Среди тех, кто нарушил строгие запреты и проник на корабли эскадры Брюэйса, была прелестнейшая Полина Фуре.
Она родом из Каркассона, что в Южной Франции. Отец неизвестен (некоторые авторы называют часового мастера Анри-Жака-Клемента Беллиля), мать - кухарка Маргарита Барандон. Маргарита-Полина (таково полное имя красавицы) была незаконнорожденной.
И это та женщина, на которую польстился Бонапарт после вдовы Александра Богарне, аристократа, короткое время стоявшего во главе Учредительного собрания Франции!
Полина имела веселый, живой нрав и любила петь. Ее прозвали Беллилот (уменьшительное имя от Беллиль). Племянник хозяйки-портнихи, к которой очаровательная хохотушка поступила в обучение, влюбился в нее без памяти.
Лейтенант Фуре немедленно женился на блондинке с бархатистыми голубыми глазами, роскошными волосами и длинными ресницами.
Счастливый молодожен собрался в Египет, а Полина переоделась в одежду кавалериста-шассера и разделила с мужем все опасности африканской войны, проделав тяжелейший путь по пустыне.
В Каире она играла видную роль: европейских женщин мало, а она среди них королева. Балы, концерты, обеды и ужины в «египетском Тиволи», увеселительном парке офицеров и солдат Восточной армии, где игры, деревянные лошадки, качели, жонглеры, змеезаклинатели, певицы и танцовщицы на любой вкус, - везде нежная Беллилот была на виду. Наконец, ее заметил Бонапарт.
Желание вождя - закон. На следующий день после того, как Бонапарт «положил на нее глаз», Беллилот была приглашена - одна, без мужа - на обед к коменданту Дюпюи.
Одетая в прекрасное белое платье из индийского муслина, она сидела рядом с Жюно и была душой офицерского общества.
Когда подавали кофе, как бы мимоходом зашел вечно чем-то занятый Бонапарт. Какой приятный сюрприз! Генерал присел, стал есть апельсин, не сводя глаз с красавицы в белом муслине. Изрядно смутив ее, он поднялся и вышел.
Галантный и остроумный Жюно предложил даме чашечку кофе, и вдруг - о, несчастье! - вылил напиток на белое платье.
Ничего страшного, не стоит беспокоиться! Этажом выше можно найти кувшин с водой и смыть пятно. Беллилот поднимается и находит Бонапарта.
Когда оба спустились вниз, их встретили аплодисментами.
Но лейтенант Фуре был человеком не робкого десятка. И Наполеон решает послать его во Францию. Это - большая честь, лейтенанту предстоит найти двух Бонапартов (Жозефа и Люсьена) и передать им важные депеши.
К тому времени Наполеон уже лишился флота, и отправить «депеши» на небольшом судне «Ле Шассер» могло означать только одно: в руки англичан попадут и послания (на самом деле, не имеющие ценности), и те, кто их повезет.
Командировка лейтенанта Фуре имеет единственную цель - удалить ревнивого мужа. Как, он собирается и жену взять с собой? Это же очень опасно, можно попасть в руки врагов!
Бертье, доверенное лицо и Бонапарта, и Жозефины, объясняет лейтенанту его «задачу» и приводит все «разумные доводы».
И корабль в самом деле попадает в руки англичан, которые, имея агентов в Африке, посчитали самым верным ходом отпустить лейтенанта Фуре, взяв с него обязательство «не воевать с правительством Его Величества».
Когда лейтенант вернулся в Каир, жена была уже «султаншей», жившей в великолепном доме по соседству с дворцом Эльфи-бея. Она предпочтет связь с «великим Кебиром» любви мужа. Последует развод «не по форме» (с помощью военного комиссара).
Более всего от этой связи страдал капитан Евгений Богарне. Ему приходилось сопровождать Бонапарта и Беллилот на прогулках. В конце концов, отчим отправил-таки Евгения в отпуск.
Англичане перехватили и опубликовали письма Наполеона к Жозефине и сына к матери. Вся Европа узнала, что победитель во многих битвах - рогоносец.
И нет ему счастья с Полиной - та, как и первая, не может забеременеть. «Клеопатре», как ее прозвали солдаты (да еще и переиначивали имя - «Клиупатра»), хватает дерзости заявить, что это «не по ее вине»!
Что оставалось герою? Только новые битвы!
Вождь и пророк
Восстание в Каире
Она родом из Каркассона, что в Южной Франции. Отец неизвестен (некоторые авторы называют часового мастера Анри-Жака-Клемента Беллиля), мать - кухарка Маргарита Барандон. Маргарита-Полина (таково полное имя красавицы) была незаконнорожденной.
И это та женщина, на которую польстился Бонапарт после вдовы Александра Богарне, аристократа, короткое время стоявшего во главе Учредительного собрания Франции!
Полина имела веселый, живой нрав и любила петь. Ее прозвали Беллилот (уменьшительное имя от Беллиль). Племянник хозяйки-портнихи, к которой очаровательная хохотушка поступила в обучение, влюбился в нее без памяти.
Лейтенант Фуре немедленно женился на блондинке с бархатистыми голубыми глазами, роскошными волосами и длинными ресницами.
Счастливый молодожен собрался в Египет, а Полина переоделась в одежду кавалериста-шассера и разделила с мужем все опасности африканской войны, проделав тяжелейший путь по пустыне.
В Каире она играла видную роль: европейских женщин мало, а она среди них королева. Балы, концерты, обеды и ужины в «египетском Тиволи», увеселительном парке офицеров и солдат Восточной армии, где игры, деревянные лошадки, качели, жонглеры, змеезаклинатели, певицы и танцовщицы на любой вкус, - везде нежная Беллилот была на виду. Наконец, ее заметил Бонапарт.
Желание вождя - закон. На следующий день после того, как Бонапарт «положил на нее глаз», Беллилот была приглашена - одна, без мужа - на обед к коменданту Дюпюи.
Одетая в прекрасное белое платье из индийского муслина, она сидела рядом с Жюно и была душой офицерского общества.
Когда подавали кофе, как бы мимоходом зашел вечно чем-то занятый Бонапарт. Какой приятный сюрприз! Генерал присел, стал есть апельсин, не сводя глаз с красавицы в белом муслине. Изрядно смутив ее, он поднялся и вышел.
Галантный и остроумный Жюно предложил даме чашечку кофе, и вдруг - о, несчастье! - вылил напиток на белое платье.
Ничего страшного, не стоит беспокоиться! Этажом выше можно найти кувшин с водой и смыть пятно. Беллилот поднимается и находит Бонапарта.
Когда оба спустились вниз, их встретили аплодисментами.
Но лейтенант Фуре был человеком не робкого десятка. И Наполеон решает послать его во Францию. Это - большая честь, лейтенанту предстоит найти двух Бонапартов (Жозефа и Люсьена) и передать им важные депеши.
К тому времени Наполеон уже лишился флота, и отправить «депеши» на небольшом судне «Ле Шассер» могло означать только одно: в руки англичан попадут и послания (на самом деле, не имеющие ценности), и те, кто их повезет.
Командировка лейтенанта Фуре имеет единственную цель - удалить ревнивого мужа. Как, он собирается и жену взять с собой? Это же очень опасно, можно попасть в руки врагов!
Бертье, доверенное лицо и Бонапарта, и Жозефины, объясняет лейтенанту его «задачу» и приводит все «разумные доводы».
И корабль в самом деле попадает в руки англичан, которые, имея агентов в Африке, посчитали самым верным ходом отпустить лейтенанта Фуре, взяв с него обязательство «не воевать с правительством Его Величества».
Когда лейтенант вернулся в Каир, жена была уже «султаншей», жившей в великолепном доме по соседству с дворцом Эльфи-бея. Она предпочтет связь с «великим Кебиром» любви мужа. Последует развод «не по форме» (с помощью военного комиссара).
Более всего от этой связи страдал капитан Евгений Богарне. Ему приходилось сопровождать Бонапарта и Беллилот на прогулках. В конце концов, отчим отправил-таки Евгения в отпуск.
Англичане перехватили и опубликовали письма Наполеона к Жозефине и сына к матери. Вся Европа узнала, что победитель во многих битвах - рогоносец.
И нет ему счастья с Полиной - та, как и первая, не может забеременеть. «Клеопатре», как ее прозвали солдаты (да еще и переиначивали имя - «Клиупатра»), хватает дерзости заявить, что это «не по ее вине»!
Что оставалось герою? Только новые битвы!
Вождь и пророк
Французы упразднили отжившие феодальные учреждения. Они уважали права собственности и религиозные чувства местных жителей. Новая администрация стояла на страже мечетей и оберегала их, по словам Наполеона, «с пристрастием».
Турки и мамелюки в свое время отстранили местных шейхов от дел управления и правосудия. Бонапарт же преподнес почтенным старцам сюрприз: им было передано уголовное и гражданское судопроизводство, а также спорные административные вопросы. Это быстро подняло авторитет шейхов в народе.
Бонапарт хорошо усвоил уроки «идеологов», в первую очередь Вольнея. Чтобы утвердиться в Египте, говорил тот еще в 1787 году, придется выдержать три войны: первую - против Англии, вторую - против Порты, а третью - наиболее трудную из всех - против мусульман, составляющих население этой страны.
Война с Англией казалась бесконечной, Порта смотрела на разгром мамелюков, как на дело полезное, но что происходило в самом Египте?
«Их (французов) только терпели правоверные, которые, ошеломленные стремительностью событий, уступили силе, но уже оплакивали открыто торжество идолопоклонников, присутствие которых оскверняло священные воды… имамы напыщенно декламировали те стихи Корана, которые наиболее враждебны неверным».
Наполеон трезво оценивал ситуацию и искренне пытался покорить сердца мусульман. Ему вовсе не пришлось идти здесь против совести. Будучи натурой цельной, он не верил в христианскую Троицу, а потому монотеистическая религия пророка пришлась ему по душе.
Практичный гений, он ясно понимал, что одно упоминание имени Христа может безнадежно испортить дело. С него достаточно войн захватнических, чтобы вести еще и религиозные. Ведь Европа потерпела крах в своих усилиях охристианить Египет и Сирию.
Простой вопрос - что делать? Возвращаться на корабли? Если хочешь здесь закрепиться, то остается лишь одно - дружить с «правоверными».
Какая попытка! Ведь нужно было «избежать анафем пророка, не допустить зачисления нас в ряды противников ислама; нужно было убедить, завоевать доверие муфтиев, улемов, шерифов, имамов, чтобы они истолковали Коран в пользу армии».
Он обращает свой взор на идеологический центр местного мусульманского общества - школу (или университет) мечети Аль-Азхар. Эта школа, основанная Саладином, была гордостью Востока. Шестьдесят докторов богословия или улемов постоянно обсуждали вопросы веры и толковали Коран. Знаменитый университет формировал общественное мнение.
Наполеон пригласил старцев в свой дворец, а затем и приучил их к ежедневным посещениям дома «султана Кебира». Это отнимало у него много времени. Новый правитель всячески льстил мудрецам, и, казалось, сделал их своими союзниками.
«Эта процессия заполняла всю площадь Эзбекия. Они прибывали верхом на мулах с богатой упряжью, в окружении своих слуг и большого числа палочников. Французская стража брала на караул и оказывала им самые большие почести. Когда они входили в залы, адъютанты и переводчики также встречали их с почетом, угощали их шербетом и кофе. Через несколько минут входил главнокомандующий, усаживался на диване рядом с ними и старался внушить им доверие обсуждением Корана, приглашая их разъяснить ему наиболее важные места и выказывая большое восхищение пророком. По выходе из дворца они отправлялись в мечети, где собирался народ. Там они говорили ему обо всех своих надеждах, успокаивали это многочисленное население с его недоверием и дурными намерениями. Они оказывали армии подлинные услуги».
Некоторые офицеры «омусульманиваются». 38-летний генерал Жак Франсуа Мену принимает магометанство под именем Абдаллах Жак и женится на мусульманке, дочери местного цирюльника. Он посещает мечеть в Розетте и не просит для себя никаких привилегий либо послаблений.
Случай выдающийся! Ведь безбожники «Итальянской армии» давно не ходили в церковь. Даже побывав у папского престола в Риме, они ничуть не прониклись духом католицизма. В Египте жили копты-христиане, греки, армяне, здесь стояли храмы, и у желающих была возможность следовать культу. Однако солдаты оставались атеистами.
Это обстоятельство «было замечено проницательным оком улемов, столь ревностно и тревожно относившихся ко всему, что имело отношение к их культу».
Им это понравилось: «если французы не были мусульманами, то, по крайней мере, было доказано, что они и не идолопоклонники; султан Кебир, несомненно, находился под покровительством пророка. Из тщеславия, свойственного всем людям, шейхи с удовольствием рассказывали о ласковом приеме, который он им оказывал, о почестях, которыми их осыпали, обо всем, что они говорили или воображали, что сказали. Их пристрастие к Наполеону было очевидным, и одним из догматов веры стало: «Французы никогда не победили бы правоверных, если бы их вождь не пользовался особым покровительством пророка. Армия мамелюков была непобедимой, самой храброй на Востоке; если она не оказала никакого сопротивления, то это потому, что была греховной, неправедной. Этот великий переворот предсказан в Коране в нескольких местах».
Сам Бонапарт, всецело настроенный на примирение и более всего опасающийся актов фанатизма, не только громко восхищается пророком, но и выучивает наизусть несколько шур Корана. Политик затрагивает нежные струны арабского патриотизма и пламенно убеждает старцев в том, что Магомет, спустись он сегодня с небес на землю, направился бы не в Мекку (это же не центр мусульманской империи!) и не в светский Константинополь, где неверных больше, чем верующих. Конечно, он предпочел бы священные воды Нила!
Потрясенные мудрецы восклицают: «Тайиб! Тайиб!» - о, это истинно так!
Шейх Аль-Мохди, «самый красноречивый, образованный и молодой», переложил обращения Бонапарта к народу арабскими стихами. Отдельные строфы заучивались мусульманами наизусть.
Но до какой черты мог дойти Бонапарт в этом процессе сближения с местной знатью и мусульманами? Ведь акты обращения солдат и офицеров в ислам не были массовыми, и не могло быть речи о том, чтобы вся армия приняла религию пророка.
Между тем, духовенство продолжало антифранцузские проповеди в мечетях. Бонапарт заявил десяти «наиболее преданным» шейхам: «Нужно положить конец этим беспорядкам; мне нужна фетфа…, приказывающая народу принести присягу на верность».
Итак, он решился на то, чтобы потребовать полного и всеобщего повиновения.
Лица шейхов побледнели. Глава улемов Аль-Азхара после продолжительного раздумья заявил: «Вы хотите пользоваться покровительством пророка, он любит вас; вы хотите, чтоб арабы-мусульмане поспешили встать под ваши знамена, вы хотите возродить славу Аравии, вы не идолопоклонник, сделайтесь мусульманином; 100 000 египтян и 100 000 арабов из Аравии, Медины, Мекки сомкнутся вокруг вас. Под вашим водительством и дисциплинированные на ваш манер, они завоюют Восток, и вы восстановите родину пророка во всей ее славе». «В то же мгновение старческие лица осветила улыбка. Все пали ниц, призывая покровительство небес».
Кульминационный момент. Бонапарт должен был достойно ответить на смелый вызов. Но это не тот случай, когда говорят «да, да», «нет, нет».
Есть над чем призадуматься!
Во-первых, всякий человек должен умереть, не изменив своей религии (этого, естественно, он вслух не произнес).
Во-вторых, есть две сложности на этом пути (и здесь он предложил начать обсуждение): солдаты вовсе не готовы пойти на обрезание, а, кроме того, «приучены к вину с детства, я никогда не смогу убедить их отказаться от него».
Дискуссия приняла характер длительный, основательный и неспешный, чего Бонапарт и добивался.
Первый вопрос удалось разрешить к общему удовлетворению. Правила вовсе не строгие: «обрезание представляет собой дополнение… оно не было введено пророком, а лишь рекомендовалось им… можно поэтому быть мусульманином, не будучи обрезанным».
С алкоголем сложнее: «можно пить вино и быть мусульманином, но это значит жить во грехе без надежды на награду, обещанную избранным».
Тут Бонапарт огорчился. Получается, что лучшие в мире солдаты, победители мамелюков, будут отнесены ко второму разряду?
Тогда дипломатичный Аль-Мохди предложил оставить в фетфе лишь первую часть, вторую же сделать предметом новой дискуссии. Не помешает и проконсультироваться у шейхов и шерифов Мекки.
Духовенство и народ живо обсуждали события. Среди слухов был и такой: сам пророк явился султану Кебиру, сказав ему: «Мамелюки правили, следуя только своим капризам; я выдал их тебе. Ты предоставил власть шейхам, улемам; поэтому все тебе удается. Но нужно завершить то, что ты начал. Признай догматы моей веры и следуй им; это вера самого бога. Арабы ждут только этого сигнала; я дам тебе завоевать всю Азию».
Бонапарту приписывали разные ответы на слова пророка. Он же пустил нужные ему слухи: якобы, новый правитель Египта испросил годичный срок для подготовки своей армии, и Магомет ему этот срок предоставил; он обещал построить большую мечеть; вся его армия станет мусульманской, а великие шейхи Ас-Сада и Аль-Бакри рассматривают его как мусульманина.
Фетфу обнародовали во всех мечетях, как и положено, в пятницу.
В августе и сентябре 1798 года «султан Кебир» проводит три массовых праздника: фестиваль Пророка (в годовщину со дня рождения Магомета), фестиваль Нила (церемония прорыва дамбы канала Повелителя Правоверных) и фестиваль Республики.
Залп полевых батарей и ста пушек, установленных в цитадели Гизы и на судах речной флотилии, сопровождал весть о прибытии пророка в Медину - начало хиджры.
Мечети, дворцы и базары были разукрашены ярко и разнообразно. Устраивались фейерверки.
Паводок Нила в 1798 году был сильнее, чем в предыдущие годы. Город был иллюминирован цветными плошками, празднество продолжалось всю ночь и следующие восемь ночей. Площади Каира стали озерами, улицы - каналами, сады - затопленными лугами, над которыми высились пальмы. Потрясающее зрелище - совсем не то, что было во время памятного пустынного броска на Каир!
Армия марширует в парадных мундирах, духовые оркестры играют серенады, для знати сервируются роскошные обеды, генеральный казначей Эстев разбрасывает бедноте значительные суммы в мелкой монете. Народ ликует.
В день Республики Бонапарт коротко и энергично обратился к армии, а Конте запустил воздушный шар со стихами на турецком, арабском и французском языках, который не произвел на мусульман особого впечатления. Правда, говорили, что вождь именно так общается с пророком.
«Султан Кебир искренне подчинился всем формальностям, которых требовал обычай от правителя страны».
Все ли правильно он делал?
Турки и мамелюки в свое время отстранили местных шейхов от дел управления и правосудия. Бонапарт же преподнес почтенным старцам сюрприз: им было передано уголовное и гражданское судопроизводство, а также спорные административные вопросы. Это быстро подняло авторитет шейхов в народе.
Бонапарт хорошо усвоил уроки «идеологов», в первую очередь Вольнея. Чтобы утвердиться в Египте, говорил тот еще в 1787 году, придется выдержать три войны: первую - против Англии, вторую - против Порты, а третью - наиболее трудную из всех - против мусульман, составляющих население этой страны.
Война с Англией казалась бесконечной, Порта смотрела на разгром мамелюков, как на дело полезное, но что происходило в самом Египте?
«Их (французов) только терпели правоверные, которые, ошеломленные стремительностью событий, уступили силе, но уже оплакивали открыто торжество идолопоклонников, присутствие которых оскверняло священные воды… имамы напыщенно декламировали те стихи Корана, которые наиболее враждебны неверным».
Наполеон трезво оценивал ситуацию и искренне пытался покорить сердца мусульман. Ему вовсе не пришлось идти здесь против совести. Будучи натурой цельной, он не верил в христианскую Троицу, а потому монотеистическая религия пророка пришлась ему по душе.
Практичный гений, он ясно понимал, что одно упоминание имени Христа может безнадежно испортить дело. С него достаточно войн захватнических, чтобы вести еще и религиозные. Ведь Европа потерпела крах в своих усилиях охристианить Египет и Сирию.
Простой вопрос - что делать? Возвращаться на корабли? Если хочешь здесь закрепиться, то остается лишь одно - дружить с «правоверными».
Какая попытка! Ведь нужно было «избежать анафем пророка, не допустить зачисления нас в ряды противников ислама; нужно было убедить, завоевать доверие муфтиев, улемов, шерифов, имамов, чтобы они истолковали Коран в пользу армии».
Он обращает свой взор на идеологический центр местного мусульманского общества - школу (или университет) мечети Аль-Азхар. Эта школа, основанная Саладином, была гордостью Востока. Шестьдесят докторов богословия или улемов постоянно обсуждали вопросы веры и толковали Коран. Знаменитый университет формировал общественное мнение.
Наполеон пригласил старцев в свой дворец, а затем и приучил их к ежедневным посещениям дома «султана Кебира». Это отнимало у него много времени. Новый правитель всячески льстил мудрецам, и, казалось, сделал их своими союзниками.
«Эта процессия заполняла всю площадь Эзбекия. Они прибывали верхом на мулах с богатой упряжью, в окружении своих слуг и большого числа палочников. Французская стража брала на караул и оказывала им самые большие почести. Когда они входили в залы, адъютанты и переводчики также встречали их с почетом, угощали их шербетом и кофе. Через несколько минут входил главнокомандующий, усаживался на диване рядом с ними и старался внушить им доверие обсуждением Корана, приглашая их разъяснить ему наиболее важные места и выказывая большое восхищение пророком. По выходе из дворца они отправлялись в мечети, где собирался народ. Там они говорили ему обо всех своих надеждах, успокаивали это многочисленное население с его недоверием и дурными намерениями. Они оказывали армии подлинные услуги».
Некоторые офицеры «омусульманиваются». 38-летний генерал Жак Франсуа Мену принимает магометанство под именем Абдаллах Жак и женится на мусульманке, дочери местного цирюльника. Он посещает мечеть в Розетте и не просит для себя никаких привилегий либо послаблений.
Случай выдающийся! Ведь безбожники «Итальянской армии» давно не ходили в церковь. Даже побывав у папского престола в Риме, они ничуть не прониклись духом католицизма. В Египте жили копты-христиане, греки, армяне, здесь стояли храмы, и у желающих была возможность следовать культу. Однако солдаты оставались атеистами.
Это обстоятельство «было замечено проницательным оком улемов, столь ревностно и тревожно относившихся ко всему, что имело отношение к их культу».
Им это понравилось: «если французы не были мусульманами, то, по крайней мере, было доказано, что они и не идолопоклонники; султан Кебир, несомненно, находился под покровительством пророка. Из тщеславия, свойственного всем людям, шейхи с удовольствием рассказывали о ласковом приеме, который он им оказывал, о почестях, которыми их осыпали, обо всем, что они говорили или воображали, что сказали. Их пристрастие к Наполеону было очевидным, и одним из догматов веры стало: «Французы никогда не победили бы правоверных, если бы их вождь не пользовался особым покровительством пророка. Армия мамелюков была непобедимой, самой храброй на Востоке; если она не оказала никакого сопротивления, то это потому, что была греховной, неправедной. Этот великий переворот предсказан в Коране в нескольких местах».
Сам Бонапарт, всецело настроенный на примирение и более всего опасающийся актов фанатизма, не только громко восхищается пророком, но и выучивает наизусть несколько шур Корана. Политик затрагивает нежные струны арабского патриотизма и пламенно убеждает старцев в том, что Магомет, спустись он сегодня с небес на землю, направился бы не в Мекку (это же не центр мусульманской империи!) и не в светский Константинополь, где неверных больше, чем верующих. Конечно, он предпочел бы священные воды Нила!
Потрясенные мудрецы восклицают: «Тайиб! Тайиб!» - о, это истинно так!
Шейх Аль-Мохди, «самый красноречивый, образованный и молодой», переложил обращения Бонапарта к народу арабскими стихами. Отдельные строфы заучивались мусульманами наизусть.
Но до какой черты мог дойти Бонапарт в этом процессе сближения с местной знатью и мусульманами? Ведь акты обращения солдат и офицеров в ислам не были массовыми, и не могло быть речи о том, чтобы вся армия приняла религию пророка.
Между тем, духовенство продолжало антифранцузские проповеди в мечетях. Бонапарт заявил десяти «наиболее преданным» шейхам: «Нужно положить конец этим беспорядкам; мне нужна фетфа…, приказывающая народу принести присягу на верность».
Итак, он решился на то, чтобы потребовать полного и всеобщего повиновения.
Лица шейхов побледнели. Глава улемов Аль-Азхара после продолжительного раздумья заявил: «Вы хотите пользоваться покровительством пророка, он любит вас; вы хотите, чтоб арабы-мусульмане поспешили встать под ваши знамена, вы хотите возродить славу Аравии, вы не идолопоклонник, сделайтесь мусульманином; 100 000 египтян и 100 000 арабов из Аравии, Медины, Мекки сомкнутся вокруг вас. Под вашим водительством и дисциплинированные на ваш манер, они завоюют Восток, и вы восстановите родину пророка во всей ее славе». «В то же мгновение старческие лица осветила улыбка. Все пали ниц, призывая покровительство небес».
Кульминационный момент. Бонапарт должен был достойно ответить на смелый вызов. Но это не тот случай, когда говорят «да, да», «нет, нет».
Есть над чем призадуматься!
Во-первых, всякий человек должен умереть, не изменив своей религии (этого, естественно, он вслух не произнес).
Во-вторых, есть две сложности на этом пути (и здесь он предложил начать обсуждение): солдаты вовсе не готовы пойти на обрезание, а, кроме того, «приучены к вину с детства, я никогда не смогу убедить их отказаться от него».
Дискуссия приняла характер длительный, основательный и неспешный, чего Бонапарт и добивался.
Первый вопрос удалось разрешить к общему удовлетворению. Правила вовсе не строгие: «обрезание представляет собой дополнение… оно не было введено пророком, а лишь рекомендовалось им… можно поэтому быть мусульманином, не будучи обрезанным».
С алкоголем сложнее: «можно пить вино и быть мусульманином, но это значит жить во грехе без надежды на награду, обещанную избранным».
Тут Бонапарт огорчился. Получается, что лучшие в мире солдаты, победители мамелюков, будут отнесены ко второму разряду?
Тогда дипломатичный Аль-Мохди предложил оставить в фетфе лишь первую часть, вторую же сделать предметом новой дискуссии. Не помешает и проконсультироваться у шейхов и шерифов Мекки.
Духовенство и народ живо обсуждали события. Среди слухов был и такой: сам пророк явился султану Кебиру, сказав ему: «Мамелюки правили, следуя только своим капризам; я выдал их тебе. Ты предоставил власть шейхам, улемам; поэтому все тебе удается. Но нужно завершить то, что ты начал. Признай догматы моей веры и следуй им; это вера самого бога. Арабы ждут только этого сигнала; я дам тебе завоевать всю Азию».
Бонапарту приписывали разные ответы на слова пророка. Он же пустил нужные ему слухи: якобы, новый правитель Египта испросил годичный срок для подготовки своей армии, и Магомет ему этот срок предоставил; он обещал построить большую мечеть; вся его армия станет мусульманской, а великие шейхи Ас-Сада и Аль-Бакри рассматривают его как мусульманина.
Фетфу обнародовали во всех мечетях, как и положено, в пятницу.
В августе и сентябре 1798 года «султан Кебир» проводит три массовых праздника: фестиваль Пророка (в годовщину со дня рождения Магомета), фестиваль Нила (церемония прорыва дамбы канала Повелителя Правоверных) и фестиваль Республики.
Залп полевых батарей и ста пушек, установленных в цитадели Гизы и на судах речной флотилии, сопровождал весть о прибытии пророка в Медину - начало хиджры.
Мечети, дворцы и базары были разукрашены ярко и разнообразно. Устраивались фейерверки.
Паводок Нила в 1798 году был сильнее, чем в предыдущие годы. Город был иллюминирован цветными плошками, празднество продолжалось всю ночь и следующие восемь ночей. Площади Каира стали озерами, улицы - каналами, сады - затопленными лугами, над которыми высились пальмы. Потрясающее зрелище - совсем не то, что было во время памятного пустынного броска на Каир!
Армия марширует в парадных мундирах, духовые оркестры играют серенады, для знати сервируются роскошные обеды, генеральный казначей Эстев разбрасывает бедноте значительные суммы в мелкой монете. Народ ликует.
В день Республики Бонапарт коротко и энергично обратился к армии, а Конте запустил воздушный шар со стихами на турецком, арабском и французском языках, который не произвел на мусульман особого впечатления. Правда, говорили, что вождь именно так общается с пророком.
«Султан Кебир искренне подчинился всем формальностям, которых требовал обычай от правителя страны».
Все ли правильно он делал?
Восстание в Каире
Европейцы, настроенные соответствующим образом, мечтали попасть в богатую страну - ведь долина Нила всегда славилась плодородием и щедростью.
«Египет - одна из самых прекрасных и плодородных, а также наиболее интересных стран мира. Это колыбель наук и искусств. Там встречаешь самые большие и самые древние памятники, созданные руками человека. Если бы у нас был ключ к иероглифам, которыми они покрыты, то мы узнали бы неизвестные сейчас вещи относительно первого периода развития общества», - писал Наполеон.
Однако местное население, особенно в деревнях, влачило жалкое существование.
Минералог Доломье отзывался о египтянах так: «У этого народа нет ни любопытства, ни духа соперничества; самое удивительное, на мой взгляд, в образе жизни египтянина - это полная индифферентность ко всему, что не относится к его общественному положению, к его профессии и к его привычкам. Ничто их не удивляет, так как они не обращают никакого внимания на то, чего они не знают».
Бонапарт публиковал многочисленные воззвания на арабском языке. Ученые изучали этот язык еще до экспедиции, а многие из них осваивали диалекты. Печатник Марсель и «глава воздухоплавателей» Конте охотно нанимали рабочих из числа местных.
На протяжении веков европейцы были редкими гостями в тех краях. И вдруг туземцы видят чужих солдат, свободно разгуливающих по улицам древних городов. Правоверные мусульмане были шокированы и тем, что их женщины разговаривают с пришельцами и иноверцами.
Жена генерала Мену продолжала после свадьбы посещать общественные бани в Розетте. Женщины любопытствовали, как она живет. Она говорила им о деликатности и заботливости мужа, о том, что за столом ей подают первой, причем лучшие куски, что для перехода из одного помещения в другое предлагают руку, что муж вежлив и обходителен, старается исполнить все ее желания. Эффект этих речей был столь ошеломляющим, что женщины Розетты направили «султану Кебиру» петицию с просьбой приказать местным мужчинам обходиться с ними по обычаю французов.
Благие намерения зачастую истолковывались превратно. Например, в целях общественной безопасности были разрушены ворота в кварталах, а улицы города освещались всю ночь. Новые власти потребовали собирать и сортировать хозяйственные отходы, проветривать постельное белье, подметать и поливать улицы. Всё это расшатывало привычные устои жизни.
Снос ворот Бонапарт приурочил к открытию заседаний Большого Дивана, органа местного самоуправления, посчитав это удобным предлогом. Однако некоторые владельцы недвижимости и «злонамеренные лица» стали протестовать против новшеств: «Зачем менять то, что было всегда?»
На созыв Большого Дивана, куда Бонапарт включил главных шейхов мечети Аль-Азхар, купцов, представителей провинциальной администрации и деревенских шейхов, тоже смотрели по-разному. Одни видели в этом знак согласия, а иные рассуждали так: «Новый владыка собрал знатных людей. Не собирается ли он взять их в заложники?»
Высшие классы египетского общества были более восприимчивы к переменам. Их представители по достоинству оценили французскую кухню. Некоторые посещали дни открытых дверей в Институте и участвовали в публичных научных экспериментах. Самые любопытные приобщились к газетам.
Но эти открытые новшествам аристократы попрятались в гаремах, когда в октябре жители Каира подняли мятеж. Он был спровоцирован фортификационными работами, в ходе которых были разрушены могилы мусульман, их дома и мечеть, и постоянными угрозами городского коменданта генерала Дюпюи, уроженца Гаскони (он не церемонился с местными и хотел применить к ним телесные наказания). К тому же египтяне боялись, что пушки, установленные для обороны города, будут повернуты против них. Вдобавок ко всему, французы разоружили местное население.
Восстание имело и экономические причины - потеряв связи с Францией, Бонапарт был вынужден значительно увеличить налоги - для того, чтобы управлять, строить, выплачивать жалование воинам, служащим, ученым и т. д. Фуражиры забирали у населения лошадей и продовольствие. Сборщики налогов из числа коптов получили привилегии и право носить оружие. «Великий Кебир» установил награду в 600 ливров для лиц, которые укажут дом или склад, где хранится «значительное количество» подлежащих конфискации товаров.
Вот как он мыслил покорить туземцев: «Подчинение арабов имеет большое значение для процветания Египта. Это предварительное условие всякого прогресса. Чтобы подчинить арабов, необходимо: 1) занять оазисы и колодцы; 2) организовать полки верблюжьей кавалерии, приучить их к пребыванию в пустыне в течение целых месяцев, без возвращения в долину; 3) создать большую администрацию и суд для рассмотрения дел, наказания и наблюдения за кочевыми племенами. Основы подобной организации были заложены в 1799 году».
Он считал важным «не зависеть исключительно от туземцев-арабов… Копты, видя, что мамелюки уничтожены, не имели другого выхода, кроме как пойти на службу к французам. В результате этого наша армия имела во всех частях Египта шпионов, наблюдателей и контролеров, независимых и враждебных туземному населению».
Бонапарт «сеял полезные учреждения», создавал департаменты, управлявшиеся французскими начальниками гарнизонов, укреплял форты, строил военные поселения, повышал налоги, планировал изменить систему землевладения и ввести западные законы, одним словом, всячески организовывал местных на европейский манер. Стоит ли удивляться, что он был правильно понят далеко не всеми!
Однако что же, в конечном итоге, вызвало мятеж, во главе которого встали высокие лица, обласканные Бонапартом? чрезвычайный налог? недоразумения, которые можно было уладить?
Главной причиной восстания стала изменившаяся политическая ситуация. Все попытки Бонапарта укрепить отношения с Турцией и договориться с вождями мамелюков потерпели фиаско.
Через несколько дней после битвы у Пирамид он написал Мурад-бею и послал к нему негоцианта Розетти - «ловкого человека, друга мамелюков и консула Венеции». Он сделал Мурад-бею те же предложения, что еще раньше направлял Ибрагим-бею («сохранить за ним и всеми его мамелюками право собственности на все их деревни, а также на их дома, платить им жалованье за счет Республики - беям, как генералам, киашифам, как полковникам, а его лично возвести в сан государя с соответствующими почестями»).
Ибрагим-бей поначалу заинтересовался предложениями Бонапарта, но через неделю после Абукирской катастрофы прислал отказ: «уничтожение эскадры изменило положение вещей; не имея более возможности получать подкрепления, будучи со всех сторон окружены врагами, французы кончат тем, что будут побеждены».
Мурад-бею Бонапарт предложил еще больше: в дополнение к тому, от чего отказался Ибрагим, - «пост губернатора одной из провинций Верхнего Египта - до того времени, когда удастся облечь его суверенной властью в Сирии».
Мурад-бей принял это предложение и заявил, что «полагается во всем на великодушие французского полководца, нацию которого он знает и уважает; что сам он удалится в Исну и будет управлять долиной, от «двух гор» до Сиены с титулом эмира; что он считает себя подданным французской нации и предоставит в распоряжение главнокомандующего для использования по его усмотрению отряд в 800 мамелюков; что за ним и его мамелюками будет закреплено владение всеми принадлежащими им деревнями и прочим имуществом, и что он примет предложение относительно предоставления ему территории в Сирии, если главнокомандующий распространит на нее свою власть, но хочет лично договориться по этому вопросу с главнокомандующим, которого горячо желает видеть».
Розетти вез этот обнадеживающий ответ Бонапарту. Однако негоциант надолго задержался в Бени-Суэйфе и перед отъездом из города получил от Мурад-бея новое письмо: «Будучи уведомлен командующим английской крейсерской эскадрой о гибели французского флота в Абукире, он не может принять на себя никаких обязательств; что если бы он подписал таковые, то стал бы их придерживаться; но, оставаясь еще свободным, он решил сам попытать счастья».
Следом Джеззар-паша, наместник султана в Сирии, прислал в Каир документ, содержавший объявление султаном войны Франции. Бонапарт направился на обед к шейху Сада, адресату документа, и, оставшись наедине с ним, потребовал выдачи оригинала послания. Сада сначала отрицал, что знаком с документом, но, запутавшись в противоречиях, отдал бумагу.
Город наполнился слухами. Говорили о высадке «бесчисленной» армии, составленной из османов и сирийских солдат Джеззар-паши. Союзники Бонапарта к нему охладели, многие сделались врагами оккупантов.
Диван стал сомневаться в исходе войны - ведь теперь Франция в одиночку боролась против сил Порты, Англии и России. Разбитый у Пирамид Мурад-бей накапливал силы в Верхнем Египте, а Ибрагим-бей и Джеззар-паша - в Сирии.
Появились партизаны. Жители угоняли и прятали скот, убивали французских курьеров и фуражиров, нападали на небольшие отряды. В Розетте, Александрии, Даманхуре и других местах вспыхнули мятежи. Бонапарт ответил казнями, арестами заложников, обысками, контрибуциями. «Каждый день я приказываю отрубить пять-шесть голов на улицах Каира. До настоящего времени мы должны были щадить их, чтобы уничтожить страх, который нам предшествовал. В настоящее время, напротив, нужно взять тон, который необходим, чтобы этот народ повиновался. А повиноваться для них - значит бояться», - писал он 31 июля.
Арабы решились на мятеж, несмотря на внушительные демонстрации военной силы на праздниках, организованных новой властью. Первая кровь возбудила массы, и шейхи - даже те, кто считал затею безумной, - встали под общие знамена или, по крайней мере, одобрили действия повстанцев. Шейх Сада стал председателем дивана мятежников, куда вошла сотня имамов и людей низших сословий.
Пришлось применить штыки и орудия. Восстание было жестоко подавлено и унесло жизни нескольких членов Комиссии по наукам и искусствам (они были убиты в самом начале мятежа), двадцати офицеров штаба и инженерных войск. Погибли комендант Дюпюи, убитый копьем, любимый адъютант Бонапарта - молодой поляк Сулковский. Триста солдат были убиты либо ранены.
Сулковский выехал из Каира с двумя сотнями кавалеристов, перешел через канал по мостику, атаковал бедуинов, убил несколько повстанцев и преследовал остальных. Действуя умело и решительно, он очистил окрестности города, но был ранен. Под ним пала лошадь, он рухнул наземь и был пронзен множеством копий.
«Египет - одна из самых прекрасных и плодородных, а также наиболее интересных стран мира. Это колыбель наук и искусств. Там встречаешь самые большие и самые древние памятники, созданные руками человека. Если бы у нас был ключ к иероглифам, которыми они покрыты, то мы узнали бы неизвестные сейчас вещи относительно первого периода развития общества», - писал Наполеон.
Однако местное население, особенно в деревнях, влачило жалкое существование.
Минералог Доломье отзывался о египтянах так: «У этого народа нет ни любопытства, ни духа соперничества; самое удивительное, на мой взгляд, в образе жизни египтянина - это полная индифферентность ко всему, что не относится к его общественному положению, к его профессии и к его привычкам. Ничто их не удивляет, так как они не обращают никакого внимания на то, чего они не знают».
Бонапарт публиковал многочисленные воззвания на арабском языке. Ученые изучали этот язык еще до экспедиции, а многие из них осваивали диалекты. Печатник Марсель и «глава воздухоплавателей» Конте охотно нанимали рабочих из числа местных.
На протяжении веков европейцы были редкими гостями в тех краях. И вдруг туземцы видят чужих солдат, свободно разгуливающих по улицам древних городов. Правоверные мусульмане были шокированы и тем, что их женщины разговаривают с пришельцами и иноверцами.
Жена генерала Мену продолжала после свадьбы посещать общественные бани в Розетте. Женщины любопытствовали, как она живет. Она говорила им о деликатности и заботливости мужа, о том, что за столом ей подают первой, причем лучшие куски, что для перехода из одного помещения в другое предлагают руку, что муж вежлив и обходителен, старается исполнить все ее желания. Эффект этих речей был столь ошеломляющим, что женщины Розетты направили «султану Кебиру» петицию с просьбой приказать местным мужчинам обходиться с ними по обычаю французов.
Благие намерения зачастую истолковывались превратно. Например, в целях общественной безопасности были разрушены ворота в кварталах, а улицы города освещались всю ночь. Новые власти потребовали собирать и сортировать хозяйственные отходы, проветривать постельное белье, подметать и поливать улицы. Всё это расшатывало привычные устои жизни.
Снос ворот Бонапарт приурочил к открытию заседаний Большого Дивана, органа местного самоуправления, посчитав это удобным предлогом. Однако некоторые владельцы недвижимости и «злонамеренные лица» стали протестовать против новшеств: «Зачем менять то, что было всегда?»
На созыв Большого Дивана, куда Бонапарт включил главных шейхов мечети Аль-Азхар, купцов, представителей провинциальной администрации и деревенских шейхов, тоже смотрели по-разному. Одни видели в этом знак согласия, а иные рассуждали так: «Новый владыка собрал знатных людей. Не собирается ли он взять их в заложники?»
Высшие классы египетского общества были более восприимчивы к переменам. Их представители по достоинству оценили французскую кухню. Некоторые посещали дни открытых дверей в Институте и участвовали в публичных научных экспериментах. Самые любопытные приобщились к газетам.
Но эти открытые новшествам аристократы попрятались в гаремах, когда в октябре жители Каира подняли мятеж. Он был спровоцирован фортификационными работами, в ходе которых были разрушены могилы мусульман, их дома и мечеть, и постоянными угрозами городского коменданта генерала Дюпюи, уроженца Гаскони (он не церемонился с местными и хотел применить к ним телесные наказания). К тому же египтяне боялись, что пушки, установленные для обороны города, будут повернуты против них. Вдобавок ко всему, французы разоружили местное население.
Восстание имело и экономические причины - потеряв связи с Францией, Бонапарт был вынужден значительно увеличить налоги - для того, чтобы управлять, строить, выплачивать жалование воинам, служащим, ученым и т. д. Фуражиры забирали у населения лошадей и продовольствие. Сборщики налогов из числа коптов получили привилегии и право носить оружие. «Великий Кебир» установил награду в 600 ливров для лиц, которые укажут дом или склад, где хранится «значительное количество» подлежащих конфискации товаров.
Вот как он мыслил покорить туземцев: «Подчинение арабов имеет большое значение для процветания Египта. Это предварительное условие всякого прогресса. Чтобы подчинить арабов, необходимо: 1) занять оазисы и колодцы; 2) организовать полки верблюжьей кавалерии, приучить их к пребыванию в пустыне в течение целых месяцев, без возвращения в долину; 3) создать большую администрацию и суд для рассмотрения дел, наказания и наблюдения за кочевыми племенами. Основы подобной организации были заложены в 1799 году».
Он считал важным «не зависеть исключительно от туземцев-арабов… Копты, видя, что мамелюки уничтожены, не имели другого выхода, кроме как пойти на службу к французам. В результате этого наша армия имела во всех частях Египта шпионов, наблюдателей и контролеров, независимых и враждебных туземному населению».
Бонапарт «сеял полезные учреждения», создавал департаменты, управлявшиеся французскими начальниками гарнизонов, укреплял форты, строил военные поселения, повышал налоги, планировал изменить систему землевладения и ввести западные законы, одним словом, всячески организовывал местных на европейский манер. Стоит ли удивляться, что он был правильно понят далеко не всеми!
Однако что же, в конечном итоге, вызвало мятеж, во главе которого встали высокие лица, обласканные Бонапартом? чрезвычайный налог? недоразумения, которые можно было уладить?
Главной причиной восстания стала изменившаяся политическая ситуация. Все попытки Бонапарта укрепить отношения с Турцией и договориться с вождями мамелюков потерпели фиаско.
Через несколько дней после битвы у Пирамид он написал Мурад-бею и послал к нему негоцианта Розетти - «ловкого человека, друга мамелюков и консула Венеции». Он сделал Мурад-бею те же предложения, что еще раньше направлял Ибрагим-бею («сохранить за ним и всеми его мамелюками право собственности на все их деревни, а также на их дома, платить им жалованье за счет Республики - беям, как генералам, киашифам, как полковникам, а его лично возвести в сан государя с соответствующими почестями»).
Ибрагим-бей поначалу заинтересовался предложениями Бонапарта, но через неделю после Абукирской катастрофы прислал отказ: «уничтожение эскадры изменило положение вещей; не имея более возможности получать подкрепления, будучи со всех сторон окружены врагами, французы кончат тем, что будут побеждены».
Мурад-бею Бонапарт предложил еще больше: в дополнение к тому, от чего отказался Ибрагим, - «пост губернатора одной из провинций Верхнего Египта - до того времени, когда удастся облечь его суверенной властью в Сирии».
Мурад-бей принял это предложение и заявил, что «полагается во всем на великодушие французского полководца, нацию которого он знает и уважает; что сам он удалится в Исну и будет управлять долиной, от «двух гор» до Сиены с титулом эмира; что он считает себя подданным французской нации и предоставит в распоряжение главнокомандующего для использования по его усмотрению отряд в 800 мамелюков; что за ним и его мамелюками будет закреплено владение всеми принадлежащими им деревнями и прочим имуществом, и что он примет предложение относительно предоставления ему территории в Сирии, если главнокомандующий распространит на нее свою власть, но хочет лично договориться по этому вопросу с главнокомандующим, которого горячо желает видеть».
Розетти вез этот обнадеживающий ответ Бонапарту. Однако негоциант надолго задержался в Бени-Суэйфе и перед отъездом из города получил от Мурад-бея новое письмо: «Будучи уведомлен командующим английской крейсерской эскадрой о гибели французского флота в Абукире, он не может принять на себя никаких обязательств; что если бы он подписал таковые, то стал бы их придерживаться; но, оставаясь еще свободным, он решил сам попытать счастья».
Следом Джеззар-паша, наместник султана в Сирии, прислал в Каир документ, содержавший объявление султаном войны Франции. Бонапарт направился на обед к шейху Сада, адресату документа, и, оставшись наедине с ним, потребовал выдачи оригинала послания. Сада сначала отрицал, что знаком с документом, но, запутавшись в противоречиях, отдал бумагу.
Город наполнился слухами. Говорили о высадке «бесчисленной» армии, составленной из османов и сирийских солдат Джеззар-паши. Союзники Бонапарта к нему охладели, многие сделались врагами оккупантов.
Диван стал сомневаться в исходе войны - ведь теперь Франция в одиночку боролась против сил Порты, Англии и России. Разбитый у Пирамид Мурад-бей накапливал силы в Верхнем Египте, а Ибрагим-бей и Джеззар-паша - в Сирии.
Появились партизаны. Жители угоняли и прятали скот, убивали французских курьеров и фуражиров, нападали на небольшие отряды. В Розетте, Александрии, Даманхуре и других местах вспыхнули мятежи. Бонапарт ответил казнями, арестами заложников, обысками, контрибуциями. «Каждый день я приказываю отрубить пять-шесть голов на улицах Каира. До настоящего времени мы должны были щадить их, чтобы уничтожить страх, который нам предшествовал. В настоящее время, напротив, нужно взять тон, который необходим, чтобы этот народ повиновался. А повиноваться для них - значит бояться», - писал он 31 июля.
Арабы решились на мятеж, несмотря на внушительные демонстрации военной силы на праздниках, организованных новой властью. Первая кровь возбудила массы, и шейхи - даже те, кто считал затею безумной, - встали под общие знамена или, по крайней мере, одобрили действия повстанцев. Шейх Сада стал председателем дивана мятежников, куда вошла сотня имамов и людей низших сословий.
Пришлось применить штыки и орудия. Восстание было жестоко подавлено и унесло жизни нескольких членов Комиссии по наукам и искусствам (они были убиты в самом начале мятежа), двадцати офицеров штаба и инженерных войск. Погибли комендант Дюпюи, убитый копьем, любимый адъютант Бонапарта - молодой поляк Сулковский. Триста солдат были убиты либо ранены.
Сулковский выехал из Каира с двумя сотнями кавалеристов, перешел через канал по мостику, атаковал бедуинов, убил несколько повстанцев и преследовал остальных. Действуя умело и решительно, он очистил окрестности города, но был ранен. Под ним пала лошадь, он рухнул наземь и был пронзен множеством копий.