— Людмила просила вот телепрограмму на неделю достать.
И тут же пожалел о сказанном, тем более что никто не тянул его за язык. Вернувшаяся Людмила как раз сделала вид, будто встреча настолько случайная, что ее можно вносить в книгу рекордов Гиннесса:
— Что это вы к нам и какими ветрами?
Вараха усмехнулся и приник к компьютеру. Люда вопрошающе посмотрела на Бориса, тот махнул рукой — на каждую мелочь еще обращать внимание!
— Заглянул поздороваться, — скрадывая паузу, проговорил Борис, а сам вначале выставил шесть пальцев, потом показал на часы и вниз: в шесть вечера у входа.
Люда понимающе кивнула.
— Ладно, пока, — попрощался Борис и вышел.
Сколько тайных, якобы случайных встреч происходило, надо думать, у дверей департамента в первые месяцы после его создания. Люди, собранные в налоговую полицию методом «с миру по нитке», не только притирались в работе, но и определялись в своих симпатиях между мужчинами и женщинами. И каждый сам выбирал себе манеру поведения и предел возможного в отношениях: пройти ли рядом по пути в метро, сказать «до свидания» еще в стенах департамента или даже пригласить на чашку кофе.
Ни Борис, ни Люда никому ничем не были обязаны и вообще могли не скрывать от посторонних свои отношения, если бы они, конечно, были. Кольцо на ее левой руке говорило само за себя, а почему она осталась одна, с какого боку здесь генерал из «безпеки» — подобное узнается уже при более близком знакомстве. Единственное, что еще знал Борис о Людмиле, — это про ее дочь-второклассницу, которую из школы забирает к себе живущая рядом мать. Вполне достаточная информация, чтобы надеяться на… А на что?
Борис не стал додумывать, уточнять, расставлять акценты, ему просто приятно находиться рядом с такой женщиной, а дальше — как получится и что получится. Пока верх ожидаемого блаженства — поцеловать родинку. Хотя, наверное, все, кто знал ее, тоже стремились к тому же.
Неожиданное открытие оказалось неприятным: получается, что он просто очередной мужчина в ее жизни, а о том, что у такой красивой женщины никого нет, думать было наивно. Как же, его ждала!
Чтобы не залезать в дебри и не наломать дров еще до встречи, Борис пошел в спортзал, погонял себя по снарядам. Выходя, взглянул на коридорные электронные часы: еще почти час. Оттягивая время, выигрывая этим еще чуть ли не минуту, разрешил посмотреть себе на наручные. Разочарованно вздохнул: электронные, как всегда, спешили, да еще на целых пять минут. Уж чего-чего, но «ножниц» во времени не должно было быть совершенно, и он у себя в кабинете набрал по телефону «100». Выслушал рекламу телефонного справочника и все ради того, чтобы убедиться — его часы точны как никогда.
— Завтра со своей группой в сопровождение за зарплатой, — заглянул начальник отдела.
Зарплата — это неплохо, значит, сегодня можно шикануть на все оставшиеся деньги. А потом… Нет, про «потом» — ни слова. Он примет то, что будет дозволено и разрешено Людой.
Зря он успокаивал и уговаривал себя. Уже по тому, с каким видом она вышла из здания департамента, Борис без труда догадался: сейчас откажет. Во всем — во встрече, в чашке кофе. Ишь, родинку захотел поцеловать. Сколько раз утверждалось: не мечтай о том, что не твое…
— Ты знаешь, я сегодня не могу, — подходя к Борису, сказала Люда. Хорошо еще, что чуть виновато улыбнулась. — Правда, не могу. Давай в другой раз.
— Когда? — машинально спросил Борис, еще не зная, верить в этот «другой раз» или сразу расстаться с надеждой побыть рядом с такой женщиной.
— Извини, я, правда, не могу, — не ответила она на конкретный вопрос и, не давая больше ничего предпринять, остановила: — Не провожай, меня ждут.
Он, между прочим, тоже ждал. Хотелось пойти следом, может, даже подсмотреть, с кем у нее состоится встреча и что за обстоятельства так круто изменили ситуацию. Но раз просят… Не побежит. Если же она думает, что кто-то сможет восхититься ею больше, чем он, — ради бога… Как бы потом только жалеть не пришлось. А лично он теперь ничего не станет предлагать. И заходить в отдел можно пореже или вообще не заходить, на радость Варахе. Пусть Людмила почувствует, как одним неосторожным движением можно лишить себя будущей радости. А он бы лег костьми, но сделал так, чтобы ей было хорошо. Как ни с кем другим.
О том, что у Люды в самом деле сложилась какая-то непредвиденная ситуация, что она, может, сама искренне сожалеет о неудавшейся встрече, — про это думать Борис себе не позволял. Наоборот, ему вдруг захотелось сделать себе очень больно, расковырять маленький порез в кровоточащую рану. Наверное, это происходит со всеми, кого давно не жалели, кто интуитивно ждет заботы о себе со стороны других, и, когда этого долго не случается — очень долго, целые годы, тогда человек сам себя вдруг начинает обижать и даже жалеть.
Борис огляделся, выбирая себе на освободившийся вечер то ли занятие, то ли просто направление движения. Взгляд зацепился за телефонную будку, и подумалось — оттуда, из жалости к самому себе: а как бы отреагировала на его голос Надя? Может, это было и нечестно по отношению к Ивану, но он уже настолько, видимо, разбередил себя, что уговорил совесть: я лишь поздороваюсь и узнаю, как у них дела. У обоих. Тем более Иван его узнал, и нужно хотя бы объясниться или извиниться за последний случай.
У аппарата Борис все же помялся, вспоминая давнее обещание не появляться на их пути, и жетон для этого, как и в первый раз, не стал опускать. Но лишь только на другом конце подняли трубку, он суетливо вставил коричневый кругляшок.
— Да, я слушаю.
Надя! Она.
— Вас не слышно, перезвоните, — попросила она.
Боясь, что на второй раз у него не хватит смелости, Борис торопливо откликнулся:
— Алло, Надя?
— Боря? — мгновенно узнала она, словно все эти годы или по крайней мере последние дни ждала именно его звонка.
А может, и вправду ждала? Иван рассказал о встрече, и она ждала…
— Да, я, — ответил он. Разговор развивался быстрее, чем он мог продумывать свои ответы, это волновало его — вдруг ненароком затронет запретное.
— Иван говорил, что ты можешь позвонить.
Значит, не она ждала, а Иван сказал. Черевач всегда все про него знал и всегда все чувствовал. Эх, не надо было звонить!..
— Ты откуда звонишь? — брала на себя инициативу в разговоре Надя, словно чувствуя его состояние.
— Почти с работы.
— Приезжай в гости. Адрес не забыл?
В гости? Адрес? Он увидит Надю? Нужно было расстаться с Людой, чтобы услышать и даже увидеть свою первую любовь? Эту жертву он принимает и завтра же придет с благодарностью к Людмиле. Но как безумно трудно будет смотреть на Надю при Иване!
— Иван дома? — с тайной надеждой на обратное спросил Борис как можно нейтральнее.
— Нет. Но я тебя жду. Приезжай.
Ивана нет. Это в самом деле подарок судьбы. Но потом он появится… Нет, было бы лучше, если бы он с первой минуты встречи находился дома. Тогда у них выстроилась бы общая линия поведения, а так…
Забыв, с каким желанием только что мечтал о прикосновении к Людмиле, он стал думать о встрече с Надей. Однако на большее, чем звонок в дверь, его мечтаний не хватало. Там, за этим звонком, были туман, невесомость, нереальность. И — Надя. Вот она — та реальность, от которой вновь кипит кровь.
Борис нырнул в метро, подбежал к первой же цветочнице. Выбрал самый красивый букет роз, но тут же остановил себя: он не имеет права выпячивать свою любовь к Наде перед Иваном. Расплачиваясь, он подумал и о другом: на эти деньги он хотел шикануть с Людой. Теперь как бы получается, что для него все едино, кто рядом. Но продавщица уже протягивала руку за деньгами, и он отдал их. Да, он хотел встретиться с Людой. Но сейчас, да и раньше, главнее Нади никого для него не было.
То сдерживая себя, то, наоборот, чуть ли не бегом преодолевая переходы, Борис добрался до Кутузовского. Хорошо, что старые районы Москвы не перестраиваются и то, что запомнилось двадцать лет назад, находится все на тех же самых местах. Кинотеатр «Пионер», хотя пионеров уже нет, дом Брежнева, хотя и его эпоха кажется чуть ли не мезозойской эрой. А есть Надя, сумасшедше-милая девчушка в белых гольфах. Вон виднеется ее дом.
Борис спохватился: он же совсем забыл про Ивана. Он идет к ним обоим, поэтому нужно хотя бы ради приличия взять бутылку коньяка.
Во дворе он все же поплутал и лишний этаж проскочил, но номер квартиры их общего года рождения привел к тому порогу, где мысленно стоял сотни раз. И вот теперь стоит взаправду. Бешено стучит сердце. А цветы нужно было все же купить те, которые самые красивые. Он имел на это право. Что если сбегать снова к метро и купить новый букет? Только ноги теперь не унесут его отсюда. Ни за что. Он прилип к коврику, хотя и отнялась рука, которую нужно поднять, чтобы нажать на звонок. Хорошо, что Ивана нет. Это будет их встреча. Вернее, это будет его встреча с Надей, и никто не должен видеть его чувств. Прекрасно, что нет Ивана. Подарок судьбы. Нужно быстрее звонить, пока не появился он. Вот только…
Додумать больше он ничего не успел. Звякнул вызванный кем-то лифт, и, боясь, что это как раз Черевач, Борис торопливо утопил кнопку звонка. За дверью послышались торопливые шаги, и, уже улыбаясь встрече, но улыбаясь нервно, потому что еще не доехал лифт, он отступил.
Надя! Безумно, ослепительно красивая, в светлом брючном костюме, тоже улыбающаяся. Как же долго они не виделись!
— Здравствуй, — тихо произнес он, не имея сил тронуться с места. Надя должна сама выбрать, определить тот порог чувств, за который переступать нельзя.
Но, похоже, она думала приблизительно также, потому что замялась на пороге, и, хотя улыбка не пропала, исчез тот огонек в глазах, то светлое озарение лица, когда ждешь большего, чем происходит на самом деле. Она ждала его порыва, поцелуя, объятий?
Торопясь догнать ускользающее, вновь зажечь светом лицо Нади, Борис подался навстречу. Крепко и нежно обнять ее помешал букет, и он лишь ткнулся носом в горячую щеку. Единственное, что он сделал откровенно и только для нее, еще раз прошептал:
— Здравствуй.
И она, все поняв и сама подчеркивая, что все помнит, придержала его у своей груди. Мгновение, вобравшее в себя целую жизнь. Его хотелось остановить, задержать, сделать поступком, действием, но Надя теперь уже сама отстранилась, провела ладонью по его щеке и отступила, приглашая в квартиру.
— Ты почему так долго не объявлялся? — спросила она из комнаты, куда ушла то ли ставить цветы, то ли унять свое возбуждение.
Борис пожал плечами: правду не скажешь, а сочинять что-то про тайную службу или какую-либо другую ерунду не хотелось. Надя появилась сама, посмотрела на него. Все поняв, подошла. Вгляделась теперь уже пристально, отыскивая те черточки, которые остались в памяти с курсантских и суворовских времен. А может, привыкая к новому образу. Борис протянул руки, и она послушно прильнула к нему. И пока он целовал ее волосы, гладил по плечам, безропотно и беззащитно стояла рядом. Хорошо, что нет Ивана…
— А Иван скоро будет? — чтобы не возрадоваться, не предать дружбу, не позволить себе воспользоваться моментом, спросил Борис.
— Наверное, уже никогда, — проговорила из-под рассыпавшихся волос Надя. И когда он непонимающе хотел отстранить ее от себя, сама прижалась к нему что есть силы. — Он ушел.
— Как? — В то, что Иван ушел навсегда, в первые секунды даже не подумалось: разводятся другие, сотни других, но чтобы уходить от Нади…
На этот раз она сама отстранилась, вновь ушла в комнату. Вошедший следом Борис увидел стопки перевязанных книг, готовых для переноски. Коробки, пакеты. Но больше всего поразили и убедили в случившемся демонстративно вывешенные на плечиках суворовская форма Ивана и ее белое платье. И записка, приколотая к одежде. Издалека трудно было рассмотреть, что написано на ней, но, судя по цифрам, скорее всего это была дата их знакомства.
— Да, вот так, — грустно усмехнулась Надя, проследив за его взглядом. — Ушел Иван Черевач. Уже месяц, как я одна, — добавила она, словно догадавшись, что Борис начнет убеждать ее в невозможности случившегося.
Борис стоял, пораженный неожиданной новостью. В душе смешалось все: и вынырнувшая из каких-то глубин тайная, никуда, оказывается, не исчезавшая даже с годами надежда, и нотка удовлетворенности — а со мной могло быть все иначе! — и чувство тревоги — как теперь она одна? И даже неуверенность — как теперь вести себя? И, наконец, элементарная жалость — ты ли, бесконечно обожаемая, заслужила такое?
Все это, смешавшись, отразилось на лице Бориса и, видимо, столь откровенно, что Надя сама, уже с позиции пережитого и много продуманного наперед, принялась успокаивать его:
— Я уже отплакалась и успокоилась.
Хотелось спросить, почему они расстались, но Борис не осмелился: а вдруг виновата сама Надя и ей будут неприятны эти воспоминания? Но и остаться равнодушным он тоже не мог. Поэтому спросил нейтрально:
— Настолько серьезно?
— Получилось, что да. Но ты-то сам как? — попробовала она уйти от неприятной темы. — Неужели холостякуешь до сих пор?
— Ты же знаешь, как я любил тебя.
— Любил, — детским эхом повторила Надя, но тут же пококетничала: — А теперь что же, не любишь?
Но получилось, будто она, потеряв мужа, хватается за соломинку. Надя сама почувствовала свою оплошность, но ничего не стала изменять — ни уточнять свои слова, ни оправдываться, ни дожидаться ответа. И уже по одному этому Борис почувствовал, что ее понесло по течению: что будет, то и будет.
— Ты не пригласишь меня куда-нибудь поужинать? — вдруг неожиданно попросила она.
Скорее всего ей просто хотелось убежать из этой квартиры, где все напоминает о муже и мешает им быть естественными и более откровенными.
А Борису вновь вспомнилась Люда: получается, что самую милую из женщин он поведет в кафе взамен другой. И несмотря на то что поход в кафе в любом случае остался бы известен только ему одному, Борис испытал чувство неловкости: перед Надей ему не хотелось ловчить ни в чем. Однако признаться ей в перипетиях сегодняшнего вечера показалось ему еще большим неудобством, и он кивнул:
— Приглашу. С тобой — куда угодно.
Это признание тоже было из области запрета, но он специально сказал так, отсекая воспоминания об Иване и Людмиле. Кто-то теряет, а кто-то находит.
— Сын в летнем лагере, еще неделю. А там опять беличье колесо: работа — уроки — школа, — пояснила Надя свое желание, но не смогла не признаться и в главном: — Я в самом деле хочу выйти из этих стен. Уведи меня отсюда.
— Вашу руку, синьора, — шутливым тоном прервал ее Борис.
Надя подала правую, еще с обручальным кольцом, руку. Мягкие пальцы, острые ногти. Борис сжал ее ладошку, делая и себе, и ей больно. Как много уже сказали сегодня полувзгляды, полунамеки, секундные остановки мгновений! И как страшно еще произносить вслух то, что стоит за всем этим. Где рецепт, как вести себя в подобных ситуациях? Можно ли считать теперь Ивана посторонним, чужим для этой женщины человеком? Видит бог, он не виновен в их разрыве. Знай об их разводе раньше, может, удалось бы как-то приготовиться к встрече, что-то придумать, чтобы избежать неловкости.
Но что мы знаем о своем будущем? Мы не знаем, что нас ждет за дверью квартиры.
Бориса и Надю ждал парень с Маросейки. Тот, который следил за ним, а потом сел в дешевый «москвич» с тонированными стеклами. На этот раз он даже не пытался спрятаться — он ждал их выхода.
— Иди домой! — по-хозяйски приказал он Наде.
Она вцепилась в руку Бориса, но, когда он попытался выйти вперед, переборола замешательство и с плохо скрытым презрением ответила:
— Передай своему хозяину, что у меня теперь другая фамилия.
— Иди домой! — хорошо поставленным голосом робота, не реагирующего на эмоции, повторил парень.
Надя вновь удержала подавшегося вперед Бориса:
— Погоди. Ты пришел к своему бывшему другу и теперь сам видишь, как наш доблестный Иван Черевач пытается своими нукерами удержать меня в клетке. А ты передай ему, что он подлец и я ненавижу его.
Робот промолчал, лишь челюсти ходили, пережевывая жвачку. Но и с места не тронулся. Тем временем к подъезду неслышно подкатил все тот же «москвич» и замер. Сколько человек сидело внутри, рассмотреть было невозможно, и тогда Борис попытался хотя бы вывести из себя парламентера-наблюдателя:
— На «москвичах» сегодня ездят только «шестерки». А я с «шестерками» не разговариваю.
Самым неприятным лично для него оказалась новость, что следить за ним начал Иван. Это что, дикая ревность? Ожидание момента, когда он пойдет к его бывшей жене? Да, он пришел. И теперь останется с ней навсегда. Поступок Черевача развязывает ему руки. И этими руками он переколошматит весь «москвич» с его пассажирами, если они попытаются остановить его.
Он с силой оттолкнул парня с дороги, тот не удержался на ступеньках и спрыгнул вниз. Борис приготовился, ожидая, когда из машины выскочит подмога, за этим же обернулся и парламентер, но дверцы остались закрытыми. И тогда, запоминая сам и давая запомнить себя Борису, парень покивал головой и сам скрылся на заднем сиденье.
— Там был Иван, — вдруг с болью проговорила Надя, когда машина отъехала от дома и исчезла в общем потоке автотранспорта на Кутузовском.
Борис посмотрел на нее и понял главное: она продолжает его любить. Но, наверное, еще больше удивился бы он, узнай, кто сидел вместе с Иваном на заднем сиденье машины, покусывая губы с выглядывающей из-под помады родинкой…
14
Сваливший-таки Моржаретова радикулит в то же время дал ему время не столько отоспаться и отлежаться, как остановиться и осмотреться. Сколько ни просчитывал он варианты с убийствами в Москве, Берлине и Сан-Франциско, логику их уловить пока не удавалось. Но нюхом опера с двадцатилетним стажем он чувствовал: что-то есть. Не хватало или усилия в мозговой атаке, или еще одного штриха, звена, которое бы сложило всю мозаику в логический рисунок. «Что-то есть», — вслух повторял он раз за разом, не давая себе поблажки переключиться на что-то иное.
Из-за чего началась разборка сибиряков и центра? Как теперь будет распределяться нефть, вернее, по каким каналам и в каком количестве пойдет теперь черный — и в прямом, и в переносном смысле — поток? Какие новые способы будут найдены дельцами для того, чтобы укрыть от налогов свои кормушки?
Словом, где-то шло перераспределение ролей и позиций, а департамент имел из всей информации лишь крохи, получаемые от внедренного, но пока на третьестепенных ролях оперативника. Более того, Моржаретов и Ермек рассчитывали его деятельность на более длительную перспективу, тот мог залечь своеобразным резидентом в нефтяной области, ибо она в самом деле оказалась наиболее закрытой зоной и проникнуть в нее без влиятельнейших рекомендаций было невозможно. Тем более что головы в самом прямом смысле там летели в момент: слишком огромные суммы вращались в углеводородах. Поэтому до истины по большому счету предстояло додуматься самим, поймать за хвост то еще неосязаемое, непонятное, но вращающееся вокруг. Как только выстроится логика разборок, определится и направление, по которому следует идти. А уж дойти до цели, доползти до нее — следующая задача.
Недостающим звеном могли быть только документы. В отличие от разведки или от той же милиции, Моржаретову в налоговой полиции разрешено действовать только на основании документов. Но где их взять? Выход только в массированной проверке как можно большего крута фирм, любым краем касающихся нефти, банков, где могут быть открыты счета «нефтяных королей». Надо заставить их волноваться, нервничать по поводу проверок. Когда человек волнуется, он вольно или невольно совершает больше ошибок, чем обычно. Надо отследить, отловить эти ошибки. Но неподконтрольная нефть — это нулевой результат работы всей налоговой полиции. Все остальные аферы — уровень незабвенного Остапа Ибрагимовича Бендера и Кисы Воробьянинова. Полиция должна не ловить их и господина Корейко — ей поручено пресекать само явление, канал, по которому совершается экономическое преступление.
Если Вараха — информатор, а в этом теперь уже нет сомнений, то нужно попробовать через него погнать «дезу». Можно, конечно, взять его сейчас, заставить рассказать все, что ему известно, но известно-то ему как раз ничего. Он лишь канал информации, передатчик, а нужен сам мозговой трест. Те, кто вершит, направляет, заставляет маховик крутиться в необходимом направлении и с определенной скоростью.
Поэтому — анализ и еще раз анализ. Выявление документов. И отнюдь не тех, которые аккуратно подшиты в госналогслужбах. Нужно искать те, что замыкаются на заграницу. Нефть — это в первую очередь заграница. Значит, нужно знать, кому, когда, кто и сколько давал разрешений на квоты. Плясать необходимо от этой печки. По крайней мере это позволит отсечь целую орду мелких нуворишей, мутящих воду в тазике. Ими пусть займется МВД. А дело налоговой полиции — перекрыть реки, построить дамбы или в крайнем случае выстроить шлюзы, чтобы регулировать поток и знать, сколько денег должна получить государственная казна, а не пара-тройка человек.
Еще вчера он бы сам думал, какая же это тягомотина — налоги, но теперь в сознании выстроилось главное: будут собраны налоги — будет жить государство. Собранные налоги — это пенсии, это зарплата для врачей, учителей, милиционеров. Чем меньше будет собрано этих денег, тем хуже для культуры, науки, образования. Пока же мнение в обществе сложилось такое, что уйти от налогов — доблесть. Только кто же уходил от самого себя?
Никогда еще Моржаретов не думал столько о работе. В оперативной работе, в МВД, расставить сети для преступника, загнать его в капкан, уберечь кого-то от опасности — что здесь думать и анализировать? Работай, оправдывай фамилию и погоны. А сейчас чти несовершенные законы, учитывай расстановку сил в правительстве, изменяющемся чуть ли не раз в квартал, и лишь затем только начинай строить планы.
Может, влез в налоговые дебри Моржаретов еще и потому, что не хотел думать о предательстве Варахи. Не он его рекомендовал на службу, не он отбирал для работы в отделе, а все равно его поездка на встречу в гостиницу легла грудой ржавого металла на радикулитную спину. Ведь если говорить по большому счету, то, собственно, из-за таких, как Вараха, Россия как раз и вихляет, скользит, спотыкается, ибо, когда предают те, кто состоит у государства на службе, ломается вся система, весь остов.
Существовала еще одна неприятность в этом деле, о чем не хотелось бы вспоминать: именно после его резкого отказа назначить Вараху начальником отдела тот пошел на контакт с Василием Васильевичем. Может, есть и его вина в случившемся? Не привел ли он сам своей прямолинейностью и принципиальностью человека к пропасти и не подтолкнул ли его вниз?
Моржаретов подошел к телефону.
— Свет-Людмила, что же это ты не бережешь своего начальника?.. А вот это уж я не знаю, как. Думай. А пока дай мне Тарахтелюка.
Он осторожно присел, растянул сложенный гармошкой ватманский лист с доброй сотней фамилий.
— Константин Сергеевич, изложи-ка, как там наши дела по ватману?
— Процентов на сорок. К вечеру будут все шестьдесят, — доложил подполковник.
Да, Тарахтелюк говорит только то, в чем уверен на сто процентов. Какие все же разные они с Варахой, и правда его, Моржаретова, что удалось отстоять Костю на должность начальника отдела!
— Добро. Подзадержись-ка на службе, я вызову машину и подъеду, посмотрим вместе.
В департаменте практически никого уже не было, если не считать попавшихся навстречу двух похожих на куклу Барби девушек в форме. Вспомнил, что сегодня показ образцов формы, которая шьется для сотрудников налоговой полиции.
— Вы носите ее в последний раз? — остановил он девушек. Поняв, что они не поняли его юмора, спросил конкретнее: — Ваш образец утвердили?
— Ой, нет, а она нам так нравится! — дружно заговорили Барби и насели на него, словно от него зависело окончательное решение: — Смотрите, какая удобная и современная, французский вариант. Ведь вам нравится?
— Мне вы нравитесь, — улыбнулся наивности девушек полковник: форму шьют не только для красоты и удобства, а еще и в соответствии с финансовыми возможностями.
Однако и девчата оказались не такими уступчивыми.
— Но мы вам нравимся именно в такой форме?
— И в такой тоже, — сдался Моржаретов.
— Проголосуйте за нее, — вновь попросили девчата и, дождавшись, когда он согласно кивнет, застучали каблучками дальше — отлавливать новых «поддержантов».
Ну вот, уже и форма шьется. И история пишется. Какими будут ее страницы? Чем заполнятся?
Тарахтелюк сидел в кабинете один, рассматривая точно такой же лист ватмана, как и у Моржаретова. Против большинства фамилий стояли одному ему понятные знаки. Молча поздоровавшись, они склонились над столом.
— Вот эти двадцать три человека в свое время служили в министерстве, были жесткими государственниками и ни в одну коммерческую структуру не вступили, — сразу перешел к делу Тарахтелюк. — Сейчас они влияют каким-либо образом на ситуацию вокруг нефти?
— Вряд ли. Если только дружескими советами, но, боюсь, в них сейчас мало кто нуждается. Дальше.
— Это депутаты Госдумы и Федерального собрания.
Метки на этот раз оказались более жирными, и Моржаретов, хотя и знал все фамилии наизусть, перечитал их еще раз.
— Твои соображения?