1 Из Журн. М. Н. Пр. 1881. Май.
   2 Современник Иорнанда Прокопий прямо говорит о гуннской моде брить щеки и подбородок и подстригать кругом голову, оставляя пучок волос на затылке (Hist. Arcana С. VII).
   3 У Иорнанда в плаче об умершем Аттиле, который производили знатные всадники, скакавшие около палатки с его трупом, сказано: Solus Scythica et Germanica regna possedit.
   4 Stravam super tumulum ejus, quam appellant ipsi, ingenti commesdsatione concelebrant. Кажется, Иорнанд тут ясно говорит, что слово страва принадлежит самим гуннам, а вовсе не подчиненным им славянам, как это обыкновенно полагают поборники их мнимого туранства.
   5 Осетины и теперь еще Волгу называют Идил. А, сколько известно, осетины суть потомки древних алан и принадлежат к арийской семье.
   6 Известия Прокопия о гуннах рассматриваются в помещенном выше моем исследовании о болгарах, поэтому я о нем теперь не распространяюсь.
   7 А по поводу якобы безобразной наружности гуннов вспоминаются читанные мною когда-то мемуары маркграфини Байретской, сестры Фридриха Великого. Она имела случай видеть русское войско, посланное императрицею Елизаветою на помощь Марии-Терезии в конце войны за Австрийское наследство, и сообщает свои впечатления. Не имея под рукой книги, не могу передать точных ее слов, но помню, что наши воины показались ей малорослыми, чумазыми и вообще очень непривлекательной наружности, - так что еще немного и ее русские вышли бы те же гунны Аммиана и Иорнанда. А между тем коренной русский народ едва ли может быть поставлен ниже немцев по красоте своей расы. Но мы должны, во-первых, иметь в виду явное нерасположение марк-графини к русским, а во-вторых, возможно, что наши солдаты явились туда дурно одетые, плохо накормленные, неумытые и маловыправленные; притом и послано-то было неотборное войско.
   ----------------------------------------------------------------------
   II
   Продолжение того же пересмотра1
   В предыдущем своем рассуждении о гуннах, относительно их наружности, я указал преимущественно на те преувеличения и то пристрастие, которые очевидны в их изображении со стороны Аммиана и в особенности Иорнанда. Я только слегка коснулся того искусственного безобразия, на которое могут указывать известия о каких-то глубоких нарезах на щеках младенцев. Оставляя в полной силе мое положение о помянутых преувеличениях и пристрастии, в настоящем своем рассуждении обращу особое внимание на те свидетельства, которые прямо указывают, что в вопросе о наружности гуннов едва ли не главную роль играл элемент безобразия искусственного. В этом отношении мы имеем перед собою два свидетельства, принадлежащие двум латинским поэтам-панегиристам V века, именно Клавдиану и Аполинарию Сидонию.
   Клавдиан в начале V века сочиняет стихотворения в порицание правителю Восточной империи Руфину и в похвале правителю Западной империи, своему покровителю Стилихону. В одном таком стихотворении он описывает, как Стилихон победил варваров, изменнически призванных Руфином со стороны Дуная. В числе этих варваров являются и гунны. Вот какими чертами изображает их Клавдиан:
   "Этот народ, обитающий на крайних восточных пределах Скифии, за хладным Танаисом (gelidum Tanais), самый знаменитый из тех, которых озаряет Большая Медведица (Arctos alit), гнусный по своим нравам, мерзкий по наружности, с энергией, не знающий устали, питающийся добычею, убегающий от Цереры (т. е. от земледелия), считающий игрушкою резать себе лицо (Frontemque secari ludus) и с гордостью клянущийся именем павших предков (или родственников- parentes). Никогда двойная природа (duplex natura) не соединяла в себе теснее всадника-центавра с его родным конем (nubigenas biformes cognatis aptavit equis); при чрезвычайной быстроте они не соблюдают никакого строя (в нападении), и (показавши тыл) возвращаются неожиданно". (Сочинения Клавдиана. Изд. Панкука. Paris. 1830. I том. 50 стр.).
   Очевидно, Клавдиан писал под впечатлением все той же преувеличенной молвы о страшной дикости и безобразии гуннов и изображает их с помощью обычных в то время риторических приемов. Но для нас тут важно собственно одно указание: гунны режут, царапают, обезображивают себе лицо. Если сопоставить это указание с свидетельствами Аммиана и Иорнанда, то увидим, что гунны не только делали какието глубокие нарезы на лицах младенцев; но и потом по требованию своих обычаев нередко безобразили свое лицо новыми рубцами и царапинами. Тот же Иорнанд сообщает, что скорбь свою о смерти Аттилы гунны между прочим выразили тем, что по обычаю обрили часть волос на голове и сделали свои лица еще более безобразными посредством глубоких разрезов. Ибо "печаль о таком воителе они хотели выразить не женскими стенаниями и слезами, а мужскою кровью". Но подобного рода выражение печали об умершем вожде, именно царапание лба и носа и бритье волос вокруг головы, по свидетельству Геродота, существовало еще у Царских скифов. А эти скифы, по всем данным, были племя арийское, отнюдь не туранское. Слова Клавдиана, что для гуннов разрезы на лице были игрушкою, обычным явлением, дают понять, что операция эта производилась довольно часто. Они царапали лицо при смерти не только такого общего им царя как Аттила, но и при потере своих мелких племенных князей, при смерти своих родителей и старших в роде. Намек на это обстоятельство у Клавдиана заключается и в приведенном сопоставлении царапания лица с клятвою умершими родителями. Отсюда можно заключить, что безобразные, свежие рубцы и шрамы на их лицах были обычным явлением, особенно в то воинственное время, когда приходилось часто терять близких людей и предводителей. Не забудем, что это искусственное безобразие посредством глубоких разрезов начиналось у гуннов уже с самого младенчества. Слова Иорнанда, что гунны старались своих младенцев заранее приучить к перенесению ран (т.е. к лицевым разрезам), получают таким образом ясный, определенный смысл; действительно, эти разрезы потом делались для них "игрушкою".
   Обратимся теперь к Аполинарию Сидонию. В шестидесятых годах пятого столетия им написан длинный стихотворный панегирик только что возведенному на престол римскому императору Антемию. В числе подвигов, совершенных сим последним, Сидоний упоминает его победу над толпой гуннов, сделавших набег на Иллирийские провинции. Панегирист изображает варваров следующими чертами:
   "Там, где белый Танаис (Albus Tanais) падает с Рифейских гор и течет по долинам гиперборейским, под северным созвездием Медведицы, живет народ, грозный духом и телом, так что на самых лицах его детей уже напечатан какой-то особый ужас. Круглою массою возвышается его сдавленная голова (consurgit in arctum massa rotunda caput). Подо лбом в двух впадинах, как бы лишенных глаз, виднеются взоры (geminis sub fronte cavernis visus adest oculis absentibus). Свет, едва брошенный в полость мозга, проникает до наружных, крайних, орбит, однако незакрытых (acta cerebri in cameram vix ad refugos lux pervenit orbes, non tamen et clauses)2 ; так чрез малое отверстие они видят обширные пространства, и недостаток красоты (majoris luminis usum) возмещают тем, что различают малейшие предметы на дне колодца. Чтобы нос не слишком выдавался между щеками и не мешал шлему, круглая повязка придавливает нежные ноздри (новорожденных). (Turn, ne par malas excrescat fistula duplex, obtundit teneras circumdata fascia, nares, ut galeis cadnt.) Таким образом материнская любовь обезображивает рожденных для битв, поелику при отсутствии носа поверхность щек делается еще шире. Остальная часть тела у мужчин прекрасна: широкая грудь, большие плечи, подпоясанный ниже пупа живот (succincta sub ilibus alvus). Пешие, они представляются среднего роста; но если видишь их на коне, то они кажутся высокими (procera forma); такими же часто являются они, когда сидят. Едва ребенок покидает лоно матери, как он уже на спине коня. Можно подумать, что это члены одного тела, ибо всадник как бы прикован к лошади; другие народы ездят на конском хребте, а этот живет на нем. Овальные луки, острые дротики, страшная и верная рука, несущая неизбежную смерть, и ярость, сыплющая удары без промаха. Вот какой народ вторгся внезапно, переправившись на своих телегах через замерзший Истр и избороздив колесами его влажный лед".
   Здесь в изображении Сидония повторяется почти та же характеристика гуннов, как у Клавдиана, но с несколько большими подробностями, относительно их искусственного уродства. Сидоний прямо указывает на гуннский обычай с помощью тесных повязок придавать черепу младенцев неестественную форму, и не одному черепу: вместе с ним нос также получал приплюснутую форму, что сильно безобразило их лица. Он объясняет нам, зачем, с какою целью делалось это безобразие: ради шлема, чтобы шлем сидел плотнее на голове. Любопытно, как отнеслись к этому известию некоторые из тех европейских ученых, которые занимались вопросом о гуннах. Само собой разумеется, что, как скоро безобразие гуннов является неприрожденным качеством, а делом обычая, искусственного уродования, то естественно, что это безобразие не может служить доказательством какой-либо известной народности. Но прежде чем остановиться на подобном вопросе, в европейской историографии по почину Дегина уже сложилось мнение о пришествии гуннов в Европу из монгольских степей с чертами монгольской расы. Не все, однако, ученые видели в них чистых монголов. Некоторые сочли их племенем угро-финским, и это мнение можно назвать господствовавшим доселе в исторической этнографии; другие склоняются к их турецкому или татарскому происхождению. Что же сделал известный французский историк Амеде Тьери в своем сочинении Historr d'Attila et de ses successeurs (Paris. 1856)? Вероятно, чтобы не обидеть ни одну из этих почтенных народностей, он преспокойно уместил их всех трех в гуннском типе. А именно, по его мнению, гунны, во-первых, разделялись на две большие ветви: белую и черную, восточную и западную. Это еще бы ничего, потому что некоторые источники действительно говорят о племени Ефталитов или Белых гуннов. Затем он восточных или белых считает турецко-татарским племенем, а западных или черных - угро-финским. И наконец предполагает, что господствующим верхним классом у них были монголы. Господство сих последних, т. е. монголов, по мнению Тьери, и объясняет нам, почему гунны приплюскивали своим младенцам нос и устроивали им голову клином: они делали это будто бы для того, чтобы походить на свою аристократию, т. е. на монголов. Вот какое объяснение дает нам Тьери; причем прямое указание Сидония на искусственное прилаживание головы к шлему он отвергает как несерьезное. (Т. I, стр. 7-9). И это мнение, руководящееся произвольными предположениями и отрицающее источники, нашло последователей в исторической литературе.
   Несколько иначе взглянул на тот же предмет известный петербургский академик Бер в своем трактате о Макрокефалах (Die Makrokephalen im Boden der Krym und Oesterreichs. Memoires de 1'Academie des sciences. VII-е serie. T. II No 6. S.-Ptrb. 1860). Он яснее понял, что раз мы допустим искусственное уродование у гуннов, известное определение их племени на основании безобразной наружности теряет под собою почву и определение это становится очень шатким. А потому Бер и поступил логичнее, чем Тьери: он просто отвергает известие Сидония о повязках, сдавливавших нос и голову. Для этого он старается иначе толковать некоторые места приведенного описания и даже переиначивать самый текст. Например вместо consurgit in arctum massa rotunda consurgit in arcum, т. е.: вместо стесненной или сдавленной головы у него получается какая-то дугообразная, лукообразная или сводообразная голова; что, по его словам, дает нам простое изображение монгольского строения головы. А еще вернее, прибавляет он, вместо consur git in arctum поставить in arcem, т. е. in arcem capitis; выходит, что голова круглою массою поднимается к темени или оканчивается теменем. Затем искусственное придавливание носа у гуннов он отвергает потому, что оно будто бы физически очень затруднительно, да и было не нужно для шлема; так как шлем не надевался ниже глаз. Говоря, что Сидоний в данном случае не заслуживает веры, он указывает на его противоречия о глазах: у гуннов глаз нет, и в то же время они видят мелкие предметы на дне колодца. Но такое толкование некоторых поэтических вольностей, породивших недостаточно точные выражения в описании Сидония, очевидно, вызвано у Бера тою предвзятою мыслию, что у гуннов были природные монгольские черты, а не искусственные, только их напоминающие. Ничто не препятствует предположить, что у гуннов употреблялись шлемы с какими-либо наличниками, ради которых действительно не давали носу принять его надлежащие размеры. Надобно заметить, что Бер не согласен с мнением об угро-финской народности гуннов, а буквально держится Дегиня и называет их чистыми монголами. Он полагает, что они совершенно походили на калмыков, и Сидоний будто неверно понял то, что ему рассказывали об их наружности. Но в той же монографии почтенный ученый сам приводит многие примеры искусственного уродования и сдавливания младенческих черепов повязками у разных народов, - сдавливание, которое до позднейших времен встречалось даже в некоторых местностях Швейцарии и Южной Франции, где никаких монголов история не знает.
   С какою же целью гунны так уродовали свою голову и лицо?
   Тьери отвергает помянутое выше объяснение Сидония. А между тем это объяснение вполне удовлетворительно. Доказательством тому служат примеры других народов. Некоторые племена кавказских горцев доселе употребляют ту же систему повязок для младенцев, т. е. придают голове их более округлости и несколько коническую форму. И для чего бы вы думали? Для того, чтобы их национальная шапка (папаха) сидела потом плотнее на голове. Если есть народы, которые голову, так сказать, подлаживают к шапке, а не наоборот, то естественно является старание диких, воинственных гуннов подогнать свою голову к шлему, и не только голову, но и нос. Главная ошибка сравнительной исторической этнографии доселе заключалась в том, что наши европейские понятия о мужской красоте она применяла к вопросу о гуннах; тогда как у них самым привлекательным мужчиною был тот, кто убил наибольшее количество неприятелей и кто мог обвешать шею и грудь своего коня пучками волос с кожею, содранною с неприятельских черепов. (Говорю это по сравнению с другими народами тех времен.) У народов диких и воинственных мы нередко встречаем старание придать страшный вид своей наружности, чтобы ужасать неприятелей. Этот обычай еще в нашу эпоху можно было наблюдать, например, у тех американских дикарей, которые уродовали свои лица и устраивали себе из волос и перьев громадные головные уборы. Нечто подобное встречается и у древних германцев в эпоху более раннюю, чем гуннская. У древних европейских народов мы встречаем также примеры татуирования своего тела, скальпирования неприятелей и тому подобные обычаи, свойственные временам диким и воинственным. Очевидно, гунны отличались особым усердием по части уродования своих лиц и придания себе страшного вида, тогда как у более западных европейских народов, и между прочим у готов, подобные обычаи уже давно смягчились или выходили из употребления. Иорнанд между прочим говорит, что те, кто мог бы противостоять им в войне, не выносили их ужасного вида и в страхе обращались в бегство (qu os bello forsitan minime supetabant vultus sui terrore minium pavorem ingerehtes, terribilitate fugabant). Конечно, в этих его словах опять-таки есть доля преувеличения, чтобы несколько оправдать поражение любезных ему готов; однако несомненно и то, что гунны своим искусственным уродством в некоторой степени достигали цели, т. е. одним своим видом наводили страх на неприятеля. Если мы обратимся к вторжениям в Европу действительно туранских народов, каковы угры, печенеги, половцы и наконец татаро-монголы, то не найдем никаких свидетельств, чтобы эти народы поражали европейцев одною своею страшною наружностию. Историческая этнография находила в описании гуннов калмыцкий тип. Но кого же и когда калмыки пугали одним своим видом. Разве детей, а никак не взрослых мужчин, носивших оружие?
   Я повторяю, что только воображение европейских писателей нового времени усмотрело монгольские черты в описании гуннов у Аммиана и Иорнанда. Никто из них не говорит об узких косых глазах, выдававшихся скулах, остром подбородке и т. п. отличиях монгольского типа. Никто также не говорит о желтизне их кожи. Иорнанд сообщает, что лицо гуннов ужасающей черноты; но если принять буквально это свидетельство, то их можно, пожалуй, относить к маврам, арабам, наконец к цыганам (а известно, что цыгане принадлежат к арийской расе), и т. п. В этом случае мы можем предположить или искусственное чернение своего лица опять с тою же целью придать себе страшный вид, или обычное преувеличение Иорнанда по отношению к ненавистным гуннам. Да славяне, по известию греческих писателей той же эпохи, совсем и не отличались белизною лица. Об этом прямо говорит византийский историк VI века Прокопий; он же замечает, что они были покрыты грязью и всякою нечистотою и вообще имели гуннские нравы. Прокопий между прочим сообщает известие, что Белые гунны имели белую кожу и были отнюдь не безобразны. (De Bello Pers. I, 3.) Из этого известия можем заключать, что не все гунны следовали обычаю безобразить свое лицо, или что Белые гунны принадлежали к иному племени. В противоположность Белым гуннам в источниках мы однако же не находим названия Черные гунны. Впоследствии в X веке встречаем в Приазовье "Черных болгар" или собственно Черную Болгарию. Но такие названия не означают непременно деления народов по цвету кожи. Так, в русской летописи мы находим Черных и Белых угров без указания, в каком отношении они находились друг к другу. Далее известны названия Белая, Черная и Червонная Русь, которые опять-таки не имеют никакого отношения к цвету кожи. Точно так же известны Белые хорваты, но никаких Черных хорватов мы не знаем.
   Помянутое искусственное уродование у гуннов, по всем признакам, вместе с поселением их в придунайских странах и с успехами их гражданственности постепенно смягчалось и выходило из употребления. Прокопий, говоря о византийских партиях цирка, сообщает, что эти партии в своем костюме и прическе подражали гуннам, т. е. брили щеки и подбородок и подстригали кругом голову, оставляя чуб на затылке или на темени. Трудно предположить, чтобы в Византии явились гуннские моды, если бы гунны продолжали себя безобразить так же, как в предыдущие века. Наконец болгаре, водворившиеся на Балканском полуострове, будучи чисто гуннским народом, во всех известиях о них не представляют даже никакого намека на какие-либо неарийские черты их наружности.
   Обращу также внимание на гуннских женщин. Очевидно, обычай безобразить свое лицо касался только одних мужчин, как "рожденных для битв", по выражению Сидония. Хотя женщины сарматские известны своим участием в войнах, но на безобразие гуннских женщин не встречаем ни малейшего намека. Напротив, в немецкой песне о Нибелунгах говорится о множестве красивых женщин в стране гуннов. Имеем полную возможность заключить, что гуннские женщины отнюдь не были чужды общей славянкам миловидности.
   Что касается до объема и сложения гуннов, приведенное описание их Сидонием ясно подтверждает, что они были коренастый, но статный народ среднего роста; они даже были бы высокого роста, если бы ноги у них своею длиною соответствовали туловищу. На это обстоятельство, очевидно, влияла привычка с детства постоянно сидеть на коне, отчего ноги развивались не совсем нормально и получали выгнутую наружу форму. (Есть мнение, что у нас великороссы отличаются от малороссов также более короткими ногами.) Хотя высокий рост и не составляет непременную принадлежность всех славянских народов, тем не менее Иорнанд, называя гуннов малорослыми (exigui quidem forma), и в этом случае относится к ним с очевидным пристрастием, если его известие сличить с указанным сейчас свидетельством Сидония и приведенным выше Аммиана (prodigiosae formae).
   С другой стороны, мы встречаем иные свидетельства, может быть, также пристрастные, о невысоком росте некоторых славянских племен. Так, византийский писатель IX века Феофан рассказывает следующее по поводу смерти римского императора Валентиниана, царствовавшего во второй половине IV века. Савроматы, "народ малорослый и жалкий", восстали против римлян, но были побеждены императором и прислали просить мира. Смотря на послов, Валентиниан спросил: "Ужели все савроматы такого жалкого вида?" - "Ты видишь из них самых лучших", - отвечали послы. Тогда он громко воскликнул об ужасном положении Римской империи, против которой восстают даже такие презренные люди как савроматы. От этого сильного восклицания и энергического всплеска руками у Валентиниана будто бы лопнула жила, и он истек кровию. Известие это имеет несколько легендарный характер; но оно указывает на то, как свысока иногда смотрели греки и римляне на дунайских сарматов; а под дунайскими сарматами в данном случае несомненно разумеется один из славянских народов. Кстати, прибавим, что в помянутом панегирике Аполинарий Сидоний мир, заключенный после победы Антемия над гуннами, называет Сарматским миром (Sarmaticae paci pretium etc.). Ясно, что гуннов в его время причисляли к народам сарматским. А что под сарматами разумелись племена арийские, не туранские, в этом теперь согласны почти все ученые.
   Средний рост гуннов, взятых в массе, само собою разумеется, не мешал многим отдельным личностям достигать атлетических размеров. Так, мы имеем известия армянских историков от V до VII и VIII века, которые повествуют о гуннах, делавших в древности набеги с Северного Кавказа на армянские владения; причем иногда встречаем упоминания о гуннских богатырях, вступивших в единоборство с армянскими героями. Из византийских же известий напомню в особенности рассказ Прокопия о гуннском витязе Хорсоманте, в истории Готской войны.
   Из той характеристики гуннов, которую дает нам Сидоний, обращу ваше внимание еще на одну подробность. Именно на фразу succincta sub ilibus alvus - низко подпоясанный живот. Никто из западных ученых доселе, по-видимому, не замечал этой подробности; они
   даже ее не совсем понимали. Например, в имеющемся у меня под рукою Лионско-Парижском издании 1836 года, снабженном переводом и комментариями, авторы их Грегуар и Коломбе передают эту черту в переводе словами une taille svelte (31 стр.), а в комментарии: ils n'ont presque point de ventre (346 стр.). Но Сидоний совсем не хотел сказать, что у гуннов была тонкая талия или что живота у них почти не было. Он говорит, что они низко подпоясывались по животу. Для нас, русских, такое подпоясывание совершенно понятно, ибо мы и до сих пор встречаем его у наших крестьян. Относительно гуннов означенная фраза сделается для нас еще нагляднее, если мы посмотрим на керченские фрески, открытые в 1872 году, где сарматский элемент Пантикапеи является именно опоясанным низко по животу. И если черта эта была замечена в те времена, то ясно, что она также составляла одно из бросающихся в лицо отличий от других народов.
   Итак, мнение о чудско- или турко-монгольском происхождении гуннов, основанное главным образом на описании их страшной наружности - это мнение падает само собою, как скоро мы подвергнем его более тщательному анализу. Тогда мы убедимся, что с одной стороны в этом описании заключается значительная доля преувеличения, а с другой оно ясно указывает на искусственное уродование гуннских физиономий руками их родителей или их собственными, на их несомненное старание придать себе страшный вид, внушавший неприятелям ужас и трепет. После наружности доказательством туранства служили свирепые, дикие нравы гуннов, их кочевой образ жизни, и т. п. Но такие доказательства порождались недостаточною зрелостью сравнительной историкоэтнографической науки. Сравнивая быт и степень развития разных народов, мы убеждаемся, что дикость, воинственность, кочевание и т. п. не могут служить признаками только монгольских или турецких племен. Арийские племена также проходили ступени кочевого быта, особенно там, где их окружала степная природа. А своею воинственностью они в общей массе превосходили народы чудско- и турко-монгольские. Византийские писатели нравами прямо уподобляют гуннов склавинам и антам. Свирепостью своею гунны поражали только на войне, а во время мира это был простодушный народ, по свидетельству того же Прокопия - черты, которыми по преимуществу отличается славянская раса. Относительно жестокости готы в те времена не только не были ниже гуннов, а иногда едва ли их не превосходили. Так сам Иорнанд рассказывает, что готский король Винитар, победив антов, взял в плен их князя Бокса (Богша) и повесил его вместе с его сыновьями и семидесятью боярами. Известны также и в ту же эпоху свирепость вандалов, их хищничество и страсть к разрушению. Следовательно, подобные черты никоим образом не могут служить доказательством туранской расы. Для нас гораздо важнее то обстоятельство, что гунны оказались народом весьма восприимчивым к европейской христианской цивилизации, пример чему мы видим на болгарах как на коренном гуннском племени. Известно, какие сравнительно быстрые успехи сделали они относительно гражданственности и как некоторое время они, в свою очередь, были главными двигателями в деле цивилизации почти всего славянского мира. Даже и гунны, оставшиеся в странах приазовских, совсем не были народом жалким и бедным, как это можно заключить из слов того же Иорнанда. В первой половине VI века мы встречаем у кубанско-таманских гуннов князя Горда, который ездил в Константинополь, там принял крещение, причем сам император Юстиниан был его восприемником. А воротясь домой, Горд затеял гонение на язычество и велел истреблять идолов, а те, которые были сделаны из серебра и электра, приказывал расплавлять. Такими мерами он вызвал возмущение и погиб. Но эти идолы, изваянные из серебра и электра (смесь серебра с золотом), конечно, не говорят в пользу особой бедности и дикости азовских гуннов того времени.