Искандер Фазиль Абдулович. Сандро из Чегема (Книга 1)

   – Ша! Кажется, кто-то кричит, – сказал Кунта, и все прислушались. В самом деле, из глубины котловины Сабида раздавался почти беспрерывный человеческий крик. Звук как будто приближался. Наконец из зарослей появилась фигура человека.
   Беспрерывно крича «Чудо! Чудо! Светопреставление!» – человек поднимался вверх к молельному ореху. Это был знаменитый охотник Тендел. Продолжая кричать, он быстро поднимался по зеленому косогору. В руке у него телепался легкий пламень лисьей тушки.
   – Да что же случилось? – спросили у него, когда он подошел к дереву.
   – Чудо! – выдохнул он и, бросив к подножию ореха лисью тушку, рассказал, что случилось.
   Оказывается, он увидел ее на лесной лужайке. Вытянувшись во всю длину, она лежала под камнем и следила за пасущимися поблизости лошадьми. Тенделу показалось странным, что лиса так внимательно следит за лошадьми. Тут он обратил внимание, что среди лошадей была кобылица с жеребенком. Странная догадка мелькнула в его голове Он подумал, что это та самая лиса-дьяволица, которая когда-то сосала вымя коровы. И вот теперь она подбирается к кобылице.
   Тщательно прицелившись, он выстрелил. Лиса, как лежала неподвижно, так и осталась лежать. Наповал, подумал он и подошел к добыче. Приподняв тушку, он удивился, что на ней не оказалось следов крови. А потом еще более удивился, не найдя на ее теле ни входного, ни выходного отверстия пули. Тут он окончательно убедился, что это та самая дьяволица, которая когда-то на его глазах сосала коровье вымя, нагло причмокивая и нетерпеливо дергая за сосцы.
   Услышав такое, собравшиеся, в свою очередь, рассказали ему о том, что нашли в молельном дереве, одновременно щупая и осматривая лисью тушку с целью найти в ней входное или выходное отверстие пули.
   – А может, она мертвая была? – сказал кто-то.
   – Как бы не так, – отвечал Тендел, – она и сейчас еще теплая.
   В самом деле, тушка была еще совсем свежая.
   – Куда же делась пуля? – недоумевали чегемцы.
   – Вошла в рот и вышла из задницы! – уверял Тендел. – Другого пути у нее не было.
   – А может, внутри осталась? – спрашивали крестьяне, приподымая тушку и встряхивая ее вниз головой в надежде, что пуля выкатится.
   – В том-то и дело, что не осталась! – кричал взволнованный Тендел – Я же нашел место, где она вошла в землю. Кунта, бери мотыгу, сейчас откопаем ее.
   Почему-то всем казалось естественным, что черновую работу, необходимую даже для показа чуда, должен выполнять именно Кунта. Кунта перекинул мотыгу через плечо, и все спустились вниз. Через час они возвратились с откопанной пулей Тендела.
   Удивление и даже отчасти ужас охватили вернувшихся, когда они обнаружили, что тушка лисы, оставленная у подножия молельного дерева, куда-то исчезла. Тендел так и застыл со своей откопанной пулей в руке. Тут кто-то заметил, что котел, стоявший в дупле в нормальном положении, оказался перевернутым вверх дном.
   – Клянусь божеством четвероногих, – воскликнул Тендел, – она его опрокинула на себя!
   Он велел Кунте осторожно приподнять котел, а сам стал на изготовку, чтобы стрелять, как только она выскочит из-под котла. Но стрелять не пришлось, потому что под котлом ничего не оказалось. Тогда снова разгребли золу, чтобы посмотреть, на месте ли останки неизвестного. Нет, они оказались на месте, а тушка исчезла. Теперь все окончательно уверились, что это была та самая дьяволица, которая сосала у коровы молоко, причмокивая и дергая за сосцы, как телок.
   – Дураки мы, дураки! – сказал Сико и ударил себя по голове в знак допущенной глупости. – Видно, пулю нельзя было откапывать. Она-то ее и прижимала к земле, делала мертвой.
   Тут всем стало совершенно ясно, что пулю никак нельзя было откапывать, и все, в том числе и Тендел, с укором посмотрели на Кунту, который орудовал своей мотыгой.
   Кунта смутился и предложил всем вернуться на кукурузник и домотыжить тот участок, на котором они работали с утра.
   – Ты что, совсем спятил! – воскликнул Сико. – Тихонько, по одному расходитесь по домам!
   Перекинув мотыги через плечо, чегемцы поднялись в деревню и с выражением оскорбленности потусторонними силами (не дают спокойно работать) разбрелись по домам.
   Весть о случившемся мгновенно облетела Чегем, а через день и окрестные села. Больше всего чегемцев потрясло, что дерево перестало говорить «Кум-хоз!», и история с лисой. Появление неизвестного котла и человеческого скелета тоже поразило чегемцев, но не так сильно.
   Правда, на следующий день к вечеру выяснилось, что тушку забрал Хабуг, как раз в это время проходивший мимо молельного ореха. Он возвращался из лесу, где проверял свои капканы. Может, окажись что-нибудь в его капканах, говорили чегемцы миролюбиво, он бы не взял эту лису, а так не удержался и прихватил.
   Тендел прибежал к нему за своей лисой, но Хабуг ему не отдал ее, утверждая, что лису убил не Тендел, а его, Хабуга, мул. Он даже показал на не замеченную никем трещинку на черепе лисы. Тендел с ним спорил, что, имея в руках мертвую лису, Хабуг мог и вовсе расплющить ей голову.
   Хабуг основывал свои доказательства на том, что мулы, как животные, не способные к воспроизводству потомства, питают самую нежную привязанность к жеребятам. Если появляется где-то поблизости жеребенок, то мул старается ни на минуту от него не отходить и с неслыханным бешенством защищает его от мнимой или настоящей опасности.
   – В прошлом году двух зайцев уложил, – говорил Хабуг про своего мула, – в этом году лису.
   – Тогда почему ты сразу не сказал, что это твой мул убил лису? – пытался поймать его Тендел.
   – Хотел послушать, кто какие глупости будет говорить, – отвечал Хабуг.
   – Проверим следы, – пригрозил Тендел.
   – Проверяйте, – отвечал Хабуг.
   Он настолько был уверен, что лиса попала под разъяренное копыто мула, что и спускаться не стал к тому месту, где была убита лиса, чтобы найти след от копыт своего мула. Спустились другие люди и в самом деле подтвердили, что возле камня есть следы мула. Тут чегемцы настолько разочаровались в Тенделе, что не только перестали верить в причмокивающую под коровьим выменем лису, не только в медведя, водившего его за нос, в это они и раньше не слишком верили, а перестали верить даже в то, что он однажды ушел в лес с целым носом, а возвратился со сломанным.
   – Сдается мне, что он всегда был кривоносым, – первым отрекся от него Сико, как один из пожилых людей, который мог помнить лучше других о юности Тендела.
   Тут сам Тендел и весь охотничий клан почувствовали как бы генетическую обиду за эту унизительную версию и потребовали от Сико пользоваться впредь более приличными формулировками.
   – Обижаются?! – воскликнул Сико, услышав об этом. – Пусть посмотрят на свои носы!
   Дело в том, что Сико, как очевидец истории с лисой и один из первых ее рассказчиков, сам попал впросак после того, как победила более правдоподобная версия смерти лисы под копытом мула. Этого он охотнику не мог простить, тем более что род Тендела и в самом деле отличался носатостью.
   На эту его дерзкую выходку родственники охотника утверждали, что можно оказаться кривоносым и не будучи носатым от природы, что они в самое ближайшее время и постараются доказать.
   На эту угрозу Сико после суточного раздумья отвечал, что, судя по стрельбе лучшего охотника их клана, пули их имеют свойство влетать в рот и вылетать из задницы, так что он уже договорился с Кунтой: тот будет ходить за ним с мотыгой и откапывать их из земли.
   Тут родственники Тендела замолкли, и это было настолько плохим признаком, что в дело вмешался сам Хабуг. Он во всеуслышанье заявил, как один из самых старших жителей села, что прекрасно помнит Тендела еще в те времена, когда тот имел вполне приличный (для своего рода), ничем не поврежденный нос. Что же насчет лисы, добавил он, то и лису, если как следует вытянуть, можно прострелить хоть в том направлении, хоть в обратном, особенно если она лежит на склоне, а перед этим убита копытом какого-нибудь ревнивого мула.
   Вмешательство Хабуга как будто несколько смягчило родственников охотника, хотя они были не вполне довольны некоторыми его определениями.
   Пока чегемцы думали и гадали, что бы значили чудеса в дупле молельного дерева и чем окончится спор Сико с охотничьим кланом, из села Анхара, где жил Колчерукий, стали доходить слухи о таинственном исчезновении колхозного бухгалтера.
   Оказывается, этот бухгалтер ехал с колхозными деньгами из райцентра к себе в село, но до села не доехал, а в райцентр не вернулся. Впрочем, в райцентр ему и незачем было возвращаться.
   Может, председатель и не догадался бы сопоставить некоторые странные факты, если бы секретарь сельсовета не шепнул ему кое-что. А шепнул он ему, что за день до сожжения молельного дерева люди видели, как Сандро у себя в шалаше принимал какого-то странного человека. Людям этот человек показался странным, потому что сам он был лысым, а лошадь его, привязанная у коновязи, наоборот, была чересчур гриваста, прямо, лев какой-то.
   – Никому ни слова, – оживился председатель и послал его в село Анхара уточнить внешность лошади и самого бухгалтера, а заодно узнать, не брал ли он с собой из дому медный котел.
   – И лошадь была гривастая, и сам он был лыс, как ладонь, – рассказал секретарь, вернувшись, – а насчет котла ничего не знают, потому что все котлы и чугунки на месте.
   – Сандро нарочно подбросил этот котел, чтобы нас запутать, – сказал председатель и тут же послал его в Кенгурск за милицией.
   Версия у него была такая: Сандро убил бухгалтера с целью грабежа, подвесил труп изнутри дупла, чтобы, выбрав удобный момент, вывезти его в лес и закопать. Но тут неожиданно для него на следующий день нагрянули комсомольцы и сожгли труп вместе с деревом.
   В ту же ночь он приказал сторожу сельмага притаиться в зарослях ежевики возле дома Сандро и следить за тем, чтобы из дома ничего не вынесли Он решил, что Сандро, убив бухгалтера, увел лошадь куда-то в лес и держит ее там, а седло, скорее всего, припрятал дома. А теперь, когда пошли слухи об исчезнувшем бухгалтере, он, боясь обыска, вынесет седло из дому и перепрячет его в другом месте. Рано утром, вспугнутый выстрелом Хабуга, сторож сельмага вернулся в правление колхоза. Оказывается, старик, громко крича, что проклятые зайцы ему всю фасоль потравили, дал из своего дробовика два выстрела с балкона. Видно, сторожа почуяли собаки.
   – Выносили что-нибудь ночью? – спросил председатель.
   – Нет, – ответил сторож и соврал, потому что жена Хабуга ночью принесла ему кусок курицы и чурек. Она умоляла его сидеть в своей засаде как можно тише, а то, не дай бог, если ее старик узнает, что за его домом следят, всех переколошматит.
   – Можно, я усну? – спросил сторож.
   – Лучшего не придумаешь, – ответила она, и сторож тут же уснул, подчиняясь многолетней привычке спать в самых неприхотливых условиях.
   В этот день почти одновременно с двух разных сторон к правлению колхоза подъехал кенгурийский милиционер и двое родственников бухгалтера во главе к Колчеруким. Один из родственников, пожилой крестьянин, был в бурке и в башлыке. Другой, что говорится, в расцвете сил, а одежда его намекала на принадлежность к партийной администрации, хотя он к ней никакого отношения не имел. Одет он был в чесучовый китель и в широкие галифе с сапогами. Так что, если судить по одежде, можно было сказать, что, начиная от головы и до пояса, он как бы представлял законодательную власть, а от пояса до сапог – исполнительную.
   Председатель колхоза и председатель сельсовета, увидев гостей, вышли из правления и после некоторых колебаний, разделившись, подошли к прибывшим. Первый подошел к милиционеру, а второй – к родственникам бухгалтера.
   – Бухгалтера спалили, так хоть бы лошадь назад отослали! – крикнул Колчерукий вместо приветствия и, быстро спешившись, привязал свою лошадь у коновязи.
   – Подожди, Колчерукий, – заметил старший родственник, отдавая поводья председателю сельсовета.
   – Не в лошади дело, – важно сказал председатель, подходя к ним и пожимая всем руки. Он это сказал скорбным голосом и при этом покачал головой с политическим намеком. Милиционер тоже качнул головой, как бы поддерживая знакомую правильность направления мыслей.
   – Как это не в лошади! – удивился Колчерукий. – Что ж он ее, спалил вместе с нашим бухгалтером?
   – Да нет! – поморщился Тимур оттого, что Колчерукий путал высокое с низким. – Орех сожгли наши комсомольцы по решению актива…
   Тут он изложил версию преступления Сандро так, как сам ее представлял себе или хотел представить другим. Он сказал, что Сандро, по-видимому, убил бухгалтера и спрятал в дупле, чтобы потом, выбрав удобное время, закопать его где-нибудь подальше, где деревенские собаки и окрестные шакалы не могли бы его откопать. А тут на следующий день комсомольцы предали огню молельный орех, и преступление обнаружилось.
   – А где лошадь? – перебил его Колчерукий.
   – Лошадь, я думаю, он держит где-нибудь в лесу, – сказал председатель.
   – Мы так думаем, – поправил его Махты. Ему уже приходилось напоминать, что он тоже власть, но в Чегеме, как и по всей стране, это забывалось.
   – Надо допросить Сандро и осмотреть место, где найдены кости бухгалтера, – подытожил милиционер.
   – Поедем к ореху, а там и до Сандро рукой подать, – сказал Махты.
   Председатель попрощался со всеми и ушел в правление.
   Махты оседлал свою лошадь, которая паслась во дворе сельсовета, и все пятеро выехали в сторону молельного ореха.
   – Об одном прошу, – сказал старший родственник, подъезжая поближе к милиционеру, – не оскверните кости нашего родственника – не надо их щупать там, мерить, лапать…
   Тут милиционер опешил и остановил лошадь.
   – Но я собираюсь, – сказал он, – забрать кости вместе с Сандро…
   – Ты из России приехал или из Кенгурска? – спросил старший родственник и тоже остановил лошадь. К нему подъехал младший родственник и остановился рядом. Теперь все остановили лошадей.
   – Из Кенгурска, – сказал милиционер, краем глаза послеживая за правой рукой младшего родственника. Тот перебросил поводья в левую руку.
   – И ты не знаешь, что абхазец не разбрасывается костями родственника!
   – Знаю, но закон требует кости, чтоб установить труп.
   – Значит, хотите дважды нас опозорить? – спросил старший родственник.
   – Трижды! – поправил его младший. – Убили – раз. Сожгли – два. Кости увозите – три.
   – Да, трижды, – согласился старший родственник, выслушав младшего и посмотрев на милиционера.
   – Не считая лошади, – добавил Колчерукий, оглянувшись. Он был впереди.
   – Не считая, – терпеливо согласился старший.
   – Суд, – сказал милиционер и развел руками.
   – Да, – как бы сочувствуя родственникам, добавил Махты, – у них такой обычай, кости адвокатам показывать.
   Он тронул лошадь и все поехали.
   – Неужели вы думаете, – после глубокого раздумья сказал старший родственник, – что мы допустим это?
   – Что это? – спросил милиционер.
   – Что ты, гремя костями нашего родственника, поедешь в район?
   – Если туго завязать… – начал было милиционер.
   – Ни слова! – перебил его младший родственник, слегка наезжая на него лошадью.
   – И неужели вы думаете, мы допустим, – продолжал старший, – чтобы его государство судило, а не мы?
   – А почему? – миролюбиво отозвался Махты. – Сейчас государство хорошо судит.
   – Не спорю, – согласился старший родственник, – государство судит неплохо. Но он у нас убил родственника, а не у государства.
   Они выехали из буковой рощи, и, когда тропа пошла по косогору, далеко внизу открылось рыжее кукурузное поле. Отсюда, с тропы, были видны фигурки крестьян, ломающих кукурузу.
   – Э-гей, гей, Кун-таа! – крикнул Махты, остановив лошадь и страшно раздув шею.
   Было видно, как запаздывает звук: люди на кукурузном поле замерли уже после того, как Махты докричал.
   – Эге-гей, чего тебе! – наконец отозвался один из них.
   Махты снова напружинился и, раздувая шею, закричал:
   – Приходи к Большому ореху! Большому! Боль-шо-муу!
   – Зачем он нам? – спросил милиционер.
   – Он разгребал дупло, – пояснил Махты. Они стояли на тропе и смотрели, как далеко внизу фигурки остановились, видно о чём-то переговаривались. Потом разом все стали подниматься к тропе. Те, что работали, скинув рубахи, на ходу одевались и затягивали пояса.
   – Тьфу ты! – сплюнул Махты. – Так и знал, что все попрут.
   Он прочистил глотку и снова стал кричать, чтобы подымался только Кунта. Остальные после некоторого раздумья неохотно повернули обратно.
   – Тронули, сам придет, – сказал Махты, и они поехали дальше.
   Через час пятеро всадников подъехали к молельному ореху. Они спешились у коновязи, а Колчерукий, взяв свою лошадь под уздцы, спустился к роднику.
   – Моя лошадь пить хочет, – пояснил он с нескрываемым эгоцентризмом старого лошадника.
   – Вот здесь лежат его кости, – протянул Махты руку с камчой, указывая на пещеру дупла.
   Оба родственника, скорбно приосанившись, тихо подошли к дуплу. Старший, молча сняв башлык с потной головы и нанося по лбу символические и потому тихие удары ладонью, репетировал будущий ритуал оплакивания. Ударяя по лбу ладонью, он пропел тихим речитативом слова скорби, отчасти прозвучавшие как обещание возмездия.
   Через минуту младший родственник, стоявший за ним, слегка повернул его за плечи и отвел в сторону, где тот, отвернувшись от остальных, утер якобы повлажневшие глаза и неожиданно громко, с видимым облегчением высморкался. После этого он решительно надел на голову башлык в знак перехода из мира скорби в мир действия.
   – Сейчас подойдет свидетель и покажет, как все было, – миролюбиво сказал Махты, как бы притормаживая его решительность.
   – До него мы не имеем права трогать ни одной косточки, – пояснил милиционер, неустанно удивляясь сам и призывая удивляться других таинственному ритуалу следствия.
   – Не пора ли мне пойти за Сандро? – спросил Махты.
   – Нет, – сказал старший родственник, – мы сначала должны посоветоваться… – Он повернулся к Колчерукому: – Ты приехал лошадь поить или дело делать?
   – Сейчас, – отозвался Колчерукий и, подняв лошадь к коновязи, закинул уздечку за сучок.
   – А что вы хотите с ним делать? – спросил милиционер.
   – Вот мы и решим, – сказал младший родственник.
   – Учтите, я за него отвечаю, – сказал милиционер.
   – Кровь взывает, – сказал младший родственник, пожимая плечами.
   Оба родственника вместе с Колчеруким отошли шагов на двадцать и стали разговаривать, а потом спорить, время от времени поглядывая на милиционера. Видно было, что младший родственник настроен все еще воинственно. Милиционер взволнованно похаживал возле дерева, время от времени поглядывая на них.
   – Клянусь аллахом, они наделают глупостей, – бормотал он, – и меня и себя загубят.
   – Может, не наделают, – успокаивал его Махты. Спорящие вошли в азарт, и Колчерукий, уже не обращая внимания на то, что их слышат, громко шлепал здоровой рукой по бедру и кричал:
   – Нельзя! Тем более на глазах у милиционера!
   – Клянусь Нестором Лакобой, – волновался милиционер, слушая эти разговоры, – эти люди меня загубят!
   – Да, но кровь взывает! – не унимался младший родственник.
   В конце концов Колчерукий сумел успокоить его, дав понять, что убить никогда не поздно, если окажется, что Сандро виноват.
   – Арестуют – потом иди ищи, – сказал младший.
   – Ладно, иди приведи его, – согласился старший, обращаясь к Махты.
   – Я быстро, – ответил тот и заторопился вниз по тропе. Все-таки он боялся, что родственники передумают.
   Через минуту он скрылся за поворотом тропы, а Колчерукий с обоими родственниками и милиционером уселись на траву у подножия ореха.
   – Одно меня смущает в его пользу, – сказал старший родственник, выходя из задумчивости, – если он убил, почему не скрылся?
   – Вот именно, – сказал милиционер, – возьмем в Кенгурск и все выясним.
   – Его или кости? – спросил старший.
   – И его и кости, – ответил милиционер.
   – На кости мы не согласны, – сказал старший, подумав.
   – И Сандро вам и кости – не многовато ли? – добавил младший.
   – Опять двадцать пять! – хлопнул милиционер себя по колену. – Вы мне даете Сандро увезти в живом виде, почему?
   – Потому что не уверены, что он убил, – сказал старший.
   – Если вы не уверены, что убил Сандро, почему вы уверены, что это кости вашего бухгалтера?
   – Тоже верно, – согласился старший.
   – А если ваш бухгалтер сбежал куда-то с деньгами?
   – Конечно, дай бог, – сказал старший.
   – Эх, дуралей, – вздохнул Колчерукий, – говорил я ему – продай лошадь.
   – Зачем каркаешь, Колчерукий, – сказал младший, – может, он и в самом деле сбежал.
   – Тогда нам лошади никогда не увидеть, – вздохнул Колчерукий, – но если его убил Сандро, лошадь где-то поблизости.
   – Нет, – снова заупрямился старший, – и Сандро и кости отдавать вам будет многовато.
   – Опять двадцать пять! – хлопнул милиционер себя по колену. – Мы же договорились?
   – А вдруг он убил?
   – Вот там и выяснят, – сказал милиционер, – в городе сейчас такие доктора есть – посмотрят на любую кость человека и сразу говорят имя и фамилию ее бывшего владельца.
   – Знаю, слыхал, – согласился старший, – но боюсь, осквернят.
   – Ничего не сделается с костями твоего бухгалтера, – сказал милиционер.
   – Значит, ты думаешь, все-таки это он? – встрепенулся старший.
   – О, аллах, – вздохнул милиционер, – я ничего не думаю.
   На тропе появились люди. Впереди шел Кунта с мотыгой на плече, за ним шел дядя Сандро, похлестывая камчой, а за ним – председатель сельсовета.
   – Я их на дороге застал, – сказал он, стараясь угадать, как будут вести себя родственники бухгалтера.
   Увидев Сандро, они оба встали в позу, выражающую воинственную непреклонность.
   – А я решил, – сказал Кунта, добродушно улыбаясь, – все равно вам Сандро понадобится, вот и зашел.
   – Остановись, Сандро, между нами – кровь! – сказал старший, а младший засунул руку в карман галифе.
   – Клянусь хлебом-солью моего отца, – торжественно сказал дядя Сандро, – а хлеб-соль моего отца, как вы знаете, чего-то стоит…
   – Ему цены нет, – подтвердил старший.
   – …Так вот, клянусь хлебом-солью, что между нами крови нет.
   Стало тихо. Все ждали, что скажет старший родственник.
   – Пока верим, – сказал он. Младший вынул руку из кармана.
   – Вот и хорошо, – обрадовался милиционер, – вот это по-нашему, по-советски, а ты, – обратился он к Кунте, – расскажи, как было.
   Кунта, помаргивая своими птичьими ресницами над бледными голубыми глазами, все смотрел на Колчерукого.
   – Сдается мне, что Кунта собирается менять свои горб на мою колчерукую, – сказал Колчерукий.
   – Это от бога, это не меняют, – серьезно ответил Кунта, – но я тебя сначала не признал.
   – Так я теперь кумхозник! – закричал Колчерукий. – Говорят, у меня в кумхозе рука расцветет, как ты думаешь, Кунта?
   – Они говорят, к лучшему, посмотрим, – все так же серьезно ответил Кунта и снял мотыгу с плеча.
   – Да ты дело рассказывай! – перебил его председатель сельсовета.
   – Мы пришли сюда, – начал Кунта, положив руку на мотыгу, как на посох, – хотели посмотреть, что стало с нашим великаном. Приходим, а он еще дымит. Тут Датико садится и говорит: «Кунта, разгреби-ка золу, посмотрим, что стало с котлом: расплавился или лопнул». А Сико уселся, вот где Колчерукий сейчас стоит, и стал цигарку крутить, приговаривая: «Что мне в этом кумхозе нравится, так это перекур».
   – Да ты дело говори, – снова перебил его Махты. Продолжая рассказывать, Кунта стал мотыгой разгребать в дупле золу и выгребать попадающиеся кости Милиционер наклонился и осторожно стал складывать из этих костей скелет, громко объясняя свои действия и иногда меняя расположение костей Кунта осторожно выкатил черепную коробку и милиционер приладил ее к месту.
   – Похоже? – спросил он, приподымаясь и почему-то заглядывая в глаза дяде Сандро. Дядя Сандро выдержал его взгляд и пожал плечами Родственники тоже пожали плечами.
   – Не знаю, не знаю, – сказал старший, брезгливо выпятив губу в знак чужеродности скелета и в то же время, на всякий случай, скорбя глазами. Колчерукий наклонился и приподнял череп.
   – Осторожно, не доломай, – сказал старший родственник.
   – Куда уж доламывать, – ответил Колчерукий, вглядываясь в череп буравчиками глаз, – клянусь аллахом, кроме лысости, ничего общего с нашим бухгалтером.
   – Дай бог, – сказал старший родственник.
   Тут дядя Сандро рассказал по просьбе милиционера все, что он знал о бухгалтере, и всех пригласил в дом. Старший родственник заартачился было, но Колчерукий опять его переупрямил.
   – Мы в дом не войдем, – сказал он, садясь на лошадь, – во дворе примем хлеб-соль и поедем дальше.
   – А если кровь воззовет? – спросил старший.
   – Если воззовет, услышим, – отвечал ему Колчерукий, выезжая на тропу, – не глухие, слава богу.
   Теперь все подымались по тропе. Впереди Колчерукий, сзади дядя Сандро с милиционером, державшим коня под уздцы, следом остальные. Шествие замыкал Кунта. В одной руке он держал свою мотыгу, в другой плащ милиционера с вложенными в него костями неизвестного.