Страница:
Именно к Мари-Мадлен и обратился наш настойчивый герой с просьбой устроить ему свидание с принцессой.
Генриетта приняла его в будуаре, предварительно задернув шторы, так как боялась, что румянец выдаст ее смятение. Стараниями фрейлин принцесса была со вкусом одета и причесана, и Арман не мог не заметить, как она похорошела.
– Ваше Высочество, я давно хотел возвратить вам эту вещь, но роковое стечение обстоятельств мешало мне до сих пор сделать это. – Граф протянул принцессе медальон.
– О! – радостно воскликнула Генриетта. – я была уверена, что потеряла его. Он принадлежал моему отцу…
Она попыталась надеть украшение на шею, но не смогла застегнуть цепочку.
– Позвольте, я помогу вам, – Арман слегка приподнял ее локоны и, обнажив шею, умело справился с застежкой.
Генриетта несмело улыбнулась.
Арман поклонился. Как странно! Прирожденный дипломат, умевший общаться на равных с коронованными особами и с самим кардиналом Ришелье, сейчас растерял всю свою всегдашнюю находчивость и стоял перед этой девочкой, как провинившийся школяр перед грозным наставником.
Граф молчал, и принцесса поняла, что сейчас он уйдет. Необходимо было что-то придумать… как-то удержать… Ей так хотелось еще немного побыть с ним, что Генриетта, взяв себя в руки, довольно уверенно произнесла:
– Вы слишком много себе позволяете, граф. Но все же благодарю вас, мне ужасно жаль было бы его потерять. Я собираюсь на прогулку, вы могли бы составить мне компанию…
Она запнулась, будучи уверена в том, что сейчас он конечно же откажется, но его лицо озарила такая радостная улыбка, что Генриетта опять покраснела.
– Это для меня величайшее счастье, моя принцесса!
– Правда? – вырвалось у нее.
– Да, – тихо и серьезно проговорил он.
Вспыхнув от радости, Генриетта чуть было не бросилась в сад, но вовремя спохватилась.
Увы! Французская принцесса не могла себе позволить гулять наедине с придворным кавалером, тем более с таким красавцем, как Ла Рош-Гюйон. С сожалением в душе она дернула шнурок звонка.
– Мы идем на прогулку, – сообщила Генриетта вошедшим Кэтти и Мари-Мадлен. – Вы будете меня сопровождать.
Во время променада граф сумел справиться с волнением и наградил девушек множеством комплиментов, обращаясь главным образом к принцессе. Он так умело развлекал своих спутниц, что те совершенно забыли о времени и месте, где находились. Их веселый смех привлекал к себе внимание придворных, которые с удивлением оборачивались им вслед…
Генриетта вернулась с прогулки совершенно другим человеком. Она осознала, что может нравиться, а главное, почувствовала вкус восхищения собою и жаждала вновь и вновь испытать такое.
– Я красива, – прошептала она. – Я красива!
Когда восторги от прогулки немного утихли, Генриетта обратилась к королеве Франции Анне Австрийской с просьбой одолжить ей своего портного. Принцесса собиралась обновить свой гардероб, уродство которого она наконец осознала. Забегая вперед, сообщим, что тот блестяще справился со своей задачей…
Глава 2. Первая любовь
Глава 3. Вальденсы[28]
Генриетта приняла его в будуаре, предварительно задернув шторы, так как боялась, что румянец выдаст ее смятение. Стараниями фрейлин принцесса была со вкусом одета и причесана, и Арман не мог не заметить, как она похорошела.
– Ваше Высочество, я давно хотел возвратить вам эту вещь, но роковое стечение обстоятельств мешало мне до сих пор сделать это. – Граф протянул принцессе медальон.
– О! – радостно воскликнула Генриетта. – я была уверена, что потеряла его. Он принадлежал моему отцу…
Она попыталась надеть украшение на шею, но не смогла застегнуть цепочку.
– Позвольте, я помогу вам, – Арман слегка приподнял ее локоны и, обнажив шею, умело справился с застежкой.
Генриетта несмело улыбнулась.
Арман поклонился. Как странно! Прирожденный дипломат, умевший общаться на равных с коронованными особами и с самим кардиналом Ришелье, сейчас растерял всю свою всегдашнюю находчивость и стоял перед этой девочкой, как провинившийся школяр перед грозным наставником.
Граф молчал, и принцесса поняла, что сейчас он уйдет. Необходимо было что-то придумать… как-то удержать… Ей так хотелось еще немного побыть с ним, что Генриетта, взяв себя в руки, довольно уверенно произнесла:
– Вы слишком много себе позволяете, граф. Но все же благодарю вас, мне ужасно жаль было бы его потерять. Я собираюсь на прогулку, вы могли бы составить мне компанию…
Она запнулась, будучи уверена в том, что сейчас он конечно же откажется, но его лицо озарила такая радостная улыбка, что Генриетта опять покраснела.
– Это для меня величайшее счастье, моя принцесса!
– Правда? – вырвалось у нее.
– Да, – тихо и серьезно проговорил он.
Вспыхнув от радости, Генриетта чуть было не бросилась в сад, но вовремя спохватилась.
Увы! Французская принцесса не могла себе позволить гулять наедине с придворным кавалером, тем более с таким красавцем, как Ла Рош-Гюйон. С сожалением в душе она дернула шнурок звонка.
– Мы идем на прогулку, – сообщила Генриетта вошедшим Кэтти и Мари-Мадлен. – Вы будете меня сопровождать.
Во время променада граф сумел справиться с волнением и наградил девушек множеством комплиментов, обращаясь главным образом к принцессе. Он так умело развлекал своих спутниц, что те совершенно забыли о времени и месте, где находились. Их веселый смех привлекал к себе внимание придворных, которые с удивлением оборачивались им вслед…
Генриетта вернулась с прогулки совершенно другим человеком. Она осознала, что может нравиться, а главное, почувствовала вкус восхищения собою и жаждала вновь и вновь испытать такое.
– Я красива, – прошептала она. – Я красива!
Когда восторги от прогулки немного утихли, Генриетта обратилась к королеве Франции Анне Австрийской с просьбой одолжить ей своего портного. Принцесса собиралась обновить свой гардероб, уродство которого она наконец осознала. Забегая вперед, сообщим, что тот блестяще справился со своей задачей…
Глава 2. Первая любовь
Прошло всего лишь несколько месяцев со дня встречи Генриетты Французской с Арманом де Ла Рош-Гюйоном, а принцесса сумела измениться, да так, что даже близкие с трудом узнавали в ней ту застенчивую девушку, которой она была прежде.
Она лучилась счастьем и красотой, ее всегдашняя робость исчезла, уступив место неуемному оживлению и веселости. Арман представил принцессе барона де Ту, а этот весельчак и балагур привлек к ней цвет французского двора – молодого графа де Граммона, маркиза де Торси и небезызвестного графа де Бутвиля.
Де Граммон великолепно пел, барон де Ту умел в мгновение ока настрочить любовный сонет или едкую эпиграмму, де Торси играл в домашних спектаклях, организованных принцессой и ее фрейлинами. Этих молодых людей вряд ли привлекало общество принцессы, но ее хорошенькие фрейлины сумели не на шутку вскружить им голову. Что же касается графа Бутвиля, то он стал верным рыцарем самой Генриетты.
Имя Франсуа Монморанси, графа де Бутвиля, упоминалось при дворе так же часто, как и имя самого Армана д’Эгмона. Неутомимый повеса и дуэлянт, выходец из самой знаменитой фамилии Франции, светловолосый красавец с атлетической фигурой и стальными мышцами, он ничего и никого не боялся. Любимец дам и гроза всех мужчин, способных носить шпагу, задира де Бутвиль был полной противоположностью рассудительного Ла Рош-Гюйона и его соперником за благосклонность Генриетты. Несмотря на несхожесть характеров, эти молодые люди стали друзьями принцессы, душой ее «домашнего кружка», о котором совсем скоро заговорят при дворе…
А тем временем, находясь в таком блестящем обществе и пользуясь сравнительной свободой, принцесса постепенно превращалась в остроумную молодую женщину, к тому же редкостной красоты. Генриетта уже начала сознавать, что красива, ловя обращенные на себя восхищенные мужские взгляды. И все-таки ей чего-то недоставало, хотя она пока и не могла понять, чего именно.
Прозрение наступило совершенно неожиданно.
Элен и Мари-Мадлен давно уговаривали Генриетту погулять по Парижу, соблюдая конечно же инкогнито. И вот, в одно прекрасные утро, в сопровождении де Граммона и де Торси, прекрасные дамы покинули дворец и отправились на поиски приключений.
В садах Тюильри[20], оставив своих спутников далеко позади, Генриетта случайно услышала разговор двух молодых женщин.
– Марион, – лукаво улыбнулась своей спутнице белокурая красавица, пренебрежительно указывая веером на мадам де Рэц и графиню де Граммон, – мне так жаль этих чопорных бедняжек. Они обладают именем, титулом, богатством и, возможно, красотой, но их мужья и любовники все равно бегут к нам. А почему?
– Все просто, Нинон, мало иметь красоту, нужно уметь ею пользоваться. Мужчин нужно использовать для своих надобностей – для денег, полезных знакомств, любви и…
– И?…
– И просто от нечего делать! Что ты думаешь об этом, Нинон?
– Моя дорогая, возможно, ты и права. Но отдавать тело без любви – все равно, что любя, его не отдавать. А я не смогу спать с нелюбимым мужчиной.
– Ну, если ты такая праведница, то почему бы тебе не влюбиться в приличного человека и не выйти замуж?
– Нет, Марион, я не умею жить без любви, а любовь – это огонь. А чтобы огонь горел, нужно постоянно подкладывать туда дрова. Одного полена для этого недостаточно.
– Прекрасная Нинон, я готов быть даже поленом, только бы доставить вам удовольствие!
Генриетта узнала маркиза де Шатору, который с истинно придворной галантностью увлек дам к своей карете, стоящей неподалеку…
– Ваше Высочество, вот вы где! – воскликнула Мари-Мадлен, подбегая к принцессе. – Мы с ног сбились, вас разыскивая.
И правда, она еще долгое время не могла отдышаться. Подоспевшие мужчины согласно закивали.
– Кто это? – спросила Генриетта, указывая на удаляющихся женщин.
– Это… это Марион Делорм[21] и Нинон де Ланкло[22], – покраснев, ответила фрейлина.
– Знаменитые куртизанки… Я бы хотела с ними познакомиться…
Увидев вытянувшиеся лица своих спутников, Генриетта рассмеялась.
– Идемте дальше, – сказала она.
Генриетта долго не могла забыть слова Марион.
«Она права, – думала принцесса. – Мало быть красивой, нужно уметь этим пользоваться, и я научусь!»
Она стала внимательно присматриваться к признанным придворным красавицам. Отметая в сторону то, что ей казалось вульгарным, она запоминала отдельные детали – жесты, улыбки, взгляды, умение держать себя…
Постепенно, но неумолимо, принцесса менялась. У нее появилась уверенность в голосе и жестах. Манеры приобрели королевскую величественность и небрежность. А веселый характер и живой ум не раз приходили ей на выручку, помогая одерживать победу в словесных поединках. Теперь Генриетта стала полноправной хозяйкой своего «домашнего кружка». Но если друзья принцессы могли постепенно наблюдать такое превращение, то для ее братьев и матери оно должно было стать настоящим открытием. И случай произвести впечатление вскоре представился – в Лувре должен был состояться бал в честь испанского посланника.
Генриетта тщательно готовилась к нему. Шитое золотом платье нежно-бежевого оттенка с жемчужной отделкой очень шло ей. Принцесса проявила чудеса изобретательности, придумывая фасон, и совершенно замучила своими идеями портных, но результат того стоил. Но за день до бала состоялся неприятный инцидент, над последствиями которого смеялась вся Европа. Барон де Ту донес до ушей «домашнего кружка» едкую фразу знаменитой маркизы Ракио, сказанную испанскому посланнику, в постель к которому ей уже удалось забраться.
– Мой дорогой, разницы во внешности между королем и его сестрой почти не существует. Достаточно добавить к портрету принцессы усы, чтобы в этом убедиться…
– Вот как? – усмехнулась Генриетта. – Я думаю, мне не придется стараться, чтобы опровергнуть сказанное, но эту мерзавку следует проучить…
Элеонор де Ракио появилась на балу в ярко-красном атласном платье. Ее шею украшало великолепное рубиновое ожерелье, с ушей свисали огромные рубиновые серьги в бриллиантовой оправе. Маркиза была ослепительна.
– Ваше Величество, – прошептала на ухо Анне Австрийской[23] герцогиня де Шеврез[24], – если эта выскочка не прекратит кривляться, я подставлю ей подножку. Может, хоть это собьет с нее спесь.
Ответ королевы заглушил громкий смех придворных. В зал вошла крупная макака, одетая точно так же, как и мадам де Ракио. Обезьянка шла на задних лапах, уморительно ухмылялась, подражая жестам и мимике маркизы. Мартышки были тогда большой редкостью, и посмотреть на чудо сбежались все присутствующие. Особый смех вызывало то, что макака постоянно приподнимала платье, демонстрируя окружающим свои волосатые лапы.
А в это время через другую дверь в зал вошла Генриетта Французская. Глубокое декольте платья открывало любопытным взглядам великолепную грудь; слегка приподнятые локоны волос, украшенные жемчугом, струились по плечам; простая жемчужная нитка в три ряда обнимала нежную шею – принцесса была восхитительна! Не обращая внимания на восхищенный шепот, вызванный ее появлением, она окинула леденящим взглядом бледную от ярости маркизу и сказала еле слышно, так, что ее услышали только Элеонор и еще несколько человек.
– Что ж, моя дорогая, вам придется постараться, чтобы доказать, что между вами и этой мартышкой нет сходства. Но, скорее всего, это бесполезно и никого не убедит, – закончила она под угодливый смех придворных.
Этот бал стал поворотным в ее судьбе. На нем взошла звезда первой красавицы Франции, и, возможно, всей Европы.
Но перемены, произошедшие с принцессой, не могли не огорчить Армана д’Эгмона. Когда он понял, что влюбился, первая мысль была – бежать. Генриетта действительно очень изменилась. Она равнодушно выслушивала комплименты придворных, которые еще недавно ее попросту не замечали; пожимала плечами, слушая посвященные ей стихи поэтов, которые раньше слагали их другим богиням, и только к своему «семейному кружку» относилась все так же тепло. С Арманом же она держалась подчеркнуто дружески, не замечая его чувств, но требуя сопровождать ее во время прогулок, балов, охоты. Он терялся в толпе ее поклонников, клялся себе, что это было в последний раз, но все повторялось.
Не решаясь попрощаться лично, он написал ей письмо, выдумав причину отъезда. Он не мог даже представить себе, что она придет.
Получив его письмо, Генриетта растерялась. Она поехала к нему, повинуясь какому-то минутному импульсу, еще не зная, что скажет. Увидев его ошеломленно-радостного, слова сами вырвались с ее губ:
– Сударь, вы – трус, жалкий трус! Вы написали мне, хотя видели меня сегодня утром, и могли бы все сказать. Немедленно отвечайте, зачем вы так поступили? Почему вы молчите?
Как она была прекрасна, говоря все это! Глаза блестели, грудь вздымалась от волнения, прическа слегка растрепалась, и непослушные локоны черно-золотистыми змейками струились по плечам. Арман молчал. Он просто любовался ею. Ему было больно от счастья, что он видит ее сейчас, хотя, возможно, и в последний раз.
– А, вам стало стыдно! Разве вы не понимаете, что, уезжая, лишаете меня общества лучшего друга.
– Я уезжаю, потому что не хочу, не могу быть вам другом, – не узнавая своего голоса, ответил граф. – Я знаю, что между нами – пропасть, мне не на что надеяться, но мне больно быть возле вас и не сметь прикоснуться, видеть улыбку на ваших устах – и не поцеловать их. Я не могу так, мне лучше уехать.
После длительной паузы принцесса ответила:
– Я никуда вас не отпущу…
Граф вглядывался в ее лицо, видел сияющие глаза, приоткрытый в немом удивлении рот… Несмотря на кажущуюся величественность, она была еще ребенком, девочкой, которую он превратил в женщину. И какую женщину! Подобно несчастному Пигмалиону[25], который создал женщину-мечту, а потом влюбился в нее, Арман д’Эгмон, граф де Ла Рош-Гюйон, блестящий кавалер, дипломат, надежда протестантской партии, был покорен этой богиней. Она любила его, и он знал это, но ее любовь была жестокой, переворачивающей душу и изматывающей тело. Ему завидовали менее удачливые поклонники, и он сам был вне себя от гордости, но ветреная и капризная принцесса смогла обратить его триумф в подлинное несчастье. Ее по-прежнему окружали толпы ухажеров, она могла унизить и оскорбить его в любую минуту, бросить в пламя ревности и воскресить из пепла. Недаром в ее жилах текла кровь Бурбонов[26] и Медичи[27], умевших и любить и ненавидеть…
Именно эти воспоминания и вызвали на лице Генриетты мимолетную улыбку. Память о счастье, безвозвратно ушедшем, пронзила ее душу невыносимой болью, а встревоженные лица Элен и Бутвиля вернули принцессу к реальности, жестокости которой она бы с радостью предпочла упоительный мир грез.
Она лучилась счастьем и красотой, ее всегдашняя робость исчезла, уступив место неуемному оживлению и веселости. Арман представил принцессе барона де Ту, а этот весельчак и балагур привлек к ней цвет французского двора – молодого графа де Граммона, маркиза де Торси и небезызвестного графа де Бутвиля.
Де Граммон великолепно пел, барон де Ту умел в мгновение ока настрочить любовный сонет или едкую эпиграмму, де Торси играл в домашних спектаклях, организованных принцессой и ее фрейлинами. Этих молодых людей вряд ли привлекало общество принцессы, но ее хорошенькие фрейлины сумели не на шутку вскружить им голову. Что же касается графа Бутвиля, то он стал верным рыцарем самой Генриетты.
Имя Франсуа Монморанси, графа де Бутвиля, упоминалось при дворе так же часто, как и имя самого Армана д’Эгмона. Неутомимый повеса и дуэлянт, выходец из самой знаменитой фамилии Франции, светловолосый красавец с атлетической фигурой и стальными мышцами, он ничего и никого не боялся. Любимец дам и гроза всех мужчин, способных носить шпагу, задира де Бутвиль был полной противоположностью рассудительного Ла Рош-Гюйона и его соперником за благосклонность Генриетты. Несмотря на несхожесть характеров, эти молодые люди стали друзьями принцессы, душой ее «домашнего кружка», о котором совсем скоро заговорят при дворе…
А тем временем, находясь в таком блестящем обществе и пользуясь сравнительной свободой, принцесса постепенно превращалась в остроумную молодую женщину, к тому же редкостной красоты. Генриетта уже начала сознавать, что красива, ловя обращенные на себя восхищенные мужские взгляды. И все-таки ей чего-то недоставало, хотя она пока и не могла понять, чего именно.
Прозрение наступило совершенно неожиданно.
Элен и Мари-Мадлен давно уговаривали Генриетту погулять по Парижу, соблюдая конечно же инкогнито. И вот, в одно прекрасные утро, в сопровождении де Граммона и де Торси, прекрасные дамы покинули дворец и отправились на поиски приключений.
В садах Тюильри[20], оставив своих спутников далеко позади, Генриетта случайно услышала разговор двух молодых женщин.
– Марион, – лукаво улыбнулась своей спутнице белокурая красавица, пренебрежительно указывая веером на мадам де Рэц и графиню де Граммон, – мне так жаль этих чопорных бедняжек. Они обладают именем, титулом, богатством и, возможно, красотой, но их мужья и любовники все равно бегут к нам. А почему?
– Все просто, Нинон, мало иметь красоту, нужно уметь ею пользоваться. Мужчин нужно использовать для своих надобностей – для денег, полезных знакомств, любви и…
– И?…
– И просто от нечего делать! Что ты думаешь об этом, Нинон?
– Моя дорогая, возможно, ты и права. Но отдавать тело без любви – все равно, что любя, его не отдавать. А я не смогу спать с нелюбимым мужчиной.
– Ну, если ты такая праведница, то почему бы тебе не влюбиться в приличного человека и не выйти замуж?
– Нет, Марион, я не умею жить без любви, а любовь – это огонь. А чтобы огонь горел, нужно постоянно подкладывать туда дрова. Одного полена для этого недостаточно.
– Прекрасная Нинон, я готов быть даже поленом, только бы доставить вам удовольствие!
Генриетта узнала маркиза де Шатору, который с истинно придворной галантностью увлек дам к своей карете, стоящей неподалеку…
– Ваше Высочество, вот вы где! – воскликнула Мари-Мадлен, подбегая к принцессе. – Мы с ног сбились, вас разыскивая.
И правда, она еще долгое время не могла отдышаться. Подоспевшие мужчины согласно закивали.
– Кто это? – спросила Генриетта, указывая на удаляющихся женщин.
– Это… это Марион Делорм[21] и Нинон де Ланкло[22], – покраснев, ответила фрейлина.
– Знаменитые куртизанки… Я бы хотела с ними познакомиться…
Увидев вытянувшиеся лица своих спутников, Генриетта рассмеялась.
– Идемте дальше, – сказала она.
Генриетта долго не могла забыть слова Марион.
«Она права, – думала принцесса. – Мало быть красивой, нужно уметь этим пользоваться, и я научусь!»
Она стала внимательно присматриваться к признанным придворным красавицам. Отметая в сторону то, что ей казалось вульгарным, она запоминала отдельные детали – жесты, улыбки, взгляды, умение держать себя…
Постепенно, но неумолимо, принцесса менялась. У нее появилась уверенность в голосе и жестах. Манеры приобрели королевскую величественность и небрежность. А веселый характер и живой ум не раз приходили ей на выручку, помогая одерживать победу в словесных поединках. Теперь Генриетта стала полноправной хозяйкой своего «домашнего кружка». Но если друзья принцессы могли постепенно наблюдать такое превращение, то для ее братьев и матери оно должно было стать настоящим открытием. И случай произвести впечатление вскоре представился – в Лувре должен был состояться бал в честь испанского посланника.
Генриетта тщательно готовилась к нему. Шитое золотом платье нежно-бежевого оттенка с жемчужной отделкой очень шло ей. Принцесса проявила чудеса изобретательности, придумывая фасон, и совершенно замучила своими идеями портных, но результат того стоил. Но за день до бала состоялся неприятный инцидент, над последствиями которого смеялась вся Европа. Барон де Ту донес до ушей «домашнего кружка» едкую фразу знаменитой маркизы Ракио, сказанную испанскому посланнику, в постель к которому ей уже удалось забраться.
– Мой дорогой, разницы во внешности между королем и его сестрой почти не существует. Достаточно добавить к портрету принцессы усы, чтобы в этом убедиться…
– Вот как? – усмехнулась Генриетта. – Я думаю, мне не придется стараться, чтобы опровергнуть сказанное, но эту мерзавку следует проучить…
Элеонор де Ракио появилась на балу в ярко-красном атласном платье. Ее шею украшало великолепное рубиновое ожерелье, с ушей свисали огромные рубиновые серьги в бриллиантовой оправе. Маркиза была ослепительна.
– Ваше Величество, – прошептала на ухо Анне Австрийской[23] герцогиня де Шеврез[24], – если эта выскочка не прекратит кривляться, я подставлю ей подножку. Может, хоть это собьет с нее спесь.
Ответ королевы заглушил громкий смех придворных. В зал вошла крупная макака, одетая точно так же, как и мадам де Ракио. Обезьянка шла на задних лапах, уморительно ухмылялась, подражая жестам и мимике маркизы. Мартышки были тогда большой редкостью, и посмотреть на чудо сбежались все присутствующие. Особый смех вызывало то, что макака постоянно приподнимала платье, демонстрируя окружающим свои волосатые лапы.
А в это время через другую дверь в зал вошла Генриетта Французская. Глубокое декольте платья открывало любопытным взглядам великолепную грудь; слегка приподнятые локоны волос, украшенные жемчугом, струились по плечам; простая жемчужная нитка в три ряда обнимала нежную шею – принцесса была восхитительна! Не обращая внимания на восхищенный шепот, вызванный ее появлением, она окинула леденящим взглядом бледную от ярости маркизу и сказала еле слышно, так, что ее услышали только Элеонор и еще несколько человек.
– Что ж, моя дорогая, вам придется постараться, чтобы доказать, что между вами и этой мартышкой нет сходства. Но, скорее всего, это бесполезно и никого не убедит, – закончила она под угодливый смех придворных.
Этот бал стал поворотным в ее судьбе. На нем взошла звезда первой красавицы Франции, и, возможно, всей Европы.
Но перемены, произошедшие с принцессой, не могли не огорчить Армана д’Эгмона. Когда он понял, что влюбился, первая мысль была – бежать. Генриетта действительно очень изменилась. Она равнодушно выслушивала комплименты придворных, которые еще недавно ее попросту не замечали; пожимала плечами, слушая посвященные ей стихи поэтов, которые раньше слагали их другим богиням, и только к своему «семейному кружку» относилась все так же тепло. С Арманом же она держалась подчеркнуто дружески, не замечая его чувств, но требуя сопровождать ее во время прогулок, балов, охоты. Он терялся в толпе ее поклонников, клялся себе, что это было в последний раз, но все повторялось.
Не решаясь попрощаться лично, он написал ей письмо, выдумав причину отъезда. Он не мог даже представить себе, что она придет.
Получив его письмо, Генриетта растерялась. Она поехала к нему, повинуясь какому-то минутному импульсу, еще не зная, что скажет. Увидев его ошеломленно-радостного, слова сами вырвались с ее губ:
– Сударь, вы – трус, жалкий трус! Вы написали мне, хотя видели меня сегодня утром, и могли бы все сказать. Немедленно отвечайте, зачем вы так поступили? Почему вы молчите?
Как она была прекрасна, говоря все это! Глаза блестели, грудь вздымалась от волнения, прическа слегка растрепалась, и непослушные локоны черно-золотистыми змейками струились по плечам. Арман молчал. Он просто любовался ею. Ему было больно от счастья, что он видит ее сейчас, хотя, возможно, и в последний раз.
– А, вам стало стыдно! Разве вы не понимаете, что, уезжая, лишаете меня общества лучшего друга.
– Я уезжаю, потому что не хочу, не могу быть вам другом, – не узнавая своего голоса, ответил граф. – Я знаю, что между нами – пропасть, мне не на что надеяться, но мне больно быть возле вас и не сметь прикоснуться, видеть улыбку на ваших устах – и не поцеловать их. Я не могу так, мне лучше уехать.
После длительной паузы принцесса ответила:
– Я никуда вас не отпущу…
Граф вглядывался в ее лицо, видел сияющие глаза, приоткрытый в немом удивлении рот… Несмотря на кажущуюся величественность, она была еще ребенком, девочкой, которую он превратил в женщину. И какую женщину! Подобно несчастному Пигмалиону[25], который создал женщину-мечту, а потом влюбился в нее, Арман д’Эгмон, граф де Ла Рош-Гюйон, блестящий кавалер, дипломат, надежда протестантской партии, был покорен этой богиней. Она любила его, и он знал это, но ее любовь была жестокой, переворачивающей душу и изматывающей тело. Ему завидовали менее удачливые поклонники, и он сам был вне себя от гордости, но ветреная и капризная принцесса смогла обратить его триумф в подлинное несчастье. Ее по-прежнему окружали толпы ухажеров, она могла унизить и оскорбить его в любую минуту, бросить в пламя ревности и воскресить из пепла. Недаром в ее жилах текла кровь Бурбонов[26] и Медичи[27], умевших и любить и ненавидеть…
Именно эти воспоминания и вызвали на лице Генриетты мимолетную улыбку. Память о счастье, безвозвратно ушедшем, пронзила ее душу невыносимой болью, а встревоженные лица Элен и Бутвиля вернули принцессу к реальности, жестокости которой она бы с радостью предпочла упоительный мир грез.
Глава 3. Вальденсы[28]
Получив страшную весть о гибели любимого, Генриетта приказала фрейлинам не беспокоить ее. Она легла в постель, желая забыться и уснуть. Но сон уступил место новым воспоминаниям. Были ли они счастливыми? Наверное, потому что в то время Арман еще был жив, хотя Генриетту и разлучили с ним. Надолго…
У Лувра и стены имеют уши, а юная и наивная принцесса даже не думала делать из своей любви тайну, хотя к этому ее и призывала более опытная в амурных делах Мари-Мадлен. Поэтому не удивительно, что вскоре новость о романе Генриетты Французской и Ла Рош-Гюйона достигла ушей короля и королевы-матери. Принцессе пришлось пережить ярость брата, гнев Марии Медичи, но самым страшным ударом для нее стал отъезд Армана. Граф был вынужден покинуть Париж с запретом приближаться к городу ближе, чем на двадцать лье, под страхом смертной казни. Узнав об этом, Генриетта выплеснула на родных поток своего негодования, но добилась только того, что взбешенный король отправил ее в монастырь Валь-де-Грас, под опеку родственницы кардинала Ришелье – Луизы де Шемро. Людовик поступил так из боязни, что сестра, чего доброго, сбежит к своему любовнику в Ла-Рошель, куда и отправился Арман.
Теперь встреча двух влюбленных казалась совсем невозможной, а принцесса получила хороший урок на всю жизнь.
– Прав, тысячу раз прав был король Людовик XI[29], говоря: «узнай я, что моя шапка проведала о моих мыслях, я бы тут же швырнул ее в огонь», – пожаловалась она Элен – единственной фрейлине, которой было разрешено отправиться с ней в изгнание. – Будь я поумней, то сделала бы вид, что ссылка графа меня совершенно не волнует. Двадцать лье – небольшое расстояние, особенно когда скачешь на встречу с любимым. И я смогла бы увидеться с Арманом…
– Это и сейчас возможно, – прошептала баронесса. – Валь-де-Грас – это не Бастилия, и я уверена, что вы сможете послать весточку графу. Он приедет и…
– Нет, – решительно произнесла Генриетта. – Я не стану подвергать его жизнь такому риску. В конце концов, не будет же мой брат держать меня здесь вечно?
Вопреки уверениям баронессы Сент-Люс, монастырь стал для Генриетты настоящей тюрьмой. Принцессе было запрещено покидать святую обитель. Даже на прогулках в монастырском садике ее сопровождали монахини.
Вскоре терпению Генриетты пришел конец. Вне себя от ярости, она ворвалась к аббатисе и пригрозила уморить себя голодом, если сестры и дальше будут совать нос в ее дела. Угроза произвела должное впечатление, и Генриетту оставили в покое. Поэтому, обставив келью по своему вкусу, принцесса зажила в свое удовольствие. Время от времени ее навещали члены ее «домашнего кружка», через которых принцесса могла бы поддерживать связь с Арманом. Но, помня о вездесущих шпионах Его Преосвященства, зажав волю в кулак и приглушив чувства, Генриетта довольствовалась теми радостями, которые были ей предоставлены, и жила ожиданием свободы.
Единственным развлечением в ссылке для Генриетты и Элениты были прогулки верхом в окрестностях монастыря. Во время одной из них они наткнулись на следы недавнего столкновения.
– Похоже, не обошлось без жертв, – принцесса указала на лежавшие в траве два тела.
– Вот еще один, – побледнев, ответила Элен, – кажется, дышит.
Принцесса спешилась и подбежала к раненому. Тот тихо застонал.
– Он жив! – воскликнула принцесса, судорожно оглядываясь вокруг в поисках помощи.
К счастью, мимо проезжала крестьянская телега, груженная дровами.
– Эй, любезный! – окликнула возницу принцесса. – Пять пистолей, если доставишь этого человека в монастырь.
– Это мы мигом, – охотно согласился тот.
Так святая обитель пополнилась еще одним постояльцем…
Раненый потерял много крови, но, к счастью, рана была не смертельной. Оказав помощь, монахини ушли, и принцесса с Эленитой остались наедине с незнакомцем. Теперь у них была возможность рассмотреть его как следует.
Раненому на вид можно было дать лет сорок. У него были правильные, мужественные черты лица; черные, слегка волнистые волосы, волевой подбородок…
– Какой красавец, – восхищенно вздохнула Элен.
– Да, но вот интересно, кто так жаждал его смерти? И что это он сжимает в кулаке? – Генриетте пришлось приложить немалые усилия, чтобы разжать стиснутые пальцы.
Там оказался серебряный перстень грубой работы – большой кроваво-красный рубин в оправе из черных агатов, образовавших собою надпись на латыни.
– «Ut quisque est doctissimus ita est modestissimus», – прочитала вслух Генриетта. – «Кто умнее, тот скромнее»… Элен, это же девиз «Черных капюшонов»!
– Значит, он один из них, – прошептала баронесса.
Об ордене «Черных капюшонов», или «Молчаливых», слышали все, но говорили только шепотом – такой ужас внушала его страшная репутация. Доподлинно об истинной его деятельности было известно мало, а неизвестность обрастает слухами, часто не всегда правдивыми… Больше знали и говорили о реформаторской церкви, о вальденсах, учение которых положило начало протестантизму.
Еще в 1176 году богатый лионский купец Пьер Вальдо создал общину, противопоставившую свои идеалы католическому Риму. Проповедование суровых монашеских устоев, бедности, идеи «общего блага» и «просветительства» и перевод Библии на народный язык привлекло к нему много сторонников. Это вызвало беспокойство папы.
Скоро последовала анафема сторонников движения, за которой начались гонения и преследования. Но было слишком поздно. По всей Европе, вплоть до Франции, Германии, Италии, Испании, Венгрии, Чехии и даже Польши, в дыму от костров, на которых горели еретики со своими проповедями и убеждениями, пробивались ростки новой веры.
Но даже крестовый поход, организованный папой против отступников, не сломил мужество вальденской общины. А в 1251 году произошел зверский погром в Тулузе, где главный просветитель и наиболее влиятельные сторонники новой церкви были убиты, а их имущество уничтожено. После такого поражения многие пастыри решили сменить мученический венец на католический крест и стали миссионерами Рима.
Именно в то время и появился орден «Черных капюшонов», основатель которого итальянский дворянин Бартоломео Вельди решил бороться с Римом не только словом, но и делом, не останавливаясь перед убийством противников. Это была первая в мире террористическая организация, во главе которой стоял Великий Магистр. Ему подчинялся «собор», состоявший из двенадцати наиболее влиятельных членов ордена, по количеству общин – территориальных сфер влияния вальденсов.
Костяком каждой общины была избираемая коллегия лидеров («ректоров»), которым подчинялись «совершенные» – странствующие проповедники, оставившие семью и мир, жившие случайной работой или подаянием. В их окружении существовала значительная часть верующих («друзей»), не порвавших окончательно связи с католицизмом, но руководствовавшихся верой и указаниями лидеров. Это были «солдаты» и «агенты», умевшие и убивать и проповедовать.
«Черными капюшонами» их прозвали по цвету монашеского одеяния, а «Молчаливыми» – за стойкость и отвагу, которая изумляла даже видавших виды палачей, когда им в руки попадала такая жертва. Впрочем, у пойманных «капюшонов» был только один выбор – умереть: как герой от рук противника или как предатель. Выбор был очевиден, так как во втором случае смерть была куда страшней и мучительней, – «капюшоны» жестоко расправлялись с отступниками…
У Лувра и стены имеют уши, а юная и наивная принцесса даже не думала делать из своей любви тайну, хотя к этому ее и призывала более опытная в амурных делах Мари-Мадлен. Поэтому не удивительно, что вскоре новость о романе Генриетты Французской и Ла Рош-Гюйона достигла ушей короля и королевы-матери. Принцессе пришлось пережить ярость брата, гнев Марии Медичи, но самым страшным ударом для нее стал отъезд Армана. Граф был вынужден покинуть Париж с запретом приближаться к городу ближе, чем на двадцать лье, под страхом смертной казни. Узнав об этом, Генриетта выплеснула на родных поток своего негодования, но добилась только того, что взбешенный король отправил ее в монастырь Валь-де-Грас, под опеку родственницы кардинала Ришелье – Луизы де Шемро. Людовик поступил так из боязни, что сестра, чего доброго, сбежит к своему любовнику в Ла-Рошель, куда и отправился Арман.
Теперь встреча двух влюбленных казалась совсем невозможной, а принцесса получила хороший урок на всю жизнь.
– Прав, тысячу раз прав был король Людовик XI[29], говоря: «узнай я, что моя шапка проведала о моих мыслях, я бы тут же швырнул ее в огонь», – пожаловалась она Элен – единственной фрейлине, которой было разрешено отправиться с ней в изгнание. – Будь я поумней, то сделала бы вид, что ссылка графа меня совершенно не волнует. Двадцать лье – небольшое расстояние, особенно когда скачешь на встречу с любимым. И я смогла бы увидеться с Арманом…
– Это и сейчас возможно, – прошептала баронесса. – Валь-де-Грас – это не Бастилия, и я уверена, что вы сможете послать весточку графу. Он приедет и…
– Нет, – решительно произнесла Генриетта. – Я не стану подвергать его жизнь такому риску. В конце концов, не будет же мой брат держать меня здесь вечно?
Вопреки уверениям баронессы Сент-Люс, монастырь стал для Генриетты настоящей тюрьмой. Принцессе было запрещено покидать святую обитель. Даже на прогулках в монастырском садике ее сопровождали монахини.
Вскоре терпению Генриетты пришел конец. Вне себя от ярости, она ворвалась к аббатисе и пригрозила уморить себя голодом, если сестры и дальше будут совать нос в ее дела. Угроза произвела должное впечатление, и Генриетту оставили в покое. Поэтому, обставив келью по своему вкусу, принцесса зажила в свое удовольствие. Время от времени ее навещали члены ее «домашнего кружка», через которых принцесса могла бы поддерживать связь с Арманом. Но, помня о вездесущих шпионах Его Преосвященства, зажав волю в кулак и приглушив чувства, Генриетта довольствовалась теми радостями, которые были ей предоставлены, и жила ожиданием свободы.
Единственным развлечением в ссылке для Генриетты и Элениты были прогулки верхом в окрестностях монастыря. Во время одной из них они наткнулись на следы недавнего столкновения.
– Похоже, не обошлось без жертв, – принцесса указала на лежавшие в траве два тела.
– Вот еще один, – побледнев, ответила Элен, – кажется, дышит.
Принцесса спешилась и подбежала к раненому. Тот тихо застонал.
– Он жив! – воскликнула принцесса, судорожно оглядываясь вокруг в поисках помощи.
К счастью, мимо проезжала крестьянская телега, груженная дровами.
– Эй, любезный! – окликнула возницу принцесса. – Пять пистолей, если доставишь этого человека в монастырь.
– Это мы мигом, – охотно согласился тот.
Так святая обитель пополнилась еще одним постояльцем…
Раненый потерял много крови, но, к счастью, рана была не смертельной. Оказав помощь, монахини ушли, и принцесса с Эленитой остались наедине с незнакомцем. Теперь у них была возможность рассмотреть его как следует.
Раненому на вид можно было дать лет сорок. У него были правильные, мужественные черты лица; черные, слегка волнистые волосы, волевой подбородок…
– Какой красавец, – восхищенно вздохнула Элен.
– Да, но вот интересно, кто так жаждал его смерти? И что это он сжимает в кулаке? – Генриетте пришлось приложить немалые усилия, чтобы разжать стиснутые пальцы.
Там оказался серебряный перстень грубой работы – большой кроваво-красный рубин в оправе из черных агатов, образовавших собою надпись на латыни.
– «Ut quisque est doctissimus ita est modestissimus», – прочитала вслух Генриетта. – «Кто умнее, тот скромнее»… Элен, это же девиз «Черных капюшонов»!
– Значит, он один из них, – прошептала баронесса.
Об ордене «Черных капюшонов», или «Молчаливых», слышали все, но говорили только шепотом – такой ужас внушала его страшная репутация. Доподлинно об истинной его деятельности было известно мало, а неизвестность обрастает слухами, часто не всегда правдивыми… Больше знали и говорили о реформаторской церкви, о вальденсах, учение которых положило начало протестантизму.
Еще в 1176 году богатый лионский купец Пьер Вальдо создал общину, противопоставившую свои идеалы католическому Риму. Проповедование суровых монашеских устоев, бедности, идеи «общего блага» и «просветительства» и перевод Библии на народный язык привлекло к нему много сторонников. Это вызвало беспокойство папы.
Скоро последовала анафема сторонников движения, за которой начались гонения и преследования. Но было слишком поздно. По всей Европе, вплоть до Франции, Германии, Италии, Испании, Венгрии, Чехии и даже Польши, в дыму от костров, на которых горели еретики со своими проповедями и убеждениями, пробивались ростки новой веры.
Но даже крестовый поход, организованный папой против отступников, не сломил мужество вальденской общины. А в 1251 году произошел зверский погром в Тулузе, где главный просветитель и наиболее влиятельные сторонники новой церкви были убиты, а их имущество уничтожено. После такого поражения многие пастыри решили сменить мученический венец на католический крест и стали миссионерами Рима.
Именно в то время и появился орден «Черных капюшонов», основатель которого итальянский дворянин Бартоломео Вельди решил бороться с Римом не только словом, но и делом, не останавливаясь перед убийством противников. Это была первая в мире террористическая организация, во главе которой стоял Великий Магистр. Ему подчинялся «собор», состоявший из двенадцати наиболее влиятельных членов ордена, по количеству общин – территориальных сфер влияния вальденсов.
Костяком каждой общины была избираемая коллегия лидеров («ректоров»), которым подчинялись «совершенные» – странствующие проповедники, оставившие семью и мир, жившие случайной работой или подаянием. В их окружении существовала значительная часть верующих («друзей»), не порвавших окончательно связи с католицизмом, но руководствовавшихся верой и указаниями лидеров. Это были «солдаты» и «агенты», умевшие и убивать и проповедовать.
«Черными капюшонами» их прозвали по цвету монашеского одеяния, а «Молчаливыми» – за стойкость и отвагу, которая изумляла даже видавших виды палачей, когда им в руки попадала такая жертва. Впрочем, у пойманных «капюшонов» был только один выбор – умереть: как герой от рук противника или как предатель. Выбор был очевиден, так как во втором случае смерть была куда страшней и мучительней, – «капюшоны» жестоко расправлялись с отступниками…