Страница:
– Сакральный? – наморщил он лоб. – Ну, это значит очень важный, священный, внушающий благочестивый трепет. Понимаешь?
– Пап, а дядя был благочестивым человеком, да?
– С чего ты взял? Твой дядя просто сумасшедший, монах-любитель, шизофреник. – Он повысил голос, чтобы слышала на кухне мать. – Его лечить надо было, а не нянчиться с ним.
Почему-то мои родители были уверены, что я непременно пойду по стопам дяди, стану таким же сумасшедшим, как и он. Поэтому после этой истории они принялись усиленно воспитывать из меня нормального, по их мнению, человека. А добивались они этого тем, что лишали меня свободного времени, наверное, чтобы я не успевал погружаться в раздумья о вечном. Меня записывали в любые секции и кружки, изобретали мне увлечения, вынуждали знакомиться со множеством неприятного мне народа. Я усердно посещал кружки рисования, пения, юных техников, бальных танцев, секции легкой атлетики, лыжного спорта, баскетбола и еще многие другие. Но нигде не задерживался более трех-четырех месяцев, и только на баскетбол у меня хватило немного больше терпения – я ушел оттуда через полгода, получив мячом по носу во время игры. Задумавшись о чем-то постороннем, я не заметил, что мне пасуют.
В результате, все старания моих родителей увенчались абсолютным неуспехом. Я вырос законченным мизантропом, избегающим по мере возможности общества себе подобных.
Тайной, покрытой мраком, остается для меня история моей женитьбы. Мысля себя деструктивным элементом общества, я не мог даже и подумать о том, чтобы заняться в жизни каким-либо созидательным трудом, к каковому относится и создание семьи. Ясно только одно – инициатором выступала Томка, загипнотизировавшая меня невинным взглядом своих зелено-голубых глаз. Я тогда заканчивал филфак и писал диплом, Томка после книготоргового техникума работала в нашей академической книжной лавочке. Там мы и познакомились. Путь от первого поцелуя до первой брачной ночи был максимально укорочен Томкиными стараниями. Когда я пришел в себя от всего этого переполоха, оказалось, что финишная черта, за которой начинались суровые семейные будни, благополучно преодолена, а я приобрел статус обладателя прелестницы-жены и своей собственной квартиры. Она досталась нам от моей троюродной тетки, умершей как раз к тому времени и завещавшей мне свое жилище. А ведь я даже не подозревал о ее существовании...
– Чистая работа. Как минимум минус пятнадцать. Но это мелочевка.
– Ясно, мелочь. Паршивый автобус. Это Управление чего-то мудрить стало. Заявки на крупные объекты блокирует. Мне Толян информацию подкинул. Он присмотрел своей группе высотку, так его послали взашей. Этого добра, говорят, и так выше крыши. Все одно и то же пробивают, как будто других объектов нет. Мозги у тебя, спрашивают, есть? Вот и думай. Разнообразие им, гадам, подавай. Вот и подключился Витек к транспорту. Послезавтра у них троллейбус. Если так дальше пойдет, скоро и маршрутке рад будешь.
Я насторожился, и на всякий случай отодвинулся на самый конец скамьи. Но эти двое, кажется, ничего не скрывали: говорили в полный голос.
– Точно. Но рвануло отлично. Витек профи высшего класса, в армии подрывником служил. Его и на перепрофилирование не посылали. Побольше бы таких, а то набирают какую-то заваль.
– А ты сам-то кем до этого был?
– Я-то? Я свой первый шухер устроил во втором классе. Три окна на этаже вылетели. Меня потом чуть из школы не поперли. Военрук заступился – я у него был любимчиком в кружке юных защитников родины.
– А в Ведомство как попал?
– Да как все. Предложили. Вежливо. Дескать, если эта деятельность противоречит вашим нравственным принципам, имеете право отказаться. Знали же, что не откажусь. Ну я решил их сначала потомить, чтоб не сразу соглашаться. А не боитесь, спрашиваю, что сообщу о вашей распрекрасной организации куда следует? А они мне: где следует, там уже знают. И ваше геройство ни к чему не приведет, кроме как к максимальному сокращению вашего жизненного пути. Отныне и навсегда вы подпадаете под контроль Управления. А мне-то что. Согласился, конечно. Работа как работа. Платить могли бы побольше, да что возьмешь с казенщины... И уйти нельзя...
Они замолчали, расслабленно потягивая из пластиковых бутылок «Спрайт». Я не верил ушам. Эта сладкая парочка во всеуслышание заявляет, что утренний взрыв автобуса – дело рук какого-то Витька, а за всем этим стоит какое-то Управление? Бред.
Я оглянулся по сторонам. Вокруг скамейки не было ни души, дорожка пустовала. Поэтому эти двое говорили, не таясь. Но я-то сидел в метре от них, а они даже не сочли нужным убавить звук! Я встал и медленно прошелся перед ними, как подиумная модель перед публикой. С той только разницей, что мои зрители мне не аплодировали. Они вообще меня не заметили. Я подошел ближе и, не сдержавшись, пнул одного ногой. Тот даже не шелохнулся. Я пинал его еще и еще, пока наконец не вспомнил об украденной два часа назад шоколадке. И тогда заставил себя перевести взгляд на зеркальные очки парня. В них безмятежно отражалась пустая дорожка. Без меня.
Дальнейшее помню плохо. Кажется, я дал парню оплеуху и куда-то побежал, ничего не соображая. Потом ходил по каким-то незнакомым переулкам, обливаясь потом. Как оказался у своего дома, не знаю. Поднявшись к себе, я выпил до дна чайник, залез под холодный душ, потом свалился на диван и проспал до вечера...
Проснулся, когда начало темнеть. Голова прояснилась только после второй чашки кофе. Больше ничего не хотелось: один только вид еды вызывал тошноту. Мысль о том, чтобы пойти куда-то, хотя бы наверх, тоже была нестерпима. Но надо было что-то делать с собой. Не мог же я спокойно и равнодушно наблюдать за собственным превращением в привидение, в тень от пустоты. Человеки-невидимки обычно плохо кончают, как свидетельствует мировая художественная культура.
Я начал думать о том, надо ли мне пойти в милицию. Решил, нет, сам попытаюсь разобраться.
Я встал и задернул занавески. Абсолютной темноты не получилось, но главное было достигнуто: моя квартира стала отдельным миром, путешествующим в невесомости. Прорвала стены человеческой реальности, и ее приняла в свои крепкие объятия Реальность Вытесненных Предметов и Явлений. Мир, которого нет. В нем любое движение совершается незримо для глаза, со скоростью часовой стрелки, а любой звук распадается на тысячи частей, вязнущих в пространстве и времени. Чтобы понять смысл и значение звука, нужно собрать все его части воедино. Вот и сейчас до меня пытается добраться какой-то резкий, судя по его бестолковым составляющим, громкий звук. Когда наконец все его части собрались вместе и слепили в моей голове целое, звук прекратился. Я с запозданием понял, что это был телефонный звонок, пробившийся ко мне из брошенной и оставленной далеко позади человеческой реальности. Брать трубку было уже бесполезно, но что-то заставило меня подойти и поднять ее.
Странно, но там была тишина, никакого гудения. Вслушавшись, я понял, что тишина эта обманчива: она была беременна шорохами, всплесками, тихим гулом и невнятным шепотом эфирного пространства. Где-то очень далеко в это тихое телефонно-эфирное поскрипывание клином врезалась приглушенная расстоянием разгульная музыка и тут же смолкла. Я хотел положить трубку на место, как вдруг она заговорила. Слышимость была такой ясной и четкой, как будто человек находился рядом, в комнате, а не прятался в телефонном проводе.
– У него на следующей неделе рейс ТУ-134 Москва – Хабаровск. В районе Ангары должно сработать. Автоматическое включение тормозного двигателя с блокировкой переключателя.
Ему отвечал другой голос:
– Неплохой кусок отхватил. Он у начальства на высоком счету. И премию каждый раз оттяпывает.
– А ты не завидуй. Работать надо, а не на чужие куски рот разевать. Как там дела с терактом в автобусе, фотороботы сработаны?
– Это утрешний взрыв-то? Готовы портреты. В жизни не видел таких тупых рож. А куда деваться: против свидетельских показаний не попрешь. И где только этих свидетелей отыскали? Завтра эти морды по всей столице висеть будут. Тэк-с. Гасанов Ринат Ахмедович, 1973 года рождения. Тамиров Алишер Бесланович, 1968 года рождения. Разыскиваются по подозрению в совершении террористического акта... ну и так далее. Так что органы работой обеспечены.
– С этими терактами будет теперь заваруха. Те еще мудрецы в Управлении сидят. Зачем надо народ зря полошить – чтоб все еще сильнее от страха тряслись?
– А чтоб не скучно жилось. А то все несчастные случаи, да техногенные катастрофы. Сплошное неисправное оборудование и утечка газа... Надо же и сознательного элемента добавить.
– Ладно, в общем понял, да? Даешь по всем спецгруппам экстренную информацию. И чтоб до каждого довели, под расписку...
Я слушал весь разговор, затаив дыхание. Уже во второй раз за сутки я каким-то образом оказывался посвященным в планы неведомого Управления, развернувшего крупномасштабную убойную кампанию против мирного населения. Меня начало трясти мелкой дрожью, я расслабленно опустился на стул, не в силах стоять, в носу что-то защекотало. Не выдержав, я чихнул прямо в трубку и замер. Разговор тут же прервался, послышались короткие гудки. Я быстро положил трубку на место, чертыхаясь.
Но как же я сумел вклиниться в их разговор, если и пальцем не притронулся к диску телефона? Только если они зачем-то подсоединились к моему номеру. И значит, они знают обо мне. А теперь им известно, что я подслушивал их. Я понял, что, пока не поздно, надо бежать в милицию.
Но тут я спросил себя: а что мне вообще-то известно? Два случайных разговора, которые существуют только в моей голове, – вот и все мои доказательства. С таким багажом меня пошлют куда подальше, и будут правы. И тут в памяти всплыла фраза, услышанная в парке, на скамейке: «А не боитесь, спрашиваю, что сообщу о вашей распрекрасной организации куда следует? А они мне: где следует, там уже знают». Так. Спокойно. Значит, то, во что я имел несчастье вляпаться, – это политический заговор. Геноцид, только в скрытой форме...
Звонок. Я вздрогнул. Подошел и снял трубку. Как и в первый раз на меня обрушилась гулкая тишина телефонного эфира. Ждать пришлось недолго. Кто-то произнес, обращаясь явно не ко мне:
– Это он. Я засек его.
И сразу же в ухо мне полетели слова, произносимые каким-то хриплым, резким голосом и развязным тоном. Мне даже почудился запах перегара из трубки.
– Слушай сюда, придурок. Тебя мамочка не учила в детстве не встревать, куда не надо? Или ты, падла, не в курсе, что подслушивать нехорошо и за это можно схлопотать невзначай? Хочешь получить вне очереди место на кладбище?
Я промолчал – отвечать было нечего.
– Короче, ты меня понял. Еще раз засечем, считай, ты труп. Отбой.
Последнее слово, по-видимому, относилось не ко мне, потому что сказано было куда-то в сторону. После него зазвучали гудки. Не знаю, почему я не положил трубку сразу: теперь у меня было такое чувство, будто я всласть повалялся в выгребной яме.
Подонки. Мерзавцы. Я был сильно взбудоражен и не находил себе места, слоняясь из угла в угол. Позвонить на телефонную станцию, узнать, кто ко мне подключен? Завтра же позвоню из автомата – мой наверняка прослушивается. И еще надо предупредить... Черт, но я же не знаю, какой аэропорт и дата вылета, не говоря уже о времени. Я представил себе этот звонок доброжелателя: «В одном из самолетов ТУ-154 рейса Москва – Хабаровск неисправный тормозной двигатель. На следующей неделе в районе Ангары он создаст аварийную ситуацию. Прошу принять меры». Глупее не придумаешь. Кажется, они еще что-то говорили насчет троллейбуса послезавтра. Но сколько в Москве сотен троллейбусов? А взрывное устройство можно подложить и в самый последний момент.
Я ничего не могу сделать. Единственное – ждать. Пока меня вновь не сделают ненужным свидетелем бандитских сговоров...
– Мы проверим ваш номер. Перезвоните завтра.
Я взмолился:
– Девушка! А пораньше? Мне очень, ну очень нужно. Дело идет о жизни и смерти.
– Так уж и о смерти? – недоверчиво переспросила телефонистка. – Вы что, хотите убить того, кто к вам подключился?
– Нет, это, кажется меня хотят убить. – Я не стал добавлять, что и ее участь, к сожалению, тоже находится под сомнением.
– Сочувствую. – В ее голосе прозвучали погребальные интонации. – Через час устроит?
– Премного благодарен.
Из автомата я направился к метро – покупать газету с объявлениями о работе. Передо мной парень в темных очках и со стрижкой ежиком расплатился за какой-то журнал. И я вдруг сообразил, что малый попадается мне на глаза уже во второй или третий за сегодня раз. Я от природы вообще подозрителен, а тут мои подозрения имели под собой достаточно оснований, чтобы я перестал сомневаться – за мной установили слежку. Хотя ее непрофессионализм был бы очевиден и для младенца. Я даже огорчился, что мои потенциальные противники принимают меня за полного идиота.
От того, что я вдруг стал кому-то врагом, мое чувство собственного достоинства возросло до небывалых размеров. Я ощутил свою значительность и уже почти что гордился собой – тем, что в одиночку бросаю вызов могущественному преступному клану террористов-диверсантов. Я чувствовал себя Джеймсом Бондом, Робин Гудом и комиссаром Каттани одновременно. Останавливая взгляды на прохожих, я молча обещал им, что спасу их. Я уже забыл о том, что еще вчера был призраком, фантомом, – сейчас не было никаких сомнений в том, что я есть. И убедительнейшим доказательством тому явилась установленная за мной слежка.
Ровно через час я снова позвонил на телефонную станцию и узнал, что к моему номеру никто и не думал подключаться, так что я могу быть совершенно спокоен на этот счет.
– Девушка, вы уверены? Ошибки быть не может?
– Молодой человек, я уверена в этом так же, как и в том, что вы задаете дурацкие вопросы.
Значит, телефонный разговор, подслушанный мной вчера, оказался чистой случайностью. В парке – тоже самое.
Мне оставалось только одно – поменяться ролями с парнем, который следил за мной, и установить свою собственную слежку за ним, притворившись ничего не подозревающим идиотом. Эта мысль показалась мне гениальной. Когда-нибудь этот парень должен будет смениться другим «хвостом», вот тогда-то я и займусь им. В том, что он обязательно должен навести меня на одну из диверсантских штаб-квартир, я по своей наивности не сомневался.
Чтобы удостовериться в слежке, я применил классический прием: остановился около витрины и сделал вид, что рассматриваю ее. Через четверть минуты я увидел его – он перешел на противоположную сторону улицы и остановился у фонарного столба, заглядевшись на объявления. Я двинулся вперед, ведя парня за собой. Я собирался где-нибудь удобно устроиться, чтобы просмотреть газету, поэтому конечной целью пути избрал небольшой, но очень зеленый сквер, разбитый через два квартала от метро.
Выбрав удобный наблюдательный пункт между двумя клумбами, я расположился на скамейке, раскрыл газету и, глядя поверх нее, установил местоположение условного противника. И даже испытал удовлетворение от того, что все идет по плану. Потом, углубившись в чтение, я начал штудировать объявления о работе, которые на разные лады кричали о том, что страна остро нуждается в менеджерах различного калибра, секретаршах приятной внешности, бухгалтерах со стажем, целеустремленных торговых представителях, рекламных агентах, желающих чего-то там добиться в этой жизни, а также всевозможных риэлторах, рекрутерах, логистиках, криэйторах, промоутерах и мерчендайзерах вкупе с дистрибьюторами и клининговыми операторами – все это без вредных привычек и с активной жизненной позицией. У меня заболела голова, когда я осознал, что из всего этого разнообразия гожусь разве что на должность уборщицы в супермаркете или расклейщика объявлений без опыта работы.
Но надо было выбирать. Я раскрыл газету на разделе «Работа для всех», зажмурил глаза и ткнул пальцем. Это оказалось стандартное, ни о чем не говорящее объявление о «бизнесе для всех желающих». Покорившись судьбе, я пошел звонить по указанному телефону. Автомат нашелся невдалеке, в зоне видимости, и мой «хвост» не шелохнулся, старательно делая вид, что заснул в тенечке.
Демонстративно отвернувшись от него, я набрал номер. Ответившая женщина пригласила меня приехать завтра в полдень за подробной информацией, продиктовала адрес и назвала свою фамилию. Наверное, в качестве пароля. Она еще что-то говорила, но из-за протарахтевшего рядом бульдозера я ничего не расслышал.
Выйдя из будки автомата, я хотел вернуться на лавку. Следить за «хвостом», удобно устроившись на скамейке, было гораздо комфортнее – не надо таскать его за собой, слоняясь по прожаренным улицам города, истязуемого дневным светилом, и нервно озираться в поисках предмета слежки, делая при этом вид заблудившегося туриста. Сиди себе тихонечко и наслаждайся видом своего подследственного, прочно приклеенного к скамейке долгом службы. Но мои надежды на сладкую жизнь оказались самым беспардонным образом разрушены. Кинув взгляд на лавку, где пять минут назад сидел парень в темных очках, я очень удивился: она была пуста. Я поискал стрижку-ежик на других лавках, прошелся глазами по кустам. Парень исчез. Я упустил его, как последний дилетант. А других претендентов на роль «хвоста» не находилось – на скамейках восседали мамаши с колясками, влюбленные парочки, замученные сессией студенты, резвились дети, да соревновались в вязании чулок две самоотверженные старушки. Прохлаждаться в сквере больше не имело смысла.
Я сидел на краю, спустив ноги вниз, опершись локтями о низкое металлическое ограждение, и безучастно смотрел, как город зажигает огни и как гасит их. Не знаю, сколько времени прошло в наблюдении за этой игрой в жмурки города с ночью, но я вдруг почувствовал, что все начинается заново. Опять меня окутывает призрачной пеленой позавчерашнее наваждение. Меня вновь куда-то затягивает и засасывает, в какую-то черную дыру, где я уже буду не я, а только тень моего я. Я прислушался. Так и есть: внизу опять скрипели качели, посылая повсюду свои тоскливые позывные. Смотреть вниз, чтобы разглядеть моего мучителя, было бесполезно – я уже знал, что там никого нет. Качели, ставшие на время флейтой крысолова, манящей меня за собой, были безнадежно пусты.
Качели никогда не были для меня просто детским развлечением. Они вошли в мою жизнь чем-то большим, чем просто маятник, на котором весело и интересно раскачиваться. В первый раз я услышал этот плач качелей в детском саду. Будто они о чем-то просили, не смея перевести свои рыдания в понятные для людей слова. Сама мелодичность этого скрипа меня настолько околдовала, что я подолгу мог стоять рядом и слушать, а если никто не качался, то я сам раскачивал их, не решаясь оседлать. Когда я учился в первом классе, качели появились и во дворе нашего дома. К перекладине были подвешены сразу три сиденья, и все равно у качелей постоянно собиралась очередь. Я тоже не избегал этого удовольствия, но кроме него у меня появился дополнительный аттракцион, от которого я испытывал истинное наслаждение, не понятное другим. Расстояние между двумя соседними сиденьями качелей было не очень велико – чуть больше ширины детских плеч. В этом и заключалась суть. Надо было только дождаться, когда два человека посильнее раскачаются, и тогда неторопливо пускаться в путь между двумя параллельными траекториями. Конечно, риск минимальный, если держаться прямо, руки по швам, но дух все же захватывает, когда ежесекундно ожидаешь жесткий и резкий удар в спину – хотя бы только в воображении. Эффект получался максимальным, когда сиденья двигались в противоположных направлениях. Для меня эта узенькая дорожка между двумя тяжелыми и быстрыми маятниками была Переходом. Я воображал, что перехожу по ней в какой-то другой мир, где все по-иному, все приобретает новые качества и способности. Эта дорожка была символом иной реальности, и она же была путем в этот иномир. Словно я, отправляясь в это междукачельное путешествие, порывал со всем, что окружало меня в жизни, разрушал все привычные связи и держал путь в неведомое, исчезая для всех остальных.
Естественно, я очень ревниво относился ко всем попыткам других детей следовать моим путем. Я не хотел, чтобы они нашли этот другой мир – делиться им с кем-то у меня не было никакой охоты. Однажды какой-то незнакомый мне мальчишка, наверное, он еще и в школу не ходил, глядя на меня, решил повторить мой коронный номер. Я даже не обратил на него поначалу внимания – настолько он был мал, что вряд ли мог что-либо понять и уловить смысл Перехода. На одном из сидений раскачивался наш дворовый хулиган Сюпа, парень лет четырнадцати. И вот когда этот несмышленый хлюпик прошел уже больше половины, Сюпа, решив пугнуть его, выставил на полном ходу руку. Малыш в испуге отшатнулся в сторону и сразу же угодил под соседние качели. Я видел, как мальчишка пролетел вперед на метр и упал без сознания. Сразу же поднялся переполох, чьи-то испуганные мамаши начали кричать, суетиться вокруг подбитого, побежали звонить в «Скорую». Я был растерян и взволнован не меньше других. Но кроме испуга я испытывал и тайное удовлетворение. Глядя на струйки крови, вытекавшие из носа и из ушей мальчишки, я думал о том, что он не выдержал испытания Переходом. Переход не принял его и закрыл перед ним свою дверь. Он сам пожелал оставаться только моим. Отныне я мог быть спокоен, видя как другие проходят через качели, – теперь я знал, что они далеки от открытия Перехода. А тот, сбитый, вплотную подошел к разгадке моей тайны и должен был поплатиться за это. Больше я его не видел, но, кажется, он все же остался жив.
Выйдя из детского возраста, я потерял интерес к качелям. Переход канул в прошлое, превратившись в воспоминание. А те ощущения, которые я испытывал, проходя по нему, то чувство, будто я нахожусь на границе двух противоположных миров, мне все же иногда удавалось уловить. Это случалось на разделительной полосе автодорог – когда пройдена только половина пути через улицу, а светофор уже поменял цвета. С обоих сторон меня охватывает плотный поток машин, мчащихся в противоположные стороны, и я оказываюсь в пограничной зоне, ощущая, как расползаются и растворяются зыбкие грани мира, а реальность рассыпается в прах...
А теперь этот скрип внизу – как навязчивое напоминание о чем-то, что я давно забыл. Сейчас это что-то снова вошло в мою жизнь и куда-то меня зовет. Что-то должно случиться, сейчас, сию минуту, надо только...
– Здесь не занято?
От неожиданности я вздрогнул и резко повернулся. Я не заметил, как он подошел – он был едва различим, хотя мои глаза давно уже привыкли к темноте и все предметы на крыше обрисовывались четко и ясно. Шагов или других звуков я тоже не слышал. Еще один любитель ночного высотного воздуха? Я хмуро оглядел его и ответил:
– Нет.
Даже абсурдность ситуации не могла меня развеселить. Этот незваный пришелец прервал меня на чем-то важном, жизненноважном, а теперь из-за его идиотского вопроса я был сбит с толку и потерял нить своих мыслей.
Он сел рядом и тоже спустил ноги вниз. Кое-как я рассмотрел смутно вырисовывавшиеся черты его лица, но оно было мне незнакомо.
– Отличный вид, – начал он. В его намерения явно входило втянуть меня в бессмысленнейший разговор.
– Красиво, – лениво отозвался я.
– А не страшно на краю сидеть?
– Вы ведь сели.
– Ну, в компании как-то веселее. А вы, значит, не боитесь? И голова не кружится, когда вниз смотрите?
– Не кружится.
– Я-то в общем тоже высоты не боюсь, но как-то все-таки не по себе становится, знаете ли. Начинаешь представлять себе всякие жуткости – и не хочешь, а представляешь. Как срываешься вниз и начинаешь падать. Падаешь, падаешь, а земли все нет. У вас такого не бывает?
– Иногда.
– А на самом деле никогда не хотелось испробовать это ощущение свободного полета? Я-то частенько об этом думаю. Аттракционы еще такие есть. Привязывают человека за ноги к длинному тросу и сталкивают вниз с большой высоты. Только с тросом это совсем другое. Не по-настоящему.
– Можно еще с парашютом.
– Э-э, нет. Все не то, не то. – Он даже вздохнул с сожалением.
– Пап, а дядя был благочестивым человеком, да?
– С чего ты взял? Твой дядя просто сумасшедший, монах-любитель, шизофреник. – Он повысил голос, чтобы слышала на кухне мать. – Его лечить надо было, а не нянчиться с ним.
Почему-то мои родители были уверены, что я непременно пойду по стопам дяди, стану таким же сумасшедшим, как и он. Поэтому после этой истории они принялись усиленно воспитывать из меня нормального, по их мнению, человека. А добивались они этого тем, что лишали меня свободного времени, наверное, чтобы я не успевал погружаться в раздумья о вечном. Меня записывали в любые секции и кружки, изобретали мне увлечения, вынуждали знакомиться со множеством неприятного мне народа. Я усердно посещал кружки рисования, пения, юных техников, бальных танцев, секции легкой атлетики, лыжного спорта, баскетбола и еще многие другие. Но нигде не задерживался более трех-четырех месяцев, и только на баскетбол у меня хватило немного больше терпения – я ушел оттуда через полгода, получив мячом по носу во время игры. Задумавшись о чем-то постороннем, я не заметил, что мне пасуют.
В результате, все старания моих родителей увенчались абсолютным неуспехом. Я вырос законченным мизантропом, избегающим по мере возможности общества себе подобных.
Тайной, покрытой мраком, остается для меня история моей женитьбы. Мысля себя деструктивным элементом общества, я не мог даже и подумать о том, чтобы заняться в жизни каким-либо созидательным трудом, к каковому относится и создание семьи. Ясно только одно – инициатором выступала Томка, загипнотизировавшая меня невинным взглядом своих зелено-голубых глаз. Я тогда заканчивал филфак и писал диплом, Томка после книготоргового техникума работала в нашей академической книжной лавочке. Там мы и познакомились. Путь от первого поцелуя до первой брачной ночи был максимально укорочен Томкиными стараниями. Когда я пришел в себя от всего этого переполоха, оказалось, что финишная черта, за которой начинались суровые семейные будни, благополучно преодолена, а я приобрел статус обладателя прелестницы-жены и своей собственной квартиры. Она досталась нам от моей троюродной тетки, умершей как раз к тому времени и завещавшей мне свое жилище. А ведь я даже не подозревал о ее существовании...
* * *
Итак, я сидел на скамейке в тенистой аллее и размышлял о жизни. Но в одиночестве мне не дали долго наслаждаться этими думами. Двое парней в гавайских рубашках и зеркальных очках, не обращая на меня ни малейшего внимания, уселись рядом. Один даже плюхнулся чуть ли не на мою ногу. Я отодвинулся, но уходить не хотелось. Пришлось поневоле слушать их разговор.– Чистая работа. Как минимум минус пятнадцать. Но это мелочевка.
– Ясно, мелочь. Паршивый автобус. Это Управление чего-то мудрить стало. Заявки на крупные объекты блокирует. Мне Толян информацию подкинул. Он присмотрел своей группе высотку, так его послали взашей. Этого добра, говорят, и так выше крыши. Все одно и то же пробивают, как будто других объектов нет. Мозги у тебя, спрашивают, есть? Вот и думай. Разнообразие им, гадам, подавай. Вот и подключился Витек к транспорту. Послезавтра у них троллейбус. Если так дальше пойдет, скоро и маршрутке рад будешь.
Я насторожился, и на всякий случай отодвинулся на самый конец скамьи. Но эти двое, кажется, ничего не скрывали: говорили в полный голос.
– Точно. Но рвануло отлично. Витек профи высшего класса, в армии подрывником служил. Его и на перепрофилирование не посылали. Побольше бы таких, а то набирают какую-то заваль.
– А ты сам-то кем до этого был?
– Я-то? Я свой первый шухер устроил во втором классе. Три окна на этаже вылетели. Меня потом чуть из школы не поперли. Военрук заступился – я у него был любимчиком в кружке юных защитников родины.
– А в Ведомство как попал?
– Да как все. Предложили. Вежливо. Дескать, если эта деятельность противоречит вашим нравственным принципам, имеете право отказаться. Знали же, что не откажусь. Ну я решил их сначала потомить, чтоб не сразу соглашаться. А не боитесь, спрашиваю, что сообщу о вашей распрекрасной организации куда следует? А они мне: где следует, там уже знают. И ваше геройство ни к чему не приведет, кроме как к максимальному сокращению вашего жизненного пути. Отныне и навсегда вы подпадаете под контроль Управления. А мне-то что. Согласился, конечно. Работа как работа. Платить могли бы побольше, да что возьмешь с казенщины... И уйти нельзя...
Они замолчали, расслабленно потягивая из пластиковых бутылок «Спрайт». Я не верил ушам. Эта сладкая парочка во всеуслышание заявляет, что утренний взрыв автобуса – дело рук какого-то Витька, а за всем этим стоит какое-то Управление? Бред.
Я оглянулся по сторонам. Вокруг скамейки не было ни души, дорожка пустовала. Поэтому эти двое говорили, не таясь. Но я-то сидел в метре от них, а они даже не сочли нужным убавить звук! Я встал и медленно прошелся перед ними, как подиумная модель перед публикой. С той только разницей, что мои зрители мне не аплодировали. Они вообще меня не заметили. Я подошел ближе и, не сдержавшись, пнул одного ногой. Тот даже не шелохнулся. Я пинал его еще и еще, пока наконец не вспомнил об украденной два часа назад шоколадке. И тогда заставил себя перевести взгляд на зеркальные очки парня. В них безмятежно отражалась пустая дорожка. Без меня.
Дальнейшее помню плохо. Кажется, я дал парню оплеуху и куда-то побежал, ничего не соображая. Потом ходил по каким-то незнакомым переулкам, обливаясь потом. Как оказался у своего дома, не знаю. Поднявшись к себе, я выпил до дна чайник, залез под холодный душ, потом свалился на диван и проспал до вечера...
Проснулся, когда начало темнеть. Голова прояснилась только после второй чашки кофе. Больше ничего не хотелось: один только вид еды вызывал тошноту. Мысль о том, чтобы пойти куда-то, хотя бы наверх, тоже была нестерпима. Но надо было что-то делать с собой. Не мог же я спокойно и равнодушно наблюдать за собственным превращением в привидение, в тень от пустоты. Человеки-невидимки обычно плохо кончают, как свидетельствует мировая художественная культура.
Я начал думать о том, надо ли мне пойти в милицию. Решил, нет, сам попытаюсь разобраться.
Я встал и задернул занавески. Абсолютной темноты не получилось, но главное было достигнуто: моя квартира стала отдельным миром, путешествующим в невесомости. Прорвала стены человеческой реальности, и ее приняла в свои крепкие объятия Реальность Вытесненных Предметов и Явлений. Мир, которого нет. В нем любое движение совершается незримо для глаза, со скоростью часовой стрелки, а любой звук распадается на тысячи частей, вязнущих в пространстве и времени. Чтобы понять смысл и значение звука, нужно собрать все его части воедино. Вот и сейчас до меня пытается добраться какой-то резкий, судя по его бестолковым составляющим, громкий звук. Когда наконец все его части собрались вместе и слепили в моей голове целое, звук прекратился. Я с запозданием понял, что это был телефонный звонок, пробившийся ко мне из брошенной и оставленной далеко позади человеческой реальности. Брать трубку было уже бесполезно, но что-то заставило меня подойти и поднять ее.
Странно, но там была тишина, никакого гудения. Вслушавшись, я понял, что тишина эта обманчива: она была беременна шорохами, всплесками, тихим гулом и невнятным шепотом эфирного пространства. Где-то очень далеко в это тихое телефонно-эфирное поскрипывание клином врезалась приглушенная расстоянием разгульная музыка и тут же смолкла. Я хотел положить трубку на место, как вдруг она заговорила. Слышимость была такой ясной и четкой, как будто человек находился рядом, в комнате, а не прятался в телефонном проводе.
– У него на следующей неделе рейс ТУ-134 Москва – Хабаровск. В районе Ангары должно сработать. Автоматическое включение тормозного двигателя с блокировкой переключателя.
Ему отвечал другой голос:
– Неплохой кусок отхватил. Он у начальства на высоком счету. И премию каждый раз оттяпывает.
– А ты не завидуй. Работать надо, а не на чужие куски рот разевать. Как там дела с терактом в автобусе, фотороботы сработаны?
– Это утрешний взрыв-то? Готовы портреты. В жизни не видел таких тупых рож. А куда деваться: против свидетельских показаний не попрешь. И где только этих свидетелей отыскали? Завтра эти морды по всей столице висеть будут. Тэк-с. Гасанов Ринат Ахмедович, 1973 года рождения. Тамиров Алишер Бесланович, 1968 года рождения. Разыскиваются по подозрению в совершении террористического акта... ну и так далее. Так что органы работой обеспечены.
– С этими терактами будет теперь заваруха. Те еще мудрецы в Управлении сидят. Зачем надо народ зря полошить – чтоб все еще сильнее от страха тряслись?
– А чтоб не скучно жилось. А то все несчастные случаи, да техногенные катастрофы. Сплошное неисправное оборудование и утечка газа... Надо же и сознательного элемента добавить.
– Ладно, в общем понял, да? Даешь по всем спецгруппам экстренную информацию. И чтоб до каждого довели, под расписку...
Я слушал весь разговор, затаив дыхание. Уже во второй раз за сутки я каким-то образом оказывался посвященным в планы неведомого Управления, развернувшего крупномасштабную убойную кампанию против мирного населения. Меня начало трясти мелкой дрожью, я расслабленно опустился на стул, не в силах стоять, в носу что-то защекотало. Не выдержав, я чихнул прямо в трубку и замер. Разговор тут же прервался, послышались короткие гудки. Я быстро положил трубку на место, чертыхаясь.
Но как же я сумел вклиниться в их разговор, если и пальцем не притронулся к диску телефона? Только если они зачем-то подсоединились к моему номеру. И значит, они знают обо мне. А теперь им известно, что я подслушивал их. Я понял, что, пока не поздно, надо бежать в милицию.
Но тут я спросил себя: а что мне вообще-то известно? Два случайных разговора, которые существуют только в моей голове, – вот и все мои доказательства. С таким багажом меня пошлют куда подальше, и будут правы. И тут в памяти всплыла фраза, услышанная в парке, на скамейке: «А не боитесь, спрашиваю, что сообщу о вашей распрекрасной организации куда следует? А они мне: где следует, там уже знают». Так. Спокойно. Значит, то, во что я имел несчастье вляпаться, – это политический заговор. Геноцид, только в скрытой форме...
Звонок. Я вздрогнул. Подошел и снял трубку. Как и в первый раз на меня обрушилась гулкая тишина телефонного эфира. Ждать пришлось недолго. Кто-то произнес, обращаясь явно не ко мне:
– Это он. Я засек его.
И сразу же в ухо мне полетели слова, произносимые каким-то хриплым, резким голосом и развязным тоном. Мне даже почудился запах перегара из трубки.
– Слушай сюда, придурок. Тебя мамочка не учила в детстве не встревать, куда не надо? Или ты, падла, не в курсе, что подслушивать нехорошо и за это можно схлопотать невзначай? Хочешь получить вне очереди место на кладбище?
Я промолчал – отвечать было нечего.
– Короче, ты меня понял. Еще раз засечем, считай, ты труп. Отбой.
Последнее слово, по-видимому, относилось не ко мне, потому что сказано было куда-то в сторону. После него зазвучали гудки. Не знаю, почему я не положил трубку сразу: теперь у меня было такое чувство, будто я всласть повалялся в выгребной яме.
Подонки. Мерзавцы. Я был сильно взбудоражен и не находил себе места, слоняясь из угла в угол. Позвонить на телефонную станцию, узнать, кто ко мне подключен? Завтра же позвоню из автомата – мой наверняка прослушивается. И еще надо предупредить... Черт, но я же не знаю, какой аэропорт и дата вылета, не говоря уже о времени. Я представил себе этот звонок доброжелателя: «В одном из самолетов ТУ-154 рейса Москва – Хабаровск неисправный тормозной двигатель. На следующей неделе в районе Ангары он создаст аварийную ситуацию. Прошу принять меры». Глупее не придумаешь. Кажется, они еще что-то говорили насчет троллейбуса послезавтра. Но сколько в Москве сотен троллейбусов? А взрывное устройство можно подложить и в самый последний момент.
Я ничего не могу сделать. Единственное – ждать. Пока меня вновь не сделают ненужным свидетелем бандитских сговоров...
* * *
Утром, приведя себя в боевую готовность, я спустился на улицу. Из автомата позвонил на АТС и попытался выяснить у грустного женского голоса, не подключен ли к моему телефону кто-нибудь и если да, то нельзя ли узнать, кто именно.– Мы проверим ваш номер. Перезвоните завтра.
Я взмолился:
– Девушка! А пораньше? Мне очень, ну очень нужно. Дело идет о жизни и смерти.
– Так уж и о смерти? – недоверчиво переспросила телефонистка. – Вы что, хотите убить того, кто к вам подключился?
– Нет, это, кажется меня хотят убить. – Я не стал добавлять, что и ее участь, к сожалению, тоже находится под сомнением.
– Сочувствую. – В ее голосе прозвучали погребальные интонации. – Через час устроит?
– Премного благодарен.
Из автомата я направился к метро – покупать газету с объявлениями о работе. Передо мной парень в темных очках и со стрижкой ежиком расплатился за какой-то журнал. И я вдруг сообразил, что малый попадается мне на глаза уже во второй или третий за сегодня раз. Я от природы вообще подозрителен, а тут мои подозрения имели под собой достаточно оснований, чтобы я перестал сомневаться – за мной установили слежку. Хотя ее непрофессионализм был бы очевиден и для младенца. Я даже огорчился, что мои потенциальные противники принимают меня за полного идиота.
От того, что я вдруг стал кому-то врагом, мое чувство собственного достоинства возросло до небывалых размеров. Я ощутил свою значительность и уже почти что гордился собой – тем, что в одиночку бросаю вызов могущественному преступному клану террористов-диверсантов. Я чувствовал себя Джеймсом Бондом, Робин Гудом и комиссаром Каттани одновременно. Останавливая взгляды на прохожих, я молча обещал им, что спасу их. Я уже забыл о том, что еще вчера был призраком, фантомом, – сейчас не было никаких сомнений в том, что я есть. И убедительнейшим доказательством тому явилась установленная за мной слежка.
Ровно через час я снова позвонил на телефонную станцию и узнал, что к моему номеру никто и не думал подключаться, так что я могу быть совершенно спокоен на этот счет.
– Девушка, вы уверены? Ошибки быть не может?
– Молодой человек, я уверена в этом так же, как и в том, что вы задаете дурацкие вопросы.
Значит, телефонный разговор, подслушанный мной вчера, оказался чистой случайностью. В парке – тоже самое.
Мне оставалось только одно – поменяться ролями с парнем, который следил за мной, и установить свою собственную слежку за ним, притворившись ничего не подозревающим идиотом. Эта мысль показалась мне гениальной. Когда-нибудь этот парень должен будет смениться другим «хвостом», вот тогда-то я и займусь им. В том, что он обязательно должен навести меня на одну из диверсантских штаб-квартир, я по своей наивности не сомневался.
Чтобы удостовериться в слежке, я применил классический прием: остановился около витрины и сделал вид, что рассматриваю ее. Через четверть минуты я увидел его – он перешел на противоположную сторону улицы и остановился у фонарного столба, заглядевшись на объявления. Я двинулся вперед, ведя парня за собой. Я собирался где-нибудь удобно устроиться, чтобы просмотреть газету, поэтому конечной целью пути избрал небольшой, но очень зеленый сквер, разбитый через два квартала от метро.
Выбрав удобный наблюдательный пункт между двумя клумбами, я расположился на скамейке, раскрыл газету и, глядя поверх нее, установил местоположение условного противника. И даже испытал удовлетворение от того, что все идет по плану. Потом, углубившись в чтение, я начал штудировать объявления о работе, которые на разные лады кричали о том, что страна остро нуждается в менеджерах различного калибра, секретаршах приятной внешности, бухгалтерах со стажем, целеустремленных торговых представителях, рекламных агентах, желающих чего-то там добиться в этой жизни, а также всевозможных риэлторах, рекрутерах, логистиках, криэйторах, промоутерах и мерчендайзерах вкупе с дистрибьюторами и клининговыми операторами – все это без вредных привычек и с активной жизненной позицией. У меня заболела голова, когда я осознал, что из всего этого разнообразия гожусь разве что на должность уборщицы в супермаркете или расклейщика объявлений без опыта работы.
Но надо было выбирать. Я раскрыл газету на разделе «Работа для всех», зажмурил глаза и ткнул пальцем. Это оказалось стандартное, ни о чем не говорящее объявление о «бизнесе для всех желающих». Покорившись судьбе, я пошел звонить по указанному телефону. Автомат нашелся невдалеке, в зоне видимости, и мой «хвост» не шелохнулся, старательно делая вид, что заснул в тенечке.
Демонстративно отвернувшись от него, я набрал номер. Ответившая женщина пригласила меня приехать завтра в полдень за подробной информацией, продиктовала адрес и назвала свою фамилию. Наверное, в качестве пароля. Она еще что-то говорила, но из-за протарахтевшего рядом бульдозера я ничего не расслышал.
Выйдя из будки автомата, я хотел вернуться на лавку. Следить за «хвостом», удобно устроившись на скамейке, было гораздо комфортнее – не надо таскать его за собой, слоняясь по прожаренным улицам города, истязуемого дневным светилом, и нервно озираться в поисках предмета слежки, делая при этом вид заблудившегося туриста. Сиди себе тихонечко и наслаждайся видом своего подследственного, прочно приклеенного к скамейке долгом службы. Но мои надежды на сладкую жизнь оказались самым беспардонным образом разрушены. Кинув взгляд на лавку, где пять минут назад сидел парень в темных очках, я очень удивился: она была пуста. Я поискал стрижку-ежик на других лавках, прошелся глазами по кустам. Парень исчез. Я упустил его, как последний дилетант. А других претендентов на роль «хвоста» не находилось – на скамейках восседали мамаши с колясками, влюбленные парочки, замученные сессией студенты, резвились дети, да соревновались в вязании чулок две самоотверженные старушки. Прохлаждаться в сквере больше не имело смысла.
* * *
Разочарованный в своих успехах шпиона-любителя я вернулся домой. Работал до вечера. А с наступлением ночи снова был на крыше.Я сидел на краю, спустив ноги вниз, опершись локтями о низкое металлическое ограждение, и безучастно смотрел, как город зажигает огни и как гасит их. Не знаю, сколько времени прошло в наблюдении за этой игрой в жмурки города с ночью, но я вдруг почувствовал, что все начинается заново. Опять меня окутывает призрачной пеленой позавчерашнее наваждение. Меня вновь куда-то затягивает и засасывает, в какую-то черную дыру, где я уже буду не я, а только тень моего я. Я прислушался. Так и есть: внизу опять скрипели качели, посылая повсюду свои тоскливые позывные. Смотреть вниз, чтобы разглядеть моего мучителя, было бесполезно – я уже знал, что там никого нет. Качели, ставшие на время флейтой крысолова, манящей меня за собой, были безнадежно пусты.
Качели никогда не были для меня просто детским развлечением. Они вошли в мою жизнь чем-то большим, чем просто маятник, на котором весело и интересно раскачиваться. В первый раз я услышал этот плач качелей в детском саду. Будто они о чем-то просили, не смея перевести свои рыдания в понятные для людей слова. Сама мелодичность этого скрипа меня настолько околдовала, что я подолгу мог стоять рядом и слушать, а если никто не качался, то я сам раскачивал их, не решаясь оседлать. Когда я учился в первом классе, качели появились и во дворе нашего дома. К перекладине были подвешены сразу три сиденья, и все равно у качелей постоянно собиралась очередь. Я тоже не избегал этого удовольствия, но кроме него у меня появился дополнительный аттракцион, от которого я испытывал истинное наслаждение, не понятное другим. Расстояние между двумя соседними сиденьями качелей было не очень велико – чуть больше ширины детских плеч. В этом и заключалась суть. Надо было только дождаться, когда два человека посильнее раскачаются, и тогда неторопливо пускаться в путь между двумя параллельными траекториями. Конечно, риск минимальный, если держаться прямо, руки по швам, но дух все же захватывает, когда ежесекундно ожидаешь жесткий и резкий удар в спину – хотя бы только в воображении. Эффект получался максимальным, когда сиденья двигались в противоположных направлениях. Для меня эта узенькая дорожка между двумя тяжелыми и быстрыми маятниками была Переходом. Я воображал, что перехожу по ней в какой-то другой мир, где все по-иному, все приобретает новые качества и способности. Эта дорожка была символом иной реальности, и она же была путем в этот иномир. Словно я, отправляясь в это междукачельное путешествие, порывал со всем, что окружало меня в жизни, разрушал все привычные связи и держал путь в неведомое, исчезая для всех остальных.
Естественно, я очень ревниво относился ко всем попыткам других детей следовать моим путем. Я не хотел, чтобы они нашли этот другой мир – делиться им с кем-то у меня не было никакой охоты. Однажды какой-то незнакомый мне мальчишка, наверное, он еще и в школу не ходил, глядя на меня, решил повторить мой коронный номер. Я даже не обратил на него поначалу внимания – настолько он был мал, что вряд ли мог что-либо понять и уловить смысл Перехода. На одном из сидений раскачивался наш дворовый хулиган Сюпа, парень лет четырнадцати. И вот когда этот несмышленый хлюпик прошел уже больше половины, Сюпа, решив пугнуть его, выставил на полном ходу руку. Малыш в испуге отшатнулся в сторону и сразу же угодил под соседние качели. Я видел, как мальчишка пролетел вперед на метр и упал без сознания. Сразу же поднялся переполох, чьи-то испуганные мамаши начали кричать, суетиться вокруг подбитого, побежали звонить в «Скорую». Я был растерян и взволнован не меньше других. Но кроме испуга я испытывал и тайное удовлетворение. Глядя на струйки крови, вытекавшие из носа и из ушей мальчишки, я думал о том, что он не выдержал испытания Переходом. Переход не принял его и закрыл перед ним свою дверь. Он сам пожелал оставаться только моим. Отныне я мог быть спокоен, видя как другие проходят через качели, – теперь я знал, что они далеки от открытия Перехода. А тот, сбитый, вплотную подошел к разгадке моей тайны и должен был поплатиться за это. Больше я его не видел, но, кажется, он все же остался жив.
Выйдя из детского возраста, я потерял интерес к качелям. Переход канул в прошлое, превратившись в воспоминание. А те ощущения, которые я испытывал, проходя по нему, то чувство, будто я нахожусь на границе двух противоположных миров, мне все же иногда удавалось уловить. Это случалось на разделительной полосе автодорог – когда пройдена только половина пути через улицу, а светофор уже поменял цвета. С обоих сторон меня охватывает плотный поток машин, мчащихся в противоположные стороны, и я оказываюсь в пограничной зоне, ощущая, как расползаются и растворяются зыбкие грани мира, а реальность рассыпается в прах...
А теперь этот скрип внизу – как навязчивое напоминание о чем-то, что я давно забыл. Сейчас это что-то снова вошло в мою жизнь и куда-то меня зовет. Что-то должно случиться, сейчас, сию минуту, надо только...
– Здесь не занято?
От неожиданности я вздрогнул и резко повернулся. Я не заметил, как он подошел – он был едва различим, хотя мои глаза давно уже привыкли к темноте и все предметы на крыше обрисовывались четко и ясно. Шагов или других звуков я тоже не слышал. Еще один любитель ночного высотного воздуха? Я хмуро оглядел его и ответил:
– Нет.
Даже абсурдность ситуации не могла меня развеселить. Этот незваный пришелец прервал меня на чем-то важном, жизненноважном, а теперь из-за его идиотского вопроса я был сбит с толку и потерял нить своих мыслей.
Он сел рядом и тоже спустил ноги вниз. Кое-как я рассмотрел смутно вырисовывавшиеся черты его лица, но оно было мне незнакомо.
– Отличный вид, – начал он. В его намерения явно входило втянуть меня в бессмысленнейший разговор.
– Красиво, – лениво отозвался я.
– А не страшно на краю сидеть?
– Вы ведь сели.
– Ну, в компании как-то веселее. А вы, значит, не боитесь? И голова не кружится, когда вниз смотрите?
– Не кружится.
– Я-то в общем тоже высоты не боюсь, но как-то все-таки не по себе становится, знаете ли. Начинаешь представлять себе всякие жуткости – и не хочешь, а представляешь. Как срываешься вниз и начинаешь падать. Падаешь, падаешь, а земли все нет. У вас такого не бывает?
– Иногда.
– А на самом деле никогда не хотелось испробовать это ощущение свободного полета? Я-то частенько об этом думаю. Аттракционы еще такие есть. Привязывают человека за ноги к длинному тросу и сталкивают вниз с большой высоты. Только с тросом это совсем другое. Не по-настоящему.
– Можно еще с парашютом.
– Э-э, нет. Все не то, не то. – Он даже вздохнул с сожалением.