Сидя на высоком резном, расписном троне, в дорогой собольей шапке с пером цапли, в дорогом плаще из чужеземной ткани, падающем тяжелыми складками, с застежками на плечах, надменно взирал Властислав из-под насупленных бровей на послов. Гордо принял он их и гордо ответил, когда объявили послы желание своего господина.
– Слышал я, чего просит ваш князь. Видел я и дары, что он мне прислал. Неразумно ваш князь поступил. Не послал он мне ни всего золота, что имеет, ни всех коней, ни всего своего богатства. То, что я вижу, – для меня лишь приманка. Возьмите же свои дары и скажите вашему князю, что за приманку я ему благодарен; пусть все это хорошо сбережет и сохранит. Приду я к нему за всем его добром и заберу то, что сейчас возвращаю. А вы убирайтесь, покуда целы. Смотрите, чтоб вместо даров не оставить тут свои головы!
Испугались владыки и тотчас пустились в путь, чтобы поскорее оставить Лучанскую землю.
Когда послы возвратились и объявили обо всем в Пражском замке, побледнел князь Неклан и не мог утаить страха, услышав, как похваляется Властислав в великой гордыне владеть всей Чешской землей, как своей.
Сказав эти горделивые слова пражским послам, тотчас приказал Властислав объявить по пяти жупам [15]Лучанской земли, чтобы поднимались все на войну.
На быстрых конях мчалась дружина, и впереди всех – гонец.
Один меч висел у него на поясе, а другой, воеводский, железный, в кожаных ножнах, держал он перед собой острием кверху; у спутника его на поясе висел аркан, сплетенный из лыка.
– Вихрем пролетали они по равнинам и долинам, по лесам и полям (а было это порой, когда хлеб начинает колоситься), от деревни к деревне, от рода к роду; мчались они и на рассвете, и среди бела дня, и темною ночью.
Прискакав на деревенскую площадь, гонец тотчас созывал старейшин и все население; всех юношей и мужчин. А когда те сбегались, он вынимал из ножен воеводский меч и, взмахнув им высоко над головой, объявлял воеводскую волю: пусть каждый, кто ростом превышает тот меч, без промедления снаряжается на бранное дело, пусть возьмет щит и оружие и спешит к воеводскому замку, где собирается рать против чехов.
Затем спутник гонца отвязывал аркан от пояса, поднимал его над головой, а гонец, указав на лыковую петлю, грозил гневом воеводы и объявлял, что каждый, кто к сроку не выйдет на брань, будет такою петлею удавлен; пусть про то ведают все и не просят потом у воеводы пощады.
– Пусть каждый имеющий сокола-сыроядца, кречета, ястреба либо сарыча возьмет их с собой на бранное дело, – так кричал гонец, – пусть не посмеет никто укрыть тех хищников дома! А того, кто ослушается, кто не явится к воеводе, ожидает жестокая кара: отрубят ему голову этим мечом.
И гонец снова взмахивал воеводским мечом так, что тот блестел и сверкал на солнце.
Затем собирали со всего рода юношей и мужчин, мерили всех тем мечом и делали зарубки, чтобы можно было доложить воеводе, сколько воинов даст каждый род, сколько бойцов явится на поле боя.
Вскакивали гонцы на коней и, пришпорив их, мчались к соседнему роду, все дальше и дальше. Впереди них летела крылатая весть, и повсюду с трепетом ждали военного меча воеводы. Пастухи со страхом глядели вслед неистовым всадникам и пугливо кланялись женщины. Всюду приносили они с собой смятение и тревогу, а женщинам и девушкам – заботы и горе.
Так ехали гонцы от воеводского замка по прекрасным лугам первой жупы. Вокруг на плодородной равнине расстилались благодатные нивы и луга, похожие на ковры из цветов, пестрели среди буйной зелени золотистые и розовые полосы и снова тянулись нивы, луга и сады, залитые лучами весеннего солнца.
Промчавшись с мечом по полям и лугам первой жупы, объехав все деревни ее, отправились гонцы на юг, в соседнюю жупу, лежащую по обеим сторонам быстрины Броницы.
Призвав к оружию эти края, они повернули к северу, на Огру, туда, где вдали тянулась синеющая гряда Крушных гор. Там поехали они землями третьей жупы, берегами реки Узкой, и на правом ее берегу и на левом всюду созывали мужчин, мечом измеряли их и по зарубкам вели точный счет.
Отсюда поспешили гонцы на запад, в четвертую жупу, в края, лежащие по течению реки Гутной.
И пронесся грозный клич войны вдоль той реки и до долины Огры; прогремел он в ущельях, отрогах и скалах, где гулко шумели потоки.
Стремительно и неудержимо, подобно весенней грозе, полетел клич войны к дальним горам, к верховьям Мжи, где в хвойных лесах, на холмах, среди лесных болот и необъятных топей прятались деревни Хлумчанска, пятой жупы Лучанской земли. Только услышали там приказ воеводы, только сверкнул гонец воеводским мечом, поднялись все как один в дикой радости; никто и не глядел на меру меча, никто не желал мериться: сказали, что пойдут и стар и млад.
Стали готовиться к войне смуглые люди дикого залесья, без сожаления покидая родные поля и леса; сильные, загрубелые руки взялись за топоры, за тяжелые молоты и большие щиты, окованные крепким железом и туго обтянутые почерневшими кожами, снимали с насестов соколов-сыроядцев, кречетов, ястребов и брали на ремни своры свирепых собак волчьей породы, приученных к запаху крови и борьбе с лютыми хищниками дремучих лесов.
В самой глуши Хлумчанска, между горами, за обширным болотом, заросшим осокой и красно-бурым мхом, близ большого липового и кленового леса лежала небольшая деревня с почерневшим тыном и темными бревенчатыми избами. На слежавшейся соломе крыш разрастались зеленый мох и трава.
Исстари поселился тут немногочисленный род жаланов. Правил им в то время молодой и статный муж, по имени Страба. Ни сестер, ни братьев у него не было; имел он лишь жену, да и та была из племени чехов. Полонил ее Страба в последний набег на чешские земли, когда осаждали лучане Левый Градец.
Пленница-чешка ему так понравилась, так овладела она его сердцем и опутала чарами, что он ей сказал:
– Ты моя пленница и раба, но хочу я, чтобы ты стала мне женой.
Покорилась пленница его воле, но не было спокойно сердце ее. Томительна казалась ей жизнь в отдаленном селении; не покидала ее тоска по родине, и горько ей становилось, когда вспоминала она об ужасах и страданиях, принесенных лучанами на Чешскую землю. Но глубоко затаила она печаль и ненависть, и муж не подозревал ничего. Знала о том лишь мачеха Страбы, оставшаяся вдовой после смерти его отца, – высокая женщина с мрачным лицом и серыми суровыми глазами, не молодая уже, но и не старая. Ведьмой называли ее: занималась она волхвованием и ворожбой.
Как пришел приказ воеводы в уединенную деревню жаланов, стал собираться Страба на войну. Снял со стены щит, шлем из бычьей кожи, натянутой на железный обруч, наточил меч, приготовил стрелы, натянул новую тетиву на тугой лук, привязал молот к седлу и выбрал в конюшне лучшего коня. Был тот конь невелик и невзрачен, не лоснилась его шерсть, а косматилась, но был он быстр, как стриж, вынослив и не боялся любой непогоды; переносил легко холод и зной, голод и жажду.
Молодая жена молча помогала Страбе собираться: принесла ему войлочное одеяло и плащ, кожаные наколенники, гибкие ремни, еду в сумке – хлеб и сыр, – чтобы было у него что поесть в далекой дороге до воеводского замка.
Накануне отъезда мачеха украдкой сказала Страбе:
– Приходи вечером в ущелье, но смотри не говори о том никому.
Послушался Страба мачехи и, когда наступили сумерки, направился в ущелье. Шел он лесом, вдоль широкой черной трясины; там и сям торчали в ней низкорослые ольхи и болотный кустарник, а в темных зарослях осоки светились отблеском неба глубокие омуты. Вечерело. Дул сильный ветер, и глухой шум леса доносился до сумрачного болота. Еще сильнее выл и свистал ветер в диком ущелье, по сторонам которого среди чахлой травы беспорядочно громоздились угрюмые скалы. Выше, над ними и в их расселинах, кое-где росли высокие деревья – липы, дубы и старые ясени. Их развесистые кроны были опутаны кустами омелы, сквозь которые осенью и зимой чернели оголенные ветви.
В том мрачном ущелье, под дубом, на скале, сидела у пылающего костра мачеха Страбы. Волосы ее были распущены, уши, подбородок и лоб окутаны покрывалом.
Как увидела она пасынка, бросила в огонь волшебные коренья и произнесла могущественное заклинание:
– Тьма впереди, тьма позади! Пусть, кроме бесов одних, нас никто не увидит!
Едва договорила она, как ущелье стало наполняться беловатым туманом. Расстилался он понизу, несся клубами вверх, полз по скатам, вился над ущельем, окутывал кроны беспокойно шумящих деревьев; а когда подошел Страба к костру, заволокла беловатая мгла все ущелье так сильно, что деревья казались лишь тенями. Костер разгорелся; ярко освещенная его пламенем, стояла мачеха, уставив на Страбу свои серые глаза. И сказала она ему:
– Ты не сын мне, но твой отец был моим мужем. И потому позвала я тебя, чтобы дать тебе добрый совет. Запомни: слова мои никто другой не должен услышать. Знай, что напрасно все мое колдовство. Ворожба чешских колдуний сильнее моей. Своими чарами они одолели нас. И как победили они наших колдуний, так будете побеждены и вы, воины. Вижу вашу беду и несчастье. Ах, горе, горе вам, бедным! Проводят вас боги на битву, а потом обратят лицо свое к вашим врагам. До поля битвы доскачете, а оттуда уж не вернетесь. Победят чехи лучан. И воевода там ляжет и все его войско. Только тебя минует смерть, если поступишь ты так, как я посоветую. Слушай: когда начнется кровавая сеча, встань против того, кто первый на тебя нападет. Ударь его копьем, но жизни не лишай, а отрежь ему оба уха, спрячь и, вскочив на коня, лети обратно в родную деревню. Услышишь рев и шум за собой – не оглядывайся, скачи быстрей. Так один из всех ты можешь спастись.
Закат догорел. Потемнело обширное болото, низкорослые ольхи казались черными призраками. Лишь гнилая верба с облезлой корой светилась на берегу слабым таинственным светом.
Не глядя по сторонам, шагал Страба домой, задумчивый и встревоженный. Вот в глубоких тенях под высокими деревьями показался его двор. Огни уже потушены; даже слабый свет лучины не рдеет нигде. Повсюду тьма и тишина. Но как только вошел он в ворота, донеслось до него чье-то пение.
Это пела его жена, пела странную, незнакомую ему песню. Увидев выступившего из мрака Страбу, умолкла она и ничего не сказала в ответ, когда спросил он ее, что это за песня и почему она пришла ей сейчас на ум.
Страх напал на пражского князя, когда он услышал, что делается в Лучанской земле, и узнал, что собирает Властислав против него войско. Испугался Неклан и не воспрянул духом, даже когда стало ему известно, что все роды Чешской земли, все чешское племя возмущено дерзостью лучан, что поднялась вся страна и готовится к бою.
Уже забряцало оружие в замке и по всей Летенской равнине. Отовсюду неслось ржанье боевых коней, крики и песни воинов. А тем временем князь Неклан, замирая от страха, прятался в самом отдаленном покое. Не мог он пересилить себя и не верил, что может победить Властислава. Напрасно уговаривали его приближенные. Ссылался Неклан на свои немощи, жаловался, что бесы ослабили его тело и дух.
Когда же Честмир, его родич, высокий красивый молодой удалец, горько его упрекнул и сказал, что поступает он не по-мужски, что войско уже собралось и только его ожидает, а без предводителя падет духом, ответил Неклан:
– Не пойду, не могу. Иди ты за меня. Возьми мое оружие, доспехи, коня и веди войско. Пусть думают все, что ведет их князь Неклан.
И надел Честмир княжеские доспехи, кольчугу, железный шлем, забралом закрыл лицо, уши и шею, взял большой сверкающий щит, надел княжеский плащ, сел на Некланова лихого вороного коня и выехал, сопровождаемый знатными старейшинами, к войску на Летенскую равнину.
При виде князя раздались клики радости и бряцание оружия; поспешно строились в боевые ряды пешие и конные воины в кожаных шлемах, косматых шапках, с копьями и пращами в руках, с луками и колчанами, полными оперенных стрел, за плечами.
Засверкали на солнце острые копья и обнаженные мечи, блеснули серьги в ушах воинов. Принеся за всех жертву богам, объехал Честмир стройные ряды на своем вороном коне.
И как только махнул он мечом и гикнул молодецким голосом, двинулось с места чешское воинство. Земля загудела от тяжкой поступи воинов и топота коней; воздух задрожал от воинственных криков и песен. Дружина за дружиной проходили перед Честмиром; мужи чешского племени составляли дружины согласно численности и силе своего рода. Были дружины из мужей многих родов, были из мужей одного рода, сильного оружием и числом воинов. Над дружинами реяли родовые знамена.
И потянулось войско по «великому пути» на Лысолаи и дальше, через мрачные скалы Козьего хребта; обойдя Левый Градец справа, спешили чехи вперед, чтобы преградить дорогу лучанам, несущим с собой смерть и разрушение.
Дойдя до широкого Турского поля, остановил войско Честмир, прослышав, что лучане уже приближаются. Заблаговременно укрепился он на невысоком холме, откуда вскоре стало видно неприятельскую рать, надвигающуюся, словно черная туча, – огромную, сильную: сильнее пражского войска. Но не испугался военачальник пражан ее многочисленности. Стоя на возвышенном месте, близ одиноко растущего старого дуба, обратился Честмир к воинам с речью. И было все войско уверено, что внимает словам князя Неклана.
– Вот оно перед нами, гордое племя лучан! – молвил Честмир. – Сколько наших людей они перебили, сколько сожгли деревень, сколько жен и детей взяли в полон! И снова идут они на нас с огнем и мечом! Хотят они нас стереть с лица земли, поработить. Волей-неволей должны мы дать лучанам отпор, чтобы защитить наши семьи, чтобы не посрамить Чешской земли. В битве найдем мы свое спасение, оружием отстоим свободу. Лучше ляжем костьми, чем покроем себя позором и обратимся в бегство. Не дрогнем и будем стоять насмерть. Я пойду впереди всех. Если сложу я свою голову, не падайте духом и стремитесь вперед до победы. А когда победите врага, похороните меня, если паду я в бою, на этом пригорке.
И по всем полкам понеслись воинственные крики:
– Где падет твоя голова, там и мы головы сложим!
– Победим!..
– Побьем лучан!
Тем временем подоспела к Турскому полю лучанская рать; тесными рядами двигались в конном и пешем строю вооруженные воины с крепко окованными щитами на плечах, одетые в панцыри и льняные стеганые нагрудники. Все они были привычны к войне, но особой воинственностью отличались роды трнованов, жлутичей и радоничей, а также угоштяне, храберчи, требчичи и дикие залесские хлумчане, закутанные в мохнатые бурки, звериные шкуры, с косматыми шапками на головах, с грубыми копьями в руках и тяжелыми молотами за поясом. Одни вели на привязи своры собак – свирепых овчарок и злых волкодавов; другие несли на руке либо на плече хищных птиц – соколов-сыроядцев, кречетов и сарычей. И выстроились полчища лучан на широкой равнине, лицом к югу, против чехов, которые своим левым крылом заняли возвышенность, обращенную к западу, а правым опирались на лесистый холм, что высится над Хейновским селеньем.
Грозный гул, подобный громовым раскатам, несся от лучанского войска и далеко летел по Турскому полю; в нем сливались яростный лай собак, крики людей, лошадиное ржанье и звуки рогов.
Впереди лучанских полков ехал гордый Властислав в кованом шлеме, в чешуйчатой броне, с обнаженным мечом в правой руке. Увидев, что ряды пражан стоят незыблемым строем, остановил он свое войско и, приподнявшись на стременах, сказал, обращаясь к нему зычным голосом:
– Посмотрите-ка на этих жалких трусов! Они думают удержаться на холмах. Но ничего не поможет им, ибо они слабее, чем мы, и малодушнее. Померяться с нами силами на равнине они не решились – боятся. А как обрушимся мы на них, тотчас ударятся в бегство. Мчитесь же на чехов стремительным вихрем и бейте их, как град побивает колосья! Спускайте собак – пусть напьются они вражеской крови; выпускайте птиц – пусть подымутся они в воздух и распугают чехов, как голубиную стаю!
Как стрелы с тугой тетивы, сорвались с привязи разношерстные псы и с диким лаем бросились вперед. В то же мгновенье над лучанами зашумела туча поднявшихся в воздух хищных птиц. Освобожденные от пут, высоко взмыли они ВЕерх и, смешавшись беспорядочной кучей, поднимались выше и Еыше, крутясь, как снежный вихрь. Слышалось хлопанье крыльев, клекот, крики и свист.
Тень пала на лучан от живой тучи и понеслась дальше по равнине, полем, в сторону пражского войска. Внизу, на земле, – лай и вой бешено мчавшихся псов; в небе – шум от несметного числа птичьих голосов; все эти звуки смешались в многоголосый нарастающий гул. Лай собак и клекот птиц, заглушаемые боевыми криками лучан и громкими звуками рога, далеко разносились по Турскому полю.
В бешеной ярости и исступлении летели по полю жаждущие крови лучане. Впереди всех, крича и размахивая мечом, скакал Властислав на коне с развевающейся гривой. За ним, испуская хриплые крики, мчались толпы воинов с налитыми кровью лицами и вытаращенными глазами.
Вдруг, подобно каменной глыбе, что, отщеплениая молнией, летит с горы, сокрушая и уничтожая все на своем пути, ринулся Честмир с пригорка навстречу лучанам. А за ним двинулось и все войско. Отряды обгоняли друг друга, но впереди их неизменно несся Честмир в княжеском облачении. Вот уже столкнулись, закипел бой, колят, рубят друг друга; Честмир бьется в самой гуще сечи – рубит направо, налево, и падают, словно маковые головки, под его мечом головы лучан.
Вырвался из общей свалки Властислав и с быстротой молнии кинулся на предводителя чехов. Вихрем налетели они друг на друга, и в ожесточенной и упорной схватке искры посыпались от ударов мечей. Но вот выронил лучанский воевода повод из левой руки, а из правой – свой меч. Обливаясь кровью, свалился он с седла и мертвый упал под копыта коней, на груды убитых и раненых.
Вопль ужаса, ярости лучан и радостные клики чехов раздались на поле битвы. С новой силой ударили пражане на врага; дрогнуло лучанское войско и начало отступать. В тот миг пал конь под Честмиром.
Быстро вскочил на ноги воевода и продолжал мечом прокладывать путь вперед, ограждая себя щитом от ударов врагов. Не одна стрела завязла в его чешуйчатой броне, уже несколько копий торчало в щите, обтянутом кожей. Всё новые и новые стрелы и копья вонзались в щит, от сильных ударов рвалась на нем кожа, и весь он сотрясался. И дрогнула сильная рука молодого героя, изнемогая под тяжестью. Закричал Честмир своим воинам, чтобы подали ему другой щит. Уж хотел он отбросить свой щит, как вдруг тяжелое копье вонзилось в тело его, и пал вождь пражан на землю, как сноп; в руках его был меч, а на плече – щит, полный стрел и копий, воткнувшихся в него в жестокой сече.
И сталось так, как предсказал Честмир перед битвой. Погиб он, но чешские воины, разгневанные гибелью вождя, еще стремительнее помчались вперед и рубили врагов без пощады, пока не уничтожили лучан всех до единого. Разлетелись хищные птицы, свирепые псы разбежались или были перебиты, а лучанские воины со своим воеводой все полегли на кровавом бранном поле. Уцелел один Страба.
Сокрушена была гордыня лучан и сломлена их сила. Ликовали пражане, но радостные клики их смолкли, когда увидели они своего мертвого воеводу. В полном вооружении, со щитом, проткнутым множеством копий, понесли его на холм, где пожелал он быть похороненным. И когда сняли с него шлем и забрало, вырвался у всех крик горести, ибо узнали пражане, что предводителем их был храбрый Честмир, принесший себя в жертву ради спасения родины.
На холме под старым дубом вырыли Честмиру мотилу и в ночь после битвы сожгли и похоронили его; насыпали над могилой высокий курган, и справило войско тризну по своем павшем вожде.
Наварили меду и, сидя вокруг кургана, пили, вспоминая погибшего воеводу. Приехал из Пражского замка Неклан и плакал на могиле Честмира.
А когда справили тризну и выпили мед, поднялось пражское войско и двинулось дальше по Лучанской земле.
На своем невзрачном, но быстром коне мчался Страба прочь от жестокой сечи. Еще в крови был конец его копья, которым ударил он в начале боя первого чеха, что напал на него. Больше он в бой не вступал. Отрезав нападавшему уши, вскочил на коня Страба и, не обращая внимания на шум, крик и трубные звуки, помчался прочь так стремительно, словно за ним гнались призраки.
Целый день, до самого вечера, скакал он; ночью едва давал коню передохнуть и опять спешил в Хлумчанский край. Ехал он по полям и долинам, а деревни и всякое жилье объезжал, чтобы никто не увидел, как бежит Страба с поля сражения.
Прошел день, прошла еще одна ночь, и на рассвете второго дня доскакал он на измученном коне, сам измученный, в уединенное селенье своего рода.
Еще спала во мраке деревня и смутно просвечивала через темные старые липы беловатая полоса на востоке. Въезжая во двор, Страба встретил женщин, выходивших из его дома. Испугались они при виде его и печально сказали:
– Не в добрый час ты вернулся.
Соскочил Страба с коня и бросился в избу, в которой еще не рассеялся утренний сумрак. На ложе у окна лежало что-то под белым покровом, по очертаниям судя – окоченевшее мертвое тело. Окно было открыто настежь, чтобы душа могла вылететь вон. Подойдя к ложу, сорвал Страба покров. В слабом свете занимавшегося дня увидел он посиневшее лицо своей молодой жены. Глаза ее были закрыты, волосы распущены, а в груди зияла рана с запекшейся кровью. Глубокая рана…
Оцепенел Страба, сам себе не поверил. Вдруг, словно призрак, встала за ним мачеха в белом покрывале; пристально и строго смотрела она своими серыми глазами на мертвую.
– Откинь ей волосы! – сказала она мрачно. Взволнованный страшным предчувствием, откинул Страба
густые прекрасные волосы своей молодой жены с правого виска. Откинул волосы – и увидел на том месте кровавую рану. Поспешно откинул он волосы с левого виска и опять увидел кровавую рану.
Онемев от ужаса, весь дрожа, торопливо открыл Страба сумку и выхватил из нее отрубленные уши с окровавленными серьгами. Да, это были уши его жены; он узнал их. Понял он, кто был тот враг, что напал на него в бою и хотел его зарубить; понял Страба, что убил он свою жену. И вспомнилось ему, как задумчива была жена перед его отъездом, какую странную песню пела она.
– Ты это знала еще тогда! – вскричал он, глядя на мачеху.
– Но ты бы мне не поверил. Весь ты был во власти ее чар. А она была чешка и ненавидела нас. Иди принеси в ущелье жертву богам.И Страба, приказав, чтобы мертвое тело вынесли за ограду деревни, удрученный горем, словно во власти тяжелого сна, пошел к мрачному ущелью вслед за своей мачехой.
ДУРИНК И НЕКЛАН
Словно мрачная тень, пала печаль на Лучанскую землю. В каждом роде, в каждом селенье оплакивали павших в бою близких. Горько рыдая, вспоминали лучане Турское поле, где полегли самые сильные, самые смелые из лучанских мужей. Тяжела была мысль, что нет уж их больше в живых, что тела их не преданы, как подобает, сожжению, а остались на поле битвы на растерзание хищникам.
К горю присоединился страх. Пронеслась весть, что чехи из Турска идут на Лучанскую землю и уже вступили в ее пределы. Ужас охватил лучан. Люди бежали в глубь страны, к замкам, в леса, и с трепетом передавали друг другу, что собрались чехи мстить всему Лучанскому краю.
Не напрасны были те слова, и не страх один был их причиной. О том говорили видимые днем черные столбы и тучи дыма над пожарами; ночью небосвод озаряло зловещее зарево. Горели селенья, гибли в море пламени поля с богатым урожаем, и ветер далеко вокруг разносил дым и смрадный запах пожарищ.
И не от кого было ждать защиты, ибо осталось навеки на Турском поле все лучанское воинство.
Неприятель быстро продвигался и захватывал жупу за жупой. Повсюду лучане униженно просили о милости и сдавались пражскому князю. По приказу Неклана, были разрушены и преданы огню лучанские замки Властислава и иные, а также его крепость в Луках, над рекой Огрой.
Властиславова сына нигде не нашли. Говорили, что он спрятан в хижине бедной старухи на берегу реки среди скал.
Послал туда Неклан своих воинов, и через два дня предстал перед ним крошка-сирота, единственный сын Властислава. Шелковистые золотые волосы мальчика завивались кудрями; еще не коснулись их острые ножницы [16]. Прелестный пятилетний ребенок, не сознавая опасности, в которой находится, встал перед врагом своего отца, устремив на него простодушно свои ясные глазки, и поклонился, как тому был научен.
И сжалился князь Неклан над ребенком, над его милым личиком, юностью и несчастной судьбой. Ни волоска не тронул его, даже не увел в плен. Оставил его Неклан на родине, в крае Лучанском, и приказал выстроить ему замок, чтобы сын воеводы имел достойное жилище. Назвали тот замок Драгушем. Прочным он не был; намеренно повелел Неклан построить его на открытом, ровном месте, чтобы не мог тот замок стать оплотом лучан, если бы вздумали они возмутиться и выйти из повиновения.
Возвратился Неклан в Чехию и въехал в свой Пражский замок со славой и богатой добычей. Обильные жертвы принес он богам в благодарность за то, что даровали они чехам победу; тот враг, о котором со страхом думал он утром, пробуждаясь ото сна, днем и вечером, укладываясь спать на мягкое ложе, враг, который еще недавно нарушал его сон и покой, был уничтожен. Покорено было гордое племя лучан, а будущий наследник Властислава, малолетний Збислав, жил тихо и уединенно в замке Драгуше. С ним поселился его воспитатель, по имени Дуринк, который при жизни Властислава был у него в большом доверии.
– Слышал я, чего просит ваш князь. Видел я и дары, что он мне прислал. Неразумно ваш князь поступил. Не послал он мне ни всего золота, что имеет, ни всех коней, ни всего своего богатства. То, что я вижу, – для меня лишь приманка. Возьмите же свои дары и скажите вашему князю, что за приманку я ему благодарен; пусть все это хорошо сбережет и сохранит. Приду я к нему за всем его добром и заберу то, что сейчас возвращаю. А вы убирайтесь, покуда целы. Смотрите, чтоб вместо даров не оставить тут свои головы!
Испугались владыки и тотчас пустились в путь, чтобы поскорее оставить Лучанскую землю.
Когда послы возвратились и объявили обо всем в Пражском замке, побледнел князь Неклан и не мог утаить страха, услышав, как похваляется Властислав в великой гордыне владеть всей Чешской землей, как своей.
* * *
Сказав эти горделивые слова пражским послам, тотчас приказал Властислав объявить по пяти жупам [15]Лучанской земли, чтобы поднимались все на войну.
На быстрых конях мчалась дружина, и впереди всех – гонец.
Один меч висел у него на поясе, а другой, воеводский, железный, в кожаных ножнах, держал он перед собой острием кверху; у спутника его на поясе висел аркан, сплетенный из лыка.
– Вихрем пролетали они по равнинам и долинам, по лесам и полям (а было это порой, когда хлеб начинает колоситься), от деревни к деревне, от рода к роду; мчались они и на рассвете, и среди бела дня, и темною ночью.
Прискакав на деревенскую площадь, гонец тотчас созывал старейшин и все население; всех юношей и мужчин. А когда те сбегались, он вынимал из ножен воеводский меч и, взмахнув им высоко над головой, объявлял воеводскую волю: пусть каждый, кто ростом превышает тот меч, без промедления снаряжается на бранное дело, пусть возьмет щит и оружие и спешит к воеводскому замку, где собирается рать против чехов.
Затем спутник гонца отвязывал аркан от пояса, поднимал его над головой, а гонец, указав на лыковую петлю, грозил гневом воеводы и объявлял, что каждый, кто к сроку не выйдет на брань, будет такою петлею удавлен; пусть про то ведают все и не просят потом у воеводы пощады.
– Пусть каждый имеющий сокола-сыроядца, кречета, ястреба либо сарыча возьмет их с собой на бранное дело, – так кричал гонец, – пусть не посмеет никто укрыть тех хищников дома! А того, кто ослушается, кто не явится к воеводе, ожидает жестокая кара: отрубят ему голову этим мечом.
И гонец снова взмахивал воеводским мечом так, что тот блестел и сверкал на солнце.
Затем собирали со всего рода юношей и мужчин, мерили всех тем мечом и делали зарубки, чтобы можно было доложить воеводе, сколько воинов даст каждый род, сколько бойцов явится на поле боя.
Вскакивали гонцы на коней и, пришпорив их, мчались к соседнему роду, все дальше и дальше. Впереди них летела крылатая весть, и повсюду с трепетом ждали военного меча воеводы. Пастухи со страхом глядели вслед неистовым всадникам и пугливо кланялись женщины. Всюду приносили они с собой смятение и тревогу, а женщинам и девушкам – заботы и горе.
Так ехали гонцы от воеводского замка по прекрасным лугам первой жупы. Вокруг на плодородной равнине расстилались благодатные нивы и луга, похожие на ковры из цветов, пестрели среди буйной зелени золотистые и розовые полосы и снова тянулись нивы, луга и сады, залитые лучами весеннего солнца.
Промчавшись с мечом по полям и лугам первой жупы, объехав все деревни ее, отправились гонцы на юг, в соседнюю жупу, лежащую по обеим сторонам быстрины Броницы.
Призвав к оружию эти края, они повернули к северу, на Огру, туда, где вдали тянулась синеющая гряда Крушных гор. Там поехали они землями третьей жупы, берегами реки Узкой, и на правом ее берегу и на левом всюду созывали мужчин, мечом измеряли их и по зарубкам вели точный счет.
Отсюда поспешили гонцы на запад, в четвертую жупу, в края, лежащие по течению реки Гутной.
И пронесся грозный клич войны вдоль той реки и до долины Огры; прогремел он в ущельях, отрогах и скалах, где гулко шумели потоки.
Стремительно и неудержимо, подобно весенней грозе, полетел клич войны к дальним горам, к верховьям Мжи, где в хвойных лесах, на холмах, среди лесных болот и необъятных топей прятались деревни Хлумчанска, пятой жупы Лучанской земли. Только услышали там приказ воеводы, только сверкнул гонец воеводским мечом, поднялись все как один в дикой радости; никто и не глядел на меру меча, никто не желал мериться: сказали, что пойдут и стар и млад.
Стали готовиться к войне смуглые люди дикого залесья, без сожаления покидая родные поля и леса; сильные, загрубелые руки взялись за топоры, за тяжелые молоты и большие щиты, окованные крепким железом и туго обтянутые почерневшими кожами, снимали с насестов соколов-сыроядцев, кречетов, ястребов и брали на ремни своры свирепых собак волчьей породы, приученных к запаху крови и борьбе с лютыми хищниками дремучих лесов.
* * *
В самой глуши Хлумчанска, между горами, за обширным болотом, заросшим осокой и красно-бурым мхом, близ большого липового и кленового леса лежала небольшая деревня с почерневшим тыном и темными бревенчатыми избами. На слежавшейся соломе крыш разрастались зеленый мох и трава.
Исстари поселился тут немногочисленный род жаланов. Правил им в то время молодой и статный муж, по имени Страба. Ни сестер, ни братьев у него не было; имел он лишь жену, да и та была из племени чехов. Полонил ее Страба в последний набег на чешские земли, когда осаждали лучане Левый Градец.
Пленница-чешка ему так понравилась, так овладела она его сердцем и опутала чарами, что он ей сказал:
– Ты моя пленница и раба, но хочу я, чтобы ты стала мне женой.
Покорилась пленница его воле, но не было спокойно сердце ее. Томительна казалась ей жизнь в отдаленном селении; не покидала ее тоска по родине, и горько ей становилось, когда вспоминала она об ужасах и страданиях, принесенных лучанами на Чешскую землю. Но глубоко затаила она печаль и ненависть, и муж не подозревал ничего. Знала о том лишь мачеха Страбы, оставшаяся вдовой после смерти его отца, – высокая женщина с мрачным лицом и серыми суровыми глазами, не молодая уже, но и не старая. Ведьмой называли ее: занималась она волхвованием и ворожбой.
Как пришел приказ воеводы в уединенную деревню жаланов, стал собираться Страба на войну. Снял со стены щит, шлем из бычьей кожи, натянутой на железный обруч, наточил меч, приготовил стрелы, натянул новую тетиву на тугой лук, привязал молот к седлу и выбрал в конюшне лучшего коня. Был тот конь невелик и невзрачен, не лоснилась его шерсть, а косматилась, но был он быстр, как стриж, вынослив и не боялся любой непогоды; переносил легко холод и зной, голод и жажду.
Молодая жена молча помогала Страбе собираться: принесла ему войлочное одеяло и плащ, кожаные наколенники, гибкие ремни, еду в сумке – хлеб и сыр, – чтобы было у него что поесть в далекой дороге до воеводского замка.
Накануне отъезда мачеха украдкой сказала Страбе:
– Приходи вечером в ущелье, но смотри не говори о том никому.
Послушался Страба мачехи и, когда наступили сумерки, направился в ущелье. Шел он лесом, вдоль широкой черной трясины; там и сям торчали в ней низкорослые ольхи и болотный кустарник, а в темных зарослях осоки светились отблеском неба глубокие омуты. Вечерело. Дул сильный ветер, и глухой шум леса доносился до сумрачного болота. Еще сильнее выл и свистал ветер в диком ущелье, по сторонам которого среди чахлой травы беспорядочно громоздились угрюмые скалы. Выше, над ними и в их расселинах, кое-где росли высокие деревья – липы, дубы и старые ясени. Их развесистые кроны были опутаны кустами омелы, сквозь которые осенью и зимой чернели оголенные ветви.
В том мрачном ущелье, под дубом, на скале, сидела у пылающего костра мачеха Страбы. Волосы ее были распущены, уши, подбородок и лоб окутаны покрывалом.
Как увидела она пасынка, бросила в огонь волшебные коренья и произнесла могущественное заклинание:
– Тьма впереди, тьма позади! Пусть, кроме бесов одних, нас никто не увидит!
Едва договорила она, как ущелье стало наполняться беловатым туманом. Расстилался он понизу, несся клубами вверх, полз по скатам, вился над ущельем, окутывал кроны беспокойно шумящих деревьев; а когда подошел Страба к костру, заволокла беловатая мгла все ущелье так сильно, что деревья казались лишь тенями. Костер разгорелся; ярко освещенная его пламенем, стояла мачеха, уставив на Страбу свои серые глаза. И сказала она ему:
– Ты не сын мне, но твой отец был моим мужем. И потому позвала я тебя, чтобы дать тебе добрый совет. Запомни: слова мои никто другой не должен услышать. Знай, что напрасно все мое колдовство. Ворожба чешских колдуний сильнее моей. Своими чарами они одолели нас. И как победили они наших колдуний, так будете побеждены и вы, воины. Вижу вашу беду и несчастье. Ах, горе, горе вам, бедным! Проводят вас боги на битву, а потом обратят лицо свое к вашим врагам. До поля битвы доскачете, а оттуда уж не вернетесь. Победят чехи лучан. И воевода там ляжет и все его войско. Только тебя минует смерть, если поступишь ты так, как я посоветую. Слушай: когда начнется кровавая сеча, встань против того, кто первый на тебя нападет. Ударь его копьем, но жизни не лишай, а отрежь ему оба уха, спрячь и, вскочив на коня, лети обратно в родную деревню. Услышишь рев и шум за собой – не оглядывайся, скачи быстрей. Так один из всех ты можешь спастись.
Закат догорел. Потемнело обширное болото, низкорослые ольхи казались черными призраками. Лишь гнилая верба с облезлой корой светилась на берегу слабым таинственным светом.
Не глядя по сторонам, шагал Страба домой, задумчивый и встревоженный. Вот в глубоких тенях под высокими деревьями показался его двор. Огни уже потушены; даже слабый свет лучины не рдеет нигде. Повсюду тьма и тишина. Но как только вошел он в ворота, донеслось до него чье-то пение.
Это пела его жена, пела странную, незнакомую ему песню. Увидев выступившего из мрака Страбу, умолкла она и ничего не сказала в ответ, когда спросил он ее, что это за песня и почему она пришла ей сейчас на ум.
* * *
Страх напал на пражского князя, когда он услышал, что делается в Лучанской земле, и узнал, что собирает Властислав против него войско. Испугался Неклан и не воспрянул духом, даже когда стало ему известно, что все роды Чешской земли, все чешское племя возмущено дерзостью лучан, что поднялась вся страна и готовится к бою.
Уже забряцало оружие в замке и по всей Летенской равнине. Отовсюду неслось ржанье боевых коней, крики и песни воинов. А тем временем князь Неклан, замирая от страха, прятался в самом отдаленном покое. Не мог он пересилить себя и не верил, что может победить Властислава. Напрасно уговаривали его приближенные. Ссылался Неклан на свои немощи, жаловался, что бесы ослабили его тело и дух.
Когда же Честмир, его родич, высокий красивый молодой удалец, горько его упрекнул и сказал, что поступает он не по-мужски, что войско уже собралось и только его ожидает, а без предводителя падет духом, ответил Неклан:
– Не пойду, не могу. Иди ты за меня. Возьми мое оружие, доспехи, коня и веди войско. Пусть думают все, что ведет их князь Неклан.
И надел Честмир княжеские доспехи, кольчугу, железный шлем, забралом закрыл лицо, уши и шею, взял большой сверкающий щит, надел княжеский плащ, сел на Некланова лихого вороного коня и выехал, сопровождаемый знатными старейшинами, к войску на Летенскую равнину.
При виде князя раздались клики радости и бряцание оружия; поспешно строились в боевые ряды пешие и конные воины в кожаных шлемах, косматых шапках, с копьями и пращами в руках, с луками и колчанами, полными оперенных стрел, за плечами.
Засверкали на солнце острые копья и обнаженные мечи, блеснули серьги в ушах воинов. Принеся за всех жертву богам, объехал Честмир стройные ряды на своем вороном коне.
И как только махнул он мечом и гикнул молодецким голосом, двинулось с места чешское воинство. Земля загудела от тяжкой поступи воинов и топота коней; воздух задрожал от воинственных криков и песен. Дружина за дружиной проходили перед Честмиром; мужи чешского племени составляли дружины согласно численности и силе своего рода. Были дружины из мужей многих родов, были из мужей одного рода, сильного оружием и числом воинов. Над дружинами реяли родовые знамена.
И потянулось войско по «великому пути» на Лысолаи и дальше, через мрачные скалы Козьего хребта; обойдя Левый Градец справа, спешили чехи вперед, чтобы преградить дорогу лучанам, несущим с собой смерть и разрушение.
Дойдя до широкого Турского поля, остановил войско Честмир, прослышав, что лучане уже приближаются. Заблаговременно укрепился он на невысоком холме, откуда вскоре стало видно неприятельскую рать, надвигающуюся, словно черная туча, – огромную, сильную: сильнее пражского войска. Но не испугался военачальник пражан ее многочисленности. Стоя на возвышенном месте, близ одиноко растущего старого дуба, обратился Честмир к воинам с речью. И было все войско уверено, что внимает словам князя Неклана.
– Вот оно перед нами, гордое племя лучан! – молвил Честмир. – Сколько наших людей они перебили, сколько сожгли деревень, сколько жен и детей взяли в полон! И снова идут они на нас с огнем и мечом! Хотят они нас стереть с лица земли, поработить. Волей-неволей должны мы дать лучанам отпор, чтобы защитить наши семьи, чтобы не посрамить Чешской земли. В битве найдем мы свое спасение, оружием отстоим свободу. Лучше ляжем костьми, чем покроем себя позором и обратимся в бегство. Не дрогнем и будем стоять насмерть. Я пойду впереди всех. Если сложу я свою голову, не падайте духом и стремитесь вперед до победы. А когда победите врага, похороните меня, если паду я в бою, на этом пригорке.
И по всем полкам понеслись воинственные крики:
– Где падет твоя голова, там и мы головы сложим!
– Победим!..
– Побьем лучан!
Тем временем подоспела к Турскому полю лучанская рать; тесными рядами двигались в конном и пешем строю вооруженные воины с крепко окованными щитами на плечах, одетые в панцыри и льняные стеганые нагрудники. Все они были привычны к войне, но особой воинственностью отличались роды трнованов, жлутичей и радоничей, а также угоштяне, храберчи, требчичи и дикие залесские хлумчане, закутанные в мохнатые бурки, звериные шкуры, с косматыми шапками на головах, с грубыми копьями в руках и тяжелыми молотами за поясом. Одни вели на привязи своры собак – свирепых овчарок и злых волкодавов; другие несли на руке либо на плече хищных птиц – соколов-сыроядцев, кречетов и сарычей. И выстроились полчища лучан на широкой равнине, лицом к югу, против чехов, которые своим левым крылом заняли возвышенность, обращенную к западу, а правым опирались на лесистый холм, что высится над Хейновским селеньем.
Грозный гул, подобный громовым раскатам, несся от лучанского войска и далеко летел по Турскому полю; в нем сливались яростный лай собак, крики людей, лошадиное ржанье и звуки рогов.
Впереди лучанских полков ехал гордый Властислав в кованом шлеме, в чешуйчатой броне, с обнаженным мечом в правой руке. Увидев, что ряды пражан стоят незыблемым строем, остановил он свое войско и, приподнявшись на стременах, сказал, обращаясь к нему зычным голосом:
– Посмотрите-ка на этих жалких трусов! Они думают удержаться на холмах. Но ничего не поможет им, ибо они слабее, чем мы, и малодушнее. Померяться с нами силами на равнине они не решились – боятся. А как обрушимся мы на них, тотчас ударятся в бегство. Мчитесь же на чехов стремительным вихрем и бейте их, как град побивает колосья! Спускайте собак – пусть напьются они вражеской крови; выпускайте птиц – пусть подымутся они в воздух и распугают чехов, как голубиную стаю!
Как стрелы с тугой тетивы, сорвались с привязи разношерстные псы и с диким лаем бросились вперед. В то же мгновенье над лучанами зашумела туча поднявшихся в воздух хищных птиц. Освобожденные от пут, высоко взмыли они ВЕерх и, смешавшись беспорядочной кучей, поднимались выше и Еыше, крутясь, как снежный вихрь. Слышалось хлопанье крыльев, клекот, крики и свист.
Тень пала на лучан от живой тучи и понеслась дальше по равнине, полем, в сторону пражского войска. Внизу, на земле, – лай и вой бешено мчавшихся псов; в небе – шум от несметного числа птичьих голосов; все эти звуки смешались в многоголосый нарастающий гул. Лай собак и клекот птиц, заглушаемые боевыми криками лучан и громкими звуками рога, далеко разносились по Турскому полю.
В бешеной ярости и исступлении летели по полю жаждущие крови лучане. Впереди всех, крича и размахивая мечом, скакал Властислав на коне с развевающейся гривой. За ним, испуская хриплые крики, мчались толпы воинов с налитыми кровью лицами и вытаращенными глазами.
Вдруг, подобно каменной глыбе, что, отщеплениая молнией, летит с горы, сокрушая и уничтожая все на своем пути, ринулся Честмир с пригорка навстречу лучанам. А за ним двинулось и все войско. Отряды обгоняли друг друга, но впереди их неизменно несся Честмир в княжеском облачении. Вот уже столкнулись, закипел бой, колят, рубят друг друга; Честмир бьется в самой гуще сечи – рубит направо, налево, и падают, словно маковые головки, под его мечом головы лучан.
Вопль ужаса, ярости лучан и радостные клики чехов раздались на поле битвы. С новой силой ударили пражане на врага; дрогнуло лучанское войско и начало отступать. В тот миг пал конь под Честмиром.
Быстро вскочил на ноги воевода и продолжал мечом прокладывать путь вперед, ограждая себя щитом от ударов врагов. Не одна стрела завязла в его чешуйчатой броне, уже несколько копий торчало в щите, обтянутом кожей. Всё новые и новые стрелы и копья вонзались в щит, от сильных ударов рвалась на нем кожа, и весь он сотрясался. И дрогнула сильная рука молодого героя, изнемогая под тяжестью. Закричал Честмир своим воинам, чтобы подали ему другой щит. Уж хотел он отбросить свой щит, как вдруг тяжелое копье вонзилось в тело его, и пал вождь пражан на землю, как сноп; в руках его был меч, а на плече – щит, полный стрел и копий, воткнувшихся в него в жестокой сече.
И сталось так, как предсказал Честмир перед битвой. Погиб он, но чешские воины, разгневанные гибелью вождя, еще стремительнее помчались вперед и рубили врагов без пощады, пока не уничтожили лучан всех до единого. Разлетелись хищные птицы, свирепые псы разбежались или были перебиты, а лучанские воины со своим воеводой все полегли на кровавом бранном поле. Уцелел один Страба.
Сокрушена была гордыня лучан и сломлена их сила. Ликовали пражане, но радостные клики их смолкли, когда увидели они своего мертвого воеводу. В полном вооружении, со щитом, проткнутым множеством копий, понесли его на холм, где пожелал он быть похороненным. И когда сняли с него шлем и забрало, вырвался у всех крик горести, ибо узнали пражане, что предводителем их был храбрый Честмир, принесший себя в жертву ради спасения родины.
На холме под старым дубом вырыли Честмиру мотилу и в ночь после битвы сожгли и похоронили его; насыпали над могилой высокий курган, и справило войско тризну по своем павшем вожде.
Наварили меду и, сидя вокруг кургана, пили, вспоминая погибшего воеводу. Приехал из Пражского замка Неклан и плакал на могиле Честмира.
А когда справили тризну и выпили мед, поднялось пражское войско и двинулось дальше по Лучанской земле.
* * *
На своем невзрачном, но быстром коне мчался Страба прочь от жестокой сечи. Еще в крови был конец его копья, которым ударил он в начале боя первого чеха, что напал на него. Больше он в бой не вступал. Отрезав нападавшему уши, вскочил на коня Страба и, не обращая внимания на шум, крик и трубные звуки, помчался прочь так стремительно, словно за ним гнались призраки.
Целый день, до самого вечера, скакал он; ночью едва давал коню передохнуть и опять спешил в Хлумчанский край. Ехал он по полям и долинам, а деревни и всякое жилье объезжал, чтобы никто не увидел, как бежит Страба с поля сражения.
Прошел день, прошла еще одна ночь, и на рассвете второго дня доскакал он на измученном коне, сам измученный, в уединенное селенье своего рода.
Еще спала во мраке деревня и смутно просвечивала через темные старые липы беловатая полоса на востоке. Въезжая во двор, Страба встретил женщин, выходивших из его дома. Испугались они при виде его и печально сказали:
– Не в добрый час ты вернулся.
Соскочил Страба с коня и бросился в избу, в которой еще не рассеялся утренний сумрак. На ложе у окна лежало что-то под белым покровом, по очертаниям судя – окоченевшее мертвое тело. Окно было открыто настежь, чтобы душа могла вылететь вон. Подойдя к ложу, сорвал Страба покров. В слабом свете занимавшегося дня увидел он посиневшее лицо своей молодой жены. Глаза ее были закрыты, волосы распущены, а в груди зияла рана с запекшейся кровью. Глубокая рана…
Оцепенел Страба, сам себе не поверил. Вдруг, словно призрак, встала за ним мачеха в белом покрывале; пристально и строго смотрела она своими серыми глазами на мертвую.
– Откинь ей волосы! – сказала она мрачно. Взволнованный страшным предчувствием, откинул Страба
густые прекрасные волосы своей молодой жены с правого виска. Откинул волосы – и увидел на том месте кровавую рану. Поспешно откинул он волосы с левого виска и опять увидел кровавую рану.
Онемев от ужаса, весь дрожа, торопливо открыл Страба сумку и выхватил из нее отрубленные уши с окровавленными серьгами. Да, это были уши его жены; он узнал их. Понял он, кто был тот враг, что напал на него в бою и хотел его зарубить; понял Страба, что убил он свою жену. И вспомнилось ему, как задумчива была жена перед его отъездом, какую странную песню пела она.
– Ты это знала еще тогда! – вскричал он, глядя на мачеху.
– Но ты бы мне не поверил. Весь ты был во власти ее чар. А она была чешка и ненавидела нас. Иди принеси в ущелье жертву богам.И Страба, приказав, чтобы мертвое тело вынесли за ограду деревни, удрученный горем, словно во власти тяжелого сна, пошел к мрачному ущелью вслед за своей мачехой.
ДУРИНК И НЕКЛАН
Словно мрачная тень, пала печаль на Лучанскую землю. В каждом роде, в каждом селенье оплакивали павших в бою близких. Горько рыдая, вспоминали лучане Турское поле, где полегли самые сильные, самые смелые из лучанских мужей. Тяжела была мысль, что нет уж их больше в живых, что тела их не преданы, как подобает, сожжению, а остались на поле битвы на растерзание хищникам.
К горю присоединился страх. Пронеслась весть, что чехи из Турска идут на Лучанскую землю и уже вступили в ее пределы. Ужас охватил лучан. Люди бежали в глубь страны, к замкам, в леса, и с трепетом передавали друг другу, что собрались чехи мстить всему Лучанскому краю.
Не напрасны были те слова, и не страх один был их причиной. О том говорили видимые днем черные столбы и тучи дыма над пожарами; ночью небосвод озаряло зловещее зарево. Горели селенья, гибли в море пламени поля с богатым урожаем, и ветер далеко вокруг разносил дым и смрадный запах пожарищ.
И не от кого было ждать защиты, ибо осталось навеки на Турском поле все лучанское воинство.
Неприятель быстро продвигался и захватывал жупу за жупой. Повсюду лучане униженно просили о милости и сдавались пражскому князю. По приказу Неклана, были разрушены и преданы огню лучанские замки Властислава и иные, а также его крепость в Луках, над рекой Огрой.
Властиславова сына нигде не нашли. Говорили, что он спрятан в хижине бедной старухи на берегу реки среди скал.
Послал туда Неклан своих воинов, и через два дня предстал перед ним крошка-сирота, единственный сын Властислава. Шелковистые золотые волосы мальчика завивались кудрями; еще не коснулись их острые ножницы [16]. Прелестный пятилетний ребенок, не сознавая опасности, в которой находится, встал перед врагом своего отца, устремив на него простодушно свои ясные глазки, и поклонился, как тому был научен.
И сжалился князь Неклан над ребенком, над его милым личиком, юностью и несчастной судьбой. Ни волоска не тронул его, даже не увел в плен. Оставил его Неклан на родине, в крае Лучанском, и приказал выстроить ему замок, чтобы сын воеводы имел достойное жилище. Назвали тот замок Драгушем. Прочным он не был; намеренно повелел Неклан построить его на открытом, ровном месте, чтобы не мог тот замок стать оплотом лучан, если бы вздумали они возмутиться и выйти из повиновения.
Возвратился Неклан в Чехию и въехал в свой Пражский замок со славой и богатой добычей. Обильные жертвы принес он богам в благодарность за то, что даровали они чехам победу; тот враг, о котором со страхом думал он утром, пробуждаясь ото сна, днем и вечером, укладываясь спать на мягкое ложе, враг, который еще недавно нарушал его сон и покой, был уничтожен. Покорено было гордое племя лучан, а будущий наследник Властислава, малолетний Збислав, жил тихо и уединенно в замке Драгуше. С ним поселился его воспитатель, по имени Дуринк, который при жизни Властислава был у него в большом доверии.