Страница:
Валентин Иванович вспоминает: «Потрясенная горем, мать упала на пол, кричала не своим голосом: „За что? Отправляйте меня одну или тут же расстреляйте. Я же мужа на войну проводила, за что же детей терзаете, какой с них спрос? “
Было дано по инструкции полтора часа на сборы. Родной дом, корова в хлеву, овцы, сено, дрова, зерно – покинуто все, что так дорого доставалось в лихую военную годину… Разрешили взять с собой немного муки и пшена – всего 10 кг груза.
«Нас посадили в телегу, глубокую, обшитую досками по краям, с небольшими узелками. Мы отправлялись в страшную неизвестность под конвоем солдат особого отдела. Хорошо помню, как нас увозили, но совершенно ничего не понимал, что со всеми нами происходило», – с болью в голосе говорит Валентин Иванович.
«С тех пор тревога, обида, какой-то панический страх настолько переполняли мою душу, что я всех и всего боялся еще долго-долго, хотя внешне виду не подавал и ни с кем об этом никогда не откровенничал», – продолжил он свой рассказ.
В сопровождении конвойного их повезли на железнодорожную станцию. Следующая остановка – Елецкая тюрьма, где просидели с начала апреля до Пасхи на карантине. Отправились в Сибирь 25 мая 1943 года. Снова дорога – длинный-длинный путь в вагонах для скота, отапливаемых печкой-буржуйкой.
Валентин Иванович вспоминает: «На пунктах остановки и переформировки составов нас снова отправляли на несколько дней по тюрьмам. А потом опять вагоны для скота. Состав трогался резко, без предупреждения, люди падали с лавок, плакали малые дети. По пути стали давать хлеб (мы его называли «пайка», если его сразу не съешь, он рассыплется, поэтому «пайка» скалывалась лучинами), иногда почему-то давали селедку, после которой страшно хотелось пить, а воды катастрофически не хватало, на некоторых станциях давали просто кипяток, которым можно было хоть немножко согреться. Мучительный путь, казалось, был бесконечным. Месяц вез поезд эшелон горя людского в Сибирь, дети, больные люди стойко переносили тяготы страшных условий. Умерших выносили на очередных остановках состава. И смерть была уже не страшна, просто стала обычным явлением. Вспоминаются серые, истощенные, хмурые, безразличные лица».
Конечная железнодорожная станция – Томск. А дальше везли на санях к месту жительства. Приходилось менять лошадей. Мать боялась, что возница бросит их в глухой тайге, шла рядом с ним. Войти в избы обогреться, попить кипятку дозволялось только с разрешения конвоя на короткие минуты, чтоб не держать обозы.
«Жизнь, нисколько не похожая на жизнь…»
Адрес нового места жительства запомнился навсегда: Новосибирская область, Туганский район, Александровский сельский совет, д. Малиновка.
А в это время дедушку Митрофана Никаноровича Пикалова, который еще не оправился от несчастий – гибели сына Ивана, ареста и отправки в ссылку невестки и двух малолетних внуков, – вызвали в город Ливны в НКВД, где сказали коротко и ясно: готовьтесь к отправке с женой в Сибирь сроком на пять лет, как родители «изменника Родины».
Стали готовить котомки для отправки в Сибирь. Митрофану Никаноровичу в 42-м исполнилось 68 лет, а его жене Прасковье Егоровне – 66.
Бабушка на коленях стояла перед иконами и молилась день и ночь, просила Бога спасти малых детей в холодной и голодной Сибири, невестку-вдову, своего сыночка Яшу, который после окончания Воронежской военной школы комсостава успешно воевал и имел уже правительственные награды.
К счастью, от командования части Якова Митрофановича Пикалова пришли бумаги в НКВД в г. Ливны с ходатайством о помиловании родителей, поэтому старые люди не были сосланы.
Тем временем семья репрессированных – Татьяна Тихоновна со своими малолетними сыновьями Валей и Леней устраивала свой быт в далекой стороне – Сибири.
«Поселили нас сначала в старую баню на две недели на карантин, а затем жили в первом бараке, потом во втором, а позже перешли на квартиру. Мирная жизнь устраивалась медленно и трудно. И была она бедной, скудной, полуголодной. Терпели жестокую нужду, лишения, невзгоды, голод и холод. Мать устроилась на работу в артель „Красное знамя“, главным занятием ее было валяние валенок. Это очень трудоемкое, в принципе, мужское дело, и мать приходила с работы смертельно уставшая, ей приходилось биться из последних сил, чтобы выжить, – вспоминает Валентин Иванович. – Село было большое, поэтому ссыльных было очень много. Ежемесячно мать ходила пешком в район отмечаться в комендатуре, в дождь ли, в лютый холод, голодная, еле брела домой… Всех соседей помню прекрасно. Это были добрейшие люди, которые стремились помочь, обогреть, хоть как-то скрасить нашу нелегкую участь… В селе была столовая (хорошо помню деревянные ложки), пекарня. Детям в день выдавалась норма хлеба – 200 г, взрослым – 400 г. Часто и сейчас снится село, речка, вода мутная. В этой речке водилась рыба хариус. Крючков у меня не было, а делал их я из обычной швейной иголки и так ловил рыбу. Приносил домой на прокорм, а если был удачный лов, продавал на станции железной дороги, а иногда директору МТС. Трудно было прокормиться, помню, как один раз „побирался“, собранные крохи приносил домой брату и мамке. Выручала и тайга: приходилось ходить за топливом, собирали сушняк – его было много, но приходилось доставать из-под снега, тащить домой, рубить, а затем растапливать печь. И самое страшное, неразрешимое заключалось в вопросе: почему? Почему все так сложилось? И тоска по родному крову, глубокая необъяснимая тоска… Очень редко приходили от дедушки и бабушки посылки: шерстяные носки, варежки, кусочек сала. Это был настоящий праздник! В Сибири я пошел учиться в первый класс. Учился плохо».
На общей фотографии класса (сибиряки и ссыльные, малолетние «враги народа») – крайний в первом ряду справа – Валя Пикалов, истощенный, бледный, с испуганным выражением лица. После третьего класса пошел на летних каникулах работать подпаском, получал зарплату ежедневно – пол-литра молока и 1 рубль. А после четвертого – подмастерьем в карьер, где делали из глины кирпичи. Лошади, которых водили по кругу, месили глину, а он помогал руками раскладывать готовую глиняную массу в деревянные станки, прессовал, дощечкой их выравнивал, а потом выкладывал на ребро для просушки. Заработал за лето какие-то деньги, и мать купила к школе ему костюм с начесом.
На всю жизнь запомнил Валентин Иванович смерть своего родного брата Лени:
«Ленька был маленьким, светящимся от истощения, я его очень любил и старался хоть какую-то лишнюю крошку отдать ему. Мы ходили к железнодорожной станции, где проходили товарные составы, которые в те дни провозили жмых. Мы с другими ребятами тоже побежали на станцию собирать по откосам ссыпающиеся куски жмыха, но этот день был очень неудачным. Стоял лютый мороз в Сибири. И, по-видимому, Ленька в своей худенькой одежке перемерз, и вечером у него резко подскочила температура. Он начал бредить, а поздним вечером пришла с работы мамка. Она была такая веселая: впервые за все время нашего пребывания в ссылке она принесла с пекарни целую буханку хлеба. Она стала звать Леню: „Сынок, сынок, глянь, какой гостинец я принесла! “Но у Лени уже начались судороги. Он умер от менингита».
Я очень долго рассматривал ветхие листочки, на которых цветными карандашами вылил свое безутешное горе 10-летний мальчик в связи со смертью младшего брата, которого и лечить-то было нечем, и угас он за два дня.
«Уезжать домой нам нужно и можно было в срок, но денег на дорогу не было. Тоска по родному дому, дедушке, бабушке была нестерпимой. Помню, какмать летом косила сено, работала в леспромхозе, бралась за любую тяжелую работу, чтобы заработать копейку на билет домой. Мне было 12 лет, а на дорогу купили детский билет, на станциях появлялись контролеры, я забирался на третью полку, сворачивался калачиком и явно был похож на маленького мальчонку из-за моей худобы. Еда вскоре закончилась, так что пришлось продать купленный мне милестиновый костюм в дороге, лишь бы только прокормиться…»
Вернулись в родное Пешково они только 6 сентября 1949 года. Позади 6,5 года ссылки. Родина встретила холодно и неприветливо. В первый же день они пошли к председателю сельсовета отмечаться, что явились домой после отбывания наказания, и тот в первую очередь спросил: «Как дальше будете жить, „враги народа“?» На какую-то помощь рассчитывать не приходилось.
Валентин Иванович пошел в школу опять в пятый класс неподалеку от родного села, где и проучился два года. Отношение к нему со стороны директора было плохое: за малейшую шалость он говорил: «Ты что, опять… туда… захотел?» Эти унижающие детское самолюбие слова намертво врезались в память Валентина Ивановича. Страх попасться директору на глаза делал его взрослее. Он так и не стал пионером, потому что клеймо «врага народа» продолжало преследовать его.
«В нашем, уже покосившемся доме жил милиционер, в пятистенке стояла его лошадь. Сначала жили на квартире, потом у тетки Матрены, а затем милиционер уехал, и мы перебрались в родной дом. Как жить? Нечем топить печь, нечего есть. Чтобы получить продовольственную карточку, надо работать. В 1952 году стена дома отвалилась, крыша потекла, соломы не было, крыть было нечем, да и стену восстанавливать было не на что. И мать в этом же году завербовалась в г. Ливны Орловской области. Работала грузчиком, копала грунт вручную под строящиеся дома на главной улице в г. Ливны – на Ленинской. Платили мало, хватало только на хлеб, так и перебивались».
8-й, 9-й, 10-й классы Валентин Иванович закончил в Оберецкой средней школе Измалковского района Орловской области. Сначала брать в школу не хотели– нужно было платить за обучение в средней школе, необходимо было представить справку, что отец погиб, потому что льготой пользовались дети погибших отцов, но такую справку ему никто не выдал. Но кто-то пожалел мальчика, и он начал учиться бесплатно. Ходил пешком за 11 километров в школу в один конец, потом в другой.
«Помню, как в 8-м классе после осенних каникул пришли все в школу и начали шушукаться: учителя немецкого языка Владимира Ивановича, родом с д. Кунача Ливенского района, забрали и посадили в Ливны в тюрьму. Якобы на Октябрьскую он был вместе с другими учителями и с кем-то из односельчан на небольшой вечеринке, что-то неприятное сказал о Сталине, а „стукач“ его „заложил“, поэтому учителя арестовали, но выпустили уже после смерти Сталина. После этого он как-то отозвал меня в сторонку и хотел что-то спросить у меня: я просто отшатнулся от него и никогда с ним в присутствии учеников и учителей не разговаривал. Я всего страшно боялся», – говорит Валентин Иванович.
После 10-го класса он пошел работать токарем на Ливгидромаш. В 1956 году забрали в армию, служил на целине в Оренбургской области на станции Айдырля.
В 1961 году Валентин Иванович поступил в Калужское ПТУ по специальности радиомеханик на заочное отделение. Начал работать в Орле, в 1965 году женился, в 1966 году родился сын Олег, и они с семьей переехали в Ливны. В 1972 году В.И. Пикалов поступил в Смоленский техникум связи, который закончил с отличием. 45 лет проработал телемастером, 13 лет – инженером-технологом. Министерством связи награжден знаком «Почетный радист», имеет звания «Отличник службы быта» и «Ветеран труда».
Мать его до пенсии работала в строительной организации СМУ-7, специальности не было, поэтому приходилось выполнять самую тяжелую ручную работу, которая и оплачивалась меньше всего. Здесь же от организации получила однокомнатную квартиру, в которой и прожила всю свою оставшуюся жизнь.
«Прошло чувство страха, как-то стерлось незаметно, но горькие воспоминания, обида не дают покоя уже и в пенсионном возрасте, – продолжает свой рассказ Валентин Иванович. – Государство прибавило три сотни к пенсии за искалеченное детство, за постоянные объяснения о своей политической благонадежности. Даже сыну Олегу однажды пришлось объясняться по поводу своего происхождения.
Постоянно хотелось узнать всю правду о гибели отца, какой бы она ни была тяжкой, горькой».
А в это время дедушку Митрофана Никаноровича Пикалова, который еще не оправился от несчастий – гибели сына Ивана, ареста и отправки в ссылку невестки и двух малолетних внуков, – вызвали в город Ливны в НКВД, где сказали коротко и ясно: готовьтесь к отправке с женой в Сибирь сроком на пять лет, как родители «изменника Родины».
Стали готовить котомки для отправки в Сибирь. Митрофану Никаноровичу в 42-м исполнилось 68 лет, а его жене Прасковье Егоровне – 66.
Бабушка на коленях стояла перед иконами и молилась день и ночь, просила Бога спасти малых детей в холодной и голодной Сибири, невестку-вдову, своего сыночка Яшу, который после окончания Воронежской военной школы комсостава успешно воевал и имел уже правительственные награды.
К счастью, от командования части Якова Митрофановича Пикалова пришли бумаги в НКВД в г. Ливны с ходатайством о помиловании родителей, поэтому старые люди не были сосланы.
Тем временем семья репрессированных – Татьяна Тихоновна со своими малолетними сыновьями Валей и Леней устраивала свой быт в далекой стороне – Сибири.
«Поселили нас сначала в старую баню на две недели на карантин, а затем жили в первом бараке, потом во втором, а позже перешли на квартиру. Мирная жизнь устраивалась медленно и трудно. И была она бедной, скудной, полуголодной. Терпели жестокую нужду, лишения, невзгоды, голод и холод. Мать устроилась на работу в артель „Красное знамя“, главным занятием ее было валяние валенок. Это очень трудоемкое, в принципе, мужское дело, и мать приходила с работы смертельно уставшая, ей приходилось биться из последних сил, чтобы выжить, – вспоминает Валентин Иванович. – Село было большое, поэтому ссыльных было очень много. Ежемесячно мать ходила пешком в район отмечаться в комендатуре, в дождь ли, в лютый холод, голодная, еле брела домой… Всех соседей помню прекрасно. Это были добрейшие люди, которые стремились помочь, обогреть, хоть как-то скрасить нашу нелегкую участь… В селе была столовая (хорошо помню деревянные ложки), пекарня. Детям в день выдавалась норма хлеба – 200 г, взрослым – 400 г. Часто и сейчас снится село, речка, вода мутная. В этой речке водилась рыба хариус. Крючков у меня не было, а делал их я из обычной швейной иголки и так ловил рыбу. Приносил домой на прокорм, а если был удачный лов, продавал на станции железной дороги, а иногда директору МТС. Трудно было прокормиться, помню, как один раз „побирался“, собранные крохи приносил домой брату и мамке. Выручала и тайга: приходилось ходить за топливом, собирали сушняк – его было много, но приходилось доставать из-под снега, тащить домой, рубить, а затем растапливать печь. И самое страшное, неразрешимое заключалось в вопросе: почему? Почему все так сложилось? И тоска по родному крову, глубокая необъяснимая тоска… Очень редко приходили от дедушки и бабушки посылки: шерстяные носки, варежки, кусочек сала. Это был настоящий праздник! В Сибири я пошел учиться в первый класс. Учился плохо».
На общей фотографии класса (сибиряки и ссыльные, малолетние «враги народа») – крайний в первом ряду справа – Валя Пикалов, истощенный, бледный, с испуганным выражением лица. После третьего класса пошел на летних каникулах работать подпаском, получал зарплату ежедневно – пол-литра молока и 1 рубль. А после четвертого – подмастерьем в карьер, где делали из глины кирпичи. Лошади, которых водили по кругу, месили глину, а он помогал руками раскладывать готовую глиняную массу в деревянные станки, прессовал, дощечкой их выравнивал, а потом выкладывал на ребро для просушки. Заработал за лето какие-то деньги, и мать купила к школе ему костюм с начесом.
На всю жизнь запомнил Валентин Иванович смерть своего родного брата Лени:
«Ленька был маленьким, светящимся от истощения, я его очень любил и старался хоть какую-то лишнюю крошку отдать ему. Мы ходили к железнодорожной станции, где проходили товарные составы, которые в те дни провозили жмых. Мы с другими ребятами тоже побежали на станцию собирать по откосам ссыпающиеся куски жмыха, но этот день был очень неудачным. Стоял лютый мороз в Сибири. И, по-видимому, Ленька в своей худенькой одежке перемерз, и вечером у него резко подскочила температура. Он начал бредить, а поздним вечером пришла с работы мамка. Она была такая веселая: впервые за все время нашего пребывания в ссылке она принесла с пекарни целую буханку хлеба. Она стала звать Леню: „Сынок, сынок, глянь, какой гостинец я принесла! “Но у Лени уже начались судороги. Он умер от менингита».
Я очень долго рассматривал ветхие листочки, на которых цветными карандашами вылил свое безутешное горе 10-летний мальчик в связи со смертью младшего брата, которого и лечить-то было нечем, и угас он за два дня.
«Уезжать домой нам нужно и можно было в срок, но денег на дорогу не было. Тоска по родному дому, дедушке, бабушке была нестерпимой. Помню, какмать летом косила сено, работала в леспромхозе, бралась за любую тяжелую работу, чтобы заработать копейку на билет домой. Мне было 12 лет, а на дорогу купили детский билет, на станциях появлялись контролеры, я забирался на третью полку, сворачивался калачиком и явно был похож на маленького мальчонку из-за моей худобы. Еда вскоре закончилась, так что пришлось продать купленный мне милестиновый костюм в дороге, лишь бы только прокормиться…»
Вернулись в родное Пешково они только 6 сентября 1949 года. Позади 6,5 года ссылки. Родина встретила холодно и неприветливо. В первый же день они пошли к председателю сельсовета отмечаться, что явились домой после отбывания наказания, и тот в первую очередь спросил: «Как дальше будете жить, „враги народа“?» На какую-то помощь рассчитывать не приходилось.
Валентин Иванович пошел в школу опять в пятый класс неподалеку от родного села, где и проучился два года. Отношение к нему со стороны директора было плохое: за малейшую шалость он говорил: «Ты что, опять… туда… захотел?» Эти унижающие детское самолюбие слова намертво врезались в память Валентина Ивановича. Страх попасться директору на глаза делал его взрослее. Он так и не стал пионером, потому что клеймо «врага народа» продолжало преследовать его.
«В нашем, уже покосившемся доме жил милиционер, в пятистенке стояла его лошадь. Сначала жили на квартире, потом у тетки Матрены, а затем милиционер уехал, и мы перебрались в родной дом. Как жить? Нечем топить печь, нечего есть. Чтобы получить продовольственную карточку, надо работать. В 1952 году стена дома отвалилась, крыша потекла, соломы не было, крыть было нечем, да и стену восстанавливать было не на что. И мать в этом же году завербовалась в г. Ливны Орловской области. Работала грузчиком, копала грунт вручную под строящиеся дома на главной улице в г. Ливны – на Ленинской. Платили мало, хватало только на хлеб, так и перебивались».
8-й, 9-й, 10-й классы Валентин Иванович закончил в Оберецкой средней школе Измалковского района Орловской области. Сначала брать в школу не хотели– нужно было платить за обучение в средней школе, необходимо было представить справку, что отец погиб, потому что льготой пользовались дети погибших отцов, но такую справку ему никто не выдал. Но кто-то пожалел мальчика, и он начал учиться бесплатно. Ходил пешком за 11 километров в школу в один конец, потом в другой.
«Помню, как в 8-м классе после осенних каникул пришли все в школу и начали шушукаться: учителя немецкого языка Владимира Ивановича, родом с д. Кунача Ливенского района, забрали и посадили в Ливны в тюрьму. Якобы на Октябрьскую он был вместе с другими учителями и с кем-то из односельчан на небольшой вечеринке, что-то неприятное сказал о Сталине, а „стукач“ его „заложил“, поэтому учителя арестовали, но выпустили уже после смерти Сталина. После этого он как-то отозвал меня в сторонку и хотел что-то спросить у меня: я просто отшатнулся от него и никогда с ним в присутствии учеников и учителей не разговаривал. Я всего страшно боялся», – говорит Валентин Иванович.
После 10-го класса он пошел работать токарем на Ливгидромаш. В 1956 году забрали в армию, служил на целине в Оренбургской области на станции Айдырля.
В 1961 году Валентин Иванович поступил в Калужское ПТУ по специальности радиомеханик на заочное отделение. Начал работать в Орле, в 1965 году женился, в 1966 году родился сын Олег, и они с семьей переехали в Ливны. В 1972 году В.И. Пикалов поступил в Смоленский техникум связи, который закончил с отличием. 45 лет проработал телемастером, 13 лет – инженером-технологом. Министерством связи награжден знаком «Почетный радист», имеет звания «Отличник службы быта» и «Ветеран труда».
Мать его до пенсии работала в строительной организации СМУ-7, специальности не было, поэтому приходилось выполнять самую тяжелую ручную работу, которая и оплачивалась меньше всего. Здесь же от организации получила однокомнатную квартиру, в которой и прожила всю свою оставшуюся жизнь.
«Прошло чувство страха, как-то стерлось незаметно, но горькие воспоминания, обида не дают покоя уже и в пенсионном возрасте, – продолжает свой рассказ Валентин Иванович. – Государство прибавило три сотни к пенсии за искалеченное детство, за постоянные объяснения о своей политической благонадежности. Даже сыну Олегу однажды пришлось объясняться по поводу своего происхождения.
Постоянно хотелось узнать всю правду о гибели отца, какой бы она ни была тяжкой, горькой».
Красноармеец-кузнец 936-й отдельной эксплуатационно-телеграфной роты Иван Пикалов реабилитирован посмертно
Как рассказывает Валентин Иванович, к справкам о реабилитации мужа, своей собственной и сына Татьяна Тихоновна отнеслась как будто бы безразлично – считала, что на государство обижаться нельзя, ведь судило нас не нынешнее правительство, а с прежнего какой теперь спрос?
Но я считаю, что реабилитация – это все-таки торжество правды.
Иван Митрофанович Пикалов в 1992 году был, наконец, полностью реабилитирован. Но человек, ушедший на фронт и признанный «изменником Родины», приговоренный к высшей мере наказания, никогда уже не узнает, что государство признало свою ошибку за вынесенный им такой жестокий приговор.
Но ведь живы еще и сын, внук, правнуки Ивана Пикалова. Пусть хоть они знают, что их отец, дед, прадед был ни в чем не повинен.
На запрос от имени администрации общеобразовательной школы с. Быково Измалковского района Липецкой области в УФСБ РФ по Орловской области с просьбой выслать выписку из архивного уголовного дела на И.М. Пикалова, а именно: в чем он обвинялся и имеются ли сведения о месте захоронения репрессированного, был получен ответ 26 декабря 2008 года № 10/6149, из которого следует, что в УФСБ России по Орловской области хранится уголовное дело № 16760-П по обвинению Пикалова Ивана Митрофановича.
Благодаря этой архивной выписке мне, наконец, удалось установить, что в закрытом судебном заседании в г. Ельце 22 января 1942 года военным трибуналом 121-й стрелковой дивизии И.М. Пикалов был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу на основании ст. 58-1 п. «б» УК РСФСР.
Выяснилось, что военным трибуналом И.М. Пикалов признан виновным в том, что 13 ноября 1941 года он был командирован командиром роты для приобретения шерсти для валенок в село Измалково, поблизости своего постоянного места жительства, где стояло отделение бойцов 936-й роты. Когда 26 ноября 1941 года отделение начало отходить из села Измалково, Пикалов, несмотря на предупреждение командира отделения, с частями Красной армии не отошел, а направился в сторону немцев, в село Хухлово, где проживали его родители. В названном селе Пикалов находился во время оккупации немцами и после их изгнания, то есть до 26 декабря 1941 года, после чего добровольно явился в свою часть. А 3 января 1942 года был арестован Особым отделом НКВД Брянского фронта. Приговор приведен в исполнение 31 января 1942 года. Сведений о месте захоронения в архивном деле не имеется.
Военная прокуратура Московского военного округа при Генеральной прокуратуре Российской Федерации вынесла заключение № 7/827-01 от 27 июня 2001 года о реабилитации И.М. Пикалова в соответствии со ст. 3«а» и ст. 8 Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года.
В заключении о реабилитации говорится: «Изучением дела установлено, что Пикалов И.М. действительно своим командиром роты был отпущен домой для закупки шерсти на валенки. Так как во время возвращения в свою часть 26 ноября 1941 года был ранен, то вернулся к себе домой в деревню Хухлово, которая была оккупирована немецкими войсками. Находясь дома, Пикалов скрывался от немцев и занимался лечением раненой руки. По выздоровлении 22 декабря 1941 года добровольно убыл в свою часть, куда прибыл 26 декабря 1941 года. Обстоятельства его изменнических действий в пользу Германии, как на предварительном следствии, так и в суде, не выяснены. Обвинение его в совершении преступления, предусмотренного ст. 58-1 п. „б“ УКРМСФСР, является надуманным. Доказательств совершения им измены Родине, а также реальных пособнических действий в пользу немецкой армии в деле нет. Таким образом, Пикалов И.М. был привлечен к уголовной ответственности необоснованно, по политическим мотивам».
Но я считаю, что реабилитация – это все-таки торжество правды.
Иван Митрофанович Пикалов в 1992 году был, наконец, полностью реабилитирован. Но человек, ушедший на фронт и признанный «изменником Родины», приговоренный к высшей мере наказания, никогда уже не узнает, что государство признало свою ошибку за вынесенный им такой жестокий приговор.
Но ведь живы еще и сын, внук, правнуки Ивана Пикалова. Пусть хоть они знают, что их отец, дед, прадед был ни в чем не повинен.
На запрос от имени администрации общеобразовательной школы с. Быково Измалковского района Липецкой области в УФСБ РФ по Орловской области с просьбой выслать выписку из архивного уголовного дела на И.М. Пикалова, а именно: в чем он обвинялся и имеются ли сведения о месте захоронения репрессированного, был получен ответ 26 декабря 2008 года № 10/6149, из которого следует, что в УФСБ России по Орловской области хранится уголовное дело № 16760-П по обвинению Пикалова Ивана Митрофановича.
Благодаря этой архивной выписке мне, наконец, удалось установить, что в закрытом судебном заседании в г. Ельце 22 января 1942 года военным трибуналом 121-й стрелковой дивизии И.М. Пикалов был приговорен к высшей мере наказания – расстрелу на основании ст. 58-1 п. «б» УК РСФСР.
Выяснилось, что военным трибуналом И.М. Пикалов признан виновным в том, что 13 ноября 1941 года он был командирован командиром роты для приобретения шерсти для валенок в село Измалково, поблизости своего постоянного места жительства, где стояло отделение бойцов 936-й роты. Когда 26 ноября 1941 года отделение начало отходить из села Измалково, Пикалов, несмотря на предупреждение командира отделения, с частями Красной армии не отошел, а направился в сторону немцев, в село Хухлово, где проживали его родители. В названном селе Пикалов находился во время оккупации немцами и после их изгнания, то есть до 26 декабря 1941 года, после чего добровольно явился в свою часть. А 3 января 1942 года был арестован Особым отделом НКВД Брянского фронта. Приговор приведен в исполнение 31 января 1942 года. Сведений о месте захоронения в архивном деле не имеется.
Военная прокуратура Московского военного округа при Генеральной прокуратуре Российской Федерации вынесла заключение № 7/827-01 от 27 июня 2001 года о реабилитации И.М. Пикалова в соответствии со ст. 3«а» и ст. 8 Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года.
В заключении о реабилитации говорится: «Изучением дела установлено, что Пикалов И.М. действительно своим командиром роты был отпущен домой для закупки шерсти на валенки. Так как во время возвращения в свою часть 26 ноября 1941 года был ранен, то вернулся к себе домой в деревню Хухлово, которая была оккупирована немецкими войсками. Находясь дома, Пикалов скрывался от немцев и занимался лечением раненой руки. По выздоровлении 22 декабря 1941 года добровольно убыл в свою часть, куда прибыл 26 декабря 1941 года. Обстоятельства его изменнических действий в пользу Германии, как на предварительном следствии, так и в суде, не выяснены. Обвинение его в совершении преступления, предусмотренного ст. 58-1 п. „б“ УКРМСФСР, является надуманным. Доказательств совершения им измены Родине, а также реальных пособнических действий в пользу немецкой армии в деле нет. Таким образом, Пикалов И.М. был привлечен к уголовной ответственности необоснованно, по политическим мотивам».
Собственное расследование
После этого я попытался провести собственное расследование. Из рассказов Л.Н. Нагаевой, услышанных от ее тети Евдокии Митрофановны, проживавшей на тот момент с родителями в деревне Хухлово, я узнал, что ее брат действительно занимался сбором овечьей шерсти у населения в деревнях Хухлово, Быково, Бережки и селах Пречистено, Гниловоды и Измалково Ливенского района Орловской области (ныне Измалковского района Липецкой области) по приказу командира части. Но по возвращении в свою часть 26 ноября 1941 года Иван Пикалов был ранен и вернулся домой.
Немцев в тот момент в наших местах не было.
На занятиях краеведческого кружка мы подробно изучали материалы Елецкой операции, которая явилась первым крупным поражением частей немецкой армии в декабре 1941 года. Здесь было положено начало разгрому гитлеровцев под Москвой. Мы опрашивали местных жителей о военных событиях, проходивших на территории Пречистенского сельсовета (куда и входит деревня Хухлово) в 1941–1942 годах.
Изучали мы и информацию Измалковского районного архива Липецкой области, из которой следует, что с 6 на 7 декабря 1941 года 45-я и 134-я немецкие дивизии проходили через деревни Хухлово и Быково в сторону села Измалково.
А 10 декабря кавалеристы генерала Крюченкина перерезали шоссе Елец-Ливны, заняв Хухлово. Всего же наш Измалковский район находился под немецкой оккупацией семь дней, с 4 по 11 декабря 1941 года, причем больших боев на его территории не было.
Следовательно, И.М. Пикапов мог быть дома 6–7 декабря 1941 года в момент нахождения там немцев, но данных о пособнической, изменнической деятельности немцам на территории выше указанных населенных пунктов со стороны местного населения и военнослужащих Красной армии нигде не было зарегистрировано.
В результате я пришел к следующим выводам:
В наскоро оформленном деле на красноармейца И.М. Пикалова даже не были точно указаны дни оккупации нашего района немцами, в том числе и деревни Хухлово, так как в деле указано, что «Пикалов И.М. 26 ноября направился в сторону немцев в д. Хухлово».
Добровольное появление в своей части после лечения красноармейца И.М. Пикалова не явилось оправдательной причиной для смягчающих обстоятельств при рассмотрении уголовного дела военным трибуналом, назначившим высшую меру наказания.
Доказать свою правоту Иван Пикалов не мог, да, скорее всего, его никто и не слушал.
Доказательств и свидетельских показаний об измене Родине И.М. Пикаловым в деле не имеется.
Следовательно, И.М. Пикалов привлечен к уголовной ответственности и к высшей мере наказания необоснованно, вследствие чего и семья красноармейца пострадала безвинно, без всяких оснований.
Возникает вопрос: чего же стоила человеческая жизнь в то время жестоких законов, принятых жестокими людьми?
Немцев в тот момент в наших местах не было.
На занятиях краеведческого кружка мы подробно изучали материалы Елецкой операции, которая явилась первым крупным поражением частей немецкой армии в декабре 1941 года. Здесь было положено начало разгрому гитлеровцев под Москвой. Мы опрашивали местных жителей о военных событиях, проходивших на территории Пречистенского сельсовета (куда и входит деревня Хухлово) в 1941–1942 годах.
Изучали мы и информацию Измалковского районного архива Липецкой области, из которой следует, что с 6 на 7 декабря 1941 года 45-я и 134-я немецкие дивизии проходили через деревни Хухлово и Быково в сторону села Измалково.
А 10 декабря кавалеристы генерала Крюченкина перерезали шоссе Елец-Ливны, заняв Хухлово. Всего же наш Измалковский район находился под немецкой оккупацией семь дней, с 4 по 11 декабря 1941 года, причем больших боев на его территории не было.
Следовательно, И.М. Пикапов мог быть дома 6–7 декабря 1941 года в момент нахождения там немцев, но данных о пособнической, изменнической деятельности немцам на территории выше указанных населенных пунктов со стороны местного населения и военнослужащих Красной армии нигде не было зарегистрировано.
В результате я пришел к следующим выводам:
В наскоро оформленном деле на красноармейца И.М. Пикалова даже не были точно указаны дни оккупации нашего района немцами, в том числе и деревни Хухлово, так как в деле указано, что «Пикалов И.М. 26 ноября направился в сторону немцев в д. Хухлово».
Добровольное появление в своей части после лечения красноармейца И.М. Пикалова не явилось оправдательной причиной для смягчающих обстоятельств при рассмотрении уголовного дела военным трибуналом, назначившим высшую меру наказания.
Доказать свою правоту Иван Пикалов не мог, да, скорее всего, его никто и не слушал.
Доказательств и свидетельских показаний об измене Родине И.М. Пикаловым в деле не имеется.
Следовательно, И.М. Пикалов привлечен к уголовной ответственности и к высшей мере наказания необоснованно, вследствие чего и семья красноармейца пострадала безвинно, без всяких оснований.
Возникает вопрос: чего же стоила человеческая жизнь в то время жестоких законов, принятых жестокими людьми?
Долгое возвращение домой
Алина Картавцева
Школа № 56, г. Воронеж,
научный руководитель О.Н. Кучина
Для современной молодежи XX век – уже история… И сейчас довольно трудно найти человека, который может рассказать о 20-х и 30-х годах. А ведь это время – очень важный для России период.
Но мне очень повезло. Рядом со мной живет Татьяна Тимофеевна Малахвеева, которая согласилась рассказать о своей жизни.
К сожалению, не осталось никаких документов, которые смогли бы дополнить рассказ Татьяны Тимофеевны. Но, может быть, это делает ее историю еще более ценной: другой возможности получить это свидетельство нет. В своей работе я постаралась сохранить самобытность ее речи.
Татьяна Тимофеевна родилась в 1918 году в селе Новая Усмань Воронежской губернии в крестьянской семье. Ее детство прошло по тем временам обычно: ходила в школу, благо, рядом была, а то иным ребятишкам проходилось и за несколько верст идти…
Отец всегда продавал весной в столовую морковку, бурак, капусту, а самим иногда не хватало. Зато привезет с ярмарки бочонок хамсы, ситный хлеб (обычный сами пекли) – это был гостинец детям.
Родители держали Татьяну с братом и сестрой в ежовых рукавицах. Каждый имел обязанности по дому, и, если они плохо выполнялись, было худо. Помнится случай, когда Татьяна и Вася убежали в соседний двор кататься на качелях, забыв пополоть грядки. Отец тогда задал им такую порку, что садиться было больно.
Жили побогаче остальных. Сначала односельчане вроде нормально относились, а потом, когда коллективизация пошла, уже стали присматриваться. Шел 1929 год. Начиналось раскулачивание. Родители Татьяны Михайловны как раз старый дом развалили, построили новый – хороший, один на всю деревню: из красного кирпича, оцинкованным железом крытый… В 25-м году построили.
А через четыре года, когда раскулачивать стали, хозяйство все забрали: корову, лошадь, овец, какие были, свинью. Все забрали. И выгнали из дома. Выгоняли жестоко: обзывали по-всякому, детей тоже не щадили. И страшно было. Сначала налогом обложили огромным: «давай деньги, давай хлеб, давай это, давай то…», невыносимо. А где взять? Нету! Год продолжалась эта травля. Потом, когда стало ясно, что денег больше не получить, пришли раскулачивать.
И конфисковали все. Дом, хозяйство… Вроде как, сказали, в уплату налога: «Не можете выплатить, давайте так».
Конечно, не одной этой семье досталось. Таких много было: и дальние родственники и соседи… Татьяне Тимофеевне тогда шел тринадцатый год, а ее брату– пятнадцать, сестре – восемнадцать. Была зима. Холодная, лютая…
Идти им было некуда, потому что большинство соседей были либо сами лишены жилья, либо не хотели принимать у себя «кулаков». Поэтому выгоняли долго… Семью выгонят из дома, а они обратно приходят; снова выгонят, опять вернуться… Потом дом разрушили: сняли крышу, разбросали листы железа (потом их растащили соседи), стены сломали – почти по кирпичу разнесли. Вернуться теперь было некуда, приютили дальние родственники. Зиму пережили у них. Тяжело было – у тех своя семья большая…
Прошла зима. В марте арестовали отца Татьяны Тимофеевны и посадили в тюрьму. Семья осталась без кормильца.
Ночью 12 апреля за оставшейся семьей прибыла «карета». И мать, и дети, и их приютившие поняли: «приехали». Тогда это слово имело особое значение. Рано утром, еще и светать не начало… Приехали забирать.
«Собирайте вещи. Выселка. Вас выселяют, чтобы вы здесь не вредили: вы кулаки, вредители!» Не ожидали. Даже и разговора не было, что будут совсем выселять… Думали, в покое оставят. Нет, не оставили. В спешке побросали в узлы всякую одежду, постель.
Посадили в повозку и увезли в Воронеж, в «подбанк», так дом назывался, куда всех ссыльных на ночь определяли. Там уже было много семей, потом еще прибыли… И вдруг неожиданная радость: отца отпустили! Из тюрьмы вышел, и с семьей – на выселку…
На следующий день всех согнали на вокзал, погрузили в вагоны товарного поезда без малейших удобств – ни окон, ни сидений, даже не вычистили: до людей там, видимо, возили уголь…
И повезли.
Ехали долго. Сначала довезли поездом до Котласа, потом пароходом до Сыктывкара, и дальше… Прибыли в поселок Соль. Семья Татьяны Тимофеевны с родственниками заняла один дом. Изба из сруба, маленькие оконца, в полу щели, все отсыревшее. Мать, сестра Прасковья, бабушка, тетка с двумя дочерьми и Татьяна. А мужиков забрали. На работы. Там же лес, тайга – всем топора да лопаты хватит. Отца забрали, брата Васю – тоже.
Женщины и те дети, что постарше, работали недалеко от поселка. Лес валили…
Мать Татьяны Тимофеевны, тетка с дочерьми и сестра тоже работали. Каждый день уходили рано, возвращались поздно, уставшие. Хозяйство лежало на девочке и бабушке.
Мать болела еще до ссылки. А здесь суровый климат и непосильный труд завершили дело болезни – Александра умерла в 33-м году. Очень больно было семье лишиться матери. Похоронили там же. Так и не увидела она родную землю, даже с мужем не попрощалась…
Потом умерла Татьянина бабушка. От грибов – появились какие-то сморчки, только вылезли – их тут же собрали. Оказалось, поганки. Одна семья, Выкоростовы, четверо детей и мать – все умерли… От этих сморчков. И бабушка умерла. Был голод. Несовершеннолетним давали паек: грамм триста, не больше. Хлеб, сахара щепоть, баланду какую-нибудь… Сахар сами не ели, а ходили менять в село Лапыдино на соль. А взрослым и старым – ничего. Либо работа, либо гол од…
Остались Прасковья с Таней одни.
А вскоре пропала и Праша. Однажды она просто ушла с работы и не вернулась. Так и не узнали, что с ней случилось…
Отец и брат работали очень далеко. Как распределили по прибытии, так и остались. И не было возможности переехать: запрещалось покидать поселок… Брат Вася работал таксатором – почти то же, что и лесничий: отвечал за лесозаготовки, мерки, отправку леса – какой на сплав, какой на импорт, какой негодный…
Так и случилось, что Татьяна Тимофеевна жила только с теткой и двумя двоюродными сестрами. Вот и приходилось искать деньги на пропитание.
В том же поселке жила старая казачка, которая занималась тем, что собирала и продавала ягоды, особенно чернику. Ее хорошо покупали. А казачка еще и понимала язык местного народа (зырян) и в тайге ориентировалась. Она решила себе помощниц найти, чтобы побольше денег выручать. Взяла Татьяну и еще одну девчонку, Настю, та с 1921 года. И с ними в тайгу ходила.
Школа № 56, г. Воронеж,
научный руководитель О.Н. Кучина
Для современной молодежи XX век – уже история… И сейчас довольно трудно найти человека, который может рассказать о 20-х и 30-х годах. А ведь это время – очень важный для России период.
Но мне очень повезло. Рядом со мной живет Татьяна Тимофеевна Малахвеева, которая согласилась рассказать о своей жизни.
К сожалению, не осталось никаких документов, которые смогли бы дополнить рассказ Татьяны Тимофеевны. Но, может быть, это делает ее историю еще более ценной: другой возможности получить это свидетельство нет. В своей работе я постаралась сохранить самобытность ее речи.
Татьяна Тимофеевна родилась в 1918 году в селе Новая Усмань Воронежской губернии в крестьянской семье. Ее детство прошло по тем временам обычно: ходила в школу, благо, рядом была, а то иным ребятишкам проходилось и за несколько верст идти…
Отец всегда продавал весной в столовую морковку, бурак, капусту, а самим иногда не хватало. Зато привезет с ярмарки бочонок хамсы, ситный хлеб (обычный сами пекли) – это был гостинец детям.
Родители держали Татьяну с братом и сестрой в ежовых рукавицах. Каждый имел обязанности по дому, и, если они плохо выполнялись, было худо. Помнится случай, когда Татьяна и Вася убежали в соседний двор кататься на качелях, забыв пополоть грядки. Отец тогда задал им такую порку, что садиться было больно.
Жили побогаче остальных. Сначала односельчане вроде нормально относились, а потом, когда коллективизация пошла, уже стали присматриваться. Шел 1929 год. Начиналось раскулачивание. Родители Татьяны Михайловны как раз старый дом развалили, построили новый – хороший, один на всю деревню: из красного кирпича, оцинкованным железом крытый… В 25-м году построили.
А через четыре года, когда раскулачивать стали, хозяйство все забрали: корову, лошадь, овец, какие были, свинью. Все забрали. И выгнали из дома. Выгоняли жестоко: обзывали по-всякому, детей тоже не щадили. И страшно было. Сначала налогом обложили огромным: «давай деньги, давай хлеб, давай это, давай то…», невыносимо. А где взять? Нету! Год продолжалась эта травля. Потом, когда стало ясно, что денег больше не получить, пришли раскулачивать.
И конфисковали все. Дом, хозяйство… Вроде как, сказали, в уплату налога: «Не можете выплатить, давайте так».
Конечно, не одной этой семье досталось. Таких много было: и дальние родственники и соседи… Татьяне Тимофеевне тогда шел тринадцатый год, а ее брату– пятнадцать, сестре – восемнадцать. Была зима. Холодная, лютая…
Идти им было некуда, потому что большинство соседей были либо сами лишены жилья, либо не хотели принимать у себя «кулаков». Поэтому выгоняли долго… Семью выгонят из дома, а они обратно приходят; снова выгонят, опять вернуться… Потом дом разрушили: сняли крышу, разбросали листы железа (потом их растащили соседи), стены сломали – почти по кирпичу разнесли. Вернуться теперь было некуда, приютили дальние родственники. Зиму пережили у них. Тяжело было – у тех своя семья большая…
Прошла зима. В марте арестовали отца Татьяны Тимофеевны и посадили в тюрьму. Семья осталась без кормильца.
Ночью 12 апреля за оставшейся семьей прибыла «карета». И мать, и дети, и их приютившие поняли: «приехали». Тогда это слово имело особое значение. Рано утром, еще и светать не начало… Приехали забирать.
«Собирайте вещи. Выселка. Вас выселяют, чтобы вы здесь не вредили: вы кулаки, вредители!» Не ожидали. Даже и разговора не было, что будут совсем выселять… Думали, в покое оставят. Нет, не оставили. В спешке побросали в узлы всякую одежду, постель.
Посадили в повозку и увезли в Воронеж, в «подбанк», так дом назывался, куда всех ссыльных на ночь определяли. Там уже было много семей, потом еще прибыли… И вдруг неожиданная радость: отца отпустили! Из тюрьмы вышел, и с семьей – на выселку…
На следующий день всех согнали на вокзал, погрузили в вагоны товарного поезда без малейших удобств – ни окон, ни сидений, даже не вычистили: до людей там, видимо, возили уголь…
И повезли.
Ехали долго. Сначала довезли поездом до Котласа, потом пароходом до Сыктывкара, и дальше… Прибыли в поселок Соль. Семья Татьяны Тимофеевны с родственниками заняла один дом. Изба из сруба, маленькие оконца, в полу щели, все отсыревшее. Мать, сестра Прасковья, бабушка, тетка с двумя дочерьми и Татьяна. А мужиков забрали. На работы. Там же лес, тайга – всем топора да лопаты хватит. Отца забрали, брата Васю – тоже.
Женщины и те дети, что постарше, работали недалеко от поселка. Лес валили…
Мать Татьяны Тимофеевны, тетка с дочерьми и сестра тоже работали. Каждый день уходили рано, возвращались поздно, уставшие. Хозяйство лежало на девочке и бабушке.
Мать болела еще до ссылки. А здесь суровый климат и непосильный труд завершили дело болезни – Александра умерла в 33-м году. Очень больно было семье лишиться матери. Похоронили там же. Так и не увидела она родную землю, даже с мужем не попрощалась…
Потом умерла Татьянина бабушка. От грибов – появились какие-то сморчки, только вылезли – их тут же собрали. Оказалось, поганки. Одна семья, Выкоростовы, четверо детей и мать – все умерли… От этих сморчков. И бабушка умерла. Был голод. Несовершеннолетним давали паек: грамм триста, не больше. Хлеб, сахара щепоть, баланду какую-нибудь… Сахар сами не ели, а ходили менять в село Лапыдино на соль. А взрослым и старым – ничего. Либо работа, либо гол од…
Остались Прасковья с Таней одни.
А вскоре пропала и Праша. Однажды она просто ушла с работы и не вернулась. Так и не узнали, что с ней случилось…
Отец и брат работали очень далеко. Как распределили по прибытии, так и остались. И не было возможности переехать: запрещалось покидать поселок… Брат Вася работал таксатором – почти то же, что и лесничий: отвечал за лесозаготовки, мерки, отправку леса – какой на сплав, какой на импорт, какой негодный…
Так и случилось, что Татьяна Тимофеевна жила только с теткой и двумя двоюродными сестрами. Вот и приходилось искать деньги на пропитание.
В том же поселке жила старая казачка, которая занималась тем, что собирала и продавала ягоды, особенно чернику. Ее хорошо покупали. А казачка еще и понимала язык местного народа (зырян) и в тайге ориентировалась. Она решила себе помощниц найти, чтобы побольше денег выручать. Взяла Татьяну и еще одну девчонку, Настю, та с 1921 года. И с ними в тайгу ходила.