Ирина Лобусова. Без суда и следствия

Ирина Лобусова
Без суда и следствия

   Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
 
   ©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Часть 1

Глава 1

   Помню, как лицо выступает из мрака комнаты и приглушенный свет торшера кажется бледным пятном. Склонившись, Андрей рассматривает лежащий на коленях рисунок, проводя пальцем по четким, твердым линиям, наслаждаясь гармонией цвета и формы.
   – Иди сюда!
   Мои руки в муке – пытаюсь соорудить что-то съедобное на кухне. Я нахожусь там последние два часа и считаю ее весьма скучным местом. Я – обычная женщина, которой не очень повезло с мужем. Впрочем, я никому (даже себе) об этом не говорю… Меня зовут Татьяна Каюнова (по мужу), и, хоть я ношу его фамилию, отличаюсь весьма критическим взглядом на собственную семейную жизнь.
   – Посмотри на этот рисунок.
   Я отряхиваю руки и спрашиваю:
   – Твой? (Хотя сама прекрасно вижу – для него рисунок слишком хорош. Но я не могу так не спросить).
   – Разумеется, нет! Нравится?
   – Не знаю… Какая-то чушь… Кто автор?
   – Рисунок мальчика из моего класса.
   – И сколько лет мальчику? Тридцать?
   – Девять. Ему действительно девять лет. Зовут Дима Морозов. Ребенок из неблагополучной семьи. Отца нет, мать – вечно пьяная шлюха, из самых дешевых. Скорей всего ребенок вырастет – и тоже станет таким, как они. Он потрясающе талантлив. Если б ему повезло родиться в богатой семье, из него бы сделали вундеркинда. Возили по заграницам, увешивали бы призами конкурсов… А так… Так он шляется по подворотням, сигареты переводит пачками и первый раз покурить траву попробовал лет в шесть. Смешно, да? Того, чем одарен этот мальчик в девятилетнем возрасте, многие не могут добиться даже к сорока годам. Но для всех это очередной злобный зверек, выросший на помойке и скалящий острые зубы. Да он и ведет себя так, иногда и со мной. Я, пожалуй, все-таки единственный человек, которому он доверяет.
   – И что ты собираешься делать?
   – Знаешь, я его очень люблю. Для начала – выставлю рисунки в галерее. Мне плевать на коммерцию. У него должно быть будущее. А дальше – увидим. Надеюсь, я не дам ему пропасть.
   – Этот рисунок возьмешь?
   – Я его уже взял. Остальные – на таком же уровне. Нет, ты только посмотри на эту линию…
   Помню, как из темноты выступало лицо, в приглушенном свете торшера казавшееся совсем бледным. Голова болела ужасно, и я встала с кровати, чтобы принять таблетку, а потом вновь свернулась клубочком на простынях, еще хранящих тепло моего тела. Накрылась одеялом до подбородка, и внезапно мне захотелось стать как можно меньше, превратиться в ребенка, за которого отвечают другие, чтобы полностью избавиться от чего-то очень страшного, черной тенью нависающего надо мной. Захотелось лежать так – в спокойствии, тепле и уюте – всю жизнь, в этой полутемной комнате, и не подниматься больше, не становиться собой, не слышать, не видеть, не чувствовать. На душе было так гадко, что еще немного – и я заскулила бы как потерявшийся щенок, который ищет, но не может найти бросивших его хозяев.
   Телефонный звонок прорезал окружавшую меня тишину.
   – Привет. Ну, мадам, я вас вчера видел. Обалдеть можно – ты была похожа на чудо природы. Естественно, без супруга. И почему твоему мужу так повезло?
   – Не болтай чушь!
   Это был Димка с моего четвертого телеканала.
   – Я тебя разбудил?
   – Нет.
   – Поздравляю – после передачи Филипп рвет и мечет!
   – Передай, что ему вредно смотреть телевизор!
   – Он тебя ревнует – во-первых.
   – Дима, ты глуп.
   – А во-вторых, он желает видеть тебя в пятичасовом выпуске.
   – Зачем?
   – Для тебя кое-что есть. Новость, которая поставит на уши город. Особенно если в эфир провещаешь ее ты.
   – Что именно?
   – Все со временем узнаешь.
   – Из какой области?
   – Из криминальной.
   – Терпеть не могу детективы.
   – Это не детектив, а сенсация. Очень, очень интересненько. Так что передать Филиппу?
   – Я приеду.
   – Ну тогда пока.
   – Ну давай.
   Когда в комнату ворвался Димка, поток раскаленного июльского воздуха ударил меня по ногам.
   – Ага, пришла, прекрасно, так, значит, постараюсь кратко ввести тебя в курс дела. Смотри.
   С размаху Димка бросил на стоящий передо мной столик несколько цветных фотографий. Я взяла их в руки и разложила на столе. В первую минуту не могла понять, что на них изображено, потом приступ тошноты тисками сжал горло. Фотографии были цветными. Столько крови я не видела никогда… Мне стало казаться, что кровь была там повсюду – на стенах, на потолке, на решетке крошечного окна (которое было прилеплено почти под потолком), не говоря уже о том, что творилось на полу… Сплошной кровяной поток! Одна из фотографий изображала обезображенный череп, на других – то, что осталось от туловища. Я бросила фотографии изображением вниз, потом схватилась одной рукой за горло, другой за рот.
   – Девятилетний мальчик Дима Морозов. Его нашли 26 июля днем, то есть вчера. Еще до начала вашей презентации. По заключению экспертизы, он был убит 26-го утром. Когда его нашли, тело (вернее, то, что осталось) было еще теплым. Он был в подвале дома по улице Красногвардейской. Один из жильцов вышел погулять с собакой во двор. Собака начала вести себя странно. Дверь в подвал была приоткрыта, он спустился вниз и увидел все это… Вызвал милицию. Милиция считает, что это сделал маньяк, и вид у них жутко довольный, потому что они уже знают, чья это работа. Но молчат, так как главный подозреваемый еще не арестован. Они даже не говорят, кто предполагаемый убийца, не называют никаких имен. Сказали только, что это маньяк, и ничего больше. Представляешь, ребенка изнасиловали, а потом так зверски убили… все тело изуродовали… Орудия убийства не найдены. Предполагают, что это были строительные клещи и топор. Ты бы видела… Впрочем, избавлю от жутких подробностей. Их сообщать ни к чему. кстати, опознал ребенка твой муж.
   – Андрей?!
   – Да. Его галерея находится где-то рядом, кажется, дома за два или за три… Милиция подъехала, собралась толпа. Он пробился туда и увидел Диму… Потом опознал, поехал в милицию, где зафиксировали протокол опознания. Ведь ребенок занимался в классе, где преподавал твой муж.
   Я почувствовала, как на меня опускается темнота и мелкая противная дрожь бьет все тело. Дима закричал:
   – Таня, тебе плохо?! Что?!
   Я выдавила:
   – Как, ты сказал, его имя?
   – Дима Морозов. Девять лет, пятый класс, школа 237. Рисование и черчение у них преподавал твой муж.
   – Дай воды.
   Ледяная вода помогла мне взять себя в руки, и было отчетливо слышно, как мои зубы стучат о стеклянные грани стакана.
   За три минуты перед началом эфира Филипп Евгеньевич давал мне последние инструкции, но слова его растворялись где-то в области потолка и пролетали мимо моих ушей. Этот эфир был самым страшным испытанием в моей жизни. Значит, Андрей все знал… Во время презентации и потом, ночью. Даже этим утром. Но не сказал мне ни слова. Опасался меня расстроить? Боялся произнести вслух, вспомнить об этом кошмаре еще раз?
   Я переживала, что не смогу закончить, но все прошло хорошо. Последним в эфире было сообщение об убийствах.
   – 26 июля, в 14 часов 50 минут, гражданин В. прогуливался со своей собакой во дворе по улице Красногвардейской. Вдруг животное стало беспокоиться и тянуть хозяина в подвал, дверь которого была приоткрыта. Человек спустился вниз и нашел в подвале обезображенный труп ребенка. Немедленно вызвал милицию. Следственная группа прокуратуры определила имя пострадавшего и время преступления. Девятилетний учащийся пятого класса школы 237 Дима Морозов был убит около одиннадцати утра 26 июля в подвале дома по Красногвардейской. По предположению экспертизы, орудиями преступления (они не найдены) послужили обычные строительные клещи и топор. Убийство совершил маньяк. Имя главного подозреваемого пока держится в глубокой тайне. Нам остается лишь надеяться, что преступник будет обезврежен и этот грязный подонок, животное, не имеющее права называться человеком, никому больше не причинит вреда…
   Я возвращалась со студии домой. Не знаю, с чего это началось, – я была слишком погружена в собственные мысли и почти не глядя вела машину. Кажется, я прозевала зеленый свет и слишком резко затормозила у перекрестка. Резина колес отвратительно завизжала, водитель грузовика, затормозившего рядом, высунулся из окна, чтобы покрутить у виска и усмехнуться. И тогда я увидела эту машину. Которая неотступно следовала за мной. Я вдруг поняла, что она едет за мной уже довольно долго – может быть, от самой студии. Наверное, сознание автоматически фиксирует мелочи, выпадающие из привычной схемы действий. Это были красные «Жигули», «семерка», довольно новая, с городскими номерными знаками и женщиной за рулем. Именно тогда, резко затормозив, я разглядела в зеркало женский силуэт, но все было слишком далеко, чтобы я могла запомнить ее лицо более подробно. На светофоре вновь зажегся зеленый, и я поехала гораздо медленнее, чем прежде. Потом свернула в какой-то переулок, где совсем не было машин. Красные «Жигули» следовали за мной как привязанные. Я вновь почувствовала себя плохо. Руки вспотели, руль стал скользким и влажным. Пряди мокрых волос прилипли ко лбу. Я стала петлять по городу и лихорадочно соображать, что следует делать дальше. К счастью, я заправилась перед поездкой на работу, и бензина мне должно было хватить.
   Неизвестная машина была достаточно далеко, чтобы я могла запомнить более подробно ее номера. Только один раз (там, на повороте) мне удалось мельком их увидеть. Наверное, ничто не воспринимается человеком так остро и трагично, как потеря свободы. Я старалась не нервничать и, чтобы избавиться от слежки, принялась выбирать наиболее запруженные машинами улицы и перекрестки. Все продолжалось более часа, а еще в студии я решила, что для разговора с Андреем мне следовало бы пораньше вернуться домой. Почему же я не поехала домой сразу? Начитавшись шпионских романов, не хотела привести за собой «хвост»? Но ведь я не делала ничего, чтобы вызвать с чьей-либо стороны подобную слежку. Я не имела никаких дел с мафией (правда, насчет Андрея я не была столь уверена). Скорей всего я не поехала домой потому, что во мне проснулся некий охотничий азарт, который не позволял мне струсить и капитулировать сразу. Словом, просто так захотелось поиграть в прятки! Сознаюсь – это была дурость.
   Когда в очередной раз я выехала на центральный проспект, красные «Жигули» свернули в один из многочисленных переулков и пропали из виду. Остальной путь до моего дома был свободен. Когда я подъехала и остановилась у подъезда, то все еще продолжала испытывать легкий шок.
   Накануне ночью (27 июля) я, конечно же, ничего не могла знать. Но, уже задыхаясь на рассвете от привидевшегося ночного кошмара, я точно знала – что-то должно произойти. Все изменилось в какую-то долю секунды – страшно и непоправимо. И не было следа от ночи настоящего счастья – словно рассвет навсегда унес последние счастливые секунды. Нестерпимо раскалывалась голова, и, думая, что схожу с ума, я вспоминала ночной кошмар.
   Тяжесть пригибала меня к земле. Так бывает, когда задыхаешься и нехватка кислорода в крови вызывает ощущение тоски и тревоги. Тело содрогается от физической боли в суставах, и нет ничего, кроме страшной неопределенности в душе. Тяжесть давила сверху, словно кто-то бросил на меня чугунную плиту. В темноте поплыли радужные круги, хотела закричать, но не могла. Наверное, я просто открывала рот, как выброшенная на песок рыба. И сквозь это безумие услышала крик… Нет, не мой, а моего мужа. Я открыла глаза и села в кровати, повернувшись к Андрею лицом. И тогда меня затрясло… Ему тоже снился кошмар. Его лицо в тусклом свете раннего утра казалось искаженным какой-то чудовищной судорогой и застывало жуткой маской прямо на моих глазах. Я никогда не видела Андрея таким… Дьявольская гримаса, и это даже не ночь. Что же это, господи?.. Я сама чуть не закричала. Мне казалось, что лицо самого дьявола уставилось на меня. На его лбу выступила испарина, и через несколько секунд судорога прошла по всему телу. И выражение лица сразу стало испуганным, беззащитным. А потом он без сил выгнулся на подушке и сказал ясно и отчетливо: «Нет». Тогда я легонько толкнула его в плечо. Он был безумно напуган и некоторое время просто не мог прийти в себя. Я обняла его и принялась уговаривать:
   – Все хорошо, это был сон, только сон, успокойся… Все уже прошло, все хорошо.
   Наконец он остановил на мне вполне ясный взгляд.
   – Господи, что это было?
   – Просто ночной кошмар. Но он уже прошел, дальше все будет хорошо.
   Муж посмотрел на меня тяжелым взглядом (так, как никогда не смотрел прежде), и я снова почувствовала странную тяжесть, придавливающую к земле уже в моем сне. Кошмар – снова чуть не стала хватать ртом воздух…
   Тогда он сказал:
   – Это не было сном. Я удивилась:
   – Что ты имеешь в виду? Словно не услышав, он попросил:
 
   – Скажи, что все хорошо… Скажи, что все уже закончилось!
   – Да, все хорошо. Все прошло. Не о чем беспокоиться.
   Он встал с кровати и начал одеваться.
   – Куда ты уходишь?
   Но он будто не расслышал моих слов.
   Начала болеть голова, и я подумала, что все изменилось за какую-то долю секунды. Изменилось непоправимо и страшно. Что-то должно произойти.
   Андрей оделся и ушел.

Глава 2

   «ВЕЧЕРНЯЯ ГАЗЕТА», 28 ИЮЛЯ:
   «… мы часто сообщали об альтернативном четвертом канале. Одно из крупных изданий охарактеризовало четвертый канал как отсталый, но именно на нем самые обыкновенные новости могут превратиться в сенсацию. Согласно социологическим опросам среди нашего населения, 78 % граждан считают работу правоохранительных органов резко отрицательной, а 54 % граждан (более половины) не чувствуют себя в безопасности даже в собственной квартире. В ближайшие дни все общественное внимание будет приковано к работе милиции больше, чем обычно. Город желает получить ответ на вопрос – кто убил 9-летнего Диму Морозова. И действительно ли в нашем городе появился маньяк, как сообщила в выпуске новостей четвертого канала ведущая Татьяна Каюнова. Кстати, выпуск новостей, который вела Каюнова, вызвал повышенный интерес благодаря эмоциональности, с которой диктор сообщила о зверском убийстве в эфир. Манера Каюновой (полное отрицание обычных дикторских норм – в начале ее работы профессионалы отметили как полный дилетантизм) создала каналу бешеную популярность. Все это может восприниматься как недостаток или как собственный неповторимый стиль, однако спору нет – только в новостях Каюновой события повседневности приобретают поистине общественный интерес. Мы постараемся в следующем номере сообщить вам более существенные детали происшедшей трагедии. Надеемся, что следственные органы и прокуратура сообщат имя главного подозреваемого, которое пока содержится в глубокой тайне».
   ГАЗЕТА «СЕВЕРНЫЙ ОКРУГ», 28 июля: «…Дима Морозов, жертва зверского надругательства, был достаточно талантлив в изобразительном искусстве. В частности, несколько его работ выставлены в частной галерее художественной «звезды» Андрея Каюнова. Добавим к этому, что Дима был учеником школы в классе Каюнова (на прошлой неделе мы рассказывали о странностях известного маэстро)».
   Когда, совершенно разбитая после бессмысленного преследования красных «Жигулей», я отперла дверь своей квартиры и вошла внутрь, первое, что бросилось мне в глаза, был включенный на полную мощь телевизор. Перед ним в кресле сидел Андрей. Я прошла через всю комнату, выключила звук, потом спросила:
   – Почему ты мне ничего не сказал?
   – Ты была великолепна в эфире.
   Взмахом ладони он откинул назад длинные черные волосы. Несколько вьющихся волосков прилипли к влажному лбу. Глаза Андрея были печальны.
   – Я не мог тебе сказать. Я до сих пор в шоке. До сих пор не могу поверить. А в самом начале – просто впал в ярость. Потом все словно растворилось в темноте, потеряли смысл какие-то слова, события, все происходящее… Был только Дима, такой, каким я увидел его там…
   – Тебя вызывали в прокуратуру?
   – Сначала – для опознания. Но не в прокуратуру, а в милицию. Когда я сам нарвался на толпу. Пришлось сказать, что ребенок был из моего класса. После того как тело отправили в морг, меня повели подписать протокол… Боже мой!
   Я опустилась на колени перед его креслом, сказала:
   – Это был кошмар. Особенно когда Дима показал мне фотографии. Я думала, что умру. Все время перед собой в эфире видела только твое лицо…
   Он обнял меня:
   – Не надо.
   Раздался телефонный звонок. Андрей снял трубку.
   – Да, добрый вечер. Это я. (Пауза.) Я вас не понимаю… Что вы имеете в виду? (Пауза.) Да. (Пауза.) Да, теперь понял… (пауза)… да… да (пауза), конечно… нет, я ничего не имею против… даже наоборот…(Пауза.) Наоборот, так будет даже лучше… Я скажу жене… Мы обязательно придем. До свидания.
   – Кто это звонил?
   – Из прокуратуры. Следователь. Нам велят прийти завтра в 14.30 дня для дачи свидетельских показаний. Ты не возражаешь?
   – Конечно, нет! Пойти необходимо. Только не очень понятно, при чем тут я… Впрочем, с ними лучше не связываться. Но почему нас не вызывают повесткой?
   – Не знаю – Андрей сжал кулаки.
   – Если б только знать, кто это сделал! Если б я только знал! Я бы удавил его своими собственными руками! Боже мой, когда я думаю обо всем этом…
   Меня испугала резкая вспышка его гнева, и я крикнула:
   – Успокойся! Прекрати!
   Ночью проснулась от света автомобильных фар, прорезавших стену сквозь незашторенное занавеской окно. Андрей не спал, лежал на спине и смотрел прямо перед собой. Его лицо стало суше и строже, глубоко запали глаза, он словно похудел за несколько часов.
   Вдруг он сказал:
   – Давай отсюда уедем.
   – Уедем – когда?
   – Когда закончится это все.
   – Что – это? Что закончится?
   – Допросы. Нас подвергнут множеству допросов и разных очных ставок.
   – С кем?
   – Откуда мне знать? Давай уедем – просто уедем, хотя бы на две недели. Я не вынесу больше здесь.
   – Я не возражаю. Только вряд ли нас выпустят из города, пока не закончится следствие.
   – Можно просто уехать завтра. Не спрашивая никого.
   – Я не понимаю, о чем ты говоришь.
   Он резко сел на кровати.
   – Давай уедем отсюда завтра! Махнем, куда ты захочешь, и никому не скажем ни слова. У нас ведь есть деньги. У нас есть оформленные паспорта. У нас есть множество оформленных виз в разные страны. Никто не станет нас преследовать, ну подумаешь, не дадим каких-то там показаний! Тем более что мы можем знать?! Ты и я – ну что мы можем знать?! Ну, подумай сама! Хорошо подумай! – Постепенно его голос сорвался на крик. – Это хуже самого отвратительного кошмара! Хуже всего, что только может с нами произойти! Ради всех святых, давай отсюда уедем! Пожалуйста! Я не вынесу! Я так редко тебя о чем-то прошу! Завтра, сразу же, с утра… Ты оставишь записку на работе или позвонишь… Нас никто не станет искать… Ты меня слышишь?
   Я растерялась:
   – Завтра? Но это невозможно!
   – Почему? Ты не хочешь?
   – Речь не об этом! Здесь убийство – серьезное уголовное преступление! Мы не можем вот так просто взять и уехать! Не психуй, пожалуйста! Держи себя в руках.
   По мере того, как я говорила, ко мне возвращалась уверенность.
   – Мы покончим со всем этим – и уедем. Куда ты хочешь и на сколько хочешь. Но не иначе! Не будь ребенком! Мы не можем связываться с милицией. Нечего бежать от мифических пропастей. Уехать завтра – безумие, и ты сам прекрасно все понимаешь. Необходимо подождать хотя бы неделю. Думаю, больше одного раза нас вызывать не будут. Если хочешь, спросим завтра в прокуратуре, когда мы можем уехать.
   – Нет!
   – Почему? Ты же только что этого так хотел…
   – Чего хотел?
   – Уехать…
   – Я сказал – нет! Нет!
   – Ну хорошо, не кричи! Давай без истерик! Не хочешь, я ничего не скажу. Возьми себя в руки! Нельзя же так!..
   Его плечи поникли. Он замолчал и снова лег на спину. Всю ночь я не могла сомкнуть глаз, потому что не понимала, что происходит. Я чувствовала себя невольной свидетельницей каких-то событий, неспособной полностью уловить их смысл. Словно шла в темноте по бесконечному тоннелю.
   Утром принесли газеты. Их подбросил кто-то под дверь. Все произошло странно: раздался звонок, я вышла, но в коридоре никого не было. Только на коврике перед входной дверью лежало несколько газет. На этаже было всего две квартиры: наша и одного богатого коммерсанта. Он почти не жил в ней. Мы были едва знакомы, но я знала, что газет он не выписывал. Мы выписывали «Вечернюю газету», но ее приносили днем или вечером. А номера были совсем свежие и пахли типографской краской. Все это показалось мне странным. Я вернулась в квартиру.
   – Кто это? – спросил Андрей.
   – Нам подбросили газеты… – протянула я. Он бегло просмотрел заголовки, сказал:
   – Будешь читать?
   – Конечно. Тебе не кажется, что…
   – Что все это странно? Да. Я спущусь вниз.
   – Зачем?
   – Вахтерша. И охрана.
   Он вернулся через пять минут.
   – Внизу никого нет. Ни вахтерши, ни охраны. Безобразие! Сейчас позвоню.
   Позвонил.
   – Они говорят, что должны быть только с девяти. Возмутительно! Они должны быть сейчас!
   – Успокойся! Ты знаешь, который час?
   – Который?
   – Половина седьмого!
   – Да… А чего же я тогда орал?
   После завтрака я уселась читать.
   ГАЗЕТА «ОБЩЕСТВО».
   Заголовок: «Маньяк в городе! Мальчики всех возрастов, берегитесь!»:
   «Если вы не хотите, чтобы ваш ребенок стал следующей жертвой, лучше заприте его дома. Достаточно мы терпели произвол преступности! Пора подняться на борьбу с убийцей, уничтожающим наших детей. Никакой пощады ублюдкам, насилующим и убивающим! Неужели в нашем городе в столь тяжелое для всех время никто не может справиться с убийцей? Призовем к ответу милицию, которая не может обеспечить безопасность жизни, а в нашем городе – порядок!»
   Чушь какая-то!
   Позвонил Филипп Евгеньевич. Мой директор.
   – Я прошу вас приехать к двухчасовому выпуску.(Я вела только вечерний блок, с пяти часов.)
   – Есть что-то новенькое из милиции?
   – Пока, к сожалению, нет.
 
   – Я бы приехала с радостью, только меня вызывают в прокуратуру как раз в два часа (я приврала полчаса).
   – Вас? В прокуратуру? Для чего – вас?
   – Мальчик занимался в классе моего мужа.
   – А… понятно. Я что-то слышал об этом. Но к пяти вы освободитесь?
   – Обязательно.
   – Ну хорошо. Удачи вам и не теряйтесь.
   – Я постараюсь. Спасибо.
   Прокуратура располагалась в четырехэтажном массивном здании из бурого кирпича. Внизу нас остановил дежурный. Андрей ответил ему что-то (я не разобрала слов), и мы поднялись наверх. Пол в коридорах и лестничные пролеты были устланы ковровой дорожкой. Андрей открыл одну из дверей, и мы оказались в приемной, обставленной вполне современно и комфортабельно. Здесь разговаривали двое мужчин. За столом сидела секретарша. Увидев нас, оба мужчины обернулись, и один из них сказал:
   – Хорошо, что не заставляете себя ждать.
   Его собеседник распрощался и вышел, а оставшийся в приемной подошел к нам. Это был мужчина средних лет невысокого роста, упитанный, коренастый, с квадратным лицом и лысоватым черепом, причем по бокам лысина была покрыта темной плешью. Толстые стекла очков полностью скрывали глаза. Он почему-то обратился ко мне:
   – Вы, конечно, Татьяна Каюнова. Очень рад вас видеть. Я, если честно, ваш поклонник, смотрю все ваши передачи.
   Тут он глупо хихикнул. Это выглядело так неожиданно и дико, что я растерялась. Потом он повернулся к Андрею:
   – Что ж, начнем с вас. Прошу в кабинет.
   Я хотела пойти за мужем, но меня остановили:
   – Нет, вы подождите, пожалуйста, здесь.
   Они вошли в кабинет, и тяжелая дверь захлопнулась за ними. Я опустилась в одно из кресел приемной и стала ждать. Все здесь было каким-то торжественным и застывшим. Подходило только одно определение – «казенный дом». Может, потому, что прежде я никогда не бывала в прокуратуре? Не знаю.
   Я вспомнила, что этот мужчина не подал Андрею руки. Показалось ли мне это странным? А может, здесь просто не принято вести себя так? Прошло двадцать минут. Я встала и подошла к двери, но она была заперта слишком плотно. Наружу не пробивалось ни одного звука. Секретарша посмотрела на меня настороженным взглядом, я сразу смутилась и села на место. Бросив на меня еще один подозрительный взгляд, она принялась печатать на машинке.
   Прошел один час. Я стала нервничать. О чем они могли говорить? Наконец, когда мое беспокойство достигло предела, дверь открылась и вышел Андрей. Он был очень бледен (даже слишком), избегал смотреть мне в глаза. В общем, он выглядел так, словно попал в автомобильную катастрофу. Не было только крови. Я хотела спросить, что случилось, но он буркнул сквозь зубы:
   – Подожду в машине, заходи, – и быстро покинул приемную.
   Я вошла в кабинет. Это была большая комната с двумя огромными окнами, выходившими на улицу. Два стола представляли собой букву Т. За первым сидел тип из приемной (следователь прокуратуры), его стол был завален бумагами. Возле второго стола стояло много стульев.