Автобус остановился далеко от вокзала – ближе не разрешалось. Одну сумку Марина оставила в автобусе, но и та, с которой собиралась к Мартину, все равно оказалась до вольно тяжелой: подарки эти дурацкие, пижама, джинсы и прочее барахло. На несколько дней как-никак собиралась. Сердобольная соседка предложила проводить до вокзала. Какое там: скорей, скорей… Марина бежала навстречу своим будущим страданиям. Пробежав через весь вокзал, она в конце концов отыскала платный душ, там была очередь, потом отключился фен… Она выскочила из кабинки с недосушенной кудрявой головой – терпеть не могла свои кудри, всегда феном выпрямляла – и стала орать на добродушного парня за кассой так, что он покрутил пальцем у виска. «И он прав, прав, прав», – твердила она на бегу и чувствовала, что близка к истерике.
   Выбежала на привокзальную площадь, отдышалась, огляделась и почти обрадовалась: народу столько, что найти друг друга вряд ли возможно. «Вот и хорошо, вернусь в свой родной автобус», – почти с облегчением подумала она, но опять, как в тот самый первый раз, сверкнул луч предзакатного солнца и высветил фигуру Мартина. Больше она никого не видела. Он шел ей навстречу по вмиг опустевшей площади. Подошел, молча прижал к себе и не отпускал, даже не поцеловал. Повел ее к машине, и только там они поцеловались. Марина счастливо отметила, что целоваться он разучился.
   Выехали из города, остановились у небольшой придорожной гостиницы. Вошли. Он взял ключ, открыл дверь, потом закрыл изнутри. Марина наблюдала молча, сгорая от желания, накопленного в машине. Она прижалась спиной к закрытой двери, почти теряя сознание, ждала. До кровати они все-таки дошли.
   Прошла вечность, пока они смогли говорить. Марина тихо и счастливо рассмеялась:
   – Ты заметил, что мы еще не сказали друг другу ни слова?
   – Разве у нас был для этого повод? – ответил он гусарской шуткой.
   Потом они стояли под душем, и вода все лилась и лилась… А потом она молила, чтобы ее тело не кончалось: он вытирал его медленно и бережно.
   Вернулись в комнату, сели на пол – сидячих мест в номере не было, только кровать, на которую оба старались не смотреть во избежание нового «девятого вала». Марина положила голову Мартину на плечо – полное предельное счастье. Наверно, в таком состоянии молодые влюбленные совершали совместные самоубийства… в Японии, кажется. Свершилось. Чего еще сметь желать от жизни? Но он прошептал:
   – Пора.
   – Да, пора, – эхом отозвалась она.
   – Я к тебе не поеду, – прошептала Марина. Он понял.
   – Хорошо. Я отвезу тебя в Амстердам. Ты успеешь на свой автобус? Сумки не забудь, – он перекинул небольшую сумку ей через плечо, задержал на нем руку. Большую сумку понес сам.
   На самом деле автобус уже давно ушел, но он ей и не был нужен. Она не знала, что будет делать, куда пойдет, в голове билось только одно: они сейчас расстанутся и ей уже ничего не будет нужно.
   – Не провожай меня до самого автобуса, пожалуйста.
   – Да, да, я понимаю.
   Марина почти оттолкнула его от себя, выскочила из машины и пошла быстро, не оглядываясь. В голове стучало: «Я тебя никогда не увижу, ты меня никогда не увидишь…» Наткнулась на большой мусорный ящик, напряглась и забросила туда дорожную сумку: «Ничего теперь не нужно. Эх, про подарки-то совсем забыла».
* * *
   Очнулась она от яркого солнца и долго пыталась сообразить, где находится. Наверно, в гостинице, но не в той, где была с Мартином. Как сюда попала? Не помнила. Ничего не помнила кроме того, как выходила из его машины с мыслью о конце своей жизни. «Посплю еще», – решила и заснула на сутки.
   Проснулась через день, когда стемнело. Приняла душ, хотела переодеться, стала искать сумку с вещами – куда делась? Не было сумки. Ну и ладно. Высыпала все из маленькой сумочки на простыню. Застыла на мгновение: на этой сумке его последнее прикосновение… «Не надо, – приказала себе. – Итак, что у нас есть в наличии?» Было несколько евро, мелочь, кредитная карточка, две губные помады – дневная и вечерняя, тюбик с кремом для лица (главное!), пудреница, маленький пробничек с духами, расческа… Вполне достаточно, чтобы выйти в люди в приличном виде. Вымыла голову – и пошла. Кудрявая. Костюмчик сидит (пять кэгэ для этого французского костюмчика сбросила). Жизнь продолжается!
   Вышла и сразу затерялась в веселой и не совсем трезвой толпе молодых и не очень людей, определенно побывавших уже в многочисленных кофе-шопах, где официально продавали легкие наркотики. Нашла уютный ресторанчик. Ей предложили единственное свободное место: маленький столик на одного, а рядом за таким же столиком – седая дама с бокалом белого вина и крохотной собачонкой на соседнем стуле. Обменялись приветствиями – и с дамой, и с собачкой. Марина заказала бокал красного вина и плотный ужин: забыла, когда последний раз ела. «Завтра с утра пойду смотреть Амстердам, слышала о нем от потомка Остапа Бендера, но ведь так и не увидела тогда, много лет назад, из-за проливного дождя».
   Завтра снова было солнце. Марина купила путеводитель по городу, нашла туристическую контору, заплатила за экскурсию по городу.
   – Вам на русском языке?
   – А можно на русском?
   Молодая голландка изъяснялась по-русски вполне прилично. Она сказала, что разговор у них пойдет о «золотом» для Амстердама XVII веке, когда он стал столицей Голландской Республики.
   – Как получилось, что в том веке наша маленькая заболочення страна на окраине Европы до такой степени продвинулась вперед во всем, что целое столетие ей не было равных? – она начала свою экскурсию с вопроса.
   «Очень грамотно в профессиональном плане», – про себя отметила Марина. Группа – человек пятнадцать соотечественников – заинтересованно ждала ответа.
   Ответ голландки был таков: потому что на исторические подмостки, туда, где еще недавно был король со своими идеями власти, войн и захвата чужих территорий, вышел купец. Он стал новым героем, он диктовал, как строить город. Ему не нужны были дворцы, площади и парки. Он хотел удобства и безопасности. У него были деньги, и он получил, что хотел. Больше часа, увлеченные энтузиазмом гида, потомки Петра Первого, любившего этот город, ходили по набережным бесчисленных каналов, рассматривали трехэтажные дома с островерхими крышами и обязательными прочнейшими крюками под ними (купцы хранили товары на чердаках), заходили во дворы некоторых домов, просторные и ухоженные, внимали рассказам о людях, живших в домах. На прощание милая голландка посоветовала всем, кто не был, сходить в Рейксмузеум[14] и обязательно посмотреть «Ночной дозор» Рембрандта:
   – Вы увидите кусочек жизни Амстердама того времени и тех голландцев, которые все это построили.
   Ее проводили дружными аплодисментами. К Марине подошел один из одногруппников:
   – Зашибец тетка. Может, сходим? Я бы тачку взял.
   По виду и речи он был типичным «братком», но, как Марина заметила, слушал и смотрел очень внимательно.
   – Жили ж люди! – рассказ гида явно задел его за живое. – Деньги, свобода, все в ажуре. Никто не трогал. Но и они не зажирались, как наши. Дворцы им по фигу. А у нас ведь как: бабла навалом, так он Версаль себе бацает.
   «И в Версале он был», – про себя отметила Марина.
   Его рассуждения были прерваны громкими криками:
   – Петро, ты куда делся? Айда по пивку ударим! – к ним приближалась компания гарных хлопцев, без сомнения не раз уже ударявших по пивку в этот день. Марина поспешила ретироваться.
   «И правда, что ли, в музей пойти, на магазины денег нет, а там, может, кофе удастся выпить?» – рассуждения, не делавшие честь музейному работнику.
   Пошла – и пропала там на полдня. Час просидела перед «Ночным дозором», раздумывая над судьбой картины. Амстердамские стрелки ее отвергли. Рембрандт создал совсем не то, что они хотели, – а хотели они наверняка доску почета народных дружинников. За это самолично выкладывали денежки из собственных карманов. Рембрандт добавил случайных зевак, которые, разумеется, ни за что не платили, какие-то ненужные, на взгляд стрелков, детали. Картина висела где-то всеми забытая, чудом уцелела. Но уцелела! Рукописи не горят!
   Марина шла, погруженная в свои мысли, и не сразу до нее дошло, что кто-то обращается к ней по-английски:
   – Простите, вы случайно не знаете, где Амстел?
   Марина увидела перед собой высокого блондина в замшевой куртке и только тогда почувствовала, что погода изменилась, стало холодно и ветрено. Она решила не останавливаться: «Хорошо ему в теплой куртке вопросы задавать, а у меня зуб на зуб не попадает». Почти уже пробежала мимо и вдруг устыдилась: она ведь знала про реку Амстел, на которой стоял город, ей сегодня об этом рассказывали, а человек, может, приезжий, так и не узнает никогда. Остановилась и стала объяснять, что река здесь, но под землей, вот как раз на месте этой площади.
   – Как интересно. Вы, наверное, много знаете. Расскажите, если есть время. Вот и бар рядом, я заплачу за выпивку.
   Марина действительно дрожала от холода, и мысль о теплом месте и о чем-нибудь горячем показалась не просто привлекательной, но спасительной. Они вошли в уютный ресторанчик. Марина заказала горячий шоколад.
   – Я заплачу за себя.
   – О конечно, я не сомневаюсь, что сейчас вы мне предложите «пойти по-голландски»[15].
   Марина не поняла, а незнакомец захохотал:
   – Вы ведь у себя в Англии так говорите. Все, что смешно и нелепо, у вас голландское. Язык хранит следы былого соперничества на море.
   Лестно, когда в столице европейского государства тебя принимают за англичанку, жаль, что порадоваться этому Марина сейчас не могла.
   – Я не англичанка, разве вы не слышите мой акцент? И внешность у меня далеко не английская.
   – Благодарение Господу! Да, вы не похожи на дам с острова. Кто же вы? Можно я угадаю? Француженка? Полька?
   – Я русская. Замерзшая и усталая русская.
   – А вы разве бываете другими? Простите, я сказал глупость. От радости. Если бы десять минут назад меня спросили, чего я хочу больше всего на свете, я бы ответил: встретить привлекательную русскую женщину.
   – Десять минут назад, если мне не изменяет память, вы очень хотели узнать, куда делся Амстел.
   – Это от застенчивости. Я очень застенчив и не мог придумать ничего лучшего, чтобы вас остановить. Я вообще-то голландец и вырос в этом городе. Позвольте представиться – Виллем, – он приподнялся на стуле.
   Марина не знала, смеяться или сердиться. Ни на то, ни на другое настроения не было: только флирта ей в этом городе не хватало.
   – Меня зовут Марина. Я сейчас допью свой шоколад, заплачу за него и уйду. Я действительно устала, и мне завтра рано вставать. Скажите только, что значит «пойти по-голландски»?
   – У англичан это значит поделить счет пополам, чего мне бы очень не хотелось. Я бывал в России, в Москве и Ленинграде и знаю, что у вас это не принято.
   – Не принято.
   – А вы не знали, как нас высмеивают англичане? Что такое «Dutch comfort», «Dutch concert»?[16] – Виллем объяснил значение каждого выражения.
   – Очень смешно. Спасибо, мне нужно идти. Между прочим, вы правы. Устают и мерзнут все люди, но только русские выкладывают эту информацию первому встречному.
   – Пожалуйста, подождите. Я бы не хотел выглядеть в ваших глазах этаким nightstalker[17]. Это совсем не так! А русскую женщину мне действительно хотелось встретить, потому что только с вами и можно хорошо поговорить: англичанки… ммм… не очень интересны, француженки заумны, немки вульгарны, голландок я слишком хорошо знаю. Я музыкант, виолончелист, репетиции целыми днями, вечером, если не работаю, просто хочется поговорить не о музыке. Не с кем! С семьей я не живу. К сожалению…
   Марина не ушла. Она заказала зеленый чай, разрешила Виллему заплатить (он, смеясь, согласился принять двадцать евро – все, что у нее было в сумке), а потом они и поужинали вместе в этом ресторане. С ним можно было какое-то время не думать о том, что случилось два дня назад.
   – Марина, есть ли смысл спрашивать, можем ли мы провести ночь вдвоем? Sorry, it's «Dutch courage»[18].
   – Виллем, вы очень милый, – Марина чуть было не сказала спасибо, но до такой степени эмансипе она все же не была, – но смысла спрашивать нет.
   – Понял. Жаль. Но проводить вас до гостиницы я должен из простого человеколюбия и гостеприимства: без моей теплой куртки вы вернетесь в свою Россию простуженной, и мне будет стыдно до конца жизни.
   – Согласна. Интересно только, как вы узнаете, простудилась я или нет?
   Сказала не думая и сразу же пожалела об этом, потому что Виллем тут же без слов полез в карман за ручкой. Но, к счастью, свет погас. Ресторан закрывался. Марина накинула на плечи его куртку. До ее гостиницы было недалеко. Расстались у входа, поцеловав друг друга в обе щеки – по-европейски.
   Марина подошла к reception, чтобы взять ключ. Ночной портье – она невольно содрогнулась, вспомнив о фильме, – выдал ей ключ и сказал:
   – Мадам, вас ждут в холле.
   Марина огляделась. Ей навстречу поднялся плотного телосложения мужчина. Улыбаясь, пошел навстречу:
   – Добрый вечер. Я пришел спросить, как вы себя чувствуете.
   – Спасибо, отлично. Кто вы? Я не помню, чтобы мы встречались когда-нибудь.
   – Вы не помните? Вы не помните, что случилось на Центральном вокзале? Вы не помните, кто привел вас в эту гостиницу?
   – Извините, я очень устала, мне надо спать.
   Голландец улыбнулся, пожал плечами и пошел к выходу.
* * *
   Автобус катился по Европе почти без остановок. Марина смотрела в окно. Думала не о Мартине, а о том, что с ней случилось после расставания. Что-то случилось, но она не могла вспомнить – что. Она боялась, что и тогда, на вокзале, она не понимала, что делала. Какое-то затмение нашло. Единственное, что могла вспомнить, – это тошнотворный вкус синтетики во рту от пиджака железнодорожного служащего. И еще приближающийся поезд. Она хотела прыгнуть под поезд? Этого просто не может быть! Нет, это невероятно, этого не может быть, потому что не может быть никогда! Она же нормальная женщина (никогда, между прочим, не любила Анну Каренину, эгоистку), у нее сыновья, она не могла и подумать совершить такую подлость. Наверно, ей просто стало нехорошо, а дурак-железнодорожник не понял и стал тащить. Да, именно так и было. Но как она попала в гостиницу? Совершенный провал в памяти. Надо было все-таки выслушать того голландца, но ей тогда стало очень страшно почему-то… Так страшно стало… Но ведь в гостиницу она попала – не в больницу и не в психушку – значит, ничего такого особенного не случилось на этом Центральном вокзале.
* * *
   Вернувшись в Москву, Марина разошлась с мужем. Мартин был здесь совершенно ни при чем. Это касалась только их с мужем. Сыновья покинули родительский дом – и семьи не стало. Иссякла. Никто не виноват. Хотя, конечно, все родственники и знакомые винили ее и только ее: не захотела, видите ли, жить, как все живут. «Не так живи, как хочется»[19]. А она не хотела так жить, не могла, выше ее сил это было: как чужие, сидели по своим комнатам, встречались на кухне. Пыталась себя уговорить, что бывает и хуже: «Да, у некоторых – еще хуже!» Но разве то, что у кого-то еще хуже, может спасти семью, которой не стало?! После работы шла не домой, а в «Макдоналдс», что напротив Центрального телеграфа, – не столько поесть, сколько душой согреться рядом с молодыми, смеющимися, целующимися, загородившись бигмаком, студентами (почему-то всех молодых она считала студентами). Но не ночевать же в этом прекрасном заведении! Еще можно по Тверской вверх пройтись, в бывший Дом актера заглянуть, где сейчас водопад с потолка и уйма разных бутиков… Можно, в конце концов, кино посмотреть в бывшей «России», ныне «Пушкинском»… Но домой возвращаться все равно надо, хотя ноги и не несли. Как-то набралась смелости и выложила мужу:
   – Мы близкие люди, у нас сыновья, но я боюсь стать тебе врагом, если мы будем продолжать жить на одной территории.
   Как назло, так недавно вся Москва была афишами заклеена – «Уходил старик от старухи». В театр не пошла, хотя, конечно, Миронова, Глузский… От афиш отворачивалась: какой кошмар – дожить до старости и все еще в разладе. Разошлись. Разъехались. Продали квартиру, купили две в разных районах. Сыновья помогли маме остаться в ее любимом центре. С мужем врагами не стали, остались друзьями… по телефону. Новое тысячелетие Марина встречала одна – видеть никого не хотелось.
* * *
   Электронные послания от Мартина Марина получала еще долго. Она жила уже совсем в другом месте – разыскал. Последнее письмо пришло 14 февраля 2008 года – через шестнадцать лет после их первой встречи. Загруженное из Интернета глупенькое поздравление с Днем влюбленных имело, однако, «тему»: «I love»[20]. Марина ответила. Написала про свою работу, про ребят, про внуков, ничего личного, но почему-то сохранила тему: «Re: I love». Наутро, открыв почту, она увидела сообщение с его адресом, но без обращения и подписи. Пробежала текст по диагонали, поежилась: «Поздравление с Днем св. Валентина не означает, что кто-то в кого-то влюблен. Это обмен сестринской и братской любовью между христианами». Поняла, конечно, что писал не он. Не ответила, и больше писем не было. Да и она в то время уже была не одна. Будь счастлив, не-мой-муж…
 
На прощанье – ни звука.
Граммофон за стеной.
В этом мире разлука —
лишь прообраз иной.
Нбо врозь, а не подле
мало веки смежать вплоть до смерти.
Н после нам не вместе лежать[21].
 

Глава вторая

   Марина целиком ушла в работу и благоустройство своей новой квартиры. Жила в состоянии ремонта несколько месяцев. В выходные и после работы ездила по строительным рынкам и мебельным магазинам, благо они были на каждом углу. Строители злились – привыкли делать евроремонты в пустых квартирах. Она им мешала. Каждый день двигали ее кровать из угла в угол. Марина уставала так, что вечером не могла ни телевизор смотреть, ни читать, – только бы до постели добраться, что и спасало ее от ненужных мыслей.
Февраль 2001 г.
   Понедельник. Что хорошего можно ждать от понедельника?! Подумать только – одна седьмая часть нашей жизни приходится на понедельники! Темное утро, за окном пурга, в горле першит. Дотащилась до работы, выпила кофе, привела в порядок лицо и душу. Звонок:
   – Марина, я тебя ищу, – это была сотрудница из другого отдела, с которой они дружили. – Только, пожалуйста, не говори «нет».
   Отказать ей Марина не могла, снова надела сапоги и шубу и пошла на другую территорию, в музей, где приятельница ждала ее с англичанами. Больше никого «с языком», чтобы показать музей, ей найти не удалось.
   Показывать музей иностранным гостям – особенно англоговорящим – всегда было для Марины удовольствием. Гости нравились – доброжелательные, настроенные на восприятие. Они не маскировались, как многие соотечественники (особенно из образованней), показным безразличием, всезнайством или скептической суровостью. Встреча с чудесами делала их счастливыми, они этого не скрывали. А осчастливить кого-то за часовую экскурсию – дорогого стоит! Их отзывчивость окрыляла: благодарная работа! И еще… Они не боялись смотрителей. Даже в те годы, когда смотрителями в Маринином музее работали серьезные пенсионеры из известной фирмы и их окрики «не трогать!», «не фотографировать!», «идти по дорожке!» заставляли ее вздрагивать, гости лишь комично изображали ненастоящий испуг. «Эманация непомерной нездешней свободы, – Марина не могла найти иного определения для того, что чувствовала, когда общение с «пришельцами» было особенно удачным, – свободы, не наносящей вреда другому. Это то, что невозможно копировать, никакой артист это не сыграет, такими можно только быть».
   «Посмотрим, что за гости», – думала Марина на бегу. Гостей было двое – средних лет мужчина и его дочь лет двадцати с чем-то. Оба высокие, синеглазые, девушка вот только очень полная – не в отца. Оба были какими-то уж слишком сосредоточенными на чем-то своем, тем не менее смотрели, слушали и благодарили искренне. Управилась с ними за полтора часа и бегом назад, в свой кабинет, где ее уже ждали: сама совещание назначила.
   Через день приятельница позвонила снова:
   – Они приглашают нас в ресторан, пошли, а то обидятся.
   Ресторан «Кафе Пушкинъ» был совсем недалеко от дома. Марина любила этот ресторан: в нем праздновали свадьбу старшего сына.
   Здесь Марина смогла рассмотреть Дэвида. Хорошее лицо: есть то, что в мужских лицах важнее красоты – значительность. Правда, есть некий оттенок высокомерия, не свойственного, как она уже знала, его соотечественникам. Волосы очень коротко подстрижены, обнажают красивой формы череп. Гордый, видать: раз уж появилась лысинка, лучше убрать остальное самому, чем светиться. Резонно, но слишком экстремально на ее вкус – она бы предпочла остатки волос. Может быть, в Европе это и выглядит элегантным, но в отечественной действительности бритый череп наводит на слишком явные ассоциации.
   «И что-то вы на меня так пристально смотрите, мистер?» – она мысленно погрозила ему пальцем.
   Он не угадал ее мыслей и ответил добром:
   – Вы самая знающая женщина из всех, кого я встречал в жизни.
   – Нет! – она услышала свой явно нетрезвый и слишком громкий голос. – Я не знаю очень многого! Я ничего не знаю об электричестве, и почему самолет летает – не имею ни малейшего понятия.
   – Но вы и не должны, – с улыбкой ответил он, – ваша область – история, а не наука.
   Работу малую висок еще вершит[22]… Марина перевела, и они с приятельницей дружно расхохотались.
   – Вот это вы точно сказали: история – не наука, а продажная девка… кого забыла… вспомнила – политиков.
   – Не история, а генетика, и не политиков, а империализма, – подсказал сын приятельницы.
   Посмеялись под недоуменным взглядом Дэвида. Оказывается, он и не думал шутить: в его стране среднее образование не было всеобъемлющим, как у нас: одиннадцати-двенадцатилетние ученики выбирали или «искусство», включавшее историю и литературу, или «науку», то есть математику, физику, химию, биологию.
   Вина было выпито немало. Марина пьянела быстро. Только этим она могла объяснить посетившую ее постыдную мысль: «Если бы он был близко-близко и никаких преград между нами…» Ее интимная жизнь была на точке вечной мерзлоты, проще сказать, ее не было совсем. Марина не отказалась от его предложения проводить – минут десять пешком. Проводил до подъезда. Расставаться не хотелось.
   – Хотите, я покажу вам типичный старый московский двор?
   Вошли в темноту двора, Дэвид повернул ее к себе и поцеловал.
   – Действительно, очень хочется крепкого кофе. Полцарства – за чашку кофе.
   – Растворимый только…
   – А я другого и не пью.
   Вошли в подъезд, провожаемые взглядом консьержки, поднялись на пятнадцатый этаж. Марина открыла дверь в квартиру, которой теперь уже могла гордиться. Сразу напротив входа была гостиная с аркой и окном во всю ширину стены. Дверь на длинную остекленную лоджию Марина, когда уходила, оставляла открытой для проветривания. Низкие окна не скрывали так любимый Мариной городской пейзаж – вид на огни и башни Садового кольца. Она не устояла от искушения подвести Дэвида к окну, а он вдруг как-то обмяк, начал оседать на пол.
   Марина подтащила стоявшее рядом кресло, зажгла люстру – его лицо было белым как полотно.
   – У меня страх высоты, – прохрипел.
   – Кофе?
   – Чай, пожалуйста, и покрепче и музыку тихую, если можно. И шторы задерните, пожалуйста.
   Он начал глубоко вдыхать в себя воздух. Минут через двадцать лицо порозовело, голос восстановился.
   – Простите, думал избавился, но нет. Акрофобия называется. Вынужден был прилететь в Москву из-за дочери. Она здесь английский преподает, у нее проблемы личного характера. Уладить не удалось. Летел впервые в жизни. Теперь со страхом думаю о новом полете.
   Посидев еще полчаса, попросил Марину вызвать такси. Было около часа ночи. Такси пришло через десять минут.
   – Я могу вам звонить?
   – Конечно, – записала номер в записной книжке и вырвала страницу. Все равно менять – столько в ней ненужной информации.
   Проводила до лифта, нажала кнопку, дверь закрылась. Вниз – не вверх, доедет.
   Вернулась в квартиру. Как-то сразу обессилела, как будто это у нее был приступ той самой акрофобии. Еле доплелась до кровати, рухнула на нее, вспомнила их поцелуй во дворе рядом с мусорным баком, по телу прошла дрожь, застонала, с этим и заснула. Проснулась с чувством острого недовольства собой: как могла она пригласить первого встречного-поперечного варяжского гостя в свой мир одинокой женщины? Сколько еще ждать, когда уймется плоть? Режиссер Эльдар Рязанов, где же смерть желаний?!
Май 2001 г.
   Пришел май. Сразу и неожиданно стало жарко. Открыла окна во двор. Откуда-то доносился Высоцкий: «Париж открыт, но мне туда не надо». Подумала: «А может быть, мне туда-то как раз и надо? Скоро отпуск, все веселее, чем в Турцию одной». В месяц ее рождения Марина старалась уехать куда-нибудь. Когда была замужем, собирала гостей. Осталась одна – с гостями начались проблемы: они ведь общие были, неловко себе забирать.
   Марина оплатила тур на десять дней. Прилетела и в тот же день встретилась с давней знакомой Полиной, русской, но рожденной и прожившей всю жизнь в Париже. Несколько лет назад ее привела в музей их общая знакомая. С тех пор перезванивались, встречались и в Москве, и в Париже. Полина была старше Марины лет на десять, но сказать о ней «дама в возрасте» не повернулся бы язык: она была просто женщиной – красивой и ухоженной. Встреча с ней всегда поднимала тонус: хотелось выглядеть так же естественно-элегантно, стильно, так же, как она, свободно ориентироваться во всех направлениях современного искусства, моды.
   
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента