– Мне холодно, – не слушая его, попросилась в объятия Нина. – Обними меня. Согрей.
   Медленно, как будто впервые, как будто не было прошедшей ночи, прильнули друг к другу. И пропало время, исчезла политика, вместо холода – жар. И уже начинало обоим казаться, что не найдется той силы и той причины, которая сможет разъединить их…
   Но в том счастье и горе человеческое, что не могут люди только держаться за руки и отыскивать губами друг друга. И после ласк, счастливых изможденных улыбок первое, что все-таки сделал Андрей, проходя в ванную – проверил, как сохнет одежда.
   – Все-все-все, – не дал он открыть рта Нине, заставшей его за этим занятием. – Действуем, как договорились.
   – А как мы договорились? – насторожилась та.
   – Ты ждешь меня вечером.
   – Андрюшенька!..
   – Я буду перезванивать через каждый час.
   – Правда?
   Добираясь после обеда к метро «Баррикадная», он неотрывно думал о Нине. Оба ни словом не обмолвились о работе в «Стрельце» и не заглядывали вперед дальше сегодняшнего вечера. Но как можно остаться только в настоящем, если прошлое и будущее уже сейчас готово обрушить лавину вопросов. И ответы, без сомнения, не все захочется услышать, особенно о прошлом Нины. Кот, без сомнения, порядочный человек, если выпихнул ее из той жизни, но ведь она была, та жизнь – с поездками к клиентам по заказу, с раздеваниями перед публикой. Как забыть это?
   Но, что самое тяжкое, – постоянно наплывает образ Зиты. Раньше он сам звал его и удерживал в памяти как можно дольше. Теперь же невольно получалась так, что Зита мешала, она как бы становилась третьей лишней. Боль, неуверенность, острота ощущений исходили, конечно, еще и оттого, что Нина стала первой женщиной, которую он обнял после жены. Может ли служить в этом случае оправданием то, что даже при ласках он ни разу не назвал Нину ни любимой, ни единственной? И уж тем более не признавался в любви. И не признается.
   Но ведь сколько вдовцов и вдов, волей случая оставшихся одни, потом вновь обзаводятся семьями. И никто не считает это грехом или изменой. И хранится светлая память о том, кто ушел из жизни. Но для оставшихся-то она продолжается, черт бы ее побрал, такую жизнь…
   Убеждал себя так Андрей, спасая свою душу от терзаний. И просил прощения у жены, и твердо решал, что к Нине он не вернется ни сегодня, ни завтра – никогда. И невольно спешил в переходах метро, бежал по эскалаторам, подсознательно чувствуя, что спасти от бесконечных и неразрешимых в конечном итоге дум его сможет только то, что происходит у Белого дома.
   Сразу около входа в метро стояли желтые санитарные машины, однозначно предупреждая, что власти не только не собираются разрядить ситуацию, а и готовы к жертвам. Все прибывающий и прибивающий народ клубился тут же, на пятачке, и одного взгляда по сторонам оказалось достаточно, чтобы убедиться: да, врачи сегодня могут понадобиться.
   Узкий проход к Белому дому около высотного здания, где проходили все эти дни, оказался перегорожен машинами. Депутатов, которые ночевали дома, тоже не пускали в здание Верховного Совета, и они собирались на ступеньках «высотки». Люди стали подтягиваться к ним, и тогда милиция, снующая тут же, переключила светофор на постоянный зеленый свет. Машины пошли сплошным непрерывным потоком, не давая демонстрантам пройти к депутатам.
   – Перекрываем дорогу, – раздалась чья-то команда.
   Для толпы всегда важна команда. Дай ей клич – и она ринется даже туда, куда поодиночке никто никогда не осмелится пойти. Именно поэтому любая власть боится в первую очередь не толпы, а того, кто может в этой толпе сказать слово. Для народа это слово научились говорить депутаты, и Кремль пришел в ужас. Как же надо бояться собственного народа…
   Осторожно выдавливаясь на улицу, затормозили, перекрыли движение. Тем водителям, которые недовольно засигналили, пообещали поколотить стекла, и они, сразу все поняв, начали разворачиваться. Нашлись охотники поруководить движением, и довольно умело это сделали, раскрутив в обратные стороны два упершихся в митинг встречных потока. Пропустили только «аварийку» да фургон «дальника» из Швеции, водитель которого в знак благодарности и поддержки дал длинный, приятный сигнал.
   Победа! Хоть на миг, на этом участке, но – победа!
   Но не для того сидели в машинах, перекрывших проходы, омоновцы и бойцы дивизии имени Дзержинского, чтобы спокойно наблюдать за происходящим. Не для того курили в «санитарках» врачи, чтобы оставаться без дела.
   Вначале на пустую, освободившуюся от машин улицу со стороны зоопарка выдвинулись водометы. Красно-лобастые, с направленными на собравшихся пушками-водометами, они, однако, замерли на безопасном удалении, словно ожидая подкрепления.
   Перестав слушать ораторов, Андрей пробился в сторону Садового кольца и сразу же увидел эту подмогу: улицу тремя плотными рядами перекрывали омоновцы. На этот раз их лица были закрыты масками, и это тоже указывало на верный признак того, что сегодня им официально разрешалось бить. Пытающихся подойти к ним женщин – а женщины, как успел заметить Андрей, казалось, не боялись ничего, – омоновцы отгоняли от себя дубинками, не давая приблизиться и что-либо сказать.
   В скверик у «высотки» все продолжали и продолжали подъезжать грузовики и автобусы с милицией. Неужели и Мишка здесь? Если вчера в омоновской цепи действительно шел Багрянцев, то Андрей готов согласиться с тем, что он ничего не понимает в происходящем. Он перестает что-то соображать. То, что под маской прячет где-то здесь свое лицо Исполнитель – это закономерно, он уже робот, он машина. Но чтобы Мишка позволил превратить себя в убийцу, чтобы он запятнал свою офицерскую честь…
   – Метро закрыли, – раздалось в толпе.
   Но это, конечно же, не метро закрылось – а замкнулось кольцо окружения.
   Просипев в последний раз, смолк мегафон депутатов, призывавших к сдержанности обе противостоящие стороны. Восьмой день они только и делают, что призывают не давать повода ОМОНу применить оружие. Кто бы призвал к этому же власть? А с паперти полетели вниз сбрасываемые красные флаги и транспаранты. Люди, почувствовав ловушку, заволновались, пятитысячное море заколыхалось от одного берега к другому, одинаково злобным и оскаленным. Андрея вынесло на пригорок, к парку, и сгрудившиеся там милиционеры на миг неожиданно расступились, давая возможность выскользнуть из кольца. Человек тридцать успело воспользоваться этим моментом, и среди них, затесавшись, вышел на свободу и Тарасевич: попадание в «воронок» без документов преподносило рижской охранке такой подарок, о котором та не могла и мечтать.
   Теперь уже, как любопытных, вырвавшуюся группу отогнали к Садовому кольцу, за первое кольцо окружения. Там кипели свои страсти.
   – Чего перекрыли-то? Нам в метро надо.
   – Да, наверное, разбираются с защитничками Белого дома.
   – А-а, тогда ладно, ради этого можно и потерпеть. Пойдем до «Смоленки» пешочком прогуляемся?
   И два богообразных старичка, укрывшись под одним зонтом, пошли в сторону американского посольства.
   – Звери вы, фашисты, – кричала на собравшихся под единственным красным флагом женщина из остановившейся ради этого крика машины.
   – Фашисты бьют сейчас дубинками людей. А ты – проститутка, – мгновенно ответила ей одна из старушек.
   Из-за чего конкретно у них возникла перепалка, Андрей не понял. Но то чувство озлобленности, бьющее через край у обеих из сторон, поразило даже его. И в который раз подивился близорукости и пренебрежению к собственному народу кремлевских правителей: неужели они не предвидели того, что могло произойти? Или ту часть народа, которая в силу своих убеждений не приняла развала страны и экономики, уже вычеркнули из будущего и не берут во внимание?
   Два парня, отвернувшись от всех, устраивали на груди и спинах под куртками вырезанные из автомобильных покрышек круги. Почувствовав внимание Андрея, со знанием дела пояснили:
   – Хорошо держат удары дубинок. Проверено.
   Чуть дальше что-то рассказывал нервный, жадно затягивающийся сигаретой паренек. По первым же фразам Андрей понял, что он только что вышел из Белого дома, и протиснулся к нему поближе.
   – Жратвы нет, соляра кончается, в сам Белый дом не пускают, боятся провокаций, – говорил он. – Командир так и сказал: баста, давайте выходить. Меня омоновцы затащили в автобус, обыскали, спрашивают, что делаю здесь. Говорю, я художник, рисую для истории. «Сейчас проверим, какой ты художник. Давай, нарисуй для истории нас». Увидали, что в самом деле могу, пнули под зад и выпроводили сюда.
   – Ничего, в Ленинграде уже захватили телевидение, моряки с Севера отряд послали, – успокоил кто-то.
   – Не верю! – неожиданно взорвался парень и даже выбросил сигарету. – Ничему не поверю до тех пор, пока этот отряд не будет здесь и пока не заработает телевидение. Мы уже столько раз радовались всем этим слухам, а они так слухами и остались. Ни во что не верю29. Вот если рижские омоновцы пришли – то они там.
   – Что? – схватил парня за руку Андрей. – Что ты сказал о рижских омоновцах? Где они?
   – Там, – с некоторым недоверием глянув на Андрея, ответил художник. Но, уловив в глазах собеседника искреннее нетерпение, выложил ему известное: – Чеслав Млынник с отрядом приехал из Абхазии и сейчас находится в Белом доме. Так что штурмом его теперь не возьмут. Эти ребята будут стоять до последнего.
   Прекратился дождь, выглянуло солнце, рассеялись стальные цепи омоновцев – отряд в Москве, в Белом доме. Значит, ему есть теперь куда идти. К ребятам!
   – Туда как-то можно просочиться? – не отставал Тарасевич от парня, который вновь начал подозрительно смотреть на него.
   – Не знаю.
   Подъехал еще один автобус, его пропустили за первую цепь, и оттуда вышло человек тридцать крепких мужчин. Для них расступилась и вторая шеренга, и приехавшие быстро, пряча лица за поднятые воротники плащей и курток, заспешили в сторону метро.
   – Провокаторы, – догадался кто-то. И тут же все разом закричали им вслед: – Провокаторы идут. Провокаторы!
   Филеры ускорили шаг, солдаты в последней шеренге открыли им щель около стены дома, и те через нее просочились в волнующуюся толпу.
   – Какой сволочизм. Уже и не стесняются.
   – Зато завтра передадут, что митингующие пытались прорвать оцепление. Сами, гады, все подстраивают и раскручивают, а вешают на народ.
   Еще минуту назад Тарасевич и сам бы негодовал от увиденного, но теперь его мысли были заняты иным: как попасть в Белый дом. К своим.

4

   Хождения к Белому дому, вернее, к дальним подступам его, последующие дни ничего не дали. Сдерживало, не давало рисковать, лезть в какой-то степени на рожон то, что наиболее активных демонстрантов милиция просто-напросто выдергивала из толпы и заталкивала в «зековозки».
   К тому же, то ли почудилось однажды, то ли было на самом деле, но вдруг среди общего галдежа, криков «Позор», «Руцкой – президент», «Лужкова – на мыло», прозвучала совсем рядом, словно выстрелы, латышская речь. Он не разобрал слов, он совсем забыл, что его продолжают искать. И то, что рижская охранка поняла, где нужно высматривать и вынюхивать омоновцев, делало ей честь. Они не ошиблись в раскладе симпатий, они прибыли в нужное время и в точное место. Но как ослабла Россия, если в ее столице проводят свои операции спецслужбы теперь уже иностранного и, как все убедились, крайне враждебного государства.
   Поэтому, если и был кто в бурлящем и негодующем поясе вокруг осажденного парламента более негодующим, так это Андрей Тарасевич. Но одновременно он являл собой и саму осторожность и предусмотрительность: береженого Бог бережет.
   А Москва продолжала полниться слухами. То про Хасбулатова дикая нелепица, будто он ни много ни мало, а наркоман, что у него закончился наркотик и теперь он корчится в страшных судорогах. То все почти уже видели подходящие к Москве воинские части, принявшие сторону Руцкого. Народ бросался к телевизорам, а там дикторши нагнетали страсти и только что сами не оглядывались по сторонам в ожидании «красно-коричневой» фашистской чумы30. Зато от имени мифического народа умоляли Ельцина действовать более решительно.
   Откровенно занервничали Запад и Америка: фарс затягивался, превращаясь в бедлам. Каждый прошедший день противостояния ослаблял позицию их любимчика Ельцина, выставляя напоказ его диктаторские замашки. «Да, он – сукин сын, но это наш сукин сын», – эта знаменитая фраза американского президента давно уже стала политическим принципом, которому США следовали долгие годы, поддерживая выгодные Америке режимы; но сколько можно саморазоблачаться? Слишком продолжительное время Борис Николаевич «засвечивался» на явно недемократических штучках – колючей проволоке, арестах, дубинках, манипуляциях с отключением воды и света. Быстрота и натиск, три дня на все про все – что вам еще неясно, господин Президент?
   Зато вдруг высветилось для россиян совершенно отчетливо: Президента России поддерживают все, кто угодно, но только не собственный народ. Так однажды уже случалось с Горбачевым. Борису Николаевичу эти же самые теледикторши столько вещали о всенародной любви и безраздельной поддержке, столько рисовали и опросов проводили о неизменно высоком рейтинге «всенародно избранного», что он сам уверовал в их елейный щебет. Теперь же, на практике почувствовав полнейшее равнодушие к своей судьбе, не увидев этого самого «всенародного» народа под стенами Кремля, запаниковал.
   Переоценили свою популярность и Руцкой с Хасбулатовым. И хотя их поддержало значительно больше народа, хотя на их стороне оставались закон и Конституция и с каждым днем все увеличивалось количество регионов, открыто поддерживающих Верховный Совет, все равно это еще не стало силой, способной окончательно переломить ход событий в их пользу. Зато все прекрасно понимали главное: проиграет тот, кто ошибется первым.
   – Давай уедем на выходные куда-нибудь за город, – словно чувствуя скорую развязку, уговаривала Андрея Нина. – Или возьмем билеты в Питер, в Минск.
   Уехать, зная, что Чеслав с ребятами в Белом доме? Как же наивны женщины в своем стремлении овладеть мужчиной целиком.
   Нина правильно понимала его улыбку и беспокоилась еще больше:
   – А может…
   Качал головой, еще не дослушав.
   – А если…
   Но все белые дома, ОМОН, дубинки, конвейер всевозможных Нининых «а может» пропали, когда утром третьего октября прозвучал телефонный звонок.
   – Кого? – переспросила Нина в трубку, одновременно поворачивая испуганное лицо к Андрею. – А с чего это ты взял, что он у меня?
   «Кто?» – взглядом спросил Тарасевич, мгновенно оказавшись рядом. Кто мог знать, что он у Нины?
   – Кот, – прикрыв мембрану, сообщила побледневшая танцовщица.
   Кот – это не так страшно. «Но откуда он знает?» – недоумевал Андрей, забирая у Нины трубку.
   – Слушаю.
   – Подойди осторожно к окну и посмотри: напротив дома, около овощного ларька, курят двое парней.
   Голос майора звучал достаточно серьезно, и Тарасевич приблизился к окну, отодвинул штору. Начальник охраны оказался прав – курили.
   – Я звоню с радиотелефона, двое таких же – у меня на хвосте. Это – киллеры.
   – Кто? – не понял Андрей.
   – Исполнители заказных убийств, – пояснил Кот. Слышимость стала слабее, наверное, майор переместился в другое место, и Тарасевич буквально вдавил трубку в ухо, предостерегающе подняв палец перед шепчущей что-то рядом танцовщицей. – Нас с тобой приговорили к смерти. В бане в тот раз оказался микрофон. Алло, ты меня слышишь?
   – Да, я все понял, – наконец-то все стало на свои места. – Предложения?
   – Я своих уведу. Со своими сам справишься?
   Андрей еще раз выглянул на улицу. Перво-наперво – не упускать парней из виду. Курят. Пока видишь их – хоть как-то контролируешь ситуацию. Но остается ведь Нина. Что станется с ней?
   – А Нина? – переспросил о подуманном уже вслух, и хозяйка, ничего не понимая, тем не менее уже обреченно заморгала ресницами: да-да, что делать мне?
   Майор ответил сразу, видимо, продумывал и этот вариант:
   – На денек-другой на всякий случай пусть исчезнет. Хотя бояться ей нечего, она – не их уровень. Им нужны только мы с тобой.
   – Ты далеко?
   – Вижу тебя, так что отойди от окна.
   – Где и когда? – имея в виду встречу, поинтересовался Андрей.
   – Сегодня на Смоленской площади митинг.
   – Понял. Спасибо. Удачи.
   – Они будут работать из-за угла, поэтому не показывайся им на глаза. Уходи по чердаку или как?то еще. До встречи.
   – До встречи.
   – Что? – с мольбой и страхом наконец-то смогла произнести кричащий в ней вопрос танцовщица, когда Андрей закончил разговор.
   – Пока все в норме, – подмигнул ей Тарасевич и чуть отодвинул штору. Парни теперь лениво цедили баночное пиво, время от времени меняясь местами для наблюдения. А где же Кот? Впрочем, это неважно. Но вот точно ли их только двое? Не сидит ли такая же парочка с другой стороны дома? Не исключено – этот вариант нельзя сбрасывать со счетов. Но и предложение майора уходить незаметно – совершенно неприемлемо. Наоборот, он должен показать всем, кто следит за ним, что уходит из дома Нины, что его здесь больше не будет. Только в этом случае есть надежда, что они отстанут от нее.
   – Ну что? – забытая Нина кожей почувствовала это одиночество и затеребила Андрея уже за руку.
   Что-то скрывать в такой ситуации было просто непорядочно и непростительно, и хотя и без тревожных ноток в голосе, но Тарасевич пересказал ей разговор с майором.
   – Так что тебе в самом деле лучше взять куда-нибудь билет на пару деньков.
   – Я одна никуда не поеду. Я боюсь, – сразу и честно призналась Нина.
   – Было бы чего, – махнул на ее страхи рукой Тарасевич. – Если хочешь, могу пообещать упрятать их за решетку на твоих же глазах. Тогда успокоишься?
   – Ну-у…
   – Значит, решили. Как только на улице все закончится, уходишь сама. Поживи у матери. Я разыщу тебя у нее.
   Умом понимая необходимость именно такого решения, хозяйка тем не менее вцепилась в него, боясь более всего остаться одной даже на мгновение. Однако тянуть время, выпускать ситуацию из-под контроля, заставлять киллеров форсировать события было крайне нежелательно, и Андрей напомнил:
   – Пора. Быстрее начнем – раньше закончим.
   – Но я ведь не только за себя боюсь, но и за тебя.
   – Пусть лучше боятся они, – кивнул Тарасевич на окно. – И нас.
   – Они ничего не боятся.
   – Э-э, не скажи. Жизнь – она одна. Так что им есть что терять.
   – А тебе? – насторожилась и испугалась еще больше Нина. – Тебе самому… жизнь не дорога?
   – Я обещаю, что вернусь, – подвел черту Андрей. – А я имею привычку выполнять то, что обещаю.
   Попрощались длинным, крепким поцелуем. Каждый собрался сказать еще что-то на прощанье, и получилось так, что говорить начали одновременно, и одновременно замолчали, давая друг другу возможность высказаться первым. Грустно улыбнулись невольной неразберихе.
   – Извини, я даже не предполагал, что может произойти нечто подобное и ты будешь из-за меня втянута в эти дела, – прошептал Андрей. – Хотя должен был знать. Прости.
   – Нет-нет, молчи, – остановила его Нина. – Я ни о чем не жалею. Слышишь, ни о чем. Я ведь впервые с тобой узнала, что такое женское счастье: А это перекрывает все. Найди меня потом, после. Умоляю, найди.
   – Что значит – «найди». Я просто пойду прогуляюсь и… и вернусь.
   Сказал и осекся. Вернется ли он? Нужно ли? Если бы послушал голоса разума, не стал бы возвращаться после первой ночи. И даже первого раза бы не было. Нет же, не смог справиться со своими чувствами. Хотя… хотя были ли чувства? Не пригнали ли его к дверям Нининой квартиры обыкновенная банальная безысходность, холод, желание хоть где то прислонить голову? Трудно поверить, что и Нина испытывает к нему нечто большее, чем просто женское влечение. Какие между ними могут быть отношения, кроме желания скрасить одиночество друг друга?
   А это скорее житейский расчет. Пусть неосознанный, подсознательный, но расчет иметь рядом опору. И отнюдь не душа и не сердце между ними. Разве не так? И хуже всего, что из-за него Нина оказалась в перекрестье внимания киллеров, или как там их еще. Он должен отвести от нее опасность.
   Нина замерла в ожидании. Потом вдруг призналась с неожиданным порывом:
   – Я люблю тебя. Господи, как я тебя люблю.
   – Подожди, давай разберемся: меня или этого самого Господа? – постарался перевести все на шутливый лад Андрей, чтобы облегчить момент расставания и притупить у танцовщицы неизбежную тревогу.
   – Да ну тебя!
   – Да ну меня к тебе, – согласится Тарасевич и, теперь уже в последний раз поцеловав ее, вышел из квартиры.
   Из подъезда появился, нарочито громко стукнув входной дверью. Постоял, словно прикидывая, в какую сторону идти. Пусть любители пива сосредоточатся и успокоятся. Да, они замерли – это хорошо. Народу немного – тоже на руку. Ну, а теперь – вперед!
   Андрей пошел именно вперед, прямо на киллеров. Те даже немного стушевались, схватились за наверняка уже пустые банки, запрокинули головы, высасывая последние капли. Пиво – оно полезное. Пейте пиво, пейте сок, ну а лучше уж – квасок. Только не будем взаимно нервными, давайте-ка все успокоимся. Когда противник нервный – это очень несподручно. Это непрогнозируемо, а значит, опасно.
   Тарасевич заглянул в палатку, вроде бы даже достал бумажник и запрокинул голову, прикидывая что-то в уме. Нина стояла у окна, смотрела на него. Придется брать ребятишек прямо здесь, на глазах у публики. Не хотелось бы, но ради спокойствия Нины…
   Нет, ничего из овощей и фруктов покупать он не станет, перейдет к табачному киоску.
   – Пачку сигарет.
   Никогда в жизни не курил, и чуть не попался тут же на совершенно пустячном вопросе:
   – Вам каких?
   А черт его знает. Не глядя, ткнул пальцем в первую пачку.
   – Еще сто рублей, – продолжала «выводить» его на чистую воду продавщица. – Что это вы, по новым ценам не хотите жить? Уже неделю, как прибавилось.
   А он и по старым не жил. Просто сигарета – предлог, чтобы подойти к киллерам. Это всего-навсего один из приемов русского стиля, приспособленный под наше дурное бандитское время.
   Предугадывая его желание, «хвост» переместился вперед, и Андрей не стал их разочаровывать, направившись в ту же, противоположную от автобусной остановки, сторону. Открыл пачку, взял одну сигарету в рот.
   – Эй, парни, спичек не найдется?
   Киллеры опять чуть стушевались: видимо, и в самом деле не ожидали второй раз за какие-то мгновения встретиться со своей жертвой глаза в глаза. Такая случайность должна была насторожить, заставить задуматься, но времени на размышления Андрей им не дал.
   – Прикурить разрешите? – держа в руке сигарету, подошел он к ним.
   Тот, что погрузнее комплекцией, полез в карман. Но Тарасевич не сомневался, что вытащит он все же зажигалку, а не нож или пистолет. Убийцы уязвимы тем, что действуют четко по отработанному плану и перестроиться на новое им всегда сложнее.
   – Прошу, – Андрею поднесли ровный огонек зажигалки.
   Главное сейчас – раскурить сигарету и собраться, сконцентрироваться. Все теперь, ребятки, извините, но вы сами напросились на неприятности.
   Огненный край сигареты Андрей ткнул прямо в глаз противнику. И, больше ни мгновением не отвлекаясь на него, заоравшего от боли, без размаха, тычком врезал ногой в живот стоявшему рядом напарнику. Ну, а на прощание – главный козырь: выбросив руки, сбил с ног ударом энергии корчившихся, пытающихся дотянуться до оружия врагов. Вот теперь – все.
   Наклонившись, ощупал карманы киллеров. Не ошибся – у каждого по пистолету. Это прекрасно для милиции. Какой-нибудь сержант получит благодарность. А эти двое, по крайней мере хоть на какой-то срок, но будут изолированы. Теперь нужно делать «отрыв» на тот случай, если они были все?таки не одни.
   Повернулся к замершим у киосков редким зрителям.
   – Долги надо платить, – чтобы не пугались, свел он для них весь инцидент к дежурной, банальной разборке кооператоров. В этом случае никто никуда, во всяком случае сразу, бежать и звонить не станет. И специально запоминать приметы не будет. А ему нужно уехать отсюда подальше. Но о главном все-таки не забыл и попросил: – Им все-таки худо, вызовите милицию и «скорую».
   Дождавшись, когда с опаской, но все же один из старичков зайдет в телефонную будку, Андрей помахал – для Нины – рукой над головой и побежал к подъезжающему автобусу. И уже с задней площадки какое-то время наблюдал, как пытаются подняться при помощи сердобольных старушек его враги, его несостоявшиеся убийцы. Нет, ребята, бесполезная затея. В этом случае необходимо уколоть пальцы или уши, но ведь это надо знать и уметь делать. А так минимум минут двадцать придется еще поелозить по грязи, ничего не соображая. Но это полезно. И даже для нашей неторопливой милиции хватит времени, чтобы подъехать.