономических и биокультурных отношений.
Это образование специфической племенной культуры, вернее,
культур, социологами и культурологами Запада связывается с
попытками обретения на новом уровне так называемой
"групповой солидарности".
Как подчеркивал Феликс Гваттари, "племя" в своей общест-
венной жизни имеет тенденцию к "трансверсальности" -- мета-
физической "поперечности" по отношению к общепринятому, --
к множественности ритуалов, к банальной жизни, к всеобщей
дуальности и двусмысленности, к игре видимостями, к карнаваль-
ности. Постулируемый Гваттари и Делезом "новый трайбализм",
век племен разрушает, взрывает традиционные разграничения и
границы между магией и наукой, что якобы и способствует появ-
лению "дионисийской социологии", способной исследовать эти
"племена" как сложный комплекс органических структур, сме-
нивших миф о линейном развитии истории (т. е. идею историче-
ского прогресса) "полифоническим витализмом".
Социолог Маффесоли также обратил внимание на порази-
тельный парадокс общественного сознания 80-х годов: постоян-
ное колебание между все увеличивающейся его массификацией и
развитием этико-эстетического сознания малых групп. Подобно
Лиотару, утверждавшему, что в эру постмодернизма господствует
недоверие к "метарассказам", т. е. к объяснительным системам,
служащим для "самооправдания буржуазного общества": религии,
истории, науке, искусству и т. п., Маффесоли, по собственному
признанию, предпочитает лишь "миниконцепции", поскольку в
настоящее время якобы невозможна никакая "сильная идеоло-
гия", единая для всего общества.
"Эстезис" по Маффесоли; расколдовывание мира и новое заколдовывание
В "коллективной чувствен-
ности" малых групп, или
"племен", социальность, по
Маффесоли, противостоит обще-
ству в его традиционном понима-
нии; это социальность множества
182
ГЛАВА III
маргинальных сообществ, порождающая дух эмоциональной со-
причастности и обладающая особой аурой, аурой эстетического
восприятия, где разум, рациональная рефлексия замещаются эмо-
циональной реакцией. Все это и создает, пишет Маффесоли,
"этику эстетики": "Возможно, один из самых обещающих ключей
ко всему тому, что объединяется понятием "постмодерн" -- это
просто способ выявления связи между этикой и эстетикой" (232,
с. 103). Этот "эстезис", понимаемый в данном случае как посто-
янный процесс эстетизации всех жизненных явлений в коллектив-
ном сознании племени, зависит, подчеркивает исследователь, от
союза микрокосмоса и макрокосмоса. Постмодернистское созна-
ние 80-х годов, заключает Маффесоли, отвергло традиционную
бинарную логику, логику господства, инструментализм, принцип
строгой организованности и иерархической упорядоченности соци-
альных структур (все, что является характеристиками типичной
социальной организации) и вместо этого предложило "развитие
органической солидарности в символическом измерении
(коммуникацию), "нонлогики" (в духе идей В. Парето), озабо-
ченность настоящим" (там же, с. 103). Именно эстетическая
форма существования постмодернистского сознания и приводит,
по Маффесоли, к возникновению групповой, а не индивидуальной
"этики, эмпатики и проксении" (право взаимного гостеприимст-
ва), что в принципе и должно обеспечивать существование
"органического компромисса" между людьми. В то же время эс-
тетизированное восприятие, эстетическое сознание приводят к
тому, что после долгого периода господства рационализма с его
"расколдовыванием мира", о чем в свое время писал Макс Ве-
бер, приходит, по утверждению Маффесоли, "заколдовывание
мира" в сознании людей конца XX в.
Во всех этих поисках "новой племенной идеологии" нельзя
не увидеть еще одной теоретической иллюзии, объясняемой впол-
не понятным стремлением выявить возможные, если не просто
сугубо гипотетические, силы сопротивления массовой культуре с
ее стереотипами массовой психологии. Тем более что масскульт
вполне отчетливо выступает не просто как феномен современного
состояния культуры в целом, а как одна из наиболее процветаю-
щих отраслей промышленного производства, как индустрия раз-
влечений, кровно заинтересованная в насаждении психологии по-
требления, в развитии у широких масс населения с помощью чет-
ко продуманной рекламной политики потребительских запросов на
рекламируемые культурные услуги. В условиях, когда институ-
циализация искусства андерграунда (музыкального, изобрази-
ки того, что сегодня называют деконструкцией, было, если не
впервые, то в историческом плане гораздо раньше, концептуально
отрефлексировано в трудах основателей "Школы анналов" --
Люсьена Февра и Марка Блока и продолжено в трудах Фернана
Броделя, Жака Ле Гоффа и других. А. Гуревич, с точки зрения
историка, следующим образом характеризует задачу исследования
"анналистов", -- ту же самую задачу, которую на другом уров-
не, с другими акцентами, другими методиками и аналитическими
приемами и в другое время, решал и постструктуралист Мишель
Фуко: "Историк должен стремиться к тому, чтобы обнаружить
те мыслительные процедуры, способы мировосприятия, привычки
сознания, которые были присущи людям данной эпохи и о кото-
рых сами эти люди могли и не отдавать себе ясного отчета, при-
меняя их как бы автоматически, не рассуждая о них, а потому и
не подвергая их критике. При таком подходе удалось бы про-
173
ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
биться к более глубокому пласту сознания, теснейшим образом
связанному с социальным поведением людей, подслушать то, о
чем эти люди самое большее могли только проговориться незави-
симо от своей воли" (16, с. 48).
Гуревич называет подобный подход непривычным для исто-
рической науки, хотя непривычность его скорее относится к рус-
скому научному сознанию, нежели к западному, где традиции
духовно-исторического подхода или работы культурологов типа
Хейзинги имеют достаточно давние и прочные корни. Не говоря
уже о том, что более чем тридцатилетняя практика поструктура-
листских исследований развивалась именно в этом направлении.
Гуревича как историка интересуют прежде всего новые возмож-
ности изучения прошлого: "Этот подход... коренным образом
изменяет исследование сознания и поведения людей: от поверхно-
сти явлений он ведет историка в неизведанные глубины. История
высказываний великих людей потеснена историей потаенных мыс-
лительных структур, которые присущи всем членам данного об-
щества... Исследуя эти социально-психологические механизмы,
историк из области идеологии переходит в иную область, где
мысли тесно связаны с эмоциями, а учения, верования, идеи ко-
ренятся в более расплывчатых и неформулированных комплексах
коллективных представлений. Историк вступает здесь в сферу
"коллективного неосознанного" (я предпочитаю этот термин по-
нятию "коллективного бессознательного", поскольку оно отягоще-
но идеологическими и мистиче-
скими обертонами)" (там же).
"Культурное бессознательное"
За исключением акцента на
исторической перспективе и
весьма знаменательного для тра-
диционного академического соз-
нания нежелания затрагивать подозрительную сферу бессозна-
тельного, описываемый Гуревичем "новый подход" является ос-
новой той методологической процедуры, которая получила назва-
ние деконструкции. Собственно выявлением бессознательных ме-
ханизмов, обуславливающих мысли и поведение людей, неважно,
в прошлом ли (хотя и в прошлом тоже -- вспомним труды
М. Фуко и П. де Мана, посвященные историческому культурно-
му бессознательному), или в нынешнем сегодня, теми поисками
"детерминации невысказанного" (19, с. 159), по определению
Ж. Дерриды, и занята многочисленная рать зарубежных и отече-
ственных деконструктивистов, подчеркивающих, в отличие от
174
ГЛАВА III
Гуревича, бессознательный и алогический характер искомого кол-
лективного "культурного бессознательного".
В самом общем плане Гуревич называет этот подход
"изучением ментальности", что, по его мнению, "дает возмож-
ность ближе подойти к пониманию социального поведения людей
-- поведения индивида в группе, группового поведения, ибо это
поведение формируется под мощным воздействием ментальных
структура (16, с. 48), и делает из этого вывод, имеющий самое
непосредственное отношение к тем задачам, которые ставят перед
собой современные западные культурологи: "По моему глубокому
убеждению, исследование ментальностей может дать возможность
перебросить мостик над пропастью, создавшейся в результате
размежевания социальной истории и истории духовной жизни"
(там же, с. 48-49).
Это возвращает нас к исходному пункту аргументации: есть
одна сфера, где проблематика исторической ментальности или,
как раньше говорили, духа времени, всегда проявляется наиболее
наглядно, -- это область художественной литературы и других
видов искусства. И в этом отношении "анналисты" явились пря-
мыми предшественниками постструктуралистов и деконструктиви-
стов, стремящихся выявить структуры, закономерности или сте-
реотипы исторической ментальности, или, вернее, природно ей
присущую противоречивость. Очевидно, стоит привести определе-
ние деконструкции М. Рыклина, одного из наиболее ярких пред-
ставителей московских деконструктивистов: "Деконструкцию
можно понимать как попытку объяснить гетерогенное множество
нелогических противоречий и иного рода дискурсивных возмож-
ностей, которые продолжают довлеть над философской аргумен-
тацией даже при устранении логических противоречий" (19,
с. 163). Недаром своей славой историка один из основателей
"Школы анналов" Люсьен Февр обязан работам по исследова-
нию "литературного сознания" корифеев французской литературы
XVI в. Деперье, Маргариты Наваррской и Рабле (133, 134,
135).
Литературность как придание миру смысла
В атмосфере подобного
смешения истории и литературы,
которая особенно приобрела по-
пулярность в 80-х годах, стала
общим местом ссылка на книгу
американского историка Хейдена
Уайта "Тропики дискурса" (289), где он пытается убедить чита-
теля, и весьма успешно, преодолеть "наше нежелание рассматри-
175
ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
вать исторические повествования (Уайт так их и называет --
"нарративы". -- И. И.) как то, чем они самым очевидным обра-
зом и являются, -- словесным вымыслом, содержание которого
столь же придумано, сколь и найдено, и формы которого имеют
гораздо больше общего с литературой, чем с наукой" (там же,
с. 82). История, т. е. историческое исследование, по Уайту, до-
бивается своего объяснительного эффекта лишь благодаря опера-
ции "осюжетивания", "воплощения в сюжет" (emplotment):
"Под воплощением в сюжет я просто имею в виду закодирование
фактов, содержащихся в хронике, как компонентов специфических
видов сюжетной структуры, закодирование, осуществленное таким
же способом, как это происходит, по мнению Фрая, с литератур-
ными произведениями в целом" (там же, с. 83). С точки зрения
Уайта, само понимание исторических повествований-нарративов
зависит от их существования в виде той литературной модели, в
которую они были воплощены; он называет в качестве таких ли-
тературных моделей "романс, трагедию, комедию, сатиру, эпос" и
т. д. (там же, с. 86).
Под влиянием подобного подхода оформилась целая область
исследований -- нарратология -- наука по изучению повествова-
ния-нарратива как фундаментальной системы понимаемости лю-
бого текста, стремящаяся доказать, что даже любой нелитератур-
ный дискурс функционирует согласно принципам и процессам,
наиболее наглядно проявляющимся в художественной литературе.
В результате именно литература служит для всех текстов моде-
лью, обеспечивающей их понимание читателем. Отсюда и тот
переворот в иерархических взаимоотношениях между литератур-
ным и нелитературным: оказывается, что только литературный
дискурс или литературность любого дискурса и делает возмож-
ным наделение смыслом мира и нашего его восприятия.
Разумеется, не все западные ученые единогласно разделяют
эту постмодернистскую мифологему современного научного мыш-
ления, но она является господствующей мыслительной ориентаци-
ей, той сильной идеей, с которой приходится считаться даже тем,
кто с ней не согласен.
В результате такого взгляда на роль и функцию литературы,
ее моделей понимания и осознания мира литературоведение неиз-
бежно должно было превратиться в науку наук, а литературоведы
стали культурологами, пытающимися выявить закономерности
восприятия человеческим сознанием специфики духа современно-
сти. Подобное олитературивание мира знания имело своим след-
ствием несомненную иррационализацию результатов исследова-
176
ГЛАВА III
тельского анализа. Если мир поддается только литератур-
но-художественному, поэтическому осмыслению, -- осмыслению,
поневоле способному существовать лишь в языковых формах ху-
дожественной образности, то иной картины мира, кроме как ме-
тафорически запечатленной, оно
и не способно было дать.
"Общество спектакля"
Фактически вся наука 80-х
годов постмодернистской ориен-
тации испытала на себе последст-
вия утраты рациональности, строгости логической аргументации.
К тому же отказ от понятия исторического прогресса, как и от
самой идеи линейного развития истории, на смену которой при-
шла концепция Фуко о скачкообразном чередовании эпистем,
привели к утрате и исторической перспективы исследований, по
крайней мере в теории, потому что на практике она оставалась
испытанным аналитическим приемом. "Несмотря на отсутствие
исторической перспективы, социологи, философы и экономисты.
-- отмечает Кармен Видаль, -- быстро осознали особый харак-
тер феномена 80-х годов. Бодрийар, Дебор, Калабрезе, Тоффлер,
Липовецкий, Делез, Лиотар, Хабермас и многие другие называли
его эрой крайностей, необарокко, призрачной кажимости,
постмодернизма и тому подобное" (284, с. 171). Признавая
справедливость всех этих определений, Видаль считает, что наи-
более удачную характеристику обществу 80-х дал Ги Дебор в
книге, вышедшей еще в 1967 г., назвав современное общество
"обществом спектакля", где истина, подлинность и реальность
больше не существуют, а вместо них господствуют шоу-политика
и шоу-правосудие.
"Шоу-власть" -- концентрированная и диффузная
В 1967 г. Дебор различал
две формы "шоу-власти": кон-
центрированную и диффузную.
"Обе они, -- писал он в
"Комментариях к "Обществу
спектакля", работе, вышедшей в
конце 80-х годов, -- витают над реальным обществом и как его
цель, и как его ложь. Первая форма, благоприятствуя идеологии.
концентрирующейся вокруг диктаторской личности, выполняет
задачи тоталитарной контрреволюции, как фашистского, так и
сталинского типа. Вторая, побуждая лица наемного труда пользо-
ваться своей свободой выбора для потребления широкого массива
предлагаемых услуг, представляет собой американизацию мира,
177
ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
процесс, который в некоторых отношениях путал, но также и ус-
пешно соблазнял те страны, где было возможным поддерживать
традиционные формы буржуаз-
ной демократии" (91, с. 8).
Шоу отменяет историю
В 80-е годы возникла тре-
тья форма, являющаяся комбина-
цией первых двух и названная
Дебором "интегрированным спектаклем". Россию и Германию
Дебор считал показательными примерами первого типа, США --
второго, а Францию и Италию -- третьего. "Общество спектак-
ля", столь характерное для идеологического климата 80-х годов,
существует в условиях барочного калейдоскопа явлений жизни,
превратившихся в сознании людей в чистую символику без како-
го-либо признака на содержательный акцент, в шоу-мир везде-
сущей рекламы товаров потребления и театральной рекламности
политики. Это приводит к тому, что для подростков 80-х годов
имя Рембо звучит как Рэмбо, а Маркс как название шоколад-
ного батона. Дебор отмечает, что заветным желанием
шоу-культуры является устранение исторического сознания: "С
блестящим мастерством спектакль организует неведение того, что
должно случиться, и тут же после этого забвение того, что было
тем не менее понято" (там же, с. 14). Как только спектакль пе-
рестает о чем-то говорить, то "этого как бы и не существует"
(там же, с. 20).
Как пишет Кармен Видаль. перенося культурологические
идеи Дебора на политическую атмосферу минувшего десятилетия,
"контраст между ревущими 20-ми годами и Черным понедельни-
ком Уолл-стрита 1929 г. показал миру в начале века, что эконо-
мика и политика стали просто спектаклем. В 80-х годах нам на-
помнили об этом безумной атмосферой фильмов вроде
"Уолл-стрит" или игрой око за око (или скорее, танк за танк),
типичной для холодной войны, сменившейся в начале 90-х свя-
щенной войной в Персидском заливе. Столь сурово осуждаемая
Берлинская стена, принесшая столько смертей, также оказалась
одной видимостью, когда как по волшебству она внезапно рухну-
ла и ее обломки превратились в предмет торговли! 80-е годы
стали свидетелями краха тоталитарного режима в Восточной Ев-
ропе и триумфа того, что Тоффлер назвал "третьей волной". Не
только Америка, но и весь мир в конце концов превратился в
один огромный Диснейленд" (284, с. 172).
178
ГЛАВА III
Необарокко и его признаки
Это ощущение театральной
призрачности, неаутентичности
жизни, особенно проявившееся в
80-х годах, Кармен Видаль свя-
зывает с необарочным мироощу-
щением. Одним из первых определение "необарокко" для харак-
теристики современного общества выдвинул испанский философ
Хавьер Роберт де Вентос (282, 283). По мнению философа, это
общество отличается отсутствием авторитетного теоретического
обоснования, хотя в то же время оно недвусмысленно противо-
поставляет себя "научному и идеологическому тоталитаризму";
оно скорее склонно не к целостному, а дробному и фрагментиро-
ванному восприятию, к пантеизму и динамике, к многополярности
и фрагментации -- все эти признаки являются типичными
"морфологическими парами", которые в свое время выделил в
качестве типологических характеристик барокко Э. Д'Орс.
Барочными по своей сути являются, как подчеркивает Кар-
мен Видаль, те определения, которые дали 80-м годам
Ж. Бодрийар ("система симулякров", т. е. кажимостей, не обла-
дающих никакими референтами, фантомных миров самореферен-
циальных знаков). Г. Дебор ("Общество спектакля") или
Ж. Баландье ("театрократия"). Омар Калабрезе назвал этот
период "эрой необарокко". Жиль Липовецкий -- "империей
эфемерного" и "эрой вакуума".
"Складка" -- принцип восьмидесятых
В своих рассуждениях о ба-
рочном характере минувшего де-
сятилетия Кармен Видаль при-
бегает к метафизическому поня-
тию "складки" (изгибу, искрив-
лению пространства) как символическому обозначению матери-
ального и духовного пространства. В данном случае она отталки-
валась от философских спекуляций Жиля Делеза в его книге
"Складка: Лейбниц и барокко" (1988) (99). В свое время идею
"складки" пытался обосновать М. Мерло-Понти в
"Феноменологии восприятия" (238), с помощью этого же поня-
тия Хайдеггер описывал Дазайн в "Фундаментальных проблемах
феноменологии" (179а), Деррида ссылался на метафизическую
"складку" в эссе о Малларме (115).
В самом общем виде смысл этих рассуждений заключается в
том что материя движется сама по себе не по кривой, а следует
по касательной, образуя бесконечную пористую и изобилующую
пустотами текстуру без какого-либо пробела, где всегда "каверна
179
ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
внутри каверны, мир, устроенный подобно пчелиному улью, с
нерегулярными проходами, в которых процесс свертыва-
ния-развертывания уже больше не означает просто сжа-
тия-расжатия, сокращения-расширения, а скорее деграда-
цию-развитие" (284, с. 184-185). "Складка, -- утверждает
Кармен Видаль, -- всегда находится "между" двумя другими
складками, в том месте, где касательная встречается с кривой...
она не соотносится ни с какой координатой (здесь нет ни верха,
ни низа, ни справа, ни слева), но всегда "между", всегда "и то,
и другое" (там же, с. 185).
Исследовательница считает "складку" символом 80-х годов,
объяснительным принципом всеобщей культурной и политической
дезорганизации мира, где царит "пустота, в которой ничего не
решается, где одни лишь ризомы, парадоксы, разрушающие здра-
вый смысл при определении четких границ личности. Правда на-
шего положения заключается в том, что ни один проект не обла-
дает абсолютным характером. Существуют лишь одни фрагменты,
хаос, отсутствие гармонии, нелепость, симуляция, триумф видимо-
стей и легкомыслия" (там же, с. 185).
При таком видении мира, когда предметом исследования
становятся одни лишь "нестабильности" и само существование
целостной личности ставится под вопрос, у многих теоретиков
постмодернизма человек превращается в "негативное пространст-
во" как у Розалинды Краусс (198) или "случайный механизм"
как у Мишеля Серреса (264).
80-е годы были отмечены сложными противоречивыми про-
цессами переосмысления возможностей и границ человеческой
индивидуальности. В теоретическом плане наиболее влиятельные
сторонники постмодернистской философской парадигмы реши-
тельно утверждали постулат о смерти субъекта (разработанный
еще раньше такими влиятельными мыслителями, как М. Фуко,
Р. Барт, и многими другими), включая и приводящие к тем же
выводам теорию интертекстуальности Ю. Кристевой, и общий
настрой философской деконструкции Ж. Дерриды с его высказы-
ваниями, что философия как таковая стала проблематичной, пре-
вратившись в "вопрос о возможности вопроса", о "смерти субъ-
екта", о превращении абсолютного знания в закрытую самодоста-
точную структуру, не способную критически осмыслить свою ог-
раниченность и относительность.
С другой стороны, со второй половины 80-х годов все более
отчетливо стали ощущаться негативные последствия подобного
антропологического пессимизма и начали появляться работы
180
ГЛАВА III
(включая того же Фуко), где делались попытки теоретически
обосновать необходимость сопротивления личности стереотипам
массового сознания, навязываемым индивиду масс-культурой,
противостоять которым у раздробленного, фрагментированного
языкового сознания постмодернистского человека -- с теоретиче-
ской, разумеется, точки зрения -- оказывалось слишком мало
шансов. Но поскольку все эти попытки предпринимались в рам-
ках постмодернистской научной парадигмы, то они не дали удов-
летворительных результатов, по крайней мере ни одной, пользу-
ясь современной терминологией, сильной теории в этой области не
было создано. Пожалуй, лишь одна концепция -- "номадологии"
Жиля Делеза и Феликса Гваттари (98) -- в какой-то степени
предлагала подходящее объяснение новым тенденциям в духовной
жизни Запада.
Суть этих новых тенденций заключается в возврате к сфере
частной жизни, к религиозно-духовной проблематике, к тем или
иным формам религиозности. Как об этом говорил в конце 80-х
годов Мишель Серрес, "двадцать лет назад, если я хотел заинте-
ресовать моих студентов, я говорил им о политике; если я хотел
заставить их смеяться, я говорил им о религии. Сегодня, если
хочу вь1звать у них интерес, я говорю им о религии, а если хочу
их посмешить, то говорю им о политике" (245, с. 48). Основны-
ми причинами перемены духовной ориентации Кармен Видаль
считает "идеологическое разоружение, западный вариант позднего
капитализма, упадок имиджа общественного человека, непомер-
ные нарциссизм и цинизм" (284, с. 187). Эта трансформация
духовного климата была обусловлена и ощущением приближения
конца тысячелетия и поначалу воспринималась западной интел-
лигенцией как феномен контркультуры, как реакция на
"растущий техническо-экономический рационализм, на фрагмен-
тацию человеческого бытия" (там же, с. 187).
Исследовательница подчеркивает, что это не было возвратом
к каноническим формам религии и традиционным догматам офи-
циального культа, а расцветом множества самых разнообразных
сект и обрядов, которые, по ее мнению, лишь с большой долей
условности можно было бы назвать истинно религиозными. Она,
вслед за Липовецким, относит сюда различные виды фундамен-
тализма, интерес к языческим ритуалам и обрядам, эзотеризм,
оккультизм, восточные диеты, экологическое движение, медита-
цию, магию, спиритизм, сатанологию и тому подобное, одним
словом -- все, что ранее считалось предрассудками.
181
ПОСТМОДЕРНЫЙ ЛИК СОВРЕМЕННОСТИ
"Племенная культура"
На поверхностъ обществен-
ного сознания вышла маргиналь-
ность во всех ее видах, которая
лучше всего отвечает интересам
макрогрупп, то, что Гваттари и Делез назвали "племенами" с их
"племенной психологией". Таким образом, с уходом из западного
сознания былой престижности общественного человека возник
интерес к микрогруппам, малым племенам, связанным между
собой сетью социоэкономических и биокультурных отношений.
Это образование специфической племенной культуры, вернее,
культур, социологами и культурологами Запада связывается с
попытками обретения на новом уровне так называемой
"групповой солидарности".
Как подчеркивал Феликс Гваттари, "племя" в своей общест-
венной жизни имеет тенденцию к "трансверсальности" -- мета-
физической "поперечности" по отношению к общепринятому, --
к множественности ритуалов, к банальной жизни, к всеобщей
дуальности и двусмысленности, к игре видимостями, к карнаваль-
ности. Постулируемый Гваттари и Делезом "новый трайбализм",
век племен разрушает, взрывает традиционные разграничения и
границы между магией и наукой, что якобы и способствует появ-
лению "дионисийской социологии", способной исследовать эти
"племена" как сложный комплекс органических структур, сме-
нивших миф о линейном развитии истории (т. е. идею историче-
ского прогресса) "полифоническим витализмом".
Социолог Маффесоли также обратил внимание на порази-
тельный парадокс общественного сознания 80-х годов: постоян-
ное колебание между все увеличивающейся его массификацией и
развитием этико-эстетического сознания малых групп. Подобно
Лиотару, утверждавшему, что в эру постмодернизма господствует
недоверие к "метарассказам", т. е. к объяснительным системам,
служащим для "самооправдания буржуазного общества": религии,
истории, науке, искусству и т. п., Маффесоли, по собственному
признанию, предпочитает лишь "миниконцепции", поскольку в
настоящее время якобы невозможна никакая "сильная идеоло-
гия", единая для всего общества.
"Эстезис" по Маффесоли; расколдовывание мира и новое заколдовывание
В "коллективной чувствен-
ности" малых групп, или
"племен", социальность, по
Маффесоли, противостоит обще-
ству в его традиционном понима-
нии; это социальность множества
182
ГЛАВА III
маргинальных сообществ, порождающая дух эмоциональной со-
причастности и обладающая особой аурой, аурой эстетического
восприятия, где разум, рациональная рефлексия замещаются эмо-
циональной реакцией. Все это и создает, пишет Маффесоли,
"этику эстетики": "Возможно, один из самых обещающих ключей
ко всему тому, что объединяется понятием "постмодерн" -- это
просто способ выявления связи между этикой и эстетикой" (232,
с. 103). Этот "эстезис", понимаемый в данном случае как посто-
янный процесс эстетизации всех жизненных явлений в коллектив-
ном сознании племени, зависит, подчеркивает исследователь, от
союза микрокосмоса и макрокосмоса. Постмодернистское созна-
ние 80-х годов, заключает Маффесоли, отвергло традиционную
бинарную логику, логику господства, инструментализм, принцип
строгой организованности и иерархической упорядоченности соци-
альных структур (все, что является характеристиками типичной
социальной организации) и вместо этого предложило "развитие
органической солидарности в символическом измерении
(коммуникацию), "нонлогики" (в духе идей В. Парето), озабо-
ченность настоящим" (там же, с. 103). Именно эстетическая
форма существования постмодернистского сознания и приводит,
по Маффесоли, к возникновению групповой, а не индивидуальной
"этики, эмпатики и проксении" (право взаимного гостеприимст-
ва), что в принципе и должно обеспечивать существование
"органического компромисса" между людьми. В то же время эс-
тетизированное восприятие, эстетическое сознание приводят к
тому, что после долгого периода господства рационализма с его
"расколдовыванием мира", о чем в свое время писал Макс Ве-
бер, приходит, по утверждению Маффесоли, "заколдовывание
мира" в сознании людей конца XX в.
Во всех этих поисках "новой племенной идеологии" нельзя
не увидеть еще одной теоретической иллюзии, объясняемой впол-
не понятным стремлением выявить возможные, если не просто
сугубо гипотетические, силы сопротивления массовой культуре с
ее стереотипами массовой психологии. Тем более что масскульт
вполне отчетливо выступает не просто как феномен современного
состояния культуры в целом, а как одна из наиболее процветаю-
щих отраслей промышленного производства, как индустрия раз-
влечений, кровно заинтересованная в насаждении психологии по-
требления, в развитии у широких масс населения с помощью чет-
ко продуманной рекламной политики потребительских запросов на
рекламируемые культурные услуги. В условиях, когда институ-
циализация искусства андерграунда (музыкального, изобрази-