Страница:
— Поезжай на него, — велел Старый Так одному из своих дружинников, и тот стремительно рванул на эту странную груду мускулов, преградившую путь своею весельной шлюпкой.
Могучий карлик махнул бревном, словно бейсбольной битой, по груди лошади, сразив животное наповал, затем вырвал смельчака из седла и переломил надвое, будто соломинку. Потом он снова замахнулся бревном, словно ракеткой, уставившись в ту точку берега, откуда Старый Так со своей дружиной наблюдал за происходящим.
Трампер вспомнил, как подумал тогда, что остальные воины в этот момент, наверное, наложили в штаны.
Но Старый Так был не таким расточительным, чтобы жертвовать людьми понапрасну. Стоило ему увидеть этого карлу, как он сразу распознал в нем незаменимого телохранителя, поэтому он выслал гонца за подмогой. Это дивное диво нужно было ему живым.
Около двадцати воинов с сетями и острогами в конце концов захватили в плен огромного тролля, перегородившего берег Швуда. Старший из ловцов первым назвал пленника Спрогом. «Da Sprog» в грубом переводе значит «дьявольская гадина», наиглавнейший гад, который изображает дьявола или в образе которого дьявол хромает по земле, — неизменный атрибут их религии.
Но все это оказалось чепухой. Спрог так же легко обучался, как сокол, и скоро был предан Старому Таку не меньше, чем любимый пес Така Ротц. Так что, расставшись со Спрогом и подарив его своему сыну Аксельту, Старый Так продемонстрировал самым наглядным образом свою отцовскую любовь.
Трампер прервал воспоминания о событиях поэмы, задумавшись, в тот ли момент жизни Спрог начал задаваться и считать, будто ему все дозволено. Возможно, это случилось позже, размышлял он, поскольку первые пять лет жизни с Аксельтом Спрог страдал от неадекватности своего положения. Старый Так был менее требователен, и Спрог находил роль хозяйского пса очень удобной. Но Аксельт был ровесником Спрога и имел склонность сближаться со слугами; одним словом, Аксельт любил хорошенько выпить со Спрогом, и Спрог не знал, какоп теперь его статус. Разумеется, он питал к Аксельту глубокую привязанность и сделал бы для него все на свете, но с ним обращались почти как с другом Аксельта, и это сбивало его с толку. Социальное неравенство — тема несущественная в «Аксельте и Туннель», однако здесь она всплывала в своей типично примитивной манере.
Однажды ночью Аксельт и Спрог хорошенько набрались в маленькой деревушке под названием Тит и, покачиваясь из стороны в сторону, побрели домой в замок через сад; по дороге они состязались, кто выдерет с корнем самое большое дерево. Победил, разумеется, Спрог, что, видимо, рассердило Аксельта. Но, тем не менее, они пересекли ров рука об руку, после чего Аксельт спросил у Спрога, не будет ли он против, если Аксельт переспит с его новой женой Флавией. В конце концов, они ведь друзья…
Вероятно, из-за этой просьбы в голове Спрога внезапно и возникла путаница. Ведь он должен был хорошо понимать, что Аксельт мог взять себе Флавию когда угодно, стоило пожелать; и поэтому, видимо, Спрог решил, что, спрашивая его позволения, хозяин как бы наделяет его теми же правами.
К чему Спрог оказался не готов, то есть он не только с радостью позволил Аксельту позабавиться с Флавией, но и сломя голову сам кинулся в королевские покои позабавиться с Аксельтовой Туннель. Однако Аксельт ничего такого ему не предлагал. Совершенно очевидно, что Спрог превратно истолковал ситуацию.
Трампер представил себе, как бедный Спрог катится по лабиринтам коридоров в королевские покои, словно пятифутовый шар для боулинга. Вот тогда-то Спрог и расслабился.
Тут Ральф снова забарабанил в дверь ванной, и Трампер подумал, что надо открыть. Он глянул в книгу, которую держал в руках, почему-то ожидая, что это «Аксельт и Туннель», и с разочарованием обнаружил, что это всего лишь «Роковые телеграммы» Хельбарта. Когда он открыл дверь, Ральф проследовал за телефонным шнуром до раковины. Казалось, он ничуть не удивился, обнаружив телефон именно там; он набрал номер прямо в раковине, прислушался к сигналу «занято» и положил трубку обратно.
«Господи, мне следовало бы вести дневник», — подумал Трампер.
Тем-же самым вечером он попытался начать. После того как они с Тюльпен кончили заниматься любовью, возникли вопросы. В его мозгу всплывали аналогии. Он подумал об Аксельте, взявшем в темноте Флавию, которая поджидала своего толстяка Спрога. Флавия поначалу испугалась, ибо решила, что это Спрог. А Флавия и Спрог давно заключили между собой соглашение: никогда не заниматься любовью, если Спрог пьян, поскольку Флавия опасалась, как бы он не сломал ей позвоночник. К тому же невозможно выразить словами, что за запах исходил от Спрога, когда он надирался до чертиков.
Но Флавия быстро смекнула, кто услаждает ее, возможно, потому, что ее позвоночник остался цел, а может, по королевскому запаху.
— О, мой господин Аксельт! — прошептала она. И снова Трампер подумал о бедном, введенном в заблуждение Спроге, который спешил, сгорая от страсти к Туннель, в королевские покои. Затем он подумал о детях, противозачаточных средствах и о занятиях любовью с Бигги, сравнивая их с занятиями любовью с Тюльпен. Его дневник так и оставался девственно-чистым.
Он вспомнил, как Бигги всегда забывала принимать свои пилюли. Богус подвесил в ванной на тонкой веревочке маленькую пластинку с помеченными таблетками, чтобы она вспоминала о них всякий раз, когда включала и выключала свет, но ей не понравилось, что ее контрацепция была вывешена на всеобщее обозрение. Всякий раз, когда Ральф бывал у них в доме, она страшно сердилась.
— Ты приняла свою таблетку сегодня, Бигги? — ехидничал Ральф, выходя из ванной.
У Тюльпен, напротив, имелась внутриматочная спираль. Когда Бигги была в Европе, у нее, разумеется, тоже сидела внутри такая хитроумная штучка, но она ее потеряла. Трампер вынужден был признать, что присутствие постороннего предмета вызывало немного странные ощущения. Он чувствовал эту штуковину внутри, как некое удлинение своего члена, еще одну руку или тонкий палец. Кроме того, она имела обыкновение прогибаться. И ему это нравилось. Она двигалась. С Тюльпен он никогда толком не знал, касался ли ее спирали. Вот сегодня ночью он ничего такого не почувствовал, что обеспокоило его, и, вспомнив о том, как Биги потеряла свою, он спросил Тюльпен об этой штуковине.
А твоя штучка? — шепнул он.
— Какая штучка?
— Спираль.
— А… Ну и как она тебе сегодня? — Я ее не почувствовал.
— Слишком деликатная, да?
— Нет, серьезно, ты уверена, что все в порядке? — Он часто проявлял беспокойство по этому поводу.
Тюльпен под ним какое-то время молчала, потом ответила:
— Все в порядке, Трампер.
— Но я ничего не почувствовал, — настаивал он. — Я почти всегда чувствую ее там. — Это было не совсем правдой.
— Все в порядке, — прошептала она, сворачиваясь калачиком рядом с ним.
Он подождал, пока она уснет, прежде чем встал и попытался начать писать дневник. Но он даже не знал, какой сегодня день; он не мог припомнить, какое это число. Казалось, в его голове все звенело. Там роились миллионы персонажей из прокрученного в его мозгу фильма — то ли настоящие, то ли придуманные. Затем он снова вспомнил загадочный отрывок из книги Хельбарта о ногах Фреди. К тому же не стоило забывать об «Аксельте и Туннель»: он никак не мог избавиться от образа Спрога, который бочонком катился через весь замок, предвкушая блаженство.
Он уже сложил в уме предложение. Оно никак не походило на фразу из дневника, но это была действительно удачная строка для начала. И он написал ее, откинув все сомнения: «Мне его порекомендовал ее гинеколог».
Разве это начало для дневника? Вдруг его поразил вопрос: может ли что-то одно относиться к чему-то другому? Но он должен был с чего-то начать.
Возьмем, например, Спрога…
Он посмотрел на свернувшуюся калачиком Тюльпен: притянув к себе его подушку, она захватила ее ногами, словно ножницами, и опять тихонько заснула.
Все по порядку. Так что там случилось со Спрогом?
Глава 28
Глава 29
Могучий карлик махнул бревном, словно бейсбольной битой, по груди лошади, сразив животное наповал, затем вырвал смельчака из седла и переломил надвое, будто соломинку. Потом он снова замахнулся бревном, словно ракеткой, уставившись в ту точку берега, откуда Старый Так со своей дружиной наблюдал за происходящим.
Трампер вспомнил, как подумал тогда, что остальные воины в этот момент, наверное, наложили в штаны.
Но Старый Так был не таким расточительным, чтобы жертвовать людьми понапрасну. Стоило ему увидеть этого карлу, как он сразу распознал в нем незаменимого телохранителя, поэтому он выслал гонца за подмогой. Это дивное диво нужно было ему живым.
Около двадцати воинов с сетями и острогами в конце концов захватили в плен огромного тролля, перегородившего берег Швуда. Старший из ловцов первым назвал пленника Спрогом. «Da Sprog» в грубом переводе значит «дьявольская гадина», наиглавнейший гад, который изображает дьявола или в образе которого дьявол хромает по земле, — неизменный атрибут их религии.
Но все это оказалось чепухой. Спрог так же легко обучался, как сокол, и скоро был предан Старому Таку не меньше, чем любимый пес Така Ротц. Так что, расставшись со Спрогом и подарив его своему сыну Аксельту, Старый Так продемонстрировал самым наглядным образом свою отцовскую любовь.
Трампер прервал воспоминания о событиях поэмы, задумавшись, в тот ли момент жизни Спрог начал задаваться и считать, будто ему все дозволено. Возможно, это случилось позже, размышлял он, поскольку первые пять лет жизни с Аксельтом Спрог страдал от неадекватности своего положения. Старый Так был менее требователен, и Спрог находил роль хозяйского пса очень удобной. Но Аксельт был ровесником Спрога и имел склонность сближаться со слугами; одним словом, Аксельт любил хорошенько выпить со Спрогом, и Спрог не знал, какоп теперь его статус. Разумеется, он питал к Аксельту глубокую привязанность и сделал бы для него все на свете, но с ним обращались почти как с другом Аксельта, и это сбивало его с толку. Социальное неравенство — тема несущественная в «Аксельте и Туннель», однако здесь она всплывала в своей типично примитивной манере.
Однажды ночью Аксельт и Спрог хорошенько набрались в маленькой деревушке под названием Тит и, покачиваясь из стороны в сторону, побрели домой в замок через сад; по дороге они состязались, кто выдерет с корнем самое большое дерево. Победил, разумеется, Спрог, что, видимо, рассердило Аксельта. Но, тем не менее, они пересекли ров рука об руку, после чего Аксельт спросил у Спрога, не будет ли он против, если Аксельт переспит с его новой женой Флавией. В конце концов, они ведь друзья…
Вероятно, из-за этой просьбы в голове Спрога внезапно и возникла путаница. Ведь он должен был хорошо понимать, что Аксельт мог взять себе Флавию когда угодно, стоило пожелать; и поэтому, видимо, Спрог решил, что, спрашивая его позволения, хозяин как бы наделяет его теми же правами.
К чему Спрог оказался не готов, то есть он не только с радостью позволил Аксельту позабавиться с Флавией, но и сломя голову сам кинулся в королевские покои позабавиться с Аксельтовой Туннель. Однако Аксельт ничего такого ему не предлагал. Совершенно очевидно, что Спрог превратно истолковал ситуацию.
Трампер представил себе, как бедный Спрог катится по лабиринтам коридоров в королевские покои, словно пятифутовый шар для боулинга. Вот тогда-то Спрог и расслабился.
Тут Ральф снова забарабанил в дверь ванной, и Трампер подумал, что надо открыть. Он глянул в книгу, которую держал в руках, почему-то ожидая, что это «Аксельт и Туннель», и с разочарованием обнаружил, что это всего лишь «Роковые телеграммы» Хельбарта. Когда он открыл дверь, Ральф проследовал за телефонным шнуром до раковины. Казалось, он ничуть не удивился, обнаружив телефон именно там; он набрал номер прямо в раковине, прислушался к сигналу «занято» и положил трубку обратно.
«Господи, мне следовало бы вести дневник», — подумал Трампер.
Тем-же самым вечером он попытался начать. После того как они с Тюльпен кончили заниматься любовью, возникли вопросы. В его мозгу всплывали аналогии. Он подумал об Аксельте, взявшем в темноте Флавию, которая поджидала своего толстяка Спрога. Флавия поначалу испугалась, ибо решила, что это Спрог. А Флавия и Спрог давно заключили между собой соглашение: никогда не заниматься любовью, если Спрог пьян, поскольку Флавия опасалась, как бы он не сломал ей позвоночник. К тому же невозможно выразить словами, что за запах исходил от Спрога, когда он надирался до чертиков.
Но Флавия быстро смекнула, кто услаждает ее, возможно, потому, что ее позвоночник остался цел, а может, по королевскому запаху.
— О, мой господин Аксельт! — прошептала она. И снова Трампер подумал о бедном, введенном в заблуждение Спроге, который спешил, сгорая от страсти к Туннель, в королевские покои. Затем он подумал о детях, противозачаточных средствах и о занятиях любовью с Бигги, сравнивая их с занятиями любовью с Тюльпен. Его дневник так и оставался девственно-чистым.
Он вспомнил, как Бигги всегда забывала принимать свои пилюли. Богус подвесил в ванной на тонкой веревочке маленькую пластинку с помеченными таблетками, чтобы она вспоминала о них всякий раз, когда включала и выключала свет, но ей не понравилось, что ее контрацепция была вывешена на всеобщее обозрение. Всякий раз, когда Ральф бывал у них в доме, она страшно сердилась.
— Ты приняла свою таблетку сегодня, Бигги? — ехидничал Ральф, выходя из ванной.
У Тюльпен, напротив, имелась внутриматочная спираль. Когда Бигги была в Европе, у нее, разумеется, тоже сидела внутри такая хитроумная штучка, но она ее потеряла. Трампер вынужден был признать, что присутствие постороннего предмета вызывало немного странные ощущения. Он чувствовал эту штуковину внутри, как некое удлинение своего члена, еще одну руку или тонкий палец. Кроме того, она имела обыкновение прогибаться. И ему это нравилось. Она двигалась. С Тюльпен он никогда толком не знал, касался ли ее спирали. Вот сегодня ночью он ничего такого не почувствовал, что обеспокоило его, и, вспомнив о том, как Биги потеряла свою, он спросил Тюльпен об этой штуковине.
А твоя штучка? — шепнул он.
— Какая штучка?
— Спираль.
— А… Ну и как она тебе сегодня? — Я ее не почувствовал.
— Слишком деликатная, да?
— Нет, серьезно, ты уверена, что все в порядке? — Он часто проявлял беспокойство по этому поводу.
Тюльпен под ним какое-то время молчала, потом ответила:
— Все в порядке, Трампер.
— Но я ничего не почувствовал, — настаивал он. — Я почти всегда чувствую ее там. — Это было не совсем правдой.
— Все в порядке, — прошептала она, сворачиваясь калачиком рядом с ним.
Он подождал, пока она уснет, прежде чем встал и попытался начать писать дневник. Но он даже не знал, какой сегодня день; он не мог припомнить, какое это число. Казалось, в его голове все звенело. Там роились миллионы персонажей из прокрученного в его мозгу фильма — то ли настоящие, то ли придуманные. Затем он снова вспомнил загадочный отрывок из книги Хельбарта о ногах Фреди. К тому же не стоило забывать об «Аксельте и Туннель»: он никак не мог избавиться от образа Спрога, который бочонком катился через весь замок, предвкушая блаженство.
Он уже сложил в уме предложение. Оно никак не походило на фразу из дневника, но это была действительно удачная строка для начала. И он написал ее, откинув все сомнения: «Мне его порекомендовал ее гинеколог».
Разве это начало для дневника? Вдруг его поразил вопрос: может ли что-то одно относиться к чему-то другому? Но он должен был с чего-то начать.
Возьмем, например, Спрога…
Он посмотрел на свернувшуюся калачиком Тюльпен: притянув к себе его подушку, она захватила ее ногами, словно ножницами, и опять тихонько заснула.
Все по порядку. Так что там случилось со Спрогом?
Глава 28
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ГАШИШЕМ?
В Восточном Ганнене твоя мать, Бигги, положила нас спать в разных комнатах, хотя самой ей пришлось спать с тетушкой Блакстоун, а твоего отца разместить на диване в холле. И мы напрочь забыли про бедного Коута, который прождал нас на нижнем поле бог знает сколько времени. Он провел всю ночь в своем продуваемом ветром «фольксвагене», встав утром с негнущейся, как у кресла-качалки, спиной.
Однако после твоего заявления за обеденным столом ничего страшного не произошло, не считая, разумеется, проблемы с объяснением тете Блакстоун сложившейся ситуации.
— Беременная, — сказала ты ей. — Тетя Блакстоун, я беременна.
— Временно? — не поняла тетя. — Временно где? Кто здесь временный? И почему ты должна быть временной?
Таким образом, разоблачительную новость пришлось громко выкрикивать, и когда до тетушки Блакстоун наконец-то дошло, то она выразила недоумение по поводу всей этой суеты.
— О, беременная! — воскликнула она. — Как мило. Так это видно? — И она уперлась взглядом в тебя, Бигги, изумляясь твоему чудесному преображению, радуясь, что молодые по-прежнему могут плодоносить, — по крайней мере, хотя бы в одном молодые остались прежними.
Мы все понимали твою мать, Бигги, позволяя ей считать, что, само собой разумеется, мы с тобой должны спать в разных комнатах; и лишь у твоего отца хватило храбрости заметить, что мы уже спали вместе до этого по крайней мере раз, так чего теперь опасаться? Но он не стал повторяться, понимая, что твоя мать нуждается в соблюдении неких приличий. Возможно, она считала, что хотя ее дочь и была осквернена и запятнана, будучи почти ребенком, но, по крайней мере, в своей девичьей комнате она должна остаться целомудренной. Зачем осквернять плюшевого медвежонка в изголовье кровати или всех этих маленьких троллей на лыжах, которые таким невинным рядком выстроились на туалетном столике? Что-то ведь должно было остаться нетронутым? Мы все это прекрасно понимали, Бигги.
А утром мы встретились в ванной. Я сшиб зубы тети Блакстоун в раковину: они громко стучали, кружа по ней, — эдакий странствующий рот. Это заставило тебя рассмеяться; потом ты обрезала над ванной ногти на ногах — мое первое вкушение семейной жизни.
Твоя мама нервничала снаружи под дверями ванной.
— Наверху есть еще одна ванная комната! — дважды крикнула она, как если бы опасалась, что ты можешь забеременеть во второй раз, зачать двойню или еще что похуже.
А ты прошептала мне, Бигги, когда я плеснул воды себе под мышки:
— Ты помнишь, Богус, как ты пытался умыться в биде в Капруне? — И от этого ледяного воспоминания мое мужское достоинство съежилось, как сморчок.
Утром Трампер пробормотал что-то в мягкие волосы, разметавшиеся по его подушке.
— Ты помнишь?.. — начал было он, но оборвал себя, узнав запах духов и отодвигаясь от лежавшей рядом женщины.
— Помни… — сонным голосом повторила проститутка. Она не понимала по-английски.
После ее ухода все, что он мог припомнить о ней, — это ее кольца. И то, что она с ними проделывала. Это была игра, которая ее забавляла: отражения маленьких граней света, пойманных многоликими камнями, бегали по ее и его телам.
— Поцелуй здесь, — просила она, указывая на мерцавшее пятнышко света. Когда она двигала руками, отражающиеся лучики перемещались вместе с ними, оставляя за собой яркие квадраты и треугольники то поверх ее глубоко посаженного пупка, то на упругих бедрах.
У нее были длинные, восхитительные руки и самые тонкие, чувственные запястья, которые ему когда-либо доводилось видеть. А еще она играла кольцами «в огораживание».
— Попробуй остановить меня, — сказала она, садясь на корточки напротив него на расшатанной кровати «Тащи», делая обманные выпады, уклоняясь и тыкая его своим сверкающим запястьем, царапая его в разных местах острыми деталями кольца, но не настолько сильно, чтобы поранить кожу.
Когда он лег на нее, она принялась водить кольцами по его спине. Один раз он поймал отражение лучей в ее глазах: она наблюдала за игрой света в своих кольцах, гоняя блики по потолку, одновременно двигаясь под ним легко и бездумно.
На Джозефплац Трампер остановился, обошел вокруг фонтана, удивляясь, как он оказался здесь. Он попытался вспомнить, сколько заплатил проститутке или когда он был с ней, но никак не мог восстановить последовательность событий; он проверил свой пустой кошелек, чтобы убедиться…
Чудесный запах шоколада, приправленного кошачьей мятой, исходивший от чемодана, заставил Богуса едва не подскочить от радости, вспомнив о плитке гашиша. Он представил себе, как расплачивается кусочком гашиша за завтрак — берет столовый нож, отрезает тонюсенькую полоску и спрашивает у официанта, хватит ли этого.
В конторе «Америкэн экспресс» он обнаружил, что спрашивает о Меррилле Овертарфе у информационной стойки, за которой озадаченно склонивший голову мужчина таращился сначала в карту перед собой, затем в карту большего масштаба позади себя.
— Овертрав? — переспросил мужчина. — Где это? Вы знаете ближайший к нему город?
После того как они разобрались с этим, его направили к столу с корреспонденцией, где девушка решительно покачала головой: в «Америкэн экспресс» постоянного почтового ящика у Меррилла не было.
И все же Богус решил оставить ему записку.
— Ну, мы, конечно, можем сохранить ее для него, — сказала ему девушка. — Но не больше чем неделю или около того. Потом это письмо считается мертвым.
Мертвое письмо? Ну конечно, даже слова могут умереть.
На доске объявлений в холле висели маленькие записки с содержанием самого разного характера.
«АННА, РАДИ БОГА ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ!»
«СПЕЦИАЛЬНЫЙ ОТВЕТ ТЕЛЕТАЙПОМ NFL ИГРА НЕДЕЛИ/
REG. SHOWING EV. SUN @ P.M. 2 & 4 / ATOMIC
ENERGY COMM., KARNTNER RING 23, WIEN I / U.S.
ТРЕБУЕТСЯ ПАСПОРТ».
«КАРЛ, Я СНОВА НА СТАРОМ МЕСТЕ».
«ПЕТКА, ПОЗВОНИ ОАГЕНФЮРТ 09-03-79
ДО СРЕД.,
В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ ПРИЕЗЖАЙ С ГЕРИГОМ В ГРАЦ, ВСТРЕЧАЕМ
ХОФСТЕЙНЕР ПОСЛЕ 11 ЧЕТВ. ЕВА, ЭРНЕСТ».
Ко всему этому Трампер добавил:
«МЕРРИЛЛ, ОСТАВЬ ДЛЯ МЕНЯ ПАРУ СЛОВ БОГГЛИ».
Он стоял на тротуаре на Кертнер-Ринг, ощущая прелесть no-весеннему солнечной погоды и удивляясь, почему декабрь такой теплый, когда какой-то мужчина, с пухлыми, как у младенца, щеками и в галстуке-бабочке, заговорил с ним. Его рот был настолько маленьким и округлым, что аккуратные усы незнакомца, казалось, образовывали замкнутый круг. Трампер ничуть не удивился, услышав, что тот говорит по-английски; он был похож на служащего газовой станции, которого Трампер знал в Айове.
— Скажите, вы тоже американец? — спросил мужчина у Богуса. Он приблизился, чтобы пожать Трамперу руку. — Меня зовут Арнольд Малкай. — сообщил он, крепко сжимая руку Трамперу и улыбаясь своей мягкой улыбкой.
Богус пытался придумать что-нибудь вежливое, чтобы сказать в ответ, когда Арнольд Малкай сбил его с ног безупречно выполненным приемом. Для такого розовощекого херувима он двигался слишком быстро: он оказался позади Богуса, прежде чем тот успел освободиться от его рук и колен, и выдернул из крепко сжатых рук Богуса чемодан. Затем обрушил на него двойной свинг, распластав Трампера прямо на тротуаре.
В результате столкновения лба с тротуаром У Трампера слегка поплыло в голове, но ему почему-то подумалось, что, может быть, этот Арнольд Малкай — тренер по борьбе, которого он когда-то знал? Он напряг память, пытаясь вспомнить, но тут увидел, как у края тротуара остановилась машина, из которой выскочили двое мужчин. Один из них сунул голову в чемодан Трампера и облегченно вздохнул.
— Все в порядке, это здесь, — произнес он. Все дверцы машины были распахнуты. «Мне снова снится сон», — подумал Трампер, но его плечам было действительно больно, как если бы их вывернули из суставов; эти двое помогли Арнольду Малкаю зашвырнуть Богуса на заднее сиденье машины, удар о которое он ощутил совершенно реально.
На заднем сиденье они обыскали его настолько быстро и основательно, что могли бы сказать, сколько зубчиков в расческе из его нагрудного кармана. Арнольд Малкай сидел на переднем сиденье, изучая паспорт Трампера. Покончив с этим, он развернул брикет с гашишем, понюхал его и, дотронувшись до вязкой поверхности, лизнул языком.
— Это чистый продукт, Арни, — сказал один из мужчин, находившихся на заднем сиденье рядом с Богусом. Его английский был чистейшим алабамским.
— Угу, — откликнулся Арнольд Малкай, снова заворачивая гашиш, пряча его в чемодан Трампера; потом он перегнулся через переднее сиденье и улыбнулся Богусу.
Улыбчивому и пухлому Арнольду Малкаю было лет сорок; среди всего прочего Трампер подумал, что Малкай только что выполнил самый лучший захват и двойной свинг, который он имел несчастье испытать за всю свою спортивную карьеру. Он также подумал, что тем двоим мужчинам в машине тоже около сорока и что они, по всей вероятности, американцы. Хотя они не были пухлыми и не имели привычки подмигивать.
— Нe беспокойся, мой милый мальчик, — сказал Арнольд Малкай Богусу, продолжая улыбаться. Его голос прозвучал гнусавой имитацией B.C. Филдса. — Нам известно, что ты невиновен. Так сказать, почти невиновен. Что мы имеем против тебя? Только то, что мы не заметили, чтобы ты попытался вернуть продукт обратно. — Он подмигнул мужчинам, сидевшим по обе стороны от Богуса. После чего они отпустили его руки, позволив потереть нывшие от боли плечи. — Еще один вопрос, сынок, — сказал Малкай. Он поднял вверх клочок бумаги — это была записка, которую Богус оставил Мерриллу на доске объявлений в «Америкэн экспресс». — Кто такой Меррилл? — спросил Малкай и, когда Трампер молча уставился на него, продолжил: — Этот Меррилл потенциальный покупатель, сынок? — усмехнулся он, но Трампер боялся говорить. Он подумал, что кем бы они ни были, они знают больше него, и решил подождать, что будет дальше. — Мой милый мальчик, — начал Малкай, — мы уверены, что у тебя и в мыслях не было перехватывать гашиш, но мы можем только гадать о том, что ты собирался с ним сделать.
Трампер не произнес ни слова. Машина обогнула Швартценбургплац, сделав круг по тому месту, где они захватили его. Трампер решил, что он слишком насмотрелся фильмов: между копами и жуликами в них всегда было поразительное сходство, и он не мог сейчас с уверенностью сказать, кем были эти мужчины.
Арнольд Малкай вздохнул.
— Знаешь, — сказал он, — лично я считаю, что мы уберегли тебя от преступления. Твой единственный грех пока — это промедление, но если этот Меррилл тот самый персонаж, кому ты собирался продать гашиш, то это преступление совсем другого сорта. — Он подмигнул Богусу и подождал, желая увидеть, собирается ли тот отвечать ему. Богус задержал дыхание. — Хватит играть в молчанку, — рассердился Арнольд Малкай. — Кто такой Меррилл?
— Кто вы? — спросил Богус.
— Я Арнольд Малкай, — ответил Арнольд Малкай, протягивая руку и подмигивая.
Он хотел просто пожать руку, но Богус еще помнил его молниеносный захват и двойной свинг, поэтому он медлил, не в силах принять его твердое рукопожатие.
— У меня еще один вопрос к вам, мистер Фред Трампер, — сказал Арнольд Малкай. Он внезапно перестал трясти руку Трампера и неожиданно стал серьезным — насколько пухлый и подмигивающий человек может выглядеть серьезным. — Почему вы оставили свою жену? — спросил он.
Однако после твоего заявления за обеденным столом ничего страшного не произошло, не считая, разумеется, проблемы с объяснением тете Блакстоун сложившейся ситуации.
— Беременная, — сказала ты ей. — Тетя Блакстоун, я беременна.
— Временно? — не поняла тетя. — Временно где? Кто здесь временный? И почему ты должна быть временной?
Таким образом, разоблачительную новость пришлось громко выкрикивать, и когда до тетушки Блакстоун наконец-то дошло, то она выразила недоумение по поводу всей этой суеты.
— О, беременная! — воскликнула она. — Как мило. Так это видно? — И она уперлась взглядом в тебя, Бигги, изумляясь твоему чудесному преображению, радуясь, что молодые по-прежнему могут плодоносить, — по крайней мере, хотя бы в одном молодые остались прежними.
Мы все понимали твою мать, Бигги, позволяя ей считать, что, само собой разумеется, мы с тобой должны спать в разных комнатах; и лишь у твоего отца хватило храбрости заметить, что мы уже спали вместе до этого по крайней мере раз, так чего теперь опасаться? Но он не стал повторяться, понимая, что твоя мать нуждается в соблюдении неких приличий. Возможно, она считала, что хотя ее дочь и была осквернена и запятнана, будучи почти ребенком, но, по крайней мере, в своей девичьей комнате она должна остаться целомудренной. Зачем осквернять плюшевого медвежонка в изголовье кровати или всех этих маленьких троллей на лыжах, которые таким невинным рядком выстроились на туалетном столике? Что-то ведь должно было остаться нетронутым? Мы все это прекрасно понимали, Бигги.
А утром мы встретились в ванной. Я сшиб зубы тети Блакстоун в раковину: они громко стучали, кружа по ней, — эдакий странствующий рот. Это заставило тебя рассмеяться; потом ты обрезала над ванной ногти на ногах — мое первое вкушение семейной жизни.
Твоя мама нервничала снаружи под дверями ванной.
— Наверху есть еще одна ванная комната! — дважды крикнула она, как если бы опасалась, что ты можешь забеременеть во второй раз, зачать двойню или еще что похуже.
А ты прошептала мне, Бигги, когда я плеснул воды себе под мышки:
— Ты помнишь, Богус, как ты пытался умыться в биде в Капруне? — И от этого ледяного воспоминания мое мужское достоинство съежилось, как сморчок.
Утром Трампер пробормотал что-то в мягкие волосы, разметавшиеся по его подушке.
— Ты помнишь?.. — начал было он, но оборвал себя, узнав запах духов и отодвигаясь от лежавшей рядом женщины.
— Помни… — сонным голосом повторила проститутка. Она не понимала по-английски.
После ее ухода все, что он мог припомнить о ней, — это ее кольца. И то, что она с ними проделывала. Это была игра, которая ее забавляла: отражения маленьких граней света, пойманных многоликими камнями, бегали по ее и его телам.
— Поцелуй здесь, — просила она, указывая на мерцавшее пятнышко света. Когда она двигала руками, отражающиеся лучики перемещались вместе с ними, оставляя за собой яркие квадраты и треугольники то поверх ее глубоко посаженного пупка, то на упругих бедрах.
У нее были длинные, восхитительные руки и самые тонкие, чувственные запястья, которые ему когда-либо доводилось видеть. А еще она играла кольцами «в огораживание».
— Попробуй остановить меня, — сказала она, садясь на корточки напротив него на расшатанной кровати «Тащи», делая обманные выпады, уклоняясь и тыкая его своим сверкающим запястьем, царапая его в разных местах острыми деталями кольца, но не настолько сильно, чтобы поранить кожу.
Когда он лег на нее, она принялась водить кольцами по его спине. Один раз он поймал отражение лучей в ее глазах: она наблюдала за игрой света в своих кольцах, гоняя блики по потолку, одновременно двигаясь под ним легко и бездумно.
На Джозефплац Трампер остановился, обошел вокруг фонтана, удивляясь, как он оказался здесь. Он попытался вспомнить, сколько заплатил проститутке или когда он был с ней, но никак не мог восстановить последовательность событий; он проверил свой пустой кошелек, чтобы убедиться…
Чудесный запах шоколада, приправленного кошачьей мятой, исходивший от чемодана, заставил Богуса едва не подскочить от радости, вспомнив о плитке гашиша. Он представил себе, как расплачивается кусочком гашиша за завтрак — берет столовый нож, отрезает тонюсенькую полоску и спрашивает у официанта, хватит ли этого.
В конторе «Америкэн экспресс» он обнаружил, что спрашивает о Меррилле Овертарфе у информационной стойки, за которой озадаченно склонивший голову мужчина таращился сначала в карту перед собой, затем в карту большего масштаба позади себя.
— Овертрав? — переспросил мужчина. — Где это? Вы знаете ближайший к нему город?
После того как они разобрались с этим, его направили к столу с корреспонденцией, где девушка решительно покачала головой: в «Америкэн экспресс» постоянного почтового ящика у Меррилла не было.
И все же Богус решил оставить ему записку.
— Ну, мы, конечно, можем сохранить ее для него, — сказала ему девушка. — Но не больше чем неделю или около того. Потом это письмо считается мертвым.
Мертвое письмо? Ну конечно, даже слова могут умереть.
На доске объявлений в холле висели маленькие записки с содержанием самого разного характера.
«АННА, РАДИ БОГА ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ!»
«СПЕЦИАЛЬНЫЙ ОТВЕТ ТЕЛЕТАЙПОМ NFL ИГРА НЕДЕЛИ/
REG. SHOWING EV. SUN @ P.M. 2 & 4 / ATOMIC
ENERGY COMM., KARNTNER RING 23, WIEN I / U.S.
ТРЕБУЕТСЯ ПАСПОРТ».
«КАРЛ, Я СНОВА НА СТАРОМ МЕСТЕ».
«ПЕТКА, ПОЗВОНИ ОАГЕНФЮРТ 09-03-79
ДО СРЕД.,
В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ ПРИЕЗЖАЙ С ГЕРИГОМ В ГРАЦ, ВСТРЕЧАЕМ
ХОФСТЕЙНЕР ПОСЛЕ 11 ЧЕТВ. ЕВА, ЭРНЕСТ».
Ко всему этому Трампер добавил:
«МЕРРИЛЛ, ОСТАВЬ ДЛЯ МЕНЯ ПАРУ СЛОВ БОГГЛИ».
Он стоял на тротуаре на Кертнер-Ринг, ощущая прелесть no-весеннему солнечной погоды и удивляясь, почему декабрь такой теплый, когда какой-то мужчина, с пухлыми, как у младенца, щеками и в галстуке-бабочке, заговорил с ним. Его рот был настолько маленьким и округлым, что аккуратные усы незнакомца, казалось, образовывали замкнутый круг. Трампер ничуть не удивился, услышав, что тот говорит по-английски; он был похож на служащего газовой станции, которого Трампер знал в Айове.
— Скажите, вы тоже американец? — спросил мужчина у Богуса. Он приблизился, чтобы пожать Трамперу руку. — Меня зовут Арнольд Малкай. — сообщил он, крепко сжимая руку Трамперу и улыбаясь своей мягкой улыбкой.
Богус пытался придумать что-нибудь вежливое, чтобы сказать в ответ, когда Арнольд Малкай сбил его с ног безупречно выполненным приемом. Для такого розовощекого херувима он двигался слишком быстро: он оказался позади Богуса, прежде чем тот успел освободиться от его рук и колен, и выдернул из крепко сжатых рук Богуса чемодан. Затем обрушил на него двойной свинг, распластав Трампера прямо на тротуаре.
В результате столкновения лба с тротуаром У Трампера слегка поплыло в голове, но ему почему-то подумалось, что, может быть, этот Арнольд Малкай — тренер по борьбе, которого он когда-то знал? Он напряг память, пытаясь вспомнить, но тут увидел, как у края тротуара остановилась машина, из которой выскочили двое мужчин. Один из них сунул голову в чемодан Трампера и облегченно вздохнул.
— Все в порядке, это здесь, — произнес он. Все дверцы машины были распахнуты. «Мне снова снится сон», — подумал Трампер, но его плечам было действительно больно, как если бы их вывернули из суставов; эти двое помогли Арнольду Малкаю зашвырнуть Богуса на заднее сиденье машины, удар о которое он ощутил совершенно реально.
На заднем сиденье они обыскали его настолько быстро и основательно, что могли бы сказать, сколько зубчиков в расческе из его нагрудного кармана. Арнольд Малкай сидел на переднем сиденье, изучая паспорт Трампера. Покончив с этим, он развернул брикет с гашишем, понюхал его и, дотронувшись до вязкой поверхности, лизнул языком.
— Это чистый продукт, Арни, — сказал один из мужчин, находившихся на заднем сиденье рядом с Богусом. Его английский был чистейшим алабамским.
— Угу, — откликнулся Арнольд Малкай, снова заворачивая гашиш, пряча его в чемодан Трампера; потом он перегнулся через переднее сиденье и улыбнулся Богусу.
Улыбчивому и пухлому Арнольду Малкаю было лет сорок; среди всего прочего Трампер подумал, что Малкай только что выполнил самый лучший захват и двойной свинг, который он имел несчастье испытать за всю свою спортивную карьеру. Он также подумал, что тем двоим мужчинам в машине тоже около сорока и что они, по всей вероятности, американцы. Хотя они не были пухлыми и не имели привычки подмигивать.
— Нe беспокойся, мой милый мальчик, — сказал Арнольд Малкай Богусу, продолжая улыбаться. Его голос прозвучал гнусавой имитацией B.C. Филдса. — Нам известно, что ты невиновен. Так сказать, почти невиновен. Что мы имеем против тебя? Только то, что мы не заметили, чтобы ты попытался вернуть продукт обратно. — Он подмигнул мужчинам, сидевшим по обе стороны от Богуса. После чего они отпустили его руки, позволив потереть нывшие от боли плечи. — Еще один вопрос, сынок, — сказал Малкай. Он поднял вверх клочок бумаги — это была записка, которую Богус оставил Мерриллу на доске объявлений в «Америкэн экспресс». — Кто такой Меррилл? — спросил Малкай и, когда Трампер молча уставился на него, продолжил: — Этот Меррилл потенциальный покупатель, сынок? — усмехнулся он, но Трампер боялся говорить. Он подумал, что кем бы они ни были, они знают больше него, и решил подождать, что будет дальше. — Мой милый мальчик, — начал Малкай, — мы уверены, что у тебя и в мыслях не было перехватывать гашиш, но мы можем только гадать о том, что ты собирался с ним сделать.
Трампер не произнес ни слова. Машина обогнула Швартценбургплац, сделав круг по тому месту, где они захватили его. Трампер решил, что он слишком насмотрелся фильмов: между копами и жуликами в них всегда было поразительное сходство, и он не мог сейчас с уверенностью сказать, кем были эти мужчины.
Арнольд Малкай вздохнул.
— Знаешь, — сказал он, — лично я считаю, что мы уберегли тебя от преступления. Твой единственный грех пока — это промедление, но если этот Меррилл тот самый персонаж, кому ты собирался продать гашиш, то это преступление совсем другого сорта. — Он подмигнул Богусу и подождал, желая увидеть, собирается ли тот отвечать ему. Богус задержал дыхание. — Хватит играть в молчанку, — рассердился Арнольд Малкай. — Кто такой Меррилл?
— Кто вы? — спросил Богус.
— Я Арнольд Малкай, — ответил Арнольд Малкай, протягивая руку и подмигивая.
Он хотел просто пожать руку, но Богус еще помнил его молниеносный захват и двойной свинг, поэтому он медлил, не в силах принять его твердое рукопожатие.
— У меня еще один вопрос к вам, мистер Фред Трампер, — сказал Арнольд Малкай. Он внезапно перестал трясти руку Трампера и неожиданно стал серьезным — насколько пухлый и подмигивающий человек может выглядеть серьезным. — Почему вы оставили свою жену? — спросил он.
Глава 29
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ СО СПРОГОМ?
Ему отрубили мошонку боевым мечом. После чего он был изгнан на берег своего родного Швуда. А чтобы он не забывал о своем увечье, его похотливая жена Флавия была изгнана вместе с ним. Для того времени это типичное наказание за сексуальное посягательство на члена королевской семьи.
Когда я спросил Тюльпен, почему ее гинеколог рекомендовал ей убрать внутриматочную спираль, она сделала обычный жест своей чертовой сиськой: приподняла свою большую грудь, словно говоря, что наличие или отсутствие у нее спирали — ее личное дело.
— Когда он убрал ее? — спрашиваю я.
И она пожимает плечами, как если бы не удосужилась запомнить. Но я вспомнил, что уже несколько раз не чувствовал внутри этой маленькой штуковины.
— Почему, черт побери, ты ничего мне не сказала? Я мог бы пользоваться презервативом.
Она беспечно бормочет, что ее гинеколог не рекомендовал ей пользоваться и презервативом тоже.
— Что? — ору я. — Почему он все же рекомендовал тебе вытащить эту штуковину?
— Потому что для того, чего я хочу, — уклончиво заявляет она, — сначала нужно сделать это.
Я все еще в недоумении; я подозреваю, что бедная девочка не понимает механизма репродукции. Потом до меня доходит, что это я не понимаю девочку.
— Тюльпен? — медленно произношу я. — Чего ты хочешь, для чего тебе рекомендовано убрать спираль?
И разумеется, отвечать ей не обязательно: вполне достаточно заставить меня задать этот вопрос. Она улыбается мне и краснеет.
— Ребенка? — говорю я. — Ты хочешь ребенка? — Она кивает, продолжая улыбаться. — Ты могла бы поставить меня в известность. — лепечу я, — или спросить.
— Я уже пыталась это сделать, — хитрит она, готовая снова повторить свой излюбленный жест.
— Я же должен был, черт побери, высказаться по этому поводу!
— Это будет мой ребенок, Трампер.
— И мой тоже! — кричу я.
— Совсем не обязательно, Трампер, — говорит она и мечется по комнате, словно одна из ее дурацких рыбок.
— С кем еще ты спала? — задаю я дурацкий вопрос.
— Ни с кем, — отвечает она. — Просто ты не должен заботиться о ребенке больше, чем ты этого захочешь.
Когда я с сомнением уставился на нее, она добавила:
— Ты в любом случае будешь иметь к нему не больше отношения, чем я тебе это позволю, черт бы тебя побрал!
Затем она удаляется в ванную с газетой и несколькими журналами, ожидая, что я… сделаю что? Усну? Оставлю ее? Буду молиться о тройне?
— Тюльпен, — стучу я в дверь ванной. — Может быть, ты уже беременна?
— Можешь сматываться, если хочешь, — откликается она.
— Господи, Тюльпен!
— Ты не должен чувствовать себя пойманным в ловушку, Трампер. Детей рожают не для этого.
Она остается в ванной целый час, и я вынужден писать в кухонную раковину. Размышляя. До моей операции осталось два дня — возможно, они меня начисто стерилизуют.
Но когда Тюльпен выходит из ванной, то выглядит не такой упрямой и более ранимой, и он почти мгновенно обнаруживает, что готов быть таким, каким она его хочет видеть. Однако ее вопрос заставляет его насторожиться. Она спросила застенчиво:
— Если бы тебе был нужен ребенок, если бы ты его хотел, ты бы хотел девочку или мальчика?
Черт бы его побрал, он ненавидел самого себя за то. что вспомнил грубую шутку, рассказанную ему Ральфом. Про одну девчонку, которую только что трахнули и которая говорит своему парню: «Ты кого хочешь, девочку или мальчика, Джордж?» Джордж думает с минуту, потом отвечает: «Выкидыш».
— Трампер? — снова спрашивает Тюльпен. — Мальчика или девочку? Ты кого бы хотел?
— Девочку, — ответил он.
Она пришла в радостное, игривое настроение, вытирая волосы большим полотенцем, суетясь вокруг кровати.
— Почему девочку? — спросила она, видимо желая и дальше вести эту игру: ей нравилось говорить об этом.
— Не знаю, — невнятно пробурчал он. Он мог бы солгать, но придумать, что врать, было сейчас трудно. Взяв его руки в свои, она села на кровать перед ним, позволив полотенцу упасть с ее головы.
— Ну, скажи, — не отставала она. — Потому что у тебя уже есть мальчик? Поэтому? Или тебе и в самом деле больше нравятся девочки?
— Я не знаю, — раздраженно ответил он. Она выпустила его руки.
— Ты хочешь сказать, что тебя это не волнует, — произнесла она. — Правда не волнует, да?
Это не оставляло ему шанса для отступления.
— Тюльпен, я не хочу ни мальчика, ни девочку. Она разворошила волосы полотенцем, спрятав под ними лицо.
— Что ж, Трампер, а я хочу, — заявила она. Полотенце сползло на пол, и она взглянула на него в упор так жестко, как никто другой до этого не делал, не считая Бигги. — И я собираюсь завести его, Трампер, хочешь ты этого или нет. И это не будет стоить тебе больше того, что ты готов заплатить, — с горечью добавила она. — Все, что тебе нужно делать, так это заниматься со мной любовью.
Он хотел заняться с ней любовью прямо сейчас; он понимал, что лучше всего сделать это как можно быстрей. Но в каком состоянии был его разум! Его разум давно научился увиливать. Он вспомнил о Спроге…
Этот старый убийца лошадей, губитель деревьев глухо топает по королевским покоям, шаром катится мимо стражей королевской спальни. Прямо на роскошную кровать. Покрытая вуалью и надушенная Туннель уже лежит на ней, ожидая своего господина Аксельта. Но входит этот пятифутовый тролль. Он что, прыгнул на нее?
Что бы он ни сделал, он действовал недостаточно быстро. Источник доносит до нас, что Туннель оказалась «на волосок от бесчестия». На, волосок.
В людской половине Аксельт, видимо, услышал, как кричала Туннель в то время, как он лежал в объятьях сластолюбивой— Флавии. Ему и в голову не могло прийти^ что его супруга подверглась нападению со стороны Спрога; однако он узнал ее голос. Вырвавшись из рук Флавии и хлопая своим мужским причиндалом, он сломя голову бросился в королевские покои. Там он и еще восемь стражников набросили сеть на распалившегося сверх меры Спрога и с помощью— щипцов для камина и нескольких кочерег с трудом стащили его с потерявшей сознание леди Туннель.
Когда я спросил Тюльпен, почему ее гинеколог рекомендовал ей убрать внутриматочную спираль, она сделала обычный жест своей чертовой сиськой: приподняла свою большую грудь, словно говоря, что наличие или отсутствие у нее спирали — ее личное дело.
— Когда он убрал ее? — спрашиваю я.
И она пожимает плечами, как если бы не удосужилась запомнить. Но я вспомнил, что уже несколько раз не чувствовал внутри этой маленькой штуковины.
— Почему, черт побери, ты ничего мне не сказала? Я мог бы пользоваться презервативом.
Она беспечно бормочет, что ее гинеколог не рекомендовал ей пользоваться и презервативом тоже.
— Что? — ору я. — Почему он все же рекомендовал тебе вытащить эту штуковину?
— Потому что для того, чего я хочу, — уклончиво заявляет она, — сначала нужно сделать это.
Я все еще в недоумении; я подозреваю, что бедная девочка не понимает механизма репродукции. Потом до меня доходит, что это я не понимаю девочку.
— Тюльпен? — медленно произношу я. — Чего ты хочешь, для чего тебе рекомендовано убрать спираль?
И разумеется, отвечать ей не обязательно: вполне достаточно заставить меня задать этот вопрос. Она улыбается мне и краснеет.
— Ребенка? — говорю я. — Ты хочешь ребенка? — Она кивает, продолжая улыбаться. — Ты могла бы поставить меня в известность. — лепечу я, — или спросить.
— Я уже пыталась это сделать, — хитрит она, готовая снова повторить свой излюбленный жест.
— Я же должен был, черт побери, высказаться по этому поводу!
— Это будет мой ребенок, Трампер.
— И мой тоже! — кричу я.
— Совсем не обязательно, Трампер, — говорит она и мечется по комнате, словно одна из ее дурацких рыбок.
— С кем еще ты спала? — задаю я дурацкий вопрос.
— Ни с кем, — отвечает она. — Просто ты не должен заботиться о ребенке больше, чем ты этого захочешь.
Когда я с сомнением уставился на нее, она добавила:
— Ты в любом случае будешь иметь к нему не больше отношения, чем я тебе это позволю, черт бы тебя побрал!
Затем она удаляется в ванную с газетой и несколькими журналами, ожидая, что я… сделаю что? Усну? Оставлю ее? Буду молиться о тройне?
— Тюльпен, — стучу я в дверь ванной. — Может быть, ты уже беременна?
— Можешь сматываться, если хочешь, — откликается она.
— Господи, Тюльпен!
— Ты не должен чувствовать себя пойманным в ловушку, Трампер. Детей рожают не для этого.
Она остается в ванной целый час, и я вынужден писать в кухонную раковину. Размышляя. До моей операции осталось два дня — возможно, они меня начисто стерилизуют.
Но когда Тюльпен выходит из ванной, то выглядит не такой упрямой и более ранимой, и он почти мгновенно обнаруживает, что готов быть таким, каким она его хочет видеть. Однако ее вопрос заставляет его насторожиться. Она спросила застенчиво:
— Если бы тебе был нужен ребенок, если бы ты его хотел, ты бы хотел девочку или мальчика?
Черт бы его побрал, он ненавидел самого себя за то. что вспомнил грубую шутку, рассказанную ему Ральфом. Про одну девчонку, которую только что трахнули и которая говорит своему парню: «Ты кого хочешь, девочку или мальчика, Джордж?» Джордж думает с минуту, потом отвечает: «Выкидыш».
— Трампер? — снова спрашивает Тюльпен. — Мальчика или девочку? Ты кого бы хотел?
— Девочку, — ответил он.
Она пришла в радостное, игривое настроение, вытирая волосы большим полотенцем, суетясь вокруг кровати.
— Почему девочку? — спросила она, видимо желая и дальше вести эту игру: ей нравилось говорить об этом.
— Не знаю, — невнятно пробурчал он. Он мог бы солгать, но придумать, что врать, было сейчас трудно. Взяв его руки в свои, она села на кровать перед ним, позволив полотенцу упасть с ее головы.
— Ну, скажи, — не отставала она. — Потому что у тебя уже есть мальчик? Поэтому? Или тебе и в самом деле больше нравятся девочки?
— Я не знаю, — раздраженно ответил он. Она выпустила его руки.
— Ты хочешь сказать, что тебя это не волнует, — произнесла она. — Правда не волнует, да?
Это не оставляло ему шанса для отступления.
— Тюльпен, я не хочу ни мальчика, ни девочку. Она разворошила волосы полотенцем, спрятав под ними лицо.
— Что ж, Трампер, а я хочу, — заявила она. Полотенце сползло на пол, и она взглянула на него в упор так жестко, как никто другой до этого не делал, не считая Бигги. — И я собираюсь завести его, Трампер, хочешь ты этого или нет. И это не будет стоить тебе больше того, что ты готов заплатить, — с горечью добавила она. — Все, что тебе нужно делать, так это заниматься со мной любовью.
Он хотел заняться с ней любовью прямо сейчас; он понимал, что лучше всего сделать это как можно быстрей. Но в каком состоянии был его разум! Его разум давно научился увиливать. Он вспомнил о Спроге…
Этот старый убийца лошадей, губитель деревьев глухо топает по королевским покоям, шаром катится мимо стражей королевской спальни. Прямо на роскошную кровать. Покрытая вуалью и надушенная Туннель уже лежит на ней, ожидая своего господина Аксельта. Но входит этот пятифутовый тролль. Он что, прыгнул на нее?
Что бы он ни сделал, он действовал недостаточно быстро. Источник доносит до нас, что Туннель оказалась «на волосок от бесчестия». На, волосок.
В людской половине Аксельт, видимо, услышал, как кричала Туннель в то время, как он лежал в объятьях сластолюбивой— Флавии. Ему и в голову не могло прийти^ что его супруга подверглась нападению со стороны Спрога; однако он узнал ее голос. Вырвавшись из рук Флавии и хлопая своим мужским причиндалом, он сломя голову бросился в королевские покои. Там он и еще восемь стражников набросили сеть на распалившегося сверх меры Спрога и с помощью— щипцов для камина и нескольких кочерег с трудом стащили его с потерявшей сознание леди Туннель.