— Ее могли вложить в руку, — не думал сдаваться и начопер.
— У Соломатина ушиб головы, и предположительно, той самой бутылкой.
— Что еще? — не стал терять больше время Моржаретов. Звонок Глебыча застал его у порога — тот скорее всего хотел предупредить его раньше, чем новость пойдет гулять по самому департаменту.
— На месте трагедии нашли пуговицу.
— Которая, конечно же, оторвана как раз с рубашки Соломатина.
— С костюма. Вы же все там ходите в костюмах.
Моржаретов на этот раз ничего не ответил, хотя и про пуговицу можно было сказать, что она подброшена. Но слишком много набирается всяких деталей, которые ложатся в русло только что выстроенной легенды, на которые Глебов просто обязан был обратить внимание.
— Где он сейчас?
— У нас на Петровке. Анализ крови показал, что в момент убийства он был если не пьян, то выпивши.
Такое могли подстроить только профессионалы. Моржаретов, ни на миг не сомневающийся, что Соломатин здесь ни при чем, мог сделать для себя только такой вывод. Больше того: если это не цепь случайностей, то очень хорошо продуманная провокация. Кем? Кому насолил Соломатин? В последнее время он участвовал только в освобождении заложника и в неудачной попытке захвата «черного списка». Его кто-то узнал или просто выследили?
— Я могу с ним поговорить? — попросил Моржаретов, прекрасно зная, что нет.
Муровец тоже знал, что до тех пор, пока не будут завершены всякие процессуальные необходимости, к подследственному допускать посторонних нельзя. Но все равно ответил не сразу. И все равно не нашел лазейки и отказал:
— Пока нет.
— Нашему начальству доложено?
— В этом мог бы и не сомневаться. Это ведь не хорошая весть, которая обязательно где-нибудь затеряется.
— Сделай милость, сообщи, как только откроют доступ к телу, — неожиданно сказал Моржаретов фразой, которой они раньше, обозначали возможность побеседовать с задержанным.
Но раньше были чужие, незнакомые подозреваемые, а теперь — свой. А фраза все равно вырвалась. И тогда, чтобы сгладить ситуацию, показать, что он, Моржаретов, хотя и не верит этой ахинее, но тем не менее готов соблюсти все нормы законности, повторил сказанное уже нормальным языком:
— Короче, позвони мне, как только будет можно встретиться с Соломатиным. Пусть я буду первым, кто войдет к нему.
— Будешь, — пообещал Глебыч.
В департаменте, не заходя в свой кабинет, Моржаретов завернул в закуток, где скромно, без табличек, ютилась «безпека». Беркимбаев, конечно, уже знал новость и, похоже, тоже мало верил в официальную версию. А потому предложил сразу, словно сверяя свои действия:
— Пришли-ка ко мне всех своих оперативников, с которыми он выезжал на задания. Важно взять на контроль тех коммерсантов, с кем Соломатин вынужден бьи контактировать по службе.
— Разумно, — впервые не стал идти «на параллелях» Моржаретов. — Что Директор?
— В девять тридцать узнаем, — сообщил Ермек срок совещания.
25
Первое, что бросилось в глаза Ивану в «Орионе», — это часы Соломатина. Их невозможно спутать больше ни с какими — на поблекшем циферблате поблекшая фигура девушки, стоящей на берегу моря. Внизу полукругом надпись: «Надежда». Индивидуальный заказ.
Часы лежали рядом с перекидным календарем, и скорее всего их принес парень-охранник, перед этим вышедший из кабинета своего малинового начальника. Принес как трофей или вещественное доказательство. Чего? Надо знать, как Борис любит его жену, чтобы понять: их могли снять только с мертвого. Соломатин убит?
— Как твое начальство отреагировало на то, что не получило списки? — на «ты», словно они были сто лет знакомы, поинтересовался Буслаев. Он, надо думать, все же сумел преподнести визит налоговой полиции своему руководству так, что получил если не поощрение, то благосклонность уж точно.
— Непредвиденность — она всегда неприятна, — уклончиво ответил Черевач.
Взгляд от часов оторвать было трудно. Буслаев заметил его и подвинул их к себе. Прочел вслух название:
— «Надежда». Первый раз вижу такие.
Значит, ошибки нет — это Надин подарок. Он и не сомневался, потому что первый раз именно по ним узнал Бориса, хотя и облаченного в маску: сбитый тогда, в офисе, на пол, он поднял голову и прямо перед глазами рассмотрел циферблат часов с женской фигуркой на берегу моря. А сейчас лишь получил подтверждение. Неужели Бориса убрали? То-то Буслаев вчера допытывался, что за полицейский брал их офис, почему Иван был с ним так фамильярен и откуда идет знакомство. Получается, что он и дал наводку. Он направил на след Бориса убийц! Завидовать Соломатину — да, можно было. Ненавидеть за то, что Надя всю жизнь мысленно сравнивала его с ним, — тоже понять можно. Но дойти до того, чтобы…
Иван протянул руку к часам, и этот жест получился настолько решительным и однозначным, что начальник охраны безропотно вложил ему в ладонь «Надежду». Часы шли, и это был худший вариант: значит, они достались киллерам не в схватке, а их просто сняли с руки. У них в Рязанском десантном училище преподавал тактику полковник, который ходил в этом же звании во время войны в двадцать четыре года. Но однажды на свое несчастье увидел у убитого немца очень красивый перстень. Попытался снять — не получилось, пальцы распухли. Тогда он финкой отрубил палец и снял перстень с обратной стороны. За что и пришлось ему начинать службу по новой со звания лейтенанта.
А вспомнилось это к тому, что обирать убитых всегда, даже на войне, считалось грехом и преступлением.
— Я заберу их себе, — не попросил, а просто предупредил Буслаева Иван и положил часы в карман.
Начальник охраны чуть поразмыслил над поведением гостя, но, видимо, нашел какое-то объяснение и возражать не стал. К тому же Черевач ничего не спрашивал про ночные действия — то ли боялся услышать подтверждение своим догадкам, то ли не хотел никоим образом ввязываться в происшедшее. И это, как ни странно, устроило обоих.
— Собственно, я пригласил тебя подъехать, чтобы вспрыснуть наше случайное знакомство. Ты назначаешь место и время, с меня — все остальное.
— Ты знаешь, в ближайшее время не смогу, — ответил Иван. Поступи предложение до того, как он увидел часы, ресторан в «Славянской» был бы обеспечен. Но он на похоронах не гуляет. Он не может видеть человека, который убивает его хоть и бывших, но друзей. Который и его самого подвел к самой грани подлости. Он еще не определился, как относиться к свершившемуся, и ясно представлялось пока одно: радоваться по данному поводу он не станет. И в очередной раз возник вопрос: сегодняшняя работа — это на всю оставшуюся жизнь? Но ведь не лежит душа, не лежит к тому, чем заполнены его дни…
Зато отказ озадаченно подействовал на Буслаева. Он достаточно точно связал это с часами и, чтобы разрядить немного обстановку, сам сообщил то, о чем боялся попросить Черевач:
— Твои дружок сейчас на Петровке.
— Он жив? — искренне обрадовался Иван. Но тут же остановил себя: чему радоваться? Тому, что где-то в будущем они вновь обязательно пересекутся и обязательно не в пользу его, Черевача?
— Я не убираю своих врагов, — усмехнулся Буслаев, раскинувшись в кресле. Но усмешка получилась такой, что Иван заранее не позавидовал Соломатину. — Я создаю им новые условия, из которых они будут выкарабкиваться всю жизнь и всю жизнь проклинать тот день, когда оказались на моем пути. Вот смысл ответного удара. Пусть попробуют так жить, как я им запрограммирую.
— Вообще-то это подлость, — не сдержавшись, дал оценку Иван.
— Что? Извини, я не понял. Ты сюда приехал, чтобы…
— …чтобы сказать то, что сказал.
Конечно же, он ехал за другим. И минуту назад еще не думал, что возьмет такой тон в разговоре. Кто за него просил судьбу повстречаться через столько лет с Соломатиным? Именно после этого начались всякие сомнения и колебания. Неужели прошлое все же так сильно влияет на настоящее?
А в настоящем перед ним багровел Буслаев.
— Мальчишка, — наконец процедил он. — Сопляк! Да как ты смеешь так разговаривать со мной! Ведь я могу упечь тебя туда, где ад покажется раем.
От приглашения в ресторан до угрозы — полторы минуты. Да, это стиль отношений среди «новых русских». Или улыбайся, или исчезни. Но не высовывайся. Тем более со своим мнением, которое никого не интересует.
— А вот это ты зря, — удивляясь себе, спокойно усмехнулся на угрозу Иван. Удивился своему спокойствию, и, странное дело, именно спокойствие прибавило ему уверенности в себе и… наглости. — Как бы самому не пришлось испытать то же самое.
Не попрощавшись, не заботясь, как это выглядит со стороны, Иван резко повернулся и вышел из офиса. С места сорвал машину — подальше от этого дома. Пролетел несколько кварталов по Хорошевке, свернул на Куусинена и затормозил около парка, открывшегося вдруг по правой стороне улицы.
Несколько минут сидел в машине, бесцельно и ничего не замечая, глядя вперед. Потом вылез из «БМВ», провел рукой по шоколадному горбу крыши и тут же пнул ногой по колесу. Шурша опавшими листьями, пошел в парк. Поймал себя на мысли, что очень давно не бродил вот так, бесцельно, среди деревьев. Чтобы никуда не спешить. Никого не догонять и ни за кем не гнаться. Никого не ждать, чтобы после встречи вновь куда-то мчаться, кого-то догонять, что-то устраивать, подстраивать, состыковывать, переделывать. Какое, надо думать, счастье выпадает карете, когда у нее ломается колесо…
А счастливых, если их определять по такому признаку, оказалось немало: по парку бродили парочки, молодые мамаши с детьми. Сидело много шахматистов. Читателей книг и газет. И просто таких, которые бесцельно рассматривали прохожих. Если на обретение счастья влияет наличие деревьев, то всю Москву вместо ларьков с красивой, но дешевой заграничной мишурой нужно засадить деревьями. Чтобы люди вдруг замедлили шаг, остановились. Теряет не только тот, кто опаздывает, но и тот, кто всюду вроде бы успевает. И еще неизвестно, кто в накладе, кто в выигрыше…
Чувство опустошенности, принесшее в то же время и облегчение, пришло от известия, что Борис жив. На Петровке ли, в сетях Буслаева — но жив. Может быть, когда-нибудь он даже отдаст ему обратно часы. Или не отдавать? Взять и разбить. Или выбросить. Потерять. Но прервать наконец эту долгую, самую длинную нить, которую он когда-либо знал в своей жизни.
Достал часы, долго всматривался в циферблат, в каллиграфическую надпись имени своей жены. Какую надежду давала она Борису? Зачем давала? Или это просто юношеский, без заглядывания вперед, порыв? Лично он и думать забыл об этом подарке, а Борис столько лет берег его. Возвел в символ. Както он теперь без своего талисмана? А не получалось ли так, что он Борису тоже мешал в жизни? Ведь могла же появиться у него другая женщина, а тут поднимаешь руку с часами, чтобы назначить ей свидание, а там напоминание — надежда…
Иван приложил часы стеклом к стволу липы, нажал пальцем. Стекло соскользнуло, вырвалось изпод пресса и увлекло часы вниз. Листья, словно вода, сомкнулись над местом их падения, и Иван замер, раздумывая: стоит ли их искать или пусть так и останутся утерянными? Раз судьба выпала им не быть разбитыми, то пусть останутся потерянными. Девушку с циферблата достала-таки морская волна, накрыла собой.
Да, так лучше. Он оставляет надежду Бориса в ворохе осенних листьев. И пусть он идет теперь от призрачной надежды к своему реальному счастью. Так честнее перед всеми троими.
Чтобы не передумать, быстро, не оглядываясь и не запоминая место, Иван пошел в глубь парка. Ходил бесцельно, вроде бы даже возвращаясь к тем местам, где уже был, а может, это мамаши с колясками тоже перемещались и вновь и вновь попадались ему на пути. Затем он остановился и специально попытался найти ту осину, около которой упали часы. С облегчением понял, что не может.
И вновь его качнуло в другую сторону — захотелось бежать из-под этих деревьев. В город, к домам-коробкам и ларькам с дешевой заграничной мишурой, к сутолоке на тротуарах и дорогах. Вдруг подумал: а ведь в парки нельзя ходить людям, у которых муторно на душе. Деревья заставляют думать, в чем-то признаваться самому себе. Город же все это сбивает, не дает сосредоточиваться, сглаживает углы. Поэтому не нужно никаких деревьев вместо ларьков. Пусть будут отдельно они и отдельно парки. Нельзя выбивать людей из привычной колеи — не во благо это, только рождаются новые проблемы. Колесо даже в сломанной карете рано или поздно меняют, и она едет дальше…
Иван не заметил, как оказался возле машины. Он тоже едет дальше. Вот только куда? По времени — надо бы показаться в офисе, а еще в бассейне. Коротышка очень просил контролировать троицу, отобранную им среди пловцов. Вот к ним он и съездит. А еще возьмет с собой сына. Да, он возьмет с собой сына, пусть будет рядом…
Но больше, чем Витюшка, обрадовалась этому жена.
— В бассейн? С собой? — не верила она, бегая по комнатам и пытаясь быстрее собрать сыну сменное белье и полотенце.
Получалось, наоборот, дольше, но Иван терпеливо ждал. Уже больше месяца он не жил дома, больше месяца их с Надеждой войска находятся в повышенной боевой готовности. Достаточно последней искры, неточной интонации в слове, не говоря уже о поступке; и вспыхнет война, результатом которой станет уже не формальный, а реальный развод. С записью в паспорте. С дележом имущества и сына.
Может, именно эта перспектива, перспектива последней точки и уберегала их от последних резких движений, когда оба понимали, что последует за разрывом. Самым прочным звеном в их отношениях оставался Витя, и сейчас, когда Иван в кои-то веки вдруг вспомнил о нем и пригласил с собой, это служило пусть и отдаленным, без очертаний и ощущений, намеком на совместное будущее.
Едва уловив это, Надя мимоходом сняла даже вывешенную на плечики одежду их дня знакомства. Иван сделал вид, будто не заметил этого, а жена, всунув наконец сыну пакет, не без надежды спросила:
— Во сколько вас ждать?
Боясь, что такой прямолинейный вопрос может оказаться слишком резким для только-только строящегося мостика, торопливо пояснила:
— Я ужин приготовлю.
— Вот к ужину и подъедем, — нейтрально отозвался Иван.
— Сынок, слушайся папку.
Сказала вроде обязательные слова, но сказала-то их в такой момент! И не «отца», не даже «папу» — «Слушайся папку». Есть в каждой семье какие-то объединительные словечки, своя игра, свой фон. И сейчас пахнуло именно этим. И Надя все-таки его, а не Бориса. Его!
— Если что, подогреем, — успокоил Иван.
Он тоже старательно обходил конкретные слова: подъедем, подогреем, — то есть еще неизвестно, останется ли он на эту ночь или снова уедет. Просто он и сам не решил, как поступит.
— А я не хочу никуда ехать, — совершенно неожиданно вклинился со своим мнением Витя, оторванный от компьютера. Он вынырнул, как засадный полк Боброка на Куликовской битве, но сегодня невыгодный никому. И на него набросились сразу обе стороны, до того противостоявшие друг другу:
— Да ты не знаешь, что это такое. Там же так дерутся под водой — пальчики оближешь. И тебя научат.
— И глазки отдохнут, сынок. Ты что, хочешь в очках ходить? Езжай. Я бы тоже поехала, если бы мне было можно.
Витюня насупился и молча пошел к двери. Выпроваживая мужа, Надя вроде ненароком дотронулась до его плеча, и тот, вздрогнув, словно ждал только этого, обернулся, притянул к себе жену и впился в ее не подготовленные для поцелуя, но тут же откликнувшиеся губы.
— Пап, пойдем, — позвал с лестницы сын.
— Приезжай, — теперь уже попросила, выбросив белый флаг капитуляции, Надя.
26
Сразу после совещания у Директора Моржаретов зашел в свой «нефтяной» отдел. Тарахтелюк не вылезал от аналитиков, но полковнику, собственно, нужен был Вараха, и, походив между столов, Моржаретов услал «свет-Людмилу» к своей секретарше — найти какой-то документ.
— Серафим Григорьевич, — понимающе и укоризненно глянула Люда: ну попросили бы оставить вас наедине с Варахой, я ведь прекрасно все понимаю, — можно, я лучше сбегаю вниз, с сегодняшнего дня, говорят, у нас открыли магазинчик.
Свой магазинчик и не вылезающие из него женщины — это самый верный признак нормального чиновничьего учреждения.
В закрывающихся конторах магазины не открывают, поэтому можно было надеяться, что департамент, по крайней мере в ближайшем будущем, будет существовать.
— Сбегай, — разрешил Моржаретов, отдавая должное прозорливости делопроизводителя.
Та покопалась в своих сумочках, достала кошелек и исчезла.
Вараха настороженно поднял взгляд на начальника. Больше всего Григория угнетала неопределенность, и действие, только действие могло снять с него вину за свершившееся. А его-то как раз и не было. И что ждать от прихода начальника — он прекратит операцию с его ролью двойного агента или что-то предложит сам?
— У тебя на сегодня намечалась встреча с Иваном? — уточнил Моржаретов скорее для проформы, ибо таких вещей он не забывал.
— Да. После обеда.
Полковник постучал карандашом по столу и вдруг сообщил:
— Соломатин арестован в связи с подозрением на убийство киоскера в Малоярославце.
Даже Вараха встал от неожиданности, и это лишь еще больше утвердило Моржаретова: Борис скорее всего здесь ни при чем.
— Множество улик против него. Ты должен будешь вцепиться в своего нового связника, как только он выйдет на тебя. Я почти уверен, что каким-то боком он может знать об истинной ситуации с этим убийством.
Моржаретов еще раз покружил среди столов. Посмотрел под стеклом у Людмилы листки от отрывного календаря — как делать макияж, маски. Маски — это хорошо…
— Я не сомневаюсь, что провокация подстроена теми, кто крутится вокруг департамента. Остальные просто держатся от него подальше.
— Я понимаю, — тихо ответил оперативник.
Он не знал еще, как станет вгрызаться в связника, но в мыслях билось другое: ему еще верят, на него надеются. Верят. Надеются.
— Заведи с ним разговор насчет Соломатина: мол, арестовали у нас одного. Намекни, что знаешь о нем чуть больше, чем все остальные. Тебе на первый раз нужно хотя бы понять, уловить: ведают ли они о его существовании?
— Сделаю.
Он сделает. Все сделает, что нужно.
— Постарайся. — Кроме четкой отдачи приказов Моржаретов умел еще и ненавязчиво попросить.
Вернувшаяся из магазинчика Людмила и застала Григория таким — задумчиво-озабоченным, уже нацеленным на какое-то задание. Вновь покопавшись в ящичке стола, прихватила косметичку и отправилась в дамскую комнату приводить себя в еще более идеальный порядок.
Дождавшись, когда останется одна, она включила в умывальнике воду и, загораживаясь от двери спиной, достала из косметички небольшой диктофон. Умело перемотала пленку, приставила аппарат к уху и прослушала запись. Глаза сделались круглыми от удивления, и ей пришлось даже некоторое время посмотреться в зеркало, дожидаясь, когда они придут в норму. Упрятав диктофон на старое место, она ополоснула руки и в задумчивости пошла в кабинет. Видимо, именно за это время приняла решение, потому что с порога попросила Вараху:
— Гриша, я с твоего позволения исчезну на полчасика? Если шеф будет искать, я где-нибудь у девочек.
— Только если ненадолго. Я сам где-то после обеда исчезаю.
«Я знаю», — мысленно ответила Людмила и, разложив для близира на столе всякие записи, выскользнула. Ближайший телефон-автомат был в пяти минутах ходьбы в сторону метро, и она торопливо направилась к нему. Можно было позвонить и из кабинета, двух-трех ничего не значащих для посторонних фраз хватило бы, чтобы ее поняли и подъехали за пленкой, но лучше не рисковать. Лучше прогуляться по свежему воздуху. А Соломатин, значит, залетел. Вообще-то жаль парня, вроде без закидонов и глаза таращит искренне. Если бы еще и платил так же, как смотрит…
Нужный номер долго был занят, и пришлось чуть понервничать: как бы там не поехали на встречу с Варахой до того, как она отдаст пленку. И Гриша, сучара, тихий-тихий, а захотел поработать на два фронта. Не выйдет. Деньги должны идти из одного кармана, а не из двух. Кто много хочет, тот меньше получит. Если вообще не получит по шее. Интересно, а сколько ей отвесит господин Козельский за сегодняшнюю пленочку? Жаль, что он импотент, а то можно было бы раскрутить на кругленькую сумму. Мужчину ведь главное — ввести в раж. Это она поняла, когда в самый первый раз, еще в налоговой инспекции, коммерсанты в начале беседы предложили ей одну сумму, а к концу вечера — ровно в десять раз больше…
Наконец телефон освободился, она договорилась о встрече и пошла к памятнику героям Плевны. Вообще-то она любила назначать встречи именно у памятников — на излюбленном месте свиданий. И угадывать, кто кого ждет. Вот женщина с хозяйственными сумками: видно, что после работы и не более чем на пять минут. И наверняка ждет такого же занятого и замордованного работой и жизнью мужчину.
Угадала. Прибежал именно такой — растрепанный и суетливый. Обнялись. Он подхватил ее сумки, быстро увлек в глубину сквера. Дорожат каждой секундой. Счастливые, хотя у нее и колготки по бокам все в затяжках от сумок.
А вот несет себя к месту встречи пава, московская фря. Уже с подаренным ей где-то по пути букетом. И навстречу, Люда не ошиблась, прошел парень с точно такими же цветами. Красиво одетые, статные. Вроде подходящая друг другу пара, но они никогда не будут вместе, потому что страшно одинаковые. Одинаково равнодушные, просто обязанные прийти на эту встречу, дежурно поцеловаться щеками, чмокнув губами воздух.
Шкодливо прячась за спины ожидающих, немолодой уже мужчина приближается к молоденькой девушке. Это она его заставила забыть о возрасте? Молодец. Надо всех этих котов заставить ходить на задних лапках…
Очередная вспышка неприязни к мужчинам, конечно, появилась из-за Ивана, вторую ночь не кажущего носа. Адрес, где он находится, вычислить труда не составило: набрав домашний номер, услышала его «алло». Козлы все-таки мужики. Поэтому использовать их нужно сразу и на всю катушку — все равно ведь уйдут. А она за него еще хлопотала перед Козельским…
За пленкой приехал его личный телохранитель. Если бы кто-то со стороны, подобно ей, угадывал влюбленные парочки, то от них бы отвернулся — изначально деловая встреча. В Москве безумно много стало деловых встреч…
— Не опоздала? — выказывая свою заботу, с внутренней усмешкой поинтересовалась Людмила у Григория, лишь вернувшись в кабинет.
— Нет, мне перенесли встречу на два часа позже. Так что все магазины Маросейки — твои.
— Серафима Григорьевича будешь предупреждать, что уходишь, или ты тоже где-то здесь?
Замерла перед ответом — всегда интересно ставить в неудобное положение слишком хитрых.
— Скажешь, что где-то здесь. — Выбор объяснений за свое отсутствие оказался достаточно скуден, и он в точности повторил алиби бегавшей на встречу Людмилы.
Но, наверное, потому, что эта фраза не оставляет в то же время ни одной зацепки и опробовалась уже множеством поколений, использовали ее охотно и смело. Хотя, задавая вопрос, Людмила желала узнать другое: станет ли Вараха хоть и косвенно, но показывать, что начальство все знает?
Не стал. Пожалел. Но начальство или себя? И что приготовит для него при встрече Козельский? Набьет морду? Это сейчас не модно. Скорее всего начнет шантажировать, угрожать семье. Бедный Гриша. Но за все приходится в этой жизни платить.
— Ладно, я пошел, — не выдержав, поднялся Григорий. Долго возился с «дипломатом», размышляя, брать или не брать его. Решился взять — видимо, чтобы хоть чем-то занять руки.
— Удачи, — пожелала Людмила.
— Пускай будет, — искренне принял ее подполковник.
Возвратился он через довольно-таки продолжительное время. Людмила, сверявшая документы, прошла добрых две сотни номеров, прежде чем отворилась дверь и появился Вараха. Она попыталась по его настроению определить, чем закончилась встреча, но Григорий неожиданно сам, словно в нетерпении с кем-то поделиться, с сожалением произнес:
— Что-то не пришли на встречу. Мне не звонили случайно в это время?
— Нет.
Значит, Козельский не решил, что делать. Может, оно и лучше — на этой его неопределенности она сможет подзаработать значительно больше.
А Григорий так до конца рабочего дня и просидел, не спуская глаз с телефона. Но тот молчал, и Людмила, уходя домой, искренне пожелала ему дождаться известий.
Но то ли в этом уже не было необходимости, то ли Козельский предполагал о возможном подключении к телефону Варахи, но заглянувшему Моржаретову Григорий отрицательно и виновато помотал головой — ничего.
Это скорее всего означало, что где-то был допущен прокол и Вараху начали выводить из игры. Но только станут выводить или решатся убрать? Насколько глубоко они допустили к себе оперативника? Вроде ничего особого не было — только две встречи, и то с разными людьми. А если прокололись сами связники? Нет-нет, на это списывать легче всего. Вон Василий Васильевич не смог появиться — и тут же приехал другой. Из-за связников оперативника они терять не станут. Тогда что еще? Проверяют реакцию? Но зачем? Никакого смысла. Разрывают отношения? Но тогда зачем их было завязывать?
Предполагать можно было все что угодно, но в сложившейся ситуации сделать нужно было единственное — оградить Вараху от случайностей. Взять под негласный контроль. Его самого и его семью. До прояснения ситуации.
— Побудешь под нашим наблюдением, — еказал Григорию свое решение полковник, когда ожидание звонка потеряло всякий смысл.