Иванов Алексей. Географ глобус пропил

Фундамент отвлекал его, Витька не отвечал и лишь пинал Фундамента ногой под
партой. Очень не любя классную руководительницу, Витька тем не менее в душе
ее уважал. Почему так получалось, он понимал с трудом. Корни ненависти
отыскать было проще. Видно, Витька, как и все, уважал Чекушку за то, что она
была центром мира. Если он был свободен, то свободен от Чекушки. Если
тяготился -- то благодаря ей. Если кто-нибудь был хорошим человеком -- то
лучше Чекушки. Если плохим -- то хуже. Чекушка была точкой отсчета жизни.
У доски маялся Серега Клюкин. Чекушка с каменным лицом сидела за своим
столом и не оборачивалась к Сереге. С видом человека, кидающего утопающему
соломинку за соломинкой, она задавала ему вопросы. Ответов Клюкин,
разумеется, не знал. Он криво улыбался, бодрился, подавал кому-то какие-то
знаки, делал угрожающие гримасы и беззвучно плевал Чекушке на голову в
корону из кос, прозванную "вороньим гнездом".
-- Понятно, садись, -- сказала Чекушка Сереге и придвинула его дневник.
Клюкин постоял за ее плечом, глядя, как она выводит двойку, забрал дневник
и, махая им, отправился на свое место. По пути он шлепнул дневником по
голове отличника Сметанина. Чекушка тем временем написала что-то в Витькином
дневнике и перебросила его на первую парту Свете Щегловой.
-- Служкину, -- велела она. -- Посмотрим, как остальные выполнили
домашнее задание. Рядовые, проверьте тетради.
Витька отпихнул дневник на край парты, демонстративно не интересуясь
тем, что там написано. Раскрыв перед собой тетрадь, он откинулся на спинку
скамейки и стал рассматривать стенды на стенах. Слева от доски висел стенд
"Партия о литературе", справа -- "Чтение -- это труд и творчество". Затем
вдоль ряда: "Сегодня на уроке", "Советуем почитать", "Классный уголок",
"Читательский дневник", "В вашу записную книжку". На задней стене -- "Поэты
родного края" и "Возвращаясь к любимым книгам", а посередине огромный
планшет "Литературный клуб "Бригантина"" с эмблемой и девизом. Под потолок
уходили портреты классиков вперемежку с их цитатами. Все это было знакомо
Витьке почти до замыленности. На базе своего класса Чекушка организовала
литературный клуб "Бригантина". Основу его составляла так называемая
творческая группа. Пока Витька числился в ней, он ежемесячно менял
экспозиции на стендах. А потом в кабинете математики на парте Витька
нарисовал первый выпуск настольной газеты "Двоечник", и Чекушка на
пионерском собрании выгнала его из "творческой группы". Витька этим очень
гордился.
Между тем рядовые уже просмотрели тетради. Рядовых назначала лично
Чекушка. Они были обязаны каждый на своем ряду проверить, сделано ли
домашнее задание.
-- У Горшкова и Сусекина нету, -- сказала Света Щеглова.
-- У Тухметдинова и Лисовского, -- сказала Лена Анфимова.
-- У Амировой, Назарова и Забуги, -- сказала Наташа Соловьева.
-- Дневники на стол, -- велела Чекушка, -- а сами встаньте к "стене
позора".
"Стеной позора" называлась в кабинете длинная стена, у которой те, кто
не выполнил домашнего задания, проводили время от своего разоблачения до
звонка.
-- Пусти, -- пихнул Витьку Фундамент и вылез из-за парты.
На столе у Чекушки выросла стопка чистых белых дневников в обложках.
Все они были подписаны красивым почерком Лены Алфимовой: так распорядилась
Чекушка. В начале каждой четверти она устраивала очень долгие классные часы,
когда на всю четверть заполнялось расписание. Дни получали свои даты, и
страниц уже нельзя было вырвать.
Двоечники привалились к "стене позора", окрашенной в зеленый цвет. Кто
привычно уставился в окно, кто на картинки, кто в пол. Витька оглянулся на
них и злорадно сделал неприличный жест. Двоечники стали украдкой показывать
ему кулаки.
-- Итак, тема сегодняшнего урока -- поэма Гоголя "Мертвые души", --
начала Чекушка. -- Вы все уже прочитали ее и...
И тут в дверь забарабанили...
В коридоре рядом с кабинетом раздавался топот и гомон, кто-то подергал
дверь, послышались шлепки брошенных на пол портфелей.
-- Изнутри закрыто, -- прозвучало за дверью.
-- Там сидит, козел.
-- Блин, щелка узкая, не посмотреть...
-- Баскакова, ты географа нового видела? Какой он?
-- Да уж побаще тебя...
Кто-то явно измененным голосом противно закричал в замочную скважину:
-- Географ, открывай, хуже будет!...
-- Рыжий, постучи ручкой, как завучиха стучит.
-- Сам стучи. Чего, шестого нашел, да?
-- Ты, блин, скотина, чего мою ручку-то берешь?...
В дверь резко и четко отстучали ручкой. Затем настала тишина --
школьники ждали. А затем грянул звонок на урок.
Дверь распахнулась, едва только Служкин сдвинул шпингалет. В класс с
ревом, воплями и грохотом ринулась толпа девятиклассников. Впереди
прорывались пацаны, пихая друг друга и выдергивая из давки портфели. Служкин
молча сел за свой стол. Девицы, проплывавшие мимо него вслед за пацанами, с
интересом оглядывали нового учителя. Девятиклассницы в основном были
крупные, а пацаны мелковаты, как ранняя картошка, но среди них попадались
редкие экземпляры величиной со Служкина.
Служкин ждал, пока все рассядутся. Школьники орали, деля парты. Наконец
сплошной гвалт перешел в сдержанный гомон, и весь класс ожидающе уставился
на учителя. Служкин поднялся.
-- Что ж, здравствуйте, девятый "вэ", -- сказал он.
-- Привет! -- запищали с задних парт.
-- Я вижу, класс у вас развеселый, -- заметил Служкин. -- Давайте
знакомиться. Меня зовут Виктор Сергеевич. Я буду вести у вас географию весь
год...
-- А че не Сушка? -- крикнули с задних парт. -- Сушка баще!...
-- Комментарии оставьте при себе, -- предупредил Служкин. -- Иначе
комментаторы вылетят за дверь.
На комментаторов угроза не произвела никакого впечатления.
-- Для уроков вам будет необходима общая тетрадь...
-- Тетра-адь?... -- дружно возмутились девицы с передних парт.
-- Да, общая тетрадь, -- подтвердил Служкин. -- Для того, чтобы
записывать свои умные мысли. Или глупые. Какие есть, в общем.
-- А у нас никаких нет!...
-- Раньше тетрадей не нужно было!...
-- Я, на фиг, не буду заводить, и все дела! -- заявил маленький, рыжий,
носатый парень с хриплым пиратским голосом.
Голос этот звучал в общем хоре с первой секунды урока и не умолкал ни
на миг.
-- Не будем заводить! -- орали с задних парт. -- Идите в баню!...
-- Ти-ха!! -- гаркнул Служкин. -- Закрыть рты!!
Гам, как рожь под ветром, волной приугас, пригнулся и тотчас вырос
снова. Служкин отважно ринулся между рядов к гудящей галерке и сразу
врезался ногой в чью-то сумку, лежащую в проходе.
-- Пакет-то че пинаете! -- злобно рявкнула какая-то девица.
-- Убери с дороги! -- огрызнулся Служкин.
-- Новый купите, если порвали... -- нагибаясь, пробурчала девица.
Служкин двинулся дальше, но гам, стоящий в кабинете, не имел эпицентра,
который можно было бы подавить, чтобы замолчала и периферия. Вокруг Служкина
волоклась аура относительной тишины, со всех сторон овеваемая шумом. Служкин
обежал парты и вернулся к столу.
-- Есть староста класса? -- грозно спросил он.
-- Нету! -- ликующе завопила галерка. -- Есть! Мы все старосты!
-- Ергин староста, -- выдал рыжий и носатый.
-- Ергин, встань! -- купился Служкин.
Никто не встал, но все головы развернулись к неведомой точке.
-- Ергин! -- тоном выше повторил Служкин.
-- Вставай, тебе говорят! -- услужливо закричали несколько голосов. --
Вставай, козел, оглох, что ли?
С задней парты в проход упал пацан, выпихнутый соседом. Служкин ждал,
пока он поднимется. Пацан был щуплым, с откровенно кретиническим лицом. Он
застенчиво улыбался и бормотал: "А че я-то?... Че я?..." Галерка ржала.
-- Сядь! -- велел Служкин и схватил со стола классный журнал. -- Ладно,
девятый "вэ", -- сказал он. -- Сейчас я прочитаю список класса, а вы меня
поправляйте, если я буду неправильно произносить фамилий... Агафонов!
-- Патефонов! Телефонов! Солдафонов! -- поправляли Служкина.
-- Градусов!
Девятый "В" взревел от восторга.
-- Только вякните чего, уроды! -- заорал рыжий и носатый, с хриплым
голосом. Но за его спиной пацан уже разинул рот, и рыжий, развернувшись,
врезал ему кулаком в бровь. Пацан повалился назад, руша собою и две парты с
визжащими девицами.
Служкин грохнул журналом о стол:
-- Встать всем!!!
Девятый "В" криво и вразнобой поднялся.
-- Задние парты тоже!!! -- гремел Служкин. -- Подровнять ряды!!!
Сесть!!! Встать!!! Сесть!!! Встать!!!

Воспитание без чувств

-- Вы что, курили здесь, Виктор Сергеевич? -- спросила Угроза.
-- Э... -- растерялся Служкин. -- Я в окно... Окно открывал...
-- Виктор Сергеевич, я попрошу вас больше никогда не курить в кабинете.
Это школа, а, извините, не пивная. И вообще, попрошу вас не показываться
ученикам с сигаретой. Наши дети и без того достаточно распущенны, чтобы еще
и учителя подавали им дурной пример. Как у вас прошел урок в девятом "вэ"?
Роза Борисовна медленно оглядела кабинет: сдвинутые парты, стоящие в
полном беспорядке стулья, мятые бумажки на полу.
-- Отвратительно, -- мрачно признался Служкин.
-- А в чем дело? -- ненатурально удивилась Роза Борисовна.
-- Никакой дисциплины, -- пояснил Служкин.
-- Учителя говорили мне, что у вас весь урок в кабинете был какой-то
шум. Отчего же у вас нет дисциплины? Вы -- учитель новый, дети к вам не
привыкли, должны робеть и сидеть смирно.
-- Что-то вот не заробели...
-- Видимо, Виктор Сергеевич, вы сами в этом виноваты. Дисциплина на
уроке всегда зависит от педагога. А педагог -- это человек, который не
только знает свой предмет, но умеет и других заставить его знать. Это умение
приобретается лишь в специальном высшем учебном заведении -- педагогическом
институте. Если вам не довелось обучаться там, то не стоит браться за дело,
которое вы заведомо не сможете сделать.
-- У меня создалось впечатление, что девятый "вэ" просто невозможно
удержать, -- заявил Служкин. -- Это какая-то зондер-команда...
-- Это ваше сугубо личное впечатление. У других педагогов вопросов с
дисциплиной в девятом "вэ" не возникает. Дети как дети.
-- Я старался... -- начал оправдываться Служкин. -- Сперва увещевал,
потом орал... Не хотелось ставить двойки в первый же урок...
-- Двойки надо ставить за отсутствие знания у ученика, а не за
отсутствие педподготовки у учителя. А орать, как вы выразились, нельзя ни в
коем случае. Дети и дома испытывают достаточно стрессов. Школа должна
корректировать недочеты родительского воспитания, а не повторять их и тем
более не усугублять.
-- Школа не воспитательный дом, я учитель, а не нянька, -- возразил
Служкин. -- Когда в классе тридцать человек и все стоят на ушах, то нельзя
скорректировать чье-то воспитание. Проще этих нескорректированных изгнать,
чтобы остальных не перекорректировали.
-- Вы сказали, что здесь не воспитательный дом, а школа? -- разозлилась
Угроза. -- И вы, Виктор Сергеевич, считаете, что лучший способ обучения
ребенка в школе -- это выгнать его из класса? Странные у вас взгляды. Дети
приходят в школу учиться, как вы заметили, а ваша задача -- научить их. Как
вам их учить -- это дело вашего опыта и профессиональной подготовки, и
ребенок не виноват, если вы таковых не имеете. В конце концов, вам за ваше
умение государство платит деньги, а вы, если говорить объективно, просто
прикарманиваете их, когда выгоняете ребенка за дверь. Я как завуч запрещаю
вам подобные методы работы.
-- Я понял, Роза Борисовна, -- покорился Служкин. -- А что, другие
девятые классы такие же, как этот?
-- Абсолютно.
-- Что ж... -- попробовал пойти на мировую Служкин. -- Как говорится,
первый блин комом...
-- Нет, Виктор Сергеевич, -- с ледяным торжеством осадила его Угроза.
-- Для школы такая установка неприемлема. Мы не можем себе позволить ни
одного блина комом, тем более -- первого.

Сашенька

После работы Служкин пошел не домой, а в Старые Речники. Район был
застроен двухэтажными бревенчатыми бараками, похожими на фрегаты, вытащенные
на берег. Прощально зеленели палисадники. Ряды потемневших сараев стояли по
пояс в гигантских осенних лопухах. Служкин вышел на крутой обрывистый берег
Камы и поверху направился к судоремонтному заводу. Высокая облачная
архитектура просвечивала сквозь тихую воду реки. Алые бакены издалека
казались рябиновыми листьями. Узкая дамба подковой охватывала затон. Под
ветвями старых, высоких тополей на дамбе, отражаясь в коричневой, стоячей
воде затона, застыли белые теплоходы.
Краснокирпичное, дореволюционное здание заводоуправления грозно
вздымалось над крутояром, похожее то ли на Брестскую крепость, то ли на
обвитое жилами могучее сердце древнего мамонта. У входа в гуще акаций
заблудился обшарпанный Ленин.
В конструкторском бюро, увидев Служкина, приоткрывшего дверь, какая-то
женщина крикнула в глубину помещения:
-- Рунева, к тебе жених!
Служкин дожидался Сашу на лестничной площадке у открытого окна. Тихо
улыбаясь, Саша прикурила от его сигареты. В ее красоте было что-то грустное,
словно отцветающее, как будто красивой Саша была последний день.
-- Чего ты так долго не заходил, Витя? -- укоризненно спросила она. --
Я по тебе так соскучилась...
-- Закрутился, -- виновато пояснил Служкин. -- И школа эта еще...
-- Школа, география... -- мечтательно сказала Саша. -- Ты, Витя, всегда
был романтиком... Амазонка, Антарктида, Индийский океан... Вот уехать бы
туда от всей здешней фигни -- осточертело все...
Из затона донесся гудок корабля.
-- Что у тебя новенького? -- спросил Служкин.
-- А что у меня может быть? Ничего. -- Саша пожала плечами и вздохнула.
-- С соседями по малосемейке ругаюсь да картошку чищу...
-- Как ухажеры? Рыщут?
-- Какие тут ухажеры? -- усмехнулась она. -- Один какой-то в последнее
время клеится, да что толку?
-- Нету толка, когда в заду иголка, -- подтвердил Служкин. -- А кто он,
твой счастливый избранник?
-- Мент, -- убито созналась Саша.
-- Какой позор! -- с досадой сказал Служкин. -- А как же я?
Женщина, смеясь, уткнулась головой в плечо Служкину.
-- Хорошо с тобой, Витя. -- Она поправила ему воротник рубашки. --
Рядом с тобой так легко... Расскажи, как там наши?
-- Наши или ваши? -- ехидно спросил Служкин.
Саша потерлась виском о его подбородок.
-- Ваши хорошо поживают, -- сообщил Служкин. -- Развлекаются,
обольщают, деньги делают. Вчера зашел к вашим и увидел у них под кроватью
целый мешок пустых банок из-под пива -- выбежал в слезах. Я тут недавно
подсчет произвел: если мне не пить и не есть, а всю зарплату на машину
откладывать, то я накоплю на "запор" через сто пятьдесят два года. А Наде,
несмотря на весь ее меркантилизм, Будкин все равно не понравился даже со
своим автопарком. Надя сказала, что он -- хам.
-- Твоя Надя -- умная женщина, -- согласилась Саша.
-- А она говорит, что дура, потому что за меня замуж вышла.
-- Ну и что, что Будкин хам. Я это знаю. Но сердцу не прикажешь.
-- Все сохнешь? -- серьезно, с сочувствием спросил Служкин. -- Зря,
Сашенька. Если для тебя на Будкине свет клином сошелся -- так ведь клин-то
клином и вышибают... Это большой намек.
-- А я ему письмо написала...
-- Угу. И я определен в почтовые голуби, -- догадался Служкин.
-- И это тоже... -- смутилась Саша и достала из кармана сложенный
вчетверо тетрадный листок. -- Прочитай, пожалуйста, Витя... Мне очень важно
знать твое мнение... Прочитай вслух.
Служкин хмыкнул, взял листочек из ее пальцев и развернул.
-- "Я очень устала без тебя. Мне кажется, что наша ссора --
недоразумение, случайность. Она возникла из пустяка. Если ты считаешь, что я
виновата, то я согласна и прошу прощения. Ты мне очень дорог и нужен. Я тебя
жду всегда. Приходи", -- прочел Служкин.
Саша внимательно вслушивалась в звучание собственных слов.
-- Лаконично и поэтично, -- сказал Служкин, складывая листок и убирая в
карман. -- Дракула бы прослезился. Но не Будкин.
-- Считаешь, это бесполезно? -- вздохнув, печально спросила Саша и
задумчиво добавила: -- Но ведь надо же что-то делать... Хоть бы ты, Витя,
запретил мне это... Я бы тебя послушалась, честное слово. Ты же мой лучший
друг.
-- Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает, -- назидательно изрек
Служкин.
-- Ты мне расскажешь, как он отреагирует на письмо?
-- Расскажу, -- согласился Служкин. -- Хоть сейчас. Начинать?

На крыше

-- Недавно я Руневу встретил, -- лениво сообщил Служкин.
-- Где? -- так же лениво поинтересовался Будкин.
-- А-а, случайно, -- сказал Служкин. -- У нее на работе.
Оба они, голые по пояс, лежали на расстеленных газетах посреди крыши.
Они загорали на отцветающем солнце бабьего лета и пили пиво. Между ними
стояла трехлитровая банка и раскуроченная коробка из-под молока, заменявшая
кружку. Над ними на шесте, как скелет мелкого птеродактиля, висела
телевизионная антенна, которую они только что установили.
-- Сашенька тебе письмо написала, -- сказал Служкин.
-- Не получал. Честное слово.
-- Так она его через меня передала.
Служкин залез в карман джинсов, достал листочек и протянул Будкину.
Будкин развернул его и стал читать, держа на весу перед глазами, солнцу на
просвет. Читал он долго.
-- Не ссорился я с ней, -- сказал он, опуская письмо. -- Это она на
меня обиделась. Когда я последний раз был у нее, то всякие планы развивал,
как зимой буду на горных лыжах кататься. А ее, естественно, не звал. Вот она
и обиделась.
-- А чего не звал-то? Трудно, что ли?
-- Я бы позвал, так она ведь поехала бы, дура... А там одни ботинки,
как "Боинг", стоят. Где бы она на все денег взяла? Явилась бы в каких-нибудь
снегоступах на валенках... Меня бы там на базе все засмеяли.
Будкин приподнялся, выпил пива и повалился обратно.
-- Так сходи к ней, -- посоветовал Служкин.
Будкин задумчиво начал складывать из письма самолетик.
-- Неохота, -- признался он. -- Надоело мне с ней. Человек она,
конечно, хороший, но тоску на меня нагоняет.
Будкин ловким, точным движением запустил самолетик. Тот нырнул,
вынырнул, полетел за край крыши по красивой нисходящей линии, пронесся над
желто-зеленым ветхим тряпьем березок в сквере и вдруг без видимой причины
кувыркнулся вниз и исчез в тени, как в озере.
-- Господин Будкин зажрался, -- констатировал Служкин. -- От такой
чудесной девушки отказывается. Доиграется господин Будкин, точно. Имеет
терема, а пригреет тюрьма.
Будкин захехекал.
-- Руневой в тебя надо было влюбиться, Витус, -- сказал он. -- Вы бы
друг другу идеально подошли.
-- Я хоть к кому идеально подойду, -- без ложной скромности ответил
Служкин. -- И отойду так же.
-- Мне не такая девка нужна, -- мечтательно произнес Будкин, глядя в
теплое небо, которое незаметно из глубины словно бы начинало медленно
промерзать на зиму. -- Такая вот... -- туманно сказал он и пошевелил
пальцами. -- Особенная...
-- Такой большой, а в сказки веришь, -- буркнул Служкин.
-- Не-е, Витус, я не в сказки, я в жизнь верю. Это другие верят в
сказки. Вот девки, что вокруг вьются, смотрят на меня как на какого-то
Хоттабыча: мои бабки, хаты, тачки, свобода моя -- для них какое-то
Лукоморье. Потому они на меня и вешаются. А меня-то за всем этим не видят!
-- А Сашенька видит.
-- Рунева, наоборот. Она счастлива уже одним тем, что моя мама меня
родила. А я этим тоже не исчерпываюсь. Руневой все равно: живи я хоть в
шалаше с голой задницей, она все равно любить будет. Только в шалаше я себя
уважать бы перестал. В общем, ни с той ни с другой стороны нет уважения к
тому, что я в себе ценю больше всего: к моему умению жить.
-- Что это за умение? Умение деньги делать?
-- Не только. С этим умением я организовал свою жизнь так, что ни от
кого и ни от чего не зависю... завишу...
-- Не зависею. А чего ж в тебе, несчастном, тогда ценят?
-- Саму жизнь ценят, Витус, а не умение жить. Следствие, а не причину.
А мне нужна такая женщина, чтобы все эти жизненные блага ценила, но не
рвалась за ними и не плевала бы на них. Чтобы за шмотьем меня видела и
уважала меня за то, что я могу его иметь. И пользовалась бы всем в меру --
не переплачивала и не воровала. Короче, хозяйка мне нужна, а не
грабительница и не обожательница.
-- Ну-у, -- скептически хмыкнул Служкин. -- Давай ищи съеденные щи.
Вечером Служкин отправился в садик за Таточкой, но, отойдя от подъезда
на пять шагов, вдруг свернул с тротуара и через ограждение полез в сквер.
Забравшись в заросли поглубже, он осмотрелся, подпрыгнул и выдернул из
листвы березки маленький бумажный самолет.

Красная профессура

-- Ну что, красная профессура, готовы? -- бодро спросил Служкин.
Три передние парты по его настоянию были пусты.
-- За передние парты с листочками и ручками садятся, -- Служкин взял
журнал, -- Спехова, Старков, Кузнецова, Митрофанова и Кедрин.
Служкин подождал, пока перечисленные рассядутся, и дал каждому по
вопросу для индивидуальной проверочной работы.
-- В вашем распоряжении двадцать минут. Не забудьте подписать
листочки... Остальные открывают тетради и записывают тему урока:
"Экономическое районирование СНГ".
-- Опять писать!... -- заныл девятый "А". -- На литературе писали, на
иностранном, на алгебре...
-- Опять, -- строго подтвердил Служкин. -- Иначе вы со своей болтовней
ничего не услышите и ничего не запомните.
-- А мы и так не запомним! -- крикнул зловредный человек Скачков,
открыл перед собой на парте чемодан-"дипломат" и засунул внутрь голову.
-- Давайте лучше, Виктор Сергеевич, мы весь урок будем сидеть молча,
зато не будем писать, -- улыбаясь, предложила красивая отличница Маша
Большакова.
-- Давайте лучше вы весь урок будете сидеть молча и будете писать, --
внес контрпредложение Служкин. -- Скачков, ты что, уснул?
-- А мне неинтересно, -- нагло заявил из чемодана Скачков.
-- А кому интересно? -- удивился Служкин. -- Мне, что ли?
-- Так увольняйтесь, -- с первой парты посоветовал верзила Старков,
кандидат в медалисты.
-- Кто ж тогда моих малых деток и старушку мать кормить будет? --
спросил Служкин. -- Ты будешь? Или давайте так: вы мне платите деньги, а я
вас отпускаю с урока и ставлю всем пятерки. Идет?
-- Идет! -- обрадовалась красная профессура.
-- Тогда выкладывайте по штуке на парту -- и свободны.
Денег у девятого "А" не оказалось.
-- Значит, нечего спорить, -- подвел итог Служкин. -- Итак, продолжим.
Смысл заголовка вам понятен?
-- Нет, -- нестройно отозвалась красная профессура.
-- Тогда записывайте: "Экономическое районирование -- это деление
территории на экономические районы". Теперь ясно?
-- Нет, -- сказала красная профессура.
-- Да все им ясно, они выделываются, -- сказала Маша Большакова.
-- Больше будут выделываться -- больше будут писать. Скачков, после
уроков не забудь сдать мне тетрадку. Я в журнал тебе ставлю точку. Пишем:
"Экономический район -- это район с преобладанием одной отрасли производства
в экономике". Вот у нас в Речниках какая доминирующая отрасль производства?
-- Самогоноварение! -- крикнул с первой парты Старков.
-- Старков, ты пиши, а не языком чеши.
Вдохновленная Старковым красная профессура называла отрасли
производства, за которые Речники надо было бы выжечь напалмом.
-- Ну, завод у нас на Каме какой? -- подсказал Служкин, переводя
разговор на серьезный лад.
-- Транспортное машиностроение, -- ответила Маша Большакова.
-- Молодец, Маша, ставлю тебе точку, -- одобрил Служкин.
-- Ха! Машке Большаковой точку и мне точку? -- возмутился в чемодане
Скачков. -- Несправедливо!
-- Сейчас я тебе переправлю... -- Служкин склонился над журналом.
-- Не-не-не!... -- забеспокоился Скачков, вылезая наружу.
-- Теперь откройте в учебниках карты номер два, три и пять, сравните их
и попробуйте разделить территорию страны на экономические районы. Ну вроде
бы как вам подарили страну, а вы в ней налаживаете производство.
-- А мы не хотим налаживать, -- заявил Старков. -- Мы страну сдадим в
аренду иностранцам, пусть они и пашут.
-- Уже десять минут прошло, а ты, Старков, писать еще не начал.
-- Да я вам этот вопрос за минуту напишу, -- пообещал Старков. --
Вопрос-то какой-то тупой... Зачем, Виктор Сергеевич, мы вообще учим эту
ерунду, морально устаревшую сто лет назад?
-- Возьми, Старков, у Шакуровой учебник и посмотри в нем на последней
странице фамилии авторов, -- посоветовал Служкин.
Весь класс тотчас же начал заинтересованно изучать последнюю страницу,
только Шакирова стучала кулаком в широкую спину Старкова.
-- Есть среди авторов фамилия Служкин?
Красная профессура, растерявшись, снова перечитала список.
-- Есть! -- с последней парты на всякий случай крикнули двоечники
безматерных и безденежных, которым полагалось бы находиться не в десятом
"А", а в зондер-команде.
-- Нету меня, -- после паузы, сказал Служкин. -- Тогда я не понимаю,
Старков, почему ты задаешь этот вопрос мне.
Красная профессура взволнованно загомонила, пораженная отсутствием
Служкина среди авторов учебника.
-- Хорошая отмазка, -- одобрил Старков, презрительно перебрасывая
учебник Шакировой.
-- Итак, карты посмотрели, -- продолжил Служкин. -- Теперь по ним
давайте попробуем назвать, например, сельскохозяйственные районы.
Красная профессура перечислила все районы, которые нашла, включая
Крайний Север с вечной мерзлотой.
-- Молодцы, два, -- оценил Служкин. -- Ставим цифру один, пишем
маленький заголовочек: "Сельскохозяйственные районы". Ниже ставим буковку
"а". Первый фактор, от которого зависит развитие в районе сельского
хозяйства. Какой фактор вы можете назвать?
Скрипя, пробуксовывая, урок ехал дальше.
-- Все, время прошло, -- наконец объявил Служкин, подходя к первым
партам.
Старков сразу протянул густо исписанный листок. Красная от волнения