умею я...
-- Денег-то он много зарабатывает? -- наивно спросил Служкин. -- Я
слыхал, водители просто мешками их таскают.
-- А я слыхала, что учителя, -- сказала Лена, и они рассмеялись.
-- А вышла ты по любви? -- напрямик спросил Служкин.
Лена, вопреки обычному, не смутилась. Видимо, для нее это было так же
далеко, как двойки по рисованию.
-- По любви. Только какая разница теперь?
-- Лен, скажи, -- помолчав, попросил Служкин. -- А чем у тебя кончился
тот школьный роман с Колесниковым?
-- Разве ты не знаешь? -- удивилась Лена. -- Ты же дружишь с
Веткиной... Хотя, в общем, и рассказывать тут нечего, -- Лена пожала
плечами. -- Ничем. Дружили после школы полгода, потом он в армию ушел. Я
сначала писала ему, ждала. Потом забывать начала. Потом с Сашей
познакомилась -- с будущим мужем. Вот так. А Колесников тоже не особенно
переживал. На моей свадьбе напился, всем надоел своими армейскими историями,
к каждой девчонке приставал...
-- А ведь мы всем классом с таким благоговением относились к твоему
роману с Колесниковым! Как же, десятиклассник, на машине ездит -- и нашу
Ленку Анфимову любит!...
-- Только к машине вы и испытывали уважение, -- улыбнулась Лена. --
Глупые все были... Сейчас у мужа автобус целый, ну и что?
-- Н-да-а... -- протянул Служкин. -- Как-то все это... Вроде бы
когда-то огромное значение имело, а оказалось -- ерунда. И останется только
грустно шутить. Ты же самая красивая девочка в классе была... Все думали,
что ананасы в Париже кушать будешь...
Лена чуть покраснела.
-- Гм, гм, -- смущенно покашлял Служкин. -- А я ведь, Лен, так в тебя
влюблен был...
-- Я знала, -- засмеялась Лена. -- Да и весь класс знал.
-- И тебе не жалко меня было, когда ты с Колесниковым крутила?
-- Нет, -- мягко сказала Лена. -- Тогда ведь казалось, что всего еще
сколько угодно будет. Не ценили, когда любят. Маленькие были.
Они шли вдоль рощицы старых, высоких сосен, вклинившейся в новую
застройку. Подлесок здесь был вытоптан детьми и собаками. Андрюша, пользуясь
тем, что внимание мамы отвлекает дядя с зонтиком, брел по лужам, поднимая
сапогами черные буруны. Показалась автобусная остановка -- голая площадка на
обочине шоссе.
-- Я вас посажу на автобус, -- сказал Служкин.
Они молчали, вглядываясь в призрачную, дождливую перспективу дороги,
откуда в брызгах, шипя, вылетали легковушки и проносились мимо, вихрем
закручивая морось. Служкин переложил зонт в другую руку и чуть приобнял
Лену, словно хотел ее немного согреть.
-- Андрюша, встань ко мне поближе, -- велела Лена, подтаскивая сына за
руку. -- У тебя и так капюшон уже промок...
-- А помнишь, как нас четыре года Чекушка сватала? -- спросил Лену
Служкин. -- Всегда сажала за одну парту...
Лена слабо улыбнулась.
-- Скажи, Лен, а вот тогда, на дискотеке, ты меня вправду поцеловала
или случайно в темноте ткнулась?
-- Не помню, -- удивленно сказала Лена и засмеялась. -- Витя, а это не
ты подсунул мне в портфель записку на Восьмое марта?
-- И я не помню, -- честно ответил Служкин. -- А ты помнишь, как на
День Победы нам вдвоем давали читать "Жди меня"?...
-- А ты помнишь?...
Лена медленно менялась -- усталость и покорность уходили с ее лица,
казалось, что солнце скоро покажется из-за глухих туч. К ней даже вернулось
почти забытое школьное кокетство -- она искоса лукаво глянула на Служкина,
как некогда глядела, проходя мимо него в школьном коридоре. Служкин и сам
оживился, стал смеяться, жестикулировать и не заметил автобуса.
Они одновременно замолчали, с какой-то обидой глядя на открывающиеся
двери. Лена сникла. И вдруг Служкин наклонил зонтик вперед, отгораживаясь им
от автобуса как щитом, и смело прижался губами к холодным и твердым губам
Лены, забыто вздрогнувшим в поцелуе.
-- Иди, -- сказал он. -- Мы ведь еще увидимся...
Покачивая тяжелым задом, автобус уполз по шоссе. Служкин задумчиво
пошагал обратно. Он шел минут пять. Вдруг встрепенулся, быстро захлопнул
зонтик и бросился бегом. Дождь плясал на его кепке, под ногами взрывались
лужи, полы плаща болтались, как оторванные. Служкин бежал напрямик через
газоны, через грязь, прыгал над канавами, проскочил в дыру в заборе вокруг
садика и влетел в раздевалку.
Тут было уже пусто. Дверь в группу была раскрыта, и Служкин остановился
на пороге. В дальнем углу зала за столом сидела и что-то писала
воспитательница. На маленьких столиках вверх ножками лежали маленькие
стульчики. Свежевымытый пол блестел. Тата -- одна-единственная -- строила из
больших фанерных кубов кривую башню. В своем зеленом платьишке на фоне
желтого линолеума она казалась последним живым листком посреди осени.
-- Тата!... -- охрипнув, позвал Служкин.
Тата оглянулась, помедлила и молча кинулась к нему через весь зал.
Служкин инстинктивно присел на корточки, поймал ее и прижал к грязному
плащу, к мокрому лицу.
-- Тата, я больше никогда не опоздаю... -- прошептал он. -- Честное
слово, никогда... Честное папино...
К утру газоны становились седыми, а воздух каменел. Люди шли сквозь
твердую, кристальную прохладу, как сквозь бесконечный ряд вращающихся
стеклянных дверей. На заре по Речникам метлою проходился ветер и обдувал
тротуары, отчего город казался приготовленным к зиме, как покойник к
погребению. Но снега все не было. И вот будто стронулось само время --
первый снег хлынул как первые слезы после долгого, молчаливого горя.
Служкин ходил проведать Сашеньку, но не застал ее на работе. У него еще
оставалось полтора часа свободы до конца смены в садике, и он отправился
побродить вдоль затона, посмотреть на корабли.
Снег валил густо и плотно, словно его скидывали сверху лопатами. У
проходной Служкин неожиданно увидел продрогшего, танцующего на месте
Овечкина с сугробом на голове.
-- Какими судьбами? -- задержавшись, поинтересовался Служкин.
-- Человека жду... одного... -- проклацал зубами Овечкин.
-- В мае влюбляться надо, -- посоветовал Служкин.
На мосту в ржавые бока понтонов тяжело толкалась стылая вода. Понтоны
раскачивались, дощатые трапы между ними злобно грохотали.
Затон, плотно заставленный кораблями, походил на какую-то стройку.
Мачты, антенны, стрелы лебедок торчали как строительные леса. На крышах и
палубах снег лежал ровными пластами. Иллюминаторы смотрели на Служкина
невидяще, рассеянно, исподлобья, как смотрит человек, который почти уснул,
но вдруг зачем-то открыл глаза.
Служкин остановился у навеса лесопилки, под которым уныло качался и
позвякивал цепями тельфер. В белой мгле Кама выделялась контрастной черной
полосой, потому что снег, падая на воду, странно исчезал. Служкин стоял,
курил и разглядывал высокий и массивный нос ближайшей самоходки, у которой в
клюзах торчали якоря, словно кольцо в ноздрях быка.
На дорожке из снегопада появился маленький заснеженный человек, и
Служкин с удивлением узнал в нем Машу Большакову из девятого "А".
-- Маша, ку-ку, -- окликнул он ее.
-- Ой, Виктор Сергеевич!... -- Маша даже испугалась.
-- Ты чего здесь делаешь?
-- К папе ходила. Мама просила ему записку отнести.
-- Это не тебя там у проходной Овечкин дожидается?
-- Меня, -- покраснев, созналась Маша.
-- Э-эх, жаль, -- вздохнул Служкин. -- А я хотел проводить...
-- До проходной еще далеко, -- кокетливо ответила Маша.
Они медленно пошли рядом, не глядя друг на друга. Наконец, не выдержав,
Маша подняла на Служкина глаза и улыбнулась:
-- А вы что здесь делаете, Виктор Сергеевич? Только не врите.
-- Да ничего не делаю. Шляюсь. Чего мне тут делать? Хожу и вспоминаю
времена, когда сам девочек дожидался.
-- А почему на заводе?
-- Ну... как сказать... Хотел увидеть один теплоходик, про который есть
что вспомнить. "Озерный" называется.
-- Я в кораблях не разбираюсь... А что у вас за история, Виктор
Сергеевич, которую вы вспоминаете?
-- История моей последней школьной любви, -- важно пояснил Служкин.
-- Расскажите, -- лукаво улыбаясь, предложила Маша.
-- Ой, Машенька, -- заныл Служкин. -- Это история очень старая. Она
длинная и скучная, со слезами и мордобоем. Тебе будет неинтересно.
-- Очень интересно, Виктор Сергеевич! -- горячо заверила Маша.
-- Ну, ладно, -- довольно согласился Служкин и полез за сигаретами. --
Было это в июне, когда я окончил десятый класс и шли выпускные экзамены, --
начал он. -- Дружил я тогда с одноклассницей. Красивая девочка была, но
характер -- спаси господи! Вздорная, склочная, задиристая -- хуже Ясира
Арафата. Звали ее Наташа Веткина, а кличка -- просто Ветка. Дружили мы
давно, однако ничего особенного: так, гуляли, болтали, в кино ходили,
целовались потихоньку. А тут как дошло до всех, что скоро навсегда
расстаемся, так и заводиться начали, нервничать. Ну, я-то еще с детства
мудрый был, лежал себе спокойненько на диване. А Ветка, видно, решила под
конец урвать кусок побольше и завела роман с другим нашим одноклассником.
Звали его Славкой Сметаниным, а кличка была, конечно, Сметана. Он был парень
видный, отличник, но нич-чегошеньки собой не представлял. Смотрю, в общем,
это я: Ветка со Сметаной каждый день туда-сюда рассекает. Что, думаю, за
блин? Попытался я Ветке мозги прочистить, она и ляпнула мне: не суйся, мол,
и катись отсюда. Я, понятно, разозлился благородно. Ну, думаю, жаба, ты у
меня покукарекаешь еще.
И вот был у нас экзамен по химии. Подхожу я это утром к школе и вижу,
что Ветка со Сметаной под ручку прется. Я сразу понял: сегодня точно чья-то
кровь будет пролита. Химичка нам кабинет открыла и куда-то ушла. Ветка тоже
учесала. Сидим мы в кабинете вдвоем: я и Сметана эта дурацкая. Я злость
коплю. Сметана тетрадку свою с билетами читает. А надо сказать, что в
кабинете том был здоровенный учительский стол. Сверху кафелем выложен, чтобы
кислотой не попортить, а сбоку большой стеклянный вытяжной шкаф с трубой
наверху. Я все прикинул, обмозговал, потом встал, тетрадку у Сметаны из рук
хвать, на этот стол скок, да и запихал ее в трубу. Сметана озверела, сперва
за мной между парт погонялась, потом полезла в шкаф за тетрадью. И только
она в вытяжной шкаф проникла, я тут же подскочил, дверку у шкафа закрыл и
запер со всей силы на шпингалет. А после вышел из кабинета и дверь
защелкнул.
Вот и время экзамена наступило. У кабинета толпа мнется. Подгребает
экзаменационная комиссия, открывает дверь, вваливается в кабинет... А там
этот дурак на столе в стеклянном шкафу сидит, как обезьяна в аквариуме.
Учителя сразу в визг, остальных со смеху скосило. И главное -- шпингалет
никто открыть не может, так я его засобачил. Пока слесаря искали, полшколы в
химию поржать прибежало. А мне же, чудотворцу и выдумщику, ни слова не
говоря по химии трояк впечатали и с экзамена под зад коленом. Я не стал
переживать, только радовался, когда вспоминал, как Ветка позеленела.
Маша смеялась. Ободренный, Служкин заливался соловьем.
-- Тем же вечером сижу я дома, вдруг звонок в дверь. Я только дверь
открыл, а мне Ветка сразу по морде тресь!... Но я -- воробей стреляный, я
сразу присел. И она со всего размаха рукой по косяку как засадила, аж весь
дом вздрогнул! Тут на грохот моя мама в коридор выбегает. А мама моя страсть
любила, когда в гости ко мне девочки приходят. Схватила она Ветку и на кухню
поволокла. Сразу чай, конфеты, все такое. Говорит мне: познакомь, мол, Витя,
с девушкой... Меня, естественно, черт за язык дернул. Такая и сякая, говорю,
-- Денег-то он много зарабатывает? -- наивно спросил Служкин. -- Я
слыхал, водители просто мешками их таскают.
-- А я слыхала, что учителя, -- сказала Лена, и они рассмеялись.
-- А вышла ты по любви? -- напрямик спросил Служкин.
Лена, вопреки обычному, не смутилась. Видимо, для нее это было так же
далеко, как двойки по рисованию.
-- По любви. Только какая разница теперь?
-- Лен, скажи, -- помолчав, попросил Служкин. -- А чем у тебя кончился
тот школьный роман с Колесниковым?
-- Разве ты не знаешь? -- удивилась Лена. -- Ты же дружишь с
Веткиной... Хотя, в общем, и рассказывать тут нечего, -- Лена пожала
плечами. -- Ничем. Дружили после школы полгода, потом он в армию ушел. Я
сначала писала ему, ждала. Потом забывать начала. Потом с Сашей
познакомилась -- с будущим мужем. Вот так. А Колесников тоже не особенно
переживал. На моей свадьбе напился, всем надоел своими армейскими историями,
к каждой девчонке приставал...
-- А ведь мы всем классом с таким благоговением относились к твоему
роману с Колесниковым! Как же, десятиклассник, на машине ездит -- и нашу
Ленку Анфимову любит!...
-- Только к машине вы и испытывали уважение, -- улыбнулась Лена. --
Глупые все были... Сейчас у мужа автобус целый, ну и что?
-- Н-да-а... -- протянул Служкин. -- Как-то все это... Вроде бы
когда-то огромное значение имело, а оказалось -- ерунда. И останется только
грустно шутить. Ты же самая красивая девочка в классе была... Все думали,
что ананасы в Париже кушать будешь...
Лена чуть покраснела.
-- Гм, гм, -- смущенно покашлял Служкин. -- А я ведь, Лен, так в тебя
влюблен был...
-- Я знала, -- засмеялась Лена. -- Да и весь класс знал.
-- И тебе не жалко меня было, когда ты с Колесниковым крутила?
-- Нет, -- мягко сказала Лена. -- Тогда ведь казалось, что всего еще
сколько угодно будет. Не ценили, когда любят. Маленькие были.
Они шли вдоль рощицы старых, высоких сосен, вклинившейся в новую
застройку. Подлесок здесь был вытоптан детьми и собаками. Андрюша, пользуясь
тем, что внимание мамы отвлекает дядя с зонтиком, брел по лужам, поднимая
сапогами черные буруны. Показалась автобусная остановка -- голая площадка на
обочине шоссе.
-- Я вас посажу на автобус, -- сказал Служкин.
Они молчали, вглядываясь в призрачную, дождливую перспективу дороги,
откуда в брызгах, шипя, вылетали легковушки и проносились мимо, вихрем
закручивая морось. Служкин переложил зонт в другую руку и чуть приобнял
Лену, словно хотел ее немного согреть.
-- Андрюша, встань ко мне поближе, -- велела Лена, подтаскивая сына за
руку. -- У тебя и так капюшон уже промок...
-- А помнишь, как нас четыре года Чекушка сватала? -- спросил Лену
Служкин. -- Всегда сажала за одну парту...
Лена слабо улыбнулась.
-- Скажи, Лен, а вот тогда, на дискотеке, ты меня вправду поцеловала
или случайно в темноте ткнулась?
-- Не помню, -- удивленно сказала Лена и засмеялась. -- Витя, а это не
ты подсунул мне в портфель записку на Восьмое марта?
-- И я не помню, -- честно ответил Служкин. -- А ты помнишь, как на
День Победы нам вдвоем давали читать "Жди меня"?...
-- А ты помнишь?...
Лена медленно менялась -- усталость и покорность уходили с ее лица,
казалось, что солнце скоро покажется из-за глухих туч. К ней даже вернулось
почти забытое школьное кокетство -- она искоса лукаво глянула на Служкина,
как некогда глядела, проходя мимо него в школьном коридоре. Служкин и сам
оживился, стал смеяться, жестикулировать и не заметил автобуса.
Они одновременно замолчали, с какой-то обидой глядя на открывающиеся
двери. Лена сникла. И вдруг Служкин наклонил зонтик вперед, отгораживаясь им
от автобуса как щитом, и смело прижался губами к холодным и твердым губам
Лены, забыто вздрогнувшим в поцелуе.
-- Иди, -- сказал он. -- Мы ведь еще увидимся...
Покачивая тяжелым задом, автобус уполз по шоссе. Служкин задумчиво
пошагал обратно. Он шел минут пять. Вдруг встрепенулся, быстро захлопнул
зонтик и бросился бегом. Дождь плясал на его кепке, под ногами взрывались
лужи, полы плаща болтались, как оторванные. Служкин бежал напрямик через
газоны, через грязь, прыгал над канавами, проскочил в дыру в заборе вокруг
садика и влетел в раздевалку.
Тут было уже пусто. Дверь в группу была раскрыта, и Служкин остановился
на пороге. В дальнем углу зала за столом сидела и что-то писала
воспитательница. На маленьких столиках вверх ножками лежали маленькие
стульчики. Свежевымытый пол блестел. Тата -- одна-единственная -- строила из
больших фанерных кубов кривую башню. В своем зеленом платьишке на фоне
желтого линолеума она казалась последним живым листком посреди осени.
-- Тата!... -- охрипнув, позвал Служкин.
Тата оглянулась, помедлила и молча кинулась к нему через весь зал.
Служкин инстинктивно присел на корточки, поймал ее и прижал к грязному
плащу, к мокрому лицу.
-- Тата, я больше никогда не опоздаю... -- прошептал он. -- Честное
слово, никогда... Честное папино...
К утру газоны становились седыми, а воздух каменел. Люди шли сквозь
твердую, кристальную прохладу, как сквозь бесконечный ряд вращающихся
стеклянных дверей. На заре по Речникам метлою проходился ветер и обдувал
тротуары, отчего город казался приготовленным к зиме, как покойник к
погребению. Но снега все не было. И вот будто стронулось само время --
первый снег хлынул как первые слезы после долгого, молчаливого горя.
Служкин ходил проведать Сашеньку, но не застал ее на работе. У него еще
оставалось полтора часа свободы до конца смены в садике, и он отправился
побродить вдоль затона, посмотреть на корабли.
Снег валил густо и плотно, словно его скидывали сверху лопатами. У
проходной Служкин неожиданно увидел продрогшего, танцующего на месте
Овечкина с сугробом на голове.
-- Какими судьбами? -- задержавшись, поинтересовался Служкин.
-- Человека жду... одного... -- проклацал зубами Овечкин.
-- В мае влюбляться надо, -- посоветовал Служкин.
На мосту в ржавые бока понтонов тяжело толкалась стылая вода. Понтоны
раскачивались, дощатые трапы между ними злобно грохотали.
Затон, плотно заставленный кораблями, походил на какую-то стройку.
Мачты, антенны, стрелы лебедок торчали как строительные леса. На крышах и
палубах снег лежал ровными пластами. Иллюминаторы смотрели на Служкина
невидяще, рассеянно, исподлобья, как смотрит человек, который почти уснул,
но вдруг зачем-то открыл глаза.
Служкин остановился у навеса лесопилки, под которым уныло качался и
позвякивал цепями тельфер. В белой мгле Кама выделялась контрастной черной
полосой, потому что снег, падая на воду, странно исчезал. Служкин стоял,
курил и разглядывал высокий и массивный нос ближайшей самоходки, у которой в
клюзах торчали якоря, словно кольцо в ноздрях быка.
На дорожке из снегопада появился маленький заснеженный человек, и
Служкин с удивлением узнал в нем Машу Большакову из девятого "А".
-- Маша, ку-ку, -- окликнул он ее.
-- Ой, Виктор Сергеевич!... -- Маша даже испугалась.
-- Ты чего здесь делаешь?
-- К папе ходила. Мама просила ему записку отнести.
-- Это не тебя там у проходной Овечкин дожидается?
-- Меня, -- покраснев, созналась Маша.
-- Э-эх, жаль, -- вздохнул Служкин. -- А я хотел проводить...
-- До проходной еще далеко, -- кокетливо ответила Маша.
Они медленно пошли рядом, не глядя друг на друга. Наконец, не выдержав,
Маша подняла на Служкина глаза и улыбнулась:
-- А вы что здесь делаете, Виктор Сергеевич? Только не врите.
-- Да ничего не делаю. Шляюсь. Чего мне тут делать? Хожу и вспоминаю
времена, когда сам девочек дожидался.
-- А почему на заводе?
-- Ну... как сказать... Хотел увидеть один теплоходик, про который есть
что вспомнить. "Озерный" называется.
-- Я в кораблях не разбираюсь... А что у вас за история, Виктор
Сергеевич, которую вы вспоминаете?
-- История моей последней школьной любви, -- важно пояснил Служкин.
-- Расскажите, -- лукаво улыбаясь, предложила Маша.
-- Ой, Машенька, -- заныл Служкин. -- Это история очень старая. Она
длинная и скучная, со слезами и мордобоем. Тебе будет неинтересно.
-- Очень интересно, Виктор Сергеевич! -- горячо заверила Маша.
-- Ну, ладно, -- довольно согласился Служкин и полез за сигаретами. --
Было это в июне, когда я окончил десятый класс и шли выпускные экзамены, --
начал он. -- Дружил я тогда с одноклассницей. Красивая девочка была, но
характер -- спаси господи! Вздорная, склочная, задиристая -- хуже Ясира
Арафата. Звали ее Наташа Веткина, а кличка -- просто Ветка. Дружили мы
давно, однако ничего особенного: так, гуляли, болтали, в кино ходили,
целовались потихоньку. А тут как дошло до всех, что скоро навсегда
расстаемся, так и заводиться начали, нервничать. Ну, я-то еще с детства
мудрый был, лежал себе спокойненько на диване. А Ветка, видно, решила под
конец урвать кусок побольше и завела роман с другим нашим одноклассником.
Звали его Славкой Сметаниным, а кличка была, конечно, Сметана. Он был парень
видный, отличник, но нич-чегошеньки собой не представлял. Смотрю, в общем,
это я: Ветка со Сметаной каждый день туда-сюда рассекает. Что, думаю, за
блин? Попытался я Ветке мозги прочистить, она и ляпнула мне: не суйся, мол,
и катись отсюда. Я, понятно, разозлился благородно. Ну, думаю, жаба, ты у
меня покукарекаешь еще.
И вот был у нас экзамен по химии. Подхожу я это утром к школе и вижу,
что Ветка со Сметаной под ручку прется. Я сразу понял: сегодня точно чья-то
кровь будет пролита. Химичка нам кабинет открыла и куда-то ушла. Ветка тоже
учесала. Сидим мы в кабинете вдвоем: я и Сметана эта дурацкая. Я злость
коплю. Сметана тетрадку свою с билетами читает. А надо сказать, что в
кабинете том был здоровенный учительский стол. Сверху кафелем выложен, чтобы
кислотой не попортить, а сбоку большой стеклянный вытяжной шкаф с трубой
наверху. Я все прикинул, обмозговал, потом встал, тетрадку у Сметаны из рук
хвать, на этот стол скок, да и запихал ее в трубу. Сметана озверела, сперва
за мной между парт погонялась, потом полезла в шкаф за тетрадью. И только
она в вытяжной шкаф проникла, я тут же подскочил, дверку у шкафа закрыл и
запер со всей силы на шпингалет. А после вышел из кабинета и дверь
защелкнул.
Вот и время экзамена наступило. У кабинета толпа мнется. Подгребает
экзаменационная комиссия, открывает дверь, вваливается в кабинет... А там
этот дурак на столе в стеклянном шкафу сидит, как обезьяна в аквариуме.
Учителя сразу в визг, остальных со смеху скосило. И главное -- шпингалет
никто открыть не может, так я его засобачил. Пока слесаря искали, полшколы в
химию поржать прибежало. А мне же, чудотворцу и выдумщику, ни слова не
говоря по химии трояк впечатали и с экзамена под зад коленом. Я не стал
переживать, только радовался, когда вспоминал, как Ветка позеленела.
Маша смеялась. Ободренный, Служкин заливался соловьем.
-- Тем же вечером сижу я дома, вдруг звонок в дверь. Я только дверь
открыл, а мне Ветка сразу по морде тресь!... Но я -- воробей стреляный, я
сразу присел. И она со всего размаха рукой по косяку как засадила, аж весь
дом вздрогнул! Тут на грохот моя мама в коридор выбегает. А мама моя страсть
любила, когда в гости ко мне девочки приходят. Схватила она Ветку и на кухню
поволокла. Сразу чай, конфеты, все такое. Говорит мне: познакомь, мол, Витя,
с девушкой... Меня, естественно, черт за язык дернул. Такая и сякая, говорю,
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента