Как ни тяжело мне было это сделать, я вынуждена была признать Люськину правоту и согласиться с ее железобетонными доводами. Идти мне действительно было некуда. А потому я печально вздохнула и покладисто разрешила:
   – Ладно уж, чего там, веди к дяде Вене.
   Люська окинула меня придирчивым взглядом, как видно, прикидывая, подхожу ли я для того, чтобы быть представленной ее родственнику, с сомнением покачала головой, но все-таки ухватила меня за руку и двинулась вперед. Остановилась перед чуть приоткрытой дверью, толкнула створку в глубь комнаты и шагнула за порог. Встав на цыпочки и вытянув шею, я с любопытством выглядывала из-за плеча подруги. Дивная картина, больше всего напоминающая досуг в сумасшедшем доме, открылась моим глазам.
   Посреди комнаты, на полу, широко раскинув ноги и упираясь руками в колени, сидел здоровенный детина, какими иллюстраторы детских книг изображают былинных героев. Тот, что восседал перед нами, мог с равным успехом олицетворять собой Илью Муромца, Добрыню Никитича или, на худой конец, Никиту Кожемяку. Авот безусым Алешей Поповичем он быть никак не мог по причине патриаршей бороды, заплетенной в косицу и засунутой для удобства в карман байковой рубахи в красно-синюю клетку.
   – Давай, родной, давай! – переживал обладатель диковинной бороды, барабаня по колену пудовым кулаком и не отрывая азартных глаз от странного сооружения, разложенного перед ним на немытом паркете.
   Сооружение это представляло собой длинный гофрированный шланг, прозрачный по всей своей длине. С одного конца шланга крепилась пластмассовая мыльница, с другой стороны раструб закрывала пластиковая пробка. Две яркие точки – красная и синяя – двигались внутри загадочной конструкции. С них-то, с этих самых точек, и не спускал горящих глаз Люськин дядя Веня.
   – А чего это... – начала было я, желая выяснить, что здесь происходит, но тут же заткнулась, раздосадованно глядя на Люськину ногу, с силой давящую каблуком на мой продвинутый гриндерсовский башмак.
   Да что же это такое делается, совсем меня своими каблучищами за сегодняшний вечер истоптала! Я повернулась, чтобы уйти, но тут раздался хлопок, шлепок и дикий, прямо-таки богатырский, рев.
   – Уррра! Наши победили! – голосил Люськин родственник, подкидывая в воздух содранную с головы тюбетейку.
   Я просочилась под локтем у подруги и осмотрелась по сторонам.
   Как только мы с Люськой открыли дверь, все мое внимание тут же поглотил сам хозяин помещения. И только теперь, когда я вдоволь налюбовалась на его широкую спину, занятую азартным разглядыванием пластиковой трубы, я смогла оторваться от дяди Вени и оглядеться. Складывалось впечатление, что в помещении велись строительные работы и одновременно шла генеральная уборка. Знаете, наверное, как это бывает. Сначала устраивается основательный бардак с выкидыванием на середину комнаты вещичек с полок шкафов и выдвиганием всех мыслимых ящичков из письменного стола, а затем все это перебирается, сортируется и раскладывается по своим местам. Было похоже, что мы пришли в тот момент, когда подошла к завершению первая часть этого масштабного мероприятия.
   На размышления же о ремонте наводили разбросанные по углам комнаты самые разнообразные кирпичи и ворохи пожелтевших от времени газет. Компьютерный стол со светящимся жидкокристаллическим экраном диагональю в двадцать один дюйм странно диссонировал с продавленной панцирной кроватью, кое-как накрытой шитым подзорами и мережками некогда белым покрывалом. Заваленный книгами круглый стол посреди комнаты, табуретка с табунком грязных чашек разной масти и калибра, стулья, заваленные одеждой, и пустой, раскрытый настежь полированный шкаф – вот, пожалуй, и вся обстановка дяди-Вениного жилья.
   Стараясь не споткнуться о разбросанные кирпичи, я приблизилась к плексигласовой мыльнице, внутри которой металась красная точка. Нагнулась пониже и, выдув жвачный пузырь, стала рассматривать содержимое прозрачной коробочки. Вы не поверите, но по мыльнице, делая двести километров в час (никак не меньше!) очумело носился таракан с крашенной лаком хитиновой спинкой. Иногда он пробегал по тельцу своего голубого собрата, без признаков жизни валяющегося тут же, в мыльничной ловушке.
   – Поняли, свистушки? Выживает самый шустрый! – победоносно глядя на нас, объявил дядя Веня. А потом, окинув Люську испытующим взглядом, распорядился: – Ну, Людмила, раз уж ты пришла, сходи-ка к мойке и пошукай там новых бегунов.
   Люська загадочно улыбнулась и, ткнув в меня пальцем, ехидно ответила:
   – Я тебе помощницу привела, она пусть и шукает.
   Былинный Илья Муромец, кряхтя и опираясь на стол, поднялся во весь свой немалый рост, ухватил с дивана костыли, которые я раньше не заметила, и, дружелюбно глядя на меня, пригласил:
   – Ну, пойдем, красавица, я тебе покажу, где у меня спортивная база...
   Дорогой дядя Веня объяснял, что в тараканьих бегах важен конструктивный принцип финиша. Первого таракана барьер не трогает, а коль уж прибежал вторым – извините подвиньтесь. Крышка срабатывает как гильотина, прихлопывая ленивого бегуна в момент его позорного финиширования. Конструкцию беговой дорожки он, Вениамин Палыч Криворучко, изобрел и смастерил сам. Надо бы гениальное изобретение запатентовать, да все как-то недосуг.
   Я тащилась за Люськиным родственником и от нечего делать разглядывала его со спины. Длинный хвост темных вьющихся волос, забранных кокетливой розовой резинкой с пластмассовым попугаем, спускался по его плотной спине и доходил почти до крестцового отдела позвоночника. А на темечке, как лесное озеро, поросшее по бережку камышом и осокой, стыдливо выглядывала круглая лунная лысина, ранее прикрытая тюбетейкой, заброшенной в порыве чувств на шкаф.
   Мы наконец достигли кухни, ибо на костылях дядя Веня передвигался хоть и громко, но медленно. Приблизившись к раковине, он отложил костыли, опустился на четвереньки и начал извлекать из-под мойки различные банки, кастрюли и прочие звонкие предметы. Надо заметить, что в ночной тишине мелодичный звон стекла и металла гулко разносился по спящей квартире и, ясное дело, не мог порадовать остальных жильцов коммуналки. И Люську, по-видимому, это беспокоило. А иначе зачем она залетела на кухню и как раз в тот момент, когда дядя Веня извлекал на свет божий небольшой такой тазик с перекатывающимися в нем чашками без ручек, с трагическими нотками в голосе зашептала:
   – Тише, дядя Веня, ночь на дворе, соседей разбудите!
   Но было поздно. Из комнаты, что располагалась по центру квартиры, выскочил разъяренный Аркаша и, брызжа слюной, заорал:
   – Какого черта вы тут устроили?! Мне к девяти на дежурство, а я на сутки теперь по вашей милости с больной головой пойду! Сначала этот Дуримар полночи на своих костылях тараканов ловил, теперь эти две тупорылые ослицы перенимать опыт приперлись. Что, маэстро, – ядовито обратился парень к Люськиному дяде, – молодому поколению тонкости мастерства ловли насекомых передаете? Утра не могли дождаться?
   Вениамин Палыч даже бровью не повел, продолжая шарить рукой где-то под мойкой. Аркадия это немного остудило, и он на полтона ниже продолжал:
   – Вениамин Палч, я, конечно, понимаю, вы человек свободной профессии, для вас что день, что ночь – пофиг, а нам, простым смертным, как быть прикажете?
   Не успел Аркадий завершить свою исполненную праведного гнева тираду, как тут же из ближайшей к входной двери комнаты высунулась подкопченная жарким солнцем Таджикистана раскосая голова Равшана и сказала:
   – Э, доктор! Зачем кричишь, да? Мне тоже вставать рано, метлой махать нада, а я не ругаюся. Как сказал Омар Хайям, гость в дом – счастье в дом. Между прочим, – важно добавил он, – Омар Хайям – мой дальний родственник.
   Рядом с дверным проемом, ведущим на кухню, оказалась еще одна дверь, которую я раньше не заметила. Она тоже распахнулась, и оттуда появилась всклокоченная чернявая тетка, которая сержантским голосом гаркнула на весь коридор:
   – Ко-ончай базар-вокзал! Мне два часа спать осталось. А потом весь день на ногах, помидоры вешать. Достал ты, Палыч, со своими тараканами! Почему утром не ловишь? Почему тебе именно ночью шариться на кухне приспичивает?
   – А утром все спортсмены спать расходятся, – сосредоточенно хватая пальцами шустро рысящего к плинтусу прусака, с таким трудом выгнанного из-под раковины, негромко пояснил охотник.
   Люська отстранила замешкавшегося в дверях Аркашу, выплыла на середину кухни, сделала царственный жест, призывая всех к тишине, и важно начала, плавно указывая рукой на каждого представляемого в называемой последовательности:
   – Сашка, познакомься. Это Равшан, он в этом районе дворником работает. Это Аркаша, хирург-травматолог из местной поликлиники. Вот эта дама – Любаша с продуктового рынка. Она здесь у Мишки-алконавта комнату снимает. А вот это, как ты уже, наверное, догадалась, собственно сам мой дядя Вениамин Палыч и есть.
   Заслышав свое имя, Люськин коленопреклоненный родственник учтиво кивнул, чего нельзя сказать об остальных.
   – Господа, разрешите вам представить мою подругу. Это Саша Абрикосова, новая помощница дяди Вени по хозяйству. Она здесь неделю жить будет.
   Я сделала книксен, внимательно посмотрела на этих людей и с удовольствием подумала, что мне здесь безумно нравится. Хотя бы потому, что в этом замечательном месте я совершенно точно нарою кучу материала для моей диссертации.
* * *
   Тот день врач-травматолог Аркадий Орлов будет вспоминать недобрым словом всю оставшуюся жизнь. Утро не задалось с самого начала. Вернее, все началось еще с ночи, когда эта задавака Люська, племянница соседа Вениамина Палыча, притащила к ним в квартиру свою прибабахнутую подружку. Маленькая, тощая, как хворая мартышка, она с трудом переставляла ноги в огромных клоунских башмаках и, кроме того, была обвешана килограммами железа на руках, ушах и даже, кажется, на лице. Глядя на нее, хотелось купить ей биг-мак. И даже, может быть, не один. И заставить съесть все, до последней крошки. Вот уж кому высококалорийные холестериновые булочки пошли бы на пользу. Зачем-то Люськина подруга обтягивала джинсами с мотней на тощем заду свои малопривлекательные нижние конечности и пропорциями здорово напоминала доктору Орлову компьютерную Масяню. Когда же судьба свела его с этой девицей поближе, стало совершенно понятно, что она похожа на эту философствующую хулиганку не только внешностью, но и повадками.
   Сам доктор Орлов такого авангардизма не понимал, ибо в поведении и одежде придерживался консервативного стиля, любил рубашки поло, хорошо отглаженные брюки и дорогие аксессуары из натуральной кожи, делающие просто мужчину мужчиной стильным и неотразимым на все сто процентов.
   То, что Масяня со странностями, выяснилось прямо тем же утром. Собираясь на работу и, по своему обыкновению, опаздывая, Аркаша не обнаружил ключей, которые всегда вешал в коридоре на передний крючок общей вешалки. Обшарив сантиметр за сантиметром весь коридор, доктор Орлов начал стучаться к соседям.
   Равшан только закончил мести улицу, а сейчас переодевался в бухарский халат, который носил дома, и на вопрос соседа лишь с недоумением пожал плечами. Дверь молдаванки Любаши оказалась заперта – да и было бы странно застать торговку овощами в разгар базарного дня. А вот Вениамин Палыч откликнулся сразу, лишь только Аркадий стукнул в дверь. Эта прибабахнутая Саша как раз только закончила складывать пирамиду Хеопса из клейменых кирпичей, которые собирал хромоногий сосед, и теперь разгребала остальной беспорядок, который вечно царил в его комнате.
   – Вениамин Палыч, вы ключи мои не видели? – стараясь скрыть тревогу в голосе, с напускным безразличием спросил доктор Орлов.
   – Нет, Аркадий, не видел, а что, пропали, что ли? – зычно откликнулся сосед.
   – Ну да, куда-то подевались... – расстроенно пояснил хирург.
   – А ты в холодильнике смотреть не пробовал? – ехидно пропищала эта пигалица.
   Сначала доктор Орлов думал, что девица пошутила, но, порыскав по квартире еще минут десять, все-таки решился последовать совету Люськиной Масяни. Распахнув дверцу холодильника, который с самого первого дня поселения доктором Орловым в Сивцевом Вражке стоял по правую сторону от его кухонного стола и никто – Аркадий был в этом абсолютно уверен – никогда в него не лазал, врач тщательно обследовал свертки с колбасой и сыром, упаковку с сосисками и даже, прищурившись одним глазом, заглянул в открытый пакет молока.
   Ключей нигде не было. И тогда парень потянул на себя дверцу морозильника. Просто так потянул, на всякий случай. И – о ужас! Он их сразу же увидел. Маленькая кастрюлька, в которой Любаша обычно варила яйца, стояла на упаковке креветок. В ней замерз толстый слой льда, а во льду, точно муха в смоле, навечно застыли пропавшие ключи доктора Орлова. Что именно орал, пытаясь вырубить ножом вожделенный предмет, он уже точно и не помнит, помнит только, что выражался в несвойственной ему цветистой манере, проклиная саму пигалицу и всю ее родню, бывшую и будущую, аж до седьмого колена.
   А эта придурочная, вместо того чтобы спасаться бегством от разгневанного мужика и прятаться куда придется, сунулась в самое пекло. Она выскочила из комнаты, где прибиралась, и, глядя, как Аркадий прыгает вокруг кастрюли на плите, поставленной на максимальный огонь в попытке растворить лед, с самым серьезным видом принялась записывать его площадную брань. Прикусила кончик языка, нахмурила темные брови с бубенцом и, в краткие моменты затишья почесывая кончиком ручки коротко стриженную взъерошенную черную макушку, конспектировала ругательства.
   Аркадий даже перестал на нее злиться. Что с убогой возьмешь? На работу он, конечно, опоздал. Главврач Пономарев строго посмотрел на опоздавшего хирурга и с оскорбительной вежливостью заметил, что дурная привычка опаздывать становится для некоторых правилом. Сергей Ильич и так никогда Орлова не жаловал, а теперь, когда вся поликлиника вместе с травмпунктом только и говорили что о романе Аркаши и кардиолога Верочки, и подавно терпеть не мог. Верочка слыла девушкой приятной, но легкой в поведении, во что никак не хотел поверить влюбленный в нее главврач.
   Рабочий день прошел как обычно. Кабинет хирурга осаждали пьяные летуны из окон, которым, как водится, море по колено, и слабые суставами бабули. А вот вечером, когда основной поток посетителей иссяк, доктора Орлова ждал новый сюрприз. Где-то около полуночи рядом с травмпунктом затормозил черный паркетный внедорожник «лексус». Из него выбрался и уверенно прошел в кабинет плотный, хорошо одетый мужчина, широко известный в узких кругах как авторитетный человек Сенька Пуп.
   – Привет, братан, – коротко поздоровался Пуп с доктором Орловым, протягивая руку для рукопожатия.
   Аркадий слегка напрягся от неожиданного визита авторитетного человека, но виду не подал. Дело в том, что хирург-травматолог в свободное от работы время успешно пользовал подстреленных и подрезанных в дружеских межсобойчиках арбатских бандитов. И была у Аркаши с авторитетными пациентами твердая договоренность – что бы ни случилось, ни при каких обстоятельствах не заявляться в амбулаторию, а вызывать коновала на дом. А тут на тебе: такой уважаемый человек – и сам в травмпункт пожаловал. Заинтересуются органы подобным визитом, и, считай, пропала частная практика травматолога Орлова. Да что там практика, за такие художества и в тюрьму загреметь недолго.
   – Да ладно, док, не очкуй, – ласково пожурил Аркашу визитер. – Я сейчас свинчу. Ты мне только феньку одну подгони, ну, знаешь, такую, с проводками, на грудь лепят, чтобы сердце на экранчике смотреть.
   – Что за фенька? – насторожился врач. – Я не понял.
   – Да я тут штуку одну придумал, – усмехнулся довольный своей изобретательностью бандит, почесывая бычий затылок.
   И Семен по кличке Пуп поведал Аркаше Орлову, что вчера у Марата Сущевского в кабаке зацепил одну клевую певичку, которой наплел, что он самый что ни на есть настоящий доктор по сердечным болезням. И в доказательство взялся сегодня измерить ей сердечный ритм. Аппарат такой, весь из себя навороченный, ясное дело, у него в спальне стоит, рядом с кроватью. Он им каждое утро себе ритм сердечный замеряет, без этого даже и с постели не встает. И дурочка поверила. Обещала сегодня после выступления наведаться к нему в квартиру для медицинских процедур. Вот весь день уважаемый человек и мотается по Москве в поисках этой хреновины, и только сейчас его прорубило, куда надо было ехать с самого начала. К Аркашке Орлову, вот куда! Так что надо во что бы то ни стало эту штукенцию на один вечерок где угодно раздобыть, а уж он, Семен Камальбеков, в долгу не останется. Пятьсот долларов забашлять берется. А утром, вот те крест, прибор на место приволочет.
   – Тысячу долларов, – сказал как отрезал Аркадий и, нашарив завалявшийся в столе ключ от Верочкиного кабинета, повел арендатора медицинской техники на место сделки.
   Яркая луна серебрила крыши отреставрированных особняков старинной постройки. Арбатские собаки то и дело взбрехивали, гоняя шумную молодежь от стены Виктора Цоя. Согнувшись в три погибели под тяжестью монитора и опутав шею проводами с болтающимися на концах датчиками, доктор Орлов в ночи выносил через черный ход поликлиники казенное имущество – бесценный аппарат израильского производства, за который Минздрав отвалил месячный запас валюты, отпущенной на медицину всего Центрального округа.
   Арендатор эксклюзивного прибора вальяжной походкой шел за травматологом, поигрывая ключами от машины. Аркаша остановился позади «лексуса» и, изнывая от непосильной тяжести и нехороших предчувствий, добрых пять минут ждал, пока Пуп расчистит место в багажнике. Со всей возможной деликатностью уложив чуткий прибор на ящик водки и обложив монитор сумками с закуской, доктор Орлов утер тыльной стороной ладони пот со лба и принял из рук благодетеля десять стодолларовых купюр. В неверном свете фонаря пересчитал банкноты и положил в карман белого халата.
   Авторитетный человек задумчиво посмотрел на хирурга, что-то припоминая, и, радостно усмехнувшись, проворно вытряхнул Аркадия из халата, приговаривая: «Халатик-то мне тоже понадобится... Какой же я, на хрен, врач без халата...» И не успел потрясенный травматолог даже пикнуть, как находчивый Семен скомкал одежку врача, кинул поверх израильского прибора, хлопнул багажником, запрыгнул в кабину, завел мотор, дал по газам и был таков.
   Остаток ночи, хмуро обрабатывая раны и накладывая гипсы страждущим, доктор Орлов размышлял: как Сенька вернет халат – с деньгами или без? Но ни в шесть утра, как договаривались, ни в семь часов, ни в восемь, когда у Аркадия заканчивалось дежурство, уважаемый человек Семен по прозвищу Пуп так и не появился в поликлинике у двери травматологического пункта.
   Кое-как сдав смену своему коллеге Юрию Петровичу, Аркаша опрометью кинулся домой. Оставалась последняя надежда, что блатной авторитет, опасаясь засветиться и действуя в целях конспирации, притащил израильский агрегат к доктору домой.
* * *
   Сосед Аркадий влетел в квартиру в тот самый момент, когда я, закончив уборку в комнате дяди Вени, обустраивала свое временное пристанище. В личное пользование мне выделили двенадцатиметровую комнатенку, на девять десятых заваленную книгами, старыми газетами и прочим хламом. Прямо-таки берлога книжного червя, а не будуар аспирантки на выданье. Про то, что выданье не за горами, мне рассказала Наташка Перова, изучив с графологической точки зрения мое заявление в кассу взаимопомощи родной академии. Вот я то и дело и осматривалась по сторонам в поисках суженого, опасаясь пропустить судьбу.
   Итак, потный и взъерошенный Аркадий ворвался в квартиру и с порога закричал:
   – Вениамин Палыч, меня никто не спрашивал?
   Дядя Веня проигнорировал вопрос, ибо, насколько я знала, только сейчас, покончив с покраской новой смены легкоатлетов, лег спать. Собиралась прилечь и я. Бессонная ночь наложила на лицо мое мертвенную богемную бледность и декадентские тени вокруг глаз. Сами понимаете, в таком подозрительном виде появляться на работе было более чем рискованно. Фира Самойловна, заведующая библиотекой в нашей академии, дама хоть и душевная, но с фантазиями. Как увидит меня, всю из себя такую загадочную, тут же решит, что я заделалась кокаинисткой. И чтобы пресечь ненужные расспросы, я позвонила в библиотеку, где числюсь на должности библиотекаря, и, зажав нос платком, как слоненок из мультипликационной саги про мартышку, удава и тридцать восемь попугаев, прогундосила:
   – Зддавствуйте, Фида Самойловна, это я, Саша Абдикосова...
   – Ой, Сашенька, – обрадовалась добрая женщина. И тут же испуганным голосом спросила: – Ты что, заболела, что ли? Ковалевский с кафедры социологии сказал, что тебя вчера ночью выгнали из общежития, это правда?
   – Пдавда, – печально протрассировала я в ответ.
   – И что же, ты ночевала на улице и простудилась? – продолжала сострадать и изумляться моя начальница.
   – Угу, пдямо асклеилась вся, – подлила я масла в огонь ее милосердия.
   – Бедная девочка! – почти плакала в трубку Фира Самойловна. – Где же ты сейчас находишься?
   – У ддузей, – подбавив в голос трагизма, всхлипнула я.
   – Бедняжка, – прослезилась заведующая. – Если тебе совсем некуда будет пойти, можешь спать у нас в библиотеке, в чуланчике со швабрами, там, знаешь, за книгохранилищем. Мы настелем тебе на пол старых журналов, а за подушку, одеяло и постельное белье можешь не волноваться, я принесу тебе свои. А сейчас лечись изо всех сил, и через три дня я жду тебя, полную сил и энергии, на рабочем месте.
   Ну что тут скажешь, не начальница, а золото! Фира Самойловна всегда относилась к нам, рядовым работникам библиотеки, как к родным детям. Накормит в обед принесенными из дома пирожками, чуть у кого какое недомогание – напоит чаем с малиновым вареньем и, если очень надо, непременно отпустит с работы по делам.
   Так вот, пообщавшись с начальством и испросив себе увольнительную на три дня, я совсем уже было собралась улечься в постель, когда дверь в мою комнату без стука распахнулась и на середину помещения влетел всклокоченный сосед Аркаша. Он огляделся по сторонам и скрипучим от внутреннего напряжения голосом спросил:
   – Меня, говорю, не спрашивал никто? Бычара такой с козлиной мордой не заходил, а?
   Я перестала подтыкать ветхую простыню под продавленный матрас и, подняв голову, молча уставилась на незваного гостя. Блеклый и невзрачный, в линялой рубашечке навыпуск, в каких-то дедовских брючатах и с серенькими, стриженными в кружок волосами, он переминался с ноги на ногу рядом с табуреткой и в ожидании ответа то и дело потирал крупный, с горбинкой, нос. Кадык на его худой шее ходил вверх-вниз, как лифт в высотном здании в часы пик, и я, не знаю почему, не могла оторвать от этого его кадыка зачарованных глаз.
   – Ты чего, не слышишь, о чем тебя люди спрашивают? Совсем глухая курица? – Кадык прыгнул вверх и в следующую секунду рухнул вниз. – Бычара, говорю, не заходил?
   Трудно им, холерикам, жить. Настроение, как игривый конек, скачет то в горку, то под горку.
   – Эй, рыбка моя, ты что, в кому впала? – злился, дергая носом, парень. Будто клевал невидимый корм.
   Я достала блокнот и стала фиксировать зоологическую терминологию, которой так и сыпал мой собеседник. Как же он забавно ругается! Рыбка моя, глухая курица, бычара с козлиной мордой. Интересно, все холерики используют в бранной речи наименования животных или... И тут меня пронзила потрясающая мысль. Мамочки мои, да я же стою на пороге гениального открытия! Я смело могу рассчитывать на докторскую степень по психолингвистике, работая в этом направлении. Зоохолерик – это круто! Главное, что первый подопытный у меня уже есть. Надо только глаз с него не спускать и записывать за ним каждое его хулительное слово. А потом найду другого холерика, выясню, является ли и он приверженцем упоминания животных в бранном контексте, потом разыщу еще парочку холериков, их тоже исследую, и вот уже готов материал на полноценную докторскую диссертацию.
   – Заходил или нет? – рявкнул мне в ухо зоохолерик номер один и так посмотрел, что я тут же пришла в себя, замотала головой и торопливо проговорила:
   – Нет, никто не заходил, ни бычара, ни козлина, ни винторогий муфлон.
   – Что ты все время идиоткой-то прикидываешься! – взвыл сосед. – Я с тобой как с адекватным человеком разговариваю, а ты под слабоумную косишь.
   Я, конечно, могла бы обидеться на «слабоумную», но не стала. Ведь все же знают, что великих ученых и исследователей во все времена считали немного не от мира сего, подвергали гонениям и обструкции. Испытывая сильнейшее возбуждение от открывающихся передо мной возможностей, я сразу же передумала стелить постель, кинулась вслед за Аркашей и, выставив перед собой блокнот и вооружившись ручкой, приготовилась конспектировать ругань за своим первым подопытным.