Михр-Бидад входит во двор, как можно выше задрав голову.
Как живот - от гороховой похлебки, молодого перца пучит от нестерпимого желания поскорей рассказать домочадцам, что приключилось с их ненаглядным Михр-Бидадом сегодня.
Обычно согнутый наподобие лука вперед, он нынче так заносит нос и выпирает тощую грудь и брюхо, что выгибается, опять же, точно лук, но теперь уже назад, и тетива его становой жилы звенит от ликования. Будто на Михр-Бидада упала тень сказочной птицы Хумаюн. Говорят, человек осененный ее крылами, непременно удостоится царской тиары.
Ах, братья, какая удача.
Ох, други, какой успех.
У наполненного мутной водой бассейна, на ковре под яблоней, сидят родители Михр-Бидада, младшие братья и сестры, жена с шестимесячным ребенком на смуглых руках. Они ждут Михр-Бидада к ужину.
Рядом, на циновке - рабы с женами и детьми. На Востоке хозяин и раб вместе работают. Правда, большая часть труда выпадает на долю раба. На Востоке хозяин и раб вместе едят. Правда, большая часть пищи выпадает на долю хозяина.
- Иду на войну, - важно объявляет Михр-Бидад, сбросив сапоги, вымыв руки и усевшись рядом с отцом, по правую руку. После отца - он старший мужчина в семье. По левую руку от хозяина - хозяйка.
- Вах! - восклицает старик. - Против кого война?
- Против саков аранхских.
- Доброе дело, доброе - оживляется старик, бывалый рубака, дравшийся с мадами, ходивший на Лидию. - У саков, я слыхал, хорошие кони и овец много.
- Тебе бы только овец и коней! - вздыхает старуха. - У саков, я слыхала, и луки неплохие, и стрел у них немало. Да и сколько их достанется, овец и коней? Гонят на войну - обещают десять сум золота. А как начнут делить добычу - одни объедки нам остаются. Лучшее уходит в казну царя, в лапы его приближенных.
- Молчать пустая ступа! Где ест тигр, там сыт и шакал. И тебе перепадет что-нибудь. Вам, бабам, только б вздыхать. Мужчина сотворен для битв.
- Сегодня беседовал с Курушем, - небрежно говорит Михр-Бидад и зевает равнодушно и скучающе. А самому... самому так и хочется вскочить и пуститься в пляс.
- Вах! - подпрыгивает старик. - И что?
- Царь запомнил меня еще с тех дней, когда я был у него в Задракарте. "Раносбат хвалит тебя, - сказал Куруш. - Я люблю храбрых и преданных людей. Служи так же хорошо, и ты станешь одним из моих телохранителей".
- Вах! - Старик резко отодвигает глиняную миску с гороховой похлебкой. - Сегодня такой день... Эй, Аспабарак! Бросай все! Режь барана. Праздник у нас!
Он восхищенно глядит на Михр-Бидада, треплет растроганную старуху за плечо, всхлипнув, утирает слезу.
- Спасибо жена! Твой сын... мой сын... спасибо, спасибо!
Носятся по двору, хлопочут домочадцы.
Братья и сестры пристают к Михр-Бидаду:
- Пригони мне черного жеребенка.
- А мне - рыжих ягнят!
- Верблюжонка!
- Сакских девочек! Мы будем с ними играть.
- Ладно, хорошо. Пригоню. - Михр-Бидад мягко отстраняет ребятишек и подходит к жене. Она сидит, опустив голову, на краю глинобитного возвышения и одна во всем доме не радуется новости.
Михр-Бидад - удивленно:
- Ты чего?
Жена - глазастая, юная, похожая больше на девчонку, чем на мать полугодовалого ребенка - крепко прижимает к себе сына и всхлипывает:
- А если тебя... убьют?
У Михр-Бидада жалостно раскрывается рот. Но тут ему приходит на память, как обращается с матерью отец. Михр-Бидаду стыдно за свою слабость. Он смеется натянуто:
- Бе, дура! Кто меня убьет? Не родился еще человек, который...
Он досадливо машет рукой - стоит ли с тобой разговаривать! - и уходит, гордый и воинственный, прочь от возвышения.
Известно, конечно, молодому персу: на войне убивают. Но, как всякий человек, собирающийся в поход, щитоносец непоколебимо верил, что именно его-то обязательно минует вражеская стрела...
Зажарен на вертеле баран. Принесен мех с вином. Созвана в гости толпа ближайших соседей. Далеко за полночь шумят во дворе мужчины.
- Война против саков - дело, угодное богу Ахурамазде, - изрекает свысока приходский жрец огня, усевшийся, по нижайшей просьбе хозяина, на самое почетное место. - Ибо кочевники Турана - племя неверных, двуногие скоты, люди-насекомые. Они не рождаются - вываливаются из материнского чрева. Не умирают - околевают. Не ходят - несутся или волокут ноги. И не едят, а жрут, - убежденно говорит жрец.
Гости не спускают с Михр-Бидада заискивающих глаз.
Повезло человеку!
Стать телохранителем царя - великая честь, заветное желание каждого перса. Но не каждому персу это доступно - жизнь повелителя доверяют обычно лишь сыновьям родовых старейшин, богатых людей. Михр-Бидад - из простых, а сумел угодить Курушу. Повезло. Успех и удача.
Приятно оглушенный сладким вином, обильной закуской и завистью окружающих, блаженствует Михр-Бидад, парит в мечтах, как на широких и мягких крыльях волшебной птицы Семург.
Весь дом веселится. Только Фаризад, жена Михр-Бидада, всеми забытая, сидит на корточках в уголке двора, кормит ребенка и горько плачет. И откуда берется столько слез?
Они струйками заливают маленькую грудь женщины и смуглое лицо малыша. Ребенок то и дело отрывается от соска, беспомощно мигает мокрыми от материнских слез черными глазами и тонко хнычет. Горе. Печаль.
"Война? Хорошо! На войне позволительна любая гнусность.
Сними узду с низменных желаний.
Испытывай самые дикие удовольствия.
Удовлетворяй самые пакостные поползновения твоей души.
Падай на самое дно. Валяйся в гуще мерзостей. Раскрутись до последнего витка. Можешь резать, вешать, топить, рубить, похабничать, насиловать, жечь.
Можешь все!
Тебя только похвалят. Ты - арий, ты - благородный, ты - господин. И ты - на войне..."
- Раносбатэ-э-эй! - восторженно завизжал Михр-Бидад, откидывая длинной ногой вышитый полог, прикрывающий вход в шатер военачальника.
Перс волок, накрутив косы на руки, двух пленных сакских девушек.
Они бились у его бедер, кричали, царапались, кусались, словно молодые тигрицы, пойманные охотниками в зарослях. Михр-Бидад встряхивал их за волосы, чтоб усмирить, и пьяно гоготал, покачиваясь из стороны в сторону.
- Раносбато-о-оу! Хоу, Раносбат!
- Хо-оу, Михр-Бидад! - провизжал в ответ Раносбат. - Ну, влезай! Где ты застрял?
- Двух куропаток подстрелил, ха-ха-ха!
- Куропаток? Д-давай их сюда!
- Помоги! Тяжелые. Упираются...
Раносбат, шатаясь, выбрался наружу. При виде юных пленниц глаза военачальника радостно округлились. Он завопил, как зритель на конских ристалищах:
- А-ай, чудо! Ты золотой человек, Михр-Бидад. Золотой человек!
Вдвоем, путаясь ногами, спотыкаясь и ругаясь сквозь смех, персы затащили девушек в шатер и швырнули на груды безобразно разбросанных шерстяных полостей, одежд, мягких седел, войлочных попон, расшитых чепраков, пустых кувшинов и блюд.
...Аранха. Пятнадцать дней, придерживаясь старой караванной тропы, ползло, извиваясь огромной гадюкой меж дюн, по дну оврагов сухих, через спины пологих бугров, персидское войско от Марга к великой реке.
Пока разведка шныряла в окрестностях лагеря, осматривая берег и выискивая место, удобное для переправы, конники и пехотинцы отдыхали.
На пути войску не попалось и пустого шатра.
Перед тем, как выступить из Марга, персы распустили слух, будто Куруш ведет на Томруз двести тысяч отборных рубак. На самом деле воинов у него было не больше двадцати-двадцати пяти тысяч, и не только персов чистокровных, но и варкан, партов, мадов, дахов, маргушей и вавилонян.
Слух распустил для устрашения Турана. Так делалось всегда. Жалкая горсть кочевников, населявших равнину между Мургабом и Аранхой, рассыпалась в ужасе и ударилась в бегство. Одни потянулись на север, к Хорезму, другие - на восток, за Аранху.
Легкой коннице Гау-Барувы посчастливилось захватить на левом берегу несколько крупных семейств, не успевших переправиться на ту сторону. Царь повелел стариков и детей бросить в Аранху, зрелых мужчин и юношей заклеймить и отправить в обоз, а женщин распределить между военачальниками.
Двух сакских девушек он подарил Раносбату; их-то и приволок Михр-Бидад.
- Эй, не спать! Играйте... - Раносбат разбудил пинками двух пьяных телохранителей, развалившихся у входа.
Те, уныло бормоча и хмельно икая, поднялись кое-как, уселись плечом к плечу, нашарили бубен и дудку и заиграли, не открывая глаз. Головы их бессильно свисали то вправо, то влево и стукались, как тыквы.
Дудка пронзительно верещала, испуская один и тот же высокий, душераздирающий звук.
Бубен ухал и бухал без всякого склада и ритма. Будто не музыкант бил в него, а сонный осел, желая сбросить оводов, вцепившихся в ляжку, встряхивал задней ногой и ударял нечаянно в туго натянутую на обруч кожу.
- Хорошо! - одобрительно крикнул Раносбат. - Живите сто лет, дайв бы побрал вас хоть сейчас. - Он повернулся к плачущим девушкам. - Ну, козочки, танцуйте!
Пленницы сидели у входа, тесно прижавшись друг к дружке; они тряслись и озирались, впрямь напоминая козочек, попавших в волчью стаю.
- Кому я говорю! - заорал Раносбат. - Танцуйте, ну?! А, не хотите? Михр-Бидад, где моя палка?
На пленниц обрушились удары. Девушки, причитая, кинулись наружу - и угодили в объятия Раносбатовых телохранителей, буйно плясавших на траве у шатра.
- Волоките их прочь! - ревел Раносбат. - Разве это козы? Это змеи! Покажите им таких-сяких... А я утром займусь.
Михр-Бидад, по приказанию Раносбата, раскупорил новый кувшин. Выпили. Еще выпили. Опять выпили. Выпили снова. Начальник достал тростниковую трубку, пропущенную через тыквочку с водой, и заправил сухим и твердым, похожим на темно-зеленую болотную землю, дурманящим зельем из плодовых коробок и верхних листьев дикой конопли.
- Пробовал когда-нибудь? - спросил он у Михр-Бидада.
Нет, Михр-Бидад никогда не пробовал хаомы. Слишком дорогое удовольствие для простого щитоносца. Раносбат прикурил от светильника и сказал важно:
- Гляди, как надо сосать.
Начальник, почти не касаясь губами кончика трубки, шумно потянул воздух и вдохнул вместе с ним угар. Сделав несколько шипящих затяжек, он отчаянно закашлялся и сунул, не глядя, трубку Михр-Бидаду. Шатер наполнился клубами голубого, приторно-сладкого дыма.
Вдосталь покурив хаомы, оба затихли. С лиц постепенно схлынула краска, под кожей расплылся поток болезненной желтизны. Глаза остекленели. Под ними набрякли пухлые мешки.
У Михр-Бидада закружилась голова.
Желая потереть лоб, он шевельнул рукой.
Странно маленькая, крохотная, как просяное зерно, она слабо мелькнула где-то далеко внизу, в черной пропасти, и медленно, через тысячелетия, двинулись кверху, вырастая все больше и больше.
И вот она с жутким беззвучным ревом остановилась перед ослепшими глазами Михр-Бидада. Страшная. Огромная, как скала, с пальцами, толстыми, как стволы древних чинар.
Щитоносец скорчился и воспарил к луне. Прижав колени к животу, он плавно переворачивался через голову, а мимо, полыхая голубым огнем, проносились звезды.
Холодно. Михр-Бидад застучал зубами. Испуганный этим стуком, черный, тощий котенок с взъерошенной, торчащей шерстью дико взглянул на молодого перса, метнулся по шву меж двух полотнищ шатра и пропал в углу, где не было никакого отверстия.
Рядом кто-то захихикал.
Михр-Бидад очнулся и увидел Раносбата. Начальник тыкал пальцем в грудь Михр-Бидада. Губы его расползались в бессмысленной, дурацкой усмешке.
Щитоносца захлестнула волна бешеного веселья. Он безумно расхохотался в глаза Раносбата и услышал в ответ такой же ужасный хохот. Персы катались по кошме. Хватались за бока. Давились приступами безудержного, надрывистого, раздирающего нутро сумасшедшего смеха.
Отсмеявшись, они почувствовали звериный голод.
Они жадно накинулись на остатки вечернего пиршества. Принялись, утробно урча, подобно гиенам, пожирать объедки и глодать обглоданные кости. Их вырвало прямо на скатерть. Персы тут же улеглись и забылись.
Удивительно, как они не свалили светильник и не сожгли шатер.
В бреду Михр-Бидаду мерещилась Фаризад. Она плакала и протягивала к нему сына. Ребенок, выкатив глаза, дьявольски хохотал голосом Раносбата.
- Эй, кто тут Михр-Бидад?
Щитоносец застонал, с трудом разлепил закисшие веки. Беднягу тошнило, мутило, крутило. Внутри все ныло, кости ломило, голова гудела, как бронзовый котел. Руки и ноги болели, будто не сакских девушек, а Михр-Бидада отлупил вчера палкой Раносбат.
Ох разбит Михр-Бидад. Совершенно разбит.
Он взглянул на загаженную скатерть, вспомнил гнусную одурь, которой обволокла его приторно-сладкая хаома, и передернулся от омерзения. Он почувствовал сжигающий стыд, будто совершил что-то очень позорное.
- Ты Михр-Бидад? - Перед щитоносцем стоял рослый воин в мадской одежде, с золоченой секирой в руках. Царский телохранитель.
Воин строго кивнул на выход. Михр-Бидад догадался - Куруш требует к себе. Ох, для чего?
Он вытер опухшее лицо мокрым платком, кое-как расправил помятую одежду и вышел, спотыкаясь на каждом шагу, из душного шатра. Вышел - и, слабо вскрикнув, отпрянул назад, словно наткнулся на копье.
Перед шатром, у погасшего костра, сидела к нему спиной... Фаризад.
Голова жены была, как и тогда в день прощания, печально опущена. Вздрагивали угловатые плечи. Опять плачет.
...Спустя миг он знал уже, что ошибся. Откуда тут взяться жене? Она далеко, в Ниссайе. И все же сердце дико стучало, и Михр-Бидад рванулся к костру. Конечно, не Фаризад! Лицом вовсе на жену не похожа. Одна из вчерашних девушек - облепленная мокрой глиной (где ее таскали?), измазанная пылью и золой.
- Ты чего? - прорычал Михр-Бидад, стараясь подавить грубостью жалостную дрожь сердца.
Она отняла черные ладони от изможденного лица и глянула на долговязого перса с откровенной ненавистью. И вдруг вскочила, ринулась к нему, выставив острые ногти.
- Чего? Не видишь - чего? - крикнула она хрипло. - Мразь! Дай бог, чтоб с твоей женой случилось такое.
Михр-Бидад побледнел, словно опять глотнул дыма хаомы.
- Гадюка! - рявкнул щитоносец и вскинул палку (кто видел перса без палки?). - Вот задам тебе сейчас.
- Задай! И дай бог, чтоб с твоей женой случилось такое.
- У, дрянь. - Михр-Бидад безвольно опустил палку, сплюнул и поплелся, точно пришибленный, прочь от костра. Позади невозмутимо шагал царский телохранитель.
- Проклятая! Ты смотри, а? - злобно бормотал Михр-Бидад, стараясь отвязаться от крепко прицепившегося к нему видения. Но чертова сакская девчонка, непостижимо как, все тесней сливалась в потревоженной душе молодого перса с образом далекой Фаризад.
Кощунственно отождествлять Фаризад, его жену, его кровь, дочь ария, с бодливой степной козой. Но что тут поделаешь, если эта дикарка торчит и торчит перед глазами?
Вихрь непривычных мыслей.
Михр-Бидад не смотрел по сторонам, поэтому и не заметил, как миновали они с телохранителем стоянку дахского отряда. Необходимость держать заложников в Ниссайе отпала - всех их родичей вместе с ними погнали на войну. В залог остались дети, женщины да старики.
И не заметил Михр-Бидад пары огненных очей, сверкнувших за его спиной неутолимой, иссушающей жаждой мести.
Эти очи ясно пророчили неизбежную смерть.
Они принадлежали молодому даху по имени Гадат.
...Между царем и Утаной произошла с утра новая стычка. Куруш торопил с переправой. Хватит, отдохнули! Будто лихорадка трепала Круша - так не терпелось ему поскорей схватиться с упрямыми саками.
"Он безумен, совершенно безумен, - думал со злостью Утана. - Лезет, сломя голову, прямо в пасть волкодаву. Не к добру твоя поспешность, царь царей. Не к добру".
А вслух сказал:
- Почти половина войска состоит из варваров. Это так. Ты говорил: "Пусть дохнут, лишь бы добыли для нас победу своей кровью". Что ж? Пусть дохнут. Но губить-то их надо с умом! Как-никак, дахи, варканы, парты наша опора. Дельный хозяин бережет и благородного скакуна и рабочего мула. Варвары еще пригодятся тебе, государь. Для будущих сражений хотя бы. По-моему, следует еще раз перетолковать с Томруз. Может обойдемся все-таки без битва? Может, Томруз покорится по доброй воле? Она не глупа. Поймет, что таран хворостиной не переломить.
Чего добивался Утана? Он и сам точно не знал. Он не верил, чтобы Томруз покорилась по доброй воле. Ему просто хотелось как можно дольше затянуть срок столкновения двух войск. Любой ценой избежать сражения. А там будет видно. Может, все уладится миром.
Он жалел людей.
- Хватит толковать! - взбесился царь. - Вы с Гау-Барувой досыта с нею натолковались. Вперед, за Аранху!
- Я согласен с Утаной, - поддержал вдруг недруга рыжий Гау-Барува. Не лишне опять встретиться с Томруз. Правда, вряд ли удастся склонить саков к добровольной сдаче. Но, пока будут плестись разговоры да переговоры, мы без помех свяжем плоты и соорудим отличный мост. Иначе саки оцепят берег, убьют много людей.
- Ага! - кивнул царь одобрительно. - Если так - я тоже согласен. Кого послать к Томруз?
Выбрали Михр-Бидада.
Будь это вчера, Михр-Бидад засвистел бы от радости. Только подумать, какое доверие оказывает ему повелитель! Но сегодня, больной, изнуренный ночной попойкой, он не то что радоваться - языком не мог ворочать без тяжелого усилия.
Да тут еще Фаризад... То есть, та сакская девчонка, над которой надругались псы Раносбата, не выходит из головы.
"Михр-Бидад туда, Михр-Бидад сюда, - с обидой сказал себе щитоносец, покидая шатер. - Сами теперь боятся сунуться к Томруз. Вот Гау-Баруву не послали. А меня убьют саки - Курушу наплевать".
Неожиданная мысль испугала Михр-Бидада. Он даже остановился, пораженный смутным ощущением лжи, незаметно опутавшей его с тех пор, как он ездил в Задракарту. А может, и раньше...
Эге! Уж не подсунули ли Михр-Бидаду кислого уксуса вместо сладкого вина?
Однако воля царя есть воля царя. Придется, хочешь не хочешь, тащиться за Аранху.
...Саки встретили Михр-Бидада, размахивавшего в знак дружбы зеленой ветвью, и сопровождавших его телохранителей угрюмыми волчьими взглядами.
- Пятнистая смерть! - кричали дети.
"Что еще за смерть такая - пятнистая? - поежился Михр-Бидад. - И зверский же вид у этих саков. Нет, все-таки они не люди. Варвары, дикари".
Но тут персу вспомнились слова сакской девушки, сказанные у костра: "Дай бог, чтоб с твоей женой случилось такое..."
Страшно ему стало.
Какими глазами глядели бы персы на саков, если бы саки ворвались вот так в их страну и грозно подступили к стенам Пасаргад?
Михр-Бидад присматривался искоса к неприветливым, хмурым лицам туземных женщин и находил, к своему удивлению, в них немало знакомых черт - нежных черт, напоминающих о Фаризад.
Так что же?! Выходит, саки - тоже люди? О дайв! Непонятно все на свете.
- Успех и удача, - мрачно приветствовал он Томруз.
- У саков, здороваясь, говорят: "Мир и благополучие", - нахмурилась женщина. - Успех и удачу желают друг другу при встрече разбойники.
"Бе! Где мир, где благополучие?" - раздраженно подумал Михр-Бидад. Вслух он сказал строго:
- Ты оскорбила моего господина.
- Чем?
- Отказалась выйти за него замуж.
- "Если врагу не к чему придраться - скажет, что у твоей собаки хвост кривой".
- Мой государь благороден. Куруш, внук Чишпиша, взывает к разуму хозяйки степей. Пусть не прольется кровь. Так. Покорись царю царей по доброй воле - и саки обретут покой.
Томруз горько усмехнулась:
- Благороден? Однажды кобра заползла в шатер пастуха и громко зашипела. "Для чего ты шипишь?" - спросил пастух. "Я - благороднейшая из змей! - похвалилась кобра. - Не кидаюсь внезапно, как стреловидная гюрза. Я всегда шиплю предупреждающе, прежде чем смертельно ужалить..." Нет! Не благороден, а безумен твой государь. Он грозит сакам? Но с каких пор он знает нас? Давно ли водится с нами? Давно ли точит на саков железны меч? Чтоб мы, саки, покорились жадному проходимцу... Да понимает ли твой государь, на кого решился руку поднять? Разве ему все равно, что умереть, что уснуть? В драке не орехи раздают. Как бы не получилось с господином твоим по пословице: "Ринулся в бой быком - вернулся коровой". Вы "ребра". Мы - "собаки". Перекусывать ребра, дробить острыми клыками позвонки и прочие кости - дело, привычное для собак. Угрызем вас, так и знайте!
"Прекрати, царь Айраны, ненужную возню.
Не рыскай по берегу, мост возвести не пытайся. Ведь не известно тебе, польза или вред будет твоей голове от родившихся в ней замыслов черных. Успокойся, возвратись домой. Царствуй над своей страной и оставь нас править нашей по нашему усмотрению.
У вас, персов, говорят: "Не стучись в дверь войны, пока можно договориться о мире". Заклинаю, ради блага само же Парсы, внять дружескому увещанию.
Если ж тебе непременно хочется сразиться с вольными саками, не будем топтаться у Аранхи без дела. Дай нам отойти от реки на три дня пути, и тогда преследуй. Или ты отойди от реки на три дня пути и жди, когда мы двинемся на персидское войско".
Так ответила Томруз царю царей.
СКАЗАНИЕ СЕДЬМОЕ. ЗОЛОТО И КРОВЬ
Вернувшись в лагерь, Михр-Бидад увидел на берегу длинную вереницу плотов, связанных из надутых бараньих шкур.
Трудно ли двадцати тысячам воинов связать за три дня тысячу крепких плотов? Благо, шкур достаточно (обычно в них возят воду), а деревьев для креплений и тростника для настила - у Аранхи черный лес. Плоты хоть сейчас готовы к спуску.
Выслушав посла, Куруш задумался.
- Три дня пути, - пробормотал он раздраженно. - Три дня пути! Чего она хочет, а? Не понимаю.
- Томруз хитрит, - вздохнул Гау-Барува. - Будем осторожны. Допустим оплошность - не пришлось бы жалеть. Зови людей. Послушаем, что скажут.
- Опять разговоры?!
- Без них не обойтись, мой государь. Зови людей, - мягко настаивал Гау-Барува.
Не первый раз осмотрительному Гау-Баруве сдерживать повелителя. Излишне порывист. Излишне! И Куруш покорился, ибо доверял тонкому уму главного советника больше, чем своему - грубому и твердому.
- Пустыня по эту сторону Аранхи нам уже знакома, по ту - все равно, что Страна Мрака, - сказал Раносбат на совете. - Где их там искать, проклятых собак? Отойдем на три дня пути. Пусть саки перейдут на левый берег. Они начнут преследовать нас в песках, так? А мы? Мы незаметно обойдем их сзади, так? И отрежем от переправ, чтоб некуда было бежать. Окружим. И пусть Томруз умоется своей кровью, дочь ослицы-ы-ы...
Разумно! Как бы ни кичились персы храбростью на людях, в глубине души они боялись лезть в барханы Красных песков. Утана и все начальники отрядов, как персидских, так и вспомогательных, дружно поддержали Раносбата. Поддержали к великому неудовольствию Куруша, который терпеть не мог отступлений и промедлений.
Даже Виштаспа не пытался возразить Раносбату. Обидно опоздать к бурлящему в котле вкусному вареву. На тот свет опоздать - не обидно.
Даже Гау-Барува, судя по его одобрительным кивкам, склонялся к тому, чтобы присоединиться к мнению ниссайского военачальника. Однако он не сказал пока ни слова.
И тогда заговорил Крез.
Да, всеми забытый, немощный лидиец Крез. Ему на покой давно пора бы, но Куруш до сих пор таскал старика за собой. Притащил и сюда, к Аранхе. Э, судьба! Где Аранха, а где Лидия?
Не потому не отпускал перс дряхлого Креза, что боялся, как бы тот не взбунтовал родную Сфарду. Нет! До бунта ли человеку, опустившему обе ноги в могилу. Просто лестно было Курушу держать в своей огромной свите, в числе других покорившихся владетелей, знаменитого на Востоке царя.
Но напрасно воображал повелитель Айраны, что Крез для него теперь не опасен... Промах. Ошибка. Поистине, если бог хочет наказать человека, он лишает его разума. И - бдительности.
Под морщинами, избороздившими бледный лоб Креза, деятельно работал мозг. В сердце Креза неугасимо, подобно священному костру огнепоклонников, пылала ненависть. Именно эта жгучая ненависть питала сердце лидийца, заменяя остывшую жидкую кровь, и сообщала его ударам юную силу.
Крез понимал - великую Лидию не возродить из праха. Звезда Сфарды закатилась навсегда. Пройдет немного времени, и лидийцы утратят родной язык, обычаи, смешаются с другими народами. Исчезнет, как дым, даже название страны.
Лидия погибла. Но жив Крез! И жив перс Куруш. И Крез отомстит Курушу. Он знал, что день его придет. Он ждал год, три года, семнадцать лет. О, терпелив был Крез - терпелив, молчалив и зорок.
Он хорошо изучил Куруша.
И неплохо изучил саков - пусть понаслышке.
Кто, как не Крез, исподволь внушал все эти годы Курушу через Гау-Баруву: для того, чтобы окончательно сломить Запад, нужно сначала покорить Восток?
Внушал - и ждал. И наступил тот желанный день.
Семнадцать лет назад, готовясь к битве с персами, Крез вопросил оракула, что принесет эта битва. Лидийцы стояли по одну сторону реки Галис, персы - по другую. Как сейчас Куруш и Томруз на берегах Аранхи. Оракул ответил: "Царь, Галис перейдя, великое царство разрушит".
Какой царь? Конечно, я, Крез - решил Крез. Какое царство? Конечно, Персидское. Лидиец, очертя голову, ринулся через поток - и потерпел ужасающий разгром. После он горько упрекнул коварных жрецов за гнусную ложь. "Оракул не обманул тебя, - сказали жрецы-хитрецы. - Перейдя Галис, ты действительно разрушил великое царство - свое".
Пусть же Аранха станет Галисом для Куруша.
Крез хорошо обдумал, что скажет сейчас.
Когда-то он подражал сынам Эллады, говорил и писал на их языке. И даже молился греческим богам. Подарив мраморные колонны эллинскому храму в Эфесе, он велел, по греческому обычаю, высечь на их базах: "Царь Крез посвятил".
Как живот - от гороховой похлебки, молодого перца пучит от нестерпимого желания поскорей рассказать домочадцам, что приключилось с их ненаглядным Михр-Бидадом сегодня.
Обычно согнутый наподобие лука вперед, он нынче так заносит нос и выпирает тощую грудь и брюхо, что выгибается, опять же, точно лук, но теперь уже назад, и тетива его становой жилы звенит от ликования. Будто на Михр-Бидада упала тень сказочной птицы Хумаюн. Говорят, человек осененный ее крылами, непременно удостоится царской тиары.
Ах, братья, какая удача.
Ох, други, какой успех.
У наполненного мутной водой бассейна, на ковре под яблоней, сидят родители Михр-Бидада, младшие братья и сестры, жена с шестимесячным ребенком на смуглых руках. Они ждут Михр-Бидада к ужину.
Рядом, на циновке - рабы с женами и детьми. На Востоке хозяин и раб вместе работают. Правда, большая часть труда выпадает на долю раба. На Востоке хозяин и раб вместе едят. Правда, большая часть пищи выпадает на долю хозяина.
- Иду на войну, - важно объявляет Михр-Бидад, сбросив сапоги, вымыв руки и усевшись рядом с отцом, по правую руку. После отца - он старший мужчина в семье. По левую руку от хозяина - хозяйка.
- Вах! - восклицает старик. - Против кого война?
- Против саков аранхских.
- Доброе дело, доброе - оживляется старик, бывалый рубака, дравшийся с мадами, ходивший на Лидию. - У саков, я слыхал, хорошие кони и овец много.
- Тебе бы только овец и коней! - вздыхает старуха. - У саков, я слыхала, и луки неплохие, и стрел у них немало. Да и сколько их достанется, овец и коней? Гонят на войну - обещают десять сум золота. А как начнут делить добычу - одни объедки нам остаются. Лучшее уходит в казну царя, в лапы его приближенных.
- Молчать пустая ступа! Где ест тигр, там сыт и шакал. И тебе перепадет что-нибудь. Вам, бабам, только б вздыхать. Мужчина сотворен для битв.
- Сегодня беседовал с Курушем, - небрежно говорит Михр-Бидад и зевает равнодушно и скучающе. А самому... самому так и хочется вскочить и пуститься в пляс.
- Вах! - подпрыгивает старик. - И что?
- Царь запомнил меня еще с тех дней, когда я был у него в Задракарте. "Раносбат хвалит тебя, - сказал Куруш. - Я люблю храбрых и преданных людей. Служи так же хорошо, и ты станешь одним из моих телохранителей".
- Вах! - Старик резко отодвигает глиняную миску с гороховой похлебкой. - Сегодня такой день... Эй, Аспабарак! Бросай все! Режь барана. Праздник у нас!
Он восхищенно глядит на Михр-Бидада, треплет растроганную старуху за плечо, всхлипнув, утирает слезу.
- Спасибо жена! Твой сын... мой сын... спасибо, спасибо!
Носятся по двору, хлопочут домочадцы.
Братья и сестры пристают к Михр-Бидаду:
- Пригони мне черного жеребенка.
- А мне - рыжих ягнят!
- Верблюжонка!
- Сакских девочек! Мы будем с ними играть.
- Ладно, хорошо. Пригоню. - Михр-Бидад мягко отстраняет ребятишек и подходит к жене. Она сидит, опустив голову, на краю глинобитного возвышения и одна во всем доме не радуется новости.
Михр-Бидад - удивленно:
- Ты чего?
Жена - глазастая, юная, похожая больше на девчонку, чем на мать полугодовалого ребенка - крепко прижимает к себе сына и всхлипывает:
- А если тебя... убьют?
У Михр-Бидада жалостно раскрывается рот. Но тут ему приходит на память, как обращается с матерью отец. Михр-Бидаду стыдно за свою слабость. Он смеется натянуто:
- Бе, дура! Кто меня убьет? Не родился еще человек, который...
Он досадливо машет рукой - стоит ли с тобой разговаривать! - и уходит, гордый и воинственный, прочь от возвышения.
Известно, конечно, молодому персу: на войне убивают. Но, как всякий человек, собирающийся в поход, щитоносец непоколебимо верил, что именно его-то обязательно минует вражеская стрела...
Зажарен на вертеле баран. Принесен мех с вином. Созвана в гости толпа ближайших соседей. Далеко за полночь шумят во дворе мужчины.
- Война против саков - дело, угодное богу Ахурамазде, - изрекает свысока приходский жрец огня, усевшийся, по нижайшей просьбе хозяина, на самое почетное место. - Ибо кочевники Турана - племя неверных, двуногие скоты, люди-насекомые. Они не рождаются - вываливаются из материнского чрева. Не умирают - околевают. Не ходят - несутся или волокут ноги. И не едят, а жрут, - убежденно говорит жрец.
Гости не спускают с Михр-Бидада заискивающих глаз.
Повезло человеку!
Стать телохранителем царя - великая честь, заветное желание каждого перса. Но не каждому персу это доступно - жизнь повелителя доверяют обычно лишь сыновьям родовых старейшин, богатых людей. Михр-Бидад - из простых, а сумел угодить Курушу. Повезло. Успех и удача.
Приятно оглушенный сладким вином, обильной закуской и завистью окружающих, блаженствует Михр-Бидад, парит в мечтах, как на широких и мягких крыльях волшебной птицы Семург.
Весь дом веселится. Только Фаризад, жена Михр-Бидада, всеми забытая, сидит на корточках в уголке двора, кормит ребенка и горько плачет. И откуда берется столько слез?
Они струйками заливают маленькую грудь женщины и смуглое лицо малыша. Ребенок то и дело отрывается от соска, беспомощно мигает мокрыми от материнских слез черными глазами и тонко хнычет. Горе. Печаль.
"Война? Хорошо! На войне позволительна любая гнусность.
Сними узду с низменных желаний.
Испытывай самые дикие удовольствия.
Удовлетворяй самые пакостные поползновения твоей души.
Падай на самое дно. Валяйся в гуще мерзостей. Раскрутись до последнего витка. Можешь резать, вешать, топить, рубить, похабничать, насиловать, жечь.
Можешь все!
Тебя только похвалят. Ты - арий, ты - благородный, ты - господин. И ты - на войне..."
- Раносбатэ-э-эй! - восторженно завизжал Михр-Бидад, откидывая длинной ногой вышитый полог, прикрывающий вход в шатер военачальника.
Перс волок, накрутив косы на руки, двух пленных сакских девушек.
Они бились у его бедер, кричали, царапались, кусались, словно молодые тигрицы, пойманные охотниками в зарослях. Михр-Бидад встряхивал их за волосы, чтоб усмирить, и пьяно гоготал, покачиваясь из стороны в сторону.
- Раносбато-о-оу! Хоу, Раносбат!
- Хо-оу, Михр-Бидад! - провизжал в ответ Раносбат. - Ну, влезай! Где ты застрял?
- Двух куропаток подстрелил, ха-ха-ха!
- Куропаток? Д-давай их сюда!
- Помоги! Тяжелые. Упираются...
Раносбат, шатаясь, выбрался наружу. При виде юных пленниц глаза военачальника радостно округлились. Он завопил, как зритель на конских ристалищах:
- А-ай, чудо! Ты золотой человек, Михр-Бидад. Золотой человек!
Вдвоем, путаясь ногами, спотыкаясь и ругаясь сквозь смех, персы затащили девушек в шатер и швырнули на груды безобразно разбросанных шерстяных полостей, одежд, мягких седел, войлочных попон, расшитых чепраков, пустых кувшинов и блюд.
...Аранха. Пятнадцать дней, придерживаясь старой караванной тропы, ползло, извиваясь огромной гадюкой меж дюн, по дну оврагов сухих, через спины пологих бугров, персидское войско от Марга к великой реке.
Пока разведка шныряла в окрестностях лагеря, осматривая берег и выискивая место, удобное для переправы, конники и пехотинцы отдыхали.
На пути войску не попалось и пустого шатра.
Перед тем, как выступить из Марга, персы распустили слух, будто Куруш ведет на Томруз двести тысяч отборных рубак. На самом деле воинов у него было не больше двадцати-двадцати пяти тысяч, и не только персов чистокровных, но и варкан, партов, мадов, дахов, маргушей и вавилонян.
Слух распустил для устрашения Турана. Так делалось всегда. Жалкая горсть кочевников, населявших равнину между Мургабом и Аранхой, рассыпалась в ужасе и ударилась в бегство. Одни потянулись на север, к Хорезму, другие - на восток, за Аранху.
Легкой коннице Гау-Барувы посчастливилось захватить на левом берегу несколько крупных семейств, не успевших переправиться на ту сторону. Царь повелел стариков и детей бросить в Аранху, зрелых мужчин и юношей заклеймить и отправить в обоз, а женщин распределить между военачальниками.
Двух сакских девушек он подарил Раносбату; их-то и приволок Михр-Бидад.
- Эй, не спать! Играйте... - Раносбат разбудил пинками двух пьяных телохранителей, развалившихся у входа.
Те, уныло бормоча и хмельно икая, поднялись кое-как, уселись плечом к плечу, нашарили бубен и дудку и заиграли, не открывая глаз. Головы их бессильно свисали то вправо, то влево и стукались, как тыквы.
Дудка пронзительно верещала, испуская один и тот же высокий, душераздирающий звук.
Бубен ухал и бухал без всякого склада и ритма. Будто не музыкант бил в него, а сонный осел, желая сбросить оводов, вцепившихся в ляжку, встряхивал задней ногой и ударял нечаянно в туго натянутую на обруч кожу.
- Хорошо! - одобрительно крикнул Раносбат. - Живите сто лет, дайв бы побрал вас хоть сейчас. - Он повернулся к плачущим девушкам. - Ну, козочки, танцуйте!
Пленницы сидели у входа, тесно прижавшись друг к дружке; они тряслись и озирались, впрямь напоминая козочек, попавших в волчью стаю.
- Кому я говорю! - заорал Раносбат. - Танцуйте, ну?! А, не хотите? Михр-Бидад, где моя палка?
На пленниц обрушились удары. Девушки, причитая, кинулись наружу - и угодили в объятия Раносбатовых телохранителей, буйно плясавших на траве у шатра.
- Волоките их прочь! - ревел Раносбат. - Разве это козы? Это змеи! Покажите им таких-сяких... А я утром займусь.
Михр-Бидад, по приказанию Раносбата, раскупорил новый кувшин. Выпили. Еще выпили. Опять выпили. Выпили снова. Начальник достал тростниковую трубку, пропущенную через тыквочку с водой, и заправил сухим и твердым, похожим на темно-зеленую болотную землю, дурманящим зельем из плодовых коробок и верхних листьев дикой конопли.
- Пробовал когда-нибудь? - спросил он у Михр-Бидада.
Нет, Михр-Бидад никогда не пробовал хаомы. Слишком дорогое удовольствие для простого щитоносца. Раносбат прикурил от светильника и сказал важно:
- Гляди, как надо сосать.
Начальник, почти не касаясь губами кончика трубки, шумно потянул воздух и вдохнул вместе с ним угар. Сделав несколько шипящих затяжек, он отчаянно закашлялся и сунул, не глядя, трубку Михр-Бидаду. Шатер наполнился клубами голубого, приторно-сладкого дыма.
Вдосталь покурив хаомы, оба затихли. С лиц постепенно схлынула краска, под кожей расплылся поток болезненной желтизны. Глаза остекленели. Под ними набрякли пухлые мешки.
У Михр-Бидада закружилась голова.
Желая потереть лоб, он шевельнул рукой.
Странно маленькая, крохотная, как просяное зерно, она слабо мелькнула где-то далеко внизу, в черной пропасти, и медленно, через тысячелетия, двинулись кверху, вырастая все больше и больше.
И вот она с жутким беззвучным ревом остановилась перед ослепшими глазами Михр-Бидада. Страшная. Огромная, как скала, с пальцами, толстыми, как стволы древних чинар.
Щитоносец скорчился и воспарил к луне. Прижав колени к животу, он плавно переворачивался через голову, а мимо, полыхая голубым огнем, проносились звезды.
Холодно. Михр-Бидад застучал зубами. Испуганный этим стуком, черный, тощий котенок с взъерошенной, торчащей шерстью дико взглянул на молодого перса, метнулся по шву меж двух полотнищ шатра и пропал в углу, где не было никакого отверстия.
Рядом кто-то захихикал.
Михр-Бидад очнулся и увидел Раносбата. Начальник тыкал пальцем в грудь Михр-Бидада. Губы его расползались в бессмысленной, дурацкой усмешке.
Щитоносца захлестнула волна бешеного веселья. Он безумно расхохотался в глаза Раносбата и услышал в ответ такой же ужасный хохот. Персы катались по кошме. Хватались за бока. Давились приступами безудержного, надрывистого, раздирающего нутро сумасшедшего смеха.
Отсмеявшись, они почувствовали звериный голод.
Они жадно накинулись на остатки вечернего пиршества. Принялись, утробно урча, подобно гиенам, пожирать объедки и глодать обглоданные кости. Их вырвало прямо на скатерть. Персы тут же улеглись и забылись.
Удивительно, как они не свалили светильник и не сожгли шатер.
В бреду Михр-Бидаду мерещилась Фаризад. Она плакала и протягивала к нему сына. Ребенок, выкатив глаза, дьявольски хохотал голосом Раносбата.
- Эй, кто тут Михр-Бидад?
Щитоносец застонал, с трудом разлепил закисшие веки. Беднягу тошнило, мутило, крутило. Внутри все ныло, кости ломило, голова гудела, как бронзовый котел. Руки и ноги болели, будто не сакских девушек, а Михр-Бидада отлупил вчера палкой Раносбат.
Ох разбит Михр-Бидад. Совершенно разбит.
Он взглянул на загаженную скатерть, вспомнил гнусную одурь, которой обволокла его приторно-сладкая хаома, и передернулся от омерзения. Он почувствовал сжигающий стыд, будто совершил что-то очень позорное.
- Ты Михр-Бидад? - Перед щитоносцем стоял рослый воин в мадской одежде, с золоченой секирой в руках. Царский телохранитель.
Воин строго кивнул на выход. Михр-Бидад догадался - Куруш требует к себе. Ох, для чего?
Он вытер опухшее лицо мокрым платком, кое-как расправил помятую одежду и вышел, спотыкаясь на каждом шагу, из душного шатра. Вышел - и, слабо вскрикнув, отпрянул назад, словно наткнулся на копье.
Перед шатром, у погасшего костра, сидела к нему спиной... Фаризад.
Голова жены была, как и тогда в день прощания, печально опущена. Вздрагивали угловатые плечи. Опять плачет.
...Спустя миг он знал уже, что ошибся. Откуда тут взяться жене? Она далеко, в Ниссайе. И все же сердце дико стучало, и Михр-Бидад рванулся к костру. Конечно, не Фаризад! Лицом вовсе на жену не похожа. Одна из вчерашних девушек - облепленная мокрой глиной (где ее таскали?), измазанная пылью и золой.
- Ты чего? - прорычал Михр-Бидад, стараясь подавить грубостью жалостную дрожь сердца.
Она отняла черные ладони от изможденного лица и глянула на долговязого перса с откровенной ненавистью. И вдруг вскочила, ринулась к нему, выставив острые ногти.
- Чего? Не видишь - чего? - крикнула она хрипло. - Мразь! Дай бог, чтоб с твоей женой случилось такое.
Михр-Бидад побледнел, словно опять глотнул дыма хаомы.
- Гадюка! - рявкнул щитоносец и вскинул палку (кто видел перса без палки?). - Вот задам тебе сейчас.
- Задай! И дай бог, чтоб с твоей женой случилось такое.
- У, дрянь. - Михр-Бидад безвольно опустил палку, сплюнул и поплелся, точно пришибленный, прочь от костра. Позади невозмутимо шагал царский телохранитель.
- Проклятая! Ты смотри, а? - злобно бормотал Михр-Бидад, стараясь отвязаться от крепко прицепившегося к нему видения. Но чертова сакская девчонка, непостижимо как, все тесней сливалась в потревоженной душе молодого перса с образом далекой Фаризад.
Кощунственно отождествлять Фаризад, его жену, его кровь, дочь ария, с бодливой степной козой. Но что тут поделаешь, если эта дикарка торчит и торчит перед глазами?
Вихрь непривычных мыслей.
Михр-Бидад не смотрел по сторонам, поэтому и не заметил, как миновали они с телохранителем стоянку дахского отряда. Необходимость держать заложников в Ниссайе отпала - всех их родичей вместе с ними погнали на войну. В залог остались дети, женщины да старики.
И не заметил Михр-Бидад пары огненных очей, сверкнувших за его спиной неутолимой, иссушающей жаждой мести.
Эти очи ясно пророчили неизбежную смерть.
Они принадлежали молодому даху по имени Гадат.
...Между царем и Утаной произошла с утра новая стычка. Куруш торопил с переправой. Хватит, отдохнули! Будто лихорадка трепала Круша - так не терпелось ему поскорей схватиться с упрямыми саками.
"Он безумен, совершенно безумен, - думал со злостью Утана. - Лезет, сломя голову, прямо в пасть волкодаву. Не к добру твоя поспешность, царь царей. Не к добру".
А вслух сказал:
- Почти половина войска состоит из варваров. Это так. Ты говорил: "Пусть дохнут, лишь бы добыли для нас победу своей кровью". Что ж? Пусть дохнут. Но губить-то их надо с умом! Как-никак, дахи, варканы, парты наша опора. Дельный хозяин бережет и благородного скакуна и рабочего мула. Варвары еще пригодятся тебе, государь. Для будущих сражений хотя бы. По-моему, следует еще раз перетолковать с Томруз. Может обойдемся все-таки без битва? Может, Томруз покорится по доброй воле? Она не глупа. Поймет, что таран хворостиной не переломить.
Чего добивался Утана? Он и сам точно не знал. Он не верил, чтобы Томруз покорилась по доброй воле. Ему просто хотелось как можно дольше затянуть срок столкновения двух войск. Любой ценой избежать сражения. А там будет видно. Может, все уладится миром.
Он жалел людей.
- Хватит толковать! - взбесился царь. - Вы с Гау-Барувой досыта с нею натолковались. Вперед, за Аранху!
- Я согласен с Утаной, - поддержал вдруг недруга рыжий Гау-Барува. Не лишне опять встретиться с Томруз. Правда, вряд ли удастся склонить саков к добровольной сдаче. Но, пока будут плестись разговоры да переговоры, мы без помех свяжем плоты и соорудим отличный мост. Иначе саки оцепят берег, убьют много людей.
- Ага! - кивнул царь одобрительно. - Если так - я тоже согласен. Кого послать к Томруз?
Выбрали Михр-Бидада.
Будь это вчера, Михр-Бидад засвистел бы от радости. Только подумать, какое доверие оказывает ему повелитель! Но сегодня, больной, изнуренный ночной попойкой, он не то что радоваться - языком не мог ворочать без тяжелого усилия.
Да тут еще Фаризад... То есть, та сакская девчонка, над которой надругались псы Раносбата, не выходит из головы.
"Михр-Бидад туда, Михр-Бидад сюда, - с обидой сказал себе щитоносец, покидая шатер. - Сами теперь боятся сунуться к Томруз. Вот Гау-Баруву не послали. А меня убьют саки - Курушу наплевать".
Неожиданная мысль испугала Михр-Бидада. Он даже остановился, пораженный смутным ощущением лжи, незаметно опутавшей его с тех пор, как он ездил в Задракарту. А может, и раньше...
Эге! Уж не подсунули ли Михр-Бидаду кислого уксуса вместо сладкого вина?
Однако воля царя есть воля царя. Придется, хочешь не хочешь, тащиться за Аранху.
...Саки встретили Михр-Бидада, размахивавшего в знак дружбы зеленой ветвью, и сопровождавших его телохранителей угрюмыми волчьими взглядами.
- Пятнистая смерть! - кричали дети.
"Что еще за смерть такая - пятнистая? - поежился Михр-Бидад. - И зверский же вид у этих саков. Нет, все-таки они не люди. Варвары, дикари".
Но тут персу вспомнились слова сакской девушки, сказанные у костра: "Дай бог, чтоб с твоей женой случилось такое..."
Страшно ему стало.
Какими глазами глядели бы персы на саков, если бы саки ворвались вот так в их страну и грозно подступили к стенам Пасаргад?
Михр-Бидад присматривался искоса к неприветливым, хмурым лицам туземных женщин и находил, к своему удивлению, в них немало знакомых черт - нежных черт, напоминающих о Фаризад.
Так что же?! Выходит, саки - тоже люди? О дайв! Непонятно все на свете.
- Успех и удача, - мрачно приветствовал он Томруз.
- У саков, здороваясь, говорят: "Мир и благополучие", - нахмурилась женщина. - Успех и удачу желают друг другу при встрече разбойники.
"Бе! Где мир, где благополучие?" - раздраженно подумал Михр-Бидад. Вслух он сказал строго:
- Ты оскорбила моего господина.
- Чем?
- Отказалась выйти за него замуж.
- "Если врагу не к чему придраться - скажет, что у твоей собаки хвост кривой".
- Мой государь благороден. Куруш, внук Чишпиша, взывает к разуму хозяйки степей. Пусть не прольется кровь. Так. Покорись царю царей по доброй воле - и саки обретут покой.
Томруз горько усмехнулась:
- Благороден? Однажды кобра заползла в шатер пастуха и громко зашипела. "Для чего ты шипишь?" - спросил пастух. "Я - благороднейшая из змей! - похвалилась кобра. - Не кидаюсь внезапно, как стреловидная гюрза. Я всегда шиплю предупреждающе, прежде чем смертельно ужалить..." Нет! Не благороден, а безумен твой государь. Он грозит сакам? Но с каких пор он знает нас? Давно ли водится с нами? Давно ли точит на саков железны меч? Чтоб мы, саки, покорились жадному проходимцу... Да понимает ли твой государь, на кого решился руку поднять? Разве ему все равно, что умереть, что уснуть? В драке не орехи раздают. Как бы не получилось с господином твоим по пословице: "Ринулся в бой быком - вернулся коровой". Вы "ребра". Мы - "собаки". Перекусывать ребра, дробить острыми клыками позвонки и прочие кости - дело, привычное для собак. Угрызем вас, так и знайте!
"Прекрати, царь Айраны, ненужную возню.
Не рыскай по берегу, мост возвести не пытайся. Ведь не известно тебе, польза или вред будет твоей голове от родившихся в ней замыслов черных. Успокойся, возвратись домой. Царствуй над своей страной и оставь нас править нашей по нашему усмотрению.
У вас, персов, говорят: "Не стучись в дверь войны, пока можно договориться о мире". Заклинаю, ради блага само же Парсы, внять дружескому увещанию.
Если ж тебе непременно хочется сразиться с вольными саками, не будем топтаться у Аранхи без дела. Дай нам отойти от реки на три дня пути, и тогда преследуй. Или ты отойди от реки на три дня пути и жди, когда мы двинемся на персидское войско".
Так ответила Томруз царю царей.
СКАЗАНИЕ СЕДЬМОЕ. ЗОЛОТО И КРОВЬ
Вернувшись в лагерь, Михр-Бидад увидел на берегу длинную вереницу плотов, связанных из надутых бараньих шкур.
Трудно ли двадцати тысячам воинов связать за три дня тысячу крепких плотов? Благо, шкур достаточно (обычно в них возят воду), а деревьев для креплений и тростника для настила - у Аранхи черный лес. Плоты хоть сейчас готовы к спуску.
Выслушав посла, Куруш задумался.
- Три дня пути, - пробормотал он раздраженно. - Три дня пути! Чего она хочет, а? Не понимаю.
- Томруз хитрит, - вздохнул Гау-Барува. - Будем осторожны. Допустим оплошность - не пришлось бы жалеть. Зови людей. Послушаем, что скажут.
- Опять разговоры?!
- Без них не обойтись, мой государь. Зови людей, - мягко настаивал Гау-Барува.
Не первый раз осмотрительному Гау-Баруве сдерживать повелителя. Излишне порывист. Излишне! И Куруш покорился, ибо доверял тонкому уму главного советника больше, чем своему - грубому и твердому.
- Пустыня по эту сторону Аранхи нам уже знакома, по ту - все равно, что Страна Мрака, - сказал Раносбат на совете. - Где их там искать, проклятых собак? Отойдем на три дня пути. Пусть саки перейдут на левый берег. Они начнут преследовать нас в песках, так? А мы? Мы незаметно обойдем их сзади, так? И отрежем от переправ, чтоб некуда было бежать. Окружим. И пусть Томруз умоется своей кровью, дочь ослицы-ы-ы...
Разумно! Как бы ни кичились персы храбростью на людях, в глубине души они боялись лезть в барханы Красных песков. Утана и все начальники отрядов, как персидских, так и вспомогательных, дружно поддержали Раносбата. Поддержали к великому неудовольствию Куруша, который терпеть не мог отступлений и промедлений.
Даже Виштаспа не пытался возразить Раносбату. Обидно опоздать к бурлящему в котле вкусному вареву. На тот свет опоздать - не обидно.
Даже Гау-Барува, судя по его одобрительным кивкам, склонялся к тому, чтобы присоединиться к мнению ниссайского военачальника. Однако он не сказал пока ни слова.
И тогда заговорил Крез.
Да, всеми забытый, немощный лидиец Крез. Ему на покой давно пора бы, но Куруш до сих пор таскал старика за собой. Притащил и сюда, к Аранхе. Э, судьба! Где Аранха, а где Лидия?
Не потому не отпускал перс дряхлого Креза, что боялся, как бы тот не взбунтовал родную Сфарду. Нет! До бунта ли человеку, опустившему обе ноги в могилу. Просто лестно было Курушу держать в своей огромной свите, в числе других покорившихся владетелей, знаменитого на Востоке царя.
Но напрасно воображал повелитель Айраны, что Крез для него теперь не опасен... Промах. Ошибка. Поистине, если бог хочет наказать человека, он лишает его разума. И - бдительности.
Под морщинами, избороздившими бледный лоб Креза, деятельно работал мозг. В сердце Креза неугасимо, подобно священному костру огнепоклонников, пылала ненависть. Именно эта жгучая ненависть питала сердце лидийца, заменяя остывшую жидкую кровь, и сообщала его ударам юную силу.
Крез понимал - великую Лидию не возродить из праха. Звезда Сфарды закатилась навсегда. Пройдет немного времени, и лидийцы утратят родной язык, обычаи, смешаются с другими народами. Исчезнет, как дым, даже название страны.
Лидия погибла. Но жив Крез! И жив перс Куруш. И Крез отомстит Курушу. Он знал, что день его придет. Он ждал год, три года, семнадцать лет. О, терпелив был Крез - терпелив, молчалив и зорок.
Он хорошо изучил Куруша.
И неплохо изучил саков - пусть понаслышке.
Кто, как не Крез, исподволь внушал все эти годы Курушу через Гау-Баруву: для того, чтобы окончательно сломить Запад, нужно сначала покорить Восток?
Внушал - и ждал. И наступил тот желанный день.
Семнадцать лет назад, готовясь к битве с персами, Крез вопросил оракула, что принесет эта битва. Лидийцы стояли по одну сторону реки Галис, персы - по другую. Как сейчас Куруш и Томруз на берегах Аранхи. Оракул ответил: "Царь, Галис перейдя, великое царство разрушит".
Какой царь? Конечно, я, Крез - решил Крез. Какое царство? Конечно, Персидское. Лидиец, очертя голову, ринулся через поток - и потерпел ужасающий разгром. После он горько упрекнул коварных жрецов за гнусную ложь. "Оракул не обманул тебя, - сказали жрецы-хитрецы. - Перейдя Галис, ты действительно разрушил великое царство - свое".
Пусть же Аранха станет Галисом для Куруша.
Крез хорошо обдумал, что скажет сейчас.
Когда-то он подражал сынам Эллады, говорил и писал на их языке. И даже молился греческим богам. Подарив мраморные колонны эллинскому храму в Эфесе, он велел, по греческому обычаю, высечь на их базах: "Царь Крез посвятил".