Страница:
– Садитесь, – сказал он. Я села на стул.
– Это официальный допрос?
– Ну зачем такие слова? Мы просто побеседуем с вами, дорогая Татьяна Каюнова. Побеседуем об убийстве. Надеюсь, вы бы хотели, чтобы убийцу нашли.
– Насколько я знаю, вы имеете информацию, только не хотите ею делиться.
Он улыбнулся:
– Мы не находимся в вашей студии. И здесь вы не представитель средств массовой информации, а свидетель по делу.
– Свидетель?
– Да. Вы были знакомы с Димой Морозовым?
– Только понаслышке. Лично – нет.
– От кого вы слышали?
– От моего мужа. Он преподавал в классе, где занимался Дима. Дима был очень талантлив. Андрей показывал мне его рисунки.
– Рисунки вам нравились?
– Сложно сказать. И да, и нет. Общее впечатление было странным.
– Чем именно?
– Не знаю. В них были выражены чувства, которые не сразу можно понять. Мой муж выставлял рисунки в своей галерее.
– А что говорил о ребенке ваш муж?
– Что мальчик из неблагополучной семьи, рос без отца. Мать им совершенно не занималась. Ребенок получил воспитание на улице. Андрей говорил, что мальчик был маленьким диким зверьком, никому не раскрывающим свою душу. Андрей жалел его.
– Ребенок звонил вам домой?
– Да, несколько раз.
– Вы брали трубку?
– Нет, Андрей.
– Как же вы узнавали, что звонил именно Дима?
– Странный вопрос! Муж говорил.
– А помимо школы ваш муж встречался с ребенком?
– Да. Мальчик бывал в его галерее.
– Как вы узнали об этом?
– Со слов Андрея. А почему, собственно, я должна была это точно знать?
– Вы когда-нибудь видели фотографию Димы?
– Нет.
– У вашего мужа не было его фотографии?
– Нет.
– А как вы думаете, где еще мог быть утром 26 июля мальчик? Конечно, кроме Красногвардейской?
– Ничего не думаю.
– Вы не знаете, с кем должен был встретиться ребенок 26 июля на Красногвардейской?
– Не имею ни малейшего представления!
– Где вы сами провели этот день?
– Вечером должна была быть презентация выставки моего мужа, которую снимало телевидение в прямом эфире. Потом, после передачи, – банкет. В этот день я не работала. Я провела весь день дома – утром и днем. А вечером за мной заехали и отвезли на презентацию.
– Заехал ваш муж?
– Нет, его друг.
– А как провел этот день ваш муж?
– Андрей ушел очень рано. Он занимался всеми делами, связанными с передачей и презентацией лично сам. Я не видела его, но знаю, что он был в галерее. Я звонила ему днем, и он был там. А вечером мы встретились только на передаче.
– Занимаясь делами, ваш муж мог быть где угодно?
– Конечно. Но утром и днем он находился в галерее.
– Почему вы так уверены?
– Я же говорила с ним!
– Вы говорили днем. Как вы объясните то, что он оказался возле дома № 15 по Красногвардейской и смог опознать Диму?
– Он сказал, что услышал шум толпы и вышел посмотреть, что случилось. Галерея расположена всего за два дома, в номере 11.
– Вы не знаете, с кем именно должен был встретиться Андрей утром или днем?
– Нет. Он никогда не говорил подробно о своих делах, а я не спрашивала.
– Кто может подтвердить, что вы весь день были дома?
– Охрана, дежурившая внизу. Но я не понимаю, почему это нужно подтверждать! Утром ко мне в квартиру ворвалась какая-то психопатка, и мне пришлось позвать охрану, чтобы ее вывели.
– Кто ворвался к вам?
– Какая-то девчонка. Я ее не знаю. Хотела взять автограф.
– Что произошло в квартире?
– Девчонка прошмыгнула мимо охраны и позвонила мне в дверь. А я открыла.
– Такие случаи бывали прежде?
– Да, очень часто. Мне приходилось к ним привыкать.
– Ну что ж, пока достаточно. Если вы нам понадобитесь, мы вас пригласим.
– Хорошо.
– Всего доброго.
В машине ждал Андрей.
– О чем он тебя спрашивал?
– Да так, мелочи. Была ли знакома с Димой. Почему ты дергаешься?
– Терпеть не могу милицию!
Было около семи часов вечера. Я одевалась, чтобы ехать на студию. К пятичасовому выпуску новостей не успела. Работал телевизор, поэтому я не слышала телефонного звонка. Трубку взял Андрей, он говорил недолго – из другой комнаты не было слышно слов. Я спросила его, кто звонил, но он ничего мне не ответил. В прихожей я стала искать ключи от машины в своей сумочке, когда вышел Андрей со старым портфелем в руках. Прежде я никогда не видела у него такого портфеля.
– Ты уходишь тоже? – спросила его.
– Да.
– А куда?
– Не твое дело! – зло огрызнулся он.
– И все-таки мне хотелось бы знать…
– Не лезь не в свое дело!
– Не хами мне!
– Сама нарываешься!
– Я просто спросила…
– Оставь меня в покое!
Вновь раздался телефонный звонок. Андрей поставил портфель на столик в прихожей и пошел взять трубку. По его разговору я поняла, что звонил один из друзей. Я решила воспользоваться отсутствием Андрея в прихожей, чтобы посмотреть содержимое портфеля, я взяла его в руки – он был тяжелый, но полупустой. Очевидно, то, что лежало внутри, было очень тяжелым, но небольшого размера. Только-только хотела открыть, как вернулся Андрей. Увидев в моих руках портфель, он прямо озверел! Черты лица исказились, он заорал:
– Дай сюда!
Попытался вырвать у меня из рук, но не рассчитал, и… портфель с грохотом свалился на пол. Звук от удара был невероятно громкий – такой звук мог издать только металл. Портфель не открылся. Мы с Андреем молча смотрели друг на друга несколько секунд. Потом он его поднял.
– Может, тебя подвезти? Я беру машину, – все-таки я не теряла надежды узнать, куда он идет.
– Не лезь не в свое дело, бестолковая идиотка! – Это было все, что он мне ответил. Вернее, процедил сквозь зубы, чтобы поскорее отделаться. И вышел, оглушительно хлопнув входной дверью.
Когда я приехала на студию, мне сказали, что новостей об убийстве Димы Морозова больше нет.
Глава 3
– Это официальный допрос?
– Ну зачем такие слова? Мы просто побеседуем с вами, дорогая Татьяна Каюнова. Побеседуем об убийстве. Надеюсь, вы бы хотели, чтобы убийцу нашли.
– Насколько я знаю, вы имеете информацию, только не хотите ею делиться.
Он улыбнулся:
– Мы не находимся в вашей студии. И здесь вы не представитель средств массовой информации, а свидетель по делу.
– Свидетель?
– Да. Вы были знакомы с Димой Морозовым?
– Только понаслышке. Лично – нет.
– От кого вы слышали?
– От моего мужа. Он преподавал в классе, где занимался Дима. Дима был очень талантлив. Андрей показывал мне его рисунки.
– Рисунки вам нравились?
– Сложно сказать. И да, и нет. Общее впечатление было странным.
– Чем именно?
– Не знаю. В них были выражены чувства, которые не сразу можно понять. Мой муж выставлял рисунки в своей галерее.
– А что говорил о ребенке ваш муж?
– Что мальчик из неблагополучной семьи, рос без отца. Мать им совершенно не занималась. Ребенок получил воспитание на улице. Андрей говорил, что мальчик был маленьким диким зверьком, никому не раскрывающим свою душу. Андрей жалел его.
– Ребенок звонил вам домой?
– Да, несколько раз.
– Вы брали трубку?
– Нет, Андрей.
– Как же вы узнавали, что звонил именно Дима?
– Странный вопрос! Муж говорил.
– А помимо школы ваш муж встречался с ребенком?
– Да. Мальчик бывал в его галерее.
– Как вы узнали об этом?
– Со слов Андрея. А почему, собственно, я должна была это точно знать?
– Вы когда-нибудь видели фотографию Димы?
– Нет.
– У вашего мужа не было его фотографии?
– Нет.
– А как вы думаете, где еще мог быть утром 26 июля мальчик? Конечно, кроме Красногвардейской?
– Ничего не думаю.
– Вы не знаете, с кем должен был встретиться ребенок 26 июля на Красногвардейской?
– Не имею ни малейшего представления!
– Где вы сами провели этот день?
– Вечером должна была быть презентация выставки моего мужа, которую снимало телевидение в прямом эфире. Потом, после передачи, – банкет. В этот день я не работала. Я провела весь день дома – утром и днем. А вечером за мной заехали и отвезли на презентацию.
– Заехал ваш муж?
– Нет, его друг.
– А как провел этот день ваш муж?
– Андрей ушел очень рано. Он занимался всеми делами, связанными с передачей и презентацией лично сам. Я не видела его, но знаю, что он был в галерее. Я звонила ему днем, и он был там. А вечером мы встретились только на передаче.
– Занимаясь делами, ваш муж мог быть где угодно?
– Конечно. Но утром и днем он находился в галерее.
– Почему вы так уверены?
– Я же говорила с ним!
– Вы говорили днем. Как вы объясните то, что он оказался возле дома № 15 по Красногвардейской и смог опознать Диму?
– Он сказал, что услышал шум толпы и вышел посмотреть, что случилось. Галерея расположена всего за два дома, в номере 11.
– Вы не знаете, с кем именно должен был встретиться Андрей утром или днем?
– Нет. Он никогда не говорил подробно о своих делах, а я не спрашивала.
– Кто может подтвердить, что вы весь день были дома?
– Охрана, дежурившая внизу. Но я не понимаю, почему это нужно подтверждать! Утром ко мне в квартиру ворвалась какая-то психопатка, и мне пришлось позвать охрану, чтобы ее вывели.
– Кто ворвался к вам?
– Какая-то девчонка. Я ее не знаю. Хотела взять автограф.
– Что произошло в квартире?
– Девчонка прошмыгнула мимо охраны и позвонила мне в дверь. А я открыла.
– Такие случаи бывали прежде?
– Да, очень часто. Мне приходилось к ним привыкать.
– Ну что ж, пока достаточно. Если вы нам понадобитесь, мы вас пригласим.
– Хорошо.
– Всего доброго.
В машине ждал Андрей.
– О чем он тебя спрашивал?
– Да так, мелочи. Была ли знакома с Димой. Почему ты дергаешься?
– Терпеть не могу милицию!
Было около семи часов вечера. Я одевалась, чтобы ехать на студию. К пятичасовому выпуску новостей не успела. Работал телевизор, поэтому я не слышала телефонного звонка. Трубку взял Андрей, он говорил недолго – из другой комнаты не было слышно слов. Я спросила его, кто звонил, но он ничего мне не ответил. В прихожей я стала искать ключи от машины в своей сумочке, когда вышел Андрей со старым портфелем в руках. Прежде я никогда не видела у него такого портфеля.
– Ты уходишь тоже? – спросила его.
– Да.
– А куда?
– Не твое дело! – зло огрызнулся он.
– И все-таки мне хотелось бы знать…
– Не лезь не в свое дело!
– Не хами мне!
– Сама нарываешься!
– Я просто спросила…
– Оставь меня в покое!
Вновь раздался телефонный звонок. Андрей поставил портфель на столик в прихожей и пошел взять трубку. По его разговору я поняла, что звонил один из друзей. Я решила воспользоваться отсутствием Андрея в прихожей, чтобы посмотреть содержимое портфеля, я взяла его в руки – он был тяжелый, но полупустой. Очевидно, то, что лежало внутри, было очень тяжелым, но небольшого размера. Только-только хотела открыть, как вернулся Андрей. Увидев в моих руках портфель, он прямо озверел! Черты лица исказились, он заорал:
– Дай сюда!
Попытался вырвать у меня из рук, но не рассчитал, и… портфель с грохотом свалился на пол. Звук от удара был невероятно громкий – такой звук мог издать только металл. Портфель не открылся. Мы с Андреем молча смотрели друг на друга несколько секунд. Потом он его поднял.
– Может, тебя подвезти? Я беру машину, – все-таки я не теряла надежды узнать, куда он идет.
– Не лезь не в свое дело, бестолковая идиотка! – Это было все, что он мне ответил. Вернее, процедил сквозь зубы, чтобы поскорее отделаться. И вышел, оглушительно хлопнув входной дверью.
Когда я приехала на студию, мне сказали, что новостей об убийстве Димы Морозова больше нет.
Глава 3
А потом раздался телефонный звонок. Поначалу я Приняла его за самый обычный – один из многих. Несколько дней нашу квартиру шумным своим поведением терроризировал телефон. Звонили разные люди. Они говорили множество длинных слов – и ничего не изменяли в судьбе. Хватаясь спросонок за телефонную трубку, я не знала, что этот человек, множество раз уже звонивший сюда, может повлиять на ход моей жизни. Я вообще не думала ничего. Просто звонок меня разбудил, я лежала в кровати и не собиралась просыпаться еще часика два.
– Таня, срочно к дневному, на студию! – Это был Дима.
– Но мы же договаривались!
– Подробности об убийстве.
– Что?!
– Узнаешь!
– Но хоть слово ты можешь сказать?
– Даже два – мир дрогнет.
– Я приеду.
Дима схватил меня за руку еще на входе и поволок в глубь коридоров.
– Нашли еще два трупа вчера ночью.
– Чьи?!
– Два мальчика из класса Димы Морозова. Это сделал тот же тип. Утром пришло заявление прокурора. Ты будешь читать его в эфире. Они обещают поймать этого козла еще до вечера. Правда, они до сих пор не говорят его имени! Это странно. В общем, будь похладнокровней. И выпей воды – на тебе лица нет! Заканчивай принимать все так близко к сердцу. До эфира зайди к Филиппу – он даст тебе бумагу с прокурорским заявлением.
В половине одиннадцатого прошлой ночи вернулся Андрей. Я слышала, как щелкнул замок на входной двери. Слышала шаги. Я не спала. Лежа в кровати, перелистывала какой-то журнал, уговаривая себя хотя бы взглянуть на него, но печатные строчки прыгали перед глазами. Я собиралась проследить, в котором часу вернется Андрей. Но долго ждать не пришлось. Когда он вошел в спальню, я спросила:
– Где ты был?
Спросила более резко, чем следовало бы. Андрей посмотрел так, словно не понял моего вопроса. Словно вообще не понимал ни слова по-русски.
– Я спрашиваю, где ты был!
Ноль эмоций! Ни звука, ни поворота головы! Подошел к окну, отдернул штору. Уставился в стекло.
– Ты меня слышишь?
Он не показывал вида. Нервы мои были на пределе.
– Я, конечно, понимаю – ты не хочешь отвечать.
Что ж, это твое право. Но до тех пор, пока я буду твоей женой, ты обязан со мной считаться! И если ты наглеешь до такой степени, что являешься в половине одиннадцатого ночи неизвестно откуда, то можешь убираться спать на диван!
Несмотря на грозное предупреждение, он не пошевелился. Я швырнула в него журнал. Журнал ударил его по спине и шлепнулся на пол. Андрей обернулся, поднял журнал и положил на столик. Потом небрежно бросил через плечо:
– Успокойся!
Я озверела.
– Я не собираюсь успокаиваться! Я спрашиваю тебя по-человечески: где ты был! Я твоя жена – пока еще – и должна это знать!
– У меня была деловая встреча.
– Врешь! Никакой встречи у тебя не было! На деловые встречи старые портфели, взявшиеся неизвестно откуда, с тяжелыми железяками не таскают! Что там было? Бомба? Гранатомет? Два топора с бензопилой?
Он резко отошел от окна, нагнулся над кроватью, и от его взгляда у меня по спине прошел мороз… У него еще никогда не было таких глаз… Я инстинктивно сжалась и до предела отодвинулась вглубь.
– Заткнись, идиотка! Заткнись по-хорошему, иначе я тебя по стенке размажу! Поняла, сука?
Мне стало страшно. Никогда – ни разу за все время, что мы прожили вместе, он не разговаривал со мной так. Что я сделала? Влепила ему пощечину. Поступок был совершенно идиотский (учитывая мой страх), но он оказал свое действие. Андрей отпрянул от меня, как от ядовитой змеи, схватился за щеку (с Перепугу я стукнула его довольно-таки сильно) и словно очнулся. Я ждала самых жутких последствий, но ничего не случилось. Он улыбнулся как-то грустно и сказал:
– Извини, не прав. Но у меня действительно должна была быть важная деловая встреча, только она не состоялась. Больше я так поступать не буду, прости.
Пожалуйста, прости меня. Успокойся. Давай лучше спать.
Он лег в кровать и потушил свою лампу. Моя продолжала гореть и отбрасывала тени по стене.
– Я волновалась. Я не люблю, когда ты уходишь надолго, не сказав куда.
– Извини. Но теперь все будет хорошо.
– Ты повторяешь это как заведенный который день, но я не понимаю, что должно быть плохо!
– Да ничего! Все будет хорошо.
– Ты невозможен! Просто невыносим!
– Спи.
Я потушила лампу и закрыла глаза. Я вспомнила: когда он вернулся, у него не было портфеля.
Утром – я одевалась, чтобы ехать в студию, – Андрей вел себя так, словно ничего особенного не произошло. После завтрака устроился на диване с детективом, и я спросила, собирается ли он ехать на работу в галерею.
– Нет, не собираюсь. У меня сегодня отгул.
– В честь чего?
– Не в честь чего, а просто так. Я, может, устал. У меня, может, голова болит.
– Шляться надо поменьше.
– Если б я шлялся, я возвращался бы домой не в половине одиннадцатого ночи, а в половине одиннадцатого утра!
– Только попробуй!
– Да ладно тебе! Имею я право на отдых?
– Нет!
– Ну что за характер – ни капли жалости к родному супругу!
– Хватит ныть. Валяйся на диване, раз ты сам себе хозяин, но, если ты потеряешь деньги за этот день, тебя сама убью!
– Ничего не случится за один день.
Потом я повторяла его слова много раз. Позже я повторяла его слова тысячи, миллионы, миллиарды раз и всегда находила в них новый смысл, новые оттенки и значения, кроме одного – того, что должно было произойти на самом деле.
«Ничего не случится за один день»! Больше ничего не может случиться. Я сказала себе именно эти слова, мельком взглянув на фотографии еще двух убитых детей, выслушивая отвратительные подробности Димкиного рассказа, вчитываясь в заявление прокуратуры и сообщение, предоставленное телевидению следственным пресс-центром. Я повторяла все время (даже не отдавая себе отчета почему), твердила как заведенная: «Ничего не случится за один день».
– Вчера ночью были обнаружены трупы двух одноклассников Димы Морозова – Тимура Кураева и Алеши Иванова, в семидесяти километрах от города, на станции Белозерская. Экспертизой установлено, что убийства были совершены одним и тем же лицом. Согласно заявлению прокуратуры и следственной группы для всех средств массовой информации убийца известен и будет арестован еще до вечера. Сейчас, когда выходят в эфир дневной блок новостей четвертого канала, группы захвата выехали к месту задержания преступника. О дальнейшем развитии событий мы сообщим в блоке вечерних новостей.
После окончания эфира Филипп Евгеньевич попросил меня задержаться на полчаса.
– В любой момент может поступить информация из милиции.
Все полчаса я слушала Диму, повествующего те подробности, сообщить которые он не решился перед выходом в эфир.
– Короче, золотая молодежь, сама понимаешь. Веселая компашка, пять пацанов лет по семнадцать-восемнадцать и три бабы лет эдак по двадцать пять. Занятие баб, сама понимаешь, какое. На трех машинах – старый «Форд», новые «Жигули» «семерка», «Ниссан-Премьер» выпуска девяностого года. И устроили в лесу ночную гулянку, костер, выпивка, телки… И вот одна парочка решила отползти в кусты и там трахнуться. Отошли, короче, и наткнулись на отрезанную башку, да еще в полутьме не разглядели, что это такое. А потом, естественно, крик. Остальные собрались, начали кусты окрестные осматривать – ночью, представляешь? Ну и нашли все остальное – руки, ноги, куски туловища… Двое самых трезвых сели в «жигуленок» и поехали в поселковое отделение милиции. А те сразу в город позвонили, группа выехала, следователь – вся милиция на ушах стояла. Хорошо хоть эта молодежь ничего не трогала. Те, из города, сразу поняли, что один тип орудовал. Труп так же расчленен был. А утром, часов около семи, на железнодорожной станции поселка за несколько километров от леса некая баба-алкоголичка, местная уборщица, мыла пол. Встала, видно, утречком с перепоя, похмелье в башку ударило, или уж больно совестливая насчет работы бабка попалась, только пошла она в семь часов утра мыть пол. Ну и решила воду к кусты вылить, а мусор – в контейнер выкинуть. Воду вылила, заглянула в мусорник, а там… все как в лесу – голова, руки, ноги… Бабка в крик, потом в обморок, служащие станции вызвали милицию. Не знаю, как их там опознали, этих детей, но как-то все-таки опознали (может, сообщили родители, что дети исчезли и целую ночь не появлялись дома), и уже в одиннадцать передали заявление для прессы и телевидения: что, мол, убийца будет арестован днем. Вот и все, что удалось пока выяснить. Какая-то жуть полная – я имею в виду, ну кому понадобилась смерть этих детей? Кому они помешали? Конечно, только маньяку. Тогда этих гадов, маньяков, просто сжигать надо, как колорадских жуков!
– Что ты говорил про родителей? – спросила я.
– Вроде бы приличные, не то что у Димы Морозова. Без конфликтов, без отклонений. У Тимура Кураева – очень состоятельные. Папаша – мясник на рынке. Да, вот еще что мне удалось выудить у следователя: дети вроде бы знали, с кем Дима должен был встретиться утром, очевидно, они его ждали, а когда он не вернулся – отправились искать. Особенно когда они узнали, что Диму убили… Я лично думаю, что дети точно знали убийцу – иначе зачем их вывезли за город и убили?
– Вывезли? Ты хочешь сказать – убийц было несколько?
– Нет, это я так, к слову. Милиция говорит, что один. Точно один – во всех трех случаях. Нет, ну ты представляешь себе этих родителей приличных? Которые не знали, не ведали, во что их деточки собираются вляпаться? Господи, когда я об этом думаю, у меня мурашки по коже бегают – как тараканы в столовой телестудии.
Болтовню Димки прервал мой шеф, Филипп Евгеньевич, сообщивший, что информация пока не поступила, но, если она поступит, меня обязательно вызовут, и отпустил домой.
Это было несколько лет назад, в год, когда меня вышибли из института. Я ходила на грани, и одна из знакомых силком потащила меня к модному психоаналитику (или психиатру). Он решил погрузить меня в гипнотический сон, но я совершенно не поддавалась гипнозу. Тогда он сказал, что я интересный случай в его практике и он решился попробовать другой способ. И объяснил:
– У вас ярко выраженное аутичное мышление. Это очень необычно, когда подобное явление и проявляется, и в то же время не проявляется так явно. Поэтому особенно важно то, что вы запомните.
Потом он стал произносить обычные слова (вы спокойны, вы спите и т. д.), я почувствовала, – как становится тяжелым мое тело. И вот что я запомнила лучше всего.
У меня были мокрые волосы – мокрые до такой степени, что вода стекала на лицо, плечи, грудь. Я сидела на песке, подогнув колени и обхватив их руками. Потом голова моя стала клониться все ниже и ниже, пока я не упала, а когда упала, песок начал забиваться в мои волосы, До корней, голова стала невыносимо тяжелой, теперь уже не вода, а песок струился мне в глаза, на лицо. Я пыталась стряхнуть его руками, но песчинки словно прилипали к коже намертво. Чтобы избавиться от наваждения (я боялась, что песок станет меня душить), я покатилась по песку и стала падать куда-то вниз, а потом открыла глаза и поняла, что падаю со скалы. Я летела вниз и чувствовала, как разрезаю собственным телом воздух. Кажется, я стала кричать, и тогда врач снял с меня сон. Он спросил, что запомнилось мне больше всего, больше, чем остальное, и я ответила – как песок забивался в мои волосы и еще страх, когда я падала со скалы. Тогда врач сказал, что никакому лечению меня подвергать не надо, что я сама себя излечу, смогу решить все свои проблемы, потому что достаточно сильный человек. Может, это странно и глупо, но, возвращаясь домой (медленно, нехотя останавливая машину у каждого светофора), я чувствовала, как невидимый песок снова намертво и тяжело забивается в мои волосы.
У подъезда стояли милицейские машины. Возле одной из них стоял коренастый омоновец небольшого роста. Он окинул меня дерзким, презрительным взглядом и плюнул на асфальт. Я резко затормозила, вышла из машины, с остервенением захлопнув дверцу, бросилась в подъезд. В вестибюле находились двое омоновцев. Я стала бегом подниматься по лестнице. Пустота отражалась от стен. Кто-то внутри оглушительно кричал о том, что я могла бы двигаться быстрее. А потом с Лестничной площадки я увидела распахнутую дверь своей квартиры. Я еще не знала, что произошло, только каким-то внутренним чувством понимала, что это – беда, непоправимая, страшная. Потому что не может быть ничего страшней, чем возвращаться домой и видеть настежь распахнутой дверь своей квартиры.
В прихожей я проталкивалась среди массы тел, облаченных в милицейскую форму, я рвалась сквозь них, мне казалось, что я топчусь на одном месте. Мне казалось, их было слишком много, заполнивших даже малейший просвет. Я рвалась сквозь живую стену, расталкивая кого-то руками, ничего не различая вокруг. И, ворвавшись в комнату, я закричала очень громко в окружившую меня пустоту, закричала, не слыша звука собственного голоса, но, наверное, достаточно громко, чтобы находящиеся в комнате повернулись ко мне.
– Что здесь происходит?
И тогда я увидела Андрея. Он сидел в кресле и держал перед собой руки, неестественно их согнув (мне сразу не пришло в голову, что черные браслеты на его запястьях – наручники). Пронырливый тип с фотокамерой снимал то комнату, то Андрея. Двое омоновцев стояли за креслом. Еще двое рылись в шкафу, переворачивая ящики вверх дном, в центре стоял следователь из прокуратуры. Сосед-бизнесмен и какая-то женщина рядом с ним жались на диване. Несколько секунд я разглядывала картину полного разгрома в комнате, затем повторила более спокойно:
– Что здесь происходит?
Следователь из прокуратуры подошел ближе, поморщился и сказал;
– Не кричите!
– Что здесь происходит?! Это мой дом, и я вас сюда не звала!
– Гражданка Каюнова, согласно статье Уголовного кодекса Российской Федерации в вашей квартире производится обыск. Вот ордер на обыск, подписанный прокурором.
Дрожащими руками я развернула бумагу, которую он мне протянул, – это действительно был ордер на обыск с подписью прокурора.
– Но я не понимаю, при чем тут обыск?
– Согласно статье 102-й Уголовного кодекса Российской Федерации ваш муж Андрей Каюнов арестован по обвинению в предумышленных убийствах Димы Морозова, Тимура Кураева и Алеши Иванова. В течение трех суток со времени ареста ему будет предъявлено обвинение.
Постепенно до меня стал доходить смысл его слов.
– Но это невозможно! Это какая-то чудовищная ошибка! Мой муж никого не убивал! Это ложь!
Я бросилась к Андрею – и остановилась как вкопанная, разглядев наручники. Мой муж посмотрел мне в глаза и сказал очень тихо:
– Таня…
Я резко повернулась к следователю:
– Вы не имеете права его арестовывать и обвинять! Это незаконно! Я буду жаловаться куда только можно! Это грязный поклеп и ложь! Вы не имеете права его арестовывать!!!
Следователь снова помахал перед моим лицом какой-то бумажкой.
– Ордер на арест, подписанный прокурором города.
А потом сразу стало темно – на несколько непостижимых секунд. Их хватило, чтобы я прислонилась к шероховатой поверхности стоящего рядом шкафа. В комнате слышался лишь протяжный скрип выдвигаемых ящиков, которые переворачивали, предварительно перерыв, прямо на стол. Горло сжал какой-то спазм, и я не могла произнести ни звука. Темнота стала медленно отступать. Было необходимо двигаться, что-то говорить, куда-то идти, чтобы показать себе самой – я еще жива, это не смерть, просто так продолжается мое существование на земле… Я хотела сойти с этого места. Андрея стащили с кресла и поволокли в спальню, за ним проследовали двое понятых и следователь, какой-то из омоновцев толкнул меня по направлению к двери. В спальне продолжился обыск. Я стояла в дверном проеме. Мои платья валялись на полу, постельное белье сдернули с кровати и швырнули в угол, личные бумаги (письма друзей, открытки, записки), мои старые институтские конспекты были разбросаны по всей комнате и белели поверх одежды, эскизы Андрея, его краски – все это скомканное, изорванное бросили в одну кучу под стол. Один рылся в моем туалетном столике – он методично вынимал ящик за ящиком, открывал все коробки, простукивал дно, стенки, потом на пол летела моя бижутерия и косметика, раскрытые духи выливались на ковер, создавая дикую удушливую атмосферу. Второй орудовал в шкафу – просматривал, прощупывал наши вещи. А я стояла на пороге и смотрела на них. Понятые жались на нашей кровати. Андрей с омоновцами и следователем находились в противоположном от меня углу. На спинке кресла повис мой лифчик. Это был очень красивый, дорогой и совсем новый лифчик – я надевала его всего два раза. С горечью мне подумалось, что больше я не смогу надеть эту вещь никогда.
И внезапно уже вторично дикий спазм сжал мне горло. Лифчик на спинке кресла – это было недопустимо, словно чья-то грубая рука вторглась в мою интимную жизнь, словно на поругание всех этих глазных пар было выставлено что-то беззащитное, очень личное, глубинное, мое. Это было ужасно, чудовищно. И дело не в том, что на интимную принадлежность моего туалета пялились злорадствующие чужие лица, а в том, что я не могла им помешать, ничего не могла сделать, скрыть, словно во мне самой уже не было ничего. Это было как по сердцу ножом. И вдруг я поняла, что сейчас закричу, что буду кричать, как озверевшее, потерявшее человеческий облик животное, до тех пор, пока не сойду с ума, пока не растворюсь в темноте от собственного крика.
Процессия вернулась из спальни в гостиную. Двое понятых стали подписывать какую-то бумагу, потом я увидела, что ее подписывает Андрей. Потом следователь подошел ко мне:
– Подпишите!
– Что это?
– Протокол обыска в вашей квартире.
– И что вы нашли?
– То, что искали.
– Еще один труп? Или холодильник с человечьими окорочками?
– Подпишите протокол обыска!
– Не подпишу!
– Не понял?
– Я ничего подписывать не буду! Его лицо посерело.
– А ну немедленно подписывайте, иначе я привлеку вас за соучастие! Вы обязаны подписать!
– Нет, не обязана! И вы не имеете права меня заставлять!
– Подпишите по-хорошему! А иначе будет хуже вашему мужу!
Я взяла бумагу и на всем свободном пространстве, которое оставалось после предыдущих записей, размашистым почерком написала: «Мой муж невиновен! Я не согласна с нарушениями юридических прав моего мужа! На меня было оказано давление со стороны следователя! Мой муж невиновен, и обвинять его никто не имеет права!»
Прочитав, он усмехнулся:
– Вы совершили глупый поступок. Вам не следовало идти на конфликт. Вам нужно было просто подписать протокол.
– Я же сказала вам, что ничего подписывать не буду!
И вышла из гостиной. Я шла очень медленно и столкнулась в прихожей с бизнесменом-соседом и женщиной, которая была с ним. Кто она такая, я не решалась спросить. Они остановились, хотели мне что-то сказать, но я обошла их, лишь безразлично махнув рукой. Я вернулась в гостиную. Не помню, сколько стояла там, вновь прислонившись спиной к шкафу. Двое омоновцев подхватили под руки Андрея, стащили с кресла и поволокли к выходу. Я слышала, как открыли входную дверь. Я бросилась за ними, бежала по лестнице вниз, прыгая через две ступеньки, чуть не сломала каблук на правой туфле, долго не могла справиться с тяжелой дверью парадного. Я нагнала их в тот момент, когда Андрея затолкали внутрь машины с решетками. На мгновение он обернулся, чтобы крикнуть несколько слов, но не смог – его уже втолкнули внутрь и с грохотом захлопнули двери. Заработал мотор. Я закричала. Машина тронулась с места, сначала медленно, потом все быстрей и быстрей. Я бежала за ней по улице. Не помню, что я кричала. Может, повторяла имя или просто выла на одной ноте, как раненый зверь. Наверное, я размахивала руками, и прохожие принимали меня за сумасшедшую. Людей на улице было много. Потом снова стало темно. Темнота опускалась медленно и постепенно, сплошным черным туманом, и в этом тумане все дальше и дальше удалялась машина, увозящая Андрея в тюрьму.
– Таня, срочно к дневному, на студию! – Это был Дима.
– Но мы же договаривались!
– Подробности об убийстве.
– Что?!
– Узнаешь!
– Но хоть слово ты можешь сказать?
– Даже два – мир дрогнет.
– Я приеду.
Дима схватил меня за руку еще на входе и поволок в глубь коридоров.
– Нашли еще два трупа вчера ночью.
– Чьи?!
– Два мальчика из класса Димы Морозова. Это сделал тот же тип. Утром пришло заявление прокурора. Ты будешь читать его в эфире. Они обещают поймать этого козла еще до вечера. Правда, они до сих пор не говорят его имени! Это странно. В общем, будь похладнокровней. И выпей воды – на тебе лица нет! Заканчивай принимать все так близко к сердцу. До эфира зайди к Филиппу – он даст тебе бумагу с прокурорским заявлением.
В половине одиннадцатого прошлой ночи вернулся Андрей. Я слышала, как щелкнул замок на входной двери. Слышала шаги. Я не спала. Лежа в кровати, перелистывала какой-то журнал, уговаривая себя хотя бы взглянуть на него, но печатные строчки прыгали перед глазами. Я собиралась проследить, в котором часу вернется Андрей. Но долго ждать не пришлось. Когда он вошел в спальню, я спросила:
– Где ты был?
Спросила более резко, чем следовало бы. Андрей посмотрел так, словно не понял моего вопроса. Словно вообще не понимал ни слова по-русски.
– Я спрашиваю, где ты был!
Ноль эмоций! Ни звука, ни поворота головы! Подошел к окну, отдернул штору. Уставился в стекло.
– Ты меня слышишь?
Он не показывал вида. Нервы мои были на пределе.
– Я, конечно, понимаю – ты не хочешь отвечать.
Что ж, это твое право. Но до тех пор, пока я буду твоей женой, ты обязан со мной считаться! И если ты наглеешь до такой степени, что являешься в половине одиннадцатого ночи неизвестно откуда, то можешь убираться спать на диван!
Несмотря на грозное предупреждение, он не пошевелился. Я швырнула в него журнал. Журнал ударил его по спине и шлепнулся на пол. Андрей обернулся, поднял журнал и положил на столик. Потом небрежно бросил через плечо:
– Успокойся!
Я озверела.
– Я не собираюсь успокаиваться! Я спрашиваю тебя по-человечески: где ты был! Я твоя жена – пока еще – и должна это знать!
– У меня была деловая встреча.
– Врешь! Никакой встречи у тебя не было! На деловые встречи старые портфели, взявшиеся неизвестно откуда, с тяжелыми железяками не таскают! Что там было? Бомба? Гранатомет? Два топора с бензопилой?
Он резко отошел от окна, нагнулся над кроватью, и от его взгляда у меня по спине прошел мороз… У него еще никогда не было таких глаз… Я инстинктивно сжалась и до предела отодвинулась вглубь.
– Заткнись, идиотка! Заткнись по-хорошему, иначе я тебя по стенке размажу! Поняла, сука?
Мне стало страшно. Никогда – ни разу за все время, что мы прожили вместе, он не разговаривал со мной так. Что я сделала? Влепила ему пощечину. Поступок был совершенно идиотский (учитывая мой страх), но он оказал свое действие. Андрей отпрянул от меня, как от ядовитой змеи, схватился за щеку (с Перепугу я стукнула его довольно-таки сильно) и словно очнулся. Я ждала самых жутких последствий, но ничего не случилось. Он улыбнулся как-то грустно и сказал:
– Извини, не прав. Но у меня действительно должна была быть важная деловая встреча, только она не состоялась. Больше я так поступать не буду, прости.
Пожалуйста, прости меня. Успокойся. Давай лучше спать.
Он лег в кровать и потушил свою лампу. Моя продолжала гореть и отбрасывала тени по стене.
– Я волновалась. Я не люблю, когда ты уходишь надолго, не сказав куда.
– Извини. Но теперь все будет хорошо.
– Ты повторяешь это как заведенный который день, но я не понимаю, что должно быть плохо!
– Да ничего! Все будет хорошо.
– Ты невозможен! Просто невыносим!
– Спи.
Я потушила лампу и закрыла глаза. Я вспомнила: когда он вернулся, у него не было портфеля.
Утром – я одевалась, чтобы ехать в студию, – Андрей вел себя так, словно ничего особенного не произошло. После завтрака устроился на диване с детективом, и я спросила, собирается ли он ехать на работу в галерею.
– Нет, не собираюсь. У меня сегодня отгул.
– В честь чего?
– Не в честь чего, а просто так. Я, может, устал. У меня, может, голова болит.
– Шляться надо поменьше.
– Если б я шлялся, я возвращался бы домой не в половине одиннадцатого ночи, а в половине одиннадцатого утра!
– Только попробуй!
– Да ладно тебе! Имею я право на отдых?
– Нет!
– Ну что за характер – ни капли жалости к родному супругу!
– Хватит ныть. Валяйся на диване, раз ты сам себе хозяин, но, если ты потеряешь деньги за этот день, тебя сама убью!
– Ничего не случится за один день.
Потом я повторяла его слова много раз. Позже я повторяла его слова тысячи, миллионы, миллиарды раз и всегда находила в них новый смысл, новые оттенки и значения, кроме одного – того, что должно было произойти на самом деле.
«Ничего не случится за один день»! Больше ничего не может случиться. Я сказала себе именно эти слова, мельком взглянув на фотографии еще двух убитых детей, выслушивая отвратительные подробности Димкиного рассказа, вчитываясь в заявление прокуратуры и сообщение, предоставленное телевидению следственным пресс-центром. Я повторяла все время (даже не отдавая себе отчета почему), твердила как заведенная: «Ничего не случится за один день».
– Вчера ночью были обнаружены трупы двух одноклассников Димы Морозова – Тимура Кураева и Алеши Иванова, в семидесяти километрах от города, на станции Белозерская. Экспертизой установлено, что убийства были совершены одним и тем же лицом. Согласно заявлению прокуратуры и следственной группы для всех средств массовой информации убийца известен и будет арестован еще до вечера. Сейчас, когда выходят в эфир дневной блок новостей четвертого канала, группы захвата выехали к месту задержания преступника. О дальнейшем развитии событий мы сообщим в блоке вечерних новостей.
После окончания эфира Филипп Евгеньевич попросил меня задержаться на полчаса.
– В любой момент может поступить информация из милиции.
Все полчаса я слушала Диму, повествующего те подробности, сообщить которые он не решился перед выходом в эфир.
– Короче, золотая молодежь, сама понимаешь. Веселая компашка, пять пацанов лет по семнадцать-восемнадцать и три бабы лет эдак по двадцать пять. Занятие баб, сама понимаешь, какое. На трех машинах – старый «Форд», новые «Жигули» «семерка», «Ниссан-Премьер» выпуска девяностого года. И устроили в лесу ночную гулянку, костер, выпивка, телки… И вот одна парочка решила отползти в кусты и там трахнуться. Отошли, короче, и наткнулись на отрезанную башку, да еще в полутьме не разглядели, что это такое. А потом, естественно, крик. Остальные собрались, начали кусты окрестные осматривать – ночью, представляешь? Ну и нашли все остальное – руки, ноги, куски туловища… Двое самых трезвых сели в «жигуленок» и поехали в поселковое отделение милиции. А те сразу в город позвонили, группа выехала, следователь – вся милиция на ушах стояла. Хорошо хоть эта молодежь ничего не трогала. Те, из города, сразу поняли, что один тип орудовал. Труп так же расчленен был. А утром, часов около семи, на железнодорожной станции поселка за несколько километров от леса некая баба-алкоголичка, местная уборщица, мыла пол. Встала, видно, утречком с перепоя, похмелье в башку ударило, или уж больно совестливая насчет работы бабка попалась, только пошла она в семь часов утра мыть пол. Ну и решила воду к кусты вылить, а мусор – в контейнер выкинуть. Воду вылила, заглянула в мусорник, а там… все как в лесу – голова, руки, ноги… Бабка в крик, потом в обморок, служащие станции вызвали милицию. Не знаю, как их там опознали, этих детей, но как-то все-таки опознали (может, сообщили родители, что дети исчезли и целую ночь не появлялись дома), и уже в одиннадцать передали заявление для прессы и телевидения: что, мол, убийца будет арестован днем. Вот и все, что удалось пока выяснить. Какая-то жуть полная – я имею в виду, ну кому понадобилась смерть этих детей? Кому они помешали? Конечно, только маньяку. Тогда этих гадов, маньяков, просто сжигать надо, как колорадских жуков!
– Что ты говорил про родителей? – спросила я.
– Вроде бы приличные, не то что у Димы Морозова. Без конфликтов, без отклонений. У Тимура Кураева – очень состоятельные. Папаша – мясник на рынке. Да, вот еще что мне удалось выудить у следователя: дети вроде бы знали, с кем Дима должен был встретиться утром, очевидно, они его ждали, а когда он не вернулся – отправились искать. Особенно когда они узнали, что Диму убили… Я лично думаю, что дети точно знали убийцу – иначе зачем их вывезли за город и убили?
– Вывезли? Ты хочешь сказать – убийц было несколько?
– Нет, это я так, к слову. Милиция говорит, что один. Точно один – во всех трех случаях. Нет, ну ты представляешь себе этих родителей приличных? Которые не знали, не ведали, во что их деточки собираются вляпаться? Господи, когда я об этом думаю, у меня мурашки по коже бегают – как тараканы в столовой телестудии.
Болтовню Димки прервал мой шеф, Филипп Евгеньевич, сообщивший, что информация пока не поступила, но, если она поступит, меня обязательно вызовут, и отпустил домой.
Это было несколько лет назад, в год, когда меня вышибли из института. Я ходила на грани, и одна из знакомых силком потащила меня к модному психоаналитику (или психиатру). Он решил погрузить меня в гипнотический сон, но я совершенно не поддавалась гипнозу. Тогда он сказал, что я интересный случай в его практике и он решился попробовать другой способ. И объяснил:
– У вас ярко выраженное аутичное мышление. Это очень необычно, когда подобное явление и проявляется, и в то же время не проявляется так явно. Поэтому особенно важно то, что вы запомните.
Потом он стал произносить обычные слова (вы спокойны, вы спите и т. д.), я почувствовала, – как становится тяжелым мое тело. И вот что я запомнила лучше всего.
У меня были мокрые волосы – мокрые до такой степени, что вода стекала на лицо, плечи, грудь. Я сидела на песке, подогнув колени и обхватив их руками. Потом голова моя стала клониться все ниже и ниже, пока я не упала, а когда упала, песок начал забиваться в мои волосы, До корней, голова стала невыносимо тяжелой, теперь уже не вода, а песок струился мне в глаза, на лицо. Я пыталась стряхнуть его руками, но песчинки словно прилипали к коже намертво. Чтобы избавиться от наваждения (я боялась, что песок станет меня душить), я покатилась по песку и стала падать куда-то вниз, а потом открыла глаза и поняла, что падаю со скалы. Я летела вниз и чувствовала, как разрезаю собственным телом воздух. Кажется, я стала кричать, и тогда врач снял с меня сон. Он спросил, что запомнилось мне больше всего, больше, чем остальное, и я ответила – как песок забивался в мои волосы и еще страх, когда я падала со скалы. Тогда врач сказал, что никакому лечению меня подвергать не надо, что я сама себя излечу, смогу решить все свои проблемы, потому что достаточно сильный человек. Может, это странно и глупо, но, возвращаясь домой (медленно, нехотя останавливая машину у каждого светофора), я чувствовала, как невидимый песок снова намертво и тяжело забивается в мои волосы.
У подъезда стояли милицейские машины. Возле одной из них стоял коренастый омоновец небольшого роста. Он окинул меня дерзким, презрительным взглядом и плюнул на асфальт. Я резко затормозила, вышла из машины, с остервенением захлопнув дверцу, бросилась в подъезд. В вестибюле находились двое омоновцев. Я стала бегом подниматься по лестнице. Пустота отражалась от стен. Кто-то внутри оглушительно кричал о том, что я могла бы двигаться быстрее. А потом с Лестничной площадки я увидела распахнутую дверь своей квартиры. Я еще не знала, что произошло, только каким-то внутренним чувством понимала, что это – беда, непоправимая, страшная. Потому что не может быть ничего страшней, чем возвращаться домой и видеть настежь распахнутой дверь своей квартиры.
В прихожей я проталкивалась среди массы тел, облаченных в милицейскую форму, я рвалась сквозь них, мне казалось, что я топчусь на одном месте. Мне казалось, их было слишком много, заполнивших даже малейший просвет. Я рвалась сквозь живую стену, расталкивая кого-то руками, ничего не различая вокруг. И, ворвавшись в комнату, я закричала очень громко в окружившую меня пустоту, закричала, не слыша звука собственного голоса, но, наверное, достаточно громко, чтобы находящиеся в комнате повернулись ко мне.
– Что здесь происходит?
И тогда я увидела Андрея. Он сидел в кресле и держал перед собой руки, неестественно их согнув (мне сразу не пришло в голову, что черные браслеты на его запястьях – наручники). Пронырливый тип с фотокамерой снимал то комнату, то Андрея. Двое омоновцев стояли за креслом. Еще двое рылись в шкафу, переворачивая ящики вверх дном, в центре стоял следователь из прокуратуры. Сосед-бизнесмен и какая-то женщина рядом с ним жались на диване. Несколько секунд я разглядывала картину полного разгрома в комнате, затем повторила более спокойно:
– Что здесь происходит?
Следователь из прокуратуры подошел ближе, поморщился и сказал;
– Не кричите!
– Что здесь происходит?! Это мой дом, и я вас сюда не звала!
– Гражданка Каюнова, согласно статье Уголовного кодекса Российской Федерации в вашей квартире производится обыск. Вот ордер на обыск, подписанный прокурором.
Дрожащими руками я развернула бумагу, которую он мне протянул, – это действительно был ордер на обыск с подписью прокурора.
– Но я не понимаю, при чем тут обыск?
– Согласно статье 102-й Уголовного кодекса Российской Федерации ваш муж Андрей Каюнов арестован по обвинению в предумышленных убийствах Димы Морозова, Тимура Кураева и Алеши Иванова. В течение трех суток со времени ареста ему будет предъявлено обвинение.
Постепенно до меня стал доходить смысл его слов.
– Но это невозможно! Это какая-то чудовищная ошибка! Мой муж никого не убивал! Это ложь!
Я бросилась к Андрею – и остановилась как вкопанная, разглядев наручники. Мой муж посмотрел мне в глаза и сказал очень тихо:
– Таня…
Я резко повернулась к следователю:
– Вы не имеете права его арестовывать и обвинять! Это незаконно! Я буду жаловаться куда только можно! Это грязный поклеп и ложь! Вы не имеете права его арестовывать!!!
Следователь снова помахал перед моим лицом какой-то бумажкой.
– Ордер на арест, подписанный прокурором города.
А потом сразу стало темно – на несколько непостижимых секунд. Их хватило, чтобы я прислонилась к шероховатой поверхности стоящего рядом шкафа. В комнате слышался лишь протяжный скрип выдвигаемых ящиков, которые переворачивали, предварительно перерыв, прямо на стол. Горло сжал какой-то спазм, и я не могла произнести ни звука. Темнота стала медленно отступать. Было необходимо двигаться, что-то говорить, куда-то идти, чтобы показать себе самой – я еще жива, это не смерть, просто так продолжается мое существование на земле… Я хотела сойти с этого места. Андрея стащили с кресла и поволокли в спальню, за ним проследовали двое понятых и следователь, какой-то из омоновцев толкнул меня по направлению к двери. В спальне продолжился обыск. Я стояла в дверном проеме. Мои платья валялись на полу, постельное белье сдернули с кровати и швырнули в угол, личные бумаги (письма друзей, открытки, записки), мои старые институтские конспекты были разбросаны по всей комнате и белели поверх одежды, эскизы Андрея, его краски – все это скомканное, изорванное бросили в одну кучу под стол. Один рылся в моем туалетном столике – он методично вынимал ящик за ящиком, открывал все коробки, простукивал дно, стенки, потом на пол летела моя бижутерия и косметика, раскрытые духи выливались на ковер, создавая дикую удушливую атмосферу. Второй орудовал в шкафу – просматривал, прощупывал наши вещи. А я стояла на пороге и смотрела на них. Понятые жались на нашей кровати. Андрей с омоновцами и следователем находились в противоположном от меня углу. На спинке кресла повис мой лифчик. Это был очень красивый, дорогой и совсем новый лифчик – я надевала его всего два раза. С горечью мне подумалось, что больше я не смогу надеть эту вещь никогда.
И внезапно уже вторично дикий спазм сжал мне горло. Лифчик на спинке кресла – это было недопустимо, словно чья-то грубая рука вторглась в мою интимную жизнь, словно на поругание всех этих глазных пар было выставлено что-то беззащитное, очень личное, глубинное, мое. Это было ужасно, чудовищно. И дело не в том, что на интимную принадлежность моего туалета пялились злорадствующие чужие лица, а в том, что я не могла им помешать, ничего не могла сделать, скрыть, словно во мне самой уже не было ничего. Это было как по сердцу ножом. И вдруг я поняла, что сейчас закричу, что буду кричать, как озверевшее, потерявшее человеческий облик животное, до тех пор, пока не сойду с ума, пока не растворюсь в темноте от собственного крика.
Процессия вернулась из спальни в гостиную. Двое понятых стали подписывать какую-то бумагу, потом я увидела, что ее подписывает Андрей. Потом следователь подошел ко мне:
– Подпишите!
– Что это?
– Протокол обыска в вашей квартире.
– И что вы нашли?
– То, что искали.
– Еще один труп? Или холодильник с человечьими окорочками?
– Подпишите протокол обыска!
– Не подпишу!
– Не понял?
– Я ничего подписывать не буду! Его лицо посерело.
– А ну немедленно подписывайте, иначе я привлеку вас за соучастие! Вы обязаны подписать!
– Нет, не обязана! И вы не имеете права меня заставлять!
– Подпишите по-хорошему! А иначе будет хуже вашему мужу!
Я взяла бумагу и на всем свободном пространстве, которое оставалось после предыдущих записей, размашистым почерком написала: «Мой муж невиновен! Я не согласна с нарушениями юридических прав моего мужа! На меня было оказано давление со стороны следователя! Мой муж невиновен, и обвинять его никто не имеет права!»
Прочитав, он усмехнулся:
– Вы совершили глупый поступок. Вам не следовало идти на конфликт. Вам нужно было просто подписать протокол.
– Я же сказала вам, что ничего подписывать не буду!
И вышла из гостиной. Я шла очень медленно и столкнулась в прихожей с бизнесменом-соседом и женщиной, которая была с ним. Кто она такая, я не решалась спросить. Они остановились, хотели мне что-то сказать, но я обошла их, лишь безразлично махнув рукой. Я вернулась в гостиную. Не помню, сколько стояла там, вновь прислонившись спиной к шкафу. Двое омоновцев подхватили под руки Андрея, стащили с кресла и поволокли к выходу. Я слышала, как открыли входную дверь. Я бросилась за ними, бежала по лестнице вниз, прыгая через две ступеньки, чуть не сломала каблук на правой туфле, долго не могла справиться с тяжелой дверью парадного. Я нагнала их в тот момент, когда Андрея затолкали внутрь машины с решетками. На мгновение он обернулся, чтобы крикнуть несколько слов, но не смог – его уже втолкнули внутрь и с грохотом захлопнули двери. Заработал мотор. Я закричала. Машина тронулась с места, сначала медленно, потом все быстрей и быстрей. Я бежала за ней по улице. Не помню, что я кричала. Может, повторяла имя или просто выла на одной ноте, как раненый зверь. Наверное, я размахивала руками, и прохожие принимали меня за сумасшедшую. Людей на улице было много. Потом снова стало темно. Темнота опускалась медленно и постепенно, сплошным черным туманом, и в этом тумане все дальше и дальше удалялась машина, увозящая Андрея в тюрьму.