Иванов Сергей Григорьевич. Дом без родителей

   Есть в личном деле документ: "Я, такая-то и такая-то, отказываюсь от своего ребенка такого-то. Не возражаю против его усыновления любым гражданином Советского Союза"...
   Сережино "личное дело". Мать работает кассиром в каком-то магазине, ведет аморальный образ жизни. Отец неизвестен. Вместо отца во всех документах прочерк. В четыре с половиной месяца ребенок, доведенный до истощения, попал в детское отделение в больницу. Там пробыл полгода. Из больницы был направлен в Дом ребенка. Спустя некоторое время его оттуда забрала бабушка. Откуда появилась? Почему не взяла сразу из больницы? Или запоздало родственные чувства взыграли?..
   В актах проверок неоднократно указывалось, что бабушка уезжала куда-то и мальчика брала с собой. Оказалось, в электричках просила милостыню. А внука с собой водила "вышибать слезу"...
   С трех лет Сережа в детском доме. С семи лет - в нашем. Откуда же он взял адрес отца? Да и его ли это отец?..
   На младших особенно угнетающим образом действует время, в которое они предоставлены сами себе. Начинается оно сразу после уроков. Кончается с приходом воспитателей.
   Дети бродят по детдому, лица их грустные. Они не знают, куда себя девать, что делать. Некоторые забредают в медкабинет. Просто так. Посидеть. Поговорить. Большинство рассказывают, как попали в детдом.
   Вот Эдик. Его папа убил маму и теперь отбывает срок. Почему так случилось? Эдик не помнит, не знает - мал был. Говорит об этом спокойно, как о чем-то незначительном.
   Он рос в больнице, в детском отделении. Потом в разных детдомах...
   Другая история. Мужчина остался один с маленькой дочкой на руках. Родных не было, девочку оставить было не с кем. Он написал заявление, в котором просил взять девочку в детдом хотя бы на два-три года...
   В детдоме девочка вот уже восемь лет. Что случилось? Женился отец снова и забыл про дочку? Или запил, опустился?
   Девочка его уже не ждет. Не надеется, что ее возьмут...
   Алеша - толстячок-бодрячок, розовенький, гладенький - единственный, кто в детдоме "по собственному желанию". Как он говорит, "сам попросился, чтобы отдали". У него есть мать, сестра и брат. Алеше нравится в детдоме.
   Слушал я Алешу, как он расхваливает детдом, и думал: не так просто, видно, у него дома. Не пошел бы он сюда, если бы на руках мамы не было троих, если бы в семье был отец...
   Нет ли у него чувства, что его любят в семье меньше других, потому и отдали?..
   Привели с воспитательницей первый класс в больницу на физиотерапию. Назначил курс УФО с профилактической целью. Пока шли от детдома до больницы через весь поселок, ребятишки наперебой рассказывали все о себе. Им нравилось держать воспитательницу или меня за руку, они отталкивали друг друга, чтобы пробиться к нам.
   Возле физиокабинета первоклашки устроили настоящий кавардак. "Семейные" дети робко поглядывают на наших "дикарей". На лицах врачей укоризна: "Тоже придумали мороку!.."
   В холле спального корпуса большой щит - "Путешествие в незнаемое". Выполнен он как настольная игра. Кружки, внутри которых цифры, соединены длинной извилистой лентой. В ее извилинах - разные сказочные сценки. Сбоку пояснение: "Отряд, получивший на уроке знак "пятиугольник", продвигается на один шаг вперед. Знак "круг" - остается на месте. Знак "квадрат" возвращается на один шаг назад. Все результаты суммируются в конце дня".
   Как мне пояснили ребята, знаки эти выдаются учителями каждому классу после каждого урока. Собирает знаки представитель учкома. Вечером учком подводит итоги дня прошедшего...
   Еще стенд: "Говорят локаторы". На стенде названия отрядов и три конвертика - "завтрак", "обед", "ужин" - под каждым названием. Внизу конверт "Лучший отряд за неделю".
   "Локаторы" - это те, кто следит за порядком, чистотой, поведением в столовой. Они оценивают каждый отряд. Лучший, по их оценке, премируют воскресной поездкой в Ленинград...
   Димка после долгого-долгого отсутствия наконец зашел. Поздоровался и заговорил так, будто только вчера расстались.
   - Я корешам моим все объяснил. Они не сразу поняли. Но я объяснил. Больше звонков не будет. А к той женщине я еще раз ходил. Конфет отнес. Она опять про сыночка рассказывала. Как он ее бил раньше. Представляете? Бил!.. А конфеты хорошие, красивые. Я их на кухне спер. Все равно только комиссии угощают. Хотел попробовать одну. Но нельзя, раз виноват...
   Листаю медицинские карты ребят, и вдруг какая-то бумага остановит взгляд, сердце наполнится болью. Вот одна из таких бумаг. "Родился... Поступил в Дом ребенка... (в возрасте двух лет). За время пребывания в Доме ребенка мальчиком никто не интересовался, не навещал, не писал, местонахождение матери неизвестно. Главный врач (подпись)".
   Составляю план прививок и слушаю, как ребята мимолетно прикасаются к списанному роялю, стоящему в коридоре, торопливо отщелкивают что-то, словно на пишущей машинке. Чаще всего барабанят "собачий вальс"... А сверху доносятся звуки другого рояля - сильные, красивые...
   Приезжает дамочка из СЭС - ходит со мной по детдому, неодобрительно качает головой. Все ей кажется плохим: убирают плохо, кровати застланы плохо, одежда хранится плохо. И вообще, все плохо, некрасиво, казенно.
   Я хожу с ней и чувствую, что она права. Шторы повешены чуть кривовато, ковровые дорожки замусорены, у некоторых тумбочек оторваны дверцы...
   ...Сережа пришел с гитарой.
   - Вы песни сочиняете, Сергей Иванович?
   - Случается.
   - Спойте свою хоть одну.
   - Давай.
   Беру гитару. Пою...
   - Ничего. А мою хотите?
   - Хочу.
   У Сережи лицо делается отрешенным, что-то взрослое проступает в нем. Он играет на одной струне. Получается хорошо, с чувством.
   Ель по-женски прямо
   Стыла над водой
   И была как мама,
   До корней седой.
   Отчего вы обе,
   Добрые, белы?
   Кто рубил по злобе
   Свежие стволы?
   Отчего у мамы
   Вьются по лицу
   Не морщины - шрамы!
   Саблей по венцу...
   И застыла мама
   Над водой веков
   Горделиво-прямо
   Посреди волков.
   Под морозным бегом
   Доброты и зла
   Будто ель под снегом,
   Ждущая тепла...
   - Ничего, - говорю, когда он кончает. - Слова твои?
   - Одного парня знакомого...
   Вижу, он разочарован. Видно, другой реакции ожидал...
   - Спой еще! - прошу.
   - Неохота, - говорит Сережа. - Пойду к ребятам... Не получилось у нас разговора...
   Алеша, тот, что говорил, будто по собственной воле в детдоме, болен. Предлагаю отправить его в больницу, но мальчик, смущаясь, просит:
   - Разрешите, я домой поеду! Дома вылечусь!
   - Поезжай.
   - А вы напишите маме записку, что я болен. Напишите, что надо вызвать врача. Она вызовет...
   Я пишу записку, и Алеша уезжает. По нему видно, как он рад этому...
   Пришел в четвертый класс во время урока. Извинился, сказал, что ревизорше из райцентра нужно осмотреть волосы у ребят...
   Урок вела Алена Игоревна.
   Едва уселся за заднюю парту, а ревизорша пошла по рядам, как ребята забыли про Алену Игоревну.
   Одна, другая, пятая, седьмая головы стали поворачиваться ко мне. Ребята улыбались, что-то спрашивали - сначала шепотом, затем все громче, затем в полный голос.
   Вот один встал из-за парты, подошел ко мне. Я на него шикнул, отсылая назад. Но уже другая поднялась. Потекли струйками. Облепили мою "Камчатку". Заговорили весело, перебивая друг друга.
   Глянул на Алену Игоревну - та свекольной краской покрылась. И такая злость на лице, что я испугался.
   Ревизорша поглядывала с любопытством, выискивая вшей у немногих оставшихся на местах. Потом подошла к нашей "буче, боевой и кипучей"...
   Позже в коридоре умилялась, что дети ко мне тянутся. А я думал, как, наверное, жестоко и зло отчитывает ребят Алена Игоревна. Беспомощность и самоуверенность, категоричность и закомплексованность - и все под одной оболочкой...
   Зинаида Никитична стала своим человеком в медкабинете. Мне не хватает разговоров с ней. Невольно сравниваю ее с молодыми и прихожу к парадоксальной мысли: молодые педагогини застыли, закостенели, они догматичны на свой псевдоромантический лад. А Зинаида Никитична способна к развитию, она растет, она ищет правду и смысл, она способна к поиску.
   Зинаида Никитична рассказывает:
   - Я все время думаю, что у нас происходит в педагогике? Если появляется новатор типа Макаренко, Сухомлинского, то мы его канонизируем. Отрываем идеи большого мастера от конкретных условий его деятельности и придаем им характер универсального рецепта. Но едва мы эти идеи возводим в абсолют, как они... перестают работать. Потому что, пока мы их бальзамировали и лакировали, изменилось время, изменились люди и старые идеи уже не соответствуют новому мироощущению. У Макаренко, например, в его трудах нет ничего о богато одаренной, нестандартной личности, стремящейся самоопределиться за счет обособления, отделения от коллектива. А сейчас, по-моему, как раз время таких личностей. Дети сейчас духовно богаче, разностороннее, талантливее, внутренне свободнее, чем были мы в их возрасте. Они сплошь и рядом перерастают насильственно коллективистскую логику, потому что они личности. Им тесны усредненные мерки, которые прикладывают ко всему коллективу. Им нужно, чтобы их оценивали, исходя из масштабов их личности, их внутреннего мира. Потому и тянутся подростки к неформальным группировкам. Вся наша работа предельно заформализована, в ней нет по-настоящему познанных, подлинно работающих законов, в ней нет науки. Хорошие педагоги берут своим обаянием, силой своей интуиции. Но хороших меньше, чем средних. А подростки - тоже интуитивно - чувствуют сухость нашего педагогического древа. Они идут к "солиднягам", "псевдо" или "мажорам", "битникам", "панкам", "рокерам", "металлистам", "митькам", "ватнягам" и как там еще. Самое хорошее, если они занимаются брейк-дансом, самое безобидное...
   - Ну, "солиднягами" нам никогда не стать! - сказал Димка, когда я навел разговор на молодежные неформальные группировки. - Они носят все самое дорогое. Тысячи на две-три надето на каждом. В "псевдо" или "мажоры" тоже не пробиться - из-за нехватки капиталов. Да и неохота мне жизнь тратить на фарцовку. Есть "псевдо-Америка", "псевдо-Франция", "псевдо-Италия", "псевдо-Финляндия". Каждая группа носит все только "своей" страны... "Битники" неинтересны, их мало, они почти исчезли. Как мамонты... "Рокеры" - страшные, я их боюсь. Хотя меня к ним тянет. Это ночные всадники, живут с двенадцати ночи до семи утра. Разделились на рокерские "семьи" и носятся стаями на своих мотоциклах. Двигатели у них форсированы, глушители сняты. Разбиваются они часто. Ну их!.. "Панки" - просто неумные, так я считаю. Выстригают на головах "петушиные гребешки", татуировки делают, серьги носят. Или, например, плечо и щеку цепью соединят. Зачем? Они наркотиками балуются. Я и сам раз попробовал. Разве это жизнь!.. "Металлистов" я тоже не люблю - за их злость. Если тебе нравится определенная музыка - на здоровье! Но зачем считать ее единственной и плевать на все остальное! У них вот есть "кровавые металлисты". Если ты, например, очистишь краску с металлического круглого значка, а голую бляху повесишь на грудь, значит, ты причисляешь себя к поклонникам "хэви метал рок". Увидят такого "кровавые металлисты", подойдут на улице и попросят назвать пятнадцать групп, играющих "метал". Назовешь только четырнадцать побьют. По-моему, дикость... Кто мне всех симпатичнее, так это "митьки" и "ватняги". Они скромнее всех. Никакой особой выпендрежки. Одевайся, как хочешь. Лишь бы среди прочего на тебе были тельняшка или ватник. Я, наверное, к тем или другим пристану. Вот только выйду из детдома...
   Наташа пришла лечиться от кашля. Я ее обследовал, дал лекарства и направление на физиотерапию. Потом заговорили просто так. Жили ее родители тихо-мирно, и вдруг все началось...
   - Я теток не люблю, которые к чужим папам лезут! - рассказывала девочка. - Если бы водки не было и таких теток, жить было бы хорошо. Прилипла к папе одна такая, и он стал пить, на маму кричать. И мама стала пить. Жалко, не знала я, где эта тетка живет. Не то бы отравила ее, честное слово. Насыпала бы в кастрюлю какой-нибудь гадости - подавись, проклятая! И мама бы тогда жива была...
   Наташа ерошит челку, глядит доверчиво и беспомощно. У нее огромные глаза, толстые губы, повышенная упитанность. Ну прямо телушка, да и только...
   Почему один эпизод снова и снова поднимается из глубин памяти? Почему тревожит меня?..
   Пришел на вызов. Дверь открыла девчонка с заплаканными глазами.
   - Ты чего? - спросил сочувственно. Она не ответила, ушла в комнату, шмыгнув носом. Я разделся, помыл руки, вытащил из сумки стетоскоп. В комнате на диване лежал небрежно запеленутый малыш. Подошел к нему.
   - Так он же мокрый!
   - Ну и что?
   - Как тут не болеть!
   - Ну и пусть!
   - А взрослых-то никого нет? Мама его где?
   - Я мама.
   Девчонка прошептала эти слова и снова заплакала.
   - Сколько тебе лет?
   - Пятнадцать... - Она ладошкой размазывала слезы по лицу.
   - А папе сколько?
   - Пятнадцать.
   - Кто пеленать-то научил?
   - Мама...
   - Вот это весомо звучит. Когда она придет?
   - Вечером...
   Тут рыдания усилились. Надо было успокоить ее. Но как? Погладить по голове? Или, наоборот, сказать что-то резкое?
   - Ну а ты-то что? Совсем беспомощная?
   - Не умею ничего...
   - Ну так учись, мамаша!..
   Я сказал это неприязненно и стал осматривать ребенка. Попутно пытался растолковать матери правила ухода. Но она, по-моему, ничего не слышала...
   Не в нашем ли детдоме теперь тот ребенок?..
   Почему бы нам не перенять полезный опыт братских стран? Почему мы такие неторопливые там, где не мешало бы поторопиться?.. Трудно, что ли, организовать Дома матери и ребенка, где бы мамы-отказницы могли провести с ребенком первый год его жизни? В Болгарии так сделали и говорят, что не раскаялись. Если родившая женщина за год не осознает себя матерью, она уходит из жизни ребенка навсегда, и его может усыновить другой, кто захочет. Но в том-то и дело, что многие женщины в течение первого года привязываются к своему ребенку и уже не расстаются с ним.
   Не верю, что нам не под силу такая работа с мамами-отказницами...
   Девчонки рассказывают, перебивая друг друга:
   - Как мы Новый год встречали весело! В десять вечера начали и до утра. Сперва концерт был... На нем каждый выступал, кто хотел... Потом за стол сели. Сколько было сладостей, еды... Кушали-кушали... Потом на улицу пошли, костер зажгли. Большой костер... Нам бенгальских огней дали, хлопушек. Сколько хочешь! По две пачки в каждой руке! Мы их жгли, жгли. Так здорово! Потом опять кушали за столом. Опять сладости... Потом стали призы выигрывать. На столе целая куча призов. Если ты что-то придумаешь, выступишь и все захлопают, значит, тебе пятьдесят очков. Сколько наберешь очков, на столько призы можешь выбирать. Там книги, игрушки, игры... Потом мы телевизор смотрели. Очень было хорошо!..
   Так рассказывали эти девчушки из самых "ненужных". Две трети детей на Новый год разъехались - по папам и мамам, бабушкам и дедушкам, дальним родичам и просто знакомым. Новогодняя ночь была устроена для оставшихся. Что ж, возможно, они встретили Новый год веселее тех, кто к своим непутевым родным отправился...
   Опять Алена Игоревна дежурит в воспитательской. А мне опять нужно позвонить в СЭС...
   Она едва кивает на мое приветствие. Глядит мимо. Поговорив по телефону, шагаю к двери. И вдруг вырывается, будто кто тянет за язык:
   - Алена Игоревна, а правду ребята говорят...
   - Что? - вскидывается она.
   - Что вы их убеждаете, будто в детдоме лучше всего... Лучше, чем в нормальной семье с папой-мамой...
   - Больше слушайте стариков! Их скоро тут не будет!
   - Знаю: выжить хотите. Чтобы только вы, молодежь, да ваш директор...
   - Они как цепи. Висят и мешают. Забывают, что их время кончилось. Нужно уступать место!
   - Так-таки ни на что не годятся?
   - Почитайте Стругацких. У них почти все герои в интернатах вырастают. Не в семье... Семья - морока и помеха. Мы вот музыке учим бесплатно. А родителям за своего надо платить каждый месяц. И немало. Не всякий сможет... А наши поездки по стране! Экскурсии! Разнообразный досуг!.. Если посчитать, сколько уходит на каждого ребенка, - детдом больше тратит, чем любая семья! Этот детдом, может, зародыш будущих интернатов. Таких, как у Стругацких... А семья отомрет. Уже отмирает. Потому и детдомов так много. Мы в семью не верим.
   - "Мы" - это вы?
   - Не только я. Все наши, молодые. Мы принципиально против семьи. Нам семья не нужна.
   - Зато детям нужна, - вздохнул я и вышел... Дурость какая-то. Объявлять детдома - уродство, боль, стыд наших дней - зародышами будущего. Переворачивать все с ног на голову. Считать черное белым. Ничего не скажешь, так можно легко и просто ответить на сложнейшие вопросы. Но кому от этого легче?..
   Сережа пришел с просьбой:
   - У вас нет сумки какой-нибудь? Мы уезжаем с воспитателями в Воронеж. Мне вещи не во что сложить.
   Я ему отдал свою рабочую сумку - выгреб из нее стетоскоп и ручки, печать и бланки рецептов, записную книжку и медицинские карточки.
   Сережа взял сумку и ушел, довольный. Даже спасибо сказать позабыл.
   Поездкой в Воронеж их отряд премирован за хорошую учебу...
   Дениска появился в кабинете вместе со стайкой первоклассников. Они все жаловались на кашель, а у Дениски для разнообразия был еще и насморк. Я всех осмотрел, назначил каждому, что нужно, и напоследок стал выслушивать стетоскопом Дениску. Он выглядел самым слабым среди ребят: тоненький, как спичка, тени под глазами, бледный, будто фарфоровый.
   Погладил его по голове, когда кончил выслушивать. Это был машинальный жест взрослого человека. Но Дениска вдруг переменился. Он словно проснулся - посмотрел на меня с удивлением, благодарностью и с жадностью. Ему нужна была простая человеческая ласка. Ему не хватало обычной ласки. Мой рефлекторный жест был для него откровением, благодатью.
   Меня это поразило. Более того - потрясло. Я положил руку ему на голову и - теперь уже осознанно - погладил его.
   - Эх ты, воробей! - сказал ему тихо.
   И Дениска вдруг подался вперед и прильнул ко мне, уткнулся лицом в мой халат.
   Остальные говоруны-первоклашки вдруг затихли, как по команде, и серьезно смотрели на нас с Дениской.
   Я растерянно гладил мальчика по голове, и мне хотелось плакать.
   - Ты папу и маму помнишь? - спросил у него мягко.
   - Нет, не помню, - сказал Дениска. Я сидел и боялся пошевелиться.
   Димка ворвался в кабинет, как буря. Часто дышал.
   - Вы телевизор вчера смотрели?
   - Смотрел. А ты?
   - У нас транзисторный. Родичи одному подарили.. Видели бегемота?
   - Который антилопу спасал? От крокодила?
   - Ну!.. Это же документальные кадры! Это же правда!
   - Конечно, правда.
   - Значит, есть доброта в природе? Милосердие, как вы говорите. Даже у животных?
   - Значит, есть.
   - И у людей оно должно быть! У всех, без исключения! Как уши, нос, глаза...
   - И что тогда?
   - Тогда те, кто без него родился, без милосердия, просто инвалиды, калеки. Вроде безруких-безногих. И их можно только жалеть. Не нужно на них злиться...
   - Зачем же злиться на калек?
   - А я их ненавижу... Ненавидел... До вчерашнего дня...
   Димка успокоился и ушел. Какую-то душевную опору обрел он в этих телевизионных кадрах...
   Явился Дениска с пораненной пяткой. Где он умудрился, бегая по дому, вогнать себе в ногу осколочек стекла? Ни стонов, ни слез от него не было. Сидел и задорно улыбался.
   - Стойким ты будешь! - сказал я уважительно и стал ковыряться в Денискиной пятке. Моим инструментарием была длинная инъекционная игла. Я осторожно манипулировал ею, но, конечно же, это было не безболезненно. Однако Дениска молчал. Молчал и улыбался. Тут как раз пришла Зинаида Никитична. Я при ней кончил "операцию", вручил герою конфету, погладил по голове. Дениска положил конфету в рот и с достоинством удалился, прихрамывая.
   Мы с воспитательницей переглянулись, я молча поднял большой палец правой руки...
   В этот же день пришел мальчишка из шестого класса, и я вздрогнул, увидев его. Это был выросший Дениска. Это был герой Александра Грина открытый, ясный, светлый, озаренный. Не мальчишка, а птица, распростершая крылья и готовая взлететь.
   - Что у тебя? - спросил я.
   - Вот! - Он поднял рукав рубашки и показал фурункул, зреющий на локте.
   - Сейчас!..
   Я сделал мазевую повязку, наложил на фурункул, забинтовал и сказал, когда прийти на перевязку. Он кивнул и ушел. Никаких посторонних разговоров. И все-таки мне стало хорошо, как после самой задушевной беседы...
   На перевязку он явился, не поздоровавшись. Только чуть улыбнулся в знак приветствия. Улыбнулся - и озарил кабинет. И я подумал, что в свое время был похожим на него...
   Третья перевязка не понадобилась.
   - Все прошло, - сказал он.
   - Да, все прошло, - согласился я...
   Иногда я встречаю его в детдомовских коридорах. Он улыбается своей быстрой, как зарница, улыбкой и бежит мимо.
   Листаю диспансерный журнал. "Болезни сердца" - пустая страница. "Ревматизм" - пустая страница. "Бронхиальная астма" - пустая страница. И еще целый ряд пустых или мало заполненных страниц. И вдруг открываю "Болезни нервной системы" - здесь черно от записей. Множество фамилий, множество диагнозов. Самые частые из диагнозов: "задержка психического развития" и "ночной энурез". За каждой строчкой в журнале встает лицо. Что-то есть общее во всех этих ребячьих лицах. Но что?.. Я вспоминаю лица своих сыновей - они безоблачны. А лица детдомовских ребят омрачены. На каждом из них тень, даже на самых улыбчивых.
   - Никуда мы не пойдем! - заявили мои посетительницы хором. - Тут будем сидеть!
   Одна забилась под стол, другая залезла за шкаф, третья кривлялась и кричала:
   - Мы некультурные! Мы некультурные!..
   Я их поодиночке переловил и вывел за белы рученьки в коридор. Дверь закрыл на задвижку, и, пока одевался, чтобы уйти, они ломились в кабинет, выкрикивая что-то свое - задорное и глупое...
   Что за бес в них вселился? Видимо, приняли доброе отношение за проявление слабости и тут же распоясались, почуяв "слабинку"...
   У Наташи нос красный, щеки шелушатся.
   - Тебя где так обветрило? - интересуюсь я, смазывая ее лицо мазью.
   - В лесу, - радостно говорит она.
   - Что там делать сейчас? Не пройти, не проехать!
   - Я на опушке, Сергей Иванович. Лес-то вовсе не мертвый. Я его слушать хожу. Снег робкий, он все время извиняется. А льдинки все время ссорятся. Одна сосулька билась-билась о другую, грубой стала. И вдруг солнышко. И у сосульки родилась капелька. А когда ветер пройдет, сразу десятки голосов кричат. Каждое дерево звучит по-своему. И каждая ветка. И каждый куст. Они торопятся самые лучшие мысли передать ветру. Ветер будто газета для тех, кто в лесу растет. Все новости сообщит и все выслушает... А еще снегири со мной дружат. Я приношу хлеб и крошу под кустами. Они мне песенки поют. Я отхожу, и они клюют крошки. Красивые. Как лучики от солнца. Мне к ним надо ходить, вы не запрещайте. Не то они погибнут...
   Я и не запрещаю. Намазываю ее нос и щеки, И думаю о том, что на территории детдома природы нет. Ни огорода, ни сада, ни парка. Упускается возможность совместного труда, совместного удовольствия. А до леса детдомовцу добраться - это какое желание надо иметь, какую смелость...
   Сережа вернул мою сумку - заляпанную и подзакопченную. Весь его рассказ о поездке свелся к тому, что им давали по рублю и можно было покупать что хочешь. Этот факт, видимо, оставил самое большое впечатление. Мимоходом добавил, что они были в музее, в театре и еще где-то. А возле вокзала видели замечательный кинофильм. И он принялся пересказывать его содержание...
   У наших ребят повышенная тяга к зверушкам. Навыки доброты и душевности, которые им не пришлось получить в семье, они получают при общении с "братьями меньшими".
   Сейчас в умывальной комнате одного из отрядов живут сразу две синицы. Ребята уверяют, что они пострадали от кошкиных зубов. Ребята выпросили у меня широкий бинт. Сказали, что для птичек. Санитарные правила запрещают держать этих синиц в умывальной. Но за стеклом сейчас минус тридцать. Я промолчал, понадеялся, что никто не поедет к нам с проверкой по такому морозу.
   Ленку, как и Танюшу, мысленно называю доченькой. Танюшку перевели от нас, едва выписалась из больницы, - беспрерывно идет эта чехарда перемещений. А Ленка, вот она... Учится в пятом классе. Прямые волосы до плеч. Аккуратно одевается. Когда ни увидишь, она словно на праздник нарядилась.
   Приходит ко мне, и мы разговариваем о жизни. У нее есть брат, он сейчас на лечении - токсикоман. Родители пили, и суд лишил их родительских прав.
   Ленка часто расспрашивает, где я живу, какая у меня семья, о сыновьях. Несколько раз она оставляла для них угощение - конфетки-горошки. Я приносил ей конфеты от моих ребят.
   Ленка хвастала подружкам, что я "позвал ее в гости". Торжественно подтвердил ее слова - чтобы никто не усомнился в ее правдивости...
   Димка философствует, по-моему, только в медкабинете. Философия требует неторопливых размышлений и сосредоточенных слушателей. Поразмышлять в детдоме еще можно исхитриться. А вот со слушателями туго.
   - ...Мне вот кажется, что мы, подростки, живем какой-то "параллельной" жизнью, не пересекаемся с обществом. А как устроено общество? Вы можете себе представить?.. Я представляю так. Вот гирлянда параллельных пластинок. Сквозь них продета нитка. На ней держатся все пластинки. Это и есть модель общества, так я думаю. Каждый на своей параллельной пластинке. Музыкант на одной, где музыканты. Художник - с художниками. Рабочий - среди своих. Начальник - среди своих. А самая нижняя пластинка - мы, подростки. Мы еще не знаем, где наше место. Но всем нам не нравится эта разделенность, эта "пластинчатость". Каждый подросток стремится преодолеть разобщенность. Одни понимают это, другие чувствуют подсознательно. Но смысл один - преодолеть разобщенность...